Книга седьмая
Карл: король и император

Заносчивые фламандцы, крутившиеся возле молодого короля Карла, надеялись, что со смертью старого кардинала исчезнут все препятствия на их пути к власти. На самом же деле рухнул краеугольный камень, на котором держалась власть в Кастилии. Ни Карл, ни фламандцы не сожалели о смерти Сиснероса – однако именно за восемнадцать месяцев его регентства возникла возможность спокойной передачи власти новому молодому монарху-иностранцу. Прибытие в Испанию такого количества уроженцев Северной Европы показалось многим жителям катастрофой вследствие прекращения отечественной королевской династии. Но Карл, несмотря на его новых советников и дружбу с Фландрией и Бургундией, сумел ввести Испанию в общее русло европейской цивилизации Ренессанса. Да, многие фламандцы были алчными взяточниками. Однако другие были людьми великодушными, непредубежденными, дружелюбными и культурными.

12 ноября 1517 года, через четыре дня после смерти кардинала, Карл и его придворные покинули его мать, Хуану, в Тордесильясе и направились в Мохадос – деревушку в восемнадцати милях к югу от Вальядолида. Там они встретились уже не с Сиснеросом, а с инфантом Фердинандом, «вечным младшим братом», который всегда вел себя безупречно, даже когда Карл опасался обратного. Шьевр так же впервые встретился с Советом королевства – архиепископом Рохасом, его невозмутимым председателем; епископом Фонсекой, «министром Индий»; образованным и хитрым эстремадурцем Лоренсо Галиндесом де Карвахалем; «El Rey Chiquito» Луисом Сапатой и «серым казначеем» Франсиско Варгасом.

Шьевр сделал то, чего они хотели: подтвердил их полномочия. Переводчиком с французского на испанский скорее всего был Кобос. Необходимость подтверждения их полномочий Шьевром, наверное, казалась курьезом для некоторых из этих испанских чиновников. Однако они были верны монархии. Они не могли себе представить какое-либо иное правление, кроме королевского. Скорее всего они одобрили передвижение нового королевского двора в иеронимитский монастырь в Аброхо к югу от Вальядолида, пока сам город готовился к торжественной встрече короля. В конце концов, «католические короли», которые и создали ту форму монархии, которой сами так восхищались, любили находиться в Эль-Аброхо почти так же, как и в Ла-Мехораде.

Карл прибыл в Вальядолид, неофициальную столицу Кастилии, во главе праздничной процессии 18 ноября 1517 года. Он расположился во дворце Бернардино Пиментеля, кузена графа Бенавенте, рядом с церковью Сан-Пабло де Корредера. Большая часть остальных придворных расположилась в близлежащих домах графа Рибадавии, дворянина из Галисии. За встречей последовали турниры, пиры, танцы, состязание по метанию копий и шуточный судебный процесс в канцелярии, где две группы адвокатов состязались друг с другом перед лицом короля. Карл узнал, что в Кастилии закон может быть не только призванием, но и развлечением. Все было устроено как театральное представление.

Фрай Бартоломе де Лас Касас и доминиканец фрай Рехинальдо де Монтесинос также прибыли в Вальядолид – не столь торжественно, но с решимостью в сердце. Фрай Рехинальдо предполагался Лас Касасом в качестве альтернативы иеронимитским священникам, управлявшим империей. Они с Лас Касасом немедленно вновь прибыли ко двору, снова опираясь на содействие секретаря Сапаты. Последний был одним из членов Совета королевства; ни разу не видев ни одного индейца, был уверен в том, что такие люди не способны принять веру. Однако он, как и многие другие, был очарован красноречием Лас Касаса и, похоже, простил фрая Рехинальдо за то, что он настаивал на том, что его, Сапаты, взгляд на индейцев был фактически ересью.

И фрай Бартоломе, и фрай Рехинальдо присутствовали 11 декабря на встрече с членами Совета королевства, которых заботили Индии. Присутствовали Фонсека, Сапата, Конхильос и Галиндес де Карвахаль. Двое защитников индейцев представили меморандум, главной целью которого было повторение заявления, что «индейцы – свободные люди», как было постановлено в Вальядолиде в 1513 году. Они предлагали, чтобы Эспаньола и другие испанские колонии были воссозданы заново с индейскими поселками, в которых было бы как минимум десять христианских (испанских) семей и шестьдесят индейцев. Испанская территория Индий была бы разделена на провинции. Два «ревизора» и страж порядка (альгвасил) посещали бы каждый город раз в год. С рабами, будь то чернокожие или индейцы, нужно обращаться хорошо. Они могли жениться, если получали одобрение своих хозяев. Данные предложения были плодом взаимного труда фрая Рехинальдо де Монтесиноса и Лас Касаса. На обоих, возможно, повлияли пересказы идей Томаса Мора, чья «Утопия» была опубликована в Англии годом ранее и, возможно, была доступна на английском языке в библиотеке Сан-Грегорио в Вальядолиде. А может быть, их впечатлил Платон, который повлиял на Мора? Так или иначе, мы видим «утопическую» схему развития испанского Нового Света, героически выдвинутую двумя красноречивыми священниками.

Впрочем, многого они этим не добились. Как писал Лас Касас:

«Король был совсем новичком и передал все управление Кастилией и Арагоном фламандцам, которые не знали, кто в Испании имеет вес, а кто – нет. Они никому не доверяли, боясь, что им предоставят ложную информацию. Множество государственных дел застопорилось – в особенности те, что касались Индий, которые находились далеко и не были столь хорошо известны».

К декабрю 1517 года правление Индиями было передано от Фонсеки Шьевру, а затем – канцлеру герцогства Бургундия Жану ле Соважу. Шьевр был умным человеком. Какое-то шестое чувство подсказывало ему, что суждение Фонсеки порой было узким и действовал он порой в собственных интересах. Ле Соваж происходил из семьи мелких дворян, зависевших от Шьевра. Он был настоящим носителем профранцузских идей последнего. Однако у него были свои ограничения: профессор Хименес Фернандес считал его «архетипом современного государственного чиновника, слепым проводником абсолютного государственного контроля, который со всей своей неподкупностью был гораздо более опасен, чем старомодные скользкие аморальные индивидуалисты». Однако Лас Касас считал его «великолепным человеком, очень рассудительным, способным вести почти любые переговоры и имевшим высокие полномочия и прекрасный характер; его вполне можно было представить римским сенатором» – последнее, по меркам Лас Касаса, было высочайшим комплиментом. Лас Касас и фрай Рехинальдо определенно были ему рады и посылали ему множество писем на латыни, которую они все хорошо знали.

Первый документ, касавшийся Индий, чуткий Соваж получил в конце 1517 года, после прочтения меморандума Монтесиноса и Лас Касаса. Это было «мнение» поселенцев, которое скорее всего было составлено Хилем Гонсалесом Давилой, бывшим казначеем Эспаньолы, однако подписано оно было некоторыми «индианос» (этим словом называли тех, кто сделал в Индиях состояние и вернулся домой), в то время находившимися в Испании. Темой документа являлось то, что «индейцы не способны жить самостоятельно». Единственные, кто дурно обращается с индейцами – чернь и крестьяне (из Испании), у которых нет добродетелей. Если король хочет изменить обращение с индейцами, то расходы превысят выгоды.

В сокращении численности индейцев Эспаньолы были повинны четыре вещи, говорили индианос: во-первых, постоянная смена губернаторов; во-вторых, переселение индейцев из одного места в другое; в-третьих, судебные тяжбы между поселенцами; и в-четвертых, слух о том, что в Индиях гораздо больше золота, чем на самом деле. Последствием этого было прибытие слишком большого количества белых испанцев в Эспаньолу. Одним из решений данной проблемы мог стать «ввоз или разрешение привести побольше чернокожих из Кастилии». Данная идея продвигалась в качестве национального интереса Кастилии.

Это «мнение» также, похоже, касалось будущего того, что впоследствии станет Новой Испанией или «Мексикой»: «Если Ваше Высочество позволит населению ныне населенных островов поредеть, то это будет большой потерей, но в результате новых экспедиций будут обнаружены другие, гораздо более богатые и хорошие острова».

Это было намеком на первую экспедицию от Кубы к Юкатану под предводительством Франсиско Эрнандеса де Кордовы, который вернулся на Кубу через Флориду весной 1517 года. Эрнандес де Кордова был смертельно ранен в стычке с индейцами майя, однако он повидал множество интересных вещей, включая самую интересную из всех – золотые украшения.

На следующий год Хуан де Грихальва, племянник губернатора Диего Веласкеса, который несколькими месяцами ранее сопровождал Хуана Боно де Куэхо на остров Тринидад в охоте за рабами, покинул Кубу во второй раз с экспедицией из четырех кораблей. Всего у Грихальвы было две сотни человек. Они отсутствовали всего лишь пару месяцев. В июне один из капитанов, обаятельный Педро де Альварадо, отплыл домой на Кубу. В конечном счете, и сам Грихальва решил вернуться. Это путешествие описывается в главе 34. Но стоит упомянуть, что эти экспедиции были предприняты в 1518 году, в первый год правления Карла в Испании.

В феврале 1518 года, когда Грихальва готовился к своему путешествию, несколько испанцев (например, Франсиско де Лисаур, который стал советником по Индиям для другого придворного, Шарля де Лаксао) убедили мажордома Карла, Лорана де Горрево, просить короля о милости. А конкретно – о монополии на торговлю с новым островом, который Эрнандес де Кордова только что открыл, то есть с Юкатаном, который он хотел колонизировать вместе с фламандцами.

Однако этому не суждено было случиться. Возможно, король и дал бы Горрево такую возможность. Горрево был верным другом семьи Карла. Однако отдавать новую землю, размера и ценности которой не знаешь, было уж слишком. Горрево еще не раз пытался выйти на испанский рынок. Те, кто видел особняк XV века в Бурк-ан-Брессе, принадлежавший его семье, наверняка поражаются размаху его деятельности. Горрево был другом эрцгерцогини Маргариты еще с тех пор, когда она была супругой герцога Филибера Савойского, у которого он был главным управителем. Она уже велела построить церковь в стиле пламенеющей готики, не уступающую многим фламандским церквям, с бургундской черепичной кровлей. Построена церковь была в Бру, под Бурком, в Брессе, который был частью ее приданого. Она управляла герцогством из Мехелена – в память своего счастливого брака, а Горрево как губернатор провинции помогал ей деньгами и поддержкой на местах. Красивые гробницы из мрамора и алебастра для нее самой, ее мужа и ее свекрови были созданы фламандцем Жаном Перреалем и немцем Конрадом Мейтом, который не так давно изваял знаменитый бюст самого Карла. Рядом с новой церковью должен был находиться августинский монастырь.

Брат Горрево, Луи, также был назначен Маргаритой как первый (и единственный) епископ Бурка. У Горрево были свои часовня и склеп в церкви. Витраж, посвященный святому Фоме, – на котором мы можем видеть этого успешного администратора коленопреклоненным, – увековечил память о нем и его двух женах, но его гробница была уничтожена во время Французской революции радикалами, которые, наверное, даже не знали, кто такой Горрево. Он часто писал Маргарите, рассказывая ей о том, что он видел, и о своих делах. Его описание одежды знати во время провозглашения Карла в Вальядолиде понравилось бы любому обозревателю моды.

Остальными вовлеченными в дискуссию об Индиях примерно с января 1518 года были Сапата, Адриан и Фонсека, которые вместе с Соважем подписали приказ чиновникам Каса де Контратасьон не позволять кому-либо отправляться в Индии, пока «Я [король] не напишу вам, что нужно сделать». Из-за конфликта мнений по поводу того, что действительно необходимо было сделать, ле Соваж попросил Хуана де Самано, одного из секретарей, работавших с Конхильосом (и который, естественно, получал некоторую прибыль на Кубе), составить краткое изложение всех мнений, что тот и сделал. По этому поводу Лас Касас, конечно же, написал еще один меморандум, сказав: «Ничто так не убивает индейцев, как тоска, которая их охватывает в плену и рабстве, а также дурное обращение, включая похищение их женщин и детей, а также сверхурочная работа и недоедание». Лас Касас говорил, что каждый год похищаются и доставляются на Эспаньолу семь-восемь тысяч индейцев. Как мы знаем, он никогда особо не был точен с цифрами, но он добавлял, что «Их Высочества должны благосклонно позволить поселенцам привозить столько черных рабов, сколько поселенцы пожелают». То, что идеи Лас Касаса вообще принимались во внимание ле Соважем, просто выводило индианос Вальядолида из себя. Вместе они написали «петицию», в которой всячески нападали на Лас Касаса, называя его неблагоразумным человеком. Но стоит заметить, что он вполне себе обдумывал идею африканского рабства.

У епископа Фонсеки тоже было свое мнение. Он был категорически против освобождения индейцев. Как и Лопес де Рекальде из Каса де Контратасьон, Фонсека считал, что необходимо назначить единого комиссара для управления Индиями. Он был согласен с тем, что «индейцы, принадлежащие Короне, самому Фонсеке, Диего Колону и судьям, должны быть отпущены на свободу». Однако те, кто принадлежал энкомьендам, должны были остаться в рабстве. Торговля индейцами с других островов и с материка должна быть узаконена, считал епископ. Свое мнение передали и настоятели. 18 января 1518 года, через год с небольшим после прибытия в Санто-Доминго, они написали, что пытались селить индейцев в городках по четыреста-пятьсот человек, велев им самим обрабатывать свои поля и ухаживать за скотом (новый курс). Им также было позволено охотиться и ловить рыбу. Настоятели добавляли, что они поддержали постройку еще трех сахарных мануфактур, и завершали свое обращение новой просьбой – дабы новый король «дал бы нам средства, чтобы отправиться на поиск черных рабов с островов Кабо-Верде и побережья Гвинеи». Неужели суда, которые в то время направлялись в залив Пария за рабами, не могли отправиться в Гвинею? Данная просьба показывает, что настоятели не особо понимали в морском деле, поскольку это путешествие шло бы против ветра. Однако это показывает, насколько укоренилась идея ввоза рабов из Африки.

Не только настоятели писали из Индий: судья резиденсии, сеговианец Алонсо Суасо, 22 января 1518 года написал королю, что состояние туземцев, когда он прибыл годом ранее, было похоже на «состояние человека на предсмертном одре, которого уже оставили доктора со свечой в руках». Суасо призывал, чтобы из Испании прибывали супружеские пары, ибо это породит настоящую любовь к земле: «На данный момент двое из трех конкистадоров не имеют жен (если у них они вообще были) и у них нет здесь настоящего дома». Нужно было основывать хозяйства на месте обезлюдевших городков возле копей. Необходимо было разрешить беспрепятственную иммиграцию – единственным условием должно было стать христианство. Суасо хотел, чтобы торговля в Индиях была открыта для всех, кто этого желал. Его описание Эспаньолы походило на описание рая, где можно было выращивать сахар, хлопок, бобовые, восточные пряности и дикую корицу. Однако для этого была необходима надежная рабочая сила. Все проблемы Эспаньолы, как считал Суасо, заключались в алчности колонистов. Он хотел, чтобы управление вернули Диего Колону, а также чтобы были смещены остальные чиновники, в особенности Мигель де Пасамонте, которого он считал продажным.

Почва Эспаньолы была лучшей в мире; там было не слишком жарко и не слишком холодно – действительно, жаловаться было не на что. Все зеленело и все росло. «Сам Христос в великое время империи, – писал Суасо, – пришел искупить грехи Старого Света». Судья также слащаво добавил, что в прибытии короля Карла было нечто схожее и он явился искупить грехи Нового Света.

Суасо, так же, как и настоятели, и Лас Касас, приходил к мысли о том, что решением проблемы сокращения рабочей силы на Карибах будет ввоз африканцев. Эспаньола, настаивал он, была лучшим в мире местом для чернокожих: «La mejor tierra que ay en el mundo para los Negros». Он рекомендовал, чтобы выдавались «лицензии на ввоз черных, ибо они идеально подходят для работы в отличие от местных, которые столь слабы, что способны выполнять лишь легкую работу», как, например, присмотр за земельными участками или плантациями. Было бы глупо считать, добавлял Суасо, что, прибыв на Карибы, «чернокожие поднимут мятеж: в конце концов, на островах, принадлежащих Португалии (Мадейра, Азорские острова), живет одна вдова, у которой есть восемь сотен африканских рабов. Все зависит от того, как с ними обращаться. Прибыв сюда, я обнаружил, что некоторые чернокожие стали ворами, а другие бежали в горы. Некоторых я высек, другим отрезал уши, и в целом после этого никто не жаловался».

Суасо также писал, что уже вблизи Санто-Доминго находятся прекрасные плантации сахарного тростника. Некоторые стебли толсты, как запястье мужчины. Было бы великолепно, если бы можно было создать большие мануфактуры по производству сахара!

Он также доложил, что из 15 000 индейских рабов, привезенных на Эспаньолу с Багамских островов, 13 000 уже умерли. Одним из главных зол было то, что под прикрытием новых открытий экспедиции часто снаряжались для захвата рабов на континенте. Суасо доложил, что он созвал всех прокурадоров Эспаньолы, дабы обсудить эти проблемы. Так называемые кортесы Эспаньолы продолжались до апреля.

Шьевр, уставший выслушивать противоречивые мнения, разыскал Лас Касаса и пригласил его отобедать. Фламандцы, похоже, любили делать дела за трапезой. Лас Касаса приняли очень дружелюбно. На обеде присутствовали и несколько других советников. Лас Касас сказал Лорану де Горрево, что для получения вожделенного контракта на освоение Юкатана ему стоит поговорить с Диего Веласкесом, губернатором Кубы, который сам положил глаз на материк. Он подразумевал здесь все, что было открыто как Эрнандесом де Кордовой, так и Грихальвой. Горрево сказал, что доволен; через пару месяцев в Санлукар-де-Баррамеда, что в устье реки Гвадалквивир, прибыли корабли Горрево, на которых было множество фламандских работников, готовых заселить «территорию Юкатана», практически невозможная задача, учитывая то, что Юкатан еще даже не разведали, не говоря уже о завоевании. Его вообще еще считали островом.

Диего Колон прослышал о предлагаемом пожаловании Юкатана Горрево и заявил, что никто не имеет на это прав, поскольку они принадлежат ему по наследству от отца. Боясь длительных судебных тяжб, король временно воздержался от помощи своему другу-савояру и начал раздумывать, какую бы привилегию пожаловать ему взамен. Франсиско де лос Кобос был назначен преемником Конхильоса в должности секретаря Индий. Сам Конхильос одобрил этот выбор: он написал из Толедо 5 апреля 1518 года Совету королевства об уходе со своего поста из-за «некоторых недугов, что постигли его во время служения Короне». Он предложил в качестве своего преемника Кобоса, поскольку тот «лучше, чем кто-либо из секретарей, знает, что лучше всего для Индий и какой политике стоит следовать. Я смиренно умоляю Ваше Величество, дабы на мое место Вы поставили вышеозначенного секретаря…».

Кобос, которому в то время было почти сорок лет, был родом из Убеды. Этот город вскоре украсится благодаря собственному богатству Кобоса. В течение двадцати пяти лет он очень успешно занимался тем аспектом государственного управления, которое касалось Индий. Франсиско попал к королевскому двору через мужа своей тетки, Диего Вела Алиде, казначея королевы Изабеллы. Благодаря Эрнандо де Сафре он побывал на различных должностях, как, например, королевский нотариус в Перпиньяне. Затем он в 1510 году сменил Сафру на посту счетовода Гранады, хотя это не означало, что он покинул королевский двор. Наоборот, теперь его задачей было записывать платежи, пожалования и награды, назначенные королем. Он начал подписывать документы Короны в 1515 году, затем работал на Конхильоса, который использовал его как посредника во время трудных переговоров. Его доход составлял уже 65 000 мараведи в год.

В 1515 году он получил титул нотариуса королевской опочивальни, а в 1516 году нашел повод отправиться в Брюссель и оставался там во время всего регентства Сиснероса. Это был умный ход. Уго де Урриес, один из секретарей совета Арагона, представил его всемогущему Шьевру, к которому он тут же привязался и на которого он и стал работать против Сиснероса, – хотя кардинал, похоже, этого так и не понял. Шьевру понравился Кобос, поскольку тот хорошо выглядел, казался беззаботным и добродушным, но был трудолюбив и педантичен. Главным же было то, что он никогда не смог бы стать соперником Шьевру, поскольку был далеко не столь умен. Он не знал латыни и ни разу не упоминал Эразма в тех своих письмах, что сохранились. Он также был одним из тех немногих испанских государственных чиновников в Брюсселе, в жилах которых не текла кровь конверсо.

В начале 1517 года Шьевр сделал Кобоса секретарем короля с годовым жалованьем в 278 000 мараведи, что было намного больше, чем у других секретарей. Карл сказал Сиснеросу, что он назначил Кобоса, «дабы он вел счет нашим доходам и финансам, всему, что выплачивается и назначается нашим казначеям и другим персонам, дабы все было сделано в соответствии с правилами, которые вы сами установили и обсудили».

Лас Касас описывал Кобоса как «превосходившего других секретарей, поскольку монсеньор де Шьевр симпатизировал ему больше, чем остальным, ибо, по правде говоря, он был более одарен, чем прочие и выглядел гораздо более привлекательно». Лопес де Гомара говорил, что хотя он и «был усердным и скрытным… он также очень любил играть в карты». Он очень любил говорить с женщинами, да и вообще был женолюбом, хотя имена его любовниц нам узнать не суждено. Все говорили, что он был очарователен, но при этом благоразумен. Он никогда не сплетничал.

В начале февраля в Вальядолиде собрались первые кортесы Карла. Король попросил председательствовать своего канцлера, Жана ле Соважа, при поддержке епископа Руиса де ла Мота. Хуан Сумель, прокурадор Бургоса, выразил протест. Он был против присутствия иностранцев, особенно ле Соважа в качестве председателя, и на некоторое время он стал национальным героем, хотя и сомнительным – возможно, потому, что он был креатурой коннетабля Кастилии, Иньиго Фернандеса де Веласко, герцога Фриаса, который властвовал над Бургосом. После этого ле Соваж в кортесы не явился. Ла Мота, бывший из того же города, присутствовал, не без поддержки Гарсии де Падильи, члена Совета королевства, который являлся протеже короля Фердинанда и который, как и многие, эмигрировал во Фландрию после смерти старого монарха, «дабы сохранить свое положение».

Главной причиной всех таких собраний, будь они в Англии или где бы то ни было, была нужда Короны в финансах. Кортесы приняли решение по восьмидесяти восьми другим вопросам, некоторые представляли собой повторные петиции, однако в одном из дел была вежливая просьба к королю, дабы он говорил со своими подданными на испанском (несмотря на все усилия таких испанских советников, как Луиса де Ваки во Фландрии, познания Карла в кастильском языке на тот момент были скромными). Кортесы также просили Карла жениться как можно скорее, дабы произвести на свет наследника. Они надеялись, что он выберет Изабеллу, принцессу Португалии, а не станет ждать, пока самая предпочтительная кандидатка, Луиза Французская, войдет в возраст. Они умоляли Карла сохранять власть над Южной Наваррой и даже не помышлять о том, чтобы вернуть ее Франции.

Следующим вопросом была петиция о том, чтобы шестнадцатилетний племянник Шьевра, который, как ни удивительно (даже для тех времен), был назначен преемником Сиснероса в качестве архиепископа Толедского, хотя бы жил в Испании, пусть и не в своей епархии. Сам же Шьевр в то время готовился к собственной инаугурации в качестве главного казначея Кастилии, хотя позднее он и продал эту должность герцогу де Бехару за 110 миллионов мараведи. Несмотря на столь неординарные действия, он сумел справиться даже с самыми настырными прокурадорами. Важнее всего было то, что своим красноречием и трудом он сумел выбить у кортесов субсидии для Короны в размере 225 миллионов мараведи в год на следующие три года. Кортесы же, закончив свою сессию, были не очень-то довольны, учитывая возрастающее влияние фламандцев в стране. Это в какой-то мере предвосхитило недовольство «правлением Брюсселя» в конце XX века.

Карла провозгласили королем в соборе Сан-Пабло в Вальядолиде. Это была церковь доминиканской общины, восстановленная кардиналом Хуаном де Торквемадой (теологом, дядей первого Великого инквизитора), который и сам принимал там сан. Испанские вельможи сопровождали короля пешком. Инфант Фердинанд, инфанта Елена, прокурадоры, епископы и вельможи – все они присягнули Карлу на верность 7 февраля 1518 года. Вскоре после этого была устроена первая коррида для короля: «великолепное зрелище, которое стоит увидеть». Было потрачено огромное количество денег на шелка и золотую парчу – примерно 150 миллионов мараведи. Историк Санта-Крус без всякой иронии написал, что «Его Высочество начал выказывать великую щедрость».

Даже тогда, когда Карл и его двор трудились над тем, чтобы упрочить свою власть в Испании, им продолжали напоминать о проблемах за океаном. Фрай Бернардино Мансанедо, писавший из монастыря в Саморе, продолжал требовать лицензии для настоятелей для ввоза чернокожих на Эспаньолу, «поскольку индейцев не хватало для поддержания качества жизни на острове». Он усердно настаивал на том, что стоит прислать столько же чернокожих женщин, сколько и мужчин. И все они должны были быть bozales — рабами прямо из Африки, ибо рабы, выращенные в Кастилии, часто бунтовали. Они также должны были быть привезены из лучших регионов Африки, а именно с юга реки Гамбия, дабы избежать мусульманской скверны. В конце концов, стабильность Эспаньолы зависела от рабочей силы, а ее как раз и не хватало.

Более сенсационной, но, наверное, менее значимой была проповедь в доминиканском колледже Святого Фомы в Севилье, произнесенная фраем Франсиско де Сан-Рома. Он высказывался в ней против тирании Педрариаса в Дарьене. С преувеличением, характерным для фанатиков всех времен, проповедник говорил, будто бы он сам видел, как 40 000 индейцев предали мечу или отдали на растерзание собакам. Фрай Рехинальдо де Монтесинос написал об этом Лас Касасу, который, в свою очередь, написал Ле Соважу, который попросил Лас Касаса показать это епископу Фонсеке, что он и сделал. 20 марта Ле Соваж, чье спокойствие было поколеблено, сказал Лас Касасу: «Король, наш владыка, приказал, чтобы вы и я привели Индии в надлежащий порядок. Так что пришлите мне ваш меморандум».

Этот разговор случился, когда Лас Касас выходил из королевских покоев во дворце Бернардино Пиментеля в Вальядолиде. Эта короткая беседа дала Лас Касасу новую надежду в его борьбе если не за африканских рабов, то за индейцев. Во второй раз судьба индейцев оказалась в его руках. Какая победа его красноречия, настойчивости, трудолюбия – и, несомненно, его харизмы!

Король и его двор покинули Вальядолид и отправились в Арагон. Двигались они медленно, поскольку их помпезно принимали почти всюду, где бы они ни проезжали, дабы отметить королевский визит. Король вновь сначала направился в Тордесильяс, дабы встретиться со своей матерью Хуаной, а затем – в Аранда де Дуэро, в Альмасан, где прежде размещался двор его покойного дяди, Хуана, а затем в Калатаюд, дабы попрощаться со своим братом. 20 апреля печальный, но верный брату инфант Фердинанд отправился из Сантандера во Фландрию, где он стал эрцгерцогом Австрии, навеки оставив не только свою любимую сестру Елену, но и шанс стать королем Испании. Братья обнялись. Фердинанд навсегда сохранил любовь к Испании, где он провел свое счастливое детство, и мы в долгу перед ним за то, что он собрал коллекцию из множества замечательных вещей. Письма его представителя в Испании, Мартина де Салинаса, являются прекрасным источником информации о жизни испанского двора с 1522 года и далее.

9 мая 1518 года король и его двор достигли Сарагосы. Здесь и собрались кортесы Арагона. Они обсуждали, правильно ли называть Карла королем, пока его мать, Хуана, еще жива, а также размер субсидии, которую арагонцы должны были выплачивать Карлу, будь он король или регент, – 750 миллионов мараведи. Эти проблемы не давали кортесам разойтись до 7 января 1519 года. Королевский двор также до тех пор оставался в Сарагосе.

Лас Касас ушел на покой в монастырь в Аранда де Дуэро. Там он подготовил еще один меморандум, как раз по просьбе ле Соважа. Он писал в основном о материке, а не островах, и предложил план, к которому так или иначе стремился несколько лет. Правда, написанное скорее походило на рыцарский роман, а не на мысли политического реформатора, ибо Лас Касас предложил создать вдоль побережья Карибского моря, там, где ныне находится испанская Америка, цепь крепостей и городков на расстоянии друг от друга в сотню лиг. В каждом поселятся по сотне христиан, в каждом поселении будет командовать капитан. В глубь материка идти было нельзя под страхом наказания. Индейцам будет дарована свобода, и все, кого забрали в качестве рабов когда-либо, будут также освобождены. Будет учреждена свобода торговли, и индейцам будут говорить, что испанцам нужно золото и жемчуг. Будут назначены епископы – священники либо доминиканского, либо францисканского ордена, и эти ордена будут контролировать проповедь Слова Божьего. На Эспаньоле, Кубе, Ямайке и Пуэрто-Рико будут распущены энкомьенды, и всем индейцам скажут, что они могут жить, как хотят и где хотят. Каждый испанский рабочий, который захочет поехать в Индии, может это сделать. За успешное возделывание культур вроде шелка, сахара, специй, винограда, пшена и корицы положена награда. Также каждый христианин в Индиях «может иметь двух черных мужчин-рабов и двух женщин».

Таким образом, фундамент торговли африканскими рабами стал еще прочнее. В то время как Лас Касас мечтал об утопическом будущем, в реальности на Эспаньоле, похоже, приближался конец автократии. Двое оставшихся настоятелей, Фигейроа и Санта-Крус, следуя своим обязанностям, старались, чтобы прокурадоры на Эспаньоле избирались поселенцами напрямую. Представители должны были подавать совместные прошения по поводу того, что им казалось правильным, и, похоже, действительно имело место некое подобие выборов, хотя избирателей везде было не более двадцати мужчин-поселенцев. Эти мужчины – конечно же, они были только мужчинами – частью являлись приверженцами Пасамонте, наверняка «из-за семьи Колумба». Они были не слишком гуманны, но они представляли испанское сообщество на Эспаньоле. Когда они собрались в апреле 1518 года в монастыре Сан-Франциско в Санто-Доминго, они сначала выбрали генерал-прокурора, который отправился бы в Кастилию, дабы представлять их интересы. С результатом в семь голосов против пяти 18 мая был выбран судья-«пасамонтист», Васкес де Айон. Другим же претендентом был торговец-«коломбист», Лопе де Бардеки. Судья резиденсии, Алонсо Суасо, заявил, что это незаконно, поскольку Айон, будучи судьей, не имел права покинуть остров. Пасамонте, судья Вильялобос, казначей Алонсо Давила и сам Васкес де Айон были против подобного заявления и обвинили Суасо в том, что он был «исполнителем желаний Диего Колона», действующим против нужд добрых людей.

Прокурадоры из Санто-Доминго просили многого. Наиболее важным было то, что они вновь просили привезти чернокожих рабов прямиком из Африки. Они полагали, что Короне будет только на пользу организация работорговли. Они требовали разрешения на ввоз рабов-индейцев с Багамских островов и материка, а жители прибрежных городов должны были иметь возможность захватывать их без всяких помех и преград. Все энкомьенды, будь то принадлежащие Короне или отсутствующим владельцам вроде Эрнандо де Веги или епископа Фонсеки, или же чиновников в Севилье, должны были быть отменены в надежде на то, что это приведет к более благоприятному обращению с индейцами. Обязательство индейцев работать в шахтах должно было быть отменено или же, если это было невозможно сделать, следовало сократить время их работы там.

В то же время поселенцы не только старались улучшить качество жизни индейцев, но и пытались добиться пожизненного владения энкомьендами, позволяя передавать их по наследству. Также они хотели увеличить их количество, снизив количество индейцев в энкомьенде до восьмидесяти. Прокурадоры должны были свободно избираться советами, концентрация власти в Санто-Доминго должна быть снижена, однако тамошнее начальство должно было по-прежнему отвечать за постройку дорог. Торговцы должны были иметь право торговать в Индиях где угодно в Индиях. Каждый корабль из Кастилии должен был привозить виноградные лозы и семена злаковых, а мануфактуры по производству сахара должны были поощряться Короной безналоговыми займами.

Рассмотрение данных вопросов задержалось сначала из-за того, что Лас Касас заболел тифом, а затем от той же болезни 7 июня 1518 года скончался Ле Соваж. О смерти Ле Соважа в Испании не сожалели. Он накопил примерно 18,75 миллиона мараведи, пока был в стране. Однако для Лас Касаса это стало возвратом к прежним позициям, поскольку вечный епископ Фонсека вновь вернулся к власти – после того, как (по слухам) он и его брат, Антонио, верховный казначей Кастилии, заплатили Шьевру взятку. Последний был из тех, кого можно подкупить: даже его жена, Анна, получила в подарок жемчуга из Индий весом в 160 марко от конверсо, которые желали уменьшить власть инквизиции. Она и ее подруга, жена конюшего Карла, Шарля де Ланнуа, также получили разрешение на вывоз из Испании трех сотен лошадей и восьмидесяти мулов, нагруженных драгоценностями, золотом и одеждой.

Фонсека действовал быстро. В день смерти Ле Соважа он и его протеже Кобос подготовили восемнадцать указов, которые якобы были составлены самим Ле Соважем, у которого просто не хватило времени их подписать. На самом же деле это была работа Кобоса. В частности, судья Суасо лишился жалованья. Ему также было приказано (в июне 1518-го) не покидать Эспаньолу, покуда в отношении него не будет проведено расследование. Однако стоит напомнить, что именно Суасо прибыл в Индии, дабы самому провести расследование относительно остальных судей! Вся власть в Индиях, похоже, вновь оказалась сосредоточена в руках Фонсеки, который действовал с негласного согласия Шьевра и спокойного попустительства Жана Каронделе, фламандского дворянина, который в дополнение к тому, что был настоятелем собора в Безансоне и выборным архиепископом Палермо, был также действующим канцлером.

Зная, что Меркурино Гаттинара, савойский протеже эрцгерцогини Маргариты, был назначен преемником Ле Соважа и должен был покинуть Нидерланды, дабы отправиться в Испанию, Фонсека и Кобос поняли, что им необходимо было совершить задуманное, пока у них был шанс. В таких обстоятельствах Лас Касас некоторое время вообще не мог рассчитывать на какие-либо полномочия. Конечно же, в эти недели секретари Гарсия де Падилья и Сапата делали все возможное, дабы расстроить весь план реформ Сиснероса. Настоятели потеряли свою судебную власть, Конхильос вновь получил свою прибыль от переплавки всего золота в Индиях, и множество новых лицензий на ввоз рабов было выдано в угоду старым бюрократам.

Однако вскоре к Лас Касасу вновь стали прислушиваться – сначала кардинал Адриан, все еще находившийся в Испании с довольно непонятной миссией – он больше не мог быть «сорегентом» после прибытия короля, – а затем Шарль де Лаксао, фламандский придворный, которого Карл послал к Сиснеросу, дабы тот с ним сблизился, однако его подкупили старые друзья короля Фердинанда, такие как герцог Альба и даже, до какой-то степени, епископ Фонсека.

Именно с кардиналом Адрианом Лас Касас говорил о письме от фрая Педро де Кордовы, находившегося в Санто-Доминго. В нем говорилось, что выжившие после очередной бойни индейцы с Тринидада были проданы в Санто-Доминго. Кордова с трудом сумел убедить настоятелей снять их с торгов и вернуть их агентам, которые, как он бы уверен, тайно выставили индейцев на торги. Он предлагал, чтобы индейцам с этих пор говорили держаться на сотню лиг от испанских поселений.

Получив это письмо, Лас Касас рыдал, рассказывая о его содержании Фонсеке и Совету королевства. Фонсека же сухо ответил, что король будет в бешенстве, если они последуют совету фрая Педро. Как испанцы могли выжить без индейцев? Он сказал Лас Касасу: «Ты ведь однажды тоже был причастен к этой тирании, к грехам, от которых ты ныне открещиваешься». Лас Касас ответил: «Правда, что я некогда подражал или следовал этим нечестивым путем, – но будьте справедливы и признайте, что я отрекся от этого и другого воровства, убийств и жестокости, которые продолжаются и по сей день». Лас Касас никогда особо не распространялся о том, что делал в Индиях в молодости, хотя и не пытался избежать ответственности за свои поступки.

К лету 1518 года все ответственные люди, как в Индиях, так и в Испании, уверились, что единственным решением проблемы с рабочей силой в новой империи является доставка африканских рабов. Чернокожие рабы были устойчивее испанцев к тропическим болезням и легче привыкали к работе на жаре. Странно, что многие, пользовавшиеся услугами рабов из Старого Света, включая чернокожих, в то же время скептически относились к моральности порабощения индейцев в Новом Свете. При этом африканцы были ближе к европейцам в своих познаниях о животных и агрокультуре, а также во многих других аспектах.

Никто не выдвигал иного мнения. В делах Индий король Карл и его советники считали естественно верным принять рекомендации человечного судьи Суасо, милосердного Лас Касаса и мудрых настоятелей. Если они единогласно что-то рекомендовали, был ли смысл отказываться? Единственным вопросом оставалось, сколько нужно африканских рабов?

Фонсека, Карондоле и, конечно же, Кобос посоветовались с Каса де Контратасьон в Севилье. Это означало, что они говорили с Хуаном Лопесом де Рекальде, местным счетоводом, который предположил, что для четырех главных островов империи (Эспаньола, Пуэрто-Рико, Куба и Ямайка) для начала хватит 4000 африканцев. Лас Касас согласился.

Королевский двор тогда все еще находился в Сарагосе, король пытался заручиться поддержкой арагонцев. Впоследствии он станет самым ответственным из монархов, но сейчас ему было всего лишь восемнадцать лет. Он все еще был всего лишь королем Карлом I Испанским, поскольку его дедушка-император, Максимилиан, все еще был жив. Когда дело касалось Америк, он был полностью во власти своих советников.

18 августа 1518 года декрет, подписанный Фонсекой и Кобосом, дал разрешение не кому иному, как Горрево, протеже эрцгерцогини Маргариты и губернатору Ла-Бресса, отправить в Индии 4000 чернокожих рабов. «Второй по жадности фламандец» (после Шьевра), как его называли испанцы, Горрево хотел (как мы уже знаем) получить для себя лично рынок Юкатана, где побывали Эрнандес де Кордова и Грихальва. Однако теперь в качестве компенсации за то, что ему этого не досталось, он получил позволение привезти этих 4000 рабов прямиком из Африки, если понадобится, на новые территории Испанской империи. Изданный впоследствии указ (подписанный королем, Фонсекой, Кобосом и Гарсией де Падилья) повелевал королевским чиновникам не брать пошлины за этих рабов. Количество черных рабов, присланных в Новый Свет ранее, было несравнимо меньше завезенных в этот раз.

Молодой король подписал документ, одобрявший асиенто (контракт) Горрево и, если бы он подумал как следует, он скорее всего решил бы, что спасает жизни американских индейцев, согласившись удовлетворить петиции настоятелей и прислушавшись к красноречию Лас Касаса. Все те люди, кто знал что-либо об Индиях и кто обычно не соглашался друг с другом, были единодушны, когда речь заходила о нужде в черных рабах. Карл, должно быть, был рад наконец-то посодействовать, как он считал, одному из друзей и сторонников его тетушки Маргариты. Горрево о своем контракте в письмах к Маргарите не упомянул. В июле 1518 года он закончил одно из своих писем такими словами: «Я не знаю более ничего, достойного упоминания».

Горрево, похоже, был заинтересован лишь в финансовой стороне полученной им лицензии, а не в социальной, будь она к добру или ко злу, ибо вскоре он продал свою великую привилегию Хуану Лопесу де Рекальде из севильской Каса де Контратасьон. Именно он предположил, что 4000 рабов будет достаточно. Но этот чиновник, в свою очередь, продал контракт другим через посредника, банкира-конверсо по имени Алонсо Гутьеррес, который был родом из Мадрида. Он, как мы знаем, с самого начала был тесно связан с торговлей в Индиях, поскольку именно он был тем человеком, который в 1506 году принял окончательное решение о поселении рыцарей, сопровождавших Колумба в 1492-м. Конечно, у него имелись некоторые проблемы со Святой палатой, но на данный момент его богатство, положение в обществе и влияние предотвращали подобные инциденты.

Как мы можем предположить, Горрево набил полученными им деньгами свои сундуки в Бурк-ан-Брессе. Часть этого богатства он скорее всего пожертвовал на проект эрцгерцогини Маргариты – постройку церкви и монастыря в Бру, чего она так страстно желала.

Выгодный контракт Горрево у Лопеса де Рекальде выкупили один испанец и два генуэзских торговца, обосновавшиеся в Севилье. Это были Доминго де Форнари, который купил право перевести 1000 африканских рабов в Новый Свет, Агостин де Вивальди и Фернандо Васкес, кастилец, которые вместе получили право привезти оставшихся 3000. Последние двое также перепродали свои права Хуану де ла Торре из Бургоса, Гаспару Чентурионе (еще более знаменитому генуэзцу, хотя и перебравшемуся в Кастилию) и Хуану Фернандесу де Кастро, также из Бургоса, но потом перебравшемуся в Севилью. Они купили права за более чем 9 миллионов мараведи, что означает примерно 2250 мараведи за одного раба.

Первый из этих людей, Доминго де Форнари (Форнес), был членом генуэзской семьи, давно занимавшейся торговлей рабами с Хиоса. Он также слыл работорговцем в Португалии, поставляя из Гвинеи рабов на остров Сен-Томасе в Гвинейском заливе. Таким образом, он был известным специалистом по торговле черными рабами. Хуан Фернандес де Кастро был коммерсантом, связанным со всеми влиятельными торговыми семьями Бургоса. Агостин де Вивальди (порой известный в Испании как Рибальдо) имел схожее с Форнесом прошлое. Хуан де ла Торре был хорошо известен в Севилье уже целое поколение. Он также был партнером авантюриста Франсиско Баррионуэво, который вскоре стал военным командиром в Эспаньоле. Наконец, Гаспар Чентурионе к 1518 году был самым влиятельным генуэзским торговцем в Севилье, имевшим большой опыт в Санто-Доминго.

Арендовав дворец (находящийся ныне на Пласа-де-Донья-Эльвира) возле Хорхе-де-Португаль, – это в действительности была современная площадь, – он прибыл в Севилью как торговец из Неаполя примерно в 1507 году, и теперь уже он был банкиром, занимавшимся бесчисленными делами, – как, например, поставка вина из Гуадалканала, которую он осуществлял вместе с Хуаном де Кордовой, или же ссуда географу Мартину Фернандесу де Энсисо или даже Эрнандо де Сото, еще одному блистательному капитану, предположительно находившемуся в экспедиции с Педрариасом. Он был также банкиром епископа Фонсеки.

Чентурионе часто действовал вместе со своим земляком, генуэзцем Хуаном Франсиско (Джованни Франческо) де Гримальди. Они делали деньги на том, что предоставляли ссуды капитанам или же направлявшимся в Индии торговцам. Даже представители церкви, даже Хуан де Санта-Мария, архисвященник церкви Консепсьон де ла Вега, что в Эспаньоле, был должен Чентуионе. Долг имел и Хуан Понсе де Леон. Лас Касас сетовал по поводу контракта Горрево: он думал, что лицензию дадут испанцам, поскольку его соотечественники были беднее, чем генуэзцы и фламандцы.

Это была первая крупная партия африканских рабов для обоих американских континентов, и это оказалось во всех смыслах всеевропейское предприятие: пожалование рожденного во Фландрии императора савояру, который продал свои права через кастильцев генуэзцам и испанцам, которые, в свою очередь, устроили все так, чтобы португальцы доставляли рабов из Африки или Лисабона. Ибо не стоит забывать, что ни одному испанскому кораблю не было позволено легально ходить в Гвинею. Монархи двух стран в то время были союзниками, и в любом случае лишь португальцы могли додуматься о доставке 4000 рабов за раз. Некоторые из замешанных в это дело были конверсо – как, например, Гутьере, а возможно, также Фернандес де Кастро и Хуан де ла Торрес. Эта дарственная не была монопольной, поскольку вскоре стали выдаваться минорные лицензии на ввоз рабов: на десять рабов для Педро де Веласко в 1520 году, на 50 для каждого из королевских секретарей, Кобоса и Вильегаса, на следующий год, также на 200 рабов, для Альваро де Кастро, который получил лицензию в 1510 году и воспользовался услугами генуэзца Бенито де Басиниана в качестве поставщика.

Альваро Перес Осорио, маркиз Асторга, получил в 1518 году лицензию на 400 рабов для отправки в Новый Свет. Это разрешение он также продал генуэзским банкирам. Однако лицензия Горрево стала поворотным моментом. Поселенцы на Карибских островах сочли, что их проблемы с рабочей силой разрешены. В каком-то смысле так оно и было, поскольку начатое Карлом и Горрево дало начало трансатлантической работорговли, которая привела к продаже миллионов африканцев, продолжавшейся три с половиной века, – вплоть до1860-х годов.