Фрай Николас де Овандо был избран католическими монархами в качестве преемника Бобадильи на посту испанского верховного главнокомандующего Индий. Орден Алькантара, к которому он принадлежал, как и ордена Сант-Яго и Калатрава, был в авангарде армий Кастилии во время Реконкисты – и ныне, по очевидным причинам, утрачивал свое влияние. Но ордена все еще сохраняли свой престиж и приносили прибыль. Символично то, что новым губернатором Индий должен был стать высокопоставленный член старого ордена, основанного для того, чтобы нести службу на новообретенных христианских аванпостах в старой Испании.

Овандо был известен своей честностью и прямотой характера, а также прямотой действий, к тому же он был «был врагом жадности и богатства». Его место в ордене Алькантара давало ему положение при дворе. Однако он, кроме того, был высокого происхождения. Через своих предков Бласкесов он происходил от незаконнорожденного сына короля Альфонсо IX. Бласкесу (уроженцу Леона) был пожалован город Касерес после освобождения его от мусульман. Сын Николаса, Диего де Касерес Овандо, «Эль Капитан», получил множество привилегий, когда королева Изабелла посещала Эстремадуру в 1477 году во время войны против Ла Бельтранехи и португальцев.

Матерью Овандо была Изабелла де Флорес Гутьеррес, особо приближенная фрейлина матери королевы Изабеллы, Изабеллы Португальской. Она была родом из Бросаса, городка на северо-западе Эстремадуры, возле Алькантары, где вырос Овандо и где его дом находился еще в 1502 году.

Фрай Николас был спутником инфанта Хуана. Он был среди тех десяти рыцарей, что всегда находились при нем. Он был также первым из многих эстремадурцев, сыгравших большую роль в испанской части истории Америки.

Овандо был назначен губернатором 3 сентября 1501 года, когда королевский двор все еще находился в Гранаде. Приказ о его назначении стоит подробного рассмотрения. Ему было дано право управления и должность мирового судьи на новых испанских землях, а также право назначать судей ниже рангом, мэров и комендантов. Однако ему не поручали управления той частью материка Южной Америки, где побывали Алонсо де Охеда и Винсенте Яньес де Пинсон.

Овандо было поручено выяснить, есть ли в его новых владениях иностранцы, и если же он их найдет, их должно было отправить в Испанию: Новый Свет нельзя было эксплуатировать всем, на это имела право лишь Кастилия. Конечно, если кто-то из иностранцев достиг Индийских островов с помощью адмирала, то их статус следовало принять во внимание; к тому же, Овандо позволено было брать с собой португальцев. Но ему строго запрещалось брать с собой «мусульман, еретиков и евреев, наказанных за то, что они притворялись, что не являются иудеями (reconcмliados) и конверсо». Хотя он мог взять с собой «чернокожих и других рабов, которые родились от рабов наших христианских подданных». Хотя один или двое черных африканских рабов могли попасть в Новый Свет и раньше (как мы уже видели, Колумб мог привести некоторых во время своего третьего путешествия), однако это было первое открытое упоминание о рабах в официальном документе.

Некоторые другие соответствующие указы были изданы того же 3 сентября, включая запрет на экспедиции в Новый Свет без королевского разрешения. Любой, кто отправится в подобную экспедицию, будет сурово наказан. С тех пор всегда требовалась лицензия на плавание. Это делалось не только потому, что Корона хотела контролировать портовые сборы, но также было способом контролировать численность населения новой империи. Это было полной противоположностью либеральной политике, начатой в 1495 году. Несомненно, как и в случае многих других законов, количество нелегальных путешествий было существенным. Возможно, подобные законы и были тому причиной. Но подобного порядка продолжали придерживаться.

Инструкции Овандо были уточнены 16 сентября 1500 года, когда был издан еще один королевский документ, подписанный Гаспаром де Грисио, королевским секретарем по имперским делам, ставшим преемником Фердинанда Альвареса де Толедо. Это дало Овандо почти абсолютную власть: никто не должен был разрабатывать золотые прииски или даже искать россыпи без его на то дозволения. Что касалось добычи золота, то половина его (позднее количество было снижено до трети, а потом до пятой части) должна была отходить Короне. Так или иначе, добыча золота поощрялась. Старатели объединялись в группы по десять человек под командованием надежного лидера. Все пожалования от Бобадильи так или иначе отменялись.

В другом приказе для Овандо было следующее:

«Мы желаем, чтобы индейцы были обращены в нашу святую католическую веру, дабы их души были спасены, поскольку это – наилучшее благо, на которое мы можем надеяться, и посему они должны быть осведомлены об особенностях нашей веры. Вы должны проследить за тем, чтобы духовенство просвещало и наставляло их с любовью и без насилия, дабы они могли быть обращены настолько скоро, насколько это возможно».

Овандо должен был заверить выживших вождей в том, что Корона их защитит и что дань Короне они должны платить так же, как и другие ее подданные. Эта дань должна была быть согласована с вождями, чтобы они знали, что с ними не станут дурно обращаться.

Овандо, естественно, должен был провести официальный опрос (residencia) касательно управления Бобадильи и его представителей и отослать их обратно в Испанию на тех же кораблях, на которых он прибыл сам. Новый губернатор должен был получать вдвое больше, чем его предшественник (360 000 мараведи в год вместо 180 000), а также он должен был назначить сотню новых чиновников.

Инструкции были подписаны не только королем, королевой и Грисио, но и архиепископом Гранады Талаверой, который некоторое время был духовником королевы; а также лиценциатом Луисом Сапатой. Сапата был известным интриганом, мадридским конверсо. Он был невысокого роста, отчего его стали называть, намекая на его влиятельность, «El Rey Chiquito» – «королек». Он славился продажностью и скаредностью, и в то же время медоточивостью речей. Он был чиновником, прикрывавшим в Испании всю «арагонскую мафию», которая вскоре успешно осела на Эспаньоле.

Ничто из приготовлений не держалось в секрете. 2 октября 1501 года в Севилье их огласил глашатай, Франсиско де Меса, на ступенях часовни (прославленной «градас») в присутствии различных нотариусов и важных людей города. То же самое было и на Гран-Канарии.

Экспедиция Овандо была организована Диего Гомесом де Сервантесом, коррехидором Кадиса, одним из тех важных королевских чиновников, что стремились усилить власть Короны в муниципальных советах. Химено де Бривиеска, конверсо, помогавший Хуану Родригесу де Фонсеке в общем управлении Индиями, отвечал за расходы в Севилье.

В то время было разрешено еще несколько других экспедиций. Так, Луис де Арриага, идальго из Берланги в Кастилии, который был в экспедиции Колумба в 1493 году и некоторое время служил заместителем губернатора Маргарита, а потом комендантом Ла-Магдалены (где он отразил несколько серьезных нападений индейцев под предводительством вождя, которого испанцы звали Хуатинанго), получил приказ колонизировать Эспаньолу, поселив там крепкие испанские семьи. Следовало основать четыре городка по пятьдесят поселенцев в каждом, в общей сложности – две сотни человек. От них не ждали дохода. Однако им будет дан свободный проезд, и через пять лет они получат в свою собственность землю, которая была им выделена. Стоимость семян, скота и иных вещей они должны были оплатить сами. Им разрешили исследовать и другие берега. Эта экспедиция покинула Севилью в феврале 1502 года, почти в то же время, что и Овандо.

Вечный искатель приключений Алонсо де Охеда также покинул Кадис в начале 1502 года с четырьмя кораблями. Два из этих судов разбилось либо в Байя-Онде, либо в бухте Санта-Крус на Кубе в начале мая. На третьем уплыл на Ямайку Хуан де Вергара, не подчинившийся капитану. Охеда преследовал его, как главный капитан, на каравелле «Ла-Магдалена», но был схвачен своими врагами, которые принесли его, связанного, к Овандо, тогда находившегося в Санто-Доминго. Карибы начинали все больше походить на Эстремадуру докатолических монархов.

Колумб в то время в Испании добивался новой попытки захвата Иерусалима, где, как он думал, будет находиться двор «последнего императора мира». В конце концов, близился конец света, как предсказывал святой Августин. Колумб вел по этому поводу переписку со своим новым другом – картезианцем, фраем Гаспаром де Горрисио. Он изводил монархов своими постоянными требованиями и письмами: «Я лучше буду источником восторга и услады ваших высочеств, – писал он, – чем осмелюсь вызывать Ваше раздражение и отвращение». Это трогательное письмо было полно сомнительных научных раздумий о последствиях того, что мир представлял собой сферу.

Затем, в январе 1502 года адмирал получил разрешение на «еще одно плавание во имя Святой Троицы», как он писал папе римскому и банку Генуи. 14 марта монархи написали ему крайне дружелюбное письмо из Валенсии-де-ла-Торре:

«Ваше заключение для нас было крайне неприятным, как мы уже сказали и вам, и всем остальным, и как только мы об этом узнали, мы приказали освободить вас. Вы знаете, с какой благосклонностью мы к вам всегда относились, и теперь мы еще больше будем вас почитать и обращаться с вами, как подобает. Все, что мы вам даровали, останется вашим, и ваши наследники будут этим пользоваться так же, как сейчас… молим вас не задерживаться с отбытием».

Король и королева, очевидно, поняли, что Колумб был отличным первооткрывателем земель, но совершенно бездарным администратором.

В те месяцы корреспондент Колумба, папа Александр, подтвердил свою заинтересованность в действиях своих испанских соотечественников. Так, 16 декабря 1501 года, булла Sinceritas Eximie Devotionis повторила «Привилегии», дарованные в 1493 году. Папа также подтвердил, что подати в Индиях будут получать католические монархи, а не церковь. Сам Колумб вновь написал Александру в феврале 1502 года, что он хотел приехать «и поговорить лично с Его Святейшеством о своих открытиях». Однако этого ему не позволила напряженность между монархами Испании и королем Португалии. Но все же он хотел бы, чтобы папа знал об открытии 1400 островов и о том, что он обнаружил на азиатском материке не менее 333 языков, а также различные металлы, включая, конечно же, золото и медь. Что же касается Эспаньолы, то о ней стоило думать как о сочетании «Тарсиса, Хетии, Офира, Офиса и Сипанги». Он также упомянул, что он был и на юге от тех земель и видел «рай земной», где, соответственно, было большое количество жемчужниц. Но Сатана не позволил всему идти по плану, и Колумб добавлял: «Бразды правления, которые были мне даны навечно, были жестоко вырваны из моих рук».

Овандо же без приключений 13 февраля 1502 года покинул Санлукар-де-Баррамеду на Санта-Марии-де-ла-Антигуа с двадцатью семью кораблями. Вне всяких сомнений, это был самый большой флот, который отправлялся в Новый Свет, – еще больше, чем флот Кабрала. На кораблях плыли 2500 будущих поселенцев, включая множество женщин, священников, францисканцев и ремесленников. Флот вез шелковицу в достаточном количестве, чтобы позволить основать шелковое производство, а также много тростникового сахара. Арриага последовал за ним с еще тремя кораблями, взяв с собой семьдесят три из запланированных двух сотен семей. Фонсека дал ему право собирать подати в Эспаньоле. 15-го числа Алонсо Велес де Мендоса, идальго из Могера, который, как мы знаем, в 1500 году, идя вдоль побережья Бразилии, достиг португальской территории, отправился в очередную экспедицию, которая должна была повторить экспедицию Арриаги.

Двенадцать сотен поселенцев Овандо, похоже, были родом из Эстрамадуры, в том числе несколько из его родного города, Бросаса. Некоторые были идальго, как его секретарь, Франсиско де Лисалур, и Себастьян де Окампо из Нойи, что в Галисии, – который также, возможно, был с Колумбом во втором плавании. Многие были бедняками, решившими уехать, чтобы избежать возможной нестабильной экономической ситуации в будущем – последствия скудных урожаев, а также, возможно, королевского благоволения к Месте, знаменитой шерстяной монополии. С Овандо в качестве его правой руки плыл Антонио де Торрес, опытный капитан, имевший хорошие связи и часто плававший через Атлантику туда и обратно. (В течение года перед этим новым заданием он был губернатором Гран-Канарии.)

Казначеем экспедиции был назначен Кристобаль де Куэльяр, кастилец, которого Овандо знал еще по двору инфанта Хуана в Альмасане, вместе с шестью его помощниками. Ревизором стал Диего Маркес из Севильи, некогда бывший пажом Фонсеки, – ту же должность он занимал во втором путешествии Колумба. Fimdidor, ответственным за переплавку золота, был Родриго дель Алькасар, член богатой семьи конверсос из Севильи, взявший с собой девять слуг. Родственник Овандо, Франсиско де Монрой из талантливой, но буйной эстремадурской семьи, путешествовал с ними в качестве торгового агента с шестью слугами; Родриго де Вильякорта из кастильского городка Ольмедо, прославившийся во время гражданских войн предыдущего века, был казначеем. В той же должности он сопровождал Колумба во время второго плавания. Адмирал говорил о нем как о «трудолюбивом человеке, к тому же верном слуге Короны». Алонсо Мальдонадо из Саламанки направился с Овандо в качестве верховного судьи. Он оказался лучшим из первых судей Нового Света – по словам как Овьедо, так и Лас Касаса, чьи мнения впервые совпали. Он взял с собой двух слуг.

Адмиралом, командовавшим всеми кораблями, был Андрес Веласкес, у которого было двое слуг. Скорее всего он принадлежал к большой семье Веласкесов, сыгравшей одну из ключевых ролей в истории испанской Америки. Альфонсо Санчес де Карвахаль, агент адмирала, вернулся на Эспаньолу вместе с Овандо, дабы распоряжаться имуществом Колумбов. На борту также были Кристобаль де Тапия, протеже епископа Фонсеки из Севильи и Родриго де Альбукерке из Саламанки. Эти люди, вместе с Франсиско де Пуэртола, должны были командовать тремя новыми крепостями, которые должны были быть построены вдоль линии от Изабеллы до Санто-Доминго. Также там находились командор Габриэль де Варела, Кристобаль де Санта-Клара, торговец-конверсо, а также конверсо из Севильи по имени Педро де лас Касас и его сын, Бартоломео – будущий апостол Индий. Двадцатилетний Эрнан Кортес, еще один дальний родственник Овандо из Эстремадуры, собирался пойти в плавание с ним, но прямо перед плаванием он повредил ногу, выпрыгнув из окна одной дамы в Севилье, которую он пытался соблазнить, и потому не смог уехать.

На этих кораблях также находились семнадцать францисканцев и четверо священников. Первым было поручено основать первый монастырь их ордена в Новом Свете. Так что эти семнадцать человек олицетворяли собой некую поворотную точку. Это путешествие было важным как для начала трансатлантической торговли, так и для духовного поиска. Также на борту было почти шестьдесят лошадей. Монархи оптимистично запретили всем, кто путешествовал с Овандо, перепродавать рабов, которых он вез домой. Это было первым случаем возвращения рабов-индейцев в Новый Свет из Испании.

Овандо отплыл с музыкой и празднествами, что было обыкновенным делом, когда большая экспедиция покидала Испанию. Порт, из которого он вышел, Санлукар-де-Баррамеда, ныне стал дочерним городом Севильи из-за торговли, шедшей между ним и Индийскими островами, поскольку большая часть товаров грузилась на борт именно тут, и множество пассажиров предпочитали отплывать отсюда или же плыть на отдельном судне, а не садиться на корабль в Севилье. Преимуществом для Хуана де Гусмана, герцога Медина Сидония, было то, что его замок находился на холме за городом, – солидная прибыль от торговли с Индиями плыла прямо к нему в руки. Даже сейчас, если стоять на берегу Санлукара, глядя в сторону небольшой группы домов в Лас-Палетас, на устье реки Гвадалахара, легко представить себе флот Овандо, уходящий в закатное море.

Музыка стихла, и несколько дней все было тихо и спокойно, через восемь дней, на полпути к Канарским островам, 21 февраля, флот Овандо попал в ужасный шторм. Один из кораблей, «Ла-Рабида», пропал вместе со 120 пассажирами, в то время как экипажи решили сбросить за борт свои товары. Все корабли были разбросаны по морю. Множество сундуков выбросило на берег Андалузии. До королевского двора дошел слух, что весь флот погиб.

Фердинанд и Изабелла, боясь худшего, ни с кем не разговаривали восемь дней. По сравнению с их триумфальной политикой их личная жизнь была столь печальной, что казалось, эта новая трагедия легла новым проклятием на их деяния. Но вскоре они узнали, что затонул лишь один корабль. Разбросанные корабли можно было найти. Король и королева продолжили свои обычные нелегкие перекочевки. Вскоре они покинули Севилью и Андалузию, отправившись на север через Сьерра-Морену в Толедо, где они провели лето 1502 года. Королевское настроение слегка улучшилось, поскольку их дочь и наследница Хуана достигла Испании вместе со своим мужем, Филиппом Габсбургом. Эта королевская пара достигла Фуэнтеаррабии, покинув Фландрию в июле 1501 года. Выбор дороги по суше влек за собой постоянное выражение почтения королю Франции, включая дарение монет как знак вассалитета.

Они, конечно же, ныне были наследниками королевства. Их приветствовал Фердинанд, а Изабелла встретилась с ними в Толедо. Затем последовали королевский пир и турниры. 22 мая кортесы и другие структуры принесли Филиппу и Хуане присягу как «принцам Астурийским». Некоторые сетовали, что Филипп не говорил по-испански. Но осознание того, что от него у монархов наконец-то будут внуки, в том числе мальчики (Карл, старший сын Хуаны, родился в 1500 году), заставило забыть об этом. Большей проблемой было то, что принц Филипп не упускал ни одной симпатичной девушки, которая попадала под взгляд его голубых глаз, – а инфанта не желала игнорировать подобные пристрастия своего мужа.

В это время Овандо собрал большую часть своих кораблей на Гран-Канарии. Он нашел множество свидетельств предпринимательской деятельности на острове. Батиста де Рибероль строил важный сахарный завод, а его соратник-генуэзец Матео Винья делал то же самое в Гарачио, на Тенерифе. Множество португальских фермеров и рабочих поселились там как колонисты – некоторые из них после пребывания на Мадейре. Воспользовавшись услугами острова, чтобы починить свой флот, Овандо вновь отплыл. Он достиг Санто-Доминго с половиной своих кораблей 15 апреля 1502 года. Остаток его экспедиции, за печальным исключением потерянной «Ла-Рабиды», прибыл две недели спустя, ведомый ветераном Антонио де Торресом.

Овандо обнаружил, что испанское население Эспаньолы насчитывает всего лишь три сотни человек. Некоторые находились в Консепсьон-де-ла-Вега, Сантьяго и Бонао, другие, как Рольдан, в Харагуа, но большая часть жила в Санто-Доминго. Многие из этих колонистов, как уже упоминалось, жили со своими местными любовницами и детьми-метисами. Там были примитивные церквушки с тростниковыми крышами, как в Ла-Изабелле, так и в Санто-Доминго (однако местные священники не имели права проводить конфирмацию). Власть у индейцев официально оставалась в руках вождей, но в то время Гуаканагари и Гварионекс уже подчинились испанцам, а Каонабо был мертв. В Игуэе, на востоке острова, Котубано отдавал дань испанцам натурой; в Харагуа, на западе, где ныне находится Гаити, король по имени Бехечио делал то же самое.

В долине Сан-Кристобаль по-прежнему добывали золото. Другими ценностями были хлопок и бразильское дерево.

Двое из друзей Колумба, Франсиско де Гарай, баск, и Мигель Диас де Аукс, трудолюбивый арагонец, неплохо разбогатели на золоте.

Адмирал отправил этих предпринимателей вниз по лесистым склонам Бонао и там, на берегу реки Хаины, одна женщина, присев отдохнуть, нашла самородок весом в 35 фунтов – знаменитый pepita (самородок), который и помог двум этим уроженцам Северной Испании сколотить состояние. Они, по общему мнению, оказались богатейшими людьми в колонии. Гарай начал строительство первого каменного частного дома в Санто-Доминго.

Сразу по прибытии Овандо провел требуемое расследование (residencia) по действиям Бобадильи. Кортесы 1480 года в Толедо установили как правило, что после отставки или оставления должности судьей, особенно старшим, он должен оставаться на своем месте пребывания еще месяц («тридцать дней или больше»), чтобы все, кто желает, мог пожаловаться на его действия или принести благодарность. Иногда такие расследования растягивались по времени, иногда все кончалось быстро. Порой, если субьект расследования, как выяснялось, поступал дурно, то против него могли выдвинуть обвинение в преступлении.

Эта практика была прямым переносом кастильской практики в Новый Свет. Residencia Бобадильи была закончена в установленный законом срок в тридцать дней. Вне всякого сомнения, Овандо стремился как можно скорее отослать своего предшественника домой. Бартоломе де лас Касас, впервые оказавшийся на Эспаньоле, дивился тому, как люди наперебой нападали на Бобадилью. Однако отставной губернатор вряд ли лично нажился.

К концу июня корабли под командованием Антонио де Торреса были готовы к обратному плаванию. Бобадилья и его люди вместе с надежно упакованными бумагами касательно residencia готовились отчалить. Были и другие люди, желавшие возвращения. И тут пришла тревожная новость, что Колумб, ненавистный «фараон», находится неподалеку от берега с небольшой флотилией из четырех кораблей.

Напомним, что монархи сподвигли Колумба выйти в четверное, новое плавание – исключительно исследовательское. Но не предполагалось, что он сам будет управлять тем, что откроет. Однако он должен был приступить к дальнейшему исследованию Южной Америки. Государи надеялись, что он найдет пролив, который приведет прямо к Азии. Он и сам ожидал достичь Островов Пряностей. 21 марта адмирал написал Николо Одериго, генуэзскому послу в Испании, сообщая, что оставил копию недавно подтвержденных его «Привилегий» у Франсиско Рибероля, еще одну – у своего друга-картезианца фрая Гаспара де Горрисио, и еще одну в своем доме в Санто-Доминго. Четвертую он отправил самому Одериго.

Список адресатов показывает, что дружеские связи Колумба оставались прочными. Рибероль, например, был одним из богатейших генуэзских купцов, имевший большую долю в парусине, мыле, сахарных плантациях и пшенице. Он держал на откуп монополию на канарские красители, такие, как орсель, от Гутьере де Карденаса, влиятельного придворного, и теперь имел долю и в старейшем сахарном заводе на Канарах, El Agaete.

2 апреля Колумб писал банку Сан-Джордже в Генуе, заверяя их, что хотя его телу приходится странствовать вдалеке, его сердце всегда с ними. Бог дал ему такие дары, каких Он не давал никому со времен царя Давида, и теперь он намерен вернуться в Индии во славу Троицы. Также он писал своему сыну, говоря, что надеется, что Диего воспользуется всем, что принадлежит ему в Санто-Доминго, найдет Беатрис Энрикес, его кордовскую любовницу, выплатив ей 10 000 мараведи в год – или половину жалованья каждого из трех комендантов трех новых крепостей на Эспаньоле, которые приплыли с Овандо. Еще 10 000 мараведи следует выплатить его невестке Бриоланье Муньис.

Также он поведал Диего о своих четырех генуэзских друзьях – Рибероле, Франческо Дориа, который продавал в Севилье больше пшеницы и закупал оливок больше, чем кто бы то ни было; Франческо Катаньо (Каттанео), заинтересованном в экспорте сахара в Милан и чей брат Рафаэль вел счета при подготовке третьего плавания Колумба, и, наконец, о Гаспаде д’Эспинола, который торговал сухими фруктами из Гранады. Эти друзья снабдили Колумба товарами, которые он сейчас вез в Индии.

Колумб отплыл с четырьмя каравеллами, и не только со своими двумя братьями, Бартоломео и Диего, но и с Фернандо – своим умным, все еще юным незаконным сыном от Беатрис Энрикес. Его первой целью была «разведка территории Парии». Он сообщал монархам, что он вполне может столкнуться с Васко да Гамой, португальским капитаном, который отплыл на восток. Монархи ответили ему:

«Мы написали соответствующим образом королю Португалии [Мануэлу I], нашему зятю, и посылаем вам при сем письмо, адресованное его капитану, как вы и просили, уведомив его о вашем отплытии на запад. Мы сказали, что мы узнали о его [да Гамы] отплытии на восток и что если вы встретитесь, то вам следует обращаться друг с другом по-дружески».

Перспектива встречи была привлекательной, но вероятность ее – невелика.

Флот Колумба из четырех кораблей возглавлял флагман, «Санто» (или «Санта-Мария»), капитаном которого был Диего Тристан, ходивший в экспедицию 1493 года. Происходил он из семьи севильских торговцев кожей. Хозяином корабля был Антонио Санчес, морской капитан, ныне открывший долгую карьеру трансатлантических плаваний. На корабле «Сантьяго-де-Палос» капитаном шел Франсиско де Поррас, а его брат, Диего де Поррас, был нотариусом. Они ходили в экспедицию к Парии вместе с Кристобалем Гуэррой и Пералонсо Ниньо в 1499 году, и в четвертый поход Колумба были взяты по требованию казначея Кастилии, Алонсо де Моралеса, который, как говорят, был любовником их тетушки, – хотя непонятно, настоял он на их отплытии потому, что просто хотел убрать их с дороги, или же желал дать им шанс завоевать славу. Они были из семейства конверсо – этот факт не слишком радовал Колумба.

Третьим кораблем был «Гальега», капитаном на нем шел Педро де Терерос, который, как и хозяин судна, Хуан Кинтеро, ходил с Колумбом во все три предыдущих похода. Кинтеро, происходивший из известной семьи мореходов Палоса, был братом Кристобаля Кинтеро, владельца «Пинты», бывшей в походе 1492 года. Четвертый корабль, «Вискайна», шел под командой Бартоломео Фиески из знаменитого генуэзского рода. Фиески был единственным генуэзцем, который служил у Колумба капитаном на море. Лоцманом был Педро де Ледесма, также ветеран третьего похода адмирала.

Все команды насчитывали 140 человек. Среди лоцманов были люди, которые в следующем поколении будут водить суда в Карибском море. Одним из них был Антонио де Аламинос, первопроходец Гольфстрима, который сейчас начинал свою морскую карьеру при Колумбе в качестве юнги, а также Хуан Боно де Кехо, баск из Сан-Себастьяна. Главным писарем флота был Диего Мендес, старый соратник Колумба, по происхождению либо севилец, либо португалец, который выбрал не ту сторону во время гражданской войны с Бельтранехой и сопровождал Лопе де Альбукерке, графа Пеньяфлор, в долгой ссылке во Франции, Фландрии и даже в Англии. В экспедиции был, как минимум, один чернокожий раб – некто Диего, состоявший при своем хозяине Диего Тристане.

Колумб получил инструкции не заходить в Санто-Доминго, хотя ему и позволялось ненадолго остановиться там на обратном пути, «ежели вы сочтете это необходимым». Он намеревался идти прямо на запад вдоль северного побережья Южной Америки от Парии, но 15 июня на Мартинике он повернул на север, потому что хотел заменить в Санто-Доминго одно медленное тяжелое судно («Сантьяго-де-Палос») на лучшее и более легкое. Мартиника предположительно была тем самым островом Матинино, прославленным своими амазонками, но ни одной из них Колумб не увидел.

Адмирал пошел к острову Сан-Хуан (Пуэрто-Рико) 24 июня, а 29-го числа достиг Санто-Доминго, где послал Педро Терероса, капитана «Гальеги», на берег, чтобы рассказать Овандо о том, что им необходимо. Он также подумал, что должен посоветовать Овандо не позволять идущему домой флоту Торреса выходить в море из-за надвигающегося шторма. Овандо вслух насмешливо прочел письмо Колумба перед группой колонистов, проигнорировал просьбу адмирала и не стал откладывать выход Торреса в море с тридцатью кораблями. Его поведение было продиктовано обидой, которую все еще питало к семейству Колумбов большинство поселенцев Санто-Доминго.

Антонио де Торрес, бывший губернатор Бобадилья, бумаги, касающиеся расследования по делу Бобадильи, индейский касик Гварионекс, знаменитая pepнta de oro, найденная Гараем и Диасом де Аукс, а также мятежник Арансиско Рольдан вместе с множеством своих последователей весело вышли в море 30 июня и направились в Испанию. В последний момент Родриго де Бастидас, молодой купец-конверсо из Трианы, который прошел пешком более двух сотен миль до Санто-Доминго, когда его собственный корабль разбился в Харагуа, также присоединился к армаде на маленьком суденышке «Агила» – вместе с агентом Колумба, Санчесом де Карвахалем, который приплыл вместе с Овандо.

Колумб, разъяренный отказом в разрешении ступить на остров, который он считал своим, укрылся у берега в будущем заливе Асуа-де-Компостела: «Кто из смертных не умер бы от отчаяния – кроме самого Иова, – получив отказ укрыться от опасностей на той самой земле, которую, по Божьему соизволению, потом и кровью я завоевал для Испании…» Колумб подошел ближе к берегу. Он был в Асуа, когда разразился шторм.

Шторм был разрушительным. Город Санто-Доминго, построенный Бартоломео Колоном на восточной стороне реки Осама, оказался практически стерт с лица земли. Колумб писал, что «шторм был ужасен, и в ту ночь мои корабли практически развалились. Каждый корабль поднимал якорь, не надеясь ни на что, кроме смерти. Все думали, что остальные корабли погибнут». Но благодаря умелому руководству Колумба и его брата Бартоломео все четыре корабля уцелели. Флот Антонио де Торреса был не столь удачлив. Уже достигнув глубокого и опасного пролива Мона между Санто-Доминго и Пуэрто-Рико, двадцать три из двадцати семи кораблей, включая тот, на борту которого находились сами Антонио Торрес, Бобадилья, Рольдан и множество его друзей, и даже касик Гварионекс, погибли, как и 200 000 песо золота, а также и pepita de oro и все документы, касающиеся отбывшего губернатора. Три корабля осторожно вернулись в гавань Санто-Доминго. Только один корабль из флота, самый маленький, «Агила» с Бастидасом и Санчесом де Карвахалем на борту, в конце концов достиг Испании и привез 4000 песо адмиральского золота.

Сокровище Бастидаса произвело впечатление, но потерь это не компенсировало.

Несмотря на дурное начало, правление Овандо на Эспаньоле начало обретать очертания. Он отправил преступников назад в Испанию. Исчезновение Рольдана и его соратников сильно облегчили ему жизнь. Овандо немедленно принялся заново отстраивать Санто-Доминго на западном, а не на восточном берегу реки Осамы, где этот город с тех пор и стоит и где в его честь установлена прекрасная статуя. Он составил план (la traza) новой столицы, возвел там крепость и возвел двенадцать каменных домов. Он также ввел новый налог вдобавок к тому, что выплачивался с 1498 года, – в унцию на каждые три добытых унции золота, что было особенно непопулярно среди колонистов, полностью посвятивших себя старательству. Это совпало с ростом цен как на продовольствие, так и на инструменты, вызванным внезапным перебоем связи с Кастилией.

Овандо также настроил против себя протеже Фонсеки, Кристобаля де Тапиа, который перед строительством нового города купил землю там, где должна быть построена большая часть Санто-Доминго. Но компенсации за землю он не получил. Большинство новых людей Овандо быстро перебрались к золотым россыпям в центре острова, в область Сибао, которая ныне управлялась как испанская провинция. Но эти новые поселенцы, полные энтузиазма и алчности, сгинули от дизентерии почти сразу же, как и индейцы, которых они заставили работать. Дизентерия была вызвана прежде всего новым пищевым рационом. Золотоискатели вернутся в Санто-Доминго, ликуя по поводу крох золота, которое, как они думали, нашли. Им трудно было понять, что «золото не растет на деревьях и не ждет их прибытия, чтобы упасть им прямо в руки». Еще труднее было узнать, что когда индейцы разбежались, что они часто проделывали, «что им самим придется трудиться, ползая на четвереньках, нагружая тележки, возможно, золотоносной породой, даже таскать грузы на собственной спине».

Таким образом, эйфория новоприбывших долго не продержалась. Жара, усталость, даже голод взяли свое. Затем в Сибао разразилась эпидемия сифилиса или его разновидности. Таким образом, к концу 1502 года тысяча из новых поселенцев умерли, еще пятьсот заболели, и численность колонистов Овандо упала до тысячи с небольшим. Большинство из них вскоре забросили золотые копи – как из-за нехватки труда туземцев, так и из-за недостатка технических знаний, что не давало им успешно вести работы самим. В результате три сотни ветеранов, людей вроде Диего де Альварадо или Диего Веласкеса де Куэльяра, которые приехали на остров во время второго или третьего плавания Колумба, стали хозяевами положения, поскольку у них не только были опыт и доступ к продовольствию, но и служба индейцев.

Поиск, нахождение и мытье золота вскоре стали систематическими. Были определены места для ежегодной выплавки золота: два в новом золотоносном районе Буэнавентура близ Санто-Доминго, где каждая выработка давала от 50 до 60 миллионов мараведи, и два на старых россыпях, в Консепсьон-де-Ла-Вега, где обычно выход был даже больше.

После первоначальных неудач политика Овандо начала приносить успех. После неудачного управления «фараона» Колумба и его братьев, а затем трудных дней правления Бобадильи стало казаться, что превращение Карибских островов в форпост Эстремадуры фраем Николасом де Овандо было как минимум созданием сокровищницы, сравнимой с той, которую предполагал Колумб.

В 1504, 1506 и 1507 годах в метрополию было отослано золота соответственно на 15,3, 17,5 и 16,8 миллиона мараведи. И все равно в те годы колония казалась организованной (как указывает один современный историк) как «большой горнодобывающий завод, на котором трудилось все дееспособное население». На самом деле сельское хозяйство тоже неплохо развивалось: в первую очередь культивировали маниоку и чеснок, а также разводили свиней.

Кастилия до сих пор доминировала только в центре острова Эспаньола. Однако испанцы занимали широкую полосу земли от старой столицы Изабеллы, которая с каждым днем все более разрушалась, до Санто-Доминго. Как к востоку, так и западу от нее сохранились владения местных касиков, в той или иной степени независимые.

Овандо прекратил мирное сосуществование с туземными правителями. Бартоломео де лас Касас, который, как указано выше, приехал вместе с Овандо, писал, что его начальник был «осторожным, неторопливым, скромным и уравновешенным» – но его действия противоречили этой характеристике – ибо с самого начала Овандо имел дурные отношения с индейцами, которых даже не пытался понять. В конце 1502 года новый губернатор решил исследовать территорию к востоку от Вега-Реаль, золотых россыпей в северной части центра острова, где во времена Колумба было мало стычек и где, как он считал, он сумеет убедить туземцев работать на испанцев. Он также начал строить новый порт на севере острова, в Пуэрто-Плата, в месте, которое до сих пор так называется. Оно лежит в заливе, в котором находится лучшая гавань на севере Эспаньолы. В отношении мореходства она была гораздо лучше Ла-Изабеллы. Свое название она получила благодаря Колумбу, который, проходя мимо нее во время первого путешествия, подумал, что гора похожа на серебро.

Затем, после предварительного обследования экспедицией из восьми человек, Овандо послал экспедицию вокруг восточного побережья острова. Она остановилась на острове Саона, на котором Колумб побывал в 1493 году, чтобы купить маниоки. Один из испанских псов, вероятно, мастиф, возможно, ищейка, хотя его и называли lebrel (борзая), загрыз местного касика. Неудивительно, что за этим последовал «мятеж», и восемь испанцев были убиты. Овандо послал на умиротворение отряд из четырех сотен человек под командованием хладнокровного севильца Хуана де Эскивеля.

Эскивель, как и многие из этого поколения поселенцев, был родом из семьи конверсо, будучи сыном Педро де Эскивеля и Констансы Фернандес де Арасуль (дочери Габриэля Санчеса – конверсо, который был таможенным инспектором в Севилье). Педро де Эскивель был взят в плен маврами в горах Ахаркия, к северу от Малаги, когда орден Сант-Яго потерпел там тяжкое поражение в 1483 году. Бежав из плена, он в результате обрел благосклонность монархов. Но Эскивели не могли избежать позорного клейма конверсо.

Хуан де Эскивель получил указания замириться с индейцами. Но касик Котубанама, властвовавший на востоке Эспаньолы (его столица находилась примерно на месте нынешнего города Игуэй), не желал рассматривать никаких условий. Его люди, включая женщин, готовились к войне. Но поскольку их вооружение нельзя было сравнить с оружием испанцев, они были разбиты, и Саона обезлюдела. Многие попали в рабство – причем законно, потому что были взяты «на войне». Эскивель и Котубанама в конце концов договорились, что порт Игуэй будет отныне снабжать испанцев, останавливающихся возле него в море, маниокой. Котубанама согласился на положение данника.

На западе острова осенью 1503 года высадился Овандо, устроив здесь еще более жестокое «замирение». Несколько отдельных испанцев, оставленных тут Рольданом, до сих пор держали свои нелегальные энкомьенды и не желали мириться с контролем со стороны Санто-Доминго. К тому же постоянно возникали недоразумения с индейцами. Теперь местной правительницей стала Анакоана, сестра Бехечио и вдова Каонабо. Она сделала все, что могла, чтобы ублаготворить испанцев, но не смогла усмирить собственных людей, которые часто нападали врасплох на поселенцев и мешали их попыткам создать новое сельскохозяйственное подобие Кастилии.

Овандо решил положить конец тому, что он счел двоевластием и беспорядками. Он выступил из Харагуа с семьюдесятью всадниками и тремя сотнями пехотинцев. Он намеревался ввести систему субординации, ведущую начало от практики военных орденов, обычную для Испании. Такая система предполагала просвещенное управление землей незаинтересованным высшим классом; можно сказать, это была своеобразная форма национализации. Овандо также, видимо, решил завоевать весь остров и привести к подчинению всех индейцев. Он был уверен, что под испанским управлением они будут жить лучше, чем под властью своих касиков, которых он считал жестокими и бездарными разбойниками. Лас Касас тепло писал, что он действительно «был достоин управлять людьми – но не индейцами». Таким образом, Овандо принял решение покончить со старой политикой, вероятно, без всякого совета с монархами и даже без обсуждения в Санто-Доминго. Он был губернатором. И слово его считалось законом – хотя, вероятно, он обсуждал перспективы испанского правления на Эспаньоле приватно с Фердинандом и Изабеллой перед отплытием из Испании.

Не зная о неминуемой судьбе, Анакоана дала пир в честь Овандо. Она пригласила туда множество местной знати (около сотни) и многих других своих подданных и дружественно встретила губернатора. Были устроены развлечения, долгие танцы и изящные игры с палками (juego de caсas). Звуки испанских гитар и показ лошадей мешались с местными танцами и играми. Казалось, что на празднике царит настоящая дружба. Это длилось три дня. Но потом поползли слухи, что индейцы затевают заговор.

Такие донесения будут играть главную роль в истории испанских завоеваний в Америке. Нельзя сказать, чтобы это было полным заблуждением. В 1503 году испанцы, как еще много раз в будущем, находились в крайнем меньшинстве. Они заподозрили, что ночью на них нападут и всех перережут. Губернатор пообещал показать индейцам оружие. Индейцы были в восторге. И люди Овандо открыли огонь, когда их командир положил руку на золотой крест ордена Алькантара, который он носил на груди. Всадники окружили большой дом, в котором собрались касики, а пехотинцы не дали никому сбежать. Затем дом был подожжен. Анакоана была схвачена и позже повешена на площади Санто-Доминго по обвинению в «мятеже». Сопротивление уцелевших индейцев Харагуа было яростным, но малоэффективным. Были убиты сорок испанцев, но завоевание было завершено. Теперь Кастилия полностью контролировала запад острова.

Овандо назначил своим заместителем на этой территории Диего Веласкеса де Куэльяра, конкистадора, который прибыл в Индии в первый раз в 1493 году с Колумбом. Он присутствовал при этой резне, но ответственность возлагал на Овандо. Как бы то ни было, Веласкес принимал в ней участие, и никогда ничто не показывало, что он неохотно участвовал в жестокостях.

Теперь губернатор Овандо стал полным правителем большого острова, который был обнаружен всего одиннадцать лет назад. Все вожди, которых тогда встретил Колумб, были мертвы. Овандо построил для себя дом, нынешний Асталь-Николас-де-Овандо. Церковь в центре Санто-Доминго до сих пор была покрыта соломой, но были планы и на серьезное строительство – хотя к возведению собора не приступали еще двадцать лет, а пока эту роль выполняла Капилья-де-лос-Ремедиос. Вскоре начал строиться и монастырь Святого Франциска.

В центре Санто-Доминго Овандо начал строить и другие здания, включая губернаторский дворец, – нынешний Museo de las Casas Reales. Овандо основал новый госпиталь Святого Николая из Бари, бывший в течение многих лет популярной богадельней, хотя до 1508 года он представлял собой просто большую хижину с соломенной крышей. Еще один большой дом принадлежал генуэзскому торговцу Джеронимо Гримальди, который вместе со своим дядей Бернардо стал самым крупным предпринимателем в Индиях, – Бернардо помогал в финансировании третьей экспедиции Колумба. Семейство Гримальди изначально торговало шерстью. Теперь они имели часть во всех делах. Овандо также начал строительство огромной открытой крепости с тремя башнями (Fortaleza de Santo Domingo) на обрыве над тем местом, где Осама впадает в Карибское море.

Эти строения, часть из которых дожили до наших дней, были первыми примерами испанской архитектуры в Новом Свете. От Колумба не осталось ничего. Труды Овандо положили начало великой традиции. Грандиозные изменения предстояли народам, ландшафтам и экономическим условиям обширных территорий, на которые вскоре заявила права, а затем и завладела Кастилия. Возникли новые государства. Странные, революционные, бескомпромиссные, военные, жестокие и даже либеральные правительства сменяли друг друга. Но здания, подобные тем, что приказал возвести Овандо, до сих пор отбрасывают величественные тени на площади разрушающихся столиц, засовы на их дверях вызывают воспоминания, и сами их камни – олицетворение долговечности.