Диего Колон, старший, законный сын адмирала, прибыл в Санто-Доминго из Испании 9 июля 1509 года после спокойного путешествия на «Ке Диос Сальве» с большим штатом челяди и домочадцев, среди которых была Мария де Толедо, его великосветская дама-супруга, племянница герцога Альбы. Мария привезла с собой множество высокородных девиц, которым предстояло стать фрейлинами, достойными супруги вице-короля.

К тому времени Диего исполнилось тридцать лет. Как все испанские губернаторы, он приехал к месту службы со своими друзьями, помимо своего младшего брата Фернандо и дядьев – некогда печально известного Бартоломео (который стал главным судебным приставом, то есть алькальдом) и Диего, не говоря уже о двоюродных братьях, таких как Хуан Антонио и Андреа Коломбо. Администрации Овандо повезло, что возвращение этих старших членов семейства Колумба не привело к мятежу на острове.

Диего привез с собой опытного мирового судью, Маркоса де Агилара из Экихи, которого он поставил главным судьей острова. С ним прислали свои товары важные кастильские торговцы – например Алонсо де Небреда, успешный торговец из Бургоса, состоявший в кровном родстве с купцами-конверсо этого города. Среди прочих спутников Диего Колона был Гарсия де Лерма, предприниматель из Бургоса, который считается первым капиталистом Карибов.

Диего был придворным, но не мореходом. Всю жизнь он провел при дворе инфанта Хуана или королевы, а потом короля. Отец очень любил его, как правило, заканчивая свои письма к нему словами: «Твой отец, который любит тебя больше, чем себя».

Колумб строил большие планы для Диего. Можно вспомнить, что в 1493 году он просил для него кардинальства. Затем он надеялся, что Диего женится на Менсии, дочери герцога Медина Сидония, который обладал такой мощью на Гибралтаре. Но король отказал ему. В конце концов, он сыграл более удачную партию, женившись в 1508 году на Марии де Толедо. Лас Касас писал о Диего Колоне, что «он был, скорее, наследником страданий, трудов и неудач своего отца, чем положения, почестей и привилегий, добытых этими усилиями». Это было так. Диего считался наследным адмиралом – но ничего не говорилось о его титуле вице-короля. Имелись и другие привилегии, дарованные его отцу, включенные в знаменитый контракт Санта-Фе от 1492 года, которых не было в титуле Диего от 1509 года. Потому он начал тяжбу против Короны – забавное приложение к его отправке на новое место службы.

С собой он вез тщательно разработанные инструкции. Во-первых, ему было сказано, что во всех отношениях с церковью желательно полагаться на казначея, Мигеля де Пасамонте. Во втором пункте благосклонно говорилось об Овандо: «Меня известили, что фрай Николас весьма достойно ведет себя». Диего Колона просили получить от своего предшественника Овандо меморандум о том, как он осуществлял руководство островом. Затем новому губернатору предписывалось присматривать за госпиталями, которые были основаны в Буэнавентура-де-ла-Консепсьон.

Король добавлял, что его главным желанием является обращение индейцев Эспаньолы в христианство, и чтобы ради этого в каждом городе был бы клирик, не обязательно священник, дом которого находился бы рядом с церковью. Губернатор также должен был сказать индейским касикам, что он хочет, дабы с ними «обращались хорошо, а не грабили». Они, в свою очередь, должны были обещать хорошо обращаться со своими собственными индейцами. Индейцы не должны были иметь никаких праздников, кроме «тех, которые празднует другой народ наших королевств», то есть в испанском стиле. Все – и испанцы, и индейцы – должны были жить в городах. Индейцев, ставших бродягами, следовало заставить работать, а те, которые наследовали имущество, не должны были продавать его за бесценок. Никто не должен продавать или давать оружие индейцам.

Губернатор вместе с казначеем Пасамонте должны были обеспечить максимально возможную добычу золота. Золото плавилось группами из десяти человек, или же сколько будет сочтено правильным, под контролем доверенного лица. Диего Колон должен был пересчитать индейцев на острове и провести перепись населения – если, однако, этого уже не сделал Хиль Гонсалес Давила, придворный, который был назначен счетоводом. Следовало следить за падением и ростом населения. Губернатор должен был позаботиться, чтобы никто не был праздным, «ибо праздность опасна».

Фердинанд надеялся, что треть мужского населения Эспаньолы можно будет направить на поиски золота в песчаных руслах рек или в скалах.

Диего Колон должен был озаботиться, чтобы ни один чужеземец не обосновался в Индиях. Ни мавры, ни евреи, ни еретики, никто из осужденных инквизицией (reconciliados), ни новообращенные не должны были туда попасть. Исключение делалось для черных рабов или других, рожденных в христианстве, – они могли туда попасть, если для них было получено дозволение. Потомкам всех, кого осудила инквизиция, также запрещалось ехать туда. Две крепости, строительство которых было одобрено во времена Овандо, но не построенные, должны были быть закончены – одна в Консепсьон, вторая в Сантьяго. Никто не доложен исследовать остров без королевского разрешения. Губернатор должен был писать частые и подробные отчеты «обо всем, что происходит».

Как часто бывает в таких случаях, королевские инструкции скорее показывали, чего хочет Корона от Эспаньолы, чем указывали на то, чего должен добиться Диего Колон. Из них видно, что Корона предполагала, что основная власть будет находиться в руках казначея Пасамонте, а губернатор будет номинальной фигурой. Возможно, в Испании считали, что ему хватит счастливого пребывания в новом каменном доме, построенном для Овандо, и чтения – ибо он и его друзья отплыли с множеством книг на борту: даже новый аптекарь взял пять книг по медицине. Кристобаль де Сотомайор взял девять книг, восемь из которых были обложены золотом, карту мира и стопку непереплетенных книг. Позже он передал Фернандо Колону две рукописи – явный знак дружбы. Законники также взяли свои книги: Альваро де Сандоваль имел с собой «Семь партид», правовой кодекс короля Альфонсо X, а Маркос де Агилар вез три ящика книг. Среди них, вероятно, были один или два экземпляра романа «Амадис Галльский» издания 1508 года.

Продолжая традицию катастроф, с которыми сталкивались большинство прежних правителей Эспаньолы, почти все корабли Диего Колона были разбиты штормом в бухте Санто-Доминго вскоре после прибытия. В результате колония не могла сообщаться с madre patria (родиной-матерью) до октября. Диего не особенно тревожился, поскольку он был намерен контролировать все перемещения соотечественников в Карибском регионе. Ни одна экспедиция не могла отправиться с острова, пока Диего Колон не давал на это своего разрешения и не одобрял ее лидера – по крайней мере пока он сам вел тяжбу относительно судьбы Нового Света, который считал своим наследством.

Несмотря на чрезмерное вмешательство казначея Пасамонте, Диего Колон приступил к подготовке собственных решений проблем острова. Его советниками были три францисканца: фрай Алонсо де Эспиналь, который прибыл на Эспаньолу вместе с Овандо и сумел добиться, чтобы его собственный орден смог получить земли в Новом Свете, невзирая на обет бедности. Вторым был фрай Педро де Мелгарехо, севилец, который позже примет участие во второй части экспедиции Кортеса в Мексику; третьим был эстремадурец фрай Педро Мехия.

Вместе с этими людьми Диего Колон приступил к новому переделу земель острова. Он действовал, не опасаясь, что туземные вожди сорвут его планы, поскольку их больше не было. Но сокращение туземного населения само по себе стало тревожным знаком. Предполагалось, что губернатор раздаст по сто индейцев чиновникам и комендантам крепостей, названным Короной. Любой кабальеро (рыцарь), который привез в Индии жену, должен был получить восемьдесят индейцев, а любой пеший солдат, который привез свою жену, получал шестьдесят. Простые испанцы-работники, которые также приезжали с женами, должны были получить по тридцать индейцев.

Историк XVIII века, Муньос, который изучал архивы по этому вопросу, заявил, что это reparto коснулось 33 528 таино. Но подробные детали, судя по всему, утрачены. Потому мы не можем узнать, насколько численность индейского населения упала по сравнению с 1492 годом, а также сколько всего было индейских рабов. Все подсчеты численности населения (предполагая его катастрофическое сокращение) некорректны, поскольку делались заинтересованными сторонами. Наверняка число индейцев было ниже, чем к моменту первого контакта с европейцами. Но в 1509 году это не вызывало особой тревоги – это позволяет предположить, что численность населения была не намного меньше, чем прежде. Будь ее падение таким, как писал Бартоломе де Лас Касас или Калифорнийская историческая школа XX столетия (Лесли Б. Симпсон, Вудро В. Бора, Шерберн Ф. Кук), уже поднялась бы тревога, если не паника. Напротив, согласно указу от 1510 года, вместо сотни индейцев, выделяемых по reparto чиновникам и комендантам крепостей, теперь выделяли двести. Король дал согласие на ввоз, по необходимости, рабов с соседних островов.

Рабство в смысле, близком к европейскому, было хорошо известно в Америке еще до прибытия европейцев – правда, не среди таино. Это было одно из многочисленных удобных для конкистадоров сходств двух миров. В обеих основных устойчивых монархиях, Мексике и империи инков, имелось достаточно много рабов. Карибы также использовали таино и прочих пленников в качестве рабов.

Десяток колонистов Эспаньолы в августе 1509 года получили позволение строить каравеллы для захвата рабов на соседних островах. В том же месяце губернатор одобрил предложение группы торговцев поставлять индейцев с Багамских островов или с континента по сниженным ценам. Если пленники шли в услужение добровольно, их называли naborнas (слугами по договору); если они сопротивлялись, их считали рабами. Но в отличие от набориас Эспаньолы, эти уроженцы Багам (лукаяны) не имели собственной земли для возделывания. Таким образом, между ними и собственно рабами разница была небольшая.

Главой заинтересованных в этой авантюре был казначей Мигель де Пасамонте. Он был чиновником, но ни он, и ни кто другой из его современников государственных служащих не считал, что служба должна мешать коммерции. В этом отношении его поддерживал счетовод Хиль Гонсалес Давила. Как было сказано позже на судебном разбирательстве в отношении протеже епископа Фонсеки в Санто-Доминго, Кристобаля де Тапиа, «имущество этой земли не имеет отношения к индейцам».

Король тоже был в этом заинтересован. В начале 1510 года он писал Диего Колону:

«Я видел письмо, которое вы прислали с вашим братом Фернандо… Ныне я отвечаю на ваши тревоги касательно золотых копей. И поскольку Господь дает его [золото], и мне оно нужно для войны в Африке [с берберскими пиратами], нельзя снижать добычу. И поскольку индейцы слишком хилы для дробления камня, прошу вас направить в шахты [черных] рабов, которых я вам посылаю еще пятьдесят через чиновников Севильи».

10 февраля 1510 года король, находившийся тогда в городке Гвадаррама, разрешил послать в Новый Свет еще двести африканских рабов. Большинство из них первоначально были привезены в Лисабон или Севилью португальцами из Гвинейского залива или с Островов Зеленого Мыса. Некоторые были неграми, другие – берберами. Некоторые из них, или даже их отцы, долго пробыли в Европе. Однако две сотни было значительным количеством, и это решение короля, даже больше чем акт 1507 года, который мы упоминали выше, стало важной вехой в истории африканской работорговли с Америками.

На этой стадии никого не волновало положение этих африканцев, которые как рабы ценились везде. Около 150 человек, купленных в Португалии генуэзскими купцами из семейства Сальваго, Балианом и Антонио, похоже, были в 1510-м отправлены на Эспаньолу на принадлежащих королю судах.

Король заметил, что с каждым годом импорт золота с Эспаньолы вроде бы увеличивается. Золота в общей сложности на 445 000 песо было доставлено за три года, с 1503-го по 1505-й, из него на 116 000 песо было напрямую добыто в королевских копях. Между 1506-м и 1510-м эта цифра выросла почти до миллиона, из которых Короне пошло более 250 000 песо. Именно эта сторона Индий интересовала Фердинанда: до сих пор трудно понять, привлекало ли его что-нибудь еще.

Для учета золота командор Очоа де Исасага, новый уполномоченный Каса де Контратасьон, сменивший генуэзца Франсиско Пиньело (он умер в 1509 году), предложил ввести некоторые изменения в организации этого севильского учреждения. Находясь в Монсоне, где проводил март королевский двор, Исасага предложил свои усовершенствования. Эти 36 указов (одобренных королем, Фонсекой и Кончильосом 15 июня 1510 года) были важными, но индейцев они не затрагивали. В них указывалось, что все транзакции должны заноситься в единую книгу. Там будут вестись записи для подсчета всех денег, как доходов, так и расходов, а в другой книге будут регистрироваться все виды объектов. Дела будут вестись дважды в день, с 10 до 11 утра и с 5 до 6 вечера. Летом утренние часы будут с 9 до 10 утра.

Каса де Контратасьон также занималась управлением имуществом тех, кто скончался в Индиях. Оно должно было храниться в сундуках с тремя замками, как и все золото. Хотя никому из осужденных по религиозным или другим делам не позволялось отправляться в Индии, все остальные жители Кастилии и Арагона могли туда отправиться, если им хотелось, зарегистрировавшись в Каса де Контратасьон. Каждое крупное судно впредь будет иметь на борту нотариуса. В Каса должен был быть умный управляющий, казначей, счетовод и, опять же, нотариус. Любой, кто хотел отправиться в Индии в первую очередь должен был предоставить свое судно для инспекции. Такие поправки давали Короне многие выгоды, включая обложение налогом тех, кто отправлялся в Новый Свет. В следующем году были добавлены очередные усовершенствования, когда указом Каса де Контратасьон получила право гражданской и уголовной юрисдикции, а также время, необходимое для разбирательства со всеми делами, связанными с торговлей с Санто-Доминго. Однако арестованные Каса должны были содержаться в городской тюрьме в Севилье.

В долговременной перспективе куда важнее этих бюрократических поправок было отправление в Санто-Доминго в августе 1510 года шестерых доминиканцев, как результат указа короля Фердинанда, подписанного в предыдущем ноябре. Все эти монахи были из реформированной части ордена, из «провинции святого Гавриила эстремадурского». Идея прислать доминиканцев в Индии принадлежала фраю Доминго де Мендоса, образованному, благочестивому проповеднику, который умел осуществлять на практике хорошие идеи.

Поначалу эти доминиканцы не казались соперниками францисканцам, которые к тому времени хорошо угнездились на острове Эспаньола. Но не пройдет и нескольких месяцев, как они будут представлять угрозу всему традиционному ордену. Эти монахи стали великими реформаторами ранних дней испанского правления. Их великолепные монастыри, построенные в течение следующего поколения в Новом Свете, стали достопримечательностями не менее важными, чем города.

Доминиканцы не сразу приступили к делу, и 1510 и 1511 годы прошли без особых событий. Тяжба Диего Колона за наследство была решена Советом королевства в Севилье 5 мая 1511 года, наследные права нового адмирала были признаны не над всей территорией к западу от линии, определенной Тордесильясским договором, как он требовал, но, как минимум, над островом Эспаньола и другими землями, открытыми его отцом, – немалым архипелагом.

Диего надеялся на другое решение, поскольку принятое означало, что он всего лишь губернатор, а титул вице-короля ему не вернули; но все равно этого было достаточно, чтобы снова начать исследования, и потому его друг Хуан де Аграмонте был направлен на северо-запад континента – в Панаму и дальше.

Первая audiencia или первый верховный суд в Новом Свете также был организован на Эспаньоле в 1511 году. Поскольку располагался он в Санто-Доминго, этот город в течение нескольких поколений оставался фактически столицей Испанской империи в Новом Свете.

Судьями были назначены Лукас Васкес де Айон (он приезжал как представитель в Санто-Доминго для суда над Мальдонадо и даже вел кое-какие дела на острове), Хуан Ортис де Матьенсо и Марсело де Вильялобос. Из них Васкес де Айон происходил из семьи конверсо из Толедо, где его отец был советником. Ортис де Матьенсо приходился племянником казначею Каса де Контратасьон, Санчо де Матьенсо, которому и был обязан этим назначением. Вильялобос был севильцем, женатым на Исабель де Манрике, родственнице герцога Нахэра.

Все эти судьи считали, что их назначение позволяет им вести торговые дела на острове, особенно Васкес де Айон. Они также ожидали получить важную часть в управлении колонией. Испанские аудиенсиас были более беспристрастными. Диего Колон тоже протестовал, хотя не относительно коммерции. Он не думал, что кто-то будет оспаривать у него губернаторскую власть. Если эти судьи остаются здесь, то разве они не должны составить губернаторский совет под его управлением?

Но прежде чем эти судьи прибыли на Эспаньолу, острова достигли еще несколько доминиканцев. Теперь в колонии было около двадцати этих монахов – больше, чем францисканцев. Их лидер, фрай Педро де Кордова, был праведным человеком, благоразумным и обаятельным, хорошо понимающим в теологии. Он прибыл из Кордовы и происходил из хорошей семьи. Он учился в Саламанке и некоторое время провел в монастыре Торквемады – монастыре Святого Фомы в Авиле. Губернатор принял его хорошо.

Несколько недель доминиканцы были любимцами поселенцев. Фрай Педро де Кордова красноречиво проповедовал перед населением. Затем, на четвертое воскресенье Рождества, 4 декабря, фрай Педро вдохновил своих коллег, фрая Антонио де Монтесиноса, тоже произнести проповедь в большом, но все еще крытом соломой деревянном доме, который служил для доминиканцев церковью. Он объявил, что темой его проповеди будет Евангелие от Матфея, глава третья, стих о гласе вопиющего в пустыне (Ego vox clamantis in deserto).

Доминиканский проповедник все еще был новичком в Санто-Доминго, так что в тот день церковь была забита поселенцами, включая многих бывалых людей, прибывших на остров с Колумбом, и других, приехавших с Овандо, а также Диего Колоном. Доминиканцы имели славу хороших проповедников. Однако в тот день проповедь стала необычным вызовом для всех поселенцев.

Фрай Монтесинос сказал:

– Чтобы вы осознали свои грехи против индейцев, я взошел на эту кафедру. Я… глас Христов, вопиющий в пустыне этого острова, и потому вам следует слушать не с беспечным пренебрежением, но от всего сердца и со всем чувством, ибо это чистейший глас, который вам только доводилось слышать, самый пронзительный, самый суровый и внушающий благоговение и страшный, какой вы только чаяли услышать…

Монтесинос говорил так горячо, что некоторые из тех, кто слушал его, подумали, что они уже слышат голос Божьего суда.

Он продолжал:

– Этот голос говорит вам, что вы впали в смертный грех, что вы живете и можете умереть в нем из-за жестокости и тиранства, с коими вы обращаетесь с этими невинными людьми. Скажите мне, по какому праву или по какому истолкованию закона вы держите этих индейцев в таком жестоком и ужасном рабстве? По какому праву вы развязали такие отвратительные войны против людей, которые некогда жили так спокойно и мирно в своей собственной земле? Почему вы держите тех, кто уцелел, в таком угнетении и истощении, не давая им достаточно еды, не заботясь о них в их болезни? Ибо из-за чрезмерной работы, которой вы от них требуете, они заболевают и умирают – или, скорее, вы убиваете их своим желанием добывать каждый день все больше золота. И что вы делаете для обучения их религии, чтобы они познали Бога, Творца, чтобы они крестились и слушали мессу, блюли святые праздники и воскресенья?.. Или они не люди? Или у них нет души и разума? Разве вы не обязаны возлюбить их как самих себя? Или вы не понимаете этого? Не чувствуете? Почему вы погрузились в такой летаргический сон? Будьте уверены, что сейчас спасение от вас так же далеко, как от мавров и турок…

С этими словами Фрай Монтесинос покинул церковь с гордо поднятой головой, оставив колонистов в ужасе. Они никогда особо не задумывались о своих индейских подопечных и не думали, что поступают с ними неправильно. Несколько видных поселенцев (среди них мы можем представить бывшего секретаря Колумба, Диего де Альварадо, Родриго де Москосо, Хуана Москеру, Хуана де Вильорию и Педро де Атьенсу, чтобы упомянуть некоторых прочих богатейших землевладельцев) пришли во дворец к губернатору, требуя наказать проповедника как возмутителя спокойствия или распространителя новой доктрины. Затем они пошли в доминиканский монастырь, где фрай Педро де Кордова заверил их, что Монтесинос говорил от лица всех доминиканцев.

Сам Диего Колон пожаловался фраю Педро. Раз уж он говорил так резко, сами доминиканцы не должны держать индейских рабов, заметил губернатор. Он попросил его сказать Монтесиносу снять свои обвинения, иначе он будет наказан. Фрай Педро ответил, что Монтесинос будет проповедовать и на следующее воскресенье. Диего Колон подумал, что тот извинится в своих резких словах. Но фрай Антонио начал такими словами: «Я вернулся, чтобы повторить то, о чем говорил на прошлой неделе», – и снова продолжил резкие речи с текстом из Книги Иова. Он сказал, что он сам и его собратья-монахи с нынешнего дня больше не будут принимать исповедь поселенцев и конкистадоров, как если бы те были разбойниками с большой дороги. Пусть пишут домой кому хотят, ежели желают жаловаться.

Церковь была полна разъяренных поселенцев, которые, однако, ничего больше не предприняли. Но испанские заморские владения больше никогда не будут прежними.