Дорога через Панамский перешеек стала жизненно важным звеном транспортной цепи между Перу и Испанией, лакомой целью для пиратов, – однако долгое время она представляла собой не более чем примитивную верховую тропу, за которой присматривали пятьдесят черных рабов. Постройка и ремонт сорока миль дороги – через горы, покрытые тропическими лесами, через болота и джунгли, в климате, считавшемся одним из самых губительных, – оказались чересчур тяжелым бременем для нового сообщества.

Панамские поселенцы предложили переносить товары за пять лиг к истокам реки Чагрес и затем сплавлять вниз по течению к Карибскому морю – до устья реки оттуда было восемнадцать лиг (пятьдесят миль). Они настаивали, чтобы Номбре-де-Диос перенесли западнее, к устью реки. Но даже и Чагрес впервые был исследован лишь в 1527 году Фернандо де ла Серной вместе с моряком Педро де Коро и нотариусом Мигелем де лас Куэста.

В 1534 году новый губернатор, упорный Франсиско Баррионуэво, приказал построить в месте впадения реки в море складское помещение. Треть цены должна была заплатить корона, остальное предполагалось взять налогами на местные товары. Были также предприняты усилия по усовершенствованию наземного маршрута – по крайней мере, в летнее время; кроме того, большие надежды возлагались на Бернардино Госна и Диего де Энсисо, которые получили разрешение на неограниченный экспорт шерсти из Перу в Испанию при условии, что они примут участие в содержании торгового пути через перешеек. Когда уровень воды в реке Чагрес был достаточно высоким, транспортировка товаров могла совершаться за три-четыре дня; в другое время на это требовалось от восьми до двенадцати дней. Перевозка груза от устья реки до Номбре-де-Диос была вопросом каких-нибудь восьми-десяти часов.

Материковые флотилии возили грузы в Номбре-де-Диос даже несмотря на то, что этот порт, располагавшийся несколько восточнее нынешнего Колона, был построен совершенно на скорую руку. Бухта была мелкой, полна рифов и открыта к морю. Город Номбре-де-Диос не был обнесен стеной и состоял из 150 деревянных домов, перед ним лежал песчаный пляж, позади – джунгли. Здесь свирепствовала лихорадка; в промежутке между прибытиями флотилий население уменьшалось приблизительно до пятидесяти дворов. Восточная часть бухты предоставляла наилучшее естественное укрытие на карибской стороне перешейка, но была не менее губительной для здоровья. Потребовалось десять лет, чтобы перенести порт из Номбре-де-Диос в другое место, поскольку для этого требовалось проложить новую дорогу из Вента-Круса.

Река Сан-Хуан была нанесена на карту в 1521 году Алонсо Калеро, однако она текла в направлении с запада на восток, и, соответственно, связывала озеро Никарагуа с Атлантическим океаном, а не с Тихим. По всей видимости, и Алонсо де Сааведра, и Гаспар де Эспиноса предлагали прорыть здесь канал, однако этот проект не нашел поддержки.

Почти все три или четыре сотни зданий в западной части Панамы были построены из дерева, даже церкви. Из 500 поселенцев большинство имели андалузское происхождение; в основном это были купцы или агенты по перевозкам, за исключением немногих, занятых ловлей жемчуга, выращиванием скота или сельским хозяйством. Транспортировка грузов через перешеек давала большую часть городского дохода. Цены были высоки. Некоторые купцы держали стойла для вьючных лошадей, которых использовали на торговом пути до Вента-Круса и Номбре-де-Диос. У других были на реке Чагрес большие плоскодонные суда с рабами-гребцами – здесь проживали, вероятно, около 400 негров. В соборе 1521 года постройки был всего один каноник, даже несмотря на то что в городе имелся верховный суд.

В 1521 году здесь было три монастыря – но в них, вместе взятых, имелись всего лишь восемнадцать обитателей. К 1607 году монастырей стало уже пять, плюс больница; число монахов увеличилось до сорока пяти и к ним прибавились двадцать четыре монахини. Впрочем, в городе все еще было не более 372 домов, только восемь из которых были каменными: здание городского муниципалитета, зал заседаний городского совета и шесть частных домов. В 1607 году здесь было 550 европейских домов, из которых пятьдесят три принадлежали не испанцам, а большей частью португальцам или итальянцам, а также сотня тростниковых хижин, где жили около 3700 негров-рабов, 1000 из которых занимались транспортировкой грузов. Помимо перечисленного, шестьдесят три колониста имели креольское происхождение.

Однако флотилии в те времена приходили лишь раз в два или три года. Брокерские лицензии, продававшиеся в 1580 году за 6550 песо, в 1607 году стоили уже 4200 песо. Городской глашатай, которого в 1575 году нанимали за 2200 песо, в 1607 получал всего лишь 150. Стоимость ренты на главном мясном рынке упала от 700 до 200 песо в год. Здесь имелись всего лишь 250 пеших и 18 конных солдат, пригодных для службы в городской милиции. Панамская гавань была мелкой и открытой, а приливы были настолько сильны, что все более крупные корабли укрывались в близлежащем Перико в двух лигах к западу, который был частично закрыт от океана. В 1575 году 60-тонные суда могли заходить сюда при высокой воде, но в 1607 даже небольшие корабли уже встречались с проблемами.

Таковы были обстоятельства, в которых разыгрывалась центральная драма жизни Бартоломе де Лас Касаса.

Лас Касас, как мы помним, вступил в доминиканский орден в 1522 году, а в начале 1523 года, после разочарований, ждавших его в Южной Америке, ушел в доминиканский монастырь в Пуэрто-Плата с северной стороны Санто-Доминго. Девять последующих лет он провел в молитве и размышлениях, готовясь к следующему этапу своей необычной жизни. Здесь он начал писать свою «Историю Индий», которая и по сей день остается одним из самых точных, а также наиболее затронутых личностью автора источников сведений о событиях в обеих Америках между 1492-м и 1525 годами.

В 1531 году, в возрасте около пятидесяти лет, он возникает из своего добровольного заточения и 1 января этого года пишет брошюру в пользу мирного обращения индейцев: «…таков истинный путь, Господа, лишь так следует обращать к истинной вере людей, порученных вашему управлению. Почему же, вместо того, чтобы посылать к ним мирных агнцев, вы посылаете голодных волков?». Приблизительно в том же духе он написал и королю несколькими неделями позже. Он посетил в качестве визитера доминиканский приют в Пуэрто-Рико, после чего сопровождал в Мехико доктора Рамиреса де Фуэн-Леаля, нового председателя верховного суда Новой Испании. Однако же в скором времени он вновь оказывается в Санто-Доминго, где возвращается в свой монастырь в Пуэрто-Плата.

Приблизительно в это время Лас Касас встречается с официальным историком Испанской империи Гонсало Фернандесом де Овьедо, который жил тогда в Санто-Доминго. Овьедо, несмотря на то что большую часть своей жизни он прожил в Карибском регионе, полагал, что твердые черепа туземных жителей Эспаньолы указывают на животную и злонамеренную натуру. Он не видел ни единого шанса на то, что они могут воспринять христианство; думать иначе, по его мнению, было все равно что биться головой о стену.

В своей «Истории» Овьедо из вежливости посвящает Лас Касасу главу, в которой называет его славным человеком, хотя и упоминает, что тот обвинялся в некоторых финансовых нарушениях. По-видимому, примерно в это время он повздорил со своим старым другом Педро де Вадилья, который желал опротестовать завещание своего дяди, оставившего состояние туземным жителям.

Лас Касас временно оказался вновь в своей монастырской келье, однако вскорости вышел оттуда, чтобы встретиться с индейским повстанцем Энрикильо, а также с Томасом де Берланга, совершавшим в то время первый этап своего епископского путешествия в Гватемалу. Затем он отправился в доминиканский приют Гранада в Гватемале. Здесь лиценциат Франсиско Маррокин, епископ Гватемалы, попросил его помощи в мирном обращении Тусуитлана. Лас Касас охотно повиновался, положив на музыку текст, восхваляющий величие христианства. После этого Лас Касас закончил свою брошюру «De unico vocationis modo», основное положение которой гласило, что проповедь Евангелия является единственным способом добиться настоящей победы над индейцами. Фрай Бернардино де Минайя, участвовавший, в должности дьякона, в закладке великолепного позолоченного доминиканского монастыря в Оахаке, Новая Испания, переслал изложение идей Лас Касаса недавно избранному папе Павлу III – бывшему кардиналу Алессандро Фарнезе.

Это было время, когда представители церкви начинали выступать с серьезными заявлениями в защиту индейцев. Так, в 1533 году епископ Тласкалы Хулиан Гарсес, с каждым годом все больше склонявшийся к эразмианству, сделал примечательное заявление: настало время, сказал он, прилюдно осудить тех, «…кто неправедно судит этих несчастных людей, кто лицемерно называет их неспособными и выставляет эту неспособность как достаточную причину для того, чтобы не допустить их в лоно Церкви… Это глас Сатаны, …глас, исходящий из алчных глоток христиан, чья жадность такова, что ради удовлетворения своей жажды наживы они готовы объявить разумных созданий, сотворенных по образу Господа, животными и ослами».

Он добавлял, что некоторые индейские дети говорят по-латыни лучше, чем дети многих испанцев.

Гарсес, уроженец Арагона, к тому времени уже в летах, эрудит и книгочей, некогда был исповедником Родригеса де Фонсеки. Он основал больницу в Пероте и вообще всегда заботился о больных. С годами его личность заметно развилась.

Во многом то же самое заявил несколькими месяцами позднее фрай Якобо де Тестера, францисканец французского происхождения, пребывавший в городе Мехико. Он проклинал дьявола, вселившего в людские умы убеждение, будто бы индейцы неспособны принять христианскую веру, а также тех, кто из чрезмерной разборчивости или лености не желает «…взять на себя труд изучения их языков, и тех, кому не хватает рвения пробить эту языковую стену, дабы проникнуть к их сердцам».

«…как может кто-либо говорить, что этим людям не хватает способностей, когда они сооружают столь поразительные здания, изготовляют столь тонкие изделия, если у них [до прибытия испанцев] было развито ювелирное дело, различные искусства и торговля, если они могут председательствовать на собраниях, говорить убедительные речи, знают толк в том, как проявлять вежливость, проводить празднества, совершать бракосочетания и другие торжественные мероприятия… способны выражать скорбь и приязнь, когда этого требуют обстоятельства? Они даже могут петь cantus planus в контрапункте к органному сопровождению и обучают других наслаждаться церковной музыкой, [а некоторые] и проповедуют перед своим народом то, чему мы их учим».

Вскоре после процитированного здесь заявления тот же епископ Гарсес написал папе, прося его рассмотреть индейский вопрос. Одновременно с ним доктор Рамирес де Фуэн-Леаль написал в Испанию, протестуя против услышанного им в Мехико высказывания доктора Доминго де Бетансоса – галисийца, некогда бывшего другом Лас Касаса, – что индейцы будто бы не способны воспринять христианское вероучение.

Вступление Бартоломе де Лас Касаса как доминиканца в дискуссию о том, как следует обращаться с индейцами, состоялось в 1533 году, когда судьи в Санто-Доминго обратились в Совет Индий с жалобой на то, что монах отказывает энкомендерос в отпущении грехов. Также он убедил одного из колонистов Санто-Доминго отдать все свои товары индейцам в возмещение за дурное обращение в прошлом. В том же 1533 году Лас Касас, все еще пребывая в своем монастыре в Санто-Доминго, протестовал против двух работорговых экспедиций, отправленных из Пуэрто-Плата вглубь южноамериканского континента: за одной из них стоял судья Суасо (а финансировал ее королевский счетовод Диего Кабальеро), за другой – Хакоме Кастельон, один из многочисленных генуэзско-испанских сахарных торговцев. Верховный суд поддержал Лас Касаса. Около двухсот пятидесяти индейцев, привезенных с севера Южной Америки, были распределены по домам как набориас — т. е. домашние слуги, и предполагалось, что впоследствии они должны быть освобождены.

Однако на всем протяжении 1530-х годов такие работорговые экспедиции продолжали отправляться – что бы там ни проповедовал Лас Касас, – по всему северному побережью Южной Америки. В те времена работорговля из всех коммерческих предприятий по-прежнему приносила наибольший доход. Продажа индейцев позволяла финансировать экспедиции вглубь континента, снабжая их кораблями, оружием, инструментами и провизией. В Санто-Доминго уже имелось тридцать четыре сахарных завода, для эффективной работы которых требовались рабочие руки. Черные рабы считались лучше индейцев, поскольку они работали более усердно, а это имело особенное значение в жарком климате. Однако с ними было непросто справляться – и там, где не хватало африканцев, могли сгодиться и индейские рабы.

В это время началась переписка между главным доминиканским теоретиком фраем Франсиско де Витория и фраем Мигелем де Аркосом, посвященная беспокойству первого относительно обращения с туземцами в Перу. Сам Эразм тоже не молчал: в 1535 году его «Экклезиаст» замечает, что тем, кто толкует об упадке христианства, следует напомнить об огромных новых территориях в Африке, Азии и «что же тогда говорить о неведомых доселе странах, которые каждый день открывают в обеих Америках?».

Витория, рожденный, вероятно, около 1480 года, являлся основным лидером нового томистского возрождения. Он вступил в доминиканский орден в 1504 году, после чего поступил в коллеж Сен-Жак в Париже. Здесь он оставался на протяжении почти восемнадцати лет – сперва как студент, затем принялся читать лекции по «Сумме теологии» Фомы Аквинского. В 1523 году он возвратился в Испанию и вскоре был избран возглавить кафедру богословия в Саламанкском университете – пост, который он занимал вплоть до своей смерти в 1546 году. Витория не опубликовал никаких произведений, поэтому о его взглядах мы можем судить, лишь читая его рукописные пометки к лекциям. Однако он имел огромное влияние как учитель, и к моменту его смерти тридцать из его студентов являлись профессорами в разных городах Испании.

В 1535 году мы слышим жалобы Лас Касаса по поводу того, что ему довелось слышать о действиях «этих германцев» в Венесуэле: «Это не путь моего Господа, – писал он одному из испанских придворных, – не тот путь, которым следовал Христос. Это… скорее мусульманский подход – а на самом деле еще хуже, чем то, что делал Магомет». Возможно, его комментарии отражали позицию умной, благожелательной и прекрасной регентствующей императрицы Изабеллы, которая, узнав о том, что многие индейцы из региона Коро в Венесуэле были похищены и проданы в Санто-Доминго, приказала, чтобы их вернули домой. Впрочем, немецкие надзиратели за венесуэльской «колонией» и пальцем не шевельнули, чтобы исполнить королевское повеление. Но, рассматривая все эти жалобы, не следует забывать о впечатлении, которое произвела публикация, – она состоялась в 1535 году, – «Истории» Овьедо, дающей в целом негативное представление о способностях индейцев.

В этот момент упрямый, но проницательный папа Павел III (Алессандро Фарнезе) занял весьма важную позицию по вопросу о том, как следует обращаться с туземцами. Фарнезе происходил из старинного семейства, проживавшего возле Больсены, что под Орвието. Его миловидная сестра Джулия послужила основной причиной его возвышения при дворе Александра VI, поскольку «…не вызывает сомнений, что Александр VI даровал кардинальский сан не столько ему, сколько его сестре».

Окруженный членами своей семьи и стремящийся удовлетворить их амбиции, Павел III наслаждался жизнью прелата эпохи Возрождения; время его пребывания на папском престоле было необычайно мирным. На картине Тициана он предстает с двумя внуками, один из которых, Оттавио, герцог Камерино, женился на Маргарите, незаконной дочери Карла V от голландской любовницы; второй стал еще одним кардиналом Алессандро Фарнезе.

На момент своего избрания папой Фарнезе, как мы видели, был старейшим среди кардиналов. Заняв папский престол, он прежде всего предложил Эразму кардинальскую шапку, от которой тот отказался. Гвиччардини писал о нем: «Это был человек большой учености и, по всем признакам, высокой нравственности, исполнявший свою кардинальскую должность с большим искусством, нежели те, благодаря кому он ее занял». Он завершил, при помощи Антонио да Сангальо, строительство палаццо Фарнезе в Риме, «фриз которого мог потягаться с любым из существующих». Памфлетист Паскуино вывесил в Ватикане объявление: «Подайте на строительство этого здания». Также новый папа выстроил в Риме папский дворец в саду францисканского монастыря, с фасадом на Корсо – теперь, увы, его место занял памятник королю Виктору-Эммануилу.

На папу Павла оказывали влияние такие вдумчивые и гуманные корреспонденты из Нового Света, как фрай Минайя и Хулиан Гарсес, епископ Тласкалы. В своей булле «Sublimis Deus» от 1537 года папа напоминает, что Христос говорил: «Идите и научите все народы… Он сказал – все, без исключения, ибо все народы способны воспринять учение истинной веры». Итак, «…враг рода человеческого [т. е. дьявол], противящийся любым благим деяниям ради уничтожения всех людей, видя это и исполнившись зависти, изобрел средство, никогда доселе не слыханное, посредством коего… он вдохновляет тех, кто… не колеблясь, проповедует во всеуслышание, будто бы к индейцам Запада и Юга, а также другим народам, о которых мы лишь недавно узнали, следует относиться как к тупым животным, созданным для того, чтобы служить нам, и заявляет, будто они неспособны воспринять католическую веру… Мы, как бы мы ни были недостойны, воплощаем на земле волю Господа нашего… считаем, однако, что индейцы поистине такие же люди и что они не только способны понимать католическую веру, но, согласно нашим сведениям, чрезвычайно жаждут воспринять ее.

Желая предоставить достаточные средства для исправления совершенного зла, мы постановляем и объявляем, что… указанные индейцы, а также все другие народы, которые, возможно, будут обнаружены христианами, никоим образом не должны быть лишаемы своей свободы или имущества, даже если они и не принадлежат к вере Иисуса Христа; и что они могут и должны свободно и законно наслаждаться своей свободой и обладанием своим имуществом. Также не должны они никоим образом быть порабощаемы; если же подобное все же произойдет, это действие должно почитаться недействительным и не имеющим силы… Указанные индейцы должны быть обращаемы в веру Иисуса Христа посредством проповедания им слова Господня и примером добродетельной и святой жизни».

Эта булла, несмотря на ее благожелательный тон, возбудила гнев императора Карла, решившего, что она посягает на его власть. Однако намерения папы Павла были исключительно благими. Его следующая булла, «Altitudo divini consilii», порицала францисканцев за то, что они не совершают полного обряда крещения индейцев. Отныне, требовал папа, они не должны упускать в церемонии ни малейших деталей, за исключением раздачи соли, произнесения «эффата», облачения в белые одежды и зажжения свечей – поскольку будет хорошо, если на индейцев произведет впечатление пышность обряда.

Интерес папы Павла к этим вопросам, каковы бы ни были его мотивы, способствовал новому повороту событий.

В начале 1540 года кардинал Гарсия де Лоайса, давний председатель Совета Индий, собрал в Вальядолиде совет, чтобы всерьез обсудить вопрос, как следует обращаться с индейцами. С ним был доктор Рамирес де Фуэн-Леаль, который, как мы знаем, до этого эффективно и достойно возглавлял аудиенсии в Санто-Доминго и в Мехико. Теперь он был епископом города Туй в Галисии – симпатичного маленького городка на речной границе с Португалией, казалось бы, совершенно вдалеке от любых дел, касающихся Индий. Также присутствовали: Хуан де Суньига – военачальник, младший брат графа Миранды, майордомо принца Филиппа, и большой друг императора Карла, которому он служил верой и правдой; граф Осорно (Гарсия Фернандес Манрике), который был действующим председателем Совета Индий на протяжении большей части 1530-х годов; лиценциат Гутьерре Веласкес, отпрыск того же рода, что и упоминавшийся нами выше первый кубинский губернатор Диего Веласкес, отдаленный родственник великого хроникера Берналя Диаса дель Кастильо; а также Кобос и вечный бюрократ доктор Берналь. Фрай Бартоломе де Лас Касас, в это время снова вернувшийся в Испанию, прислал Гарсии де Лоайса меморандум касательно того, как положить конец «мучению индейцев», предлагая ликвидировать все энкомьенды.

Эта дискуссия, открытая Гарсией де Лоайса в 1540 году, продолжалась с перерывами на протяжении почти двух лет. Начало ей положили шесть интересных вопросов, представленных на рассмотрение совета его председателем, который, не следует забывать, много лет был духовником короля:

Как следует наказывать тех, кто дурно обращается с индейцами?

Как лучше всего наставлять индейцев в христианском вероучении?

Как можно гарантировать, что с индейцами будут обращаться хорошо?

Необходимо ли христианину принимать в рассмотрение благополучие рабов?

Что следует сделать, чтобы обеспечить выполнение губернаторами и другими чиновниками государственного приказа действовать справедливо?

И наконец, как правильно организовать отправление правосудия?

Сохранились ответы одного из присутствовавших, Педро Меркадо де Пеньялосы, который был обязан своим карьерным продвижением тому, что был зятем Ронкильо, мэра Вальядолида. Он предлагал отправить шесть ученых мужей из испанского верховного суда для выполнения ресиденсии всех подобных учреждений в Новом Свете. После этого, по его мысли, порабощение индейцев должно было прекратиться.

В это время в Испании выпускалось множество королевских указов, направленных на содействие или, по необходимости, приведение к завершению планов по мирному обращению индейцев. Так, например, францисканцам было предложено предоставить Лас Касасу список индейцев, обладающих музыкальными талантами и способных писать музыку к псалмам.

Не менее важным нововведением был необычайный эксперимент, связанный с новым францисканским приютом в Тлателолько – городе рядом с Теночтитланом, на острове непосредственно к северу от него. Этот город обладал независимостью до 1470-х годов, после чего был успешно поглощен мексиканской столицей вплоть до ее завоевания. В 1520–1521 годах здесь происходило немало боев. Не прошло и четверти века после падения старой Мексиканской империи, как целеустремленный и дотошный францисканец фрай Бернардино де Саагун, прибывший в Новую Испанию в 1520-х годах, возглавил здесь попытку обучения детей мешикской знати. Училище, основанное 6 января 1536 года, называлось «Colegio Imperial de Santa Cruz de Santiago de Tlatelolco». Испанцы и монахи других орденов, бывшие свидетелями основания этого учреждения, «…открыто насмехались и глумились над нами, считая, что, без сомнения, ни у кого не хватит ума, чтобы обучить грамматике людей, обладающих столь незначительными способностями. Однако после того, как мы поработали с ними два или три года, они приобрели настолько глубокие познания в грамматике, что некоторые не только понимали латынь, могли говорить и писать на ней, но даже сочиняли героические поэмы на этом языке…

Я [Саагун] был тем человеком, который работал с этими учениками первые четыре года и познакомил их с латинским языком. Когда миряне и духовенство убедились, что индейцы делают успехи и способны на еще большее продвижение, они принялись выдвигать возражения и всячески противиться нашему начинанию».

Эта школа не была похожа на учреждение Педро де Ганте, направленное в первую очередь на обучение ремеслам. Это был учебный центр, сравнимый с иезуитским колледжем в Гоа, его поддерживал епископ Сумаррага. С самого начала обучение в нем велось на трех языках (испанском, науатле и латыни). В учебный план были включены семь свободных искусств, а учителями выступали просвещенные францисканцы. Целью учреждения было познакомить будущую элиту туземного населения как с европейской культурой, так и с христианским богословием. Помимо этого, колледж Санта-Крус должен был служить семинарией для туземных священников. Епископ Сумаррага писал в 1538 году, что у него есть «шестьдесят индейских мальчиков, уже способных выполнять латинские грамматические упражнения и знающих грамматику лучше, чем я». Однако туземные жрецы, как правило, не хотели становиться католическими священниками, поскольку не желали отказываться от женитьбы.

Кое-кого из испанцев серьезно беспокоили последствия такой программы обучения – они доказывали, что случай дона Карлоса Ометочтла, мексиканца, осужденного за то, что он пытался возродить прежнюю религию, подтверждает ее рискованность (Ометочтл был казнен в 1540 году). С другой стороны, 10 декабря 1537 года вице-король Мендоса писал императору, что не только старые туземные вожди приняли эти нововведения, но что он, вице-король, решил возродить, в христианизированном и испанизированном виде, торжественные церемонии, посредством которых эти люди – «текле» – становились аристократами или вождями своего народа. Мендоса даже учредил Орден рыцарей-текле, который должен был регулировать методы обучения этих индейских «сеньоров». Этой новой индейской аристократии надлежало превратиться в новую ступеньку испанской социальной иерархии.

Примечателен акцент, который три основных религиозных ордена ставили в те годы на обращение индейцев. Францисканцев больше интересовали лингвистические и даже этнографические исследования – ибо именно этому предмету была посвящена великая книга Саагуна «Общая история событий в Новой Испании», написанная между 1550-ми и 1580-ми годами. Францисканцы с оптимизмом смотрели на возможности обучения индейского духовенства. Доминиканцы испытывали больше сомнений и, как правило, более пессимистично относились к способностям индейцев. Августинцев больше интересовало строительство монастырей; они, вероятно, имели больший опыт в организации туземных сообществ, – но еще важнее для них было обеспечить реальное обучение для своих послушников. Тем не менее, эти три ордена могли сотрудничать и, по предложению епископа Сумарраги, устраивали регулярные общие собрания в Новой Испании, чтобы обсудить свой различный опыт в этой области.

Сумаррага был чрезвычайно интересным человеком, поскольку, будучи вдохновителем училища Санта-Крус, а позднее также университета в Мехико, поклонник Томаса Мора и Эразма, он в то же время яростно нападал на туземную религию. Несколько случаев заставили Сумаррагу проявить свое рвение – не только упоминавшийся прежде вызов, брошенный доном Карлосом, но также и Маркосом Эрнандесом Атлаукатлем, который был судьей в Тлателолько. Все эти попытки были встречены с твердостью, решительностью, а в конечном счете – с безжалостностью.

С этого времени и на протяжении половины следующего столетия не проходило нескольких лет, чтобы в Испании не выходила какая-либо публикация Лас Касаса. Например, в 1542 году он закончил свое «Лекарство от существующих зол». В этой работе он доказывал, что папа, передав индейцев королю Испании, желал оказать им услугу, а не причинить вред. Индейцы, по его словам, «являются свободными, и не теряют этого состояния, став вассалами испанского короля». В том же году он завершил работу над «Кратчайшим сообщением о разрушении Индий», где заявлял, что испанцами были убиты 15 или 20 миллионов индейцев – что было большим преувеличением. Тем не менее книга была представлена императору Карлу и стала наиболее известной из работ Лас Касаса. Она была переведена на все основные европейские языки, зачастую с леденящими кровь иллюстрациями. В ней он доказывал, что папа не имел права передавать Индии, а тем паче индейцев, христианским правителям. Он не находил оправдания многочисленным военным энтрадас:

«Все войны, называемые покорением новых земель, являются и всегда были весьма несправедливыми, они характерны более для тираний, чем для мудрых монархий. Все государства в Индиях захвачены нами незаконно. Ибо для того, чтобы власть наших королей в Индиях могла считаться приобретенной законно и правильно, то есть без несправедливости, необходимо согласие правителей и народа тех земель, о которых идет речь».

Сьеса де Леон, лучший из хронистов завоевания Перу, в целом поддерживал эту точку зрения.

«Я знаю по опыту, – писал он, – что здесь совершались великие жестокости, и многие беды были причинены туземцам… Все знают, насколько населенным был прежде остров Эспаньола [Санто-Доминго], и что, если бы христиане обращались с индейцами достойно и по-дружески, сейчас здесь было бы еще больше населения… Однако не осталось лучшего свидетельства о стране, некогда столь многолюдной, нежели огромные кладбища с мертвецами и развалины домов, в которых они жили. На терра-фирма [т. е. в Венесуэле] и в Никарагуа не осталось ни единого индейца. Беналькасара спрашивали, скольких индейцев он нашел между Кито и Картахеной… «Ни одного», – ответил он».

Рассматривал ли когда-либо король возможность оставить Индии? Это было бы невозможно, особенно после того, как Франсиско де Витория начал настаивать, что «Испания не должна оставлять Индии до тех пор, пока они не смогут сами содержать себя в католической вере». Даже города признавали, что у Испании имеется особое предназначение, которое она должна исполнить.

Начиная с середины 1542 года последовал ряд гуманистических постановлений. Так, 21 мая королевским указом запрещалось «…любому капитану или кому-либо другому обращать индейцев в рабство, даже если они были взяты в плен в честной войне. Ни один человек не может быть продан». Особый раздел этого указа осуждал действия, которые могли привести к смерти рабов во время ловли жемчуга у берегов Венесуэлы, «asн indios como negros» – чрезвычайно редкое для того времени упоминание черных рабов. В этом документе заявлялось, что жизни этих рабов более важны, нежели любая выгода, какая может последовать от жемчужного промысла.

Это распоряжение противоречило взглядам достопочтенного Витории, который в своей книге «Размышления об Индиях», выпущенной в том же году, высказывал мысль, что взятие в плен индейцев в честной войне может приводить к их обращению в рабство. Однако в том же 1542 году вышел трактат францисканца фрая Алонсо де Кастро «Utrum Indigenae novi orbis», где тот доказывал, что индейцы должны получать лучшее образование. (Фрай Алонсо много лет преподавал во францисканском монастыре в Саламанке и прославился своим трудом «Adversus Haereses», вышедшим в 1534 году, где яростно осуждалось протестантство.) Он добавлял также, что Библия должна стать доступна всем индейцам – взгляд, который он разделял с епископом Сумаррагой, который в своей пространной «Conclusio exhortato-ria» доказывал, что Библию следует переводить на индейские языки, чтобы ее могли изучать все жители Мексики, умеющие читать. Он не понимал, почему «…наше учение должно быть сокрыто от всех, за исключением людей, называющихся богословами. В конце концов, никто не может быть назван платоником, если он не читал Платона. Так же, несомненно, никого не следует называть христианином, если он не читал учения Христа».

Кстати говоря, Кастро написал свой «Utrum…» по королевскому запросу, последовавшему в связи с препирательствами относительно школы в Тлателолько. Этот трактат получил высокую оценку от всех выдающихся богословов того времени. Так, например, Витория писал: «…все сказанное преподобным отцом Альфонсо де Кастро представляется мне весьма благочестивым и религиозным». Фрай Франсиско дель Кастильо и фрай Андрес Вега отмечали:

Фрай Луис де Карвахаль впоследствии замечал: «…нелепо допускать [индейцев] к крещению, исповеди и отпущению грехов, лишая при этом знания Священного Писания».

К этому времени Лас Касас снова вернулся в Испанию с целью способствовать принятию новых законов относительно обращения с индейцами. Его сопровождал фрай Якобо де Тестера, прибывший из Новой Испании с посланием от епископа Сумарраги по этому же вопросу, а также письмами некоторых других просвещенных доминиканцев. В Совете Индий не утихали дискуссии на этот счет; Гарсия де Лоайса, как обычно, соблюдал осторожность – хотя несомненно понимал, что большинство его коллег настроены против энкомьенд.

Лас Касас встретился с императором Карлом в Германии в 1541 году, и его сильная, харизматичная личность, вероятно, оказала воздействие на его повелителя – как это случилось и прежде, в 1517 году. Карл был глубоко религиозным человеком, и Лас Касасу скорее всего не составило труда убедить его в необходимости оказать индейцам свое покровительство. Также Лас Касас имел очень короткую встречу с принцем Филиппом.

В первых месяцах 1542 года произошел ряд дополнительных совещаний между Гарсией де Лоайсой и Кобосом. Вероятно, на них присутствовали и другие советники – например Гранвель, превосходный латинист и лингвист родом из Бургундии, являвшийся де-факто канцлером империи; доктора Хуан де Фигероа и Антонио де Гевара из Совета Кастилии. О первом из них, как говорили, Кобос отзывался как о «человеке большой учености»; второй, Гевара, был блестящим писателем, а теперь стал епископом Мондоньедо в Галисии и исповедником императора. Также в качестве советника был позван доктор Рамирес де Фуэн-Леаль, имевший опыт жизни как в Санто-Доминго, так и в Новой Испании, а теперь, как мы видели, сделавшийся епископом (города Туй). Это собрание и выработало так называемые Новые Законы для Индий.

Эти законы заслуживают того, чтобы рассмотреть их подробнее. Прежде всего потому, что они были справедливыми, а во-вторых, потому, что их провозглашение в Перу и Мексике, равно как и повсюду во владениях Испанской империи, вызвало кризис. Их текст начинался с персонального заявления императора Карла. Несколько лет назад он уже выражал желание принять более интенсивное участие в организации жизни Индий. Теперь он был исполнен решимости это сделать. Следует предположить, что, хотя большая часть текста была написана Кобосом и Гарсией де Лоайсой, сам император тоже приложил свою руку.

Этот текст, датированный 20 ноября 1542 года, состоит из сорока параграфов. Вначале идут скупые распоряжения относительно того, каким образом и как часто должны происходить заседания Совета Индий (по три часа утром и по необходимости во второй половине дня). Параграфами 4 и 5 родственникам и слугам членов Совета Индий запрещалось получать какие бы то ни было подарки – такой порядок был принят в Кастилии. Параграф 6 не позволял членам Совета заниматься какой-либо частной предпринимательской деятельностью – что представляло собой приятное новшество, даже несмотря на то что невозможно было гарантировать его исполнение. Затем постановлялось, что все уголовные или гражданские дела в Индиях должны как правило решаться колониальной администрацией, однако в случаях, где речь шла более чем о 10 тысячах песо, можно было подать апелляцию в Совет Индий или даже самому королю.

В параграфах с 20-го по 40-й содержалась самая суть новых законов, и именно они вызвали такие затруднения в имперских владениях. Индейцы провозглашались свободными, если они являлись вассалами короля, как было особо подчеркнуто Лас Касасом в его «Лекарстве от существующих зол». Для освобождения тех индейцев, что попали в рабство вопреки всем доводам, закон теперь предписывал аудиенсиям действовать без промедления и со здравым рассуждением, в случае если хозяева индейских рабов не могли предоставить доказательства, что владеют ими на законном основании. Верховный суд был обязан «…непрестанно расследовать злоупотребления и случаи дурного обращения, совершенные или совершаемые по отношению к ним [индейцам] губернаторами или частными лицами… Отныне и впредь ни по какой причине, будь то война или что-либо другое, не может индеец быть обращен в рабство, и мы желаем, чтобы с ними обращались как с вассалами Кастильской короны, ибо таковыми они и являются».

Индейцам, которые «…доныне пребывали в рабстве вопреки всем доводам и правам, должна быть дарована свобода». Отныне они не должны были «…носить тяжелые грузы, если в этом нет исключительной необходимости, но и тогда лишь таким образом, чтобы не возникало опасности для жизни или здоровья указанных индейцев». Ни один индеец не мог против своей воли быть привлечен к добыче жемчуга, «…поскольку этот промысел не обустроен должным образом» (вода, как правило, была ледяной)». Что касается энкомьенд, то тем, кто владел ими без надлежащего титула, предстояло их лишиться; те, кто владел неоправданно большим их количеством, также их лишались. Энкомьенды конфисковались у всех, кто в Перу принимал участие в «раздорах и страстях» между Писарро и Альмагро, а также у всех королевских чиновников и служителей церкви (включая епископов), монастырей и госпиталей. Новых энкомьенд раздавать не предполагалось, и после смерти нынешних энкомендерос их земли должны были быть возвращены короне. Дети владельцев не оставались без дохода – им жаловалась некоторая сумма, извлеченная из доходов их родителей, но это была весьма сомнительная замена.

Все индейцы, переходящие под покровительство короны, должны были встречать хорошее обращение. «Первым конкистадорам» – то есть тем, кто первыми приняли участие в завоевании тех или иных земель – должно было отдаваться предпочтение в назначении на государственные должности; все новые открытия должны были производиться в соответствии с определенными правилами; никто не имел права привозить индейцев в качестве добычи в Испанию или Мексику, а размеры дани, налагаемой на покоряемых индейцев, должны были определяться губернатором. Индейцев, живущих на Кубе, Эспаньоле и в Сан-Хуане (на Пуэрто-Рико), более не следовало беспокоить взиманием даней – но с ними должно было «…обращаться таким же образом, как и с испанцами, проживающими на этих островах». Индейцев не следовало принуждать к работе, за исключением случаев, когда это было единственным возможным решением. Тридцать третий параграф Новых Законов определял, что испанцы не имели права возбуждать судебные дела против индейцев.

Эти законы, провозглашенные в Испании в ноябре 1542 года, были опубликованы в июле 1543 года и были встречены в Новой Испании с немалым desasosiego. Еще до своего опубликования они уже вызвали «настоящую панику». В связи с этим в Новый Свет был выслан ряд виситадорес (инспекторов) для разъяснения позиции короны: Алонсо Лопес де Серрато был послан на Вест-Индские острова и затем в Венесуэлу и в залив Пария; Мигель Диас – в Санта-Марту, Картахену, Попаян и на реку Сан-Хуан; Бласко Нуньес де Вела – в Перу; Франсиско Тельо де Сандоваль – в Новую Испанию.

В дополнение к опубликованию и внедрению новых законов эти должностные лица были уполномочены проводить ресиденсию всех королевских чиновников, выступать в роли судьи на соответствующих заседаниях верховного суда, а также имели папскую буллу, наделявшую их властью расширять или урезать епархии и проводить собрания епископов для решения вопросов церковного благосостояния.

Что случилось с Бласко Нуньесом де Вела, мы уже знаем. Тельо де Сандоваль вел себя гораздо более благоразумно – к тому же вице-король в Мексике уже начал проводить просвещение колонистов на предмет того, что им следует делать и как думать. Он приказал, чтобы Новые Законы были провозглашены (pregonado), но так и не ввел их в действие.

Тем не менее, Якобо де Тестера – «смотритель» францисканцев в Новой Испании, недавно побывавший в метрополии и несомненно оказавший влияние на текст вводимых законов, – был с огромным энтузиазмом принят в Мехико целой толпой индейцев, которые …приносили дары, возводили триумфальные арки, начисто подметали улицы, по которым должен был пройти Тестера; усыпали его путь кипарисовыми ветвями и розами, по которым его несли на носилках, – поскольку он и другие францисканцы сообщили индейцам, что они прибыли освободить их и восстановить в том состоянии, в каком те пребывали до того, как оказались под властью испанского короля… индейцы вышли встречать фрая Тестеру так, как если бы он был вице-королем».

Возможно, подчеркивая случайности более чем это необходимо, мы все же вспомним, что 1542 год был свидетелем основания Archivo Nacional de Simancas, а также выхода в свет Коперникова труда «De Revolutionibus orbium coelestium». Любители литературы возразят, что публикация избранных стихотворений Боскана и Гарсиласо де ла Веги имела не меньшее значение, чем упомянутые события, поскольку введение итальянских форм стихосложения сделало возможным расцвет новой испанской поэзии. Интересующиеся романтической географией вспомнят о публикации в Севилье «Felix Magno» Клаудии Дематте, поскольку там вновь говорится о Калифе – мифической королеве Калифорнии. Более реалистично настроенные монархисты радовались тому, что инфант Филипп объявил о своем предстоящем бракосочетании с инфантой Марией Португальской. Те, кто обладал практической сметкой, без сомнений, придавали большее значение принятому в 1542 году решению о том, что корабли, отплывающие из Испании в Индии, отныне должны плавать конвоями не менее чем по десять судов одновременно.

Однако всех нас, несомненно, интересуют не только сокровища, но и доминиканцы. Среди последователей Франсиско де Витории был фрай Доминго де Сото, ставший рьяным сторонником его версии христианства.

Проучившись вместе с Виторией в Парижском университете, он в 1526 году вслед за Виторией перебрался в Саламанку, читал за него некоторые лекции, когда тот заболевал, и в 1532 году был избран профессором богословия Саламанкского университета. Он преподавал здесь до 1545 года, после чего оставил свое место, чтобы по просьбе императора принять участие во Вселенском церковном соборе.

Де Сото играл значительную роль в первые годы работы Тридентского собора – как императорский советник и как представитель доминиканцев. Утешительно сознавать, что этот великий католический мыслитель, с его знанием Нового Света, присутствовал на заседаниях собора. По возвращении в Испанию он в 1551 году вновь становится профессором в Саламанке – пост, который оставался за ним вплоть до его смерти в 1560 году.