В конце 1540 года Франсиско Писарро назначил своего младшего брата, обаятельного и доблестного Гонсало, губернатором Кито. Это давало Гонсало контроль над всей северной частью старой империи инков. У Атауальпы там были сторонники. Писарро также выделил Гонсало энкомьенду, в которую входили индейцы-каньяри, – лучшие друзья испанцев среди туземного населения.

Гонсало, однако, повел себя на новой должности необычным образом. Официально он занял губернаторское место 1 декабря 1540 года – и тотчас же со рвением принялся организовывать экспедицию, целью которой было отыскать корицу на восточных склонах величественных Андских гор.

Корица естественно произрастает в Бразилии, хотя общее мнение гласит, что по качеству она уступает аналогичному продукту, какой можно найти в Азии, – например на Цейлоне. Кору коричного дерева измельчают, вымачивают в морской воде и затем дистиллируют, в результате чего получается ароматическое масло золотистого цвета. Благодаря его отчетливо выраженному запаху и вкусу, это масло к XVI веку уже пользовалось большим спросом в кулинарии. Поиск корицы и был движущей силой затеваемой экспедиции.

Гонсало Писарро выступил из Кито в феврале 1541 года. С ним были около 200 испанцев, большое число индейских носильщиков – хотя, разумеется, это число даже не приближалось к четырем тысячам, упоминаемым хронистами, – множество лам в качестве вьючных животных, около 200 свиней, взятых для прокорма людей в дороге, а также множество бойцовых собак, без которых в те времена не обходилась ни одна испанская армия.

На тот момент власть Гонсало Писарро основывалась главным образом на его связи с братом-маркизом, однако, по-видимому, он и сам обладал магнетической притягательностью прирожденного лидера. Как впоследствии выскажется один из конкистадоров, Ортигуэра: «В этом предприятии за ним следовало большое число благороднейших и значительнейших людей королевства». «Было большим достижением, – добавляет Ортигуэра, – сделать так, чтобы они все собрались вместе, и с ними 260 лошадей», а также немалое количество аркебуз и арбалетов, боеприпасов и других военных аксессуаров, рабов и индейцев: «…отряд, внушающий чувство трепета и хорошо подготовленный к любым превратностям судьбы».

Вначале они двинулись на восток, перевалив через Анды, о чем Гонсало сообщает: «Мы оказались в очень пересеченной и поросшей лесом местности, с огромными горными хребтами, откуда нам пришлось прокладывать дороги заново не только для людей, но и для лошадей». По меньшей мере сотня индейцев умерли от холода при переходе через Анды. Так они продвигались, пока в шестидесяти лигах (180 милях) к востоку от Кито не оказались на поросшем джунглями плоскогорье в истоках Напо, крупной извилистой реки с большим водосбором, в области, которую они назвали Сумако и где, по их предположениям, должны были расти коричные деревья.

Из Сумако Гонсало и его люди спустились в прекрасную долину полноводной реки Кока и проследовали вниз по ее течению до места, где берега сужались и был участок с быстрым течением. Здесь Гонсало построил деревянный мост, по которому переправил экспедицию на северный берег. Здесь они оставались на протяжении нескольких недель.

В этом месте к ним присоединился меньший отряд, которым командовал еще один эстремадурец, Франсиско де Орельяна. Этот конкистадор, хотя он и носил имя места, расположенного в прекрасной долине, называемой Серена, на самом деле был рожден в Трухильо, как и братья Писарро, и также, подобно им, был отдаленным родственником Эрнана Кортеса. Он побывал в Никарагуа в 1527 году, и, вероятно, был одним из тех львиных сердец, что пришли в Перу вместе с Альварадо в компании Педро Альвареса де Ольгуина, еще одного эстремадурского друга Писарро.

Орельяна обосновался в Пуэрто-Вьехо и впоследствии был одним из старших командиров, помогавших братьям Писарро в Лиме и Куско. Он командовал отрядом из 700 человек, который Эрнандо Писарро послал в Куско, и потерял глаз при Лас-Салинас. На каком-то этапе своих приключений он немного научился языку кечуа. Затем он был послан Франсиско Писарро восстанавливать поселение возле порта Гуаякиль и Ла-Кулата, которое было основано Беналькасаром, но затем разрушено индейцами. Он стал связующим звеном между tierras del sur и эквадорскими равнинами.

Началось обсуждение, как пройти по суше непосредственно из Кито к Mar del Norte, т. е. Атлантике. Пионером в этой области был Гонсало Диас де Пинеда, первый испанец (или европеец, если на то пошло), пересекший великий Андский хребет. Орельяна вскорости сделался капитан-генералом, или заместителем губернатора, этой провинции – то есть заместителем Франсиско Писарро. На этих постах Орельяна показал себя ярым противником сексуальных отклонений: по его приказу двое его соотечественников были сожжены по обвинению в содомии, а все их имущество конфисковано. Затем начальником Орельяны стал Гонсало Писарро.

Гонсало Писарро ожидал, что Орельяна станет ему помогать и сопровождать его, и тот всячески стремился к этому. Однако сперва ему пришлось спуститься к Гуаякилю на тихоокеанском побережье. Из-за этого он не успел присоединиться к Гонсало в феврале и нагнал своего командира только к концу марта. Они встретились в месте под названием Кема, приблизительно в 400 милях к востоку от Кито. Но Орельяна и двадцать три его сотоварища были на грани истощения, и к тому же, как говорили современники, ни у кого из них не было никакого оружия, кроме меча и щита. В Кема была саванна около шести миль в длину и порядка мили в ширину, так что это место вполне подходило для отдыха. Гонсало Писарро допросил – весьма жестоко – нескольких индейских вождей, которые, как он подозревал, могли рассказать ему о лежащих впереди областях. Они сообщили, что там можно найти хорошие земли с многочисленным населением, носящим одежду, но большинство знало лишь о лесах, как правило затапливаемых водой. Писарро, тем не менее, стремился вперед, в поисках пищи и плодородной земли, пока Орельяна отдыхал.

На время этого рекогносцировочного броска Гонсало Писарро оставил лошадей позади. Он отсутствовал семьдесят дней и нашел несколько коричных деревьев. Корица, однако, находилась здесь не в коре, а в виде цветочных бутонов, экземпляр которых Гонсало отослал королю.

Небольшой отряд под предводительством полевого командира Гонсало, Антонио де Риберы, который был родом из аристократического семейства в Сории, пошел дальше вперед и обнаружил поселения на берегу, как они тогда решили, какой-то новой реки (которая впоследствии оказалась той же Напо). В самом деле, их жители носили одежду. Гонсало забрал у этих индейцев около пятнадцати каноэ, на которых – как он вспоминал —

«…мы проплыли вверх и вниз по главной реке в поисках пищи, и [также] мы построили бригантину для защиты и сопровождения каноэ, поскольку мы были вынуждены пересекать реку с одного берега на другой, и без нее не смогли бы поддерживать людей в надлежащем состоянии – как с точки зрения провизии, так и с точки зрения переноски оружия и боеприпасов для аркебуз и для арбалетов, а также железных ломов и мотыг [не говоря о подковах для лошадей]. Однако индейские проводники сообщили мне, что впереди у нас лежит огромный ненаселенный регион, где нет совершенно никакой пищи».

К этому времени Орельяна присоединился к Гонсало Писарро. Он был против постройки бригантины, но после того, как решение было принято, хотя и вопреки его собственному мнению, будучи де-факто вторым по старшинству, он озаботился поисками железа для гвоздей и леса для обшивки. В лесе недостатка не было, равно как и в лианах для такелажа, смоле, а также в металле для ковки гвоздей.

На этих каноэ и на бригантине, которую назвали «Сан-Педро», Гонсало Писарро со своими людьми добрался до слияния рек Коки и Напо. Снаряжение, припасы и больных разместили на бригантине, командовать которой поручили Хуану де Алькантара (судя по его имени, он, вероятно, был из Эстремадуры). Остальная часть экспедиции вместе с лошадьми пробиралась вдоль берега реки, невзирая на то, что подлесок был густым, временами попадались болота, а порой и притоки, впадавшие в Напо, из-за чего приходилось строить мосты. Провизии было немного; к этому времени все экспедиционные свиньи были уже съедены. Так путешественники продвигались на протяжении сорока дней, за которые прошли еще 150 миль.

Орельяна сообщил Писарро, что он сумел поговорить с проводниками, которых считал надежными (его кечуа к тому времени был уже вполне неплох), и те сказали, что лежащие впереди незаселенные земли поистине обширны и что в них невозможно найти никакой еды, вплоть до того места, «где некая великая река сливается с той, по которой мы сейчас спускаемся, и что от этого места еще один день пути вверх по той другой реке, и там можно будет в изобилии найти маис. И еще капитан Орельяна сказал мне, что, имея целью послужить Его Величеству и ради любви ко мне, он согласен отправиться на поиски этой пищи туда, где, по словам индейцев, она находится, и что если я дам ему бригантину «Сан-Педро» и каноэ и шестьдесят человек команды, он отправится искать эту пищу и доставит ее к нам».

Гонсало доверял Орельяне, поскольку тот на протяжении долгого времени был большим другом семьи Писарро; к тому же они оба были родом из Трухильо. Поэтому Писарро согласился и выделил ему пятьдесят семь человек – однако оговорил, что Орельяна должен вернуться обратно через двенадцать дней.

Это был переломный момент в жизни Орельяны, с которого началась его слава, но также и ужасные обвинения, которые ему впоследствии предъявлялись. Ибо Орельяна уплыл на бригантине, взяв с собой около десяти каноэ и пообещав привезти Писарро провизию, буде ее удастся раздобыть, однако обратно он так и не вернулся.

Орельяна увез с собой на «Сан-Педро» много тяжелых грузов – большую часть одежды и постельных принадлежностей экспедиции, боеприпасы и военное снаряжение, запас оружия, небольшое количество еды – но, вероятно, на борту все же не было золота и изумрудов, как впоследствии утверждали Гонсало Писарро и его сподвижники. На второй день плавания, все еще находясь на реке Напо, «Сан-Педро» натолкнулась посреди течения на упавшее дерево и получила серьезные повреждения. Если бы корабль не был достаточно близко к берегу, он мог бы утонуть. Но Орельяне и его команде удалось вытащить «Сан-Педро» на берег реки и залатать пробоину, после чего они продолжили путешествие. Течение в этих местах было быстрым, так что они обнаружили, что делают по шестьдесят, а то и семьдесят пять миль в день. Ширина реки постоянно увеличивалась по мере впадения в нее меньших притоков, в основном с правой стороны, т. е. с юга.

За первые три дня путешествия они не увидели ни одного поселения. Поскольку к этому времени они уже удалились на большое расстояние от того места, где оставили Гонсало, и поскольку провизии оставалось совсем мало, а дальнейший маршрут был совершенно неясен, Орельяна и его главные соратники вскорости начали думать о возвращении – и о том, как им справиться с мощным течением, против которого им теперь придется грести. Фрай Карвахаль, капеллан экспедиции, записал, что уже очень скоро они поняли, что им придется выбирать из двух зол: одно, которое капитан и большинство его командиров считало менее опасным, состояло в продолжении путешествия вниз по реке, другое же, почти наверняка сулившее верную смерть, заключалось в попытке вернуться против течения. Третий вариант – вернуться обратно по суше – выглядел неосуществимым.

Таким образом, они продолжили путь, не имея никакого представления о том, что им может встретиться. Они понимали, что рано или поздно река выйдет к Атлантическому океану – но никто не знал, насколько далеко он может находиться. Провизия к этому времени уже почти совсем кончилась; испанцы дошли до того, что варили сапоги, ремни и другие кожаные предметы одежды, порой приправляя их травами. Впрочем, никто не знал, какие из местных трав съедобны, поэтому несколько человек отравились и были на грани смерти, «ибо они стали подобны безумным и здравый смысл покинул их». Действительно, у них еще оставалось немного маиса и вина, но последнее фрай Карвахаль пытался сохранить, чтобы можно было служить мессу.

Впрочем, через какое-то время положение начало улучшаться хотя бы в одном смысле: вскоре после начала нового, 1542 года Орельяна и его испанцы начали слышать отдаленный бой барабанов. Понемногу стало очевидно, что они находятся невдалеке от индейского пуэбло. Затем, после нескольких недель, за которые им не встретилось ни души, испанцы увидели четыре каноэ, полные индейцев. Пустив «Сан-Педро» на полной скорости вниз по течению, Орельяна обнаружил индейский поселок – они с товарищами решили, что это пуэбло Апария, расположенный скорее всего возле слияния рек Напо и Курарай, речки с черной водой, главного притока Напо. Орельяна обратился к собравшимся местным старейшинам, объяснив им на кечуа, что они не должны бояться, поскольку он и его друзья не причинят им никакого вреда или зла. Вождь племени был доволен и спросил, не нужно ли испанцам что-нибудь. «Только пища», – ответил Орельяна. В скором времени им принесли множество разнообразного мяса, включая дичь, рыбу разных видов, а также маис, юкку и батат.

После того как люди поели, Орельяна собрал своих пятьдесят с чем-то спутников на совещание. Он сообщил, что хочет вернуться на корабле вверх по реке, чтобы присоединиться к Гонсало Писарро, сколь бы трудно выполнимой ни казалась эта задача. Однако большинство его соратников считали, что это «будет для нас катастрофой, если мы попытаемся вместе с вашей светлостью подняться вверх по реке». Они высказали надежду, что Орельяна не станет ставить их в неловкое положение, когда они будут вынуждены выказать ему неповиновение и таким образом сделаться изменниками – прибавив, что, с другой стороны, они с готовностью последуют за ним, если он изберет другой путь, на котором их жизни, возможно, будут спасены. В завершение они объявили, что «моряки – и те, кто находится здесь, и те, кто плыл на корабле и в каноэ, – уверяют, что мы находимся более чем в 600 милях сухопутного пути от того места, где расположены экспедиционные войска губернатора Гонсало, и все это без единой дороги или поселения, но, напротив, весьма дикие и поросшие лесами области, о чем нам довелось в полной мере узнать по собственному опыту».

Как было принято у испанцев в то время, все, кто был согласен с этим, изложили свои взгляды на бумаге, после чего подписали документ. Там можно видеть имена монаха-доминиканца Гаспара де Карвахаля, нотариуса Франсиско де Исасаги, а также нескольких Энрикесов, Гутьерресов и Родригесов.

На следующий день, 5 января 1542 года, Орельяна позвал нотариуса Исасагу и объявил, что, хотя это и не совпадает с его желанием, экспедиция будет продолжаться далее, при условии, что они некоторое время подождут и посмотрят, не смогут ли Гонсало Писарро и его спутники их нагнать – ибо в противном случае, поскольку у них на борту находится много вещей, принадлежащих людям Гонсало, они рискуют быть обвиненными в воровстве. Эта сцена – заявление, сделанное в присутствии нотариуса, в месте настолько отдаленном, что скорее всего на протяжении тысячи миль вокруг нельзя было найти другого европейца, на берегу реки, которую до тех пор не посещал ни один европейский путешественник, – иллюстрирует поразительную сторону великого испанского завоевания.

Позднее вокруг этой беседы было много споров. Некоторые, например Торибио де Ортигуэра, говорили, что, по их воспоминаниям, они могли бы без труда вернуться обратно. Другие, в их числе Педро Домингес Мирадеро, считали, что мощное течение и дожди не дали бы им подняться вверх по реке даже на небольшое расстояние. Еще кое-кто говорил, что бригантина не смогла бы вернуться обратно, и это оставляло им только каноэ, которые в таком случае оказались бы перегружены. Сам Орельяна, судя по всему, был обуреваем желанием увидеть место, где реки, по которым он плыл, достигают океана.

Тем временем он от имени короля завладел пуэбло, в котором они находились, и дал ему имя Виктория. Фрай Карвахаль отмечал:

«Мы оставались в этом пуэбло дольше, чем следовало бы, съедая все, что могли найти (индейцы перестали регулярно приносить нам еду), так, что впоследствии, когда мы выступили в путь, мы сумели развить большую скорость; мы снова и снова обсуждали, нет ли какого-нибудь способа выяснить, что происходит в лагере Гонсало Писарро».

Орельяна объявил, что выдаст 6000 кастельяно тем из своих людей, кто согласится вернуться, чтобы донести новости до Гонсало, и пообещал им также двух черных рабов. Однако вызвались всего лишь трое, да и те так и не выступили в путь.

Испанцы покинули амазонское пуэбло 2 февраля, в день праздника Канделярия, т. е. освящения свечей в память очищения Богородицы. На веслах они пошли вниз по Напо, минуя место, где воды были чересчур неспокойны, и оказались в области, где их атаковали москиты. Здесь их посетил вождь по имени Ирриморрани, который принес им провизию, включая черепах и попугаев. Одиннадцатого февраля, примерно в полутораста километрах ниже впадения в Напо реки Курарай, Орельяна и «Сан-Педро» наконец выбрались к самой Амазонке, неподалеку от нынешнего Икитоса, в месте, называемом сейчас Франсиско-де-Орельяна.

На следующем привале они получили вдоволь еды – черепах, морских коров, жареных обезьян, жареных кошек и куропаток. Орельяна прочел местным индейцам проповедь, объяснив им, что испанцы – христиане и вассалы «императора христиан и короля Испании, Карла». «Мы – дети солнца», – сообщил им Орельяна. Индейцы с видимым удовольствием выслушали это примечательное заявление.

Орельяна принялся строить другой корабль на замену «Сан-Педро», к этому моменту почти развалившемуся. Эстремадурец Хуан де Алькантара и галисиец Себастьян Родригес пообещали изготовить необходимое количество гвоздей, невзирая на то, что ни один из них не имел опыта в подобных делах. Они выполнили обещание: через двенадцать дней 2000 гвоздей были готовы. Для этого они соорудили меха из сапог и построили кузнечный горн. Испанцы валили деревья и обтесывали бревна, вместо пакли для заделки щелей использовали хлопок, вместо дегтя – свежую смолу, собранную с деревьев. Новый корабль был готов приблизительно через сорок дней. Руководителем всех этих действий был Диего Мексия, плотник. Он писал: «Удивительно было наблюдать, с какой радостью работали наши спутники. Среди них не было ни одного, кто был бы привычен к подобной работе, однако, тем не менее, они вели себя так, словно были профессионалами». Испанцы не забывали о том, что амазонские индейцы рубят лес только в последней четверти лунного цикла – чтобы избежать гниения древесины, которое, по их верованиям, было неизбежно, если рубить в другое время. Таким образом Орельяна и его отряд провели Великий пост 1542 года.

В апреле Орельяна быстро двинулся вниз по Амазонке на двух кораблях – «Сан-Педро» удалось отремонтировать. Когда русло реки стало шире, для них оказалось невозможным высаживаться на берег на ночевку, и опять начались перебои с провизией. Впрочем, 6 мая им удалось подстрелить из арбалета грифа, а также в тот день была поймана крупная рыба. С этого момента, согласно фраю Карвахалю, «нас ждало еще больше невзгод, голода и незаселенных земель, чем прежде, ибо река несла нас от одной заросшей лесом территории к другой, и мы не могли найти места для сна, не ловилась [больше] и рыба, ввиду чего нам опять пришлось вернуться к нашему привычному рациону из трав и время от времени – поджаренного маиса».

Двенадцатого мая они достигли устья реки Тефе при ее впадении в Амазонку, где их внезапно окружило множество каноэ с индейскими воинами. Орельяна приготовился к битве, но увы – порох для аркебуз отсырел, и им пришлось полагаться только на арбалеты. Последовала беспорядочная стычка; половина из пятидесяти испанцев очень скоро оказались в воде, зато Орельяна и Алонсо де Роблес вместе с другой половиной сумели захватить речное пуэбло, где они раздобыли немало провизии, включая черепах, которых держали в загонах, множество рыбы, сушеного мяса и галет. Все это они погрузили на свою новую бригантину и вновь пустились вниз по реке – к этому моменту они уже могли использовать аркебузы, поскольку боеприпасы немного подсохли. Тем не менее, индейцы продолжали наседать, и у путешественников было несколько трудных моментов; самого Орельяну едва не убили, когда нападавший на него индеец в свою очередь был убит выстрелом из аркебузы.

Вскоре два корабля добрались до Омагуа. Это была первая территория, на которой ни Орельяна, ни кто-либо из его друзей не имел возможности общаться с туземцами, поскольку язык, на котором те говорили, не имел никакого сходства с кечуа. Были и другие неожиданности. Так, например, индейцы этого региона оказались искусными гончарами, и фрай Карвахаль даже отметил, что здешняя керамика «превосходит то, что изготавливают в Малаге», – теперь она известна под названием «керамика гуарита». Также испанцы обнаружили двух гигантских идолов, затейливо украшенных перьями.

В этом месте располагался речной город около шести миль в длину, чей властитель, Пагуана, принял испанцев дружелюбно. Индейцы встречали их в своих домах так, как если бы не было ничего более естественного, чем привечать чужеземцев, несмотря на то что они никогда прежде не встречали людей, подобных кастильцам. Карвахаль писал, что «…от этого пуэбло отходило много дорог вглубь страны, по которым перемещались ламы, и повсюду можно было видеть немало серебра». Люди выглядели довольными и носили одежды ярких цветов. Питались они, судя по всему, разнообразными фруктами: здесь росли ананасы, груши, вишни и авокадо.

Еще один посещенный ими речной город также тянулся на несколько миль, причем в каждом его районе имелась своя пристань. Здешние дома были приспособлены для проживания на земле, однако у людей были также просторные жилища на деревьях, «подобные сорочьим гнездам», в которых держалось все необходимое на случай разлива реки. В некоторых городах испанцев встречали «изрядной войной», другие снабжали их продовольствием, в третьих люди бежали от них. Таким образом Орельяна и его люди достигли слияния Амазонки с другой рекой, которую они назвали Рио-Негро, «Черная река», под каковым названием она и известна с тех пор, поскольку ее воды были «черны как чернила», и после ее впадения в Амазонку более чем на шестьдесят миль вниз по течению вода сохраняла тот же зловещий черный цвет.

После слияния двух могучих рек Орельяна и его спутники встретили невероятное количество разнообразных городов. В одном было две башни, в нескольких имелись храмы Солнца, а еще в одном один из индейцев сообщил им знаками, что местное население – «подданные амазонок, которым служат, лишь принося им перья попугаев, которые те используют для выстилки крыш своих домов». Выяснилось, что существует некая знатная женщина, которая правит всей этой территорией, руководя войнами этих женщин с пылом и рвением. Именно эти невероятные сведения побудили Орельяну назвать реку, которую им суждено было вскорости так хорошо узнать, Амазонкой.

Спустя недолгое время они достигли еще одного великого слияния, где в Амазонку впадала река Мадейра. Здесь в одном из городов они захватили в качестве потенциальной переводчицы одну из индейских девушек, которая рассказала им, что в глубине материка живут много христиан, и среди них две белые женщины – судя по всему, их оставила за одиннадцать лет до этого, в 1531 году, экспедиция Диего де Ордаса. На этой территории, принадлежащей «амазонкам», путешественники подверглись яростному нападению с использованием луков и стрел, некоторые из которых были отравлены. Такой отравленной стрелой был ранен Антонио Карранса; другая убила Гарсию де Сория. В этой битве перед испанцами предстали около десяти обнаженных женщин, которые были белокожими, высокими и с большими головами.

Добравшись до следующего города, окруженного умеренно плодородными землями, которые, как решили испанцы, могли быть хороши для выпаса скота и выращивания пшеницы и фруктовых деревьев, Орельяна спросил одного из индейцев, что это были за женщины, напавшие на их экспедицию. Индеец ответил, что существуют семьдесят пуэбло, населенных одними только женщинами. Орельяна спросил, есть ли у этих женщин дети. Ответ гласил, что «господин, живущий в соседнем доме, привез этих женщин на свою землю, и его люди оплодотворили их, после чего вернули в их жилища. Если у них родится сын, он будет убит, но если родится дочь, о ней будут хорошо заботиться и обучат военному делу». Можно себе представить, что испанцы услышали в этом разговоре именно то, что ожидали услышать. Историк Овьедо комментирует, впрочем, что это были не настоящие амазонки, поскольку у них было по две груди: ведь у настоящей амазонки правой груди нет, поскольку она мешает стрельбе из лука.

Вскоре после этого события Орельяна и его друзья заметили, что на реке наблюдаются приливы, и поняли, что, должно быть, они приближаются к морю. Окрестные территории были безлесными, высокие берега и саванны сменились низменностями, и вскоре они оказались уже несомненно в эстуарии великой реки, окруженные не материковыми землями, а островами. На этом этапе путешествия у них не было якорей, и они использовали вместо них камни – но порой прилив все равно поднимал корабли и за какой-нибудь час относил обратно туда, откуда они начинали путь этим утром.

Тут одна из бригантин была повреждена плывущим бревном, а другая в это же время оказалась выброшена на берег реки. Здесь на нее напали индейцы, которых было большое множество, но испанцам удалось отбить атаку. Они обнаружили пляж, где можно было вытащить на сушу и отремонтировать корабли. Из лиан был сплетен новый такелаж, из одеял, в которых путешественники до тех пор спали – новые паруса, и через две недели оба корабля были вполне восстановлены. Однако эти последние дни, проведенные ими на Амазонке, были днями скорби из-за голода, который им пришлось претерпевать. Они боялись есть что-либо кроме того, что можно было подобрать на берегу реки, – нескольких улиток и пары крошечных крабов.

И вот, наконец, они смогли поднять паруса и выйти из устья великой реки. Это было, как они все знали, 25 августа, День святого Луи, 244-й день с тех пор, как они расстались с Гонсало Писарро. За это время они потеряли четырнадцать человек. Фрай Карвахаль писал:

Далее Карвахаль продолжает, говоря, что он не будет перечислять подробно «всего другого, чего мы не имели – например лоцманов и матросов, а также компаса… а ведь без них ни один человек, как бы он ни был лишен здравого смысла, не осмелился бы выйти в открытое море – за исключением нас самих».

Исключительно благодаря случайности они вышли в Атлантику в водах, которые по Тордесильясскому договору принадлежали Испании, а не Португалии.

Гонсало Писарро в этот момент находился возле слияния Напо и Коки, как минимум в 1600 милях от Орельяны, если считать по прямой. У него ушло немало времени на то, чтобы осознать, что произошло. Позже он обвинял Орельяну в предательстве, заявляя, что Орельяна «…выказал величайшее жестокосердие, какое только может родиться в бесчестном человеке, покинув Гонсало Писарро и остальных посреди этих диких земель, среди множества рек, без пищи, без выхода на огромном пространстве ненаселенных областей, к тому же увезя с собой все аркебузы и арбалеты, и все железные изделия, принадлежавшие экспедиционному отряду. Лишь преодолев величайшие трудности, экспедиция смогла добраться до слияния рек Коки и Напо».

Гонсало не задумывался о том, что могло случиться такого, что помешало его другу вернуться, и с тех пор эти его взгляды получили широкое распространение. Даже историк Овьедо, которому впоследствии довелось познакомиться с Орельяной, по-видимому, считал, что тот должен был – и это не составило бы ему большого труда – возвратиться туда, где его ожидал Гонсало Писарро. Лишь немногие понимали, что мощь речного течения делала возвращение практически невозможным.

Гонсало продолжал свои обвинения:

Сперва Гонсало Писарро со своими людьми спустился по реке до места слияния, где узнал, что пищу можно найти выше по течению той реки, в которую впадала Кока. Он отправился туда и действительно нашел там вдоволь провизии. «Здесь они отдохнули», и затем, поняв, что Орельяна и прочие их спутники пропали бесследно, вернулись к тому месту, где встретились с ним, и начали долгий изнурительный поход обратно в Кито.

Это было одно из худших путешествий за всю историю империи. Затерянные в лесах, где не было дорог, под выматывающими тропическими ливнями, люди Гонсало медленно пробирались на запад, многие из них босиком, терпя не меньше страданий от колючек и корней, чем от москитов и диких животных, зачастую вынужденные расчищать себе путь при помощи мечей. Дожди были настолько обильны, что порой испанцы целыми днями не видели солнца. Они постоянно были мокрыми до нитки, и их одежда, какая еще оставалась, окончательно сгнила, так что у них не было другого выбора, как идти практически голыми. Все четыре с лишним тысячи индейских носильщиков погибли, а вместе с ними и две трети испанцев. Их оставалось около восьмидесяти, когда они наконец вышли на более открытую местность, где водились дичь и птицы, и поняли, что находятся вблизи от Кито. Босые, они вошли в город и стали целовать землю, после чего принялись утолять голод с такой страстью, что едва не умерли от перенасыщения. Гонсало Писарро вспоминал:

«Ценой величайших страданий, потеряв все, что мы брали с собой, мы вернулись в Кито, имея при себе лишь наши мечи и посохи, чтобы опираться. От того места, где мы повернули обратно, до Кито было, должно быть, более 800 миль, а на деле расстояние было гораздо большим, если измерить тот маршрут, которым мы возвращались».

Кито встретил испанцев гораздо более пустым, чем когда Гонсало покинул его, поскольку половина населения ушла воевать с Альмагро. Все выжившие в экспедиции Гонсало нуждались в новой одежде, однако портных было не найти. Горожане, вышедшие встречать Гонсало, принесли ему шесть костюмов, но он и его ближайшие друзья не хотели одеваться так, как не могли одеться другие их спутники. Поэтому они, как были, полуголые, вошли в городской собор, чтобы вознести хвалу за свое избавление, и эта сцена была весьма трогательной. После этого горечь, скопившаяся в их сердцах на Орельяну, начала превращаться в жажду мщения.