Невзирая на все золото, невзирая на Северную Европу, тучи над императором Карлом продолжали сгущаться. Почти сорок лет непрерывной борьбы, начиная с 1516 года, не оставили ему сил, и теперь он терпел постоянные мучения, одолеваемый подагрой и другими недугами. Поражение под Мецем от руки герцога Гиза стало для Карла серьезным ударом. Двенадцатого января 1553 года он бросил попытки осады, виня во всем холод и болезни, косившие его солдат. Отступив к Брюсселю, император предался меланхолии и приведению в порядок своей коллекции часов. В сентябре этого же года мы читаем бюллетень о состоянии его здоровья, составленный Николасом Николаи:

«По мнению его докторов, мы не можем надеяться на долгую жизнь Его Величества ввиду большого количества недугов, от которых он страдает, в особенности зимой… подагра одолевает его, зачастую наполняя мучительной болью все его члены и нервы… обыкновенная простуда действует на него с такой силой, что порой кажется, будто он готов испустить последний вздох… геморрой приносит ему ужасные страдания, так что он не может двигаться, не испытывая величайшей боли… Все эти вещи, вкупе с весьма значительными умственными страданиями, полностью изменили его добрый нрав и лишили его былой приветливости, превратив в совершенного меланхолика… Его Величество не допускает к себе никого, будь то дворянин или прелат, и никому не позволяет иметь дело со своими бумагами… дни и ночи он проводит, налаживая и заводя свои бесчисленные часы, и почти ничем более не занимается».

Вероятность отречения ввиду плохого здоровья стала для Карла предметом постоянной озабоченности. Ему не давал покоя тот факт, что до него ни один великий монарх не отрекался от престола со времен Диоклетиана – что произошло в 305 году н. э., и также по причине недугов. Карлу было всего лишь пятьдесят три года, но казалось, будто он правил века. Заключенный в сентябре 1555 года Аугсбургский мир, вполне реалистичный, но для Карла трагический, явился венцом его царствования: отныне принципом стало «cuius regio, eius religio». На все последующие времена каждое государство в пределах империи получило право само выбирать свою религию.

Карл тоже больше не был гуманным государственным деятелем, которого заботило благосостояние его индейских подданных, окруженным просвещенными исповедниками-эразмистами наподобие Жана Глапиона и либеральными служителями церкви наподобие Алонсо Манрике де Лара. Отягощенный болезнями, он сделался непримиримым, протестантская ересь стала его наваждением, а интерес к Индиям теперь сводился лишь к количеству золота и серебра, которые можно было оттуда извлечь. Справедливо будет добавить, что ему доставляло великие мучения то, что он так и не сумел покончить с ересью и сохранить целостность габсбургского наследия.

Принц-регент Филипп, с другой стороны, в то время больше всего заботился о своей предстоящей второй женитьбе. Несмотря на предположения, что избранницей Филиппа может стать еще одна португальская принцесса, в августе 1553 года Симон Ренар, посланник в Лондоне, упомянул о возможности английского брака принца с королевой Марией: «Она рассмеялась, и не один, а несколько раз, и посмотрела на меня, как бы давая понять, что находит эту идею весьма по своему вкусу». В конце концов, она была дочерью Генриха VIII от Екатерины Арагонской и привыкла считать императора Карла своей путеводной звездой. Как-то раз, в 1521 году, она даже была помолвлена с принцем; ее провозглашали «жемчужиной мира».

Заручившись одобрением Филиппа (впрочем, неохотным), Карл отправил формальное предложение, прося ее руки для сына. Мария задала Ренару множество вопросов и потребовала взглянуть на портрет; ей была выслана копия знаменитого тициановского портрета в доспехах. Если Филипп расположен к любовным утехам, предупредила она Ренара, то это не совпадает с ее желаниями, ибо она «достигла того возраста, о котором известно Его Величеству, и никогда не питала мыслей о любви. Также она готова любить Филиппа и повиноваться ему – однако если он рассчитывает присоединиться к управлению ее страной, то она никак не сможет этого позволить».

Таким образом, это было поразительное решение со стороны Филиппа, учитывая, что на тот момент его единственным наследником был дон Карлос, его сын от Марии Португальской, и как ему, так и империи требовалось больше уверенности в завтрашнем дне, и прежде всего – больше infantes. Решение о новой женитьбе не встретило одобрения и со стороны брата Карла – Фердинанда, короля Римского, который уже послал к Марии гонца (им был Мартин де Гусман, придворный императора) с предложением женитьбы на его собственном сыне, эрцгерцоге Фердинанде Тирольском, в то время перевалившим на четвертый десяток. Его портрет также был отослан в Лондон.

Тем не менее, 29 октября 1553 года Мария поклялась взять Филиппа в мужья. Ему на тот момент было двадцать шесть лет – на одиннадцать лет меньше, чем ей. Он не был в восторге от этой перспективы; после смерти первой супруги у него уже было несколько привлекательных фавориток (Исабель Осорио, Каталина Лаине, и прежде всего – Эуфрасиа де Гусман). В Англии эта помолвка тоже встретила сопротивление; Палата общин потребовала, чтобы Мария не выходила замуж за чужеземца. Однако она настаивала на своем. Двенадцатого января 1554 года брачный контракт между Марией Английской и Филиппом был подписан. Филиппу предстояло разделить с Марией все титулы и ответственность за все посты – однако он должен был отступиться от всего этого в случае, если она умрет первой. Он должен был подчиняться английским законам и обычаям, не допускать чужеземцев на английские государственные посты и не втягивать Англию в свои войны. Подобное же соглашение было составлено для Фердинанда и Изабеллы в 1479 году.

Тринадцатого июля 1554 года Филипп покинул Испанию, чтобы жениться на Марии, и на этот раз регентом Испании осталась его сестра, недавно овдовевшая Хуана Португальская.

Принц отплыл из Ла-Коруньи, взяв с собой семьдесят кораблей и 4000 человек войска. Погода была плохой; Сильва, принц Эболи, вспоминал, что едва не умер от морской болезни. На острове Уайт их встретил лорд Говард Эффингем, лорд-адмирал и отец будущего английского главнокомандующего, сразившегося в 1588 году с Непобедимой армадой. Двадцатого июля они вошли в порт Саутгемптона. Их приветствовал Генри, граф Арундель, придворный-католик, преподнесший Филиппу орден Подвязки. Вместе они отправились в Винчестер, где 23 июля, у врат собора, их встретил епископ Винчестера Стивен Гардинер, который представил принца королеве. Хотя Мария и была дочерью Екатерины Арагонской, она не очень хорошо говорила по-испански – зато довольно неплохо изъяснялась на французском. Карл прислал с Хуаном де Фигероа, «un gentilhombre de la boca de la casa de Borgoсa», особый подарок для Филиппа – трон Неаполя, чтобы тот мог жениться, будучи королем.

Свадьба состоялась в Винчестере 25 июля, в День святого Иакова (Сантьяго). Филипп был чрезвычайно приветлив, он разговаривал с английскими горожанами, толпившимися под дождем, пил пиво, обещал сократить свою свиту, взяв к себе в эскорт нескольких английских дворян, советовал своим людям попытаться приноровиться к английским обычаям. «Он выказал непревзойденную любезность и добродушие», – комментировал Сориано, венецианский посол. Затем они не спеша отправились в Лондон водным путем, причалив в тамошней гавани 18 августа, и остановились в Хэмптон-корте «до окончания лета». По словам Андреса Муньоса, испанские дворяне не забывали, что они находятся на земле «Амадиса Гальского» (большая часть действия этого романа происходит в Англии). «Однако в Англии можно увидеть гораздо больше, чем описано в книгах, – продолжал он, – жилища в сельской местности, реки, поля, прекрасные усыпанные цветами луга, прохладные фонтаны… услада для глаз… в особенности летом».

Англичане, с их бело-розовой кожей и вздорным характером, пришлись испанцам гораздо менее по вкусу, нежели английская природа. «Все их праздники заключаются лишь в еде и питье, они не думают ни о чем другом… они варят огромное количество пива и выпивают его больше, чем найдется воды в реке у Вальядолида». На улицах частенько случались ограбления, придворные дамы были «довольно безобразны», у королевы не было бровей и «хотя она и святая, но у нее плохое зрение, а ее голос чересчур груб и громок». Кое-кто из испанцев высказывался в том смысле, что «скорее предпочел бы находиться в толедских трущобах, чем гулять по Амадисовым лугам». Король, по их мнению, поступал «подобно Исааку, позволяя принести себя в жертву по воле своего отца».

Затем, в ноябре, Мария и Филипп возглавили объединенное заседание английского парламента, на котором было узаконено восстановление согласия с Римской церковью. Не забывал Филипп и о делах империи. Так, в Лондоне он организовал комиссию из двенадцати человек, куда входили неблагонадежный фрай Бартоломе де Карранса и фрай Бернардо де Фреснеда, для обсуждения вопросов энкомьенды. Он сообщил отцу, что по его мнению, они должны согласиться выдавать энкомьенды в вечное пользование.

Однако не все в Лондоне было безоблачно: 1 февраля 1555 года в Англии была сожжена на костре первая жертва религиозных преследований. Многие из испанцев были в ужасе. Посланник в Лондоне Симон Ренар писал Филиппу: «Я не думаю, что будет хорошо, если Ваше Величество позволит проведение дальнейших экзекуций». Однако принц не имел власти над английскими церковными судами, хотя и побудил своего духовника фрая Алонсо де Кастро – францисканца, на которого была возложена миссия духовно наставлять принца-регента с 1553-го по 1556 год, – прилюдно осудить в своей проповеди от 10 февраля английских епископов за сожжение протестантов. Эта инициатива исходила от лорда-канцлера Стивена Гардинера, возродившего статут 1401 года, направленный против ереси. Интересно, что он же в 1530-х годах наряду с Ричардом Сэмпсоном и Эдвардом Фоксом опубликовал акты в защиту развода короля Генриха и королевского главенства над церковью.

1555-й стал годом начала конца Карла как императора. Двадцать второго октября в Брюсселе он назначил Филиппа магистром ордена Золотого Руна. Тремя днями позже, созвав представителей нидерландской знати, Карл объявил, что отрекается от власти над Бургундией и Нидерландами (при поддержке принца Оранского) в пользу своего сына. Филипп приехал из Англии. Карл произнес речь в элегических тонах, вспоминая свои путешествия, невзгоды и триумфы. Вероятно, в этот момент в его памяти вновь возникли образы Лютера в Вормсе, папы Адриана VI во Фландрии, а также счастливые сады его детства в Мехелене, где он гулял со своей умной теткой Маргаритой. И разумеется, он вспомнил о своих встречах с Кортесом и Писарро в 1529-м, с Магелланом в 1522-м, с королем Генрихом VIII в 1520-м и 1522-м, а также всех членов блистательного нидерландского двора, которые сопровождали его во время его первого визита в Испанию в 1517 году, первое место среди которых занимал Шьевр.

Он напомнил своим слушателям о своих десяти приездах во Фландрию, девяти путешествиях в Германию, шести периодах пребывания в Испании, семи поездках в Италию, четырех – во Францию, двух – в Англию (чтобы повидать Генриха VIII, которым он вначале восхищался) и двух в Африку, не говоря о нескольких турне по Средиземноморью: о своих непрестанных скитаниях, позволивших ему по меньшей мере узнать все таинственные закоулки его европейской империи, так же как его предки знали свои испанские владения. Во время этой речи его окружали рыцари Золотого Руна, Филипп, его царственные сестры Элеонора и Мария (обе бывшие королевы), молодой Фердинанд Австрийский, Кристина Лотарингская и Эммануэль-Филиберт, новый герцог Савойский. Именно он представил императора. Затем Карл рассказал о своей жизни и о том, как во всех своих начинаниях он, по-видимому, потерпел поражение. После этого он перешел к похвалам в адрес Филиппа. Многие слушатели плакали.

Мария Венгерская также отреклась от Нидерландов. Она вместе с бывшей королевой Франции Элеонорой собиралась последовать за Карлом в Испанию, взяв с собой свою замечательную коллекцию картин, книг и гобеленов (многие из этих произведений искусства в конечном счете оказались в Прадо).

В начале 1556 года Карл отрекся от Кастилии и Арагона, а позднее в этом же году, письмом от 12 сентября, передал своему брату Фердинанду имперский трон. Впрочем, до февраля 1557 года курфюрсты не соглашались принять его отречение и возведение на престол Фердинанда.

Тогда же, 12 сентября, Карл написал еще одно письмо, объясняя свое решение всем властям и муниципалитетам Индий. По его словам, плохое здоровье делало невозможным для него лично возглавлять правительство. Помимо прочего, он отказался и от званий магистра нескольких знаменитых рыцарских орденов. Акт отречения был прочитан на латыни фраем Франсиско де Варгасом, капелланом королевской семьи с 1549 года.

В январе 1556 года Филипп написал тем же адресатам о том, что принимает корону Кастилии и Леона вместе со всем, что к ней принадлежит. Наследник трона дон Карлос, сын Филиппа от первой жены, Марии Португальской, провозгласил своего отца королем Испании: «ЎCastilla, Castilla por el rey Don Felipe!».

Карл вернулся в Испанию в сентябре. Предполагалось, что он удалится жить в иеронимитский монастырь Юсте, основанный в начале XV века на месте двух древних отшельнических скитов в горах Сьерра-де-Гредос. Он отплыл из Флашинга со 150 спутниками на 565-тонном баскском корабле «Эспириту-Санто» (известном также как «Бертендона»). Большинство придворных Карла во время путешествия страдали морской болезнью.

Двадцать восьмого сентября Карл и его придворные добрались до Ларедо, что возле Сантандера. Это по-прежнему был все тот же знаменитый порт, каким он был на протяжении столетия. Здесь Карла приветствовал саламанкский епископ Педро де Манрике и председатель суда Дуранго. Они направились в Бургос, где Карл остановился на два дня в знаменитом Каса-дель-Кордон – доме кастильского коннетабля Педро Фернандеса де Веласко. В Торквемаде императора встречал Гаска, ныне епископ богатой Паленсийской епархии; в Кабесоне – его внук дон Карлос (не выказавший особенной любезности); в Вальядолиде – остававшаяся за регента Хуана; а в Медине-дель-Кампо – богатый торговец Родриго де Дуэньяс, денежный брокер. Последний преподнес Карлу золотой котел, наполненный цейлонской корицей – не амазонской! Дерзость этого подарка настолько разгневала бывшего императора, что он отказался допустить Дуэньяса к целованию руки; во всяком случае, так говорили.

Затем Карл перебрался в особняк графа Оропеса, располагавшийся в Харандилье, в Сьерра-де-Гредос, милях в десяти от Юсте. Граф традиционно считался покровителем монастыря Юсте, поскольку прежде, в 1402 году, его предок защитил первых иеронимитов от грабительствующих монахов из других монастырей. Карл до этого не бывал в Юсте, хотя ему довелось посетить Гуадалупе в апреле 1525 года и Оропесу в феврале 1526 года. Впрочем, в 1534 году он побывал в Саламанке. Принц-регент Филипп приезжал в Юсте в мае 1554 года – вероятно для того, чтобы присмотреться к его возможностям.

В Харандилье Карл оставался три месяца, после чего, 3 февраля 1557 года, наконец двинулся к Юсте. К этому времени фрай Хуан де Ортега успел подновить монастырь. Это было восхитительное место, в окружении каштановых деревьев, на берегу бурной реки Тьетар. Большую часть года окружающие горы покрывал снег, однако долина Ла-Вера внизу была плодородной.

Иеронимиты представляют собой ответвление францисканского ордена. Как и было предсказано шведской святой Бригиттой, двое отшельников-францисканцев, живших в горах Толедо, предстали перед папой Григорием XI в Авиньоне и получили разрешение основать свой новый орден. Одежда братии состояла из белой шерстяной туники, коричневого скапулярия и плаща – по преданию, именно так одевался святой Иероним, покровитель ордена. Юсте был одним из первых иеронимитских монастырей. Монахи-иеронимиты славились строгостью своих служб, щедростью подаяний и гостеприимством стола. Превыше всего они ставили смирение. Все эти качества привлекали императора, который всегда ими восхищался.

Карл предполагал удалиться от всех дел – однако, оказавшись в монастыре, продолжал вести активную переписку по многим вопросам, в особенности в том, что касалось ереси. Штат его прислуги состоял из пятидесяти человек, возглавляемых мажордомом Луисом Мендесом Кихадой. Карл взял с собой множество религиозных книг, среди которых были сочинения святого Августина и велеречивого фрая Луиса де Гранада, научные труды, такие как «Astronomicum Caesareum» Петра Апиана, исторические работы – например «Комментарии» Луиса Давила-и-Суньига, посвященные войне самого Карла в Германии, а также поэму «Le Chevalier Dйlibйrй» Оливье де ла Марша, которую называли «зерцалом рыцарства» и которую Карл перевел на испанский язык.

Еще две большие книги содержали рисунки «деревьев, трав, людей и прочих вещей, встречающихся в Индиях», – свидетельство того, что император по-прежнему интересовался Индиями, хотя что это были за книги, сейчас уже трудно сказать. Взял он с собой и несколько часов – одни песочные, черного дерева, другие хрустальные, – а также несколько портретов своей жены, императрицы Изабеллы, свои собственные, принца Филиппа и даже один портрет королевы Марии Английской. Со своего ложа он видел алтарь в монастырской церкви, а если занимал нужное положение, то мог наблюдать и приношение даров во время мессы.

В августе 1558 года Карл тяжело заболел малярией; приступы так долго мучившей его подагры тоже становились все сильнее с каждым днем. Он умер 21 сентября того же года, в два часа ночи. Ему хватило времени подготовить свои похороны. При его кончине присутствовали фрай Бартоломе де Карранса, граф Оропеса со своим братом, а также их дядя, аббат Диего де Кабаньяс; Луис Давила (которому Карл доверил воспитание дона Хуана, своего побочного сына от фрау фон Бломберг из Регенсбурга) и Мартин де Гастелу – секретарь Карла, ведавший его корреспонденцией. Его тело погребли под главным алтарем монастыря Юсте, однако в 1574 году перенесли оттуда в Эскориал.

Филипп был во Фландрии, когда до него дошло известие о смерти отца. Семнадцатого ноября умерла и Мария Английская, не оставив наследников. Двадцать восьмого ноября Филипп устроил в брюссельском соборе Святой Гудулы пышную похоронную службу по своему отцу, а второго декабря – по своей жене, английской королеве Марии.

На момент смерти Карла его европейская империя была полностью восстановлена. Испания, Италия, половина Германии и Нидерланды находились либо под его контролем, либо под контролем его брата Фердинанда. Империя в Индиях – хотя никто и не называл ее этим словом – эффективно управлялась из Испании. Некоторые ее области были экономически успешными, в особенности после того, как использование ртутной амальгамации значительно облегчило процесс добывания серебра; Сакатекас и Потоси стали богатейшими источниками серебра.

Затем, в 1558 году на принадлежащих Испании Антильских островах было произведено 60 тысяч арроб сахара на экспорт в Севилью. Огромные суммы по-прежнему регулярно выплачивались семейству Писарро, включая находящегося в заключении Эрнандо, который часто получал нелегальный доход через своих агентов. Часть этих богатств происходила от выращивания коки, объем которой в сорок раз превышал цифры до испанского завоевания.

Ко времени смерти Карла в Испанскую империю было перевезено около 15 тысяч африканских рабов. Не менее 500 были куплены Кортесом для работы на его сахарных плантациях в Новой Испании. Начала возникать и обширная субкультура меньших этнических групп – например самбос, дети африканских рабов-мужчин от индейских женщин, уже оказывали значительное влияние на общественную жизнь империи как в Новой Испании, так и в Перу. Два упомянутых региона представляли собой крупные княжества, находившиеся под властью вице-королей; почти вся остальная часть Южной Америки, равно как и Карибские острова, управлялась испанскими эмиссарами. Однако на карте империи зияли досадные прорехи: Северная Америка, несмотря на усилия Эрнандо де Сото, была далека от превращения в испанский форпост. Управление империей зависело от сбора королевской пятины, взимавшейся с добычи драгоценных металлов и другой продукции. Позднее появилась имперская версия: двухпроцентный кастильских налог на продажу, известный как алькабала.

В 1559 году другая, еще более пышная похоронная служба по императору Карлу была отслужена в новом кафедральном соборе Мехико – небольшом храме, строительство которого началось в 1525 году. По приказу Кортеса для его фундамента использовались камни со старых языческих пирамид. Внутри эта иглесиа майор, насколько известно ныне, представляла собой прямоугольное пространство с боковыми приделами, деревянными колоннами и плоской деревянной крышей; она располагалась на том же месте, где впоследствии возник колоссальный собор, заложенный в 1570-х годах.

Пустой саркофаг короля-императора в Мехико имел два уровня, в дорическом стиле. На первом уровне располагалась погребальная урна, затянутая черной материей, и подушка, на которой покоилась корона. На втором австрийский орел расправлял позолоченные крылья под нарисованным голубым небом. На создание этого примечательного памятного знака у архитектора Клаудио Арсьенаги из Бургоса (позднее он инициировал строительство второго городского собора) ушло три месяца. С момента своего прибытия в Новую Испанию в конце 1540-х годов он занимался проектировкой вице-королевского дворца на месте касас вьехас Монтесумы. Он же выстроил первое здание университета в Мехико, а также прекрасную лестницу в больнице Иисуса.

Похоронную процессию возглавляли индейские вожди в черных одеяниях с волочащимися в пыли подолами, которые несли штандарты с вышитыми гербами, – своими собственными и гербами покойного императора. За ними шли старейшины различных городов Новой Испании и множество представителей индейской знати, затем 400 монахов и священников, а также второй архиепископ Мехико Алонсо де Монтуфар, доминиканский монах из города Лоха возле Гранады (где он некогда был инкисидором Священной канцелярии), сопровождаемый епископом Мичоакана (им все еще был замечательный утопист Васко де Кирога) и епископом Новой Галисии (Педро де Айяла, доминиканец родом из знатного толедского семейства).

Кирога был все так же исполнен твердой решимости создать в Новой Испании аналог Утопии. Он по-прежнему верил, что церковь в Новом Свете может достичь чистоты обычаев, потерянной в среде европейцев, которые стали жертвами амбиций, гордыни и злобы.

К этому времени в Новой Испании были около 800 монахов, и они в совокупности основали более 150 религиозных центров. Многие из них в свое время обратили в христианство тысячи индейцев. Разве не говорил императорский родич Педро де Ганте в июне 1529 года о крещении 14 тысяч человек в день? Многие из тех монахов наверняка присутствовали на этих похоронах. Были здесь и шестеро епископов Новой Испании (Мехико, Оахаки, Мичоакана, Чьяпаса, Гвадалахары и Юкатана).

Мирскую часть процессии возглавлял Бернардино де Альборнос, несший знамя города. Выходец из города Парадинас возле Сеговии, он стал городским советником и магистратом (командующим) крепости Атарасанас. За Альборносом шли двое булавоносцев, одетых в черные камчатные одежды и кольчуги, на которых сиял золотом и серебром королевский герб. Городской казначей Эрнандо де Португаль, потомок королевского дома этой страны, некогда бывший придворным (контино) в Испании, нес корону на камчатной подушке. Коннетабль Ортуно де Ибарра шел с обнаженным мечом, а инспектор Гарсия де Альборнос, брат Бернардино, – с арбалетом. Луис дель Кастильо, большой друг прежнего вице-короля Мендосы, также член прославленной фамилии, нес императорскую кольчугу.

Где-то в этой процессии несомненно присутствовал и Алонсо де Виласека, владелец обширных скотоводческих ферм и богатых серебряных рудников в Пачуке, получивший кафедру богословия в университете Мехико, либеральный друг францисканских монахов на границе диких земель. Должны были принять участие и другие благотворители Новой Испании – например члены правления двухэтажной больницы Непорочного Зачатия (позднее известной как «Хесус Насареньо»), основанной вскоре после испанского завоевания и существовавшей при поддержке братства (cofradнa), ведущим членом которого был Кортес. (Существовала также больница епископа Сумарраги «Дель Амор де Диос».) Скорее всего был здесь и Педро де Ганте – хотя бы потому, что он являлся учредителем больницы для индейцев, известной под названием «Сан-Хосе».

Позади шествовал преемник вице-короля Мендосы, Луис де Веласко, знатный дворянин и влиятельная фигура, кузен коннетабля Кастилии, со свитой под предводительством камергера. Он был женат на Ане де Кастилья, питавшей слабость к преследуемому архиепископу Карранса. За ними следовали другие чиновники – судьи верховного суда (оидоры), главный судебный исполнитель, глава казначейства и ректор нового университета Мехико.

В 1553 году Веласко ввел в Новой Испании нечто вроде сельской полиции – «Священную Эрмандаду», полицейские отряды наподобие тех, что существовали в старой Испании во времена Фердинанда и Изабеллы. Нет никаких сомнений, что его упорядоченное правление в вице-королевской должности было шагом вперед по сравнению с тем, что существовало раньше; как выразился великий историк Буркхардт, «государство, основанное исключительно на насилии, с ходом времени вынуждено выработать некое подобие правосудия и морали, поскольку те из его граждан, что обладают чувством справедливости и нравственности, постепенно всегда берут верх».

Таким образом Испания перенесла через Атлантику свои проверенные временем обряды, соблюдавшиеся всеми аристократами и великими людьми.