Не прошло и десяти дней с того момента, когда Адольф Гитлер поставил свою подпись под Мюнхенским соглашением, еще не завершилась мирная оккупация Судетской области, а фюрер уже направил генералу Кейтелю, начальнику штаба ОКВ, совершенно секретное послание.

1. Какие при сложившейся ситуации требуются пополнения, чтобы полностью подавить сопротивление чехов в Богемии и Моравии?

2. Сколько необходимо времени для перегруппировки или переброски новых сил?

3. Сколько времени понадобится для этой же цели после демобилизации и ответных мер?

4. Сколько потребуется времени, чтобы готовность войск была достигнута к 1 октября?

11 октября Кейтель послал Гитлеру срочную телеграмму, в которой давал на эти вопросы обстоятельные ответы. Он заверил фюрера, что понадобится не так много времени и не слишком крупные пополнения. В Судетской области к этому моменту дислоцировались 24 дивизии, в том числе три танковые и четыре моторизованные.

«ОКВ полагает, — сообщал Кейтель, — что операцию можно будет начать, не дожидаясь подкреплений, ввиду имеющихся в настоящее время признаков слабости сопротивления чехов».

Получив такие заверения, Гитлер через десять дней высказал свое мнение высшему генералитету: «Задачи, которые предстоит решать вооруженным силам, и указания, связанные с подготовкой к ведению войны, будут мной изложены в специальной директиве.

До вступления в силу этой директивы вооруженные силы должны быть во всяком случае готовы к выполнению следующих задач:

1) оборона границы германской империи и защита от внезапных воздушных налетов;

2) окончательная ликвидация остальной части Чехии;

3) овладение Мемельской областью».

Мемель (Клайпеда), порт на Балтийском море с населением около 40 тысяч человек, был утрачен Германией в результате Версальского договора и вошел в состав Литвы. Поскольку Литва была меньше и слабее, чем Австрия и Чехословакия, захват одного из ее городов не составлял для вермахта проблемы. В своей директиве Гитлер говорил просто о его «аннексии». Относительно Чехословакии он заявил:

«Необходимо обеспечить возможность в любой момент разгромить оставшуюся часть Чехии, если она попытается проводить враждебную Германии политику.

Меры подготовки, которые вооруженным силам надлежит принять с этой целью, будут по своему объему гораздо ограниченнее, чем те, которых в свое время потребовал план «Грюн». Но, не предусматривая планомерной мобилизации, они должны обеспечивать постоянную и значительно более высокую степень боевой готовности. Структура, организация и степень боевой готовности предусмотренных для выполнения упомянутых задач частей и соединений должны уже в мирное время учитывать предстоящее нападение на Чехию, чтобы лишить ее всякой возможности организованной защиты. Цель нападения: быстро овладеть территорией Чехии и выставить заслон на ее границе со Словакией».

Словакию, конечно, можно было отторгнуть и политическими средствами, что сделало бы необязательным привлечение немецкой армии. Такая задача была поставлена перед министерством иностранных дел Германии. В начале октября Риббентроп и его сотрудники оказывали давление на Венгрию, настоятельно рекомендуя ей требовать своей доли территории Словакии. Однако, когда Венгрия, аппетит которой не надо было подогревать, предложила захватить Словакию немедленно, на Вильгельмштрассе топнули ногой. Там вынашивали иные планы относительно будущего этой территории. Чешское правительство, сформированное в Праге сразу после Мюнхена, предоставило Словакии широкую автономию. Министерство иностранных дел Германии посоветовало относиться к сложившейся ситуации терпимо… до поры до времени. Немецкие планы касательно Словакии наиболее полно отразил д-р Эрнст Верман, директор политического отдела министерства иностранных дел, в своем меморандуме от 7 октября. «Независимая Словакия, — говорилось в меморандуме, — будет конституционно слабым государством, что облегчит Германии задачу проникновения и расселения на Востоке».

Наступил новый поворотный момент в истории Третьего Рейха. Впервые Гитлеру предстояло завоевать ненемецкие земли. На протяжении предшествующих шести недель он убеждал Чемберлена — публично и в частных беседах, — что Судетская область его последнее территориальное притязание в Европе. И хотя британский премьер, приняв слова Гитлера на веру, проявил непостижимую недальновидность, были тем не менее основания полагать, что немецкий диктатор остановится, только полностью «переварив» тех немцев, которые раньше жили за пределами рейха, а теперь оказались в пределах его границ. Разве Гитлер не повторял неоднократно, что не потерпит чехов в Третьем Рейхе? Разве не писал он в «Майн кампф», не упоминал в своих выступлениях, развивая нацистское учение, что для того чтобы Германия была сильной, ей необходимо стать чистой в расовом отношении страной, избавившись от других народов, особенно славян? Упоминал. Но он заявлял также, о чем в Лондоне, вероятно, забыли, чуть ли не на каждой странице «Майн кампф», что будущее Германии связано с завоеванием «жизненного пространства» на Востоке — завоеванием земель, более тысячи лет принадлежавших славянским народам.

Осень 1938 года в истории нацистской Германии стала еще одним поворотным моментом. Произошло событие, которое позднее в партийных кругах получило название «недели битых стекол».

7 ноября семнадцатилетний беженец Гершель Гриншпан, немец еврейского происхождения, стрелял в третьего секретаря немецкого посольства в Париже Эрнста фон Рата и смертельно ранил его. Отец этого юноши попал в число 10 тысяч евреев, подлежавших депортации в Польшу. Поступок Гриншпана явился актом мести за отца и всех преследуемых в нацистской Германии евреев. Он пришел в немецкое посольство с целью убить посла графа Иоганнеса фон Вельчека. Третий секретарь вышел узнать, что нужно молодому человеку, и Гриншпан выстрелил в него. Ситуация, как выяснилось, сложилась парадоксальная, так как Рат находился под наблюдением гестапо из-за своих антинацистских настроений. Во всяком случае, он никогда не разделял антисемитских воззрений.

В ночь на 10 ноября, вскоре после того как партийные бонзы во главе с Гитлером и Герингом отпраздновали очередную годовщину «пивного путча» в Мюнхене, в стране начался погром, какого Третий Рейх еще не знал. Согласно заявлениям Геббельса и немецкой прессы, это были «стихийные» выступления немцев, узнавших об убийстве в Париже. После войны из захваченных секретных нацистских документов выяснилось, насколько эти выступления были «стихийными».

Согласно секретному донесению председателя партийного суда майора Вальтера Буха, д-р Геббельс издал инструкцию о «стихийных демонстрациях», которые необходимо было организовать и провести в течение ближайшей ночи. Истинным же организатором демонстраций был Рейнхард Гейдрих, человек номер два в СС после Гиммлера, шеф секретной службы СД и гестапо. Среди трофейных документов обнаружены и его приказы, отправленные накануне вечером.

В 1.20 он отправил по телетайпу срочное послание в штабы и участки полиции и СД с приказом «обсудить организацию демонстрации» совместно с руководителями партии и СС:

«Должны приниматься только такие меры, которые не будут представлять опасности для жизни и имущества немцев (например, синагогу можно поджечь только в том случае, если не существует угрозы, что пожар перекинется на соседние дома)… Деловые и частные дома евреев могут быть разрушены, но не разграблены…» «Полиция не должна разгонять демонстрации… Арестовано может быть столько евреев, особенно богатых, сколько их поместится в имеющихся тюрьмах… После их ареста надлежит немедленно связаться с соответствующим концентрационным лагерем, чтобы препроводить их в этот лагерь в кратчайшие сроки».

Ужасной была эта ночь в Германии. Горели синагоги, дома евреев, магазины. Несколько мужчин, женщин и детей были застрелены или убиты иным способом при попытке выбраться из своих горящих жилищ. На следующий день, 11 ноября, Гейдрих конфиденциально докладывал Герингу о предварительных результатах:

«Результаты разрушения еврейских магазинов и домов пока сложно выразить в точных цифрах… 815 разрушенных магазинов, 171 сожженный или разрушенный дом — это только часть уничтоженного вследствие поджогов… 119 синагог было сожжено, 76 полностью разрушено… Арестовано 20 тысяч евреев. По донесениям, убито 36 человек, столько же серьезно ранено. Все убитые и раненые — евреи…»

Принято считать, что точная цифра, отражающая число убитых той ночью евреев, в несколько раз превосходит предварительные сведения. На следующий день в докладе Гейдриха фигурировала цифра 7500 — столько еврейских магазинов было разграблено. Имели место случаи изнасилования. Партийный суд под председательством майора Буха, по его собственному признанию, считал эти преступления более тяжкими, чем убийства, так как в этом случае нарушались Нюрнбергские расовые законы, по которым арийцам запрещалось вступать в сношения с евреями. Нарушителей этого закона исключали из партии, и они представали перед гражданским судом. Члены же партии, которые убивали евреев, не могли быть наказаны, как доказывал майор Бух, поскольку они просто выполняли приказ. «Абсолютно все, — писал он, — понимают, что политические движения, вроде событий 9 ноября, организовывались и проводились партией, признается это или нет».

Несчастья, обрушившиеся на ни в чем не повинных немецких евреев после убийства Рата в Париже, на убийствах, поджогах и мародерстве не закончились. Евреям пришлось платить за собственность, которой они лишились. Государство конфисковало причитающиеся им по закону страховые суммы. Более того, всем евреям предстояло уплатить штраф на общую сумму один миллиард марок в качестве наказания, по определению Геринга, «за их гнусные преступления». Решение об этом дополнительном наказании было принято на походившем на фарс заседании десятка министров и высших государственных деятелей под председательством фельдмаршала, состоявшемся 12 ноября.

Некоторые немецкие страховые агентства оказались бы на грани банкротства, если бы выплатили свой долг владельцам пострадавших домов (хотя в домах размещались еврейские магазины, сами дома принадлежали неевреям). Одних только стекол, по сообщению Хилгарда, представлявшего интересы страховых компаний, было разбито на пять миллионов марок. Он напомнил Герингу, что большую часть стекла придется ввозить из-за границы и платить за это валютой, которой у Германии не так уж много.

«Так не может продолжаться! — воскликнул Геринг, который являлся властелином германской экономики. — Если это случится, мы не выживем! Это невозможно!» Потом он повернулся к Гейдриху и закричал: «Лучше бы вы убили двести евреев, вместо того чтобы уничтожать столько ценностей!»

Не весь разговор, сохранившаяся часть стенограммы которого насчитывает около 10 тысяч слов, носил столь серьезный характер. Геббельс и Геринг много шутили, рассуждая о новых способах унижения евреев. Министр пропаганды предложил использовать евреев на расчистке от обломков тех мест, где раньше стояли синагоги, а на расчищенных пространствах оборудовать автомобильные стоянки. Он настаивал на том, чтобы евреев изгоняли отовсюду: из школ, театров, кино, с курортов, пляжей, из парков и лесов Германии. Он предложил ввести на железной дороге специальные вагоны и купе для евреев, а также правило, в соответствии с которым они могли входить в вагон только после того, как займут свои места арийцы.

Когда Геббельс на полном серьезе потребовал, чтобы евреям запретили появляться в немецких лесах, Геринг предложил «отвести им часть лесных угодий и поселить их там вместе со зверями, которые чертовски похожи на евреев — например, у лося такой же горбатый нос…»

Но вопрос о том, кто будет платить 25 миллионов марок, — таков был ущерб, нанесенный экономике в результате организованного государством погрома, — стоял достаточно серьезно, особенно перед Герингом, который отвечал за экономическое благосостояние нацистской Германии. Хилгард от имени страховых компаний заявил, что если на евреев не будут распространены соответствующие законы, охраняющие интересы частных лиц, то уверенность людей в надежности немецких страховых компаний пошатнется и в стране и за ее пределами. Однако он не видел выхода, при котором мелкие компании могли бы произвести страховые выплаты и при этом не разориться. Эту проблему быстро решил Геринг: страховые компании заплатят евреям сполна, но суммы эти у последних будут конфискованы государством — таким образом, потери страховым компаниям частично будут возмещены. Это не удовлетворило Хилгарда, который, судя по стенограмме, вероятно, решил, что имеет дело с сумасшедшими.

Г е р и н г: Евреи получат страховку от компаний, но эти деньги будут у них конфискованы. Страховым компаниям это сулит некоторую выгоду, так как им не придется расплачиваться за все убытки. Можете считать, герр Хилгард, что вам чертовски повезло.

Х и л г а р д: У меня нет для этого оснований. Вы называете выгодой то, что нам придется расплачиваться не за все убытки!

Фельдмаршал не привык, чтобы с ним так разговаривали. Он нанес пораженному бизнесмену сокрушительный удар.

Г е р и н г: Минуточку! По закону вам надлежит выплатить пять миллионов, но тут вдруг к вам является ангел в моем весьма объемистом обличье и говорит, что один миллион вы можете оставить себе. Это ли не выгода?! Я готов войти в половинную долю или как там это называется! Что я вижу? Вы дрожите от удовольствия! Вы оторвали лакомый кусок!

Председатель страховых компаний не мог сразу уяснить суть дела.

Х и л г а р д: Все страховые компании в конечном счете проигрывают. Так было, и так будет. В обратном меня никто не сумеет убедить.

Г е р и н г: Так почему же вы не позаботились о том, чтобы били меньше стекол?

Когда коммерсант надоел фельдмаршалу, его отпустили. О его дальнейшей судьбе ничего не известно.

Представитель министерства иностранных дел заметил, что при разработке дальнейших мер в отношении евреев следует учитывать общественное мнение в Америке. От этого замечания Геринг взорвался: «Это страна негодяев!.. Страна гангстеров!»

После долгих обсуждений было решено поступить следующим образом: изгнать евреев из германской экономики; передать все промышленные предприятия, принадлежащие евреям, их собственность, включая ювелирные изделия и произведения искусства в руки арийцев с компенсацией в виде долговых обязательств, по которым евреи смогут получать только проценты, но не сам капитал. Практически меры по изгнанию евреев из школ, с курортов, из парков, лесов и т. д., а также вопрос о том, выдворять их из страны после того, как они будут лишены собственности, или заключать в гетто, предстояло решить на дальнейших заседаниях комитета.

В конце встречи Гейдрих суммировал все сказанное: «Несмотря на то что мы изгоним евреев из экономической сферы, нашей основной задачей остается вышибить их из Германии вообще». Граф Шверин фон Крозиг, министр финансов, гордившийся тем, что представляет в нацистском правительстве «старую добрую Германию», согласился, что придется сделать все, чтобы изгнать евреев в другие страны. Когда же речь зашла о гетто, то он нерешительно заявил: «…Перспектива оказаться в гетто — не самая приятная…»

В 14.30, почти через четыре часа, Геринг прекратил совещание, закончив его такими словами: «Немецким евреям придется в качестве наказания за свои гнусные преступления и так далее уплатить один миллиард марок. Это сработает. Эти свиньи не совершат больше убийств. Кстати, должен заметить, что я не хотел бы сейчас быть евреем в Германии».

Много бед обрушилось со временем на евреев по воле этого человека, рейха и его фюрера. А время бежало быстро. В ночь на 9 ноября 1938 года — в ночь, разбуженную погромами и освещенную заревом пожаров, — Третий Рейх сознательно свернул на темную и страшную дорогу, возврата с которой уже не было. Многие евреи были убиты, замучены и ограблены и раньше, но эти преступления, за исключением тех, что творились в концлагерях, совершали головорезы в коричневых рубашках. Они орудовали, побуждаемые алчностью и желанием удовлетворить свои садистские наклонности, причем государство смотрело на это сквозь пальцы. Теперь само правительство Германии организовало и провело большой погром. Убийства, грабежи, поджоги синагог, домов, магазинов в ночь на 9 ноября — это преступление, содеянное рейхом. Ему же принадлежат и декреты, опубликованные в официальной газете «Рейхсгезецблатт», — три таких декрета были опубликованы в тот день, когда состоялась встреча у Геринга. В соответствии с этими декретами евреев облагали штрафом в размере миллиарда марок, изгоняли из экономики страны, лишали той собственности, которая у них еще оставалась, и отправляли в гетто и еще более страшные места.

Мировая общественность была потрясена и возмущена варварством, происходившим в стране, хваставшейся своей многовековой христианской и гуманистической культурой. Гитлер в свою очередь был взбешен реакцией мировой общественности и еще раз убедил себя, что это доказывает наличие «всемирного еврейского заговора». Теперь, в ретроспективе, очевидно, что жестокость, которую рейх обрушил на евреев в ночь на 9 ноября, и варварские методы, которые применялись по отношению к ним позднее, являлись признаками фатальной слабости, которая привела впоследствии диктатора, его режим и нацию к окончательному краху. На страницах этой книги мы встречали много примеров, подтверждающих наличие у Гитлера мании величия. Но до поры до времени он умел сдерживать себя для собственного же блага и для блага своей страны. Были периоды, когда его действия, не только смелые, но и тщательно рассчитанные, помогали ему одерживать одну головокружительную победу за другой. События 9 ноября и их последствия показали, что Гитлер начал терять контроль над собой. После изучения стенограммы встречи у Геринга 12 ноября стало ясно, что именно Гитлер в ответе за катастрофу, происшедшую в тот ноябрьский вечер; именно с его одобрения была начата эта кампания; именно он требовал от Геринга, чтобы тот очистил Германию от евреев. С этого момента хозяин Третьего Рейха редко пытался сдерживаться, что спасало его прежде. И хотя в дальнейшем ему еще удавалось одерживать удивительные победы, семя самоуничтожения было посеяно.

Слабость Гитлера передавалась нации подобно вирусу. Будучи очевидцем, автор этих строк может подтвердить, что ад 9 ноября вселил в сердца многих немцев такой же ужас, как в сердца американцев, англичан и других иностранцев. Но при этом ни представители христианской церкви, ни генералы, ни представители «старой доброй» Германии не выступили с открытым протестом. Они смирились с тем, что генерал Фрич назвал «неизбежностью» и «судьбой Германии».

Эйфория, охватившая жителей Европы после подписания Мюнхенского соглашения, быстро улетучилась. Гитлер выступил с речами в Саарбрюкене, Веймаре, Мюнхене. В них он обращался ко всему миру, в частности к англичанам, с советом не лезть не в свои дела и не проявлять озабоченность «судьбой немцев, проживающих в рейхе». Как громогласно заявлял он, их судьба — удел Германии, и только ее. Понадобилось не очень много времени, чтобы даже Невилл Чемберлен понял, что представляет собой правительство Германии, которое он так рьяно умиротворял. Минул насыщенный событиями 1938 год. Наступил зловещий 1939-й. Чемберлен узнал, что у Гитлера, с которым он так истово соглашался в интересах мира в Европе, на уме совсем иное.

Вскоре после Мюнхена Риббентроп совершил поездку в Рим. Чиано записал в своем дневнике, что мыслями Риббентроп уже «переключился» на войну.

«Фюрер убежден, — заявил германский министр иностранных дел Муссолини и Чиано, — что мы неизбежно вступим в войну с западными демократиями в ближайшее время — года через три или четыре… Чешский кризис показал нашу силу! У нас есть превосходство в инициативе, поэтому мы будем хозяевами положения. На нас не могут напасть. С военной точки зрения ситуация превосходная: уже в сентябре (1939 года) мы сможем вести войну с великими демократиями».

Молодому итальянскому министру иностранных дел Риббентроп показался человеком «самовлюбленным, болтливым и пустым». Так записал он в своем дневнике, после чего добавил: «Дуче говорит, что достаточно взглянуть на его голову, чтобы понять, как мало у него мозгов». Германский министр иностранных дел приехал в Рим для того, чтобы убедить Муссолини подписать военный союз между Германией, Японией и Италией, проект которого итальянцам показывали в Мюнхене. Однако Муссолини не торопился. Как отмечает Чиано, он еще не был готов окончательно сбросить со счетов Англию и Францию.

Сам Гитлер в ту осень носился с идеей отколоть Францию от ее союзника, отделенного от нее проливом. 18 октября, принимая в «Орлином гнезде», расположенном высоко над Берхтесгаденом, французского посла Франсуа-Пенсе, он яростно обрушился на Великобританию. Фюрер утверждал, что от Британии исходит угроза, слышатся призывы к оружию, что она слишком эгоистична, высокомерна, что именно она хотела помешать духу Мюнхена. С Францией же все обстоит наоборот, и потому Гитлер хотел бы установить с ней более тесные дружеские связи. Чтобы доказать это, он готов подписать дружественный пакт, гарантирующий незыблемость существующих границ (это означало, что Германия не претендует на Эльзас и Лотарингию), а в будущем устранение разногласий путем консультаций.

Пакт был подписан в Париже 6 декабря 1938 года германским и французским министрами иностранных дел.

Как же обстояло дело с гарантиями Чехословакии, которые Гитлер торжественно пообещал предоставить ей в Мюнхене? Когда 21 декабря 1938 года новый французский посол в Берлине Робер Кулондр задал этот вопрос статс-секретарю Вайцзекеру, последний ответил, что судьба Чехословакии в руках Германии и что он отвергает саму идею англо-французских гарантий. Еще 14 октября, когда новый чешский министр иностранных дел Франтишек Хвалковски смиренно выпрашивал у Гитлера в Мюнхене жалкие подачки, он поинтересовался, присоединится ли Германия к англо-французским гарантиям измененных границ его страны, фюрер ответил, что «английские и французские гарантии ничего не стоят», что «единственной эффективной гарантией является гарантия Германии».

К началу 1939 года никаких гарантий Чехословакии еще не дали. Причина была довольно проста: Гитлер не собирался их давать, поскольку они не позволили бы ему осуществить те планы, к составлению которых он приступил сразу после Мюнхена. В ближайшем будущем с независимостью Чехословакии будет покончено — следовательно, давать гарантии не придется. Для начала же предстояло отколоть от нее Словакию.

17 октября Геринг принял двух словацких лидеров — Фердинанда Дурчанского и Маха, а также лидера немецкого меньшинства в Словакии Франца Кармазина. Дурчански, заместитель премьер-министра новой, автономной Словакии, уверил фельдмаршала, что в действительности словаки хотят «полной независимости и тесных политических, экономических и военных контактов с Германией». В секретном меморандуме министерства иностранных дел, датированном тем же числом, отмечается: Геринг прямо заявил, что требования Словакии о предоставлении ей независимости следует поддержать. «Чешское государство без Словакии будет полностью зависеть от нас… Авиационные базы в Словакии для операций на Востоке имеют огромное значение» — так считал Геринг в середине октября.

Таким образом, немецкий план относительно Чехословакии предусматривал достижение двух целей: отделение Словакии от Праги и подготовку к ликвидации остатков государственности посредством военной оккупации Богемии и Моравии.

К удовольствию Гитлера, новое, прогермански настроенное правительство Чехословакии ближе к Новому году начало сознавать, что вопрос с их страной уже решен. Незадолго до Рождества 1938 года, чтобы еще больше ублажить Гитлера, чешский кабинет запретил Коммунистическую партию и уволил из немецких школ всех учителей-евреев. 12 января 1939 года министр иностранных дел Хвалковски в послании германскому министерству иностранных дел подчеркивал, что его правительство и впредь «будет делать все, чтобы доказать свою лояльность и добрую волю, и выполнять все пожелания Германии». В тот же день он обратил внимание немецкого поверенного в делах в Праге на усиленно распространявшиеся слухи о том, что «включение Чехословакии в состав рейха неизбежно».

Чтобы выяснить, возможно ли сохранить хоть остатки независимости, Хвалковски добился приема у Гитлера в Берлине 21 января. Встреча оказалась довольно мучительной для чешской стороны, хотя и не до такой степени, как события, вскоре последовавшие. Чешский министр иностранных дел раболепствовал перед немецким диктатором, который открыто запугивал его, заявляя, что от катастрофы Чехословакию спасла только «сдержанность Германии». Однако, если Чехословакия не переменит своего отношения к Германии, он, фюрер, «уничтожит» ее. Чехи должны забыть свою историю, которая не более чем «ученический вздор», и делать то, что велят немцы, — в этом их единственное спасение. Чехословакия должна выйти из Лиги Наций, значительно сократить свою армию («она все равно не играет никакой роли»), присоединиться к Антикоминтерновскому пакту, позволить Германии диктовать внешнюю политику, подписать выгодное для нее экономическое соглашение, одно из условий которого заключается в том, что Чехословакия не должна без согласия Германии развивать новые отрасли промышленности, уволить всех официальных лиц и редакторов, не проявляющих дружественности к рейху, объявить вне закона евреев, как это сделала Германия в соответствии с Нюрнбергскими законами («У нас евреи будут просто уничтожены», — заявил Гитлер своему посетителю).

В тот же день Риббентроп предъявил Хвалковскому ряд требований, угрожая «катастрофическими последствиями», если чехи не одумаются и не станут делать то, что им велят. Германский министр иностранных дел, предельно подобострастный в присутствии Гитлера и грубый и наглый с теми, кто от него зависел, запретил Хвалковскому сообщать о германских требованиях англичанам и французам и приказал немедленно приступить к их выполнению, не рассуждая о немецких гарантиях неприкосновенности чешских границ. Об этом, кстати, мало беспокоились в Париже и Лондоне. Четыре месяца прошло со времени мюнхенской встречи, а Гитлер не сдержал своего честного слова и не присоединился к гарантиям, данным Англией и Францией. В итоге 8 февраля английским правительством в Берлин была направлена вербальная нота, гласящая, что два правительства «были бы рады узнать точку зрения германского правительства относительно претворения в жизнь договоренности, достигнутой в Мюнхене в отношении гарантий Чехословакии».

Как явствует из трофейных документов, Гитлер сам составил проект ответа, который отправили только 28 февраля. В нем говорилось, что время для предоставления немецких гарантий еще не пришло, что Германии придется ждать «развития событий в самой Чехословакии».

Фюрер уже планировал финал этих событий. 12 февраля он принял в рейхсканцелярии д-ра Войтеха Туку, одного из словацких лидеров, который, проведя длительное время в заключении, был настроен против чехов. Апеллируя к Гитлеру, он, используя обращение «мой фюрер», просил, как явствует из секретных документов, предоставить Словакии независимость и свободу: «Мой фюрер, я вверяю в ваши руки судьбу своего народа! От вас мой народ ждет полного освобождения».

Гитлер ответил довольно уклончиво. Он уверял, что, к сожалению, незнаком со словацкой проблемой, а если бы знал, что словаки жаждут независимости, то устроил бы это в Мюнхене. Он был бы «рад видеть Словакию независимой», он мог бы гарантировать «независимость Словакии в любой момент, хоть сегодня». Эти слова очень понравились профессору Туке. «Это, — говорил он позднее, — был самый светлый день моей жизни».

Пришла пора поднять занавес перед следующим действием чехословацкой трагедии. По иронии, которой изобилует данная книга, именно чехи и подняли этот занавес, причем несколько преждевременно. В начале марта 1938 года они стояли перед ужасной дилеммой: движения сепаратистов в Словакии и Рутении (Закарпатской Украине), подстрекаемых, как известно, немецким правительством (а в Рутении еще и Венгрией, которая жаждала захватить эту небольшую территорию), достигли такого накала, что стало очевидно: если их не подавить, то страна окажется разорванной на части. В этом случае Гитлер, несомненно, оккупирует Прагу. Если же сепаратистские движения будут подавлены центральным правительством, то Гитлер непременно воспользуется результатами волнений и опять-таки войдет в Прагу.

После долгих колебаний, когда провокации стали слишком явными, чешское правительство склонилось ко второму варианту. 6 марта д-р Гаха, президент Чехословакии, распустил автономное правительство Рутении, а к 10 марта — автономное правительство Словакии. На следующий день он издал приказ об аресте монсеньёра Тисо, словацкого премьера, д-ра Туки и Дурчанского и ввел в Словакии военное положение. Этот единственный смелый поступок правительства сыграл на руку Берлину и привел к гибели самого правительства. Действия, предпринятые пражским правительством, оказались для Берлина неожиданностью. Геринг уехал отдыхать в солнечный Сан-Ремо. Гитлер собирался в Вену на празднование первой годовщины аншлюса. Пришлось мастеру импровизации лихорадочно обдумывать положение. 11 марта он решил заполучить Богемию и Моравию ультимативным путем. Проект ультиматума по его приказу был в тот же день составлен генералом Кейтелем и передан в министерство иностранных дел Германии.

В нем чехам предлагалось согласиться на военную оккупацию без сопротивления. Однако пока это оставалось военной тайной.

Настало время для Гитлера «освобождать» Словакию. Карол Сидор, представлявший автономное словацкое правительство в Праге, был назначен президентом Гахой новым премьер-министром вместо Тисо. Вернувшись 11 марта в Братиславу, где находилось правительство Словакии, Сидор созвал новый кабинет. В десять вечера его заседание было прервано появлением непрошеных гостей — Зейсс-Инкварта, нацистского губернатора Австрии, и Йозефа Бюркеля, гаулейтера Австрии, в сопровождении пяти немецких генералов. Ворвавшись в здание кабинета, они приказали немедленно провозгласить независимость Словакии. В случае отказа Гитлер, вознамерившийся решить наконец словацкий вопрос, пригрозил, что вообще перестанет интересоваться судьбой Словакии.

Сидор, не желавший порывать связей с чехами, некоторое время сопротивлялся, но на следующее утро Тисо сбежал из монастыря, где он содержался под домашним арестом, и потребовал созыва кабинета, хотя сам уже членом кабинета не являлся. Чтобы избежать дальнейшего вмешательства со стороны немецких официальных лиц, Сидор созвал кабинет у себя на квартире, а когда и это стало небезопасно, поскольку немецкие штурмовые отряды начали хозяйничать в городе, перенес заседание в помещение редакции местной газеты. Там Тисо сообщил ему, что получил телеграмму от Бюркеля, в которой содержится приглашение немедленно прибыть в Берлин для встречи с фюрером. Бюркель угрожал, что если приглашение не будет принято, то две немецкие дивизии, дислоцировавшиеся на другом берегу Дуная, войдут в Словакию и она будет разделена между Германией и Венгрией. Тучный, низкорослый прелат утром 13 марта прибыл в Вену, намереваясь сесть в поезд и ехать в Берлин. Но немцы перехватили его и посадили в самолет — фюрер не мог себе позволить терять время.

Когда в 7.40 вечера 13 марта Тисо и Дурчански прибыли в рейхсканцелярию, они встретили там помимо Гитлера Риббентропа, главнокомандующего сухопутными войсками Браухича и начальника штаба ОКВ Кейтеля. Гитлер пребывал в обычном настроении, хотя словаки могли этого и не осознавать. И опять-таки благодаря трофейным документам мы имеем возможность проникнуть в коварные замыслы немецкого диктатора, одержимого манией величия. Мы узнаем об обрушившихся на чехов потоках лжи и угроз, причем с такими подробностями, которые, как полагал Гитлер, никогда не станут достоянием гласности.

«Чехословакия, — говорил он, — обязана исключительно Германии тем, что ее не перекроили окончательно». Со стороны рейха «проявлена удивительная сдержанность», но чехи этого не оценили. «За последние недели, — продолжал фюрер, все больше взвинчивая себя, — положение стало невыносимым. Опять возродился дух Бенеша».

Словаки его тоже расстроили. После Мюнхена он поссорился со своими друзьями-венграми, не позволив им захватить Словакию, поскольку полагал, что она хочет быть независимой.

Сейчас он вызвал Тисо, чтобы выяснить этот вопрос в самые короткие сроки… Вопрос стоит так: хочет Словакия быть независимой или нет? Это вопрос не дней, а часов. Если Словакия хочет быть независимой, он поддержит ее и даже даст ей гарантии… Если она будет колебаться и откажется отделиться от Праги, то судьба ее решится в результате событий, ответственность за которые он не несет.

Из немецких документов явствует, что в этот момент Риббентроп «вручил Гитлеру донесение, в котором говорилось, что венгерские войска начали продвижение к границам Словакии. Фюрер прочитал донесение и сообщил Тисо о его содержании, после чего выразил надежду, что Словакия быстро примет решение».

Тисо попросил «извинить его, если после всего сказанного канцлером он не сможет дать ответ сразу», и поспешил добавить, что словаки докажут: они достойны благоволения фюрера.

Они доказали это на встрече в министерстве иностранных дел, завершившейся поздно ночью. Согласно показаниям Кепплера, который являлся секретным агентом Гитлера в Братиславе, а перед тем в Вене, немцы помогли Тисо составить проект телеграммы, которую премьер должен был отправить, как только вернется в Братиславу. В телеграмме провозглашалась независимость Словакии и содержалась просьба к фюреру взять новое государство под свою защиту. Она очень напоминала телеграмму, продиктованную Герингом год назад, в которой Зейсс-Инкварт просил ввести в Австрию немецкие войска. К моменту описываемых событий нацистская технология подготовки телеграмм была значительно усовершенствована. На этот раз телеграмма была более короткой. Тисо послушно отправил ее 16 марта, и Гитлер немедленно ответил, что будет рад «взять на себя защиту Словацкого государства».

В тот вечер в министерстве иностранных дел Риббентроп составил проект провозглашения словацкой «независимости» и повелел перевести его на словацкий язык к моменту отбытия Тисо в Братиславу. На следующий день, 14 марта, премьер зачитал ее текст в парламенте, причем, по сообщению немецкого агента, в несколько измененном виде. Попытки некоторых словацких депутатов обсудить текст жестоко пресекались Кармазином, лидером немецкого меньшинства, который предупредил, что в случае проволочек с провозглашением независимости немецкие войска войдут в страну. Перед лицом этой угрозы сомневающиеся депутаты сдались.

Так 14 марта 1939 года родилась «независимая» Словакия. Английские дипломаты срочно сообщили об этом в Лондон, и Чемберлен не замедлил воспользоваться событиями в Чехословакии, чтобы отказаться от выполнения данных Чехословакии гарантий. А Гитлер вечером 14 марта завершил наконец то, что не успел сделать в Мюнхене.

Существование Чехословацкой республики времен Масарика и Бенеша закончилось. Растерянные лидеры в Праге опять сыграли на руку Гитлеру — начался последний акт чехословацкой трагедии. Стареющий и подавленный президент Гаха просил Гитлера о встрече, и тот милостиво согласился удовлетворить его просьбу. Эта встреча дала Гитлеру возможность осуществить одну из самых наглых акций за всю его карьеру.

Можно представить, как тщательно готовился диктатор к встрече с президентом Чехословакии вечером 14 марта. После провозглашения независимости Словакии и Рутении, так старательно им устроенного, под началом Праги остались только Богемия и Моравия. Разве не перестало существовать государство Чехословакия — государство, незыблемость границ которого на случай агрессии гарантировали Англия и Франция? Чемберлен и Даладье, партнеры Гитлера по Мюнхену, где были торжественно даны эти гарантии, уже вышли из игры. Гитлер не сомневался, что такое положение их устроит, и был прав. Это обезопасило его от вмешательства со стороны других держав. Однако, чтобы на двести процентов быть уверенным в том, что его следующий шаг будет обоснованным с точки зрения расплывчатого международного права, по крайней мере на бумаге, он намеревался заставить слабовольного Гаху, слезно молившего о встрече, самого принять это решение и тем самым добиться того, чего раньше он хотел достичь военным путем. Если это удастся ему — ему, единственному в Европе мастеру бескровных завоеваний, подтверждением чему служили аншлюс и Мюнхен, — то он представит дело так, будто сам президент Чехословакии просил его об этом. Тогда окажется, что захват ненемецкой земли будет осуществлен с соблюдением тех юридических тонкостей, которые оправдали себя при захвате им власти в Германии.

Таким образом, Гитлер готовился обмануть немцев и другие доверчивые народы Европы. Уже в течение нескольких дней немецкие провокаторы пытались организовать волнения в разных городах Чехословакии. Особого успеха они не достигли, поскольку, как докладывала немецкая миссия в Праге, чешской полиции «был отдан приказ не предпринимать мер против немцев даже в случае провокаций». Но эти неудачи не могли остановить доктора Геббельса, развернувшего в прессе шумиху по поводу террора, якобы развязанного чехами против несчастных немцев. Французский посол Кулондр докладывал в Париж, что это те же россказни и те же заголовки, что и во времена судетского кризиса, вплоть до беременной немки, которую сбили с ног чешские звери, и «кровавой бани», которую чешские варвары устроили беззащитным немцам. Гитлер заверял гордый немецкий народ, что они не останутся беззащитными.

Таковы были ситуация и планы Гитлера (это известно нам из немецких архивов), когда 14 марта, в 10.40 вечера, на берлинский вокзал прибыл поезд с президентом Гахой и министром иностранных дел Чехословакии Хвалковским. Самолетом президент воспользоваться не мог из-за больного сердца.

Протокольная часть была организована немцами безукоризненно. Чешского президента встретили так, как положено встречать главу государства. На вокзале был выстроен почетный караул, министр иностранных дел Германии лично приветствовал высокого гостя и даже вручил его дочери букет чудесных цветов. В отеле «Адлон», где были размещены гости, в одном из лучших номеров для мисс Гахи был приготовлен набор шоколадных конфет — личный подарок Адольфа Гитлера, полагавшего, что все разделяют его любовь к сладкому. Когда президент со своим министром иностранных дел прибыли в рейхсканцелярию, их встретил почетный караул СС.

К Гитлеру их не допускали до 1.15. Гаха, должно быть, догадывался, что его ожидает. Перед тем как поезд пересек чешскую границу, он получил из Праги сообщение, что немецкие войска оккупировали Моравску-Остраву, важный индустриальный центр Чехословакии, и встали на границе Богемии и Моравии, готовые к нападению. Войдя в этот поздний час в кабинет Гитлера, Гаха сразу заметил рядом с фюрером не только Риббентропа и Вайцзекера, но и фельдмаршала Геринга, срочно вызванного из Сан-Ремо, где он отдыхал, и генерала Кейтеля, однако не заметил врача Гитлера, шарлатана по имени Теодор Морелль. Доктор же находился там не без причины.

На основании секретных записей об этой встрече вырисовывается весьма жалкая картина. Несчастный доктор Гах несмотря на то что в прошлом был уважаемым судьей верховного суда, откровенно пресмыкался перед чванливым фюрером, позабыв о чувстве собственного достоинства. Президент, вероятно, полагал, что таким образом сможет добиться милости диктатора и спасти хоть что-нибудь для своего народа. Но вопреки благим намерениям его речь, записанная в ходе встречи, вызывает у читателя тошноту. Гаха уверял Гитлера, что никогда не занимался политикой, что редко встречался с основателями Чехословацкой республики Масариком и Бенешем и они никогда не нравились ему. Он говорил, что их режим был ему «настолько враждебен, что после смены власти (после Мюнхена) он сразу задался вопросом: следует ли вообще Чехословакии оставаться независимой?»

Он высказал твердое убеждение, что судьба Чехословакии всецело в руках фюрера и в таком случае за нее можно быть спокойным… Потом он перешел к тому, что волновало его больше всего, — к судьбе своего народа. Он чувствовал, что именно Гитлер поймет его, — Чехословакия имеет право на существование как нация… Чехословакия подвергается постоянным нападкам из-за того, что в стране осталось довольно много сторонников Бенеша. Правительство всеми средствами старается заставить их молчать. Вот и все, что он хотел сказать…

Потом заговорил Адольф Гитлер. Рассказав о том, какие трудности он испытывал, имея дело с Чехословакией Масарика и Бенеша, о том, какие обиды они нанесли немцам и Германии, поразглагольствовав о том, что после Мюнхена позиция чехов, к сожалению, нисколько не изменилась, он перешел к основному вопросу.

Он пришел к выводу, что приезд президента, несмотря на его преклонный возраст, может принести его стране большую пользу, так как всего несколько часов отделяет Чехословакию от вторжения немецких войск… Он не испытывает вражды ни к одной нации. …То, что осталось от Чехословакии, еще существует как государство только благодаря его лояльному отношению… Осенью он не хотел делать окончательных выводов, полагая, что сосуществование все-таки возможно. Однако теперь у него не оставалось сомнения в том, что если дух Бенеша не будет уничтожен в стране окончательно, то придется уничтожить страну.

В подтверждение того, что дух Бенеша в стране не исчез, были приведены многочисленные «примеры».

Итак, в прошлое воскресенье, 12 марта, жребий был брошен… Он отдал приказ войскам о вторжении в Чехословакию и присоединении ее к германскому рейху.

По воспоминаниям доктора Шмидта, Гаха и Хвалковски сидели словно каменные изваяния. Только по их глазам можно было догадаться, что они живые. Но Гитлер еще не закончил. Ему необходимо было унизить гостей угрозой тевтонского террора.

Он заявил, что немецкая армия уже вступила в пределы Чехословакии.

В шесть утра немецкой армии предписано двинуться со всех сторон на территорию Чехии, а немецкой авиации занять чешские аэродромы. При этом возможны два варианта. Если вступление немецких войск встретит сопротивление, то это сопротивление будет подавлено путем применения грубой силы. Если же вступление немецких войск пройдет мирно, то фюреру будет легче предоставить Чехословакии автономию и определенную национальную свободу, а чехам — привычный для них образ жизни.

Делает он все это не из чувства ненависти, а в целях защиты Германии. Если бы прошлой осенью Чехословакия не пошла на уступки, чехи были бы уничтожены. И никто не смог бы помешать ему. Если дело дойдет до военных действий… то через два дня чешская армия перестанет существовать. Конечно, будут убитые и среди немцев, но это породит ненависть и вынудит его в целях самосохранения не предоставлять чехам автономии. Остальному миру до этого нет никакого дела. Он сочувствует чехам, когда читает газеты. У него сложилось мнение, которое можно выразить так: мавр сделал свое дело, мавр может уходить…

Поэтому он и просил доктора Гаху приехать. Это последняя добрая услуга, которую он может оказать чешскому народу… Возможно, визит Гахи предотвратит самое худшее… Время идет, в шесть часов немецкие войска вступят на территорию Чехословакии. Ему неловко говорить об этом, но каждому чешскому батальону противостоит немецкая дивизия. Он посоветовал бы сейчас Гахе с Хвалковским удалиться и обсудить, что делать.

А что оставалось делать? Старому, сломленному президенту не нужно было и удаляться, чтобы все решить. Он сразу сказал Гитлеру: «Положение ясно. Сопротивление было бы безумием». Но что сейчас, в 2 часа ночи, когда до вторжения осталось всего четыре часа, он может предпринять, чтобы чешский народ не оказал сопротивления? Фюрер ответил, что об этом Гахе лучше всего посоветоваться со своими соратниками. Германская военная машина уже запущена, и остановить ее невозможно. Гахе необходимо немедленно связаться с Прагой. «Это ответственное решение», — сказал Гитлер, если верить секретным записям, но зато на горизонте ему виделся долгий период мира между двумя нациями. Если же будет принято другое решение, то уничтожение Чехословакии, очевидно, неминуемо.

Когда Гитлер отпустил своих гостей, было 2.15. В соседней комнате Геринг и Риббентроп усилили давление на несчастных чехов. Согласно докладу в Париж французского посла, ссылавшегося на достоверные, с его точки зрения, источники, Гаха и Хвалковски протестовали против унижения своей нации. Они заявили, что не могут подписать документ о капитуляции, что в противном случае народ проклянет их.

«Немецкие министры (Геринг и Риббентроп) были неумолимы, — отмечал в своем докладе Кулондр. — Они буквально бегали за Гахой и Хвалковским вокруг стола, на котором лежал документ, стараясь вложить им перо в руки, и предупреждали, что если те не подпишут документ, то через два часа половина Праги будет превращена бомбардировщиками в руины, причем это будет только начало. Сотни бомбардировщиков ожидают приказа на взлет. Они получат его в шесть утра, если на документе не будет подписей».

— Но мне казалось, что такая фраза послужит хорошим аргументом и позволит быстрее закончить дело».

В это время доктор Шмидт, который, как может показаться, был очевидцем самых драматичных моментов истории Третьего Рейха, услышал, как Геринг крикнул: «Гахе плохо!» Позвали доктора Морелля.

По воспоминаниям Шмидта, нацистская верхушка на мгновение испугалась, что чешский президент скончается у них на руках, «а назавтра весь мир скажет, что его убили в канцелярии». Доктор Морелль считался специалистом по уколам — позднее он чуть не свел своими уколами в могилу Гитлера. Он сделал укол доктору Гахе, после чего тот пришел в себя. Президент почувствовал себя достаточно бодро, чтобы взять телефонную трубку, которую вложили ему в руку, и поговорить с Прагой по каналу, заказанному Риббентропом. Гаха рассказал чешскому правительству о том, что произошло, и дал совет подчиниться требованиям немцев. Потом, получив второй укрепляющий укол от доктора Морелля, президент республики, существование которой близилось к закату, снова встретился с Адольфом Гитлером и подписал смертный приговор собственной стране. Это случилось 15 марта 1939 года без пяти четыре утра.

Шмидт вспоминает, что текст был составлен Гитлером заранее. Пока Гахе было плохо, немецкий переводчик переписывал официальное коммюнике, также составленное заранее, которое Гаху и Хвалковского заставили подписать. Текст его гласил:

«Берлин, 15 марта 1939 года.

Сегодня фюрер принял президента Чехословакии доктора Гаху и министра иностранных дел Чехословакии доктора Хвалковского по их просьбе. На встрече присутствовал министр иностранных дел фон Риббентроп. На встрече, прошедшей в доверительной атмосфере, обсуждалось серьезное положение, сложившееся в Чехословакии в результате событий последних недель.

Обе стороны высказали единодушное мнение, что их усилия должны быть направлены на поддержание спокойствия, порядка и мира в этой части Центральной Европы. Президент Чехословакии заявил, что для достижения этой цели и мирного урегулирования он готов вверить судьбу чешского народа и самой страны в руки фюрера и германского рейха. Фюрер выслушал это заявление и выразил намерение взять чешский народ под защиту германского рейха и гарантировать ему автономное развитие в соответствии с национальными традициями».

Этот шаг стал, пожалуй, вершиной политической изворотливости Гитлера. Одна из секретарш Гитлера вспоминала, что после подписания документов он вбежал в комнату, обнял по очереди всех женщин, которые там находились, и воскликнул: «Дети мои, это величайший день в моей жизни! Я войду в историю как величайший деятель Германии!»

В 6 утра 15 марта немецкие войска вошли на территорию Богемии и Моравии. Им не было оказано сопротивления, и к вечеру Гитлер с триумфом прибыл в Прагу. Он полагал, что в Мюнхене Чемберлен пытался лишить его этого триумфа. Перед отъездом из Берлина он обратился к народу Германии, повторив все ту же ложь о «страшных притеснениях» и терроре со стороны чехов, которым он был вынужден положить конец. Он гордо провозгласил: «Чехословакия перестала существовать!»

Ночевал он в Градчанах — древней резиденции чешских королей, вознесшейся на высоком берегу Влтавы. Еще недавно здесь жили Масарик и Бенеш, строившие первое в Центральной Европе демократическое государство. И вот месть фюрера свершилась. Свое удовлетворение по этому поводу он выразил в ряде заявлений. Он сполна отплатил чехам, жгучая ненависть к которым переполняла его, австрийца, еще 30 лет назад, в период бездомной жизни в Вене, и которая вновь вспыхнула в нем, когда Бенеш осмелился противостоять ему, всемогущему диктатору Германии.

На следующий день он объявил о создании протектората Богемия и Моравия, который получит автономию и самоуправление, что на самом деле означало: чехи окончательно попали под пяту Германии. Вся полнота власти передавалась «рейхспротектору», его статс-секретарю и главе гражданской администрации, которые назначались фюрером. Чтобы успокоить общественное мнение Англии и Франции, Гитлер вновь вспомнил об «умеренном» Нейрате и назначил его протектором. Два судетских лидера — Конрад Генлейн и Карл Герман Франк — получили возможность отомстить чехам, так как были назначены соответственно главой гражданской администрации и статс-секретарем. Немного времени оставалось до того дня, когда Гиммлер, шеф германской полиции, полностью подчинил себе протекторат. С этой целью он назначил Франка главой полиции протектората и присвоил ему высокий эсэсовский чин.

В течение тысячелетий, по заявлению Гитлера, провинции Богемия и Моравия являлись частью жизненного пространства для немецкого народа… Чехословакия продемонстрировала свою неспособность выжить и пала жертвой распада. Германский Рейх не может более терпеть беспорядки на этих землях… Сегодня, следуя закону самосохранения, он полон решимости восстановить основы разумного порядка в Центральной Европе. Тысячелетняя история доказала, что именно на немецкий народ благодаря величию его духа и отличительным качествам возложена эта миссия.

Долгая ночь германского варварства опустилась над Прагой и всей Чехословакией.

16 марта Гитлер взял Словакию под свою милостивую защиту в ответ на телеграмму премьера Тисо, составленную, как известно, в Берлине. Немецкие войска немедля вошли в Словакию для ее «защиты». 18 марта Гитлер прибыл в Вену, чтобы одобрить «Договор о защите», который 23 марта подписали в Берлине Риббентроп и Тука. В договор был включен секретный протокол, по которому Германия получала право использовать мощности словацкой экономики. Что касается Рутении — восточной части Чехословакии, то она просуществовала как независимая Карпатско-Украинская республика только 24 часа со времени ее провозглашения 14 марта. Призывы к Гитлеру взять республику под свою защиту оказались тщетными, так как эта земля была обещана Венгрии. В трофейных немецких архивах было обнаружено интересное письмо, написанное от руки 13 марта регентом Венгрии Миклошем Хорти Адольфу Гитлеру.

«Ваше превосходительство, сердечно благодарю Вас! Не могу выразить, насколько я счастлив, поскольку эта земля (Рутения) для Венгрии — не хотелось бы употреблять высокие слова — жизненно необходима… Мы с энтузиазмом трудимся над решением этой задачи. Планы уже составлены. Во вторник, 16-го числа, произойдет пограничный инцидент, на который в субботу в качестве ответной меры последует мощный удар».

В действительности нужды в «инциденте» не было. Венгерские войска просто вошли в Рутению в шесть утра 15 марта — в то самое время, когда немецкие войска вторглись на территорию Чехословакии с запада. На следующий день Рутения была формально присоединена к Венгрии.

Итак, 15 марта началось с того, что в 1.15 Гаха прибыл в рейхсканцелярию, а закончилось тем, что Чехословакия, по заявлению Гитлера, перестала существовать.

Ни Англия, ни Франция не предприняли ни малейшей попытки спасти Чехословакию, хотя в Мюнхене торжественно давали ей гарантии на случай агрессии.

После этой встречи не только Гитлер, но и Муссолини понял: англичане настолько слабы, а их премьер-министр настолько податлив, что в дальнейшем на них можно не обращать внимания. 11 января 1939 года Чемберлен в сопровождении лорда Галифакса прибыл в Рим, чтобы нащупать пути улучшения англо-итальянских отношений. Автор этих строк присутствовал на вокзале в Риме, когда прибыли англичане, и в свой дневник занес тот факт, что на лице Муссолини при встрече гостей играла «глуповато-самодовольная улыбка». «Когда Муссолини проходил мимо меня, — записал я в дневнике, — я слышал, как он шутил со своим зятем (Чиано), острил». Я, конечно, не мог уловить все, о чем они говорили, но записи в дневнике Чиано передают его впечатления о встрече:

«Приезд Чемберлена. Как далеки мы от этих людей! Это другой мир. Мы говорили об этом с дуче после обеда. «Эти люди сделаны не из того теста, — сказал он, — что их фрэнсисы дрейки и другие блистательные авантюристы, которые создали империю. Эти — просто утратившие вкус к жизни сыновья многих поколений богачей, они растеряют свою империю».

Англичане не хотят воевать. Они стараются отступать, отступать как можно медленнее, но не воевать… Наши беседы с англичанами подошли к концу. Мы ни до чего не договорились. Я позвонил Риббентропу и сказал, что это был «большой лимонад» (фарс)…»

Во время судетского кризиса Гитлер интересовался мнением Чемберлена, но в трофейных немецких документах нет ни слова о том, что его беспокоило мнение премьер-министра в связи с уничтожением остатков Чехословакии, несмотря на гарантии Англии и Мюнхенское соглашение. 14 марта, когда Гитлер ждал Гаху, чтобы унизить его, в палате общин в Лондоне обсуждался вопрос о планах Гитлера «отделить» Словакию и позиции Англии в свете этих планов. Чемберлен горячо заверял: «Никакой агрессии не было!»

Однако на следующий день, 15 марта, когда агрессия стала фактом, премьер-министр использовал провозглашение «независимости» Словакии в качестве оправдания за несдержанное Англией обещание. «Эта декларация, — сказал он, — покончила изнутри с тем государством, незыблемость границ которого мы гарантировали. Правительство его величества не может считать себя далее связанным этим обещанием».

Таким образом, стратегия Гитлера полностью себя оправдала. Он предложил Чемберлену «выход», и тот его принял. Интересно, что премьер-министр даже не собирался обвинять Гитлера в нарушении слова. «Я так часто слышал обвинения в невыполнении обещаний, которые мне казались плохо обоснованными, — говорил он, — что не хотел бы сейчас выступать с обвинениями подобного рода».

Неудивительно, что протест, заявленный в тот день Англией, если это вообще можно назвать протестом, был настолько слаб, что немцы отнеслись к нему, а позднее и к англо-французскому протесту, с высокомерным презрением.

«Правительство его величества не имеет намерения вмешиваться в дела, в которых могут быть непосредственно заинтересованы правительства других стран… Тем не менее оно — этот факт правительство Германии непременно оценит — крайне заинтересовано в успехе мер, принимаемых для поддержания атмосферы доверия и ослабления напряженности в Центральной Европе. Оно будет сожалеть обо всех действиях, которые могут привести к нарушению атмосферы растущего всеобщего доверия…»

Нота была доставлена Риббентропу послом Гендерсоном 15 марта как официальное послание лорда Галифакса. О событиях текущего дня в ней не было сказано ни слова.

Французы, по крайней мере, были более решительны. Робер Кулондр, новый посол Франции в Берлине, не одобрял ни точку зрения англичан на нацизм, ни презрение Гендерсона по отношению к чехам. Утром 15-го числа он потребовал встречи с Риббентропом, но министр находился в это время на пути в Прагу, где намеревался вместе с Гитлером насладиться унижением сломленного народа. Вместо него в полдень посла принял статс-секретарь фон Вайцзекер. Посол сразу высказал то, о чем Чемберлен и Гендерсон еще не были готовы говорить: военное вторжение в Богемию и Моравию — это нарушение Мюнхенского соглашения и нарушение франко-германского заявления от 6 декабря. Вайцзекер, который позднее лез из кожи вон, пытаясь доказать, что всегда был антинацистом, вел себя с таким высокомерием, которому мог бы позавидовать сам Риббентроп. Вот что он вспоминал об этом:

«Я говорил с послом довольно резко и просил его не упоминать о Мюнхенском соглашении, которое, как он считал, было нарушено, и не читать нам лекций… Я сказал ему, что в свете договоренности, достигнутой прошлой ночью с правительством Чехословакии, не вижу оснований для демарша, предпринятого французским послом… и выразил уверенность, что, вернувшись в посольство, он найдет там новые инструкции, которые его наверняка удовлетворят».

Когда через три дня, 18 марта, правительства Англии и Франции собрались-таки заявить протест, чтобы успокоить взбудораженное общественное мнение в своих странах, Вайцзекер превзошел по наглости даже своего шефа — Риббентропа. В меморандуме, обнаруженном в бумагах министерства иностранных дел Германии, он сообщает о том, как вообще отказался принять официальную ноту протеста Франции.

«Я немедленно вложил ноту обратно в конверт и отдал ее назад послу, сказав при этом, что не собираюсь принимать от него какой-либо протест касательно событий в Чехо-Словакии. Я пообещал оставить сам факт без внимания, а месье Кулондру посоветовал убедить свое правительство пересмотреть текст протеста…»

Кулондр в отличие от Гендерсона был не из тех послов, которые позволяли немцам дать запугать себя. Он ответил, что нота была написана его правительством после тщательного обсуждения и что он не видит оснований просить правительство о ее пересмотре. Статс-секретарь продолжал отказываться принять ноту, и посол, напомнив ему о дипломатической практике, стал настаивать на том, что Франция имеет право донести свои взгляды до правительства Германии. В конце концов Вайцзекер оставил ноту на столе, сказав, что будет «относиться к ней, как к пришедшей по почте». Но перед этим бесстыдным жестом он заявил следующее:

«С юридической точки зрения существует Декларация, выработанная фюрером и президентом Чехо-Словацкого государства. Чешский президент по собственной воле прибыл в Берлин и немедленно заявил, что хочет вручить судьбу своей страны фюреру. Не могу представить, что члены французского правительства большие католики, чем папа римский, чтобы вмешиваться в дела, которые уже должным образом улажены между Берлином и Прагой».

Совершенно по-иному вел себя Вайцзекер, принимая английского посла, который доставил ноту протеста своего правительства во второй половине дня 18 марта. Теперь английское правительство заявляло, что «рассматривает события последних дней не иначе как полный отход от Мюнхенского соглашения» и что «военные действия Германии лишены каких-либо законных оснований». Вспоминая об этом, Вайцзекер замечает, что англичане не пошли так далеко, как французы, заявившие, что Франция «не признает законности немецкой оккупации».

17 марта Гендерсон посетил Вайцзекера и сообщил ему, что его отзывают в Лондон для консультаций. По словам секретаря, посол пытался выудить у него факты, которые Чемберден мог бы использовать против оппозиции… Гендерсон объяснил, что у Англии нет прямой заинтересованности в чешских территориях. Его, Гендерсона, больше волнует будущее…

Совершенно неожиданно 17 марта, через два дня после ликвидации Чехословакии, на Невилла Чемберлена снизошло прозрение. Снизошло оно не само собой. К величайшему удивлению премьера, большинство английских газет (даже «Таймс», но не «Дейли мейл») и палата общин враждебно отнеслись к новой агрессии Гитлера. Более того, многие его сторонники в парламенте и половина членов кабинета восстали против продолжения курса на умиротворение Гитлера. Лорд Галифакс, как сообщал в Берлин немецкий посол, настаивал на всесторонней оценке премьер-министром случившегося и резком изменении курса. Чемберлену стало ясно, что его положение как главы правительства и лидера партии консерваторов под угрозой. Перемена во взглядах произошла весьма неожиданно. Вечером 16 марта сэр Джон Саймон от имени правительства выступил в палате общин с настолько циничной по отношению к чехам и выдержанной в духе Мюнхена речью, что она вызвала, по сообщениям прессы, «невиданный взрыв негодования». На следующий день, накануне семидесятилетия, Чемберлен должен был выступать с речью в своем родном городе — Бирмингеме. Он подготовил проект речи, посвященной внутреннему положению, в которой делал особый акцент на социальном обеспечении. В поезде по пути в Бирмингем Чемберлен решил отказаться от первого варианта своей речи и тут же набросал тезисы совершенно отличного от него варианта.

Перед всей Британией и почти перед всем миром, так как речь передавалась по радио, Чемберлен извинился за «очень сдержанное и осторожное… несколько прохладное и объективное заявление», которое он счел себя обязанным сделать двумя днями ранее в палате общин. «Я надеюсь сегодня вечером внести поправки в это заявление», — сказал он. Премьер-министр наконец понял, что Адольф Гитлер его обманул. Он кратко повторил слова фюрера о том, что Судетская область его последнее территориальное притязание в Европе и что чехи его не интересуют. Теперь Гитлер добрался и до них.

«Нам говорят, что захват Чехословакии был продиктован беспорядками внутри этой страны… Если там и были беспорядки, то не стимулировали ли их извне?.. Конец ли это прежней авантюры или начало новой? Станет ли это нападение на малое государство последним или за ним произойдут и другие? Не является ли этот шаг попыткой добиться мирового господства при помощи силы? …Хотя я не готов связать нашу страну новыми довольно неопределенными обязательствами на случай непредвиденных обстоятельств, было бы большой ошибкой полагать, будто только потому, что наша нация считает войну бессмысленной жестокостью, она настолько утратила боевой дух, что не приложит всех усилий, чтобы противостоять подобному вызову, если он последует».

Это был важнейший поворотный пункт для Чемберлена и всей Британии, о чем Гитлера уведомил на следующий же день проницательный германский посол в Лондоне. «Было бы иллюзорно считать, — писал Герберт фон Дирксен в длинном отчете в министерство иностранных дел 18 марта, — что в отношении Англии к Германии не произошло резкого поворота».

Для всех, кто читал «Майн кампф», кто, подойдя к карте, мог оценить позиции немецкой армии в Словакии, кто имел представление о дипломатических шагах Германии после Мюнхена, кто мог сделать верные выводы после бескровного завоевания Гитлером Австрии и Чехословакии в течение предыдущего года, было совершенно очевидно, какое «малое государство» стояло следующим в списке Гитлера. Как и все, прекрасно знал это и Чемберлен.

31 марта, через 16 дней после того как Гитлер вошел в Прагу, премьер-министр сказал в палате общин:

«При открытии действий, которые, по мнению польского правительства, представят угрозу независимости Польши и которым оно сочтет необходимым дать отпор национальными силами, правительство его величества обязуется немедленно оказать польскому правительству поддержку всеми имеющимися у него силами. На этот случай правительство дает гарантии польскому правительству. Должен добавить, что правительство Франции уполномочило меня со всей определенностью заявить, что оно занимает такую же позицию».

Итак, настала очередь Польши.