Станислав Смакотин
Глиняный колосс

* * *

– Убью, гадина… Тише!.. – Возня за ветхим забором приобретает вполне отчетливые черты.

Ясно одно: темной ночью происходит не менее темное дело… Классика, мать твою! И вот почему меня так и тянет вляпаться во что-нибудь криминальное? Ладно в своем времени, но здесь-то, здесь? Богобоязненная и христолюбивая страна была, говорите? Или изнасилование в список смертных грехов не входит?.. А, господа будущие историки?

Стараясь не дышать, делаю несколько бесшумных шагов по направлению к забору. «Палку бы какую… Лучше железную!..» Рука сама нащупывает рукоять кортика. Револьвером я до сих пор так и не обзавелся. Похоже, зря!

– Господа, господа… Прошу вас… Возьмите день…

– Тихо ты! – Хриплый полушепот, за которым следует сдавленный стон – похоже, жертве основательно зажали рот. – Держи… Вот тут… – слышен треск разрываемой ткани.

А их-то минимум двое… Если не больше. Дела, Слава! И что будешь делать? Я оглядываюсь: пустынная улица теряется во тьме. План электрификации ГОЭЛРО и не думал добираться до затерянной у черта на куличках точки, именуемой Владивостоком. Да и нет его еще, этого плана-то… Появится лет через… Много. Впрочем, думать нет времени: довольно неуклюже я перемахиваю через дощатую изгородь:

– Стоять-бояться!.. – Ноги немедленно по щиколотку утопают в мокрой земле.

«Огород… Вспаханный!» – эта гениальная мысль почему-то отчетливо затмевает остальные. Отодвигая в сторону насущные. К примеру, что я буду делать здесь дальше… Ибо в следующее же мгновение получаю сильнейший удар в лицо.

Мягкая влажная земля выскальзывает из ладоней, тупая боль под глазом… Фингала не миновать! Пытаясь подняться на четвереньки, я тут же, всхлипывая, падаю навзничь – следующий удар приходится аккурат в «солнышко». Ногой. Да чтоб вас… Дыхание окончательно перехватывает.

Вспышка огонька… Горящая спичка, слепя, приближается к глазам.

– Смотри-ка, офицер!.. Из наших, видать… – Руки начинают ловко обшаривать шинель, бесцеремонно забираясь за пазуху… В лицо ударяет запах перегара. Неподалеку слышатся звуки борьбы и брань вполголоса – похоже, их действительно только двое. Уже лучше!

А вот это ты зря сказал, брат. Из ваших, значит? Матросы?! Внутри начинает закипать холодная ярость. Вот гады… Подожди, дай только пару секунд отдышаться!

Я все еще на спине, дурень крайне удачно согнулся над своей жертвой… Не подозревая даже, что жертве когда-то приходилось заниматься самбо. Впрочем, откуда ему…

Резкое движение – сгиб моей ноги ловко оказывается на шее ничего не успевшего понять остолопа. Согнуть с силой в колене, переместить центр тяжести… Так… Шинель сильно мешает! С удивленным хрипом матрос валится на землю под моим весом, и мы меняемся местами. Теперь я – сверху, шея плотно зажата моей ногой. Ура, получилось!!! Чуть сдавить посильней… Дергается, козел! Что второй?.. Рука уже нащупывает кортик…

– Помогите!.. – прорезает ночную тишину женский крик. – Кто-нибудь!..

Значит, выпустил! Сейчас будет здесь, типа выручать типа товарища… Ух, мне эти ваши понятия!..

– Стоять, стреляю! – Не успеваю даже удивиться своему булькающему голосу – не до того! Для пущей убедительности делаю металлический щелчок ножнами. Ни черта не видать, внутренне я сжимаюсь, ожидая, что из тьмы вот-вот налетит гора…

Медленно проходит секунда, за ней другая… Кажется, минула целая вечность, но – ничего не происходит…

Тело внизу перестает дергаться, расслабляясь, и я чуть ослабляю захват – еще не хватало задушить… Много чести!

Удаляющиеся мокрые шлепки заглушают женские всхлипы. Эх ты… А еще товарищ! Друг-то – в беде! То есть в захвате…

Поскальзываясь и чертыхаясь, с трудом высвобождаю ноги.

Так и рисуется статья на первых полосах завтрашних газет: «…И героически прибывший к нам из будущего посланец, выручивший нашу эскадру от неминуемого поражения, спас также и мещанку (к примеру, какую-нибудь Агафью Укропову) восьмидесяти семи лет, уроженку Владивостокского уезда, от неминуемого изнасилования подвыпившими матросами…» Тьфу!

Отыскиваю в кармане спички: чирк, еще один…

Из темноты на меня глядят два большущих испуганных глаза. Почему-то сразу вспомнился распространенный смайлик в социальных сетях: пара глазищ таких, и ничего больше. Смех один. Однако лет-то тебе явно не восемьдесят семь… И даже не тридцать. Девчонка совсем – двадцать, от силы… Что, сильно досталось, родимая?

Платье разорвано в нескольких местах, молодая грудь, прикрываемая руками, полностью обнажена. Ниже вроде не успели добраться… Шляпка не из дешевых, рука в кружевной перчатке… Сидит, сжавшись, прямо на земле. На мещанку не похожа. Отнюдь. Спичка предательски гаснет, обжигая пальцы.

– Не зажигайте следующую, господин… Поручик.

Согласен… И без того покраснел по уши!

– Может быть, вам…

– Отойдите!!!

Понял, уже… Делая пару шагов назад, едва не падаю – ноги утопают в грязи. Нет, я все понимаю, конечно, но… Уж больно классическая история. Сейчас я, конечно, ее провожу до дома, она вся в меня влюбится по гроб жизни, после заведу семью, родится куча детишек…

Ответом на мои мечты служит громкое шуршание и быстро-быстро удаляющиеся шаги, очень напоминающие бег. Через несколько секунд и они исчезают окончательно. Вот так…

Стон поблизости напрочь уничтожает всю лирику. Так, а ты чьих будешь? Если, не дай бог, из Второй Тихоокеанской – убью. Здесь же, на месте.

В слабом свете пламени проступает опухшее лицо с небольшими усиками. Тельник, привычный бушлат. Бескозырка с надписью «Флотскiй экипажъ» валяется неподалеку. Так я и знал – прибывшее пополнение. Жрать флотский паек на берегу, насилуя девчонок, и гибнуть от снарядов с шимозой – совсем не одно и то же. А посему…

Матрос, чуть приподнявшись на руках, ошалело таращится на свет:

– Ваше благородие, Христом Богом молю…

Знаю, наслушался уже.

Встав поудобней, я изо всех сил бью кулаком в челюсть. С размахом и оттяжкой. Не издав ни единого звука, тот мешком валится на землю.

Все. Нокаут. Отдыхай! И радуйся, гад, что не отвел в твою казарму…

Полчаса спустя, взирая в зеркало на подбитую физиономию с распухающим под глазом синяком, я осознаю неизбежное: завтра в Морском собрании Владивостока состоится торжественное чествование участников сражения в Корейском проливе, или, как его уже окрестили газетчики, «Корейского сражения». В город для этого специально прибыл генерал Линевич с наместником Алексеевым. Рожественский вон парадку наверняка примеряет, саблю самую лучшую уже достал… Приглашены все старшие офицеры и местечковая знать. И ты, Слава, как член штаба Второй Тихоокеанской эскадры!

Беда…

Я без сил, не снимая кителя, плюхаюсь на диван и закрываю глаза.

Прошло десять дней с того момента, как я впервые ступил на землю прошлого. До сих пор отлично помню этот миг: шлюпка подвалила к пристани, а я сижу и очень боюсь. Боюсь встать и сделать два шага. Кажется, ступи я их – и произойдет что-то страшное. Не знаю: сверкнет молния, разверзнется морская пучина, случится атомный взрыв, в конце концов… Ведь не должно меня тут быть! В природе! Впрочем, как и Второй Тихоокеанской эскадры, что стоит на рейде… Часть из экипажей которой уже давно сошла на берег. Наконец решаюсь: «Эх, была не была…» – И я, с силой опираясь на протянутую руку матроса, взбираюсь наконец на пирс. Земля как земля… И я не исчез.

Следующие несколько дней прошли для меня точно в тумане. Помню лишь упорное нежелание Рожественского отпускать меня с корабля на квартиру и мое не менее упорное: «Ваше превосходительство, покорнейше прошу разрешить!» Отчего-то адмирала вдруг крайне начала беспокоить моя судьба. Стареет? Непохоже… Сошлись с трудом на том, что квартирую я на берегу, в гостиничных номерах так называемой «офицерской слободки», но каждый день присутствую на броненосце, покидая его вечером. На том и порешили. Ну, не могу я пока на море… Дайте хоть отдышаться!

Квартирка в номерах не ахти, но все лучше, чем корабельная каюта. В которой, впрочем, за неимением прямых служебных обязанностей, я и провожу все свободное время. Вот и сегодня, припозднившись, я шел к себе домой. Едва успев на последний катер на берег. И тут, понимаешь, такое…

Осторожно трогаю шишку под глазом – болит, собака…

С громким шуршанием я переворачиваюсь на бок. Что такое? Подо мной обнаруживается вчерашняя газета «Владивостокский листок»… Вытаскиваю, едва не порвав, и, щурясь, начинаю вчитываться.

На первой странице в черной рамке жирным шрифтом: «Героическая гибель крейсера «Владимир Мономах». Глаза в который уже раз пробегают по строчкам:

«Отстав от своего отряда в вечернем сражении вследствие обширной пробоины, моряки крейсера продолжили героическую борьбу с врагом…»

Да, так и было. Командир Игнациус пару дней назад зачитывал офицерам телеграммы из Петербурга. За сухими строчками, взятыми из английских газет, стоит трагический подвиг.

Получив несколько крупных пробоин ниже ватерлинии, крейсер потерял ход и, отстав, отвернул в сторону. Взяв курс сразу на Владивосток, в надежде скрыться в наступающей темноте. Экипажу это практически удалось, и до рассвета корабль шел в полном одиночестве, борясь за живучесть. С первыми лучами солнца «Мономах» был обнаружен третьим и четвертым отрядами японцев, состоящими из восьми бронепалубных крейсеров. На предложение сдаться окруженный врагом одинокий русский корабль гордо ответил выстрелами… Короткий, но ожесточенный бой длился около получаса. Из почти пятисот членов команды «Мономаха» спасено лишь сто двадцать, среди которых командира Попова – нет…

Стук в дверь заставляет встрепенуться. Кого там черт принес?

За дверьми Малашка – местная «домработница», а по факту – молодая здоровая девка, кровь с молоком: обстирывает, обшивает и черт ее знает что там еще делает с расквартированным офицерским персоналом. Ко мне вот что-то зачастила в последнее время… Замуж бы ей!

– Чего тебе?

Та молча вылупилась, открыв рот. Челюсть подбери, дуреха… Фингала ни разу не видала? Наконец Маланья с трудом сглатывает:

– Хосподин офицерь, да как же вас… – От избытка эмоций она почему-то быстро перебирает руками…. – Да хде ж вы так… Пятак, пятак медный приломжить надобно, и глядишь, к утрецу-то оно и сгинет, нерадивое. – Тараторя, габаритная деваха надвигается на меня, как фашистский танк на одинокого солдата.

– Эй, эй… – Отступая от столь неожиданного натиска, я едва кубарем не лечу через стул. – Маланья, стой! – Наконец ставлю его между нами. – Чего хотела, говори уже?!.

Впрочем, чего хотела – и без того понятно. Только нет уж… Увольте.

– Постирать, может… – Та разочарованно останавливается у неожиданной преграды. – Подшить, еще чего… Я ж понимаю, что хоспода офицеры далече от дому… – Ее голос приобретает грудные интонации. Руки неожиданно нежно ложатся на спинку стула, уверенно его отодвигая.

Мозг лихорадочно работает, ища выход из коварной ловушки. Ну, давай же, Слава! Погибаем!

Гениальное решение приходит в последний момент:

– Точно, Маланья! – Я с легкостью отпускаю стул, отчего та чуть не валится. – Брюки у меня совсем грязные с шинелью, да и ботинки, – киваю на порог. – Почистить надобно.

Не давая ей опомниться, я подытоживаю:

– Обувь заберешь сейчас, а брюки с шинелью вывешу за дверью, возьмешь через четверть часа. Вот тебе за труды, Маланья, двугривенный… – Двадцать копеек перекочевывают из кармана в ее разгоряченную ладонь. – Давай, давай уже, у меня еще дела!.. – провожаю я к выходу разочарованную гостью. – Утром, в девять разбудишь!

Я задвигаю тяжелый засов. Уф, пронесло!

Подождав пару минут для верности, раздеваюсь и, отперев дверь, быстро вешаю испачканные в земле вещи снаружи. Темный коридор, освещенный одинокой лампочкой, успокаивающе пуст, и я окончательно теряю бдительность. А зря – местный кот, носящий колоритное имя Алевтин, варварски этим пользуется, пулей прошуршав у ног. Да и хрен с тобой – ночуй, котяра. Все одно не Маланья… Не задавишь.

Прошлепав босыми ногами по дощатому полу, вновь падаю на диван и тушу керосинку. Итак, что у нас завтра? Принимая позу поудобней, я плотно закутываюсь в одеяло. Несмотря на конец мая, ночи на Дальнем Востоке крайне холодные.

А завтра у нас, Слава, состоится торжественное собрание. Приуроченное ко вчерашнему прибытию в порт транспортов с госпиталями и окончательному воссоединению эскадры. Прибыв пятнадцатого мая во Владивосток и отсалютовавшись, как полагается, Рожественский, к моему удивлению, не стал тормозить. И уже через пару часов на наименее пострадавшие корабли началась активная погрузка угля и боеприпасов, с привлечением к процессу всего берегового персонала. Который к подобному не был готов ни сном ни духом, как оказалось… Рассказывают, что адмирал лично так оттянул начальника порта, что тот немедленно слег с сердечным приступом.

Громкое шуршание под диваном отвлекает от размышлений.

– Алевтин!.. Убью, понял? – Для верности я опускаю вниз кулак. Сработала устная угроза либо наглядная, но шуршание немедленно прекращается. Так-то лучше… На чем я?

Грузились весь оставшийся день и всю ночь, и к утру следующего дня отряд из «Осляби», «России», «Алмаза», «Жемчуга», «Авроры» и «Светланы» вышел из Золотого Рога, взяв курс на восток. Старине Энквисту пришлось со всем штабом пересесть на единственный броненосец, поскольку его любимый «Олег» находился в крайне плачевном состоянии, едва держась на плаву.

Через четыре дня напряженного ожидания наконец была получена телеграмма с Сахалина – воссоединение состоялось, совместный отряд прошел русские береговые посты и следует во Владивосток! Отлегло у всех ненамного, поскольку сведений о японском флоте после ночного столкновения к тому времени не было никаких. И нет-нет да и проскакивало в разговорах на броненосце:

– Андрей Павлович, как считаете, ушел японец к себе? Или в море рыщет, подлый?

– Всякое может быть… Весьма опрометчиво было столь небольшой отряд посылать!

– Да уж… Помоги им Господь добраться!..

Я вздрагиваю от неожиданности. От того, что кто-то немаленький в прыжке добирается и до меня. Потоптавшись некоторое время в ногах и издав дежурное «мяу», таинственная сущность бесцеремонно пристраивается в районе живота. Через несколько секунд тело обволакивает истеричное мурчание.

Теперь даже не повернуться! Всю свою жизнь поражался способности кошек намертво парализовывать своих жертв…

– Алевтин, будешь хулиганить – вылетишь в коридор!

Бесполезно. Ответом служит лишь кратно усилившееся «тр-р-р-р-р-р-р-р…».

Телеграммы из Петербурга о потерях японцев пришли лишь на шестой день. И надо сказать… Не ожидал! В ночном столкновении две наших торпеды пришлись аккурат в «Микасу», на мостике «Суворова» не ошиблись. Затонул по дороге в порт. Адмирал Того хоть и остался жив, но тяжело ранен. Вторым подбитым броненосцем оказался «Фудзи» – тот кое-как дошел до Японии с огромной подводной пробоиной, едва не отправившись вслед за своим флагманом…

Рука нащупывает Алевтина – блохастый до невозможности, целый блошиный десант в шерсти…

Что-то тревожит меня уже четвертый день. С тех самых пор, как впервые прозвучало название «Сахалин». Только вот не могу понять что… Что там может быть? Ну, остров, затерянный на куличках империи… Ну, административная единица… Холодный и неуютный край, где…

Сахалин. Десант… Десант – Сахалин… Японский десант на Сахалине? Стоп!

Делаю резкое движение, стряхивая наглого кота. Нахожу спички, зажигаю лампу. Откуда-то из глубин памяти всплывают некогда прочитанные строчки: последняя операция японцев в русско-японской войне – высадка на Сахалин. Кажется, конец июня – начало июля…

Поднявшись на ноги, прохаживаюсь взад-вперед, поглядывая на Алевтина. Поразительная штука моя память здесь, никак не могу привыкнуть. Все прочитанное прежде, пусть даже в далеком отрочестве, периодически всплывает в мозгу, подобно пузырю. Раз, пузырь лопнул – и вот тебе нужная информация. Жаль только, что не по заказу, а как придется…

– Так ведь, Алевтин? – Я нагибаюсь к облизывающейся под хвостом усатой твари.

Тварь не прекращает увлекательного процесса, лишь презрительно на меня покосившись.

– Так… Как буквально позавчера, услышав фамилию Линевича, к вечеру вспомнил и о Мукдене, и о наместнике… И о несчастном Куропаткине. Парне вроде и неплохом, но уж больно неудачливом по жизни… Спроси меня в моем времени о подобном – лишь пожал бы плечами, а тут… Кстати, о том, что Япония после Мукденской якобы победы не знает, что с ней делать и мечтает завязать с войной, – я Рожественскому еще не говорил.

Завтра, все завтра.

В последний раз подойдя к зеркалу и взглянув на подбитую физиономию, я с горьким вздохом вновь укладываюсь на диван. Не пойду ни на какие торжества. Куда я в таком виде? Обойдутся без поручика… Псевдо.

Последнее, что слышу сквозь сон, – легкий шорох за дверью и удаляющиеся шаги. После печального вздоха. Маланья, ты уж прости, но… Я сплю.

Однако без меня обойтись все же не получается.

«Бум-бум-бум… Бум!.. Бум-бум!..» Я с трудом продираю глаза и тут же вновь зажмуриваюсь. Солнечный лучик через окно падает прямо на картину в рамке, изображающую невинный лесной натюрморт: две лисы, медведь и почему-то четыре зайца. Не знаю, что этим хотел сказать художник, но зайцам должно быть явно не по себе в подобной компании… От стекла рамки луч рикошетит прямо в глаза.

«…Бум-бум!!!..» – Дверь, кажется, вот-вот слетит с петель.

– Маланья!.. Ты чего там, вконец оборзела? Сломаешь ведь!..

С языка едва не слетает «все равно твоим не буду!..», но вовремя себя останавливаю.

Однако это вовсе не она.

– Ваше благородие… – неожиданным басом произносит дверь. – Его превосходительство господин адмирал приказали разбудить и проводить к Морскому собранию и настоятельно велели не опаздывать!

О как… Рожественский лично за мной прислал? Фига себе!

Стихшие было удары возобновляются с удвоенной силой.

– А сам кто будешь? – уже накидывая китель, интересуюсь я у громыхающей двери. Судя по «благородию» – максимум унтер.

– Из ординарцев мы… – доносится сквозь глухие стуки.

– Слушай, ты, ординарец… – Эта комедия начинает мне порядком надоедать. Учитывая головную боль и странную суженность левого глаза. – Шинель с брюками за дверью висят?

– Так точно, ваше благородие, висят!.. – слышу я после очередного удара.

– Ну так приказываю тебе, ординарец, взять их и ожидать меня! Приказ ясен?

Стук немедленно смолкает:

– Так точно, ваше благородие, ясен!

– Выполнять!

Справившись наконец с пуговицами кителя, я отодвигаю засов и забираю у здоровенного парня в парадке свои вещи. Не забыв задвинуть ногой начищенные ботинки, зло захлопываю дверь прямо перед его носом.

Внутренне чертыхаясь, натягиваю на себя одежду и мельком смотрю в зеркало…

Мать моя женщина!

За ночь синяк разросся вширь и вдаль, и сейчас на меня взирает конкретно подозрительная уголовная личность. Если и имеющая отношение к флоту, то максимум из флибустьерских зарисовок какой-нибудь Тортуги…

Однако делать нечего – этот так просто не отстанет. Со вздохом открываю дверь:

– Давай, пошли…

Множество дорогих повозок и (что большая редкость тут) пара припаркованных старинных автомобилей говорят о том, что большое одноэтажное здание с подобием купола и есть наша цель. Протопав пешком полгорода под конвоем этого дылды, я ловлю на себе не один десяток заинтересованных взглядов. Еще бы… Поручик со здоровенным фингалищем… Эка невидаль! Любуйтесь, чего уж там… Хоть шли мы и достаточно быстро, тем не менее к началу все же не успели…

– Одну минуту, господин поручик… Вы присутствуете в списке приглашенных? – Лейтенант на входе подозрительно смотрит мне аккурат в левый глаз.

– Так точно, ваше благородие! – избавляет меня от необходимости неприятного общения долговязый конвоир. – Вот пригласительный билет его благородия, члена штаба Второй Тихоокеанской эскадры поручика господина Смирнова! – торжественно вручает он синюю бумажку напрягшемуся было офицеру.

Что, понял, да? Так и хочется высунуть тебе язык и, сказав «бе-бе-бе», гордо пройти мимо. Что я и делаю немедля. Разумеется, лишь последнее из перечисленного.

Бородатый швейцар в фойе, гардероб со множеством шинелей… Что-то… Из зала доносятся звуки пения, и где-то я уже это слышал. Где именно? В кино? Да ну, брось… Не может быть! «Брат-два»? Где детский хор пел «Гуд-бай, Америка»?!. Я сплю?

Я замираю, прислушиваясь.

«…Счастье, смирение… Скорби… терпение… Боже, царя храни…»

Уф, отлегло. Это «Боже, царя храни». Только вот детские голоса… Точь-в-точь как в культовом фильме. Сдав верхнюю одежду, я незримой тенью проскальзываю в зал.

Очутившись за множеством спин, изо всех сил приподнимаюсь на цыпочки, стараясь разглядеть действо на сцене. Не каждый день посещаю подобные приемы. Учитывая, что на дворе стоит девятьсот пятый.

Двенадцать ангелочков в белых платьицах, скорее всего, самый младший курс гимназии, исполняют гимн царской империи… Выпевают старательно, с очень серьезненькими лицами – явно готовились не один день. И молодая учительница в широкой шляпе со всей ответственностью дирижирует этими ангельскими созданиями… А множество бородатых мужчин с боевыми орденами и в военной форме стоят, боясь пошевелиться и даже вздохнуть. Лишь с умилением, едва сдерживая слезы, наблюдают, молча шевеля губами в такт… Вот ты какая, оказывается, царская империя… Бываешь и такой… Детской, чистой и невинной. Откуда-то возникает предательский ком в горле. Да что с тобой, Слава? Ты чего вдруг?..

Мостик «Суворова», дым повсюду. Лейтенант Данчич, что-то говорящий и идущий ко мне. Секунда – и окровавленный мешок на его месте. Лазарет броненосца, переполненный ранеными, и обугленный недотепа Шишкин на койке, умоляющий меня принести пить… Тела, лежащие на полу в коридоре, – и я, заметивший знакомые ботинки, беспомощно склонившийся над Матавкиным… Его тело с чугунной болванкой, скрывающееся в волнах… И двенадцать маленьких гимназисток в белых платьицах, с кудряшками в волосах. Так вот кого вы защищали, господа морские офицеры… Ради них шли полмира, чтобы сгинуть в море с чужим названием? Достойно. И… И теперь я, наверное, понимаю…

«…И воскресение России подай!..» – старательно выводят тонюсенькие голосишки окончание гимна.

Мгновение ничего не происходит. Тишину в зале можно пощупать рукой – вот она, вполне осязаемая и состоящая из таких же, как и у меня, воспоминаний. Где кровь вперемешку со смертью уживается с чем-то хрустальной прозрачности добрым и чистым. Детским и возвышенным, как вот эти юные гимназистки.

В следующий миг стены сотрясаются от восторженного рева:

– Браво!!!..

– Молодцы!!!

– Браво-браво-браво, господа! Это чудесно и восхитительно!

– Непередаваемо прекрасно! Ура, господа!..

И я, не в силах себя сдержать, тоже бешено хлопаю в ладоши. До боли в руках, до жжения! Хлопаю чужому, совсем не моему гимну давно потерянной для меня страны, крича «ура» вместе со всеми. Так искренне, как еще никогда…

Кто-то вежливо трогает меня за плечо:

– Господин поручик?

Я оборачиваюсь. Справа, рядом со мной, Семенов. Тот самый, что собирался включить меня в мемуары, и мой коллега по штабу. В котором я почти не появляюсь за ненадобностью.

– Да, господин капитан второго ранга? – все еще не могу я прийти в себя от эмоций.

– Вас ждет его превосходительство вице-адмирал Рожественский. – Видя мое удивление, бесстрастно добавляет: – И не один. Вместе с господином генерал-адъютантом Линевичем. Прошу следовать за мной!

Кто-кто?!.. Сам генерал Линевич, командующий сухопутными силами всего Дальнего Востока? Тот, что теперь вместо Куропаткина? А при чем здесь я?!. Рожественский, ты что, меня коллеге слил?!.

Череда мыслей вихрем проносится в голове:

«Сдал все же адмирал-победитель… Что делать? Я ведь совсем не готов! Эх ты, Зиновий Петрович, Зиновий Петрович… Что я сейчас вам скажу? Да еще и в таком виде… Оставьте меня наконец в покое!»

В полном замешательстве я разворачиваюсь к Семенову лицом. Так, что тому становится видна вся левая сторона моего расписного фейса.

К чести последнего, он выдерживает открывшееся взору зрелище довольно стоически. Лишь несколько округлившиеся глаза да непроизвольное вздрагивание выдают на сей раз уже его, Семенова, эмоции.

Тем не менее, не говоря ни слова, повторно делает приглашающий жест.

Молча протискиваясь сквозь толпу, выхожу за своим провожатым из зала, сворачивая в неприметный коридор. Возле очередной массивной двери тот останавливается:

– Дальше вы сами. – И, с укоризной посмотрев на мое лицо, шепотом добавляет: – Желаю удачи!

«…Которая, похоже, там точно не помешает!» – Я делаю неуверенный шаг внутрь. Дверь за моей спиной услужливо закрывается.

Довольно просторный кабинет скупо освещен из двух небольших окон. Узкий солнечный лучик с улицы, пересекая пыльное пространство комнаты, проходит мимо шкафа с какими-то папками и падает точно на золотой погон. Принадлежащий сухонькому пожилому господину с лихими запорожскими усищами и лысиной, восседающему у массивного стола. «Прямо Тарас Бульба на пенсии…» – совсем некстати мелькает у меня. Напротив гоголевского казака, раскинувшись в довольно свободной позе, восседает спина Рожественского. Которую я теперь смогу узнать из тысячи.

Тарас немедленно удивленно вылупляется на жертву произвола местной матросни. «Да-да, а ты чего думал… – едва не срывается с языка мстительная мысль. – …Сам и виноват! Кто тут военное начальство?.. И вообще – пусть спасибо скажет, что экспонат живой и сам пришел… А не труп доставили!»

Очевидно почуяв неладное, спина Рожественского приходит в движение, также вскорости явив моему взору светлый лик.

Помимо наполовину пустого графина с прозрачной жидкостью и двух рюмок, на столе находится еще кое-что. И это «что-то» заставляет меня окончательно впасть в уныние. Потому что, находись рядом любая закуска, состоящая хоть из жаренного на сибирском кедре австралийского утконоса в жемчужных мидиях, я конечно же понял бы и простил. Но всему есть предел, так как закусывать моим паспортом с деньгами из будущего… И уж тем более злополучным смартфоном – являлось бы верхом цинизма. Тем более в архаичном прошлом.

«Олигархи олигархами, а существуют ценности, которых не достать ни за какие деньги. Как, например, вот эти… А коли они ими не закусывают, значит… Значит, плохи наши дела, Слава…» – Несмотря на предательскую романтику обстановки, тело непроизвольно вытягивается «во фрунт»:

– Поручик Смирнов по вашему прика…

– Вольно, господин поручик. Садитесь. – Старичок указывает рукой на свободный стул. Его глаза внимательно рассматривают новоявленное недоразумение. – Где это вас так?

Где, где… Тут, у вас, во Владике!.. Я робко усаживаюсь, стараясь не смотреть на Рожественского. Совсем неожиданно перед глазами возникает вчерашнее лицо Маланьи. Разочарованное и раскрасневшееся. Уж лучше с ней, чем здесь… Впрочем, не знаю, не знаю. Спорно! Ну, чего хотели-то? Валяйте, не тяните!

Не дожидаясь ответа, пожилой запорожец представляется:

– Генерал-адъютант Линевич… – чуть нагибает голову. – Николай Петрович. Командующий сухопутными силами Дальнего Востока. С Зиновием Петровичем вы, насколько я знаю… – Суховатая улыбка приподымает усы на без четверти три.

«Да уж, знаком…» – как раз в этот миг встречаюсь я глазами с Рожественским. Взгляд последнего не сулит обладателю синяка ничего хорошего.

– Времени у нас мало, потому сразу перейдем к делу… – Генерал, чей литературный двойник был бы весьма удивлен подобным сходством, легко поднимается, начиная расхаживать по кабинету.

Мои глаза перемещаются вслед за ним, подобно маятнику. На середине одной из амплитуд генерал, резко развернувшись на каблуках, неожиданно подходит ко мне в упор:

– Не стану забегать далеко вперед и вдаваться в лирику, молодой человек… Но Зиновий Петрович предоставил мне весьма убедительные доказательства вашего… – кивает в сторону стола. – Вашего невероятного путешествия во времени. И о пусть и небольшом, но все же посильном вкладе в морском сражении с японцем…

Чего?!. Я не ослышался? Небольшом посильном вкладе? Удивленно перевожу взгляд на флотоводца. Почему-то как раз именно сейчас Рожественский решает вдруг срочно озаботиться пустыми рюмками, недрогнувшей рукой боевого адмирала наполняя их из графина.

– Господин поручик… – Нависая сверху, Линевич дышит мне прямо в лицо, понижая голос до полушепота: – Нашему… – делает секундную паузу. – И вашему, поручик, Отечеству необходима помощь. Ваши знания для нас – бесценны. Рассказывайте все, чем владеете. В первую очередь нас интересуют действия японской армии на суше. – Он наконец отступает на шаг.

Большие напольные часы с маятником робко отбивают половину одиннадцатого. Сквозь стену слышатся очередные бурные овации – наверняка кто-то только что толкнул яркую душещипательную речь в честь победы русского оружия.

В кабинете же по соседству сидят трое. Один из которых отчего-то чувствует себя мелкой разменной монетой в руках крупных воротил. А слова про Отечество, Родину… Это все для тех, что сейчас аплодирует через стенку. Как и гимназистки в белых платьицах… Здесь – лишь карьеры и крупные дела. Так что уберите ваш напускной пафос, генерал Линевич. Я и без того готов рассказать все, что знаю. За минувшие сто лет не изменилось ни-че-го…

Наконец я нарушаю затянувшееся молчание:

– После Мукденской победы японская империя мечтала о заключении мирного договора. Находясь на грани финансового истощения. И разгр… – Мой внезапный кашель в последнюю секунду предотвращает катастрофу. Хорошо заметно, как напрягается Рожественский. А я чуть было не сболтнул лишнего! – И несколько бомльшие потери в морском сражении этот мирный договор приблизили.

Уф… Отлегло. Чуть было не сдал такого крутого адмирала. Который вот смотрит сейчас на меня, как солдат на вошь… Не дрейфь, Петрович. Не предам я тебя. Я же не ты!

– Продолжайте? – Линевич почти не дышит, внимая каждому слову.

А чего это я… Кстати? Меня внезапно осеняет. Раз вы мне, господа, настолько верите и спор о моей будущей принадлежности не вызывает сомнений… А не… По моей спине пробегает неприятный холодок. А не сыграть ли мне в свою игру? Вы ведь играете, как я посмотрю, с помощью меня? Так почему бы мне не придумать историю, которой не было? Но которой очень хотел бы ты, Слава?

Неожиданно для самого себя я уверенно поднимаюсь на ноги. Будь что будет.

– Вы, Николай Петрович… – медленно наступаю я на опешившего генерала, – бомбардировали Петербург телеграммами с просьбой довести количество войск до полуторного превосходства над японскими. Только в таком случае вы планировали начать полномасштабное наступление по всему фронту, ведь так? – Запорожский казак от неожиданности делает шаг назад, упираясь спиной в шкаф.

– А откуда это… – Генерал явно чувствует себя не комильфо. Сам напросился.

– Тем не менее в конце июня вы все-таки это наступление начали… (Вдохновенная ложь, но… посмотрим!) Однако завершить его победой вам помешало лишь неожиданное перемирие. Для которого Япония приложила все усилия!..

На лице Линевича так и читается: «Да, правда? Это все я?!.» Ты, ты… Слушай дальше, Тарас Бульба:

– …И вы, Николай Петрович, вошли в историю не как генерал-победитель, а приблизительно на одном уровне с Куропаткиным.

Краем глаза я заметил, как Рожественский опрокидывает рюмку. Кстати, за время моего допроса тот не произнес еще ни слова. С чего бы это?

Линевич угрюмо молчит, припертый к стенке. Как в переносном смысле, так и буквально. Как быстро меняются роли! Я проходил это в прошлом не в первый раз. Стоит лишь взять человека за одно чувствительное место, и…

Не успеваю я додумать про место, как входная дверь внезапно распахивается, являя в кабинете настоящий ураган.

– Господа, господа… – Шуршащий вихрь, состоящий из дамского платья и шляпки, проносится мимо, подлетая ко все еще не пришедшему в себя генералу. Превратившись по дороге в ту самую учительницу, что дирижировала гимназистками на сцене. – Здравствуйте! – легкий кивок в нашу с Рожественским сторону. – А мой папам разве не с вами?

Что такое? Где я мог слышать этот голос?

– Э-э-э… Елена Алексеевна, господин Куропаткин где-то в общем зале… – Линевич смешно вытягивается, явно смущенный. – Попробуйте поискать там! Мы с господами… Зиновием Петровичем Рожественским… – адмирал грузно поднимается, бряцая саблей, – и господином поручиком… (Я тоже вытягиваюсь.) У нас происходит небольшое совещание! – Почему-то при этих словах генерал отчаянно краснеет.

Сумбурное существо разочарованно поворачивается, и мы встречаемся глазами.

Два испуганных глаза у забора, красивая обнаженная грудь… «Не зажигайте вторую спичку, господин поручик!» Мгновение спустя я заливаюсь краской не хуже Линевича.

У красавицы правильные черты лица, строгая осанка… Взгляд, немедленно ставший надменным, почти не удостаивает меня вниманием, лишь на секунду задержавшись на левом глазу. Зато Рожественский одаривается обворожительной улыбкой.

– Господин адмирал, прошу прощения за беспокойство… – Легкий книксен в его сторону. – Не смею вам больше мешать, господа! – И, отметив меня на прощание убийственным взором, мадемуазель Куропаткина мгновенно скрывается за дверью.

Сомнений в том, что я узнан, – никаких…

Час спустя я с толпой офицеров покидаю Морское собрание в окончательно испорченном настроении. Выложив сухопутному и морскому командованию все, что помню и чего не помню о русско-японской войне. После упоминания о высадке японского десанта на Сахалин Рожественского скривило, будто от зубной боли, и, быстро свернув беседу, тот приказал мне в обед быть на броненосце. Линевич же, наоборот, все выспрашивал цифры да статистику предстоящего наступления. Которого не было и в помине… Да уж, Слава. Ввязался ты…

Свернув в небольшой переулок подальше от людского шума, я забредаю в частный сектор города. Бесконечные бревенчатые избы уходят вдаль, ноги же то и дело выплясывают диковинные пируэты, стремясь избежать коровьих лепешек.

Странно. Пожалуй, самое большое впечатление от беседы, что отложилось у меня, это ее будничность. Вот прибыл человек из будущего… Ну, здорово! Теперь надо выпытать у него все, что знает, и применить это к реалиям. Приписав все заслуги себе, разумеется. Да берите, мне не жалко… Только вот… Не буду я у вас пешкой, ребята. А если и буду, то как минимум проходной.

Пройдя еще пару кварталов, я оказываюсь почти на самой окраине. Отсюда, с возвышения, хорошо виден почти весь Золотой Рог. Вот чуть курится дымок из трубы ставшего уже родным «Суворова», за ним «Бородино», «Александр III», «Орел», «Ослябя»… Дальше стоят крейсеры, начиная с «России». Из сухого, «Николаевского» дока на берегу торчат трубы «Богатыря»…

Зябко и ветрено здесь, и, поеживаясь, я глубоко засовываю руки в карманы. Что там такое? Достаю свернутую газету. Старая, пятидневной давности. Развернув, начинаю механически читать первую страницу, продираясь сквозь непривычные «еры» с «ятями»:

«Окончательно подтверждена гибель броненосца «Адмирал Ушаков» в Корейском сражении. По словам очевидцев трагедии, с прибывшего впоследствии в порт миноносца «Грозный», израненный корабль, покинув строй, перевернулся в дневной фазе боя, после чего наблюдался сильнейший взрыв. Попытка моряков с «Грозного» спасти команду не увенчалась успехом из-за атаки японцев. Спасенных с броненосца на нашей эскадре нет. Выражаем глубочайшие…» Дальше поименно перечислены все офицеры корабля, первым из которых числится Владимир Николаевич Миклухо. Почему-то без второй части знаменитой фамилии – Маклай…

Неизвестной остается лишь судьба единственного крейсера – «Адмирала Нахимова». Подняв перед боем сигнал о неисправности в машинном отделении, тот тем не менее замыкал строй отряда Небогатова большую часть сражения. Безнадежно отстав, лишь когда эскадра прибавила в скорости. Видевшие его в последний раз наблюдали большой пожар, разгорающийся на носу…

– А что, господин поручик, вы намеренно бродите по владивостокским окраинам? В гордом одиночестве? Дабы выручать жертв подвыпивших матросов? – Насмешливый голосок заставляет меня вздрогнуть. Даже не оборачиваясь, я уже знаю, кому он принадлежит.

Вот ведь… Желание съехидничать, съязвив в ответ, что неразумные жертвы сами лезут непонятно куда, исчезает само собой, как только я оглядываюсь. При этом я почему-то вновь отчаянно краснею. А оттого, что краснею, – заливаюсь еще больше. Такой вот круговорот красноты в природе… Дела.

Ловко минуя коровьи «мины», худенькая фигурка достигает наконец меня.

– Чего встали, как истукан? Господин Смирнов? – Почти детское личико выглядит крайне недовольным. Вот-вот, кажется, ехидно высунет язык.

– А… Разве мы… представлялись? – запинаясь, выдавливаю я из себя. В последний момент осознав, что ляпнул что-то не то. Поздно!

Глаза Елены Алексеевны начинают расширяться. Неожиданный заливистый смех порождает стойкое желание провалиться сквозь землю.

– Не знаю, как вы, господин Смирнов… – вновь приняв напускную серьезность, добавляет она. – Я к «преставленным» себя до сей поры не относила. – И, не давая мне времени опомниться, немедленно подытоживает: – Хотя, глядя на вашу внешность… – Девушка вдруг замолкает на полуслове. Очевидно, поняв, что сморозила глупость, коротко зыркает из-под длинных ресниц.

Ну, вот что с ней делать? У меня окончательно опускаются руки.

Наш общий смех заставляет обернуться даже пасущуюся неподалеку буренку.

– А хотите, я вам погадаю? – вдруг вновь становясь серьезной, заявляет Елена Алексеевна. – Давайте сюда ладонь. Не бойтесь… Ага! – Делая вид, что внимательно изучает ее, понижает голос до шепота: – Вячеслав… Викторович… Смирнов!.. Член… Шта-а-аба… Второй Тихоокеанской эскадры! – Большие голубые глаза, будто невзначай, загадочно хлопают несколько раз.

– И правда там все это написано? – Дурацкая улыбка, похоже, окончательно поселяется на моем лице.

– Еще ка-а-а-а-ак… – с таинственной важностью изрекает обаятельный оракул. – Кото-о-о-орый… Завтра едет на линию фронта. – Голосок вдруг делается совсем грустным.

– Это тоже там прочитали?

– Нет, узнала от отца… – отпуская мою руку, уже просто отвечает Елена Алексеевна. – Вы прикомандированы к штабу фронта по приказу генерала Линевича.

– Не зна…

– Провомдите меня до гимназии? – не дает девушка мне договорить. – У меня еще три урока и самый сложный класс! Расскажу о нем по дороге. Идемте же!

Катер отходит от пристани ровно в три, но сегодня почему-то запаздывает. От нечего делать я начинаю прогуливаться вдоль пирса, заложив руки в карманы. Зябко!

Вокруг обычная картина: на корабль возвращаются несколько матросов из увольнительной и мичман Кульнев, стоящий неподалеку с некой провожающей его дамой… Причем Кульнев что-то нежно нашептывает той на ушко, отчего та периодически краснеет… Фиг с ними, у меня здесь своя «романтика» начинается. Похоже…

По моим мыслям и чувствам татаро-монгольским нашествием прошлась Елена Алексеевна. Внезапным и уверенным таким нашествием… Оставив в голове лишь вытоптанную лошадьми степь. С редкими проблесками устоявшегося там быта.

«Итак: в первую очередь, конечно, она! Во вторую…» – Я изо всех сил пинаю ногой валяющуюся на земле зеленоватого цвета бутыль. С жалобным звоном та откатывается подальше, явно стремясь убежать. Не тут-то было, стоять!

«…Во вторую: оказывается, завтра я еду на фронт… Зачем? А за тем, Слава, что так распорядился генерал Линевич. Который теперь тоже в курсях твоей временной аномалии…» – Трусливая бутыль опять настигнута. Носком ботинка отправляю ее в новое путешествие к валяющейся поблизости коллеге. Мусорно тут, как нигде! А еще прошлое… Тьфу!

«…В-третьих, Вячеслав: а за каким чертом я там нужен? Чем я, исключительно гражданский тип из будущего, могу помочь русско-японскому фронту? А?!» – По спине вдруг пробегает неприятный холодок. Узнаю его моментально: предвестник жизненных перипетий!

«…Мать его… И вообще: как я расставил мысленные приоритеты, дурень? Сперва, значит, Елена Алексеевна, потом все остальное? Включая войну и помощь? Не рановато ли? Влюбился? Я?!.» – Шарахнувшись, будто от змеи, я торопливо пинаю обе бутылки одновременно. С жалобным стоном те покорно катятся прочь.

«Помочь, помочь… Что там у них было-то вообще? Не помню же ни черта! Уже вон помог… Наврав Линевичу прирожественско, то бишь прилюдно… О наступлении, которого не было…» – Вновь поддевая ногой бутылки, я слышу позади какой-то шум. Однако продолжаю размышлять, не оборачиваясь.

Тактика Куропаткина была – на истощение. То есть вымотать силы японцев так, чтобы потом, типа когда-нибудь, перейти в решительное наступление. Учитывая, что снабжение японской армии осуществлялось весьма регулярно, – тактика крайне провальная. Ибо басурманина исправно кормили и одевали из родных пенатов… Оставив в покое бутыли, я рисую носком ботинка в грязи жирный крест. Железная дорога… Раз! Крест получается хоть и корявым, но для лужи сойдет.

Шум позади усиливается, но мне пока не до него. Что там у нас еще? Оружие? А что – оружие?.. Пулеметов было недостаточно вроде… Но к концу войны, кажется, увеличилось их количество, нет?..

Мысль о пулеметах не дает покоя, заставив даже присесть на корточки от волнения. Поближе к первому кресту… Что там с ними, родимыми? После напряженной секунды работы мысли рождается и ответ: а то, Слава, что на броненосцах имеется по десять «максимов»! Крайне ненужных и совсем новеньких. Плюс они же имеются и на крейсерах с миноносцами, кажется… Вполне возможно, и на вспомогачах. А вот в армии их – очень не хватает! Пока я торопливо рисую бутылкой крест номер два, шум позади материализуется в крики:

– …Сюда, я тебе сказал! Чего глаза выкатил как баран, сволочь? Ты, ты… Долговязый!..

Я удивленно оглядываюсь.

Из подкатившей к пирсу повозки, едва шевеля языком и иными конечностями, взывает к «суворовским» матросам нечто. В форме мичмана и абсолютно незнакомой наружности. Похоже, новенький и к нам. Вместо кого-то из убитых…

Изрядно перепивший юнец, наполовину высунувшись из извозчичьей двуколки, продолжает орать:

– …Подошел… Так, голубчик! Взял чемодан, отнес к причалу… Да осторожней, скотина, не то зубы вышибу, стервецу… – Высокий матрос молча берет чемодан из забитого багажного отделения. Лишь желваки на хмуром лице живут своей, отдельной от хозяина жизнью. Парень – из прислуги двенадцатидюймового орудия, хорошо его помню по походу. Смотрю на Кульнева – тот, оставив ушко дамы в покое, также наблюдает за происходящим.

М-да… А после еще удивляются: откуда бунты на «Потемкине» да восстания по России-матушке?

Мичман меж тем никак не угомонится:

– …Вот же, тварь бесхребетная… Иди сюда!.. Я кому говорил: осторожней, гад?.. Получи леща!.. – Сделав широкий размах и не рассчитав равновесия, он позорно вываливается из повозки прямиком в уличную пыль.

Не сговариваясь, мы с Кульневым тут же оказываемся рядом:

– Разойтись… Десять шагов назад, быстро! – Младший артиллерист лишь едва кивает матросам. Пространство вокруг мгновенно пустеет.

– А чего тако… – пытаясь подняться, развязно мычит жертва Бахуса. Наконец, с трудом сев, выкатывает глаза на нас: – Коллеги, приветс…

– Значит, слушайте меня, господин мичман… – Кульнев едва сдерживается, присаживаясь на корточки. – Вы на «Суворов»? – Тихий голос не сулит ничего хорошего.

– Да, а что, собст…

– Вы позорите мундир своим поведением, мичман… И нам вы пока – не коллега! – Кулаки его сжимаются. – Еще слово матросам – и я за себя не… – Кульнев не договаривает.

Поразительно видеть, как человек трезвеет на глазах. Только что перед тобой кривлялось пьяное быдло, а вот на тебе: уже стоит на ногах вполне офицер, почти как настоящий:

– Господа, я…

– Что – вы?.. Пьяны и ведете себя отвратительно! Должны извозчику?

– Нет…

Кульнев оборачивается:

– Бабухин и Сакулин! Сгрузить вещи его благородия… Погрузите на катер, на корабле снесете в каюту… – совсем уже тихо добавляет он.

Когда на задке коляски остается одна-единственная продолговатая коробка, меня будто кто ударяет по голове:

– Стой! Оставь… Я сам! – Тот, что Бабухин, отходит в сторону, пожав плечами. Быстро делаю несколько шагов назад, обходя повозку с нужного ракурса. Точно! Она самая! Лишь полотнища не хватает… Алого, для антуражу! И как я сразу не догадался?

Уже усаживаясь в катер, я бормочу про себя лишь одно несложное слово, состоящее из трех слогов и такое знакомое по детству: «Та-чан-ка!..»

Крест номер три мне поставить негде, ибо в катере царит образцовая чистота. Да он уже и не нужен.

Поразительно, но сегодня точно мой день! Не успевает катер подвалить к трапу броненосца, а я ступить на палубу, как меня останавливает зычный голос:

– Ваше благородие?

Все та же ординарская громадина, что под видом Маланьи утром измывалась над моей дверью.

– ???

Опять ты?!

– Вас ожидает его превосходительство господин вице-адмирал!

Оттолкнув плечом мигом присмиревшего мичмана, устроившего цирк на берегу, я торопливо следую за здоровенной спиной.

Удивительный факт, но из множества палубных надстроек броненосца, пострадавших в Корейском сражении, адмиральская каюта осталась практически нетронутой. Лишь в дальней стене зияет несколько дыр от крупных осколков – снаряд среднего калибра разорвался на верхней палубе, неподалеку. Почти не причинив повреждений, лишь осколком начисто срезав верхушку ветвистого дерева «а-ля лимон». И теперь из кадки вместо густой кроны торчит лишь куцый обрубок. Наподобие стручка. Как-то совсем не по-адмиральски!

Почему-то именно при виде этого чуда ботаники у меня вдруг возникает стойкое желание громко заржать, подавляемое мною с огромным трудом. Все же тень улыбки невольно прорывается наружу, что не остается незамеченным.

– Улыбаетесь?.. – Рожественский, оказавшийся в противоположном темном углу, наконец проявляется. Проследив направление моего взгляда, делает несколько шагов к кадке. Судьба растения явно вызывает отклик в сложной душе флотоводца.

Привычно вытягиваюсь:

– Ваше превосходительство, поручик Смирнов…

– А мне не до улыбок, господин Смирнов… – Дойдя до цели, он поворачивается ко мне. – Да и вам сейчас станет… – Все же, не выдержав, Рожественский нагибается к одинокому стручку. – Не до смеха. Завтра вы отправляетесь на сухопутный фронт в штабе генерала Линевича!

Распрямляясь, адмирал торжественно смотрит на меня. Будто ожидая, что выдал сенсацию.

Ха!.. Да мне еще Елена Алексеевна три часа назад об этом сказала! Так что ньюсмейкер из тебя никакой. А вот зачем ты все рассказал Линевичу? Пусть это остается на твоей вице-адмиральской совести… Подозреваю, судя по опухшему лицу, что разболтал по пьяной лавочке, а теперь деваться некуда… И вообще, господин адмирал, признавайтесь: вы бросили пить водку по утрам? Да или нет?..

– Так точно, ваше превосходительство, – дежурно выкатываю я глаза. – Как прикажете!

Не узрев ожидаемой реакции, тот разочарованно продолжает:

– Срок вам вытребован в три недели…

Генералом Линевичем, как я понимаю?

– …На большее я не давал согласия. С настоящего же дня на эскадре начинается подготовка к выходу в сторону Сахалина… – Рожественский подходит к столу, зачем-то беря в руку графин с водой. – С целью противодействия японцу в высадке десанта. Согласно вашей, господин Смирнов, информации…

Да, да… Как собутыльникам трепать, что сражение сам выиграл, – нормально. А как готовить что-то непонятное, так «согласно вашей информации…». Да уж, недаром ты до адмиралов дослужился!

– Так что съездите, посмотрите на диспозицию войск… – Адмирал вновь подходит к злополучной кадке. – Вспомните все, что можете, и расскажите… Даст Бог, одолеем наконец японца… – Бережно согнувшись, начинает нежно поливать раненого друга. Так, чтобы струйка попадала аккурат в корень. – С генерала Линевича я взял слово офицера. О молчании и о вашем… Невероятном путешествии!..

Слово офицера он взял… Я с недовольством наблюдаю за агрономическими потугами грозы эскадры. Совочек еще раздобудь, землю взрыхли по периметру! Кстати, а чего это я… Вовремя вспомнив о своих размышлениях, вновь вытягиваюсь по струнке:

– Ваше превосходительство, разрешите обратиться?

– Что у вас?.. – Тот не прекращает увлекательного процесса.

– Ваше превосходительство, в сухопутной армии катастрофически не хватает пулеметов. И я подумал: раз на кораблях они все равно не используются…

Рожественский удивленно поднимает голову. Взгляд такой, будто я только что сообщил, что за дверью ожидает сам адмирал Того со всем своим штабом. Плюс десяток самураев в полной боевой экипировке.

– …И, ваше превосходительство, хорошо было бы эти пулеметы… – Цвет лица адмирала начинает быстро меняться. Где-то я подобное уже видел!.. – Предоставить в помощь войскам! – совсем сникаю я под конец. Грозы не миновать, чую!

Как в воду глядел.

Отвлекшись от боевого товарища, флотоводец даже сделал на полу солидного размера лужу. Не сам, разумеется, лишь промазав струей из графина…

– Мальчишка! – Резко распрямившись, Зиновий Петрович отбрасывает в сторону пустую емкость. Та с жалобным звоном катится по полу прочь. – Да как вы, гражданский, смеете рассуждать о том, что флоту требуется, а что нет?.. Вы… – Лицо его, кажется, вот-вот покроется трещинами, не выдержав внутреннего жара. Пытаясь подобрать слово, наконец он изрекает: – Штатский!..

Видимо, в мозгах адмирала это выглядит самым страшным оскорблением. Похлеще разных там «штафирок» и «сухопутных баранов».

Ах ты… Меня тоже начинает разбирать злость. Как на фронт меня Линевичам всяким продавать – так пожалуйста, извольте! Плюс мои «посильные, пусть и небольшие» заслуги в сражении, да? А как помочь армии чем, так тут же я «штатский»?..

– Зиновий Петрович… – Я лихорадочно собираюсь с мыслями. Как же тебе дать понять? – Ваши… – делаю ударение на слове «ваши», – заслуги в победе неоценимы. И сегодня утром господин генерал этот момент лишь подчеркнул…

Рожественский замирает. Ага, стало быть, я на правильном пути? Теперь надо лишь соблюсти грань приличий! Давай, Слав, рви его дальше!

– В моем же прошлом, Зиновий Петрович, все было несколько иначе… – Я внимательно наблюдаю за реакцией. Терпит, слушает… Хоть и через силу. – Но моя посильная помощь несколько поправила ситуацию… Как поправит и здесь, ручаюсь! Представьте, Зиновий Петрович… – решаю я сменить тактику. – Заголовки газет через пару дней! Где на первой странице написано жирным шрифтом: «Неоценимая помощь армии от доблестного флота!..»

А вот это я удачно попал. Тот хоть и не подает виду, но явно смягчился. Во всяком случае, по цвету лицо больше не напоминает эпицентр ядерного взрыва…

Через полчаса, собрав скудные пожитки, я стою на палубе в ожидании катера. Вокруг кипит работа: несколько мастеровых стучат молотками, подгоняя разошедшиеся листы обшивки. Едкий запах свежей краски откуда-то и производственная речь лишь добавляют колорита происходящему. До меня доносится:

– Ванька!.. Стервец этакий… Крепи станину лебедки! Уведет ведь!

– Не, дядь Андрей… Это Глухова задача. Мы другим заняты…

– Крепи, грю!.. Не то артельщику скажу – мало не покажется!

– Дык…

– С меня причтется за ужином…

– Иду, дядь Андрей! Чем крепить-то?..

Несчастная Россия! И почему внутри тебя любой мелочи надо добиваться либо шантажом, либо златыми горами? Что здесь, что в будущем столетии? Что сто лет назад, наверняка… И не суть важно – адмирал это либо мастеровой обалдуй… Чем ты так провинилась, матушка?

Шестьдесят почти непользованных пулеметов «максим» с флота завтра же будут безвозмездно переданы армии. Не абы что, конечно, но и не мелочь. Учитывая, что всего их в ней – около трехсот единиц. И это на весь фронт… Скряга Рожественский все-таки оставил по два на «бородинцах» с «Ослябей». Пообещав к вечеру сегодняшнего дня дополнить недостающее количество с флотских складов.

«Что поделаешь, война есть война!..» – закрывая за мной дверь и явно скрипя сердцем, с глубоким вздохом напутствовал меня адмирал.

Прежде чем направиться к берегу, катер подваливает к «Бородину». Лихо, с первого раза причалив к трапу. Матрос-посыльный из новеньких, не умеющий читать, долго не может уяснить, что это именно «Бородино». Смешно мигая глазами и все выспрашивая у товарищей:

– А точно оно? Братцы? Не обманете?

– Не знаем, не знаем… А ну как «Микаса»?.. – ржут в пять глоток отпущенные на берег.

– Что еще за «Микаса» такая? – менжуется тот. – Не слыхал…

– А ты в воду нырни, поинтересуйся там!

Устав наконец наблюдать за комедией, я вмешиваюсь:

– «Бородино», «Бородино»… И чтоб духу твоего здесь…

Пока тот неловко перелазит на броненосец, в катер легко запрыгивает молодой офицер. С ходу пожимая мне руку:

– Мичман Цивинский… Евгений Генрихович! На берег?

– Туда… Смирнов, Вячеслав Викторович!

– А весна нынче… – Цивинский тут же поворачивается к воде, подставляя улыбающееся лицо соленому ветру. – Представляете, был у нас весной такой случай в губернии… Я сам из Калужской… Вы?

– Из Томской…

– Эка вас занесло! Впрочем, вам-то как раз и ближе к дому! – Безмятежный смех. – Ну, так рассказываю…

Я почти не слушаю, что тараторит этот парень. На лице которого светится беззаботная улыбка всей полноты жизни. Взгляд не отрывается от черной громадины удаляющегося корабля, чье название золотыми буквами на борту относит к наполеоновским войнам. Корабля, ставшего одной из жутких трагедий Цусимского избиения. В живых с которого в моей истории остался лишь один-единственный матрос…

Зябкие мурашки пробегают по спине.

И ты, юный, радующийся сейчас весеннему ветру мичман Цивинский, как и весь твой экипаж, несете в том времени свою вечную, страшную вахту на холодном дне Корейского пролива…

– …Искали всем городом! А он, губернатор, спьяну и позабыл, как зовут, представляете?

Я с трудом выдавливаю улыбку. Тот, не замечая, уже рассказывает что-то другое…

Нет, не зря я все же нахожусь здесь! Раз такие вот молодые парни все-таки добрались до родных, столь желанных ими берегов. То ли еще будет впереди, Слава. Держись крепче!

Короткие сборы нельзя даже назвать таковыми, ибо вещей у меня здесь – почти нет. Небольшой чемоданишко, купленный в торговой лавке, почти пуст: несколько смен белья, бритвенный прибор, подаренный Матавкиным, пара сорочек… Вот и все добро.

Ничего не забыл? Хлопаю по карманам. В нагрудном надежно спрятано новенькое удостоверение поручика по адмиралтейству, приписанного к штабу Второй Тихоокеанской эскадры Российской империи. Наконец-то вручил Рожественский!

Оглядываю скудно меблированное помещение. Ненавижу собираться утром впопыхах, учитывая, что в десять мне положено быть в штабном вагоне. А сегодняшним вечером у меня… Важная встреча, назовем это пока так. С Еленой Алексеевной у гимназии. В последний раз подойдя к зеркалу, я с недовольством разглядываю фингал: «М-да-а…»

Стук в дверь заставляет отвлечься. Вот на фига я ляпнул Маланье, что завтра на фронт? Теперь греха не оберешься! Ставлю месячное жалованье, что она там!

За дверью точно она.

– Хосподин офицерь… – Лицо у нее почему-то расстроенное. – Я зайду?

Не буду твоей… Жертвой! Не. Бу. Ду!!! Как бы лицо сделать построже?

– Э-э-э… Мал…

Не дожидаясь ответа, она быстро задвигает меня в комнату:

– Хосподин офицерь, вы не серчайте… А я вам в дорожку – пирожков состряпала. Чай, оголодаете в пути, оно и сгодится… Откушаете в вагоне! – Ее глаза почему-то влажнеют. В руке у меня оказывается теплое кружевное полотенце, благоухающее свежеиспеченным тестом.

Маланья, чтоб тебя… Путь через желудок – точно не обо мне! Разве на столе у хирурга!

Свободная рука бессознательно ищет стул, как вчерашнее спасение. Но предательская мебель далеко, и фронт безнадежно открыт.

Неожиданно горничная молча, повернувшись спиной, уходит сама. Оставив меня с рушником и открытым ртом… Уже у самого выхода оборачивается и молча крестит наотмашь. Через секунду – в дверном проеме пусто.

Что может быть обыденнее человека из двадцать первого века, топающего в форме поручика по адмиралтейству на вокзал Владивостока в конце мая девятьсот пятого года? Наверное, только такой же представитель будущего, отправляющийся на русско-японский фронт в штабном вагоне генерала Линевича. Менять там, на войне, ситуацию. С большим фингалом под глазом и неопределенными перспективами. А это – я!

Неказистое здание в стиле фортов времен покорения Америки вовсе не похоже на вокзал. В моем представлении. Скорее, напоминает крепость с двумя башнями, из амбразур которых лихие ковбои должны отстреливаться от наседающих туч индейцев. Те же, в свою очередь, атаковать штурмуемый вокзал улюлюкающими конными лавинами.

Площадь подле конечной станции Транссиба на удивление пуста и малолюдна. Никаких тебе «Эйдарагой, прокачу бесплатно», привычной в моем времени суеты и цыганок с младенцами. Все чинно и лаконично: пара извозчиков и несколько людей в военной форме.

Короткий состав из паровоза с пятью вагонами – единственный на путях, потому направляюсь прямиком к нему. Наверняка первый вагон и есть штабной!

– Господин поручик, вы куда? – Грузного телосложения штабс-капитан в полевой форме останавливает меня возле самого входа. Левая сторона моего лица, естественно, вызывает заинтересованность. К которой, впрочем, я уже успел привыкнуть.

В 3Д-кинотеатр, вместо попкорна – пироги Маланьи!.. Запью, так уж и быть, водкой, так что не парься с кока-колой… Не ошибся я местом, нет?!.

– Смирнов, Вячеслав Викторович. Приписан к штабу Маньчжурской армии, приказано было прибыть к десяти утра на перрон… – Я топчусь, как конь.

– Минуту… – Толстяк на удивление бодро ныряет внутрь.

Вокруг почти никого. Только меня ждут, что ли? Так я вроде бы не опозд…

– Господин поручик, прошу! – Капитан радушно распахивает дверь. – Входите!

Залезаю в вагон и… Обалдеваю. Нет, я, конечно, мало еще повидал тут, в прошлом. Бывал лишь в каютах Рожественского да старших офицеров… Но такой показной роскоши!..

Ноги немедленно утопают в мягком ковре. Пара бесконечных диванов в шелковой обивке теряется в глубине помещения, с потолка гроздьями свешиваются вычурные электрические светильники… Картину дополняют несколько стульев «а ля из дворца», а из огромных зеркал в резных оправах на меня удивленно взирают множественные поручики Смирновы. И это военный штабной вагон?!.

– Генерал ожидает вас, господин поручик… – Толстяк беззаботно ведет меня ко второй половине хазы цыганского барона. – В кабинете.

Впереди пара скучающих холуев в офицерской форме – очевидно, адъютанты – и массивная дверь. Пришли наконец?

– Чемодан можете оставить тут, – любезно предлагает провожатый.

Один из холуев немедленно срывается с места, услужливо выхватывая у меня поклажу.

Прохожу внутрь в ожидании увидеть сокровища майя. Действительно, отличия в убранстве между приемной и покоями присутствуют, да… В сторону роскоши. Здесь и ковры помягче, и люстры похрустальнее… Хотя куда уж, казалось бы… И зеркало в целых полстены. Интересно, как они его сюда затаскивали? Крышу целиком разбирали? Или борт демонтировали, чтобы вошло? Всем фронтом в поте лица работали, поди?

Окна плотно занавешены, и помещение теряется в полумраке. Потому я не сразу замечаю в дальнем конце две фигуры за массивным столом. Вытягиваюсь, как положено:

– Ваше превосходительство, поручик по адмиралтейству Смирнов к месту назначения прибыл!

– Проходите, поручик, не стесняйтесь… Сюда, к столу, молодой человек! – Слова явно принадлежат Линевичу.

Ага… Не хватает еще «идите на мой голос»: немудрено ведь заблудиться…

Пока пробираюсь на звук, стараясь не утонуть в засасывающем ворсе, один из присутствующих подымается, вроде как откланиваясь.

– …Алексей Николаевич, и кстати… Представляю вам нового члена штаба. Прошу любить и жаловать!

Поднявшаяся фигура поворачивается лицом, превращаясь… Превращаясь… Я почему-то вновь безнадежно краснею. И есть отчего. Поворачивается, становясь, в общем, генералом Куропаткиным. Выписанным словно с фотографии из Википедии. Того самого папам одной известной мне особы. При воспоминании о вечерней прогулке с которой под цветущими акациями вдруг безнадежно начинает щемить сердце. Нет, до родственников нам, конечно, еще далековато, но…

Куропаткин почему-то тоже смотрит крайне заинтересованно. Подозревает что? Не-не-не! Да, Алексей Николаич… Я ни сном ни духом! Вот те истинный крест! Погуляли чуть-чуть, осмотрели ночной Владивосток… Интересно ведь! Корабли разные на рейде… Луна опять же красивая… Короче, проводил – и все!..

Смерив меня с ног до головы придирчивым взглядом, генерал молча протягивает руку. Которую и жму почему-то с превеликим почтением. Сам себе внутренне удивляясь: «Это что еще за подхалимаж? Шерше ля фам – в действии? Не ожидал, Вячеслав…»

Впрочем, разбираться в перипетиях девичьего сердца дочери тот, похоже, не намерен. Во всяком случае, пока: обменявшись со мной рукопожатием, молча направляется к выходу.

Линевич с силой давит кнопку вызова. Представляющую собой этакого стимпанковского монстра, напоминающего будильник с пипкой на конце. Агрегат, судя по уходящему вниз проводу, явно должен быть электрическим. Наверняка у адъютантов за дверью сейчас должна завыть сирена о воздушной тревоге!

Проходит несколько томительных секунд, но ничего не происходит. Явно раздраженный, генерал с силой ударяет по пипке.

– Ваше превосходительство? – появляется в дверях толстый капитан.

– Передайте, что отправляемся. Пусть трогают!

Дождавшись, пока за тем закроется дверь, сухонький старичок живо берет быка за рога.

– Ну-с, молодой человек… – подымается, смешно потягиваясь. – Удивлены новым назначением? – И, не давая ответить, тут же продолжает: – Уверен, ваши знания о… – На этом месте, как и все они, спотыкается.

Да что вы все тут запинаетесь при слове «будущее»? Неужели так трудно произнести? «Бу-ду-ще-е!..» Карьеры себе делать с моей помощью – эвон как готовы, а назвать вещи своими именами – слабо?..

– …О грядущем… помогут нам справиться с японскими макаками! – подытоживает наконец генерал. – Зиновий Петрович, кстати говоря, вчерашним приказом передал армии шестьдесят пулеметов со своих кораблей…

«Ага, сам передал! Нате, говорит, забирайте! Бантиком щас перевяжу только…» – Я с интересом рассматриваю портреты на стене. Подле непременного Николая, что номер два, их батюшка. Оба осуждающе глядят на меня, причем взгляд Александра явно не сулит вралю ничего хорошего. Словно говоря голосом Юрия Никулина из «Операции «Ы»: «Вдребезги?.. Да я тебя…» Соседние с ними Суворов, Кутузов и почему-то князь Багратион находятся полностью на стороне царственных особ, взирая крайне недружелюбно. Я бы даже сказал, враждебно.

Под гнетом столь внушительного пантеона над головой я зябко поеживаюсь.

– …Чем можете – помочь! – Генерал торжественно завершает речь, существенную часть которой я позорно пропустил мимо ушей. Наверное, надо что-то отвечать? Вон как смотрит, с надеждой… О чем он? Помочь чем? Сейчас…

– Ваше превосходительство, разрешите перо с бумагой? А еще лучше – грифельный карандаш.

На столе немедленно возникает истребованное.

Стараясь выводить ровно, мигом набрасываю извозчичью повозку с лошадью. Художник из меня никакой, но мастерства Рембрандта и не требуется. Во всяком случае, мои каракули тут же идентифицированы.

– Повозка? – Голос Линевича неожиданно серьезен. От былого чудаковатого дедушки не осталось и следа. Надо мной склонился вдумчивый, собранный человек. Напряжен, почти не дышит.

– Так точно, ваше превосходительство, – немного удивленно отвечаю я. – А теперь глядите…

Парой штрихов дорисовываю позади крестик. Чуть подумав, обозначаю человеческую фигурку подле него в повозке. Ну, дошло?

– Повозка с пулеметом? – Генерал наглухо сражает меня быстротой реакции.

Во дает! В его-то годы? Силен!

– Она самая, ваше превосходительство! – едва справившись с удивлением, отвечаю я. – Ничего нового в этом изобретении нет, придумано уже лет двадцать как… Но вот до русской армии доберется не скоро. Лет через десять. Называться будет – тачанка.

– Та-чан-ка… – по слогам произносит Линевич.

Возникает долгая пауза. Пользуясь которой я робко подымаю глаза на портретную галерею. В глазах графа Суворова, кажется, появилась заинтересованность. Остальные все так же холодны и бесстрастны. Разве Багратион чуть призадумался.

– И насколько эффективно применение данного оружия? – Линевич наконец оживает. – Примеры использования? Тактика применения в бою?

Звучат сухие, выверенные вопросы. Ни тени былого комизма и простоты в общении. Надо мной угрюмо нависает боевой, серьезный вояка.

– Быстрое перемещение пулеметных расчетов по полю боя, господин генерал, – начинаю я загибать пальцы. – Это раз. У противника возникает ощущение значительного количества данного типа оружия.

– Так.

– Прекрасная разведка боем – два. Молниеносный прорыв нескольких пулеметов за линию фронта и такой же скорый отход обратно.

– Интересно… – Собеседник начинает задумчиво расхаживать взад-вперед. Теребя в такт шагам длинный казацкий ус. Только на сей раз выглядит это – совсем не смешно.

– И, наконец, неоценимая поддержка атаки кавалерии – три, господин генерал! – Тройка загнутых пальцев на руке превращает мою ладонь в пистолет со взведенным курком. Направленный почему-то прямиком на Линевича.

Оценив взглядом направление предполагаемого выстрела, мой визави перемещается за письменный стол. Усевшись за который, тут же сосредоточенно начинает что-то записывать.

Эй, подожди, а? Я еще не все закончил:

– Господин генерал, те пулеметы, что переданы с кораблей, возможно пустить именно на предполагаемые тачанки. Хоть флотские «максимы» и без станков… – Генерал поднимает голову. – Но это даже лучше. Закрепить их намертво, обеспечив лишь подвижность дульной части. И еще один момент: повозки для них желательно использовать с пусть примитивными, но рессорами!

Он задумывается:

– И где же мне достать столько рессорных повозок? Разве заказать? Но это… – безнадежно разводит руками. Лицо на глазах теряет признаки бодрости духа.

Понятно, что «это»… Бюрократия тут у вас – похлеще еще, чем у меня! Но – не дрейфь, главком. Прорвемся. Ибо слушай сюда:

– На Дальнем Востоке наберется шестьдесят извозчиков? А у армии денег, чтобы выкупить у них инвентарь? – Секунда еще – и у меня прорвется улыбка.

Лик собеседника светлеет.

– Вы умница, голубчик! – Генерал немедленно утыкается в записи.

Деловой человек! Не то что некоторые, понимаешь… Я с недовольством вспоминаю психоделические «посиделки» с Рожественским. С криками, бранью и угрозами…

Пользуясь свободной минутой, украдкой окидываю взглядом молчаливых слушателей.

Суворов с Багратионом давно и заинтересованно вникают в суть происходящего. Даже Михайло Илларионович, кажись, подобрел. И нет-нет да покосится единственным глазом вниз. Отец же с сыном все так же презрительно-бесстрастны. Ладно, попробуем пронять и вас, государи!

Едва открыв рот, я с удивлением обнаруживаю, что мы, оказывается, давно едем. Или идем – черт его знает, как там поезда передвигаются. На флоте корабли «ходят», теперь-то я это точно знаю… Хоть при смерти спроси – отвечу!

За краешком шторы быстро мелькают неказистые строения вперемежку с вкраплениями зелени. Причем второй становится все больше, а домов все меньше – поезд резво покидает городскую черту. Мягкий до невозможности вагон почти не качает, лишь едва слышное «тук-тук, тук-тук» отдает в память, как ножом по сердцу.

Может, это всего лишь затянувшийся сон? Или не со мной? Нет в помине никакого фронта, непроигранной Цусимы… Все, как и раньше: проснусь утром в отеле, а рядом Анька. Анька…

Перевожу взгляд на строчащего Линевича. Тот напряженно пишет, усердно обмакивая перо в чернильницу. Почему-то именно при виде этих чернил в памяти всплывает ночное прощание с Еленой Алексеевной. У входа в парадное ее дома.

– Уходите уже, вам рано вставать! – В темноте совсем не видно лица. Но… Голос совсем не походит на прежний. Или только так кажется?

– Иду… – покорно поворачиваясь, делаю пару шагов. Какая-то неведомая сила вдруг заставляет обернуться. В темноте виден лишь силуэт в белом платье. Размашистым движением она крестит меня в дорогу. Совсем так же, как крестила Маланья… Секунда – и светлый образ пропадает во тьме. Слышен лишь скрип закрывающейся двери…

– …Господин поручик? Задумались?..

От неожиданности вздрагиваю. Оказывается, генерал давно уже закончил писать и отчаянно призывает обратить на себя внимание.

Нет, Слава, это не сон. И напротив тебя сейчас самый настоящий, живой Николай Петрович Линевич. Командующий Маньчжурской армией и все дела. Просыпайся уже, хорош грезить!

Оглядываюсь вокруг: все как и раньше. Портреты императоров с полководцами напряженно ждут, чего нового скажет попаданец из будущего. Как и мой собеседник через стол. Ждете? Ну, так получайте же.

– Ваше превосходительство… – отчаянно собираюсь я с мыслями. – Скажите, а имеются в вашем подчинении войска специального назначения? Спецназ?

– Что имеется? – На лице Линевича искреннее удивление. – Спец… Что?..

Господи, да как же тебе объяснить-то… Вот она, разница в целый век! Ну, кто там у вас был? Казаки, а среди них… Пласт… Пластуны! Точно! Меня будто озаряет. Гляжу в полном восторге на Александра-три, и кажется, даже тот улыбнулся: «Давай, мол, жги по полной, предлагай!»

Сейчас, Сан Саныч, погоди.

– Ваше превосходительство, пластуны в казачьих войсках имеются?

– Присутствуют… – Линевич явно не понимает, к чему я клоню. – Численностью в шесть батальонов. А к чему вы, собственно… – Тот замолкает, в упор глядя на меня.

Ни фига себе! Это же минимум пара тысяч конкретно подготовленных для диверсий парней! И ты их не используешь никак? Главнокомандующий Линевич?!.

– Еще вопрос, ваше превосходительство. Снабжение всей японской армии осуществляется по единственной железнодорожной ветке? А основные склады японцев – в Мукдене?

Кивает молча. В глазах заинтересованность, но не больше.

Ну, так объедини же в голове два этих факта, товарищ как там тебя? Генерал-адъютант? Казаки-пластуны для диверсий есть, линия жедэ для снабжения всего одна… Склады Оямы находятся в Мукдене. Ну?!. Почему я, гражданский из будущего, дальнейшее легко могу себе представить, а ты, генерал из прошлого, – нет?!.

Все равно не понимает. Придется разжевывать…

На всякий случай сверяюсь с портретами. Все пять замерли, не дыша. Лицо Суворова почти светится. Что, догадался уже, полководец?

– Ваше превосходительство, в моем, будущем времени огромное значение приобрела так называемая диверсионная война…

В вагоне царит полная тишина. Не считая все убыстряющегося «тук-тук» – поезд постепенно набирает скорость – и звука моего голоса. А я все рассказываю и рассказываю. Стараясь только не упоминать дат и названий населенных пунктов. Разумеется, как и политической ситуации в стране. Говорю про диверсантов-подрывников Второй мировой и их операциях в тылу противника. Про целые подразделения будущего, созданные исключительно для работы за линией фронта. Когда я ненароком проговариваюсь о воздушном десантировании – Линевич буквально переваливается через стол, впитывая каждое мое слово. Но – нельзя тебе об этом, рано еще… И я быстро сворачиваю тему на более понятные для него вещи. Генерал молча внимает, лишь открыв рот. Опоминаюсь я уже на невесть как попавшем в мой монолог штурме «Альфой» дворца Амина… Причем когда речь заходит конкретно о БМД. Стоп, вот на этом хорош! Не то до космических войск – совсем недолго осталось!

Повисает долгая пауза. Эка я разговорился… Не наболтал лишнего? Ага, не наболтал… Язык – однозначно мой враг! На лики в рамах боюсь даже смотреть. Если пооткрывали рты – точно пора в дурку! Ибо всему есть предел, даже моей фантазии…

Первым тишину нарушает генерал. Поднимаясь с места, тот почему-то тоже оборачивается к портретам. Если перекрестится сейчас на Кутузова – ничуть не удивлюсь! Но в военном старичке чувствуется нехилая боевая закалка. Ибо он, хоть и ошеломленно, все же находит силы произнести:

– Теперь я вам верю окончательно, господин… Смирнов! Придумать подобное с ходу попросту невозможно!..

А ты, оказывается, еще и не верил?!.

Поезд давно уже миновал окраины Владивостока. Сквозь щель в шторе видны зеленоватые сопки с редкими деревьями. Методичный хронометраж мелькающих телеграфных столбов за окном отсчитывает километры, оставшиеся до Харбина…

– Ну-с, молодой человек. – После недолгих раздумий Линевич наконец вновь усаживается на место. – Пока информации достаточно, буду сводить ее к единому целому. Ваша комната находится в соседнем вагоне, адъютант проводит. И учитывая… Необычную принадлежность… – Он явно смущается. – Решил поселить вас в одиночестве.

Ловким движением он подтягивает к себе мои каракули с тачанкой. Аккуратно расправив лист, бережно помещает его в папку с тесемками.

Необычную принадлежность! Ну да, да… Ладно, чего уж там. Ты и так за последний час получил столько нового, сколько тебе не давали во всех военных академиях, вместе взятых. Так что переваривай пока… Вояка. Планируй диверсии с пластунами на тачанках!

Сделав пару шагов к выходу, оборачиваюсь:

– Ваше превосходительство?

– Да?

– Ваше превосходительство, один момент… В штабе неизбежно начнутся вопросы о моей персоне. Обращенные в том числе и ко мне. Учитывая форму морского офицера и не только. Могу я… Ссылаться на вас? Уповая на секретность и приказ о неразглашении?

Вот это я завернул! «Уповая… Неразглашении!..» А нахватался ты уже здесь, Слава. Витиеватых оборотов с изящной словесностью!

На секунду генерал задумывается. Наконец его осеняет:

– На любые реплики в ваш адрес, коли таковые возникнут, можете смело отвечать: имею приказ главнокомандующего Маньчжурской армии о молчании. Остальные вопросы к его превосходительству, генерал-адъютанту Линевичу. – Из-под лихих усов сквозит хитрая улыбка. – Уверен, любопытствующих сразу поубавится!

Ну и лады.

Получив свои вещи у холуев за дверью, я торжественно препровождаюсь к новому месту жительства. Все тем же вездесущим капитаном в телесах.

– Откуда к нам, господин поручик? – С необычайной легкостью минуя различные препятствия в виде мебели, тот уверенно семенит впереди. – Из прибывшей эскадры?

Начинается… Не успел выйти от генерала!

– Угу… – позорно отставая, я стараюсь не потерять сопроводителя из виду.

– Слышал, знатная случилась заварушка на море! – Услужливо открыв дверь между вагонами, тот терпеливо дожидается меня. – В Корейском сражении?

– Случилась…

Пропустив меня вперед, капитан и не думает сворачивать расспросы:

– Мечтой моего детства был океан! Волны, паруса… А получилось… – Не вижу, но спиной чувствую, как назойливый спутник разводит руками. – Завидую я, ей-богу, вам! Вот бы послушать о приключениях!..

«Послушать о приключениях… Надо – прочитай в газетах… – Я с недовольством хмурю брови. Вот привязался!.. Пристроился тут в теплом местечке, отъел ряху… О чем ты собрался слушать? И чему завидовать? Как Данчича на моих глазах разорвало на куски? Или как миноносец, атаковавший «Микасу», в один миг стал облаком пара? Со всем экипажем?!. Порох-то нюхал хоть раз, боров-распорядитель?..»

Молча топаю, ничего не отвечая. Лишь плотнее сжимая ручку чемодана. Отвяжется наконец, нет?

Следующим вагоном оказывается ресторан. Или столовая – черт их знает, как это у них называется. Длинный обеденный стол в ползала покрыт огромной скатертью, вокруг кожаные полукресла… Наивный, я полагал, что после гигантского зеркала не удивлюсь ничему. Ошибался!

«Мать вашу, вы воевать едете или жрать, простите?.. Ни в какие ворота уже!..» – едва не вырывается у меня. Вовремя прикусываю язык.

Услужливо вытянувшийся солдатик в парадной форме и прилизанных усиках склоняется в поклоне:

– Господа желают откушать?

– Легкую закуску нам и графинчик беленькой… Быстро! И ни-ни-ни!.. – Капитан мягко подхватывает меня под руку, усаживая за отдельный столик. – До обеда далеко, а знакомство необходимо закрепить, господин поручик! Прошу вас!

Через минуту стол обрастает яствами, словно сказочная скатерть-самобранка. С утра у меня во рту ни маковой росинки, так как все пироги Маланьи съедены минувшей ночью… А посему…

– За победу русского оружия, господин поручик! – Толстяк торжественно подымает рюмку.

Холодная водка обжигает горло.

Что-то не нравится мне в этом капитане. Уплетая за обе щеки и слушая его невинную трескотню, я так и не могу понять, в чем же тут дело. Ну, толстый, ну – при штабе. Пристроился, как положено… Мало ли таких?

– Объединить бы все силы на суше и на море да единым ударом смести макак!.. Вернуть России Порт-Артур!.. – с нескрываемым пафосом выражается он.

Хорошо бы! Только вот… Ты, что ли, возвращать станешь?

Тем не менее впервые улыбаюсь в ответ.

– …Благодаря вам, морским офицерам, мы и достигли паритета с японцем!.. Война до победного конца! – доверительно сообщает мне толстяк. Оказавшийся Алексеем Андреевичем Баранко.

Вторая рюмка ложится вслед за первой. Постепенно начинает казаться, что все происходит, как положено. Улыбающийся собеседник напротив. Я, прошедший горнило морской битвы… Наверное, так и должно быть? Надо ведь что-то получить за свои заслуги? Кто-то оценил, видимо? Ресторан, стол, полный икры… Да и не такой уж ты и неприятный, штабс-капитан. Нормальный мужик вроде.

За окошком пролетают редкие деревья. Раз – и между ними мелькнула небольшая деревенька. Даже, кажется, стадо буренок на опушке? Красота! Обеденный вагон пуст, лишь в противоположном конце вытянулся солдат-официант.

А я уже рассказываю, подбоченившись, о пяти броненосцах, бросившихся в хвост эскадре адмирала Того строем фронта…

Трепетно внимая каждому слову, товарищ по оружию не забывает наполнить рюмки.

– Слыхал, слыхал… – довольно улыбается он. – Досталось басурманину! Но и мы, чаю, выйти в море быстро не сможем? – подцепляет вилкой огурец. – Корабли весьма повреждены, требуется ремонт в доках… – Лицо становится участливым. – Долго простоим в порту?

– Да как вам сказать… – жирным слоем размазываю я икру по блину. – Вчера беседовал с его превосходительством, Зиновием Петровичем, и по его словам… – Внезапно блин встает в горле пробкой. Ни фига себе! А я чуть было не сболтнул лишку сейчас, нет? О Сахалине ведь никто пока не знает?!. – Кашляя, я внутренне кляну себя последними словами.

Капитан участливо хлопает мне по спине:

– Бывает… Вот так, запейте водой! И?.. – внимательно слушает.

Слишком внимательно для обычного разговора, или мне только кажется?

– Требуется длительный ремонт в доках… Корабли, конечно, повреждены. – Хмель начинает уходить.

– Скажите, Вячеслав Викторович… – Подвигая ко мне рюмку, толстяк неожиданно меняет тон: – А что за таинственный офицер был подобран из воды на броненосец «Суворов» подле бухты Камранг? Будто бы в звании поручика? Рассказывают, что с его появлением на эскадре произошли некие перемены… И весьма существенные! Что и позволило в итоге одолеть японцев. Не слыхали о таком?

Внимательный взгляд абсолютно трезвого человека. Которого не скроешь за добродушной улыбкой. Не много ли ты спрашиваешь и знаешь, штабс-капитан Баранко? Для человека, чуть больше суток пробывшего во Владике? Пусть и штабиста? И вопрос: а кто это тебе рассказывает, интересно?

Признаться, что это был я? Дальнейшие вопросы неизбежны. А ответов нет и не будет. Соврать, что не знаю ни о чем таком, – получится, солгу, в чем тут же и распишусь. Кому, как не офицеру с «Суворова», знать о подобном? И вообще: чего тебе от меня надо?!

Хмель из головы вышибает окончательно.

– Всякое бывало в походе, – уклончиво отвечаю я, подымаясь из-за стола. – Прошу простить, но вынужден откланяться… Ночью почти не спал. Где моя каюта?.. То есть купе?

– Конечно, я все понимаю… – семенит за мной вроде бы старший по званию. – Следующий вагон, комната номер один. На двери номерок. Располагайтесь! Обед у нас в три!.. – вдогонку кричит он мне.

Купе пульмановского вагона создано для людей. Я осознаю сей факт, как только за мной закрывается дверь. Это вам не тесное, пусть и мягкое, СВ. И не обыкновенное купе поезда дальнего следования. С дешевой шоколадкой на столе (если повезет) и злющей бабкой-проводницей за дверью… О плацкартных «прелестях» молчу и даже не заикаюсь. Роскошь!..

Запихнув чемодан в шкаф, я тут же, прямо в обуви, бухаюсь на диван. Мягкая обивка немедленно проглатывает меня почти до половины, ничуть не подавившись. Закинув ноги крест-накрест на выпуклый подлокотник, закрываю глаза.

Передо мной немедленно возникает картинка рвущейся через японские траншеи десятки танков Т-90. Поигрывая боками в камуфляжной раскраске, те с легкостью преодолевают заграждения из колючки, сея ужас и панику в окопах противника. Не остановившись на достигнутом, машины бодро уходят вглубь обороны врага, круша гусеницами хилые, бесполезные против них орудия… Вот видно, как в башне переднего со звоном откидывается крышка люка. Высунувшаяся оттуда голова с седыми усами, до боли напоминающая чело Линевича, оглядываясь и дико шевеля глазищами, громогласно кричит мне: «Р-р-р-р-р-а-а-а-а-а-а!..»

Открыв глаза, с недовольством оглядываю окружающую обстановку. Старинного вида торшер на вычурном столике, свисающие с кресельной накидки кисти… Именно эти кисти и рушат напрочь заманчивую картинку, добивая меня окончательно.

Не может существовать Т-90 там, где на кресла накидывают подобного рода накидки! В принципе не может… Современный танк – сложнейшее оружие, состоящее из брони и электроники. И фиг еще знает, чего в нем больше… А тут только броня… Броня. Электроники – хрен.

А что тогда существовать может? А, Слава?

Бодро подскакивая на ноги, подхожу к окну. Поезд стрелой пролетает мимо большого озера. Дальнего берега почти не видно, и если напрячь фантазию, можно даже представить, что это море. Не хватает только привычных взгляду броненосцев… Стоп.

Какая-то мысль не дает мне покоя. Какая?

Море – броненосцы, значит, земля – что? Броненосцы на земле? Нет, Слава. На земле это, это… Это бронепоезда! Ха!..

Несколько раз взволнованно прохаживаюсь по купе.

С кем-нибудь поспорить бы… На эту тему!

Вновь падаю на диван, закрывая глаза. Совсем неожиданно перед глазами возникает школьная учительница химии. Сухощавая бабулька, которую вся школа за глаза звала «Мама-лошадь». И, надо сказать, при взгляде на нее становилось понятно, за что именно… Поскольку в особой любви к химии я замечен не был, та щедро платила мне той же монетой.

Вот и сейчас она, хмуро насупившись, исподлобья глядит в мою сторону.

– Мм… Марья Анатольевна, вы-то как здесь?.. Про бронепоезд же?.. – от удивления открываю я рот.

– Смирнов! Давай уже, что там у тебя? – Голос и вид химички явно не сулят ничего хорошего.

Раз никого больше нет, придется общаться с ней. Куда деваться?

– Хорошо, Марьтольна… Тут такой вопрос… Боюсь, вы не поможете…

– О бронепоезде, Смирнов?

– Ну…

– Исключено, Смирнов. – Та открывает классный журнал.

– Почему?.. – Мною овладевает уныние. Вот умеет же настроение подпортить! Что здесь, что в школе! Одно слово – Мама-лошадь…

– Потому что собрать в кратчайшие сроки подобную подвижную конструкцию, оснащенную орудиями крупного калибра, в условиях времени, в котором ты, Смирнов, застрял, – попросту невозможно! – Она угрюмо ставит какую-то отметку. Судя по всему, не «пять». – У тебя когда наступление планируется? Через три недели?

Я совсем опускаю нос:

– Ну…

Я тут, понимаешь, стараюсь, думаю… Пришла химичка и все разрушила на фиг!..

За соседней партой внезапно возникает Комлева. Моя первая школьная любовь и жуткая зазнайка. Показав мне язык исподтишка, она высоко тянет руку:

– Марья Анатольевна, а можно я?

– Давай, Оля… – Лицо химички мгновенно добреет.

– Смирнов, как всегда, к войне не готов. Двоешник он. А я знаю!

Комлева, офигела?!. Я ведь тебе цветы дарил на день рождения, самый первый из мальчиков на такое решился… Да знала бы ты…

– Необязательно конструировать бронепоезд, Марья Анатольевна. Достаточно будет простых четырехосных платформ с укрепленными орудиями на них. – Хвостики на ее голове, что сводили меня с ума в школе, методично покачиваются в такт словам. – Платформы усилить брусом, предусмотреть дополнительные опоры-аутригеры для противодействия силе отдачи при выстреле… И делов-то! – Оборачиваясь, девочка меряет меня презрительным взглядом.

Эй, эй, Комлева?!. Ты где нахваталась-то подобного?

– Молодец, Оля. Садись, пять! – Химичка, кажется, вот-вот поплывет от счастья.

– И еще, Марья Анатольевна… – Комлева не спешит садиться, а поворачивается ко мне. – У японской армии существовала разветвленная агентурная сеть по всему Дальнему Востоку. – Понизив голос до полушепота, она многозначительно продолжает: – По мнению некоторых историков, неприятельская разведка действовала чуть ли не в самом штабе Маньчжурской армии! – Ее симпатичное личико делает мне страшные глаза.

Развернувшись, отличница довольно подытоживает:

– Вот на что надо бы обратить внимание нашему Славе Смирнову. А не бегать за мной после уроков, в жалких и безнадежных попытках донести до дома мой ранец!

Я окончательно повержен и втоптан в грязь. Точно, пары не миновать… Еще и про ранец рассказала!.. Но – спасибо за подсказку. О платформах с орудиями – это ты здорово придумала! Как и о разведке… Кстати, сегодня я, кажется, о ней уже вспоминал? Где?..

Длинный паровозный гудок заставляет встрепенуться, и я открываю глаза.

Ходики на стене показывают половину третьего. Проспал я недолго… Что там Комлева говорила о четырехосных платформах? С аутригерами? И, кстати… Пока сон не выветрился окончательно!

Достаю бумагу с карандашом, заботливо подаренные Линевичем. Набрасываю на листе площадку на колесах с несколькими орудиями на ней. Отхожу от стола, придирчиво разглядывая издали. Неплохо! Смотрится вполне внушительно. Не танк, конечно, но и…

Дорисовываю сзади пару вагонов для персонала, еще один с боеприпасами. Последним мазком изображаю дымящий паровоз. Сегодня же отнесу главнокомандующему! То-то дед обрадуется…

Разведка, разведка… Японская.

Почему-то перед глазами услужливо возникает одутловатое лицо капитана Баранко.

Вот что за бред? В штабе армии, при доступе, так сказать, к телам самих… Фигня все это. Ну, любопытный, ну – решил языком почесать мужик… Интересно ему, видите ли. Паранойя, Слава, еще никого до добра не доводила. Хотя… Если у тебя мания преследования, это совсем не значит, что тебя не преследуют. Всякое случается… Тем более на войне.

Осторожный стук в дверь едва слышен.

– Кто там?

– Ваше благородие, в три часа обед в столовом вагоне!..

Сморю в зеркало. Которых у меня в купе целых три. Нет, конечно, фингал не как вчера… Но завтра он станет еще меньше. Не хочу быть центром внимания. Поэтому…

– Сюда сможешь доставить?

Чувствую себя этаким олигархом. Хотя, если такая возможность есть, почему бы ею не воспользоваться? Интересно, принесет?

– Так точно, ваше благородие! Скоро буду.

Удобно тут у вас, я смотрю… Я с удовольствием падаю в кресло. Полный сервис, доставка в купе. Зеркала, дорогие ковры… Не потому ли на фронте все так плохо?

Весь вечер вчерашнего дня я посвятил убеждению Линевича в необходимости передвижных артиллерийских платформ. Для помощи войскам в предстоящем наступлении. После бурного спора, с рисунками, выкладками и примерами из будущего-прошлого, остановились на этаком полубронепоезде – четырехосных платформах с укрепленными на них орудиями, как и предлагала во сне Оля Комлева. Полноценный бронепоезд, как и ожидалось, в столь сжатые сроки оказалось собрать просто нереально. В очередной раз порадовала сговорчивость генерала, ибо когда я лишь заикнулся о корректировке огня с воздушного шара, он тотчас же согласился попробовать нововведение. В общем, беседа оставила крайне приятное впечатление. Ни в какое сравнение с теми, что на «Суворове» не так давно…

Следующим утром штабной поезд прибыл наконец в Харбин. Что называется, много слышал, но ни разу не видел.

Приникнув к окну, я с удивлением наблюдаю такой похожий и одновременно чуждый взгляду человека моего времени пейзаж. Вот мимо проплывают грузовые вагоны – почти точь-в-точь как у нас. Пройдет еще секунда – и я поверю, что въезжаю на вокзал, к примеру, современного Омска, но… Товарняк заканчивается, и за ним гордо вырисовывается паровозик. Давно уж нет в Омске подобных паровозиков, окромя как в музее… Или вот неказистые здания, каких полно у любой крупной станции, – какие-нибудь склады какого-нибудь угля, к примеру… Миг – и надпись «Угольный складъ» с буквой «Ъ» на конце вновь разрушает такую желанную иллюзию…

Поезд доползает до довольно большого по местным меркам здания вокзала с огромной платформой, усыпанной людьми. Издав длинный гудок, паровоз наконец останавливается. Естественно, на первом пути. Очередная заправка водой или стоянка?

– Надолго встали? – выйдя в коридор, выцепляю я местного солдатика, выполняющего в вагоне функцию проводника.

– На два часа, ваше благородие. Паровоз заправить, углем пополниться!

Два часа, говоришь?

За окном играет яркое солнышко, настолько заманчивое и почти летнее, что я отбрасываю всяческие сомнения: схожу на перрон, проветрюсь! Заодно поищу аптеку – третий день поднывает зуб. Порошка какого купить, или что тут у них в прошлом…

Соскочив с подножки, я немедленно оказываюсь в будничной вокзальной толчее начала двадцатого века, где-то на Дальнем Востоке своей необъятной… Банальность, что тут скажешь!

Солдатские гимнастерки, офицерские погоны… Лихо заломленные набекрень кубанки, венчающие их владельцев-казаков. Вперемешку со всем этим великолепием повсеместно снующие многочисленные китайцы, количество которых на квадратный сантиметр явно превышает норму. Во Владивостоке те тоже попадались, конечно, но не в таком масштабе… Мальчишка-газетчик, потрясая над головой свежим номером, пулей пролетает мимо, перепискивая тонким голоском шум толпы:

– Сенсация! В Иваново-Вознесенске третьего дня началась стачка рабочих-ткачей! Сенсация!.. – Миг – и худенькая фигурка уже скрылась из виду.

Да уж… Революция-то в самом расцвете? Забастовки начинаются, стачки! Часом, не Михаил ли тотсамович Фрунзе ту стачку возглавлял, а? А еще свобода прессы у них тут, гляди ты… И где тирания царского режима, выраженная в цензуре, в конце концов?!. Вы просто в двадцать первом веке телевизор не смотрели, господа. Там вообще все хорошо и удачно…

Протолкнувшись сквозь человеческую массу на перроне, с трудом добираюсь до привокзальной площади. Ага! Вдали маячит заманчивая вывеска с надписью «Ново-харбинская аптека». Туда-то мне и надо! А то ликвидировать зуб в условиях местной стоматологии, о которой ничего не знаю, – ну его на фиг! Догадываюсь, что ничего хорошего…

Бывает, случается странное ощущение, когда ты понимаешь, что на тебя смотрят. Шестое чувство, или как там его… Не знаю, как у других, но у меня оно крайне развито, и чужие пристальные взгляды чувствую прекрасно. Наверняка сей рудимент достался от первобытных предков. Когда сидит такой вот мой пращур в засаде на мамонта, выслеживает бедолагу, а сзади к нему неслышно подкрадывается саблезубый тигр. И вовремя не среагировать – сиречь стать обедом полосатого. Вот и сейчас в голове срабатывает звоночек: «Дзинь!..»

Оглядываюсь: ничего особенного. В непосредственной близости извозчик громко торгуется с двумя унтерами. Женщина в платке переходит улицу, бережно держа в руках плетеную корзину. Чуть поодаль курят солдаты, пара китайцев с трубками в зубах и переметными сумками, усевшись прямо на мостовой, затеяли нехитрую трапезу… Разве… Чья-то полная спина в офицерском кителе, мелькнув вдали, скрывается в толпе? Баранко?.. Мало ли таких спин!

Нет, Слава, у тебя в этом прошлом поразительно развивается паранойя! Интересно, в аптеке есть что-то против? «Спиртъ медiцинский»?.. Таблетки «От нервных чувствъ»?.. Тьфу!..

Плюнув на все, я топаю прямиком к своей цели, которая находится через улицу.

– Лусска получика… – слышится за спиной жалобное.

Чего?!.

– Лусска получика шибко танго!.. – тянет меня за китель китайский мальчуган. Чумазое лицо в полосках слез, и, жалобно размазывая их, тот вызывает щемящее чувство жалости. – Холосий… Помось!..

– Какое такое «шибко танго»? Чего тебе?!..

– Помось, помось… – пацан не отстает. – Туда!.. – всхлипывая, указывает на угол здания аптеки.

– Помочь – тебе? Что-то случилось? – присаживаюсь я на корточки, стараясь разобрать, что тот лопочет.

– Да, да!.. – быстро кивает. – Пу шанго, плохо!

«Пу шанго», «шибко танго»… Черт вас знает, с вашим языком… Китайским не владею. Помочь – так и говори прямо! Кому помогать-то?.. Хотя… Почему именно я? Что, мало народу вокруг? Закрадывающаяся тень сомнения заставляет меня притормозить.

Ловушка? Да ну… Кому я нужен-то! Пацан плачет, что-то случилось, значит… Оглядываюсь по сторонам. Городовой вон стоит на перекрестке, военных полная площадь. Параноиком ты стал, Вячеслав!

Следуя за бойким мальчишкой, сворачиваю в подворотню. Миг – и мы уже в безлюдном глухом дворике. Только что вокруг бурлила городская жизнь – и вот на тебе, полное запустение и тишина.

По спине неприятным холодком пробегают мурашки. Оборачиваясь назад, останавливаюсь – что-то мне вся эта затея перестает нравиться. Совсем. Чего надо-то?..

– Туда, туда!.. – Провожатый нетерпеливо увлекает меня вперед. Прямиком за свежесрубленный бревенчатый сарай. – Помось! Пу шанго, полусик! Холосий!

Развернуться, плюнуть, послать его к чертям? Мальчишка подошел к русскому офицеру, обратился за помощью. А тот позорно сбежал?! Ну и кто я буду после этого?

Делая несколько шагов в указанном направлении, тайком нащупываю рукоять кортика. Жаль, револьвером так и не обзавелся… Сколько раз хотел, да все недосуг!

Большая поленница, за ней еще одно неказистое строение…

– Сюда!.. – Голосок вместе с фигуркой ныряет куда-то в кусты.

Ну, нет уж… Дальше не полезу! Поищи кого-нибудь… Разворачиваясь, делаю было шаг назад…

И моментально понимаю, что дальше идти и не требовалось. Из-за поленницы легким движением выступает китаец в круглой шапочке. Кажется, один из тех, что обедал на дороге несколько минут назад. В руках длинная трость. Точно, один из тех – увесистая сума через плечо, я запомнил.

Так, путь назад отрезан. А где другой? Двое ведь жрали? Я медленным движением извлекаю лезвие из ножен.

Легкий шорох позади услужливо возвещает о том, что второй явно не заплутал в лабиринте улочек Харбина.

Ну, чего надобно, братья из Поднебесной? Ограбление или так, поговорить о погоде? Я плотно прижимаюсь спиной к стене сарая. Теперь оба перед глазами. Здоровые парни, надо сказать. Лет по тридцать обоим. И уж больно не похожи на худеньких, мелких китайцев… Впрочем, кто его знает, может, выродились за столетие?

– Че надо-то?.. – Стараюсь вложить в голос максимум отпущенной природой грубости. Кортик держу перед собой, чуть вытянув руку.

У того, что правее, рот искривляется в улыбке:

– Брось нож!.. – Голос почти без акцента.

Так ты по-русски шпрехаешь? Ага, щас… Бросил!

– А ху-ху не хо-хо?.. – отвечаю насмешливо, как могу. С гопотой надо разговаривать именно так!

В следующее мгновение рука разжимается, словно сама. Я едва успеваю заметить почти неуловимое движение тростью. Тупая боль в кисти, и мое оружие уже валяется на земле.

Ни фига себе! Думал, такое только в кино!.. Как раз в дешевых китайских боевичках. А попал ты, кажется, Слава. Это тебе не пьяные матросы во Владике! Ребята серьезно настроены, кажись…

Что делать? Кричать? Заткнут вмиг! Вон какие шустрые… Время тянуть? Пожалуй, но надолго ли? Еще, еще что?..

– Ребята, а что, собственно… – меняю я тон, лихорадочно обшаривая взглядом окружающее пространство. Рядом, справа, поленница, и я дотянусь… Но что толку? Нож-то выбили, а тут деревяшка… Из-за дров виден край большого окна, как раз того здания, где аптека… Так!..

– Руки вытяни. Вперед, – почти ласково просит тот, что выбил кортик. – Жив будешь.

Другой меж тем уже извлек из баула подобие веревки.

У тебя будет всего одна… Запомни, Слава, лишь одна попытка! Второй не представится. Та-а-а-ак… Сосредоточься…

– Руки-то? Зачем это?.. – Глядя на медленно приближающихся китайцев, я идиотски улыбаюсь, аккуратно разворачиваясь к поленнице.

Противник проследил мое движение, и на его лице вновь появляется довольная улыбка. Думаешь, нападу на тебя? Ай-ца, а вот и ошибаешься…

В следующую секунду я хватаю полено и тем же движением с силой бросаю его в сторону окна. Уже оседая под грузом двух вмиг навалившихся тел, я с удовлетворением слышу звон разбитого стекла.

Короткий удар под дых начисто вышибает дыхание, руки мгновенно скручены так, что не шевельнуть. Миг – и я уже на земле, не в силах сделать хотя бы движение. Чья-то рука с силой разжимает челюсти, едва не разрывая рот:

– Пей…

От горькой жидкости меня едва не выворачивает наизнанку, рвотный рефлекс, кажется, вот-вот выдавит желудок наружу. Все же какая-то часть этой гадости мною проглочена, и тело поразительно быстро обмякает.

Померкшим сознанием, словно сквозь вату, я почему-то улавливаю трель свистка. Будто бы арбитр на футбольном поле узрел нарушение… Арбитр? А разве в начале века играли в футбол? Наверное, играли, раз свистит… Остановил матч, сейчас назначит штрафной…

Вокруг резко темнеет – значит, мне на голову что-то накинули. Мешок?

Чьи-то сильные руки подхватывают меня, и мы бежим. Ха, как интересно! Как будто я невеста, а меня украли… Как на Кавказе принято. Впрочем, какая я невеста?.. Я жених! А женихов тоже разве воруют?..

К свисту добавляется еще один, затем еще… Несколько футбольных арбитров одновременно выдают целую трель. Разве так можно? Или боковые свистят? У них ведь флажки?..

Невнятные крики вдали, и я немилосердно ударяюсь оземь. Эй, вы чего там! Охренели?!. Жениха ведь не донесете!.. Арбитры, фьюить, мать вашу!..

Хлопок в отдалении. Еще один… Целая череда резких хлопков. Женский крик, больше похожий на визг. Петарды рвут?..

В голове ненадолго проясняется.

Звук выстрела почти над самым ухом. Еще один, в ответ ему раздается сразу несколько, причем эти, похоже, уже из винтовок. Протяжный стон совсем рядом…

Чей-то тяжелый топот мимо, громкий голос отчаянно ревет:

– Извозчика, извозчика держите! Уйдет ведь, подлый!..

Еще несколько выстрелов и невнятные крики вдали. Кто-то опять бежит ко мне, задыхаясь. Громкий свист вырывается из легких, у человека явно одышка. Останавливается возле, начинает возиться с вонючим мешком… Как же трудно в нем дышать! Яркий свет ударяет в глаза, заставляя зажмуриться.

– Вот это да… – Голос явно удивлен. – Сюда бегите, скорей! – чуть поворачивает он меня. – Здеся флотский офицер!

Развязал бы, что ли… С трудом разлепляю веки.

– Живой офицер!.. – довольно подытоживает мой спаситель в форме городового.

Живой, живой… Пока… Руки развяжи лучше, придурок…

Пытаюсь сообщить ему об этом факте, но в голове вновь мутится, и я совсем не могу пошевелить языком. Глаза начинают закатываться…

– Фляжку дайте, есть у кого?

– Руки, руки развязать надобно… Нож! Вот так…

Наконец-то хоть один догадался…

Струя жидкости попадает на лицо, приводя меня в чувство. Пытаясь подняться, я едва не падаю, и меня услужливо подхватывают.

– Ваше благородие, какой полк? Часть? Вы с флота?

– Штаб Маньчжурской армии… – едва шевелю я губами. Те будто онемели. Сходил за порошком от зуба, нечего сказать… – Поезд на перроне… – Выдохнув, я безвольно валюсь на руки окружающих городовых.

Перед тем как окончательно отключиться, я замечаю на земле неестественно изогнутое тело одного из китайцев. Того, что говорил по-русски. Шапочка сорвана и валяется поблизости. А из-под головы убитого растекается бурого цвета лужа, смешиваясь с уличной пылью…

– Пришел в себя. Рефлексы в порядке, зрачки реагируют на свет. – Незнакомый бубнящий баритон с низкими интонациями словно бы читает лекцию. – Требуется полный покой хотя бы в течение суток, больной слишком слаб.

Я еду в поезде. Понимаю это по плавному покачиванию. А это кто? Глаза открывать не хочется, поэтому продолжаю внимать. Вдруг чего интересного скажут?

– Благодарю, Иван Федосеевич. – Этот голос мне знаком. – Я посижу немного, вы пока свободны. – Это Линевич, генерал. Интересно, еще кто есть, или так, вдвоем пришли пообщаться? У моего тела?

– Я загляну чуть позже… – Слышно какое-то движение.

Не выдерживая интриги, тело с любопытством открывает один глаз.

Большой незнакомый дядька как раз выходит из купе, рядом же со мной восседает бравый дед. В усах и при лысине, все как положено.

Приметив мое прибытие в бренный мир, Линевич пытается улыбнуться. Получается это у него, мягко говоря, не очень:

– Живы? Как себя чувствуете?

– Не очень… – честно признаюсь я, едва выдавливая слова. Именно в этот момент пытаясь пошевелить рукой – та лежит, словно с привязанной к ней гирей.

– Вам крайне повезло, Вячеслав Викторович… – Генерал вновь становится серьезным. – Есть все основания полагать, что целью неприятельских агентов были именно вы!

Вот за что я тебя уважаю, Николай Петрович, так это за прямоту. Не будешь ходить вокруг да около, сразу все выдашь… Только… Какого хрена, объясни мне, плиз, меня, поручика (пусть и не настоящего) Смирнова, пытались похитить эти самые агенты? А? Почему я-то?!.

Заметив мои невысказанные эмоции, тот и не думает останавливаться на достигнутом. Вояка, что тут скажешь:

– Именно похитить и именно живьем… – Он наклоняется ко мне. – Я изучил полицейский отчет, побеседовал лично с двумя городовыми, принимавшими участие в… – Генерал все-таки делает щадящую паузу. – Японцы, когда были обнаружены, не застрелили вас, хотя могли, а предпочли застрелиться сами. Живых нам взять не удалось.

Значит, это были японцы. Как я и предполагал. Прикольно! Оказывается, за мной теперь охотится басурманская разведка… Причем нужен я ей живым… Зачем, спрашивается? Рассказать о результатах футбольных матчей в будущем и тем самым озолотить их правнуков? Вряд ли.

Я делаю удивленное движение бровями. А что мне остается, простите?

Линевич подымается со стула. Пройдясь несколько раз туда-обратно, вновь подходит к моему лежбищу:

– Во всем происшедшем я вижу лишь злой умысел, господин Смирнов…

Да ну?!.

– …С этих самых пор при вас будут постоянно находиться двое приставных охранников…

Мать-мать-мать… Передо мной тут же рисуются двое верзил в темных очках. Один из которых услужливо распахивает передо мной дверь в сортир, простите, а второй в это время тщательно осматривает унитаз. Не просочится ли через него ползучая японская гадина ненароком… Причем двери на все время действа, разумеется, закрываться не будут (мало ли что случись?!).

Словно прочитав мои мысли о сортире, тот качает головой:

– …Нет и еще раз нет. Это приказ. Казаки уже дежурят за дверью вашей комнаты…

Ясно. Еще и казаки… Пластуны небось? Короче, попал ты, Вячеслав.

– …И последнее, Вячеслав Викторович… – Генерал пристально смотрит мне прямо в глаза. – Постарайтесь припомнить все подозрительное, что с вами случалось в последнее время. Поскольку охота велась именно за вами. Поправляйтесь!

Бодро повернувшись на каблуках, командующий открывает дверь. На долю секунды я замечаю в проеме каракулевую кубанку.

Подозрительное… Я и сейчас готов рассказать, в общем. Про некоего штабс-капитана Баранко. Только если ошибаюсь вдруг, а у человека карьера… Нехорошо это, короче. Или намекнуть? Давай, решай, пока он еще тут. А то мало ли… Опять же, учитывая некоторые нововведения, которые должны стать откровением для японцев…

Я все-таки решаюсь:

– Николай Петрович?

Тот останавливается.

– Прикройте, пожалуйста, дверь!

Генерал удивленно выполняет просьбу. Отбросив внутренние метания, набираю в грудь побольше воздуха:

– Штабс-капитан Баранко давно служит при штабе?

Через пятнадцать минут, выслушав мои подозрения и задав пару вопросов, Линевич молча покидает купе.

Под перестук колес глаза начинают постепенно закрываться… Не знаю, что влили мне японцы, но ощущение расслабленности – полнейшее. И поэтому…

Делая огромный зевок, я растворяюсь в небытии. Все подождет…

Длинный паровозный гудок за окном прокладывает грань между сном и реальностью.

– Парни, можно? – свешиваюсь я с подножки.

Тот, что «Терминатор», угрюмо молчит, шевеля челюстью. Второй же, «Стас Михайлов», обходит меня, стараясь не задеть, после чего грузно спрыгивает на землю. Теперь, очевидно, можно и мне – и я приземляюсь в хлюпающую маньчжурскую грязь.

Терминатор и Стас Михайлов – двое здоровенных казаков Кубанской дивизии пластунов – мои теперешние телохранители. На самом деле, конечно, Григорий и Андрей, но уж больно эти ребята напоминают своих двойников в будущем. Григорию так вообще усы сбрей – и можно смело дублировать Шварценеггера… В Голливуде. Другой же секьюрити имеет столь схожие с известным эстрадным певцом усы с бородкой, что здесь без вариантов. Сам, что называется, виноват. Ребята крайне немногословны, и мы практически не общаемся. Однако сам факт присутствия на груди у Терминатора-Григория Георгиевского крестика заставляет меня смотреть на обоих с крайним уважением.

Сегодня у нас важное мероприятие – наконец-то первая партия приобретенных армией пролеток переоборудована под новое секретное оружие «тачанка», и я любезно приглашен генералом Линевичем за город для ходовых испытаний и наглядной демонстрации.

Пятый день штабной поезд стоит в Гунчжулине. Небольшой одноэтажный китайский городок явно не подозревал, что когда-нибудь окажется ставкой русской армии, и от неожиданности словно испуганно сжался. На улицах почти не заметно местных жителей, а русские войска чувствуют себя здесь столь вольготно, словно находятся дома.

Пока я, ловя на себе любопытные взгляды встречных, конвоируюсь своими казачками к ожидающим офицеров бричкам, затянутое тучами небо рождает первый громовой раскат.

Да уж… Не повезло с погодой. Которая из каравана наша? Пробираясь сквозь строй конных казаков сопровождения, с трудом нахожу свою – возле нее уже дежурит Терминатор. Зябко поеживаясь, забираюсь в тесное пространство. Ладно хоть крытая, и то неплохо… Михайлов с роботом будущего, разумеется, усаживаются по обе стороны. Отчего я начинаю чувствовать себя будто зажатым в тиски. Тоже мне, счастье… Трогаем, что ли? Ливень обрушивается внезапно, словно из ведра, и я крайне не завидую солдатику на козлах – потоки воды, кажется, вот-вот его смоют. Путь предстоит неблизкий, за городскую черту. И, плотно закутавшись в шинель, я предаюсь невеселым размышлениям.

На главную: Предисловие

Станислав Смакотин Глиняный колосс

* * *

Станислав Смакотин
Глиняный колосс