Глава 36

С каждым вдохом вкус смерти проникал в легкие Эммы и оседал в самой глубине бронхов, словно цепляясь рыболовным крючком и не оставляя возможности избавиться от себя ни самым громким криком, ни самым сильным кашлем. Эмма знала: даже если она переживет это (что маловероятно), где-то глубоко внутри у нее навсегда останется зерно страха, почва для ужасающих ночных кошмаров.

– Оставь ее в покое! – орал Паландт, всхлипывая и захлебываясь в истерике. Эмма не знала, имел ли он в виду жертву или ее пол, но в тот момент приближающейся смерти она не сомневалась, что костлявая стопа и наполовину сгнившая голень принадлежат женщине. И что Паландт, размахивающий канцелярским ножом в ее сторону, и есть Парикмахер.

Все кончено. Эмма по-прежнему сидела рядом с ящиком с инструментами на влажном полу. Правда, тоже вооружившись – в спешке она вытащила из ящика первое попавшееся, что-то длинное, удобно ложившееся в руку, с острыми краями. Но как ножовка ей поможет?

Эмма ударила ею Паландта по ногам, но тот почти ничего не почувствовал благодаря штанам.

– Ты за это поплатишься! – выкрикнул он и ударил кулаком, сжимающим канцелярский нож, прямо ей в лицо. Голова Эммы мотнулась назад, и она, наконец, потеряла сознание, выронила ножовку, но парадоксальным образом снова пришла в себя, во второй раз ударившись затылком о край ящика для инструментов.

Эмма почувствовала вкус крови во рту. Ей казалось, что через всю голову у нее проходит трещина. Ощущала руку Паландта в своих волосах. Она услышала щелчок, открыла глаза и увидела канцелярский нож прямо перед глазами. Кончик лезвия находился в миллиметре от ее линзы.

«Он снимет с меня скальп», – подумала она и вспомнила Le Zen… «Убирайся. Пока не поздно…» И чуть не разрыдалась, потому что не хотела, чтобы та ужасная картинка стала последним воспоминанием перед тем, как она покинет этот мир.

Ведь было столько чудесных и дорогих моментов. Помятое лицо Филиппа по утрам, когда подушка оставляла на его щеках волнистые отпечатки. Крохотная пара меховых сапожек четвертого размера, которые долго стояли у нее на столе в то время, когда они еще пытались завести ребенка; сапожки светло-коричневого цвета, потому что они не знали, будет это мальчик или девочка. Даже вмятина на служебном автомобиле Филиппа – это Эмма после банального спора о телешоу «Лагерь Джунгли» (которое он считал забавным, а она унижающим человеческое достоинство) пнула дверцу, выходя из машины, – да, даже это смехотворное свидетельство того, что она не всегда может обуздать свой темперамент, лучше того зеркала из Le Zen перед глазами.

«Проклятье, я не хочу умирать. Только не так!»

Паландт снова замахнулся.

Эмма еще подумала, как странно, что именно сейчас, впервые за последние недели, она больше не испытывает страха и абсолютно спокойна. Вероятно, потому, что получила доказательство, что не настолько параноидальна, как втайне боялась. А возможно, она просто сдалась. Еще она удивилась абсолютной безболезненности, с которой наступает смерть.

«Значит, вот это как», – успела подумать она, когда лезвие полоснуло по лбу и кровь водопадом хлынула перед глазами. Красный занавес, за которым исчез Паландт.

Эмма закрыла глаза, прислушалась к собственному дыханию, но этот звук ускользал от нее, смешиваясь с низким гортанным криком.

Голос Паландта изменился с тех пор, как он замахнулся во второй раз. Он стал басистее, словно набрал весу.

– Эмма! – кричал он как-то издалека, а тем временем на ее тело опускалась невыносимая тяжесть.

Голова бессильно скатилась с ящика для инструментов. На одно нереальное мгновение Эмма испугалась, что голова оторвалась от туловища; потом, видимо уже умирая, она увидела, как Паландт переместился в сторону.

Ее сосед, который только что (почему-то) лежал на ней и давил на грудную клетку, отодвинулся от нее.

Или она от него?

Эмма увидела яркий свет – не так далеко, как обычно рассказывают пережившие клиническую смерть, а совсем рядом, – ограниченный красной окружностью. Он светил ей прямо в глаза.

Потом свет переместился в сторону. Теперь, наверное, начинается та часть смерти, когда еще раз видишь всех людей, которые были дороги при жизни, хотя Эмма и удивилась, почему именно этот мужчина появился у нее перед глазами первым.

– Салим? – обратилась она к почтальону. Он присел на колени рядом с ней.

Он спросил, слышит ли она его.

Он велел ей сжать его руку.

Он не был ее последним виде́нием.

Он был ее спасителем.

И это он светил ей в глаза карманным фонариком, которым до этого ударил Паландта по затылку. Ее сосед лежал теперь перед мусорным контейнером с женским трупом и казался таким же мертвым, какой себя считала Эмма.

– Все будет хорошо, – услышала она голос Салима и на этой лжи потеряла сознание.