Книга: Взлет и падение Третьего Рейха
Назад: Глава 10 Падение Бломберга, Фрича, Нейрата и Шахта
Дальше: Глава 12 Дорога на Мюнхен

Глава 11
Аншлюс: насилие над Австрией

К концу 1937 года я переквалифицировался из газетного корреспондента в корреспондента радио и моя штаб-квартира переместилась из Берлина в Вену, с которой я познакомился десятью годами ранее, когда приехал туда молодым корреспондентом. Хотя в последующие три года большую часть времени я провел в Германии и мое новое задание — репортажи из континентальной Европы — дало мне возможность быть в курсе событий, происходящих в Третьем Рейхе, я подолгу жил в соседних странах, которым предстояло стать жертвами гитлеровской агрессии. Я бывал там перед агрессией и непосредственно во время ее. Я метался между Германией и страной, на которую в тот момент готов был обрушить свой гнев Гитлер, и собирал информацию из первых рук о событиях, описанных далее и приведших к величайшей и кровопролитнейшей из войн в истории человечества. Мы хоть и были их очевидцами, но удивительно мало знали о том, что происходило в действительности. Заговоры и махинации, предательство, роковые решения и моменты неуверенности, драматические встречи основных участников — все это происходило в обстановке секретности, все это было скрыто от любопытных глаз иностранных дипломатов, журналистов и шпионов. В течение многих лет об этих событиях знали лишь их непосредственные участники.
Нам пришлось ждать опубликования секретных документов и показаний уцелевших участников этой драмы, которые долгое время не могли ничего сказать, так как находились в нацистских концентрационных лагерях. Все, что излагается далее, основано на фактах, собранных в течение 1945 года. Конечно, при написании этой книги мне помогало то обстоятельство, что я находился в гуще событий. Случилось так, что я был в Вене и в памятную ночь на 12 марта 1938 года, когда Австрия перестала существовать как государство.
Почти месяц в прекрасной столице на Дунае, отстроенной в стиле барокко, жители которой более, чем жители какого-либо другого города, умели наслаждаться жизнью, царило беспокойство. Доктор Курт фон Шушниг, австрийский канцлер, позднее вспоминал о периоде с 12 февраля по 11 марта как о «четырехнедельной агонии». С момента подписания 11 июля 1936 года австро-германского соглашения, в секретном дополнении к которому Шушниг пошел на большие уступки австрийским нацистам, Франц фон Папен, специальный посол в Вене, неустанно содействовал подрыву независимости Австрии и ее поглощению Германией. В объемном докладе фюреру, составленном в конце 1936 года, он указывал о достигнутых в этом направлении успехах. Об этом же он сообщал в своем докладе годом позже, замечая, что «дальнейшие успехи в этом деле могут быть достигнуты только путем сильнейшего давления на федерального канцлера Шушнига». Этот совет, в котором вряд ли кто нуждался, был вскоре претворен в жизнь, причем настолько буквально, что даже Папен не мог этого предположить.
В течение 1937 года австрийские нацисты, подстрекаемые и финансируемые из Берлина, усилили кампанию террора в стране. Почти каждый день рвались бомбы, в горных районах многочисленные и часто буйные нацистские демонстрации ослабляли положение правительства. Были раскрыты заговоры, ставящие целью свержение Шушнига. Наконец 25 января 1938 года австрийская полиция произвела обыск в штаб-квартире так называемого «комитета семи», который официально занимался выработкой условий перемирия между нацистами и австрийским правительством, а на самом деле являлся центром нацистского подполья. Там были найдены документы, подписанные Рудольфом Гессом, заместителем фюрера, из которых становилось ясно, что австрийские нацисты весной должны поднять восстание, а когда Шушниг попытается его подавить, германская армия войдет на территорию Австрии, чтобы «немцы не проливали немецкую кровь». По словам Папена, там был и документ, в котором планировалось его убийство (или военного атташе генерал-лейтенанта Муффа) местными нацистами, чтобы создать повод для германской интервенции.
Если жизнерадостный Папен не пришел в восторг, узнав, что приказом из Берлина он был во второй раз намечен в качестве жертвы нацистских головорезов, то телефонный звонок, раздавшийся в дипломатической миссии 4 февраля, окончательно его расстроил. Звонил из берлинской канцелярии статс-секретарь Ганс Ламмерс, который уведомил Папена, что его специальная миссия в Вене закончилась. Он был уволен, как Нейрат, Фрич и некоторые другие.
«Я был поражен и чуть не лишился дара речи», — вспоминал позднее Папен. Оправившись после такой новости, он решил, что Гитлер, вероятно, намерен принять более серьезные меры против Австрии, избавившись от Нейрата, Бломберга и Фрича. На самом деле Папен настолько свыкся с создавшейся ситуацией, что решил сделать нечто «нетипичное для дипломата» — так он сам выразился. Он вознамерился спрятать копии своей переписки с Гитлером в «надежном месте» — таким местом оказалась Швейцария. «Мне были слишком хорошо известны все клеветнические кампании Третьего Рейха», — говорил он. Как мы видели, это чуть было не стоило ему жизни в июне 1934 года.
Увольнение Папена явилось одновременно и предупреждением Шушнигу. Шушниг не доверял бывшему кавалеристу, но быстро понял, что у Гитлера на уме нечто похуже, чем навязать ему общество лукавого посла, который по крайней мере был ревностным католиком, как сам канцлер, и джентльменом. В последние месяцы европейская дипломатия не баловала Австрию. После образования оси Берлин — Рим Муссолини сблизился с Гитлером и не проявлял прежней заинтересованности в независимости Австрии, как после убийства Дольфуса, когда он послал на Бреннерский перевал четыре свои дивизии, чтобы напугать фюрера. Ни Англия, проводившая под руководством Чемберлена политику умиротворения Гитлера, ни Франция, пораженная глубоким внутренним политическим кризисом, не выражали желания защищать Австрию в случае нападения на нее Гитлера. Теперь вместе с Папеном ушли с арены и консервативные начальники германской армии и министерства иностранных дел, которые прежде являлись силой, сдерживавшей непомерные амбиции Гитлера. Шушниг не отличался особой широтой мышления, но считался человеком довольно неглупым. Кроме того, он был достаточно хорошо информирован и не питал иллюзий относительно собственного все ухудшающегося положения. Он понял, что настало время — как после убийства Дольфуса — политики умиротворения немецкого диктатора.
Папен, хоть и изгнанный со службы, предложил свой вариант. Будучи человеком, всегда готовым примириться с пощечиной от вышестоящего начальника, он на следующий после увольнения день поспешил к Гитлеру, «чтобы выяснить, что же происходит». 5 февраля он застал фюрера в Берхтесгадене «рассеянным и измученным» после борьбы с генералами. Но Гитлер обладал способностью быстро восстанавливать силы, и разжалованный посол попытался заинтересовать его идеей, которую уже предлагал две недели назад во время их встречи в Берлине: почему бы не уладить это дело с самим Шушнигом? Почему бы не пригласить его в Берхтесгаден для личной беседы? Гитлера эта идея заинтересовала. Забыв о том, что только что сам выгнал Папена со службы, он велел ему возвращаться в Вену и организовать встречу.
Шушниг быстро согласился на встречу, но, несмотря на то что находился в невыгодном положении, выдвинул ряд условий. Он должен заранее знать, какие вопросы хочет обсудить Гитлер, и ему должны быть даны гарантии, что соглашение от 11 июля 1936 года, по которому Германия обязалась уважать независимость Австрии и не вмешиваться в ее внутренние дела, останется в силе. Более того, после встречи должно быть подписано совместное коммюнике, в котором обе стороны выразят готовность соблюдать соглашение 1936 года. Шушниг не имел ни малейшего намерения лезть в логово зверя. Папен поспешил в Оберзальцберг посоветоваться с Гитлером и вернулся оттуда с заверениями фюрера, что соглашение 1936 года останется неизменным и что он просто хочет обсудить «недоразумения и трения», возникшие после его подписания. Это было не совсем то, чего хотел австрийский канцлер, но он заявил, что доволен ответом. Встреча была назначена на утро 12 февраля. Вечером 11 февраля Шушниг и сопровождавший его заместитель министра иностранных дел Гвидо Шмидт отправились в специальном поезде в обстановке повышенной секретности в Зальцбург, откуда им на следующее утро предстояло выехать на автомобиле в горную резиденцию Гитлера. Этому путешествию суждено было стать роковым.
Встреча в Берхтесгадене: 12 февраля 1938 года
Папен приехал на границу, чтобы приветствовать гостей из Австрии, и был в то морозное утро, как показалось Шушнигу, в прекрасном настроении. Он заверил австрийских гостей, что и Гитлер великолепно настроен. И тут последовало первое предупреждение. Папен добродушно сообщил: Гитлер надеется, что доктор Шушниг не будет возражать против присутствия в Бергхофе трех генералов, оказавшихся там совершенно случайно, — Кейтеля, нового начальника штаба ОКВ, Рейхенау, командовавшего войсками на баварско-австрийской границе, и Шперле, командовавшего ВВС в этом же районе.
Папен позднее вспоминал, что гостям «такая новость не понравилась». Шушниг ответил послу, что не возражает, так как «выбора все равно нет», однако насторожился. Но то, что последовало дальше, все равно ошеломило его.
Гитлер, в коричневой рубашке штурмовика и черных брюках, встретил австрийского канцлера и его помощника возле входа. Слова приветствия показались Шушнигу чересчур официальными. Через несколько минут он остался наедине с Гитлером в просторном кабинете на втором этаже. За окнами разворачивалась величественная панорама: Альпы в снежных шапках и Австрия — родина обоих собеседников.
Курту фон Шушнигу исполнилось сорок один год. Все, кто знал его, согласятся, что это был человек с безупречными манерами австрийского аристократа, поэтому неудивительно, что разговор он начал с красивых слов о великолепном виде из окна, отменной погоде, сказал несколько лестных слов о кабинете, который, несомненно, был свидетелем многих встреч, оказавших огромное влияние на развитие событий. Гитлер перебил его: «Мы встретились здесь не для того, чтобы обсуждать вид из окна или беседовать о погоде». И тут разразилась буря. Как вспоминал позднее австрийский канцлер, последовавший затем двухчасовой «разговор походил в некотором роде на монолог».
«Вы сделали все, чтобы не проводить дружественную политику, — кипел Гитлер. — Вся история Австрии — это непрекращающаяся государственная измена. Так было в прошлом, и сейчас не лучше. Этому историческому парадоксу пора положить конец. И я могу сказать вам прямо сейчас, герр Шушниг, что твердо намерен положить этому конец. Германский рейх — одна из великих держав, и никто не повысит голоса, если она решит свои пограничные проблемы».
Шокированный вспышкой Гитлера, обходительный австрийский канцлер старался казаться спокойным, но отстаивал свою точку зрения. Он сказал, что имеет несколько иной, чем у хозяина, взгляд на роль Австрии в германской истории. «Вклад Австрии в этом отношении, — настаивал он, — весьма велик».
Г и т л е р: Ноль. Я говорю вам, абсолютный ноль! На протяжении всей истории Австрия саботировала любую национальную идею. Габсбурги и католическая церковь только тем и занимались, что саботировали.
Ш у ш н и г: Все равно, герр рейхсканцлер, вклад Австрии нельзя отделить от общей картины германской культуры. Возьмите, например, Бетховена…
Г и т л е р: Ах, Бетховена? Позвольте вам заметить, что Бетховен родился в низовьях Рейна.
Ш у ш н и г: Но жить он пожелал в Австрии, как и многие другие…
Г и т л е р: Очень может быть. Но я еще раз повторяю, что так больше продолжаться не может. На меня возложена историческая миссия, и я эту миссию выполню, потому что судьба избрала для этой цели именно меня… Кто не со мной, тот будет уничтожен… Я направил Германию по самому трудному за всю ее историю пути; я добился того, чего не добивался никакой другой немец. И не с помощью силы, позвольте вам заметить. Меня питает любовь моего народа…
Ш у ш н и г: Герр рейхсканцлер, я охотно верю этому…
После часового разговора Шушниг попросил своего противника изложить жалобы. «Мы сделаем все, — сказал он, — чтобы устранить препятствия, стоящие на пути взаимопонимания, насколько это возможно».
Г и т л е р: Это вы так говорите, герр Шушниг. Но я вам говорю, что намерен решить так называемый австрийский вопрос тем или иным способом.
Потом он пустился в пространные рассуждения, обвиняя Австрию в том, что она укрепляет границу с Германией. Это обвинение Шушниг отверг.
Г и т л е р: Послушайте, неужели вы думаете, что можете передвинуть камень в Австрии, чтобы я не узнал об этом уже на следующий день? …Мне достаточно приказать, и вся ваша нелепая система обороны в одну ночь разлетится на мелкие кусочки. Вы же не думаете, что сможете задержать меня хотя бы на полчаса, верно?.. Мне бы очень хотелось уберечь Австрию от этого, потому что такая мера приведет к кровопролитию. Вслед за армией двинутся отряды СА и австрийский легион. И никто не сможет остановить их справедливого гнева, даже я!
После этих угроз Гитлер грубо напомнил Шушнигу, называя его по фамилии и не упоминая его ранга, как того требует дипломатический этикет, об изоляции Австрии и, следовательно, ее беспомощности.
Г и т л е р: И не думайте, что кто-нибудь сможет помешать мне. Италия? У меня полное взаимопонимание с Муссолини… Англия? Англия и пальцем не пошевельнет ради Австрии… Франция?
Он заметил, что Франция могла бы остановить Германию в Рейнской области, а теперь поздно».
И наконец Гитлер заявил: «Я даю вам еще одну возможность, последнюю, прийти к соглашению, герр Шушниг. Или мы с вами находим решение, или события будут развиваться своим чередом. Подумайте, герр Шушниг, хорошенько подумайте. Я могу ждать только до сегодняшнего вечера…»
Шушниг поинтересовался, какие конкретные условия ставит германский канцлер.
«Мы можем обсудить их после полудня», — сказал Гитлер.
Во время обеда Гитлер, что с удивлением отметил Шушниг, пребывал в отличном настроении. Он говорил о лошадях и домах. Он собирался строить самые высокие в мире небоскребы. «Американцы увидят, — говорил он Шушнигу, — что в Германии дома строят выше и лучше, чем в Соединенных Штатах». Что касается измотанного австрийского канцлера, то он, как заметил Папен, «был взволнован и озабочен». Шушниг слыл заядлым курильщиком, но в присутствии Гитлера курить ему не разрешили. Правда, после кофе, когда все перешли в соседнюю комнату, Гитлер извинился и вышел, и Шушнигу удалось покурить. Тогда же у него появилась возможность сообщить заместителю министра иностранных дел Гвидо Шмидту о плохих новостях. Однако вскоре положение еще больше ухудшилось.
После того как австрийцы прождали два часа в небольшой приемной, их провели в комнату, в которой находились Риббентроп, новый немецкий министр иностранных дел, и Папен. Риббентроп протянул им два машинописных листка проекта «соглашения» и добавил, что это окончательные требования Гитлера и обсуждать их он не намерен. Австрийцы просто должны их подписать. Шушниг вспоминал, что почувствовал облегчение, получив наконец-то от Гитлера нечто определенное. Но стоило ему прочесть документ, как облегчение испарилось. Фактически это был немецкий ультиматум Австрии, согласно которому от Шушнига требовали передать власть нацистам в течение одной недели.
В ультиматуме содержались требования снять запрет на австрийскую нацистскую партию, амнистировать нацистов, находившихся в тюрьме, пронацистского венского адвоката доктора Зейсс-Инкварта сделать министром внутренних дел, причем в его ведении должны были находиться полиция и служба безопасности. Для другого нациста — Глайзе-Хорстенау предназначался пост военного министра. Германская и австрийская армии должны были установить более тесные связи, для чего намечался ряд мер, в том числе обмен офицерами в количестве ста человек. «Будет проведена подготовка, — гласило последнее требование, — включения Австрии в экономическую систему Германии. Для этого доктор Фишбёк (тоже нацист) будет назначен на пост министра финансов».
Шушниг вспоминал позднее, что сразу понял: подпиши он такой ультиматум, это будет означать конец независимости Австрии.
«Риббентроп советовал мне принять требования сразу. Я возражал и ссылался на предшествующие соглашения, подписанные с фон Папеном перед приездом в Берхтесгаден. Я дал понять Риббентропу, что не ожидал таких необоснованных требований…»
Но был ли Шушниг готов принять их? Что он не одобрял их — было понятно всем, даже Риббентропу. Вопрос заключался в том, подпишет ли он их. И в этот решающий момент австрийский канцлер дрогнул. Он робко осведомился, может ли рассчитывать на добрую волю со стороны Германии — иными словами, намерено ли правительство рейха соблюдать условия соглашения. Он уверяет, что получил утвердительный ответ.
Потом его принялся обрабатывать Папен. Изворотливый посол выразил «удивление», прочитав ультиматум: «Это же незаконное посягательство на суверенитет Австрии!» Шушниг вспоминает, что Папен долго извинялся и выражал недоумение по поводу условий ультиматума, и тем не менее он посоветовал австрийскому канцлеру принять условия фюрера.
«Потом он стал убеждать меня, что я могу быть уверен в том, что если соглашусь на эти условия, то Гитлер позаботится, чтобы Германия соблюдала условия договора, а у Австрии в дальнейшем не возникало никаких трудностей».
Шушниг, как следует из его заявлений, в том числе сделанных письменно в Нюрнберге, стал поддаваться, пав жертвой собственной наивности.
У него оставался последний шанс. Его снова позвали к Гитлеру.
Когда Шушниг вошел, фюрер ходил взад-вперед по кабинету.
Г и т л е р: Герр Шушниг… вот проект документа. Обсуждать тут нечего. Я не отступлю от своих требований ни на йоту. Или вы подпишете его и выполните мои требования в течение трех дней, или я отдаю приказ войскам вступить на территорию Австрии.
Шушниг сдался. Он заявил Гитлеру, что готов подписать документ, но напомнил, что по австрийской конституции только президент республики имеет право подписывать такой документ и отвечать за соблюдение условий. Он, конечно, постарается убедить президента принять условия фюрера, но гарантировать ничего не может.
«Вы должны гарантировать это!» — закричал Гитлер. «Но как же я могу, герр рейхсканцлер?» — именно так, по утверждению Шушнига, он ответил.
Услышав его ответ, Гитлер, по словам Шушнига, казалось, потерял контроль над собой. Он подбежал к двери, открыл ее и громко крикнул: «Генерала Кейтеля!» Потом повернулся к австрийскому канцлеру и сказал: «Вас позовут позже».
Это был чистый блеф, но встревоженный австрийский канцлер, видя вокруг себя столько генералов, мог этого и не знать. Папен пишет, что Кейтель позднее рассказал ему, как Гитлер встретил его широкой улыбкой, а когда он спросил, какие будут приказы, ответил: «Никаких. Просто я хочу, чтобы вы были здесь».
Но на Шушнига и доктора Шмидта, ожидавших в приемной, это произвело впечатление. Шмидт прошептал, что он не удивится, если их через пять минут арестуют. Через полчаса Шушнига снова проводили к Гитлеру.
«Я решил изменить свое решение — впервые в жизни, — сказал Гитлер. — Но предупреждаю вас, что это ваш последний шанс. Даю вам еще три дня на выполнение условий соглашения».
Германский диктатор пошел на уступки. Формулировки в окончательном варианте соглашения были немного сглажены, но суть условий почти не изменилась. Шушниг подписал соглашение, и это был смертный приговор для Австрии.
Поведение людей, на которых оказывается сильное давление, зависит от их характера и часто непредсказуемо. То, что Шушниг, ветеран политической арены, несмотря на свой относительно молодой возраст, видевший убийство своего предшественника нацистами, был человеком смелым, вряд ли кто возьмется оспаривать, однако его капитуляция перед Гитлером 11 февраля 1938 года под угрозой военного нападения на страну посеяла сомнение в душах его соотечественников и тех, кто наблюдал за тем, как разворачивались события в тот мрачный период, в том числе и историков. Была ли капитуляция неизбежна? Существовала ли альтернатива? Только сгоряча можно утверждать, что Англия и Франция согласились бы прийти на помощь Австрии, напади на нее тогда Гитлер, особенно если вспомнить, как они реагировали на последующие акты его агрессии. Но Гитлер до сих пор не пересекал границ Германии, он не подготовил ни немцев, ни весь мир к возможности открытой агрессии. Германская армия была не настолько отмобилизована, чтобы вести войну против Франции и Англии в случае их вмешательства. Через несколько недель в результате берхтесгаденского соглашения Австрия уже будет приведена собственными нацистами и махинациями Гитлера в такое состояние, что он с гораздо меньшим, чем 11 февраля, риском сможет захватить страну, не вызывая при этом вмешательства других государств. Сам Шушниг позднее вспоминал, что именно тогда он понял: принятие условий Гитлера означало «полную потерю австрийским правительством своей независимости».
Может, тяжелое испытание сломило его. После того как он буквально под дулом пистолета поставил свою подпись под соглашением, лишив тем самым свою страну независимости, он имел странный разговор с Гитлером и позднее изложил его в своей книге. «Полагает ли герр рейхсканцлер, — спросил Шушниг, — что различные кризисы в современном мире возможно разрешить мирным путем?» На это фюрер ответил, что да, и добавил: «Если следовать моим советам».
Отклонив приглашение Гитлера остаться на обед, Шушниг и Шмидт поехали по горной дороге обратно в Зальцбург. Вечер был тусклый и мглистый. Вездесущий Папен провожал их до границы. Атмосфера была напряженной. Папен вспоминает о «гнетущей тишине». Он не мог удержаться от того, чтобы не подбодрить австрийских друзей: «Ну что вы! Вы же видели, каким иногда бывает фюрер, хотя через минуту он может быть совершенно другим. А иногда, знаете ли, он просто очарователен!»
Четырехнедельная агония: 12 февраля — 11 марта 1938 года
Гитлер дал Шушнигу четыре дня — до вторника 15 февраля, в течение которых последний обязан был дать ответ, гласящий, что ультиматум принят, и еще три дополнительных дня — до 18 февраля, чтобы выполнить требования ультиматума. Шушниг вернулся в Вену утром 12 февраля и немедленно встретился с президентом Микласом, про которого венцы говорили, что его главное достижение в жизни — многочисленное потомство. Но была в нем некая крестьянская твердость, и теперь, в кризисной ситуации, ему, прослужившему пятьдесят два года на государственных постах, требовалось больше мужества, чем любому другому австрийцу. Он был готов пойти на уступки Гитлеру, например объявить амнистию нацистам, сидящим в тюрьмах, но что касается назначения Зейсс-Инкварта начальником над полицией и армией, то он выступал против. Обо всем этом Папен поспешно доложил в Берлин вечером 14 февраля. Он сообщил, что Шушниг надеется «сломить сопротивление президента к завтрашнему утру».
В тот же вечер, в 19.30, Гитлер одобрил составленный Кейтелем приказ о военном нажиме на Австрию.
«Распространите правдоподобные слухи, из которых можно было бы сделать вывод, что готовится военное вторжение в Австрию».
Генерал Йодль не преувеличивал. Перед угрозой вооруженного вторжения президент Миклас дрогнул. 16 февраля австрийское правительство объявило всеобщую амнистию нацистам, в том числе и тем, кто участвовал в убийстве Дольфуса, и опубликовало список нового кабинета, в котором Артур Зейсс-Инкварт значился министром государственной безопасности. На следующий же день этот нацистский ставленник поспешил в Берлин к Гитлеру за приказаниями.
Зейсс-Инкварт был умным, хорошо воспитанным венским адвокатом. С 1918 года он был одержим желанием видеть Австрию в составе Германии. В первые годы после войны эта идея пользовалась популярностью. 12 ноября 1918 года, на следующий после перемирия день, Временное Национальное собрание в Вене, только что сбросившее монархию Габсбургов и провозгласившее Австрийскую республику, хотело произвести аншлюс, утверждая, будто немецкая Австрия является частью Германской республики. Победители-союзники не допустили этого, а к 1933 году, когда Гитлер пришел к власти, не оставалось сомнений, что большинство австрийцев настроены против присоединения их маленькой страны к нацистской Германии. Но Зейсс-Инкварт, как следует из его показаний на суде в Нюрнберге, поддерживал нацистов, потому что они твердо стояли за аншлюс. Он не вступал в партию, не принимал участия в скандальных выступлениях нацистов, являясь, так сказать, респектабельным представителем австрийских нацистов. После заключения соглашения в июле 1936 года он был назначен государственным советником и сосредоточил свои усилия, поддержанные Папеном и другими немецкими официальными лицами, на размывании границ изнутри. Приверженность католической вере и тот факт, что Зейсс-Инкварт, как и Шушниг, служил во время войны в тирольском императорском полку, где был тяжело ранен, явились основой доверия, которое испытывал австрийский канцлер к этому человеку.

 

20 февраля Гитлер наконец произнес в рейхстаге речь, которой от него ждали с 30 января, но она все откладывалась — то в связи с делом Бломберга — Фрича, то из-за его маневров против Австрии. Гитлер, хотя и говорил очень тепло о «понимании» Шушнига и своем «сердечном желании» добиться большего взаимопонимания между Австрией и Германией — такое откровенное лицемерие произвело впечатление на премьер-министра Чемберлена, — вместе с тем обронил предупреждение, на которое не обратил внимания Лондон, но которое хорошо расслышали в Вене и Праге.
«Более десяти миллионов немцев живут в двух государствах, расположенных возле наших границ… Не может быть сомнений, что политическое отделение от рейха не должно привести к лишению их прав, точнее, основного права — на самоопределение. Для мировой державы нестерпимо сознавать, что братья по расе, поддерживающие ее, подвергаются жесточайшим преследованиям и мучениям за свое стремление быть вместе с нацией, разделить ее судьбу. В интересы германского рейха входит защита этих немцев, которые живут вдоль наших границ, но не могут самостоятельно отстоять свою политическую и духовную свободу».
Так было откровенно заявлено, что отныне Третий Рейх считает себя вправе определять будущее семи миллионов австрийцев и трех миллионов судетских немцев, проживавших в Чехословакии.
Шушниг ответил Гитлеру через четыре дня — 24 февраля. В этот день он произнес речь в австрийском бундестаге, депутаты которого, как и депутаты германского рейхстага, были тщательно подобраны однопартийным диктаторским режимом. Он хоть и занимал по отношению к Германии примиренческую позицию, но подчеркнул, что Австрия в своих уступках дошла до предела и что пора остановиться и сказать: «Все! Хватит!» Австрия, отметил он, никогда не отдаст добровольно своей независимости.
«День 24 февраля, — писал Шушниг после войны, — стал для меня решающим». Он с волнением ждал реакции Гитлера на свое дерзкое выступление. Папен на следующий день телеграфировал в Берлин, в министерство иностранных дел, что не следует воспринимать речь канцлера всерьез. По его мнению, Шушниг выразил свои достаточно сильные националистические настроения, чтобы укрепить собственное положение внутри страны, — в Вене были раскрыты заговоры, имеющие целью сбросить его из-за уступок, сделанных им в Берхтесгадене. В то же время Па-пен сообщал в Берлин, что «работа Зейсс-Инкварта… идет по плану». На следующий день Папен нанес прощальный визит австрийскому канцлеру и уехал в Кицбюэль кататься на лыжах. Его продолжительная, скрытая от посторонних глаз деятельность в Австрии вот-вот должна была принести плоды.
Речь Гитлера, произнесенная 20 февраля, передавалась по австрийскому радио. Вслед за тем по стране прокатилась волна нацистских демонстраций. 24 февраля во время трансляции ответной речи Шушнига озверевшая двадцатитысячная толпа нацистов в Граце ворвалась на городскую площадь, сбила громкоговорители, сорвала австрийские флаги и водрузила немецкий флаг со свастикой. Полицией командовал лично Зейсс-Инкварт, так что попыток остановить разбушевавшихся нацистов не предпринималось. Правительство Шушнига разваливалось. Хаос царил не только в политике, но и в экономике. Вкладчики стали изымать вклады из банков, причем не только иностранцы, но и сами австрийцы. В Вену все чаще поступали отмены заказов. Приток иностранных туристов, приносивших немалый доход австрийской казне, сократился. Тосканини прислал из Нью-Йорка телеграмму, в которой сообщал, что не приедет на фестиваль в Зальцбурге, обычно привлекавший тысячи туристов, «ввиду политических событий». Ситуация в Австрии становилась настолько безнадежной, что Отто Габсбург — молодой претендент на престол, проживавший в Бельгии, прислал Шушнигу письмо, в котором умолял его остаться верным присяге и назначить канцлером его, принца, если такой шаг смог бы спасти Австрию.
В отчаянии Шушниг обратил свой взор в сторону австрийских рабочих. После жестоких репрессий, предпринятых Дольфусом против рабочих в 1934 году, их профсоюзы и политическая партия (социал-демократическая) подвергались гонениям, в том числе и со стороны Шушнига. Рабочий класс составлял 42 процента избирателей Австрии. Если бы в течение последних четырех лет канцлер проявил широту взглядов, а не ограничивался клерикально-фашистской диктатурой, и обратился к рабочим за поддержкой при создании умеренной антинацистской коалиции, то с относительно немногочисленными нацистами можно было бы легко справиться. Но Шушниг не обладал качествами, необходимыми для подобного шага. Прямой и честный, он был одержим идеей авторитарного однопартийного правления и презирал западную демократию.
Рабочие и социал-демократы, недавно вышедшие из тюрем вместе с нацистами, 4 марта откликнулись на призыв канцлера. Несмотря ни на что, они готовы были помочь правительству защитить демократию в стране, но просили канцлера сделать им такую же уступку, какую он уже сделал нацистам, — разрешить их политическую партию. Шушниг согласился, однако было слишком поздно.
В этот критический момент Шушниг предпринял последний отчаянный шаг, о котором подумывал с конца февраля, когда нацисты начали захватывать власть в провинциях. Он решился на плебисцит — выяснить, хочет ли народ иметь «свободную, независимую, христианскую и единую Австрию».
«Я чувствовал, что наступил момент принять четкое решение, — писал он позднее. — Ответственность перед страной обязывала не ждать, когда тебе через несколько недель заткнут рот… Ставки в игре настолько повысились, что требовалось приложить максимум усилий». По возвращении из Берхтесгадена Шушниг сообщил Муссоли ни, защитнику Австрии, об угрозах со стороны Гитлера. Ответ дуче пришел незамедлительно: позиция Италии в отношении Австрии остается неизменной. 7 марта Шушниг отправил в Рим военного атташе с сообщением, что ввиду развития событий ему, «вероятно, придется прибегнуть к плебисциту». Итальянский диктатор ответил, что эта идея ошибочна. Он посоветовал канцлеру придерживаться прежнего курса. Дела идут на поправку, улучшение отношений между Римом и Лондоном помогут ослабить напряженность. Это было последнее, что услышал Шушниг от Муссолини.
Вечером 9 марта в Инсбруке канцлер объявил, что плебисцит состоится в воскресенье 13 марта. Неожиданная весть привела Адольфа Гитлера в ярость.
На следующий день, 10 марта, в Берлине царил переполох. Гитлер решился на военную оккупацию Австрии, чем, несомненно, поразил своих генералов. Чтобы предотвратить плебисцит, назначенный на воскресенье, армии предстояло войти в Австрию в субботу, хотя никаким планом такая скоротечная операция не была предусмотрена.
11 марта, в 2 часа ночи, Гитлер издал Директиву ОКВ № 1 по плану «Отто». Он так торопился, что даже не подписал ее. Его подпись на директиве появилась только в час дня.
«1. Я намерен, если другие средства не приведут к цели, осуществить вторжение в Австрию вооруженными силами, чтобы установить там конституционные порядки и пресечь дальнейшие акты насилия над настроенным в пользу Германии населением.
2. Командование всей операцией в целом я принимаю на себя…
4. Выделенным для операции соединениям сухопутных войск и военно-воздушных сил находиться в походной и боевой готовности не позднее 12.00 12 марта 1938 г.
5. Войскам действовать с учетом того, что мы не хотим вести войну с братским народом. Мы заинтересованы в том, чтобы вся операция прошла без применения силы, как мирное вступление в страну, население которой приветствует наши действия. Поэтому избегать всяких провокаций. Но если будет оказано сопротивление, то сломить его с полной беспощадностью силой оружия».
Через несколько часов Йодль разослал особое распоряжение с грифом «Совершенно секретно» от имени верховного главнокомандования вооруженных сил:
1. В случае встречи с чехословацкими регулярными войсками или милиционными частями на территории Австрии рассматривать их как противника.
2. Итальянцев повсеместно приветствовать как друзей, тем более что Муссолини объявил о своем невмешательстве в решение австрийского вопроса.
Позиция Муссолини волновала Гитлера. Вечером 10 марта он послал на специальном самолете принца Филипа Гессенского к дуче с письмом, датированным 11 марта. В письме Гитлер сообщал о том, что он собирался предпринять, и просил итальянского диктатора отнестись к его действиям с пониманием. Письмо было нагромождением лжи о договоренности с Шушнигом, о положении в Австрии, которое, по уверению Гитлера, «приближалось к анархии». Далее фюрер утверждал, что Австрия и Чехословакия вступили на путь заговора с целью реставрировать династию Габсбургов «и настроить против Германии по меньшей мере 20 миллионов человек». Он изложил суть своих требований, предъявленных Шушнигу, убеждая Муссолини, что они «более чем скромные», но Шушниг не выполнил их. Плебисцит, назначенный австрийским канцлером, фюрер назвал пародией.
«Сознавая свой долг как фюрер и канцлер Германии, а также являясь сыном этой земли, я не могу оставаться безучастным перед лицом развивающихся событий.
Теперь я намерен восстановить закон и порядок на своей родине, дать людям возможность определить свою судьбу наверняка, открыто и четко…
Как бы ни проводился этот плебисцит, я хочу заверить Ваше превосходительство как дуче фашистской Италии:
1. Этот шаг следует рассматривать как национальную самооборону. Такой шаг предпринял бы любой сильный человек, окажись он на моем месте. Вы, Ваше превосходительство, не смогли бы поступить по-другому, если бы на карту была поставлена судьба итальянцев…
2. В критический для Италии момент я доказал Вам искренность своих симпатий. Можете не сомневаться, что и в будущем мое отношение не изменится…
Ваш друг навечно Адольф Гитлер».
Падение Шушпша
Не подозревая, какие лихорадочные приготовления велись по ту сторону границы Третьего Рейха, доктор Шушниг вечером 10 марта спокойно лег спать, твердо убежденный в том, что плебисцит окажется успешным для Австрии и что «нацисты не станут серьезным препятствием». В самом деле, в тот вечер доктор Зейсс-Инкварт заверил его, что поддержит плебисцит и даже произнесет по этому поводу речь.
В половине пятого утра, уже 11 марта, австрийского канцлера разбудил звонок телефона, стоявшего возле кровати. Доктор Скубл, начальник австрийской полиции, сообщил, что немцы закрыли границу в Зальцбурге и движение поездов между двумя странами прекратилось. Поступили сведения о концентрации немецких войск у австрийской границы.
В 6.15 Шушниг уже направлялся в свой кабинет на Баллхаусплац, но по дороге решил зайти в собор Святого Стефана. В соборе царил полумрак, шла утренняя месса. Шушниг занял свое обычное место и задумался о зловещей новости, услышанной от начальника полиции. «Я не до конца понимал, что это значило, — вспоминал он позднее, — но знал, что за этим последуют перемены». Он посмотрел на свечи перед образом богоматери-заступницы, потом украдкой огляделся по сторонам и осенил себя крестным знамением — так поступало в трудные времена не одно поколение венцев.
В канцелярии было все спокойно. Даже тревожных сообщений от австрийских дипломатов в других странах не поступало. Шушниг позвонил в штаб полиции и попросил, чтобы в качестве меры предосторожности были высланы полицейские патрули в центр города и во все правительственные учреждения. Кроме того, он созвал заседание кабинета. Не явился только Зейсс-Инкварт, которого не могли нигде найти. В действительности нацистский министр находился в венском аэропорту. Папен, вызванный ночью ненадолго в Берлин, улетал специальным самолетом в 6 утра, и Зейсс-Инкварт провожал его. Теперь этот предатель номер один ждал предателя номер два — Глайзе-Хорстенау, тоже министра кабинета Шушнига. Глайзе-Хорстенау должен был возвратиться из Берлина с указаниями Гитлера в отношении плебисцита.
Последовал приказ отменить плебисцит, о чем оба господина уведомили Шушнига в десять утра, добавив при этом, что Гитлер просто взбешен. Просовещавшись несколько часов с президентом Микласом, министрами и доктором Скублом, Шушниг согласился отменить плебисцит. Шеф полиции сообщил, что на полицию, в которой нацисты снова заняли многие командные должности, правительству рассчитывать не следует. В то же время Шушниг полагал, что армия и милиция Патриотического фронта будут драться. В этот критический момент он решил, что не будет оказывать сопротивление Гитлеру, если это повлечет пролитие немецкой крови. Гитлер был готов пролить кровь, Шушнига же бросало в дрожь при мысли об этом. В два часа пополудни он вызвал Зейсс-Инкварта и сообщил ему, что отменил плебисцит. Но по немецкой схеме зажатый в угол противник, пойдя на одну уступку, должен немедленно сделать и другую. Гитлер и Геринг стали поднимать ставки. Сохранилась поминутная запись того, как это делалось, запись всех угроз и обманов. Запись эту, как бы иронично это ни звучало, вел личный «исследовательский институт» Геринга. Им были записаны двадцать семь телефонных разговоров фельдмаршала начиная с 2.45 утра 11 марта. Эти документы были обнаружены после войны в министерстве авиации Германии. Из них хорошо видно, как за несколько часов телефонных переговоров между Берлином и Веной была решена судьба Австрии.
Впервые Зейсс-Инкварт позвонил фельдмаршалу в 2.45 утра. Геринг сказал ему, что отмены плебисцита недостаточно, что после совещания с Гитлером он перезвонит. Он сделал это в 3.05. Шушниг, заявил он, должен уйти в отставку, а на его место в течение двух часов должен быть назначен Зейсс-Инкварт. Геринг велел также Зейсс-Инкварту «послать телеграмму фюреру в соответствии с договоренностью». Это первое упоминание о телеграмме, о которой в течение последующих нескольких часов будут вспоминать не раз и на основании которой Гитлер состряпал ложь, оправдывающую агрессию против Австрии в глазах немцев и всего мира.
Вильгельм Кепплер, специальный агент Гитлера в Австрии, прибыл вечером из Берлина, чтобы заняться делами Папена в его отсутствие. Он передал Зейсс-Инкварту текст телеграммы, которую тот должен был отправить фюреру. В ней содержалась просьба ввести в страну германские войска для ликвидации беспорядков. В Нюрнберге Зейсс-Инкварт заявил, что отказался посылать такую телеграмму, поскольку никаких беспорядков не происходило. Кепплер, настаивая на том, что это сделать необходимо, поспешил в австрийскую канцелярию, где обнаглел настолько, что занял кабинет рядом с кабинетами Зейсс-Инкварта и Глайзе-Хорстенау. Непонятно, как допустил Шушниг, чтобы эти проходимцы и предатели в столь критический момент обосновались в резиденции австрийского правительства, однако он это допустил. Позднее он вспоминал, что канцелярия походила на «растревоженный улей»: Зейсс-Инкварт и Глайзе-Хорстенау обосновались в углу со своим «двором», куда то и дело «приходили личности странного вида». Вероятно, вежливому, но подавленному канцлеру просто не пришло в голову выкинуть их вон. Он решил уступить давлению со стороны Гитлера и подать в отставку. Посоветовавшись с Зейсс-Инквартом, позвонил по телефону Муссолини, но дуче не оказалось на месте, и он отменил звонок. Просить Муссолини о помощи, решил он, «значит терять время». Даже давний защитник Австрии предал ее в трудную минуту. Через несколько минут, когда Шушниг пытался уговорить президента Микласа принять его отставку, из министерства иностранных дел пришло сообщение: «Итальянское правительство заявляет, что при сложившихся обстоятельствах оно не сможет дать совета, если к нему за таковым обратятся».
Президент Вильгельм Миклас не был великим человеком, но он был человеком прямым и упрямым. Он неохотно принял отставку Шушнига, а назначить Зейсс-Инкварта его преемником и вовсе отказался. «Это совершенно немыслимо, — заявил он. — Они не смогут нас заставить». И он приказал Шушнигу передать немцам, что их ультиматум не принят.
Зейсс-Инкварт сообщил об этом Герингу в 5.30 утра: Президент принял отставку Шушнига… Я предложил возложить обязанности канцлера на меня… но он предпочитает человека типа Эндера…
Геринг: Так не пойдет! Ни в коем случае! Президенту нужно немедленно сказать, что он должен передать полномочия федерального канцлера вам и одобрить предложенный состав кабинета… Если он не примет поставленные условия, то войска, которые уже направляются к границе, этой ночью перейдут ее по всей протяженности и Австрия перестанет существовать… Скажите ему, что шутить не время. Положение таково, что этой ночью начнется вторжение в Австрию со всех сторон. Оно прекратится и войска останутся по эту сторону границы только в том случае, если к 7.30 мы получим сообщение, что вам передана власть федерального канцлера… Потом обратитесь к национал-социалистам страны. Они уже должны быть на улицах. Запомните, сообщение должно поступить не позднее 7.30. Если Миклас не понял этого за четыре часа, мы заставим его понять все за четыре минуты.
Но президент не сдавался.
В 6.30 Геринг снова разговаривал по телефону с Кепплером и Зейсс-Инквартом. Оба сообщали, что президент Миклас не желает их слушать.
Геринг: Что ж, тогда Зейсс-Инкварту придется его просто уволить! Пойдите к нему и прямо заявите, что Зейсс-Инкварт поднимет гвардию национал-социалистов, а я через пять минут отдам войскам приказ войти в страну.
После этого приказа генерал Муфф и Кепплер предъявили президенту второй военный ультиматум: если он не подчинится требованиям до 7.30, то германские войска войдут в Австрию.
«Я заявил этим господам, — рассказывал потом Миклас, — что отклоняю их ультиматум… что Австрия сама выберет главу своего правительства».
К этому времени австрийские нацисты уже хозяйничали на улицах и в канцелярии. В тот вечер, около шести часов, я возвращался из больницы, где моя жена боролась за жизнь после трудных родов. Я вышел из метро на Карлсплац и оказался в истерически настроенной, вопящей толпе нацистов, которая направлялась в сторону центра. Такие озверелые лица я уже видел раньше — на партийных сборищах в Нюрнберге. Нацисты кричали: «Зиг хайль! Зиг хайль! Хайль Гитлер! Повесим Шушнига!» А полицейские, которые всего несколько часов назад на моих глазах без труда разогнали небольшую толпу нацистов, теперь стояли в стороне и усмехались.
Шушниг слышал угрозы толпы, и они на него подействовали. Он поспешил к президенту, чтобы поговорить с ним в последний раз, но «…президент Миклас был непреклонен. Он не хотел назначать нациста на пост австрийского канцлера. Когда я стал настаивать на назначении на этот пост Зейсс-Инкварта, он опять воскликнул: «Вы все предали меня! Все!» Но я не видел, кого можно было бы назначить, кроме Зейсс-Инкварта. Мне оставалось только поверить всем тем обещаниям, которые он мне дал, поверить ему как истинному христианину и честному человеку».
До самого конца Шушниг оставался в плену иллюзий.
Бывший канцлер предложил выступить с речью по радио, чтобы объяснить, почему он уходит в отставку. Он утверждает, что президент Миклас согласился, хотя позднее президент опроверг это. Это было самое волнующее выступление из всех, которые я когда-либо слышал. Микрофон был установлен всего в пяти шагах от того места, где нацисты застрелили Дольфуса.
«Сегодня германское правительство, — говорил Шушниг, — вручило президенту Микласу ультиматум. В течение короткого времени он должен назначить на пост канцлера человека, которого назовет германское правительство… в противном случае германские войска войдут в Австрию.
Я говорю всему миру, что сообщения, распространяемые в Германии о беспорядках в рабочих кварталах, о проливаемых потоках крови, о неспособности австрийского правительства контролировать положение являются ложью от начала до конца. Президент Миклас просил меня сказать народу Австрии, что мы подчиняемся силе, что даже в такой тяжелый час мы не хотим кровопролития. Мы решили дать войскам приказ не оказывать сопротивления.
Я прощаюсь с народом Австрии и от всего сердца прошу: «Боже, защити Австрию!»
Канцлер уже попрощался с народом, а упрямый президент все медлил. Геринг узнал об этом, когда вскоре после выступления Шушнига позвонил генералу Муффу.
«Лучше всего, если Миклас уйдет в отставку», — сказал ему Геринг.
«Конечно! Но он не хочет, — ответил Муфф. — Все очень сложно. Я говорил с ним минут пятнадцать. Он заявил, что ни при каких условиях не подчинится силе».
«Вот как? Не подчинится силе?» — Геринг не мог в это поверить.
«Он не подчинится силе», — повторил генерал.
«Значит, он хочет, чтобы его вышвырнули?»
«Да, — сказал Муфф. — Он остается на прежних позициях».
«Что ж, имея четырнадцать детей, менять ее уже не стоит, — засмеялся Геринг. — Все равно, скажите Зейссу, чтобы брал все в свои руки».
Оставался все еще нерешенным вопрос о телеграмме, которая нужна была Гитлеру, чтобы оправдать вторжение. По словам Папена, который находился в канцелярии фюрера, последний был «на грани истерики». Упрямый австрийский президент спутал все его планы. Зейсс-Инкварт тоже ломал планы, так как до сих пор не отправил телеграммы с просьбой к Гитлеру прислать войска для ликвидации беспорядков. Вне себя от ярости Гитлер подписал приказ о вторжении в 8.45 вечера 11 марта. Через три минуты, в 8.48, Геринг разговаривал по телефону с Кепплером, который находился в Вене. Геринг: Слушайте внимательно. Зейсс-Инкварт должен послать телеграмму следующего содержания. Запишите! «Временное правительство Австрии, пришедшее к власти после отставки правительства Шушнига, считает своей неотложной задачей установление мира в Австрии и потому обращается к германскому правительству с просьбой о помощи в предотвращении кровопролития. Для этой цели оно просит германское правительство как можно скорее прислать войска».
Кепплер заверил фельдмаршала, что немедленно покажет текст телеграммы Зейсс-Инкварту.
«Хорошо, — сказал Геринг, — ему даже не нужно посылать телеграмму. Пусть просто скажет: «Согласен».
Через час Кепплер звонил в Берлин: «Передайте фельдмаршалу, что Зейсс-Инкварт согласен».
На следующий день берлинская «Фёлькишер беобахтер» пестрела заголовками: «НЕМЕЦКАЯ АВСТРИЯ СПАСЕНА ОТ ХАОСА». В ней были помещены сочиненные Геббельсом невероятные рассказы о «красных» беспорядках в Вене — стрельба и грабежи прямо на улицах. Там же был помещен и текст телеграммы, опубликованный ДНБ — официальным агентством новостей Германии. Сообщалось, что эта телеграмма была послана Зейсс-Инквартом Гитлеру предыдущей ночью. Две копии этой «телеграммы» — именно с текстом, продиктованным Герингом, — были обнаружены после войны в архивах министерства иностранных дел Германии. Папен объяснил, как они туда попали: германский министр почты и телеграфа состряпал их задним числом и сдал в государственный архив.

 

В тот вечер Гитлер очень нервничал. Он с волнением ждал не только момента, когда сдастся австрийский президент. Он ждал вестей от Муссолини. Молчание защитника Австрии казалось ему зловещим. В 10.25 в канцелярию позвонил из Рима принц Филип Гессенский. Гитлер сам схватил телефонную трубку. Люди Геринга записали на пленку этот разговор:
П р и н ц: Я только что вернулся из Палаццо Венеция. Дуче воспринял все очень дружелюбно. Он шлет вам свои наилучшие пожелания… Шушниг рассказал ему обо всем… Муссолини сказал, что австрийский вопрос для него не существен.
Гитлер сразу испытал облегчение и пришел в неописуемый восторг.
Г и т л е р: Тогда, пожалуйста, передайте Муссолини, что я этого никогда не забуду.
П р и н ц: Слушаюсь.
Г и т л е р: Никогда! Никогда! Что бы ни случилось! Я готов заключить с ним совсем другое соглашение.
П р и н ц: Я сказал ему об этом.
Г и т л е р: Как только вопрос с Австрией будет решен, я готов идти с ним в огонь и в воду, куда угодно!
П р и н ц: Да, мой фюрер.
Г и т л е р: Слушайте! Я договорюсь с ним о чем угодно. Я уже осознаю всю опасность положения с военной точки зрения, в котором мы оказались бы, если бы были вовлечены в конфликт. Передайте ему, что я благодарю его от всего сердца. Никогда, никогда я не забуду этого!
П р и н ц: Слушаюсь, мой фюрер.
Г и т л е р: Я никогда не забуду этого, что бы ни случилось! Если ему понадобится моя помощь, если он попадет в беду, он может быть уверен, что я буду рядом с ним, что бы ни случилось! Даже если весь мир ополчится против него.
П р и н ц: Слушаюсь, мой фюрер.
Какие же шаги предприняли Англия, Франция и Лига Наций в этот критический момент, чтобы остановить агрессию Германии против мирной соседней страны? Да никаких. Франция в тот момент опять осталась без правительства. В четверг 10 марта Шотан и его кабинет подали в отставку. В пятницу 11 марта, когда Геринг диктовал Вене свои ультиматумы, в Париже не оказалось силы, способной предпринять какие-либо шаги. Французское правительство во главе с Леоном Блюмом было сформировано уже после объявления об аншлюсе.
А что же Англия? 20 февраля, через неделю после того как Шушниг капитулировал в Берхтесгадене, министр иностранных дел Великобритании Антони Иден подал в отставку в основном из-за того, что выступал против политики умиротворения Муссолини, проводимой премьером Чемберленом. Его место занял лорд Галифакс, и эту смену приветствовали в Берлине.
11 марта Риббентроп обедал на Даунинг-стрит с премьер-министром и членами его кабинета, когда посыльный министерства иностранных дел доставил Чемберлену срочные депеши о событиях в Вене. За несколько минут перед этим Чемберлен просил Риббентропа довести до Гитлера его «искреннее желание и твердое намерение улучшить германо-британские отношения». После получения тревожных новостей из Вены премьер удалился в свой кабинет, где прочитал германскому министру иностранных дел две телеграммы от британской миссии в Вене, в которых сообщалось об ультиматуме Гитлера. «Обсуждение, — докладывал Риббентроп Гитлеру, — проходило в напряженной атмосфере. Обычно спокойный лорд Галифакс был взволнован сильнее, чем Чемберлен, который внешне остался хладнокровным». Риббентроп выразил сомнение «в правдивости доклада». Это, казалось, вполне устроило английских хозяев, потому что «прощание было совершенно Дружеским, даже Галифакс успокоился».
Чемберлен прореагировал на сообщение из Вены: он поручил послу в Берлине Гендерсону направить исполняющему обязанности министра иностранных дел Нейрату ноту, предупреждающую, что если сообщения о германском ультиматуме правдивы, то «правительство его величества будет считать вправе выразить протест в самой резкой форме». Но формальный дипломатический протест, сделанный с таким опозданием, меньше всего беспокоил Гитлера. На следующий день, 12 марта, в то время, когда германские войска входили в Австрию, Нейрат послал высокомерный ответ, в котором заявлял, что австро-германские отношения касаются исключительно немецкого народа, а не британского правительства, и повторил ложь о том, что никакого ультиматума Австрии не предъявлялось, а войска были посланы в ответ на просьбу вновь сформированного австрийского правительства о неотложной помощи. Он обратил внимание британского посла на телеграмму, «которая уже опубликована в германской прессе».
По-настоящему вечером 11 марта Гитлера волновало одно — реакция Муссолини. Некоторое беспокойство вызывали также возможные шаги Чехословакии. Однако неутомимый Геринг быстро выяснил этот вопрос. Несмотря на то что он был очень занят, руководя по телефону переворотом в Вене, он нашел время съездить в «Хаус дер флигер», где около тысячи высокопоставленных официальных лиц и дипломатов приятно проводили время, слушая оркестр и солистов государственной оперы, созерцая выступление балета. Когда прибыл чешский министр (посланник) доктор Войтех Мастны, фельдмаршал немедленно отвел его в сторону и дал честное слово, что Чехословакии нечего опасаться Германии и что вступление войск рейха в Австрию — «не более чем семейное дело». Он сообщил также, что Гитлер намерен добиваться улучшения отношений с Прагой. В обмен на эти новости он просил гарантий, что чехи не проведут мобилизации. Доктор Мастны покинул прием, связался по телефону с министром иностранных дел, находившимся в Праге, после чего вернулся и объявил Герингу, что его страна не прибегнет к мобилизации, что она не намерена вмешиваться в события в Австрии. Геринг вздохнул с облегчением и повторил свои обещания, подкрепив их честным словом фюрера.
Вероятно, даже проницательному чешскому президенту Эдуарду Бенешу не хватило в тот вечер времени осознать, что конец Австрии означает и конец Чехословакии. Были в ту роковую субботу в Европе люди, которые полагали, что чешскому правительству не хватает дальновидности. Они отстаивали свою точку зрения: стратегическое положение Чехословакии ухудшится после оккупации нацистами Австрии — она окажется окруженной с трех сторон германскими войсками. Они считали также, что действия Чехословакии, предусматривающие оказание помощи Австрии, могут вовлечь в события Россию, Францию, Англию и Лигу Наций, а противостоять им Германия не в состоянии. Из этого следовало, что Чехословакии вечером 11 марта надо было действовать. Дальнейшие события, к описанию которых мы вскоре перейдем, полностью развенчивают эту точку зрения. Немного позднее двум крупным странам, являвшимся оплотом западной демократии, и Лиге Наций представилась лучшая возможность остановить Гитлера, но они ею не воспользовались. Как бы то ни было, в тот вечер Шушниг без промедления направил воззвание в Лондон, Париж, Прагу и Женеву. В своих мемуарах он пишет, что считал это пустой тратой времени. Президент Миклас в свою очередь полагал, как он рассказывал позднее, что австрийское правительство, которое незамедлительно информировало Париж и Лондон о германском ультиматуме, в течение всего вечера «вело разговоры» с французским и британским правительствами с целью выяснить их настроение.
Когда ближе к полуночи выяснилось, что они не настроены что-либо предпринимать, кроме как направлять пустые протесты, президент сдался. Он назначил Зейсс-Инкварта канцлером и принял представленный им список министров. «Меня предали и дома и за границей», — с горечью комментировал он.

 

В полдень 12 марта Геббельс прочитал по германскому и австрийскому радио напыщенное воззвание Гитлера. В нем фюрер оправдывал агрессию, как всегда, не говоря ни слова правды, и обещал, что народ Австрии выберет свое будущее путем «настоящего плебисцита». После этого Гитлер отправился на родину. Встречали его всюду торжественно. В каждой деревне, наспех украшенной по случаю его приезда, его ждали ликующие толпы. После полудня фюрер достиг первой цели своего путешествия — Линца, где он провел школьные годы. Здесь ему устроили восторженный прием, и Гитлер был глубоко тронут. На следующий день, после того как он послал Муссолини телеграмму со словами: «Я никогда этого не забуду!», он возложил венок на могилу своих родителей в Леондинге и вернулся в Линц, чтобы произнести речь:
«Когда много лет назад я покидал этот город, у меня была одна мечта, которая и сейчас в моем сердце. Вы можете представить, что я чувствую, если эта мечта по истечении многих лет осуществилась. И если однажды судьба принудила меня покинуть этот город, чтобы стать вождем рейха, то она же возложила на меня миссию. Этой миссией могло быть только присоединение моей любимой родины к германскому рейху. Я верил в это, я жил и боролся ради этого, и я считаю, что теперь эту миссию выполнил».
Вечером 12 марта Зейсс-Инкварт вместе с Гиммлером прилетел в Линц на встречу с Гитлером. На встрече Зейсс-Инкварт гордо заявил, что статья 88 Сен-Жерменского договора, закрепляющая независимость Австрии и делающая Лигу Наций гарантом этой независимости, отменена. Но Гитлеру, упивавшемуся восторгами толпы, этого казалось мало. Он срочно вызвал в Линц доктора Вильгельма Штукарта, заместителя министра внутренних дел Германии, в задачу которого, по словам его начальника — министра Фрика, входило составить проект закона о назначении Гитлера президентом Австрии. К удивлению искушенного юриста, Гитлер поручил ему, как он позднее показывал в Нюрнберге, «составить проект закона о полном аншлюсе».
Этот проект Штукарт представил новому австрийскому правительству в воскресенье 13 марта, когда должен был состояться плебисцит, назначенный Шушнигом. Президент Миклас, как мы знаем, отказался подписать его, но Зейсс-Инкварт, взявший на себя президентские полномочия, поставил свою подпись и поздно вечером вылетел в Линц, чтобы показать проект фюреру. Закон провозглашал конец Австрии. «Австрия — так начинался этот документ, — есть провинция Германского Рейха». Как вспоминал впоследствии Зейсс-Инкварт, Гитлер лил слезы умиления. В тот же день так называемый закон об аншлюсе был опубликован и подписан от имени германского правительства Гитлером, Герингом, Риббентропом, Фриком и Гессом. В соответствии с законом 10 апреля предстояло провести «свободный плебисцит с тайным голосованием», во время которого австрийцам предлагалось решить вопрос о «воссоединении Австрии с Германским Рейхом». Немцам рейха Гитлер 18 марта тоже объявил о плебисците по вопросу аншлюса. Он должен был пройти параллельно с новыми выборами в рейхстаг.
Гитлер отложил свое триумфальное появление в Вене, где он много лет влачил жалкое существование, до понедельника 14 марта. Сделать это пришлось по двум непредвиденным обстоятельствам. Несмотря на восторг австрийцев от перспективы увидеть Гитлера в своей столице, Гиммлер попросил еще один день для обеспечения необходимой безопасности. Он уже вплотную занялся арестами «неблагонадежных» — за несколько недель только в Вене их число достигло 79 тысяч. Кроме того, хваленые немецкие танки вышли из строя еще до того, как подошли к Вене. Йодль считал, что около 70 процентов машин застряло на дорогах от Зальцбурга и Пассау до Вены, хотя генерал Гудериан, командующий танковыми войсками, утверждал, что вышли из строя только 30 процентов машин. Как бы то ни было, Гитлер был взбешен. Он провел в Вене всего одну ночь, остановившись в гостинице «Империал».
И все-таки триумфальное возвращение в бывшую имперскую столицу, которая обрекла его в молодые года на нищенское существование, которая не поняла и не оценила его тогда и которая пышно встречала его теперь, не могло не поднять его настроения. Вездесущий Папен прилетел из Берлина в Вену на самолете, чтобы принять участие в торжествах. Он застал Гитлера на площади напротив Хофбурга, древнего дворца Габсбургов. «Могу только сказать, — писал позднее Папен, — что он был в экстазе».
В таком состоянии Гитлер пребывал в течение последующих четырех недель, колеся вдоль и поперек по Германии и Австрии и призывая население голосовать за аншлюс. В своих бесконечных речах он не забывал обливать грязью Шушнига и повторять затасканную ложь о том, как был произведен аншлюс. В своем выступлении в рейхстаге 18 марта он заявил, что Шушниг «нарушил слово», устроив «шумиху с плебисцитом», и добавил, что так мог вести себя «только ослепленный глупец». 25 марта во время выступления в Кенигсберге «шумиха с плебисцитом» превратилась в «нелепую комедию». Гитлер уверял, что были найдены письма, из которых ясно, что Шушниг намеренно затягивал, выдвигая все новые предложения, претворение в жизнь берхтесгаденского соглашения, пока не настанет «более благоприятный момент для того, чтобы настроить против Германии другие страны».
Кроме того, в Кенигсберге Гитлер ответил на нападки иностранных журналистов, обвинявших его в том, что он, использовав силу и обман, добился аншлюса, не дожидаясь плебисцита:
«Некоторые иностранные газеты заявляют, что мы коварно напали на Австрию. На это я могу сказать одно: даже умирая, они не перестанут лгать. За время своей политической борьбы я завоевал любовь своего народа. Но когда я пересек бывшую границу (с Австрией), я был встречен с такой любовью, какой раньше нигде не встречал. Мы пришли не как тираны, а как освободители…
Находясь под впечатлением от всего этого, я решил не ждать до 10 апреля, а осуществить объединение сразу…»
Иностранцам это казалось не слишком логичным, но на немцев произвело сильное впечатление. Заканчивая свою речь в рейхстаге, Гитлер дрожащим от волнения голосом сказал: «Народ Германии, дай мне еще четыре года, чтобы я смог использовать наше единство для всеобщего блага!» Эти слова были встречены такой овацией, которая не шла ни в какое сравнение с предыдущими триумфами Гитлера на этой трибуне.
9 апреля, накануне плебисцита, он завершил предвыборную кампанию в Вене. Человек, который когда-то бродил по этим улицам голодный и грязный, за четыре года завоевал в Германии власть, равную власти Гогенцоллернов, и теперь присоединил к ней власть Габсбургов. Его распирало от сознания своей божественной миссии.
«Я верю, что по воле Бога юношей покинул эту страну и уехал в рейх, который воспитал меня, сделал вождем нации и позволил вернуть свою родину в лоно рейха.
Существует высший порядок, а мы только его слуги. Когда 9 марта Шушниг нарушил свое слово, я вмиг понял, что это судьба. То, что произошло в последующие три дня, является воплощением предначертания провидения…
Я возношу хвалу Всевышнему, позволившему мне вернуться на родину, с тем чтобы я мог ввести ее в состав рейха. Пусть завтра каждый немец вспомнит об этом и смиренно преклонит голову перед Богом всемогущим, который за три недели сотворил для нас чудо!» Было ясно, что большинство австрийцев, которые 13 марта сказали бы «да» Шушнигу, 10 апреля скажут «да» Гитлеру. Многие из них искренне верили, что прочный союз с Германией, даже нацистской, желателен и неизбежен для Австрии, что Австрия, от которой в 1918 году отошли обширные славянские и венгерские территории, не сможет долго существовать сама по себе, что она способна выжить лишь в составе Германского Рейха. Кроме приверженцев подобной точки зрения были еще и ярые нацисты, число которых в стране непрерывно росло. В такой обстановке только очень смелый человек мог проголосовать «против».
Официальные данные были таковы: в Германии «за» проголосовало 99,08 процента жителей, в Австрии — 99,75 процента.

 

Итак, Австрия на время ушла с исторической арены. Мстительный австриец, присоединивший ее к Германии, изменил даже название страны. Древнее немецкое название Австрии — Остеррайх он заменил новым — Остмарк, но чиновники в Берлине вскоре перестали его использовать. Их больше устраивало слово «Gaue» (земля), что приблизительно соответствует историческому «Laender», таким, как Тироль, Зальцбург, Штирия и Каринтия. Вена стала просто одним из городов рейха, провинциальным центром. Бывший австриец, став диктатором, стер свою родину с политической карты, лишил ее некогда блистательную столицу последних остатков славы.
В течение первых недель поведение нацистов в Вене превзошло все, что я видел в Германии. Это была оргия садистов. Множество евреев ежедневно сдирали на улицах плакаты, которые так или иначе напоминали о Шушниге, чистили сточные канавы. В то время как они работали под присмотром ухмылявшихся штурмовиков, вокруг собиралась толпа, из которой постоянно слышались насмешки и издевательства. Евреев — и мужчин и женщин — хватали прямо на улицах и заставляли чистить общественные туалеты и отхожие места в казармах СА и СС. Десятки тысяч представителей этой национальности были брошены в тюрьмы. Их имущество оказалось конфисковано или разграблено. Из окна своей квартиры я видел, как эсэсовцы выносили серебро, гобелены, картины и другие ценности из особняка Ротшильда. Сам барон Луи де Ротшильд заплатил большой выкуп, чтобы покинуть Австрию, — его сталелитейные заводы были присоединены к заводам Германа Геринга. К началу войны приблизительно половина из 180 тысяч евреев, проживавших в Вене, смогла покинуть Австрию, оставив нацистам свое состояние.
Эту торговлю человеческой свободой контролировала специальная организация, созданная Гейдрихом под эгидой СС. Она носила название «Комиссия по еврейской эмиграции». Это было единственное учреждение, в котором евреи могли получить разрешение на выезд из страны. С момента возникновения комиссии ею руководил австрийский нацист, земляк Гитлера, Карл Адольф Эйхман. Из органа, занимающегося эмиграцией, комиссия в конце концов превратилась в орган, занимающийся их уничтожением. Ею было ликвидировано в общей сложности около четырех миллионов человек.
Гиммлер и Гейдрих, находясь в Австрии, тоже не теряли времени даром. В первые же недели после аншлюса ими был организован крупный концентрационный лагерь Маутхаузен, на левом берегу Дуная, недалеко от Энса, поскольку перевозить тысячи австрийцев в концентрационные лагеря Германии было довольно хлопотно. К моменту крушения Третьего Рейха в лагере содержались заключенные в основном неавстрийской национальности. Маутхаузену принадлежит сомнительный рекорд среди немецких концентрационных лагерей (за исключением лагерей смерти в Восточной Европе) по количеству официально зарегистрированных смертных казней — 35 318 за шесть с половиной лет существования.
Несмотря на гестаповский террор, который Гиммлер и Гейдрих учинили в Австрии после аншлюса, туда хлынули сотни тысяч немцев. Здесь они могли за марки заказать роскошный обед, что давно уже было недоступно в Германии, здесь можно было за весьма умеренную плату прекрасно отдохнуть среди живописных гор и озер. Немецкие промышленники и банкиры просто наводнили страну, за бесценок скупая заводы и фабрики, конфискованные у евреев или антифашистски настроенных лиц. Среди этой улыбающейся публики оказался и вездесущий доктор Шахт. Несмотря на разногласия с Гитлером, он все еще оставался министром без портфеля в кабинете и президентом Рейхсбанка. Он всемерно одобрял аншлюс, а в Австрию прибыл, чтобы от имени Рейхсбанка еще до плебисцита присоединить национальный банк. 21 марта он обратился с речью к служащим австрийского банка, в которой высмеял иностранную прессу, осуждавшую гитлеровские методы объединения. Шахту эти методы нравились. По его словам, аншлюс явился следствием бесчисленных предательств и актов жестокого насилия, которое другие государства применяли против Германии.
«Слава Богу!.. Адольф Гитлер соединил воедино германскую волю и германскую мысль! Он подкрепил это единство новым сильным вермахтом и придал внешнюю законченность внутреннему единству Австрии и Германии… Никто из нас не увидит светлого будущего, если не будет всей душой стоять на стороне Адольфа Гитлера… Рейхсбанк всегда будет только национал-социалистическим, иначе я отказываюсь им управлять».
После этого Шахт заставил сотрудников австрийского банка принести «клятву верности и повиновения фюреру».
«Мерзавцем будет тот, кто нарушит эту клятву!» — воскликнул доктор Шахт, на что аудитория отозвалась троекратным «Зиг хайль!»
Доктор Шушниг был арестован и подвергался настолько унизительному обращению, что трудно поверить, будто приказ об этом не был подписан самим Гитлером. С 12 марта по 28 мая Шушнига содержали под домашним арестом. В течение всего этого времени гестапо заботилось о том, чтобы он не спал, причем делало это самыми подлыми методами. Потом его перевели в штаб-квартиру гестапо, размещавшуюся в венской гостинице «Метрополь». Там его поместили в маленькую комнатушку на пятом этаже. В ней он провел последующие семнадцать месяцев. Его заставляли с помощью полотенца, выданного для личного пользования, наводить чистоту в комнатах эсэсовских охранников, мыть раковины, помойные ведра, унитазы. Он подвергался всякого рода глумлениям, которые придумывали гестаповцы. К 11 марта — первой годовщине своего падения — Шушниг потерял более двадцати килограммов веса, но эсэсовский врач докладывал, что он в отличном состоянии. О годах одиночного заключения, о жизни «среди живых мертвецов» в самых страшных немецких концлагерях — Дахау и Заксенхаузене, куда его перевели позднее, доктор Шушниг рассказал в своей книге «Реквием по Австрии».
Вскоре после ареста ему разрешили по доверенности вступить в брак с бывшей графиней Верой Чернин, чей брак был аннулирован церковным судом. В последний год войны ей позволили жить в концентрационном лагере вместе с Шушнигом и их сыном, родившимся в 1941 году. Просто чудо, как они сумели пережить кошмар концлагеря. К концу войны вместе с ними сидели и другие высокопоставленные жертвы гнева Гитлера: бывший премьер-министр Франции Леон Блюм с мадам Блюм, пастор Нимёллер, большое число генералов, принц Филип Гессенский, жену которого принцессу Мафальду, дочь короля Италии, эсэсовцы замучили в Бухенвальде в 1944 году — так Гитлер отомстил Виктору Эммануилу за то, что тот перешел на сторону союзников.
1 мая 1945 года группа высокопоставленных пленников была спешно вывезена из Дахау и отправлена на юг, в одну из деревень Тироля, расположенную высоко в горах, где их не могли освободить американцы, приближавшиеся с запада. Гестаповские офицеры показали Шушнигу список лиц, от которых по приказанию Гиммлера надлежало избавиться до того, как они попадут в руки союзников. Шушниг увидел свое аккуратно отпечатанное имя и имя своей жены. Душевные силы чуть не покинули его — столько пережить, чтобы погибнуть в последнюю минуту!
К счастью, 4 мая Шушниг смог записать в своем дневнике: «Сегодня днем, в два часа, тревога! Американцы! Американцы заняли гостиницу! Мы свободны!»

 

Без единого выстрела, пользуясь невмешательством Англии, Франции и России, чьи вооруженные силы могли одолеть Гитлера, он увеличил население рейха на семь миллионов человек и занял выгодную стратегическую позицию, необычайно важную для реализации его будущих планов. Он не только окружил Чехословакию своими войсками с трех сторон, но и получил возможность выйти в Юго-Восточную Европу через Вену. В качестве столицы Австро-Венгерской империи Вена являлась центром в системе торговли и коммуникаций Центральной и Юго-Восточной Европы. Теперь этот центр находился в его руках.
Вероятно, самым важным для Гитлера было убедиться, что Англия и Франция и пальцем не пошевелят, чтобы остановить его. 14 марта Чемберлен выступал в палате общин по поводу событий в Австрии. Германское посольство в Лондоне направляло в Берлин срочные телеграммы о ходе дебатов. Гитлеру особенно бояться было нечего. «Очевидно, — говорил Чемберлен, — что никто не смог бы предотвратить случившегося в Австрии, разве что наша страна вместе с другими странами была бы готова применить силу».
Гитлеру стало ясно, что британский премьер не хотел не только применять силу, но и договариваться с другими ведущими державами о сдерживании действий Германии в будущем. 17 марта правительство СССР предложило созвать международную конференцию под эгидой Лиги Наций или вне ее для обсуждения мер, которые могли бы предотвратить дальнейшую агрессию Гитлера. Чемберлен воспринял перспективу подобной встречи довольно холодно и 24 марта в палате общин публично отклонил это предложение. «Такие действия, — заявил он, — неизбежно приведут к тому, что усилится тенденция к образованию групп государств… что само по себе враждебно перспективам мира в Европе». Очевидно, он не придал значения оси Берлин — Рим и трехстороннему Антикоминтерновскому пакту (Германия, Италия и Япония) или не захотел его придавать.
В этом же выступлении Чемберлен огласил решение своего правительства, услышать которое Гитлеру было еще приятнее. Он не только резко отклонил предложение, по которому Британия гарантировала бы помощь Чехословакии в случае нападения на нее, но и отказался помогать Франции, если последней придется выполнить свои обязательства по франко-чешскому пакту. Такой прямолинейный ответ значительно упрощал задачу Гитлера. Теперь он знал, что Англия предпочтет наблюдать со стороны, как он будет расправляться с очередной жертвой. Если Англия отступила, не отступит ли и Франция? Из секретных бумаг, отражающих события последующих нескольких месяцев, видно, что он был в этом уверен.
После успешного аншлюса Гитлер не сомневался, что его генералы не станут ему мешать. Если какие-то сомнения у него и оставались, то они рассеялись после завершения дела Фрича.
Как известно, суд чести над генералом Фричем по обвинению его в гомосексуализме был внезапно приостановлен в день открытия, 10 марта, когда фельдмаршал Геринг и командующие сухопутными войсками и ВМС были срочно отозваны Гитлером для решения австрийского вопроса. Суд возобновил работу 17 марта, но в свете происшедших событий острой борьбы не ожидалось. Несколькими неделями ранее, когда военный суд выявил невероятные махинации Гиммлера и Гейдриха против Фрича, генералы были уверены, что не только добьются восстановления Фрича на его посту, но и так потрясут Третий Рейх, что это приведет к падению Адольфа Гитлера. Тщетные надежды! Как мы уже писали, 4 февраля Гитлер разбил эти надежды вдребезги, приняв на себя командование вооруженными силами, уволив Фрича и большинство генералов из его окружения. Теперь, после такого головокружительного успеха, когда он завоевал Австрию без единого выстрела, никто в Германии, даже старые генералы, не вспоминал о Фриче.
Надо отметить, что Фрича быстро оправдали. После угроз со стороны Геринга, который мог теперь выступать в роли справедливого судьи, шантажист Шмидт во всем признался и рассказал, что гестапо угрожало ему смертью (угроза эта через несколько дней была приведена в исполнение), если он не укажет на генерала фон Фрича, и что только схожесть имен Фрича и ротмистра фон Фриша, которого он, собственно говоря, и шантажировал на почве его пристрастия к гомосексуализму, позволила выдвинуть такое обвинение против генерала. Ни со стороны Фрича, ни со стороны армии не было предпринято попыток выявить истинную роль гестапо и лично Гиммлера и Гейдриха в фабрикации ложных обвинений. На второй день работы, 18 марта, суд вынес приговор: «Признать невиновным и оправдать».
Фрича оправдали, но на посту главнокомандующего не восстановили, а армия не вернула себе прежнюю относительную независимость. Поскольку суд проходил при закрытых дверях, широкая публика ничего о нем не знала, как не знала она и предмета обсуждения. 25 марта Гитлер послал Фричу телеграмму, в которой поздравил его «с выздоровлением», и все.
Отставленный генерал, отказавшийся публично обвинить Гиммлера, сделал теперь последний, и бесполезный, жест — он вызвал шефа гестапо на дуэль. Вызов, составленный по всем правилам офицерского кодекса чести генералом Беком, был передан генералу фон Рундштедту как самому старшему генералу в армии, чтобы он передал его главе СС. Рундштедт побоялся это сделать и проносил письмо в кармане несколько недель.
7 августа 1939 года, когда тучи войны уже сгущались, он писал своему старому другу: «Для меня нет места в Германии господина Гитлера — ни во время войны, ни во время мира. Я буду сопровождать свой полк, пусть даже в качестве мишени, потому что не могу оставаться дома».
Так он и поступил. 11 августа 1938 года ему было присвоено почетное звание полковника в его старом полку — 12-м артиллерийском. Шесть недель спустя стал мишенью для польского пулеметчика в пригороде осажденной Варшавы. Через четыре дня его со всеми почестями похоронили в Берлине.
Назад: Глава 10 Падение Бломберга, Фрича, Нейрата и Шахта
Дальше: Глава 12 Дорога на Мюнхен