Пока при дворе шли эти ученые споры, их начали затмевать сенсационные международные дела.

Умами Гаттинары, Шьевра и Карла начал овладевать вопрос о том, что будет с Германской империей. Диалог Ульриха фон Гуттена «Vadiscus» о тех бедах, в которые, по мнению автора, вовлекла Германию католическая церковь, стал перчаткой, дерзко брошенной в лицо Риму. Гуттен превозносил древнюю германскую свободу. 20 февраля 1520 года электоры Майнца и Саксонии написали Карлу, прося его немедленно прийти им на помощь. Если он не поторопится, разразится катастрофа, равной которой еще не было. В марте фон Гуттен призвал Карла V возглавить борьбу против гнета Рима.

В этом же году султан Сулейман I взошел на престол Османской империи, покончив с миролюбивой политикой своего отца Селима I, пределом амбиций которого было вторжение в Персию и Египет, – но не нападение на христианскую Империю. С тех пор Карл периодически воевал с турками, которые сами по себе зачастую действовали в союзе с Францией, что для остальной Европы было поводом для скандала. В то же время на западном Средиземноморье появился сильный враг – Барбаросса, беглый греческий пират (в 1516 году он захватил Алжир).

Гаттинара был решительно настроен обеспечить Карлу эффективное управление его огромными владениями. В начале 1520 года он написал очередное письмо императору (которым сейчас, естественно, был Карл), давая ему напутствующий совет: «Каждой из стран, которыми вы управляете, должно быть оставлено право управлять собой согласно их древним законам и обычаям. Каждая из стран так же должна устроить так, чтобы ее расходы не превышали доход». Но Гаттинара, кроме того, считал, что за состоянием королевских финансов должен следить генеральный контролер. О роли Империи в Индиях не было сказано ни слова.

23 января Карл и испанский двор переехали в Бургос. По пути в Калахорру, бывшую многие годы владениями Мендосы, секретарь Кобос призвал кортесы Кастилии собраться 20 марта в Сантьяго-де-Компостела. Королю, как обычно, требовались деньги. Почему Сантьяго? В основном, потому, что король пожелал быть поближе к Корунье, назначенной как его порт отбытия. Возможно, еще он хотел держаться подальше от таких слишком оживленных мест, как Бургос. Шьевр старался убедить муниципальные власти в Вальядолиде, независимо от кортесов, незамедлительно выделить королю деньги напрямую. Но город был охвачен смутой из-за толедских прокурадоров, которые прибыли туда и убеждали прислушивавшихся к ним коллег воспротивиться выделению любых новых субсидий, пока не будут выполнены их требования.

По Вальядолиду поползли слухи: быть может, король собирается в Корунью, чтобы навсегда оставить Испанию? Забил церковный колокол церкви Сан-Мигель, толпы людей высыпали на улицы в знак протеста. Король принял двух прокурадоров из Толедо, Алонсо Суареса и Педро Ласо, которые просили его выслушать их просьбы. Но Карл сказал, что ему необходимо немедленно отправиться в Тордесильяс, чтобы повидаться со своей матерью, Хуаной. Он хорошо знал, что Вальядолид был самым противоречивым в Испании городом. Шьевр, услышав шум толпы на улицах, потребовал уехать немедленно, под проливным дождем. Кто-то пытался остановить королевский побег, закрыв ворота. Но королевская гвардия, несмотря на свою малочисленность, разогнала собравшихся, и Карл вместе со Шьевром галопом преодолели пятнадцать миль до Тордесильяса, куда прибыли к концу дня. Королевский двор в итоге догнал их, застав короля потрясенным до глубины души, – почти так же, как его прапраправнук, король Людовик XIV, был потрясен Фрондой через сто тридцать лет.

Карл, снова повидавшись со своей скорбной матерью и передав ее в не самые заботливые руки своего кузена, маркиза Дениа, 9 марта покинул Тордесильяс и добрался до Галисии, остановившись в Вильяльпандо, бывшей крепости тамплиеров, где он снова встретился с некоторыми несговорчивыми представителями Толедо, к которым теперь присоединились прокурадоры из Саламанки. Их приняли епископ Руис де ла Мота и Гарсия де Падилья, секретарь короля Фердинанда, который с присущим ему умом сумел интригами добиться влияния на Карла. С 1518 года он подписывал документы касательно Индий и действовал как временный председатель малой группы чиновников, которые разбирались с имперскими делами в Совете Кастилии вместо епископа Фонсеки, находившегося в Корунье.

Руис де ла Мота сказал, что если толедцы не объяснят, в чем заключается их прошение, то их не примут. Они изложили часть своих требований: они желают, чтобы с их интересами считались, – извечное требование всех парламентариев. Епископ велел им вернуться к двум часам пополудни. Они вернулись и подали свои прошения.

Затем Руис де ла Мота сказал, что король уезжает в Бенавенте. Там их приняли вновь, но на этот раз они увидели только Антонио де Рохаса, архиепископа Гранады и председателя Совета королевства, и Падилью, который безапелляционно заявил им, чтобы они не вмешивались в дела короля. Они решили добраться до Сантьяго, куда монарх и двор явились 24 марта, после Тордесильяса ни разу не ночуя в одном и том же месте и повидав много «медвежьих углов» Галисии. Короля, двор и прокурадоров приветствовал епископ Алонсо, который, как и его отец и дед, был здесь архиепископом. Архиепископ устроил пир с рыбой, фруктами и другими деликатесами, которыми славилась Галисия.

Для большинства придворных казалось ошибкой проводить встречу в Сантьяго-де-Компостела, удаленном месте, где бывали только пилигримы. И все же ассамблея открылась, как и было запланировано, 1 апреля в часовне монастыря Сан-Франсиско – по слухам, основанного самим святым Франциском. Собрание было пестрым, поскольку среди прокурадоров было много друзей короля: Гарсиа Руис де ла Мота, брат епископа, Хуан Перес де Картахена из могущественной семьи конверсо, прибывший из Бургоса, королевский секретарь Кобос как один из двух представителей от Гранады. Хитроумный царедворец Эрнандо де Вега, вице-король Галисии в течение долгих лет, также был здесь, как и Гарсия де Падилья и Луис Сапата. Последний выполнял роль секретаря.

Здесь, в монастыре, епископ Руис де ла Мота произнес впечатляющую речь, излагавшую имперскую идею. Она скорее всего была написана королевским доктором, гением из Милана, Людовиком Марлиано, лучшим другом Гаттинары. Петер Мартир называл его «половиной души Гаттинары». Именно он придумал для Карла девиз «Plus Ultra» и в качестве вознаграждения (во всяком случае, так говорилось) получил две испанские епархии – Ту й и Сьюдад-Родриго. Первый был одним из самых красивых пограничных городов. Карл, по словам Руиса де ла Мота, был больше королем, чем любой другой монарх когда бы то ни было, потому что у него было больше царств – даже если «Кастилия была опорой, защитой и силой, стоявшей за всеми остальными».

Он напомнил, что в далеком прошлом Испания была колыбелью римских императоров – например Траяна, Адриана и Феодосия. Теперь Римская империя снова искала себе короля и императора в Испании. Однако «садом его наслаждений, его крепостью, его военным станом, его сокровищем и мечом будет его испанское наследство». Руис де ла Мота был одним из тех, кто сделал все возможное для того, чтобы Карл выучил испанский. Это, несомненно, было хорошим выбором, ибо «никто не владел этим языком с такой легкостью и изяществом».

После этого слово взял Карл. Его речь была, вероятно, записана Гаттинарой. Он сказал:

«Наконец империя была доверена мне по единодушному согласию Германии – и, надеюсь, по воле и указанию Господа. Ибо воистину ошибается тот, кто считает, что всемирная империя может стать уделом кого бы то ни было вследствие людских деяний, богатства, незаконного выбора или хитрости. Ибо империя исходит лишь от Бога. И никогда я не взял бы на себя сам столь великое бремя. Ибо я вполне удовлетворился бы Испанской империей с ее Балеарскими островами, Сардинией, Сицилианским королевством и большой частью Италии, Германии и Франции и иным, смею сказать, золотоносным миром. Но ныне необходимость влечет меня на мой новый путь. Решение сие принято с должным уважением к религии, чьи враги столь умножились, что спокойствие государства, достоинство Испании, благосостояние моих царств не позволяют мне мириться с такой угрозой. Все это вряд ли сможет существовать или продолжать благоденствовать, пока я не свяжу Испанию с Германией и не добавлю титула цезаря к титулу испанского короля».

Затем Карл сделал два обещания: во-первых, пусть ему и надо было отправляться в Германию, он обещал вернуться в Испанию в течение трех лет; во-вторых, он не станет более назначать иностранцев на испанские посты. Он добавил, что согласен со всем, сказанным Руисом де ла Мота.

Прокурадоры Саламанки с интересом слушали эти высокопарные речи – но у них были свои, менее возвышенные требования. Они не хотели, чтобы иностранец вроде Гаттинары председательствовал в кортесах Сантьяго, ровно так же, как Ле Соваж в Вальядолиде. Прокурадоры отказались присягать королю до тех пор, пока их прошения не будут удовлетворены. Затем их отпустили. Педро Ласо из Саламанки утверждал, что король должен прислушаться к протестам городов, в то время как дворяне Галисии начали просыпаться от своей длительной летаргии, требуя, чтобы и их города могли направлять прокурадоров в кортесы Кастилии. Почему в них должны быть лишь представители нескольких кастильских, а Сантьяго и Коруньи – нет?

Шьевр отправил Кобоса и Хуана Рамиреса, секретаря Совета королевства, туда, где поселились люди из Толедо, дабы сказать, что король велел им покинуть Сантьаго. Возглавляемые Алонсо Ортисом, они явились к Шьевру, который согласился на компромисс: они удалятся в Эль-Падрон, в двенадцати милях западней Сантьяго, в город, в котором тело Иакова было вынесено на берег реки Улья в его каменном гробу. Но король по-прежнему отказывался принимать их. Вместо этого он на Страстной неделе удалился в монастырь Сан-Лоренсо.

Ортис продолжал давить на Шьевра, Сапату и Кобоса. Споры продолжались. Кобос, непонятно почему будучи представителем Гранады, настаивал на щедрых субсидиях Короне. Гаттинара в более поздних мемуарах утверждал, что он выступал против требования Карлом денег на поездку в Германию, – но записи свидетельствуют о том, что канцлер несколько раз высказывался в пользу этого. Это не значит, что великий пьемонтец хоть немного стеснялся давить на испанских слушателей.

После Пасхи двор покинул Сантьяго, направившись в Ла-Корунью. Карл приказал кортесам, то есть прокурадорам, следовать за ним к этому порту, расположенному неподалеку на обеих сторонах изящного полуострова. На восточной стороне была хорошая гавань, и план заключался в том, что король отправится оттуда в северную часть своей империи кратким путем, нанеся по пути дипломатический визит в Англию. В перерыве между встречами в двух городах Галисии придворные Карла убедили большинство прокурадоров поддержать выделение субсидий. Сам король провел большую часть своих последних дней перед отправкой в Северную Европу за обсуждением дел Индий. Таким образом, 17 мая 1520 года Карл восстановил Диего Колона в должности губернатора Индий без четкого ограничения его власти, поскольку он должен был стать губернатором и, в конечном счете, вице-королем острова Эспаньола, а также всех прочих островов, которые адмирал Колумб открыл в тех морях.

Это означало, что Диего не только вернет себе острова Карибского архипелага, Кубу, Ямайку и Пуэрто-Рико вместе с Эспаньолой, но еще и получит северное побережье Южной Америки от Ориноко до Гондураса, которое его отец посещал в своих третьем и четвертом путешествиях в 1489 и 1502 годах. Этот указ, казалось, покончит с бесконтрольной независимостью Кубы, Ямайки и Пуэрто-Рико, возникшей вследствие прежних назначений в качестве вице-губернаторов Веласкеса, Экскивеля и Понсе. Но в действительности ничего не менялось. Вице-губернаторы станут проконсулами на местах, а Диего Колон будет представлять собой лишь удаленный суд высшей инстанции.

Диего была сделана еще одна уступка: против него не будут проводить расследование, когда он отойдет от должности. Но он все равно подлежал проверкам комиссаров, что по сути дела было тем же расследованием, только под другим названием.

Указ от 14 мая касательно Диего Колона был весьма обстоятельным. Он был подписан Гаттинарой, Кобосом, Руисом де ла Мота, Луисом Сапатой и доктором Хосе – новым летрадо из Каталонии. В него входил пункт 12, который словно бы был написан Лас Касасом. Там утверждалось, что Господь сотворил индейцев свободными людьми, а не чьей-либо собственностью. Они не были обязаны служить испанцам. Пункт 13 тоже был определенно положительным, поскольку в нем король и его советники чудесным образом соглашались в том, что «индейцы – свободные люди, требующие соответствующего отношения, и которых нужно крестить так, как это велел Христос».

Диего Колон к тому времени де-факто заключил союз с Лас Касасом, таким образом гарантировав себе возможность трудиться ради обращения индейцев на материке в христианство. Еще по одному соглашению дон Диего получал десятую часть от всего золота, серебра, жемчуга и других ценных камней, а также всех остальных продуктов, найденных в Индиях. Еще один пункт, 22-й, утверждал, что основание новых городов и муниципалитетов не может осуществляться без согласия Диего. Империя может быть и будет строиться свободными людьми для свободных людей, но свобода их действий будет ограничена законами Кастилии.

Кардинал Адриан, которого было не слышно и не видно в течение долгих месяцев, теперь вдруг – вопреки логике – был назначен регентом Испании в грядущее отсутствие монарха. Это было дело Шьевра. Адриан произнес торжественную и ученую речь, в которой он сказал, что «по естественным причинам, по праву священного закона и согласно трудам святых отцов, по мирским и церковным законам, индейцам нужно подавать знание о Боге мирными способами, а не мусульманскими методами» – то есть не силой. Лас Касас считал, что этот закон поможет ему продолжать осуществлять свои планы колонизации.

Территории, которые теперь, по мнению Лас Касаса, были в его распоряжении для особого развития, простирались от Санта-Марии до Парии, то есть это была большая часть побережья нынешней Колумбии и все побережье Венесуэлы. Ему не дали монополии на добычу жемчуга, о которой он решил просить сейчас. Добыча жемчуга, равно как и все насильственные действия против индейцев в Южной Америке, были запрещены. Лас Касас вновь просил освободить и доставить домой индейцев, которые были захвачены в прошлом в любой части этой территории и сейчас были рабами на Эспаньоле.

В свою очередь, Лас Касас обещал замирить и обратить в христианство подвластных ему индейцев и собрать их в городах, и тогда через два года король может получить десятки тысяч новых подданных, платящих налоги. Лас Касас обязался платить Короне налог в размере 5,625 миллиона мараведи по прошествии третьего года, 11,25 миллиона после шестого и 22,5 миллиона – после десятого.

Пятьдесят испанцев, рыцарей Золотой Шпоры, которые должны были претворить в жизнь эти прекрасные мечты и стать опорой этой операции, должны были, по словам Лас Касаса, быть «скромными, способными идти на компромисс, делать сию добрую работу по душевному благородству, а не из корысти – хотя им не возбраняется, конечно, искать законные пути для собственного обогащения». Но таких «скромных» людей в Индиях XVI века сложно было найти.

Король также велел губернатору Эспаньолы, Фигероа, дать индейцам их свободу «со всей разумной поспешностью». Он должен был начать с тех, кто был отобран у неместных энкомьендерос. Индейцы, оставшиеся без хозяина после смерти их энкомьендерос, также подлежали освобождению. Некоторые «хорошие испанцы» должны были поселиться среди индейцев, дабы научить их жить. Освобожденные индейцы будут обеспечены едой и инструментами до тех пор, как сами научатся собирать урожай. В каждое поселение будет назначен священник и управляющий. Фигероа искал индейцев, которые хотели и могли жить в этих поселениях, невзирая на недовольство своих энкомьендерос. Такие же преобразования должен был осуществить севильянец Антонио де ла Гама, недавно назначенный судьей в Пуэрто-Рико.

Другое решение казалось менее важным в то время – но в долговременной перспективе оно оказалось более значительным, чем все прочее, согласованное в Корунье в те майские дни 1520 года. Предыдущей осенью в Севилью из Индий прибыли двое испанских конкистадоров, один из Саламанки – Франсиско де Монтехо, второй из Медельина в Эстремадуре – Алонсо Фернандес Портокарреро. Монтехо впервые побывал в Индиях в 1514 году с Педрариасом, а Фернандес Портокарреро отправился на Кубу в 1516 году. В 1518 году они ходили вместе с Эрнаном Кортесом на запад. Затем, по приказу Кортеса, они вернулись из Вера-Крус через Флориду, под предводительством прославленного лоцмана Аламиноса, ветерана четвертого плавания Колумба, а также экспедиции Понсе де Леона во Флориду.

Монтехо поначалу казался другом Диего Веласкеса, но стал беспрекословным сторонником Кортеса, остаток жизни он посвятит будущему Новой Испании. Фернандес Портокарреро был кузеном графа Медельина, города, в котором он родился. Таким образом, он был, вероятно, старым другом Кортеса. Его мать приходилась сестрой Алонсо де Сеспедесу, судье Лас-Градас в Севилье, что было очень полезной связью (к тому же связью с конверсо).

Эти люди, включая Аламиноса, привезли в Испанию замечательные новости и сокровища, а также несколько индейских рабов с территорий, на которых, согласно их донесениям, Кортес вместе с шестью сотнями человек строил новую колонию. Кортес, похоже, был осужден за мятеж губернатором Веласкесом, который написал о его произволе епископу Фонсеке и другим в Испании. Фонсека пожелал арестовать и, возможно, казнить двух людей, которые так нагло явились в качестве «прокурадоров» Кортеса (формально – как представители города, который он основал на Карибских островах, Вера-Крус).

Епископ Руис де ла Мота и Кобос, оба люди консервативные, но не всегда осторожные, считали, что двору нужно подождать и увидеть, чем разрешится конфликт между Кортесом и Веласкесом. Они, как и их коллеги, были потрясены сокровищами, которые прислал Кортес; не следует забывать, что сам король в своей речи в Сантьяго несколько недель назад называл эти территории «новыми золотыми землями». Так называемые прокурадоры Кортеса путешествовали вместе с королевским двором всю зиму и весну, и сокровища, которые они привезли с собой, показывали не только в Севилье, но еще и в Тордесильясе. Золото держали в Каса де Контратасьон. Гордостью этой выставки были два больших, изысканно обработанных «колеса» из дерева, покрытых серебром и золотом. Это были подарки мексиканского монарха Монтесумы Кортесу.

Индейцы, которых конкистадоры привезли с собой, также были представлены двору, и король лично вынужден был вмешаться, чтобы их одели как должно для кастильской зимы. Монтехо и Портокарреро сопровождал Мартин Кортес, отец Эрнана, воевавший еще с Гранадой (и участвовавший в гражданской войне между Ла Бельтранехой и Изабеллой), в то время как его кузен, Франсиско Нуньес, юрист из Саламанки, устроил встречу посланников Кортеса с влиятельным членом Совета Кастилии, Лоренсо Галиндесом де Карвахалем, дальним родственником Мартина Кортеса. Эта встреча была второй по важности в жизни Карвахаля после его беседы с королем Фердинандом Католиком у его смертного одра.

30 апреля Совет королевства обсуждал просьбы этих посланников. Они просили всего лишь разрешения для Кортеса продолжить экспедицию без обязательств перед губернатором Веласкесом. На обсуждении присутствовали кардинал Адриан, Гаттинара, Эрнандо де Вега, Антонио де Рохас, архиепископ Гранады, Фонсека и фламандец Каронделе вместе с такими государственными служащими, как Диего Бельтран, Сапата, Франсиско де Агирре и Гарсия де Падилья. Галиндес де Карвахаль тоже присутствовал, как минимум, при части дискуссии. Если Совет и не был расположен к Кортесу, то хотя бы не был и настроен враждебно. И хотя он не принимал решения по основному вопросу, но позволил отцу Кортеса и его друзьям получить из Каса де Контратасьон в Севилье 4,5 миллиона мараведи на их расходы. Самого Кортеса не хвалили. Но его также и не обвиняли – и потому его друзья чувствовали, что одержали великую победу.

19 мая 1520 года королевские кормчие в Корунье объявили, что поднялся попутный ветер для плавания в Англию. Король, королева Жермена и ее новый муж (маркиз Бранденбургский), пфальцграф Фридрих, герцог Альба и его сын Вильяфранка, отправились в эту северную страну в сопровождении знати и придворных – таких как маркиз Агилар, Диего де Гевара, Хуан де Суньига, Галиндес де Карвахаль, Руис де ла Мота, Гарсия Падилья, Манрике, Кобос и, конечно, Гаттинара и Шьевр. «Под громкие звуки рожков и флейт, с великой радостью [королевский двор] поднял якорь и отправился в путь» в Англию и Германию на сотне кораблей, подготовленных Фонсекой с помощью Лопеса де Рекальде.

А позади, в Испании, оставался «обремененный теперь скорбью и неудачами» новый Совет королевства, возглавляемый, как и прежде, архиепископом Рохасом Гранадским. В состав его входили вечный придворный Фернандо де Вега, вице-король Галисии, епископ Фонсека, его брат генерал Антонио де Фонсека и казначей Франсиско де Варгас, в то время как Совет Арагона возглавлял Хуан, архиепископ Сарагосы (бастард и наследник также незаконнорожденного архиепископа дона Алонсо, ныне покойного), а валенсийский – Диего де Мендоса, граф Мелито, признанный бастард кардинала Мендосы.

Фонсека и Сапата выступали как представители Индий вместе с Варгасом, Педро де лос Кобосом (кузеном Франсиско), нотариусом Хуаном де Самано и итальянским придворным, Петером Мартиром, который много беседовал с людьми, побывавшими в Индиях ради того, чтобы приукрасить свои блестящие письма в Рим. Он нравился Фонсеке. «Епископ Бургосский, в котором я абсолютно уверен, был со мной очень любезен», – писал Мартир в сентябре 1518-го. Можно ли уже было назвать этих людей Советом Индий, даже сейчас нельзя сказать с полной уверенностью. Они определенно действовали как подкомитет Совета королевства. Но им, как и всем прочим королевским комитетам, вскоре придется столкнуться с беспрецедентными потрясениями и даже оказаться на грани краха.