К 1495 году король и королева Испании осознали, что открытия Колумба выявляют для них новые возможности, но и возлагают новые обязанности. И они начали ощупью прокладывать пути имперской политики. Решительное влияние на нее, как и на прочие вопросы, оказывал Хименес де Сиснерос, новый духовник королевы, а с января 1495 года – преемник кардинала Мендосы в качестве примаса и архиепископа Толедского. Как архиепископ этот способный, суровый и деятельный церковник продолжал вести такую жизнь, как если бы оставался отшельником. Он ходил босиком, он продолжал отдавать все свое внимание реформам францисканского ордена – что вызвало недовольство, особенно когда он настоял на том, что братья должны вести аскетический образ жизни. Некоторые из них, по слухам, уехали в Северную Африку, чтобы принять ислам, но не расставаться со своими любовницами.

Однако чиновником, который обеспечивал в Севилье или Кадисе осуществление решений странствующего королевского двора касательно Индий, был другой прелат – Хуан Родригес де Фонсека, некогда архидиакон Кадиса, который в те годы стал негласным министром по делам Индий. В 1494 году он был назначен епископом Бадахоса, хотя ни разу в этом эстремадурском городе не бывал и не жил, поскольку работа на благо Короны держала его в Севилье. Он получал за свои труды годовое жалованье в размере 200 000 мараведи. Он также стал членом Совета Кастилии, что принесло ему еще 100 000 мараведи. Он был компетентным и находчивым человеком, – но он недолюбливал Колумба, чей гений он не замечал и в котором видел только недостатки.

В то время все это замечали. Лас Касас писал о Фонсеке: «Он куда успешнее создавал флотилии, чем служил мессы», и добавлял:

«Я всегда слышал и был в том уверен, и даже своими глазами видел, что он и правда всегда был против адмирала, не знаю, зачем и почему… Должен сказать, справедливо или нет, адмирал был против него, и в этом я не сомневаюсь. И все же епископ был человеком из хорошей семьи, высоким духом и очень близким к монархам».

Фернандо Колон был более жестким в своих оценках. Он писал, что Фонсека всегда ненавидел его отца и его предприятия, и что он «всегда был предводителем тех, кто дурно говорил о нем при дворе». Он вольготно чувствовал себя только с людьми высокородными, так что авантюристы, пусть самые умные, страдали от его придирок, а аристократы, пусть и самые тупые, благоденствовали. Антонио де Гевара, францисканец, который был пажом инфанта Хуана в 1495 году, а потом стал старшим проповедником и историком двора (а также тайным автором «Золотой книги Марка Аврелия», одной из наиболее популярных книг XVI столетия), откровенно писал Фонсеке:

«Вы спрашиваете, сеньор, что о вас здесь говорят. Весь двор говорит, что вы, может, и очень тверды в христианской вере, но как епископ вы весьма неуживчивы (desabrido). Также говорят, что вы толстяк, зануда, что вы небрежны и нерешительны при заключении соглашений, которые у вас в руках, и точно так же ведете себя с просителями – и, что еще хуже, многие из них возвращаются домой изнуренными, так и не решив свое дело. Также говорят, что вы грубы и горды, нетерпеливы; другие, пылкие, признают, что вы человек честный в делах, честны в словах и друг правды, а лжецы с вами не в дружбе. Они признают, что вы человек прямой в делах и решениях, честно говоря, у вас нет предубеждений и любимчиков. Также говорят, что вы умеете сочувствовать, благочестивы и милосердны. Не удивляйтесь тому, что я скажу, поскольку я потрясен тем, что вы делаете. Для человека, руководящего миром, нет большей доблести, чем терпение. Будь вы прелат или губернатор, вы должны вести жизнь скромную и многострадальную».

Фонсека, как и прочие члены его прославленной семьи, любил искусство, особенно фламандскую живопись, как можно судить по его благочестивым изображениям в соборах Бадахоса и Паленсии – особенно в последней, где он был изображен фламандцем Хуаном Иостом де Калсаром на запрестольной перегородке.

Необходимость четкой имперской политики Испанской короны была вызвана политикой Колумба на Эспаньоле, особенно в отношении порабощения индейцев. В 1495 году Колумб, все более отчаиваясь найти хоть какое-нибудь золото, серьезно пытался компенсировать это поставкой домой рабов. Он сам, его брат Бартоломео и красавец Алонсо де Охеда совершали жестокие вооруженные вылазки почти во все части Эспаньолы с целью захвата индейцев. Но туземцы не были готовы смиренно терпеть такое. К тому же испанцы не различали мирных индейцев, которые могли бы в будущем стать христианами, и карибов, которых считали безбожными дикарями и людоедами.

Кампания Колумба по захвату индейцев в рабство дала повод к написанию самых душераздирающих глав в работах Лас Касаса, который добавляет, что таким образом было уничтожено две трети населения островов. Такое преувеличение типично для Лас Касаса – но его оппонент, историк Овьедо, также писал о бесчисленных жертвах. Это привело к тому, что многие индейцы Эспаньолы приняли спонтанное решение бежать в горы. Этот «мятеж», как его ошибочно назвали, спровоцировал Колумба захватить около 1660 «душ, как мужчин, так и женщин», как пишет Мигель Кунео, и отослать 550 из них домой в Кастилию, со вторым возвращавшимся домой флотом Антонио де Торреса, который покинул Ла-Изабеллу 24 февраля 1495 года. Таким образом, атлантическая работорговля изначально шла с запада на восток – не из Африки в Европу, но с Карибских островов.

Во втором обратном плавании Торреса сопровождал младший брат адмирала, Диего Колон, и друг его детства Мигель Кунео. Возвращение их было далеко не триумфальным. Но зато оно оказалось быстрым: Кунео писал, что они шли от Пуэрто-Рико (Борикен) до Мадейры всего двадцать три дня. Но около двух тысяч индейцев, бывших на борту у Торреса, скончались, как считал Кунео, от холода, когда они вошли в испанские воды. Остальные высадились в Кадисе, хотя половина из них была больна. Кунео снова писал: «Они непривычны к тяжелой работе, они страдают от холода и живут недолго». Девять индейцев были подарены флорентийцу Джуанотто Берарди, который приказал отдать их в подходящие руки, чтобы однажды они могли стать толмачами. Остальных оставили на продажу в Севилье, хотя сколько-то из них сумели сбежать.

Но еще до их прибытия каталонцы Маргерит и фрай Бойль, без разрешения покинувшие Колумба, представили двору теорию, что индейцы могут стать добрыми христианскими подданными их высочеств, а потому их нельзя обращать в рабство. Такой вывод они сделали, наблюдая за религиозными обрядами таино, – их приношения пищи богам, их украшения, процессии, танцы, пение и распределение хлеба главами семейств имело нечто общее с практикой христиан.

Берналь Диас де Писа, счетовод, которого Колумб посадил под замок, был вызван ко двору, чтобы дополнить своим рассказом то, что происходит на Эспаньоле. Несколько рыцарей также пожаловались, что братья адмирала отняли у них лошадей. Еще один или двое сказали, что Колумб говорил некоторым дворянам из добровольцев, что кто не будет работать, тот не будет есть: такого заявления ни один испанский дворянин не может перенести спокойно, особенно от безродного генуэзца.

Колумб ничего не знал об этих придворных интригах – хотя, проведя при дворе столько времени, мог бы и представить такое. К моменту прибытия Торреса в Испанию он уже снова был на Эспаньоле, теперь намереваясь захватить весь остров от имени Испанской короны. Его первоначальная мысль, что это будет простой перевалочный пункт для доставки товаров, драгоценных металлов и рабов в стиле португальских факторий в Африке, был забыт ради более кастильского варианта экспансии: оккупации земель и захвата их населения. Этот стиль поведения был знаком как по временам Реконкисты, так и по завоеванию Канарских островов.

Колумб покинул Ла-Изабеллу 25 марта с двумя сотнями человек, двадцатью лошадьми и несколькими собаками, чтобы «оккупировать» центр Эспаньолы, а не торговать с ней. При нем были его брат Бартоломео и его местный союзник касик Гуанакагри, а также несколько его индейцев. Он разделил свои силы на две части и атаковал большую индейскую армию. Испанцы легко разбили их: Фернандо Колон писал, что индейцев разогнали, «словно они были птицами».

Колумб принялся за основание четырех крепостей в четырех местах: Консепсьон-де-ла-Вега (Санто-Серро), Эсперанса, Сантьяго и Санта-Каталина. Конечно, они были построены из дерева, так что здесь был нужен скорее труд плотников, чем каменщиков. Как бы то ни было, Консепсьон стала центром паломничества – и чудес. В своем завещании Колумб вспоминал ее и надеялся, что в ее часовне каждый день будут служиться мессы. Однако к моменту его смерти на этом месте снова росли джунгли.

Большинство оставшегося немногочисленного населения Ла-Изабеллы перебралось внутрь острова в эти крепости. В течение той весны и лета Колумб договорился с дружественными касиками о том, что все взрослые индейцы от четырнадцати до семидесяти лет будут приносить регулярную дань Испанской короне в виде местной продукции. Так, индейцы Сибао и Вега-Реаль согласились отдать Колумбу более 60 000 песо золотом за три выплаты. Те, кто жил в местах, где выращивался хлопок, каждый принесет кипу хлопка. Все данники после выплаты положенного получат диск, который будут носить. Взамен Колумб удержит своих спутников от опрометчивых авантюр. А пока некоторые из его спутников начали селиться на острове с индейскими женщинами.

Касики давали что могли – но просили прощения, если они не приносили того, чего от них требовали. Гуарионекс предложил разбить большой сельскохозяйственный участок (conuco) от юга до севера всего острова, если его людей избавят от дани золотом. Колумб задумался над этой идеей. Конечно, он предпочитал золото. Отличная рыба здесь легко ловилась, как всегда на Карибах. Хлопок, лен и некоторые другие местные продукты начали хорошо производиться при испанском руководстве, часть растений, завезенных из Кастилии, также хорошо прижилась: пшеница, овощи, некоторые злаки, виноград и даже сахарный тростник. Хорошо плодились свиньи и куры.

Неизвестно, сумел бы Колумб долго удержаться на посту главнокомандующего, губернатора и вице-короля этого маленького мирка, но к концу 1495 года он понял, что политика Короны в этом отношении изменилась. Еще в апреле того года монархи начали рассматривать Эспаньолу и другие Карибские острова так, словно они были областями Андалузии.

Отчасти это стало результатом отсылки в Испанию индейцев-рабов, каковыми их следовало считать, по мнению Колумба. Наверное, легко было бы организовать их поставки на продажу в Испанию. Андалузия в конце концов привыкла к торговле живым товаром разного происхождения. Валенсийские купцы, такие, как Хуан Абельо и Антонио Виана, легко могли разобраться с таким грузом, как и другие купцы – в Генуе, например, такими были Доменико де Кастельон и Франсиско Гато.

В принципе Корона не была против; так, 12 апреля монархи писали Фонсеке в Севилью, что «в отношении того, что вы пишете об индейцах, которые прибыли на каравеллах, нам кажется, что вам лучше продать их в Андалузии, нежели где бы то ни было еще, и вы должны продать их как можно выгоднее». Но Корона изменила свое мнение. Несомненно, это стало результатом вмешательства Бойля и Маргарита. Духовник королевы Сиснерос тоже мог сыграть здесь свою роль. Его отношение к индейцам, которых он не знал, было всегда намного гуманнее, чем к евреям или мусульманам, с которыми он имел дела. В любом случае всего четырьмя днями позже, 16 апреля 1495 года монархи послали Фонсеке другое письмо, откладывавшее продажу:

«Мы хотим узнать у ученых, теологов и знатоков канонического права, можем ли мы продавать этих рабов или нет, и мы не можем этого сделать, пока не увидим писем, которые адмирал написал нам… и эти письма находятся у Торреса, но он еще не переслал их нам; потому продажу этих индейцев следует на некоторое время отложить».

Ученое мнение появилось очень не сразу. Непонятно также – как, у кого и вообще запрашивалось ли официально это мнение. Но что, видимо, на самом деле случилось, так это быстрая продажа пятнадцати индейцев адмиралу Хуану Лескано Арриарану для королевских галер; еще нескольких Фонсека позволил продать Берарди; остальные умерли в Севилье в ожидании решения своей судьбы. Монархи, со своей стороны, продолжали считать, что нужно проводить различие между дурными и добрыми индейцами: Кунео в письме одному другу в Севилью осенью 1495 года упоминает об этом различии, говоря о том, что каннибалы были обнаружены сразу после его прибытия на «Санта-Мария-Галанте» во время второго путешествия Колумба.

Это стало началом долгих споров об отличительных чертах карибов и возможности порабощения таино. Но что замечательно в этих королевских сомнениях, так это то, что монархи понимали, что тоже подчиняются законам и не могут их придумывать. Может, они и были автократами, но закон соблюдали.

Им обоим все более становилось понятно, что они должны урезать привилегии Колумба. Фердинанд и Изабелла объединяли полуостров не для того, чтобы какой-то генуэзский авантюрист установил частный сюзеренитет под их властью. Как бы то ни было, 10 апреля 1495 года монархи издали в Мадриде указ, которым позволяли любому – то есть любому кастильцу – снаряжать экспедиции для поиска островов и даже континентов, в Индиях или в океане. Закон для тех, кто желал отправиться в Индии, был следующим:

«Поскольку мы услышали, что многие наши подданные желают отправиться на поиски островов и частей континента иных, чем те, что по нашему распоряжению уже были открыты в указанной части океана, и торговать золотом, другими металлами и товарами; и поскольку иные хотели бы обосноваться на Эспаньоле, которая уже была открыта по нашему приказу, и помня, что никто не должен отправляться в Индии без нашего патента… мы, во-первых, постановляем, что каждый корабль, который отчаливает в Индии, должен отплывать из Кадиса и ниоткуда более; и те, кто отплывает, должны зарегистрироваться там у соответствующих чиновников. Во-вторых, любой, кто желает уехать жить в Индии без жалованья, может сделать это свободно и получить годовое содержание, оставив себе треть золота, которое он найдет, отправляя две остальные части нам, в то время как от всех прочих товаров он должен отдавать нам десятину. В-третьих, любой, кто хочет, может отправляться и открывать новые острова или tierra firme, кроме Эспаньолы, но они должны регистрироваться в Кадисе и отплывать оттуда. И, в-четвертых, любой может брать с собой все, что он пожелает, в качестве припасов на Эспаньолу, но на всех кораблях десятую часть должны составлять наши грузы, и так далее…»

Колумб также всегда мог перевозить восьмую часть своего груза на всех кораблях.

Это был документ величайшей важности. Он нарушал монополию Колумба. В выигрыше, тем не менее, оказался его флорентийский друг Берарди, который по другому указу получил возможность нанять двенадцать кораблей для перевозки 900 тонн товаров на продажу по 2000 мараведи за тонну. Он получил конкретное преимущество – передать половину флота человеку, мечтавшему об открытии неизвестных мест, с заверением прежних привилегий. Это был единственный способ выработать эффективный метод для того, чтобы окупить расходы на экспедицию Колумба, ее обратный путь и так далее.

Естественно, Колумб обжаловал этот указ, когда услышал о нем. Но он услышал о нем слишком поздно, и его жалоба ни к чему не привела. Указ давал шесть лет вольности торговцам и эмигрантам: вольности, которой больше не будет в течение двухсот пятидесяти лет.

Эти решения сопровождают большую часть королевской корреспонденции касательно Индий в начале того года. Так, в феврале монархи приказали Фонсеке отправить в Индии четыре корабля с припасами. 14 февраля Себастьян Олано, придворный, который ходил с Колумбом в 1493 году, писал монархам, что Колумб вовсе не запретил распределение припасов в отсутствие счетоводов, как полагали, а совсем наоборот. В марте Хуан Агуадо, гофмейстер двора, собрал флотилию из трех кораблей на Санто-Доминго. Агуадо также ходил с Колумбом в 1493 году и вернулся с Торресом. Колумб считал его другом – но, похоже, тот твердо стоял на стороне Фонсеки во всех сомнительных вопросах. Педро де Мата, представитель инквизиции в Севилье, выдал Хуану Лусеро из Могера 40 000 мараведи из казны инквизиции для финансирования отправки этой экспедиции в Индии. Затем, в апреле, Корона приказала Джуанотто Берарди пополнить припасы колонии на Эспаньоле. В результате был заключен контракт, согласно которому флорентиец отправлял туда двенадцать судов в товарами в три захода. Но отправка судов была отложена. Корона в то время все еще пребывала в раздумьях насчет того, следует ли оставлять монополию на торговлю с Новым Светом Колумбу и им самим.

Берарди писал монархам, что проблема состоит в том, что все или почти все участники экспедиций на Эспаньолу хотят вернуться домой, поскольку долг им вырос до десяти-двенадцати миллионов мараведи. Он предложил наугад решение для обеих проблем. Списав два из двенадцати миллионов мараведи, Корона может приобрести от десяти до двенадцати каравелл, чтобы колонисты Эспаньолы могли найти и даже поселиться на других островах. Еще за пять каравелл они могут купить себе столько провизии, сколько им нужно. Оставшиеся пять миллионов мараведи они могут вложить в товары, которые будут продаваться жителям Эспаньолы.

Всех поселенцев острова можно будет обеспечить на два года – хотя те, кто найдет драгоценные металлы или жемчуг, будут платить Короне пятину (quinto). Впредь на каждом корабле, кроме капитана, будет нотариус. Все исследовательские корабли должны возвращаться на Эспаньолу, и все они, по предпочтению монархов, должны были строиться в Испании, а не в Индиях. Этот план будет продвигаться медленно, сначала будут отправлены четыре каравеллы с провизией и товарами, потом они будут ходить по две. В конце шести месяцев пятина окупит все.

В этих предложениях мы видим начало бюрократизации открытий, которая впоследствии охватит все Индии.

Вскоре после этого монархи отправили свое первое серьезное замечание Колумбу: 1 июня 1495 года они писали ему из Аревало:

«Мы узнали, что в последнее время, особенно когда вас не было на Эспаньоле, имеющиеся припасы не распределялись между поселенцами. Потому мы приказываем вам распределить их так, как было условлено, и просим не изменять этого правила за исключением случая свершения кем-нибудь тяжкого преступления, достойного смертного приговора, который приравнивается к сокращению снабжения».

Оказалось, что ответственными за такое «сокращение» были не Колумб и не его брат, а те, кого они назначили контролировать распределение припасов, – Алонсо Санчес де Карвахаль и его преемник, Хуан де Оньяте из Севильи. Как бы то ни было, это письмо стало первым сигналом адмиралу, что у Короны есть свои замыслы насчет Индий.

Остаток 1495 года монархи в Испании занимались разработкой политики в отношении Неаполя и Индий. По последнему поводу они издали несколько указов, в которых, однако, по-прежнему не было последовательного плана, кроме того, что всю ответственность берет на себя Корона. Этим Колумб низводился до уровня рядового должностного лица, с чем ему было трудно смириться. Также мы видим, что инквизиция выдает Фонсеке изрядные суммы, отобранные у эмигрировавших или осужденных евреев ради разработки новых открытых земель.

Последовали и другие законодательные акты. Любой, кто хотел отправиться в Новый Свет, теперь должен был подчиняться назначенному командиру, который должен был получить патент на «завоевание и заселение» внутренней части острова или побережья. Этот человек должен был сам найти деньги на финансирование всего предприятия. При этом к нему будут приписаны королевские чиновники. Однако часто такой человек получал пожизненный титул (например, губернатора) – и, возможно, передавал его сыну. Естественно, от него ожидали, что он будет снабжать миссионеров и священников и, конечно, он должен был повиноваться всем королевским указам. Он также должен разведывать и развивать свою предполагаемую колонию, закладывать города, чтобы искать золотые россыпи и обращать туземцев в христианство.

Корона, которая не могла предложить первопроходцам защиты, по-прежнему ожидала получения пятины от полной стоимости всех продуктов, без учета расходов. Если сокровище добывалось из гробниц, Корона получала половину. Воистину, любой, кто получал патент, должен был быть игроком или ясновидцем, чтобы заложить все и отплыть в неведомый путь во главе банды авантюристов, многие из которых были просто головорезами. Большинство из спутников такого человека не получали дохода и потому были не слишком ему верны.

5 августа 1495 года Хуан де Агуадо, королевский гофмейстер, отправился из Севильи на Эспаньолу с четырьмя кораблями с припасами, но также с конкретным приказом провести residencia (расследование) в отношении Колумба. Это была нормальная кастильская практика, часто используемая в отношении коррехидоров, – но это было знаком резкого изменения королевской политики в отношении Колумба и началом конца его мечтаний о личной империи.

Агуадо привез с собой документ, в котором были изложены его привилегии и права. Из него Колумб узнал, что его монополия отныне ограничивается Эспаньолой и что остальные Индии, включая те места, которые он лично открыл, будут находиться под иной юрисдикцией. Даже на Эспаньоле Корона налагала на него ограничения: например монархам показалось, что количество людей, которым платят жалованье, чересчур велико. Желательно ограничиться максимум пятью сотнями поселенцев.

Моряки и капитаны четырех кораблей Агуадо получили указания вернуться, пробыв в Индиях не более месяца. Но все эти корабли погибли в Ла-Изабелле вскоре после прибытия во время урагана осенью 1495 года. Доклады этого чиновника утрачены, но, узнав о них, адмирал начал думать, что сможет разобраться со своими врагами, только вернувшись в Испанию. 15 октября он написал Фердинанду и Изабелле из Вега-де-ла-Магуана. По большей части в этом письме шла речь о касике Каонабо и его преступлениях, а также о кораблях Агуадо и о том, как они погибли. Но он предлагал, чтобы монархи прислали в Индии «несколько благочестивых монахов, которые стоят выше благ земных» – вероятно, это был камень в огород фрая Бойля, которого он теперь считал главой своих врагов. Верно, что при дворе очень саркастически отзывались о заявлении адмирала, что он нашел «Индии». 9 августа 1495 года Питер Мартир написал из Тортосы Бернардино де Карвахалю, что Эспаньола в конце концов действительно является Офиром царя Соломона.

Открытия Колумба начали привлекать внимание многих мыслящих людей Кастилии. Так, Хуан дель Энсина из Саламанки (где его отец был сапожником), служивший при дворе герцога Альбы как актер, придворный и поэт, написал вступление к своей книге баллад (Cancionero), названной «Искусство кастильской поэзии», посвятив ее инфанту Хуану. В нем мы находим замечательные слова: «Поскольку, как сказал наиученейший маэстро Антонио де Небрихо (тот, кто изгнал… варварство из нашего романского языка), одной из причин, которая сподвигла его [то есть Энсину] создать искусство романа, состоит в том, что наш язык ныне более возвышен и отточен, чем когда бы то ни было, так что есть опасения, что падение будет столь же стремительно, как и взлет…» Воистину, язык империи!

Колумб в конце концов решил вернуться в Кастилию. 10 марта 1496 года он покинул Ла-Изабеллу вместе с тридцатью индейскими рабами и 225 разочарованными испанцами, включая большинство тех, кто приплыл с Агуадо, и тех, кто не мог уплыть прежде. Они возвращались на двух кораблях, которые были построены в Индиях, – похоже, на самых первых из них.

Прямо перед отплытием Колумб нашел новые золотые россыпи к югу от Веги, которым он дал название Сан-Кристобаль. Он снова оставил губернатором своего брата Бартоломео. Его заместителем стал Диего Колон.

В письме Фердинанду и Изабелле спустя два года, в 1498 году, адмирал объяснял, что в это время в Испании «поднялись злые толки, преуменьшавшие важность начатого мной предприятия, поскольку я не отправил сразу же домой корабли, нагруженные золотом, ибо этого невозможно было сделать в краткое время, равно как не позволяли сделать того те проблемы, о которых я говорил… клянусь спасением, меня представили в невыгодном свете, и всему, что я просил или говорил, чинились препятствия. Потому я решил сам предстать перед вашими высочествами и выказать свое недоверие к этому и также показать, что я был во всем прав».

Он также напомнил, как Соломон отправлял свои корабли на восток в Офир, как Александр посылал других людей на поиск «Тапробаны», а Нерон пытался найти истоки Нила, и даже короли Португалии искали Гвинею. Колумб считал себя в хорошей компании.