Франсиско Монтехо, бывалый конкистадор родом из Старой Кастилии, имел опыт ведения боевых действий на Кубе, в Панаме и в Новой Испании. Он немало знал о двух океанах, уже находившихся под испанским контролем; он участвовал в завоевании как Панамы, так и Новой Испании. Восьмого декабря 1526 года, когда Карл и его двор все еще пребывали в Гранаде, Монтехо получил от императора контракт на завоевание и заселение Юкатана и Косумеля – восхитительного острова посреди глубоких голубых вод возле мексиканского побережья, на котором и Грихальва, и Кортес делали остановку перед тем, как начать свои великие предприятия. Монтехо были пожалованы титулы аделантадо, губернатора и капитан-генерала; эти должности должны были оставаться в его роду на протяжении двух поколений. Ему было назначено жалованье в 150 тысяч мараведи как губернатору и еще 100 тысяч – как капитан-генералу.

Вплоть до этого момента в контракте не было ничего необычного. Другие пункты, однако, выглядят более неожиданно. Так, Монтехо предписывалось основать два пуэбло с населением по сто человек каждое, причем при обоих должны были быть построены крепости «в местах наиболее подходящих и уместных для этой цели». Он должен был содержать собственную армию – но был избавлен от необходимости платить какие-либо налоги. Ему и его потомкам жаловались «на вечные времена» четыре процента от всех получаемых с Юкатана доходов, и на протяжении трех лет с момента завоевания он должен был платить короне лишь одну десятую часть прибыли. После этого цифра должна была увеличиться до девятой части, и потом, постепенно – до пятой. Каждый из примкнувших к Монтехо конкистадоров получал две кабальерии земли и два соларес в основанных городах. Монтехо получал право назначать городских советников – такое право обычно предоставлялось всем начальникам подобных экспедиций, – причем подразумевалось, что они будут избраны из числа его ближайших соратников.

В течение пяти лет для Юкатана должны были назначить епископа, и с этого момента требовалось собирать десятину для жизнеобеспечения духовенства и строительства церквей. Монтехо был уполномочен обращать индейцев в рабство, если они отказывались принимать блага испанского владычества. Ни евреям, ни мусульманам, ни даже преступникам не было позволено ступать на юкатанские земли. Наконец в контракт Монтехо был вписан текст гуманного указа от ноября 1526 года, после чего контракт подписали император и вся дворцовая верхушка, имевшая отношение к Индиям, – Кобос, а также три епископа, в то время принимавшие участие в Совете (епископы Осмы, Сьюдад-Родриго и Канарских островов, т. е. Гарсия де Лоайса, Мальдонадо и Кабеса де Вака).

Монтехо происходил из хорошей семьи, обосновавшейся в Саламанке. Он родился где-то между 1473-м и 1484 годами, а следовательно, принадлежал к тому же поколению, что и его бывший командир Кортес. Это был человек среднего роста, хороший наездник, обладавший веселым темпераментом и природным великодушием. Как правило, он тратил больше, чем мог себе позволить, как замечал придирчивый Берналь Диас дель Кастильо. В начале 1500-х годов он переселился в Севилью, где соблазнил Ану де Леон (дочь лиценциата Педро де Леона, который, возможно, был конверсо), и та родила ему сына, который получил его имя и позднее стал известен как Франсиско де Монтехо Эль-Мосо, т. е. «мальчик».

Монтехо-отец впервые прибыл в Индии в 1514 году вместе с Педрариасом, который выслал его вперед, чтобы набрать волонтеров в Санто-Доминго. Разочарованный тем, что он увидел в Дарьене и Панаме, Монтехо отправился на Кубу, где благодаря дружеским отношениям с Диего Веласкесом смог выстроить большую ферму возле места, где сейчас располагается замечательный порт Марьель. Здесь он встретил Эрнандеса де Кордобу, возвращавшегося из Новой Испании и выглядевшего так, словно с ним «чрезвычайно дурно обошлись». Монтехо и сам участвовал в экспедиции Грихальвы в Новую Испанию, где был капитаном одного из его нао. Затем, подобно Ордасу, он отправился с экспедицией Кортеса 1519 года в качестве одного из друзей Диего Веласкеса. Однако, по всей видимости, Кортесу легко удалось уговорить его переменить хозяина – за жалованье в две тысячи песо, по словам Диаса дель Кастильо.

Он выступил в конце 1518 года из Сантьяго на собственном корабле и присоединился к Кортесу в Гаване, где продал последнему 500 ломтей бекона. Оттуда Монтехо поплыл на Косумель – остров, который, как он свидетельствовал на ресиденсии Кортеса, он посещал «множество раз» (к 1530 году это утверждение вполне могло быть правдой). В Веракрусе Кортес послал его на север поискать хорошую гавань, в то время как сам он осуществлял свою диверсию против друзей Веласкеса. По возвращении Монтехо был вознагражден за отсутствие жалоб тем, что был назначен первым магистратом Веракруса. После этого он вернулся в «королевства Кастилии», как он это называл, за счет Кортеса, сопровождаемый другим идальго, кузеном графа Медельинского, Алонсо Эрнандесом Портокарреро.

По пути Монтехо остановился в своем кубинском владении возле Марьеля, где они с Эрнандесом Портокарреро пополнили запасы хлеба, мяса и воды. Они оставались там три дня, на протяжении которых Монтехо совершил то, что современный историк называет «непростительной неосторожностью»: а именно, он не смог противиться искушению показать своему старому другу и соседу Хуану де Рохасу невероятные сокровища, которые вез с собой в Испанию, – «бессчетное количество золота, которого было так много, что кораблю не требовалось другого балласта, кроме золота», как сообщал один из слуг во владениях Монтехо, сильно преувеличивая.

Путешествие Монтехо 1520 года через Атлантику в Испанию было интересно тем, что знаменитый штурман Антонио де Аламинос на этот раз избрал маршрут между Флоридой и Багамскими островами, следуя течению Гольфстрима (обычный путь по-прежнему пролегал через Наветренные острова). Губернатор Веласкес позже раскритиковал этот маршрут как опасный, однако спустя короткое время он стал общепринятым. Можно сказать, что Аламинос был его первооткрывателем.

Покинув Кубу 26 августа, конкистадоры сделали еще одну остановку на острове Терсейра из группы Азорских островов, который, по-видимому, был хорошо известен Аламиносу, и к ноябрю были уже в Испании. По прибытии Монтехо и Эрнандес Портокарреро затеяли долгую борьбу при дворе, восстанавливая доброе имя Кортеса, враги которого – прежде всего Диего Веласкес – были активны, влиятельны и беспощадны.

После того как дело было решено в пользу Кортеса (главным образом благодаря Монтехо, и частично также отцу Кортеса), Монтехо был назначен алькальдом (то есть начальником) крепости Вилья-Рика-де-ла-Веракрус. Он снова прибыл в Новую Испанию в 1524 году, но очень скоро вернулся в Кастилию, привезя с собой 60 тысяч песос де оро – Кортес выделил ему богатые энкомьенды в Аскапоцалько, Матлактлане и возможно, в Чиле, которые приносили по 1500 песо в год. Монтехо в то время был прокурадором (официальным представителем) Новой Испании в Кастилии. Затем он принялся хлопотать о контракте на завоевание Юкатана, в чем ему оказывал поддержку Панфило де Нарваэс и некоторые другие люди, придерживавшиеся его взглядов. После разговора с Херонимо де Агиляром, переводчиком, прожившим на Юкатане несколько лет в качестве пленника, Монтехо уверился в том, что территория, включенная в его контракт, достаточно богата. Получив позволение Карла в декабре 1526 года, он смог отправиться из Санлукара в июне 1527 года, имея при себе 250 человек.

В эту группу входил один незаурядный человек, ветеран военных действий в Новой Испании – Алонсо де Авила, который, должно быть, помнил Косумель еще по своему посещению его вместе с Грихальвой и с Кортесом. Жизнь Авилы в последние годы была еще более сложной, чем у Монтехо; он добился уважения Кортеса, однако Кортес ему не доверял из-за того, что ему покровительствовал епископ Родригес де Фонсека. В 1522 году, когда Авила возвращался в Кастилию с одной из знаменитых кортесовых флотилий, перевозивших сокровища, его захватили французы возле Азорских островов. Промаявшись три года в плену во Франции, он наконец собрал выкуп, потратив на это «все, что оставалось от моего родового имения». Знаменитый, но без гроша за душой, Авила конечно же с радостью ухватился за шанс восстановить свое состояние под рукой Монтехо.

Монтехо снарядил четыре хороших корабля, на которые погрузил пушку, стрелковое оружие и лошадей, а также мясо, муку, галеты, вино, масло – провиант расчетом на год. Среди других участников экспедиции Монтехо были люди едва ли не из всех областей Испании. Преобладали, как обычно, севильцы (Педро де лос Риос в должности заместителя губернатора, Педро де Аньяско, исполнявший обязанности одного из капитанов), но здесь были также Педро де Лугонес из Сьюдад-Родриго, Педро Гонсалес из Мадригал-де-лас-Альтас-Торрес, Эрнандо Паломар, будущий главный магистрат, родом из Андуйяра, и Педро Гайтан из родного города Монтехо – Саламанки. Был по меньшей мере один баск, Андрес де Кальеха, и один фламандец, Роберто Алеман, которому в порядке исключения было позволено взять с собой жену по имени Талина. Главный штурман, Антон Санчес Калабарес, как говорили, был ветераном военных действий в Новой Испании, но сейчас трудно определить, в чем заключались его прежние заслуги. В команде были военный врач, Иньиго Лопес, и два аптекаря – Педро Диас де Оканья и Педро де Аренас, родом из Толедо. Хуану Лаинесу предстояло оценивать золото и серебро, которое они предполагали найти.

С Монтехо плыли также несколько торговцев, таких как каталонец Хуан Оте Дуран, везший с собой знаменитые голландские полотна на подарки майянским вождям. Церковь представляли Хуан Родригес де Каравео, личный капеллан Монтехо, а также священник экспедиции Педро Фернандес и кармелит Грегорио де Сан-Мартин. О характере христианского влияния на Юкатане можно получить представление из позднейшего заявления фрая Родригеса де Каравео: «За шесть лет я крестил множество индейцев-язычников… Я заставил их отказаться от колдовства и от множества богов, которым они поклонялись, и внушил им понимание того, что существует лишь один всемогущий Бог и что папа является нашим Святым Отцом на земле».

По всей видимости, Монтехо влекло в Юкатан не столько наличие драгоценных металлов и камней, которые он ожидал там найти (хотя там действительно были обнаружены восхитительные нефритовые изделия), сколько идея о том, что Юкатан может быть превращен в богатую сельскохозяйственную провинцию, где впоследствии можно будет развить торговлю и промышленность. Индейцы майя даже в XVI столетии обладали незаурядным мастерством в создании хороших тканей. У них было достаточно времени и достатка, чтобы производить украшения – о чем можно судить по тому вниманию, какое они оказывали головным уборам.

Определяющими чертами Монтехо, помимо честолюбия, были предвидение и рассудительность. Его обращение с индейцами было сравнительно гуманным. Должно быть, он знал еще до того, как принялся добиваться контракта и получил его, что Юкатан представляет собой, как впоследствии описывал его епископ Ланда, «…чрезвычайно плоскую землю без каких-либо возвышенностей, по каковой причине ее нельзя увидеть с кораблей до тех пор, пока они не подплывут вплотную к берегу».

На своем пути к Юкатану Монтехо, как это было принято, сделал остановку в Санто-Доминго, чтобы набрать там еще лошадей и солдат; однако переводчика он искать не стал, хотя и должен был знать об особой ценности такого рода людей по опыту своих встреч с Херонимо де Агиляром и «доньей Мариной» – последняя какое-то время была любовницей его спутника в Испании в 1520 году, Алонсо Эрнандеса Портокарреро. Тем не менее, на Эспаньоле он включил в состав экспедиции Гонсало Ньето, которого сделал своим старшим лейтенантом (альферес майор). Ньето участвовал в войне комунерос против короны в Вильяларе в 1520 году, воевал против Франции, а также бывал в Новой Испании с Луисом Понсе и во Флориде – с Айльоном.

Флотилия проплыла вдоль южного побережья Кубы, некогда служившей Монтехо домом, и взяла курс на Косумель, точно так же, как прежде действовали Грихальва и Кортес. Монтехо нанес визит вежливости местному касику, которого звали Наум Пат, за прошедшие десять лет уже достаточно привыкшему к испанцам.

Затем Монтехо с его небольшой армией перебрался на материк. Гонсало Ньето водрузил знамя и три раза прокричал «Испания», прибавив: «Именем Господа, я беру эту землю во владение в пользу Бога и короля Кастилии» – это произошло приблизительно на том месте, где сейчас находится восхитительный город Плайя-дель-Кармен. Здесь Монтехо основал поселение, которое назвал именем своего родного города, Саламанки – «Саламанка-де-Шельха» (вторая часть названия была дана по имени поселения майя, располагавшегося там до этого). Историк Овьедо сухо сообщает, что это место представляло собой пальмовую рощу «возле болота, в наихудшем месте во всей провинции. В этом плохом месте испанцы разгрузили корабли и быстро возвели большой дом, долженствующий служить резиденцией губернатора Монтехо». Вслед за этим несколько испанцев принялись учить язык майя – среди них были сам Монтехо и фрай Родригес де Карвахаль, понимавший, что его работа по обращению индейцев будет значительно легче, если он будет знать язык своей предполагаемой паствы. Педро де Аньяско из Севильи оказался лучшим из имевшихся под рукой переводчиков.

Буквально через несколько недель начались трудности. Хотя Монтехо и заверили, что имеющейся у него провизии хватит на год, припасы вскоре закончились, а индейская пища казалась испанцам неподходящей, невзирая на содействие касика местного поселения Зама. По всей видимости, людям Монтехо пришлись не по вкусу тортильи, равно как и другие изделия из маиса. Конкистадоры начинали испытывать недостаток даже в одежде. Монтехо послал корабль в Веракрус, чтобы закупить еще, но капитан по пути умер, и его корабль ушел на Кубу вместо того, чтобы вернуться обратно на Юкатан. Монтехо начал отбирать еду у индейцев – что, разумеется, вредило взаимоотношениям. Чтобы избежать любых попыток дезертирства, Монтехо сделал то же, что до него сделал Кортес, – после того, как каталонец Хуан Оте Дуран сговорился с матросами сбежать на судне «Сан-Херонимо», он разрушил все свои корабли.

В начале 1528 года Монтехо выступил в поход с целью найти порт получше, чем Саламанка-де-Шельха. Хотя пристрастие к сельскому хозяйству и отличало его от большинства современников, методы, которые использовал Монтехо, были в целом те же, что и у них. Обычно он подходил к индейскому пуэбло, из которого появлялись туземцы, выражавшие дружелюбие и несшие подарки – маис, индеек и бобы. Испанцев постоянно поражало огромное количество идолов, которых они видели повсюду – на улицах и ступенях храмов, а также в усыпальницах и внутри самих храмов. Большинство их было сделано из глины. Фрай Диего де Ланда, позднее ставший первым епископом Юкатана, замечал: «Нет такого животного или насекомого, которое они не изваяли бы в виде статуи». Затем Монтехо принимал у индейцев вассальную присягу. Если индейцы не хотели встречать испанцев с миром, то пытались окружить их на дороге вблизи своих пуэблос; они быстро сооружали частоколы в форме полумесяца и готовили засады. Впрочем, Монтехо помогал Наум Пат с Косумеля – в нескольких случаях он даже предлагал разведать территории, лежавшие впереди испанского отряда. Благодаря этому Монтехо удалось в целости добраться до города Мочи, где имелась сотня «хороших домов», храмы и каменные гробницы. Здесь испанцам преподнесли кур, тортильи и фисол – напиток из перебродившего маиса и меда. В этом городе, как и во многих других юкатанских городах, имелись четыре церемониальных входа, ориентированные по сторонам света, но внутри не было регулярной планировки улиц. На площади в центре города возвышался храм, окруженный домами богатых жителей, что не так уж отличалось от городов Испании.

Затем Монтехо двинулся в Бельму – возможно, это и был «Экаб» или «Гран-Каиро», который они с Авилой помнили по своему прошлому визиту десять лет назад, совместно с Кортесом. Тамошние касики вели себя дружелюбно; они созвали своих соседей, чтобы те тоже посмотрели на лошадей. Монтехо устроил для них впечатляющее представление с лошадьми, которое больше напугало индейцев, чем восхитило. Здесь испанцам подарили золотые ожерелья, инкрустированные драгоценными камнями, что чрезвычайно их порадовало. Монтехо, впрочем, не стал принимать то, что было ему предложено, – поскольку не хотел произвести такое впечатление, будто прибыл только ради подарков.

В своих путешествиях Монтехо не переставал искать место для поселения, которое могло бы служить его столицей. Помимо Саламанки-де-Шельха, на него произвел впечатлене Кониль, крупный торговый город в северо-восточной части Юкатана, где было вдоволь пресной воды в источниках поблизости от побережья, имелся хороший порт и в целом дружелюбно настроенное население. В нем насчитывалось, возможно, около пятисот домов. Здесь некий сильный человек в одежде индейского вождя племени чикака выхватил саблю у чернокожего мальчика, принадлежавшего Монтехо, и попытался зарубить главнокомандующего, который защищался собственным мечом, пока не прибежали его люди, после чего «непорядок был устранен».

Они пошли на запад через город Качи с его огромной площадью и вошли в сладко пахнущий Синсимато в земле воинственных чикинчилей, пропитанный запахом смолы копал. Потом они вступили в Чуаку, главный город касика чикинчилей, с его многочисленными прудами и искусственными водотоками, со зданиями из резного камня с тростниковыми крышами. Здешние храмы и другие священные здания отличались чрезвычайно искусной работой. Эта территория в прошлом была заселена древними майя, поэтому неудивительно, что уровень местной архитектуры был высоким.

Касик принял Монтехо со всем дружелюбием, и тот решил, что может обойтись без обычных предосторожностей. Однако на следующее утро он и его солдаты обнаружили, что город покинут, а сами они окружены «меткими лучниками (buenos punteros)», по выражению Овьедо. Битва началась с первым светом. Лица индейцев были раскрашены, чтобы придать им более пугающий вид; их вооружение было тем же самым, с каким Монтехо был уже знаком по Новой Испании, – деревянные луки и стрелы с гибкими древками и очень твердыми каменными наконечниками. Их маканы (мечи) тоже ничем не отличались от мексиканских: они представляли собой деревянную основу со вделанными в нее острыми камнями.

Монтехо с его людьми, обладая более совершенным оружием и к тому же на лошадях, без труда сумели сдержать и обратить вспять натиск майя, причем Монтехо выказал немалую личную храбрость. После этого они двинулись к Аке – городу, соперничавшему с Чуакой, однако несмотря на это приготовившемуся к войне, поскольку тамошние правители сказали своим подданным, что испанцы пришли, чтобы украсть их жен. По прибытии Монтехо жители Аке сперва покинули свой город, а затем собрались напасть на него.

Испанцы вступили в Аке и начали готовиться к обороне. Атака состоялась на следующий день; силы нападающих, по-видимому, были велики, однако конкистадоры сражались храбро, убили много майя и практически не понесли потерь сами. На закате Монтехо принял у вождей Аке заверения в покорности и не стал накладывать на них никакого возмездия. После этого он и его отряд двинулись дальше к Лоче, где местный касик разговаривал с ними, сидя за занавеской из тонкой ткани, так что испанцы не видели его лица.

Монтехо продолжал двигаться вдоль берега по направлению к Кампече. По пути он разделил своих людей на две группы и приказал одной из них идти напрямик через полуостров к Четумалю, через заросли какао и копалоносных деревьев, пока они не достигнут соляных котловин возле восточного побережья.

К удивлению исследователей, они так и не встретили во внутренних областях Юкатана никакого золотого города. Здесь не было ни золота, ни серебра, ни изумрудов; собственно, судя по всему, не было здесь и рынков. В северных городах выделывались тонкие ткани, которые продавались и в самом Кампече, – городе, где, как говорили, насчитывалось две тысячи домов, – и в Чампотоне к югу от него, где в 1517 году потерпела поражение первая испанская экспедиция, а ее командир, Эрнандес де Кордоба, был смертельно ранен. Легендарная переводчица Кортеса Марина была родом именно из Чампотона. Монтехо обнаружил, что в каждом из этих поселений имеется глубокий сеноте (естественный колодец), уходящий вглубь до уровня грунтовых вод. Это были единственные источники воды – рек здесь не было, – и многие войны между поселениями майя, даже между целыми провинциями, велись из-за воды и доступа к отдаленным сенотес. Большинство сенотес располагались вблизи домов правителей. Маис здесь, как и в Новой Испании и Гватемале, был основным продуктом; к тому же из него изготовлялся наиболее распространенный алкогольный напиток. Помимо него, в местную пищу входили индейки, утки и даже маленькие собачки. Храмы, как правило, были выстроены из камня – но дома, включая жилища правителей, повсюду представляли собой плетеные стены, обмазанные глиной. Многие из поселений были труднодоступны: «лишь птицы могли посещать их свободно», – вспоминает фрай Лоренсо де Бьенвенида, один из первых восьми францисканцев, которые позднее прибыли на Юкатан.

Инга Клендиннен так описывает тогдашнюю географическую ситуацию:

«Среди лесов были разбросаны деревни или маленькие городки, каждый из которых существовал благодаря расчищенным участкам… на которых индейцы выращивали маис и другие основные сельскохозяйственные культуры. Однако человек, не обладающий знанием беспорядочной паутины тропинок, пронизывающих лес, мог с легкостью пройти мимо и ничего не заметить… На этой плоской равнине не было никаких реперных точек, откуда можно было бы измерить пройденное расстояние [или] определить, что находится впереди. Если здесь и были какие-то небольшие возвышенности, с них открывалось лишь серое пространство лесов, простирающихся вплоть до самого горизонта».

За эти месяцы Монтехо кое-что узнал о структуре майянского общества. На самом деле, оно имело много общего с увиденной Альварадо Гватемалой. Тем не менее, Монтехо, вероятно, не смог оценить, до какой степени это общество, раздираемое междоусобицами, деградировало и потеряло былые качества. Так, например, представители зажиточных слоев или знати по-прежнему умели читать и писать – однако никто больше не писал писем и не записывал важные договоры. Большая часть научных и практических знаний майя была позабыта.

Среди знатного населения существовало нечто наподобие права первородства. Монтехо обнаружил, что некоторые из касиков занимают подчиненное положение по отношению к основному властителю. Позднее, когда сын Монтехо потребовал, чтобы правитель Чичен-Ицы признал императора Карла своим владыкой, тот ответил, что у них достаточно и своих властителей.

Как выяснил Монтехо, весь полуостров Юкатан говорил на одном языке майя, однако существовало множество различий в произношении и словарном составе (основными конкурентами были диалекты чонталь, юкатекский, чоль и чорти). Епископ Ланда значительно позднее (в 1560-х годах) узнал, что правители Юкатана, как и испанцы, интересовались своей фамильной историей. Те из них, у кого имелись общие предки, считали себя членами одной семьи и избегали вступать в браки между собой, как если бы они были христианами и были связаны правилами касательно единокровного родства. Епископ Ланда – свидетель чрезвычайно противоречивый ввиду того, что его глубочайший интерес к предмету уравновешивался его же фанатической нетерпимостью к «ереси», – замечал:

«…до прихода испанцев… туземцы жили вместе в городах, как просвещенные люди; они расчищали землю и не давали ей зарастать бурьяном, и выращивали [в городах] добрые деревья. Посередине городов располагались храмы с прекрасными площадями перед ними, а вокруг храмов строились дома правителей и жрецов».

В большинстве этих городов имелись представители различных профессий – гончары, плотники, колдуны-врачи, изготовители бисера, а также, прежде всего, торговцы, выменивавшие в Табаско или на реке Улуа возле Веракруса какао и каменные бусины на соль, одежду и рабов. Рабы были здесь важным товаром и, как и в Старом Свете, причиной многих войн. Майя считали свои бусины и все остальное в обычном для них эксцентричном стиле – по пять до двадцати, по двадцать до ста, по сотням до четырех сотен и по четыреста до восьми тысяч, – и как правило вели счет прямо на полу.

Выращивание растений было среди них распространенным занятием, но индейцы также и охотились, отрядами приблизительно по пятьдесят человек. Как отмечает Ланда, они распахивали участки сразу в нескольких местах, так что, если на одном ничего не родилось, урожай с других мог возместить убыток. Подобные виды социальной активности оказывали влияние на развитие общества и вели к экономическому взаимодействию во всех сферах; предполагалось, что каждый член общества должен владеть некими основными умениями, необходимыми для совместной жизни. Большинство майя жили разновозрастными группами, куда входили отцы и дети, женатые и холостые; как правило, работой на мильпа – участках возделанной земли, на которых осуществлялся севооборот, – занимались группы мужчин, находящихся в родственной связи. Имена детей отражали имена их родителей: так, сын родителей, носящих имена Чел и Чан, мог быть назван На Чан Чел. У испанцев имелась похожая традиция.

Завоеватели обнаружили, что майя считали прекрасным особый тип лица, когда волосы зачесывались назад, так что линия носа продолжалась вверх по прямой до макушки. Чтобы добиться такой прямой линии, головы новорожденных детей часто зажимали между двумя дощечками, пока кости черепа были еще мягкими. У майя также считалось красивым косоглазие, и матери специально добивались его развития, вешая своим детям на лоб маленький черный узелок на нитке, так чтобы он спускался между бровей. Каждый раз, когда ребенок поднимал глаза, он видел болтающийся между ними узелок, что способствовало скашиванию глаз к переносице. Другой семейной традицией было обжигать лица детей горячей тканью, чтобы предотвратить рост бороды и вообще волосяного покрова на лице. В те времена большинство мужчин-майя пользовались зеркалами, сделанными из обсидиана, но среди женщин это было не принято. Одеждой для обоих полов служила полоса ткани шириной в ладонь, которая несколько раз оборачивалась вокруг пояса.

Крыши юкатанских домов были сделаны из соломы или пальмовых листьев – в первом случае они имели крутой наклон, чтобы дождевая вода стекала вниз. Индейцы разделяли свои простые жилища поперечной перегородкой и обычно спали в задней части дома. Крыша над передней частью делалась низкой, для защиты как от жары, так и от дождя – а также от врагов среди людей.

По-видимому, майя сочли испанцев плохими воинами, с их гульфиками и нагрудниками из стеганого хлопка по образцу мешикских панцирей. Пришельцы казались им новоявленными «ица» – солдатами, которых Кукулькан, пернатый змей (известный у мешиков как Кецалькоатль) привел в X веке из центральной Мексики, чтобы утвердить свою власть у колодца Чичен.

Майя, как и мешики, имели склонность к жертвоприношениям, хотя и в меньшем масштабе. Так, они приносили в жертву собственную кровь, порой отрезая кусочки с внешней части своих ушных раковин. Также они иногда проделывали отверстие в пенисе, через которое затем продевали нитку. Женщины могли вырезать сердца у животных и предлагать их в жертву своим богам. Порой майя приносили в жертву человека, стреляя в него из луков, «так что место на его груди, под которым расположено сердце, топорщилось стрелами подобно ежу». Иногда они наносили пленнику удар в грудь каменным ножом, делая глубокий разрез, в который, как это делалось и в Мехико-Теночтитлане, погружали руку и вытаскивали сердце, чтобы отдать его жрецу, который умащал лицо идола свежей кровью. После этого тело жертвы сбрасывалось со ступеней храма. Служители (или, возможно, жрецы?) подбирали труп и сдирали с него кожу, оставляя нетронутыми только кисти рук и ступни. Затем один из жрецов раздевался догола и накрывался содранной кожей, в то время как остальные танцевали вокруг него.

Монтехо и Антонио де Авила уже доводилось встречаться с подобными зрелищами за десять лет, прошедших с 1518 года, однако для новоприбывших из Кастилии они были шоком. Именно отвратительная, дьявольская безжалостность таких сцен была причиной того, что испанцы ожесточили свои сердца и убедили себя, что они правы в своем упорном стремлении принести христианство в Новый Свет. В то же время количество человеческих жертвоприношений – опять-таки, как и в Гватемале – несомненно уменьшалось.

Выступив из Чампотона и Кампече, Монтехо с шестьюдесятью оставшимися у него людьми, его авангардом, пересекли перешеек, пройдя около 150 миль к Саламанке-де-Шельха, чтобы воссоединиться с теми, кого они оставили в первом основанном ими поселении. Проходили ли они через такие знаменитые древние города, как Ушмаль, Чичен-Ица, Коба и Тулум? Это остается неясным. Монтехо мог видеть теперь, что полуостров представляет собой обширную равнину со скудной почвой, почти целиком покрытую сухими низкорослыми лесами, без рек, но со множеством колодцев. Территория была беспорядочно заселена, однако в 1520 году количество живших там индейцев могло достигать 300 тысяч.

Посвятив несколько недель осмыслению полученной информации и ревизии своих сил, Монтехо принял решение двигаться на юг полуострова, держа путь к заливу Вознесения, который был назван так его старым командиром Грихальвой в 1518 году (в тот день был праздник Вознесения). Они выступили к городу Четумаль одновременно по суше и по воде: Монтехо плыл на корабле, Антонио де Авила двигался пешком. Алонсо де Лухан остался позади, в новой Саламанке, строить еще одно судно, чтобы последовать за ними. План состоял в том, чтобы все три части экспедиции Монтехо встретились в самом Четумале или где-нибудь поблизости. Это был один из богатейших майянских городов к западу от залива, знаменитый своими обширными пасеками, где жители разводили пчел. Здесь также в изобилии росли маис и какао. И именно в Четумале Монтехо ждала неожиданная встреча с незнакомцем – Гонсало Герреро.

Герреро, испанец из маленького городка Ньебла на реке Тинто, милях в двадцати выше по течению от Палоса, попал в Индии в 1509 году, сопровождая Диего Колона. По всей видимости, он умел читать и писать. Жизнь в Санто-Доминго ему наскучила, и он отправился вместе с Диего де Никуэсой на Южно-Американский материк, однако их корабль потерпел крушение. Счастливо избегнув участи быть откормленными и съеденными, они с Херонимо де Агиляром, который впоследствии стал переводчиком Кортеса, поселились на Юкатане. Герреро нашел себе женщину-майя, от которой имел нескольких детей. Он был рабом – однако несмотря на это, сделался военным советником при На Чан Кане, касике Четумаля. Фрай Диего де Ланда пишет, что он обучал индейцев «как надо сражаться, показывая им, как строить крепости и бастионы». Говорят, что это он посоветовал майя напасть на Эрнандеса де Кордобу в 1517 году. В 1519 году он отказался вернуться к испанскому образу жизни, как сделал Херонимо де Агиляр, сказав последнему так:

Майянская «жена» Герреро сказала Агиляру: «Убирайся отсюда и не причиняй нам больше хлопот».

Восемь лет спустя, в 1527 году, Герреро получил письмо от Монтехо. В нем говорилось:

Поэтому молю тебя не медля прийти на мой корабль или же на берег, чтобы исполнить предложенное мною и помочь мне совершить эту работу по обращению, подавая мне советы и твои мнения о том, что покажется тебе наиболее разумным».

Герреро, однако, невозможно было убедить воссоединиться с соотечественниками. На обороте приведенного письма он написал: «Сеньор, я целую руку вашей светлости. Поскольку я являюсь рабом, я не свободный человек. У меня есть жена и дети, хотя я и помню Бога. Вы, господин, как и все испанцы, найдете во мне самого хорошего друга».

Однако на деле Герреро оставался врагом. По-видимому, это он позаботился о том, чтобы среди новостей, переданных Антонио де Авиле, идущему вдоль берега с подкреплением, было известие о смерти Монтехо; Монтехо же получил сообщение о том, что мертв Авила.

Монтехо доплыл до Гондураса, где ненадолго встал на якорь на реке Улуа, вполне судоходной в этой области. Возможно, он отправился туда просто из любопытства. После этого он вновь поплыл на север, к Саламанке-де-Шельха, которую обнаружил покинутой и заключил, что Лухан, Авила и их люди, по всей видимости, погибли. Однако еще дальше к северу, на Косумеле, Монтехо получил известие о том, что они живы и поспешил на материк, чтобы встретить своих старых товарищей.

Летом 1528 года Монтехо уплыл от Юкатана еще дальше Косумеля: на своем корабле «Ла-Габарра» он вернулся в Новую Испанию, чтобы набрать подкрепление. У него по-прежнему оставались богатые энкомьенды возле Мехико, и он считал, что под их обеспечение сможет занять значительную сумму денег, при помощи которых сумеет убедить еще семьдесят пять или сто солдат присоединиться к нему – включая его собственного сына Франсиско Монтехо Эль-Мосо, наполовину конверсо, выросшего при испанском дворе и сопровождавшего Кортеса в Иберас в 1524 году. Он также приобрел еще один корабль, который нагрузил разными припасами, но тот затонул во время шторма в гавани Веракруса.

Не теряя присутствия духа, Монтехо купил новое судно, а также заключил договор с богатым судовладельцем Хуаном де Лерма – возможно, родственником Гарсии де Лерма, жемчужного короля острова Кубагуа, – который согласился предоставить свои корабли для торговли с Юкатаном (возможно, в обмен на последующие привилегии на тамошнем рынке, хотя это и не подтверждено никакими документами). Позднее Лерма сделался казначеем Юкатана, а также веедором Ибераса.

Верховный суд, возглавляемый одиозным Нуньо де Гусманом, прибыл в Новую Испанию, когда Монтехо еще был в Мехико. Впрочем, Гусман не питал враждебных чувств по отношению к столь высокорожденному конкистадору. Это послужило причиной того, что Монтехо решил возвращаться на Юкатан с запада: близость к Новой Испании оказалась ему на руку. Его обратный путь лежал через Табаско и Акалан. Гусман согласился оказать ему помощь и сделал его главным магистратом первой из названных территорий.

Перед возвращением Монтехо написал (20 апреля 1529 года) императору Карлу первый из множества составленных им докладов о Юкатане: «Во всех городах имеются фруктовые сады, но корм для наших лошадей несколько груб. Я обнаружил много признаков золота (hallй mucha nueva de oro)». Большое затруднение состояло в том, что «здесь нет никакого порта, и по этой причине я хотел бы узнать, нельзя ли передать мне также реку Грихальва как часть моего контракта». Тогда, писал Монтехо, он смог бы заложить несколько городов на западе – скажем, один непосредственно на реке Грихальва, другой в горах, а третий возле Акалана. Затем он мог бы послать корабли на острова (в Вест-Индию), чтобы завезти еще людей, лошадей и домашний скот.

В апреле 1529 года Монтехо выступил в Табаско, взяв с собой своего сына Эль-Мосо в качестве заместителя командира и Гонсало Ньето в роли приближенного лица и алькальде майор Табаско. Монтехо-отец двигался по суше с двадцатью пятью людьми, среди которых был и Бальтасар Гальегос, отосланный обратно в Новую Испанию поселенцами колонии Санта-Мария-де-ла-Виктория на реке Грихальва – она была основана в 1519 году по предложению Кортеса, но ее существование было под угрозой из-за индейцев, и поэтому она долгое время не привлекала новых жителей.

Монтехо прибыл в Санта-Марию как раз вовремя, чтобы предотвратить ее окончательный распад. Он послал в Саламанку-де-Шельха за людьми Антонио де Авилы, которые, вероятно, были заняты там ловлей индейцев, чтобы покровитель Монтехо Хуан де Лерма мог потом продать их в Вест-Индию. Это войско, если его можно так назвать, отправилось морем к Монтехо, обогнув выступающую часть полуострова и направляясь к месту встречи в Гваятаке, к западу от Шикаланго.

На этом этапе Монтехо надеялся сделать город Шикаланго, расположенный на берегу лагуны Терминос, своим форпостом для завоевания Юкатана. Местные индейцы казались вполне мирными. Оставив там своего сына Эль-Мосо, Монтехо повернул обратно на запад и вскоре взял в свои руки густонаселенные области Табаско вдоль реки Копулько. Затем, вновь назначив Авилу своим заместителем, он двинулся с сотней человек вверх по реке Грихальва в горные области, переправляя лошадей по воде на плотах. Двигаясь так, он достиг города Теапа у подножия гор Чьяпас. Здесь их ждало то, что Блас Гонсалес, один из его офицеров, назвал «неисчислимыми бедствиями». Однако Монтехо и сам впоследствии описывал, как «ценой множества усилий, как с моей стороны, так и со стороны всех солдат», он завоевал и усмирил «все провинции Рио-Грихальвы». Около тридцати испанцев были убиты – для тех дней это были большие потери. Однако Монтехо удалось с успехом внедрить на завоеванных землях институт энкомьенды, что было весьма примечательным достижением, учитывая обстоятельства.

Монтехо планировал вернуться в Санта-Марию-де-ла-Виктория и затем продолжить путь к Акалану, где он намеревался основать поселение, но узнал, что другой испанский отряд под командованием Хуана Энрикеса де Гусмана, одного из офицеров Альварадо в Гватемале, двигается на север из Чьяпаса, надеясь завоевать пограничные области. Двое предводителей встретились и достигли приблизительного соглашения относительно того, где должны кончаться владения Альварадо в Гватемале и начинаться территории, подвластные Монтехо. Энрикес де Гусман предложил Монтехо перед тем, как идти в Акалан, посетить новый город Альварадо, Сан-Кристобаль-де-лас-Касас. Монтехо сперва согласился, но потом заболел и отправил вместо себя Авилу, в то время как сам вернулся в Санта-Марию-де-ла-Виктория.

Авилу ждал долгий и утомительный переход по горам, сперва до Сан-Кристобаля, потом до Акалана. Стоял сезон дождей, и страдания испанцев в этих джунглях были весьма велики. На реке Усумасинта Авила был вынужден погрузить лошадей на каноэ, попарно связанные друг с другом, так что передние ноги каждого животного стояли на одном каноэ, а задние на другом. Они спускались по каскаду между утесами такой высоты, что «для тех, кто был там, не показалось бы хуже и путешествие среди теней горы Афон». Позднее они нашли остатки моста, выстроенного Кортесом по пути в Иберас, но сооружение было уже чересчур ветхим, чтобы Авила и его люди могли им воспользоваться.

Им по-прежнему приходилось сплавляться на каноэ, предоставленных дружелюбными туземцами из города Теносике. Отряд продолжал путь по направлению к Акалану, который во времена Монтесумы и до этого был у индейцев важным торговым портом. Авила отправил правителю города послание, где говорил, что надеется на дружеский прием, поскольку не намерен причинять никакого вреда. Однако туземцы не поверили ему, поскольку Кортес, проходя через эти места годом или двумя раньше, говорил то же самое, однако увел с собой их касика и шестьсот носильщиков, которых с тех пор никто не видел. Поэтому жители бежали из города.

По описанию Авилы, в Акалане жили около тысячи человек. Это был город с крепкими зданиями из камня, покрытыми белой штукатуркой и с тростниковыми крышами. Он стоял на реке, которую испанцы уже окрестили Канделярией, впадающей в лагуну Терминос. Через день-другой касик вернулся со свитой приблизительно в четыреста человек (согласно докладу Авилы) и принес клятву верности императору. Он вручил Авиле подарки: птиц и провизию. Несмотря на это, Авила велел схватить его и заковать в цепи, боясь измены, поскольку его собственный отряд был слишком мал. Должно быть, на него повлиял прецедент с Кортесом и Монтесумой.

Вскорости вернулось и все остальное население Акалана, принявшись служить испанцам с относительным энтузиазмом. Авила освободил касика и его свиту и, согласно традиции Монтехо, начал назначать энкомьенды. Акалан он переименовал в Саламанку-де-Акалан, в память о родном городе Монтехо.

Несмотря на его превосходное расположение, Акалану, тем не менее, не суждено было стать столицей нового Юкатана, о которой думал Монтехо. Здесь не было золота, население было малочисленно, снабжение провизией скудно. Авилу заинтересовал другой город – Масталан, лежавший немного восточнее. Испанцы пробыли там несколько недель, но потом обратили свои взгляды на Чампотон – город, жители которого нанесли поражение Эрнандесу де Кордобе в 1517 году.

В Чампотоне, как и в Акалане, было множество каменных домов, крытых тростником. Город стоял на берегу, и множество каноэ ежедневно выходили в море рыбачить. Невдалеке от берега располагался остров, полный идолов, куда рыбаки приставали, чтобы помолиться и оставить свои приношения. Здешнее население принадлежало к племени куохе, и большой их отряд вышел приветствовать Авилу по его прибытии. Монтехо предварительно прислал в город гонцов, и испанцы обнаружили, что для них уже отведен особый квартал – площадь, дома с конюшнями и провиант с расчетом на месяц. Каждый день испанцы ели индейку, вдоволь маиса и хорошей рыбы. Местный касик объявил, что хочет стать христианином, так что остров вскоре был заброшен, а идолы скинуты в море.

Монтехо тем временем встретился с трудностями при попытке установить контроль над путями из Новой Испании в Юкатан. Предыдущий главный магистрат Санта-Марии, Бальтасар де Осорио, сумел убедить аудиенсию в Мехико, чтобы та восстановила его власть над Акаланом, отменив свое решение передать город в руки отца и сына Монтехо. Ему даже удалось захватить часть владений Монтехо в Табаско, где он принялся преследовать его сподвижников. Хотя Монтехо и сумел добиться отмены некоторых из этих судебных решений, ему пришлось приостановить свои планы по дальнейшему завоеванию Юкатана. Когда он в конце концов снова выступил в поход, ему удалось дойти только до Шикаланго. Настроение у Монтехо и его спутников было подавленное, его солдаты дезертировали; к тому же он полагал, что Авила погиб. К счастью, его торговый покровитель Лерма пришел ему на помощь, прислав несколько кораблей с людьми, припасами, лошадьми и одеждой, приобретенными на Кубе.

Узнав, что Авила жив и находится в Чампотоне, Монтехо отправился туда сам; это произошло в самом начале 1531 года. По дороге он завершил начатое им обустройство порта Шикаланго. Авила и Монтехо согласились, что устроят свою главную базу не в Чампотоне, вызывавшем дурные воспоминания о поражении испанцев в 1517 году, а в Кампече, милях в сорока севернее. Тамошние жители могли оказывать поддержку испанскому поселению, к тому же поблизости имелись достаточно населенные области, способные стать центрами энкомьенд. Помимо прочего, Кампече могло оказаться весьма удобным портом.

Имея все это в виду, Монтехо поехал вперед, исполненный оптимизма, и прочитал нескольким местным правителям «Требование». Он объяснил им, что все христиане поклоняются Богу на небесах, попросил правителей, чтобы те разрешили его священникам проповедовать Евангелие, и сообщил, что они должны видеть в нем представителя императора Карла. Некоторые из правителей приняли, или сделали вид, что приняли, его требования. Затем Монтехо объявил об основании нового испанского города, который предсказуемо назвал Саламанкой-де-Кампече.

Здесь он принялся за разработку планов завоевания остального полуострова, большая часть которого была по-прежнему неизвестна испанским исследователям. Он послал Авилу через центр страны обратно в Четумаль, дав ему с собой пятьдесят человек, среди которых были Алонсо Лухан и Франсиско Веласкес, специалист по горному делу. В этом отряде был также племянник Монтехо – уже третий Франсиско Монтехо, сын одного из его братьев. Они прошли из Кампече в Мани, где индейцы майя из племени шиу отнеслись к ним дружелюбно; затем продолжили путь в Кочуа, Чабле и наконец пришли к Бакалару, где было сильно влияние коварного Герреро. Авила попросил правителей Чабле отправиться в Четумаль и объяснить, что он хочет мира, однако посланцы вернулись с ответом, гласившим, что «тамошним людям не интересен мир, но они желают войны, и накормят нас копьями вместо кур, и стрелами вместо маиса».

Тем не менее, прибыв к озеру Бакалар, Авила и его люди смогли раздобыть каноэ, чтобы переплыть озеро и добраться до Четумаля, – город был покинут жителями. Авила решил основать новое поселение, которое назвал Вилья-Реаль. Он был занят этими планами, когда пришло известие, что майя, подбадриваемые, если не возглавляемые, Герреро, готовят нападение. Авила нанес удар первым и разрушил индейский лагерь. Он не понес потерь сам и захватил шестьдесят пленных, хотя касику и Герреро – если тот действительно участвовал в происходящем, – удалось спастись. На этот раз испанцы нашли в городе золото и сделанные из бирюзы маски, и Авила послал шестерых солдат, чтобы те отнесли добычу Монтехо. Все шестеро, впрочем, были убиты по пути возле места под названием Ойя.

Авила вернулся в Бакалар. До него дошло известие, что в месте под названием Маканахауль местные правители готовят общенародное восстание. Чабле тоже собиралось бунтовать, но Авила благоразумно застал своих противников врасплох, напав на город с тыла. После этого он вернулся в Вилья-Реаль возле Четумаля, но и там повсюду ходили слухи о мятеже. Стало очевидным, что любая идея союза с индейцами Чабле обречена на провал, поскольку весь замысел был «ложным и с дурными намерениями».

Еще одно затруднение ждало Авилу в Кочуа, где весь город оказался разрушен ураганом. Захватив его, Авила обнаружил, что колодцы забиты землей и камнями. Испанцы выкопали колодец двенадцати футов глубиной, в который опустили двоих индейских мальчиков на ремнях, сделанных из конской сбруи, чтобы те начерпали воды. После этого Авила решил возвращаться в свой Вилья-Реаль. Путешествие было трудным, путь лежал через болота и заросли кустарника, к тому же отряд подвергался частым нападениям со стороны майя. Овьедо сообщает, что одному из испанских часовых явилось видение Святого Яго в сопровождении шести или семи рыцарей и божественного аромата: «Santiago glorioso, nuestro patrуn de Espaсa, es este socorro que Dios, por su misericordia, con su Apуstol nos envнa».

Видение Сантьяго было, несомненно, благоприятным знаком – даже если бы оно традиционно уравновешивалось появлением мавританского рыцаря Альфатами на зеленом коне. Тем не менее, к тому времени, когда новости достигли Вилья-Реаль, отряд Авилы сократился уже до сорока человек, десять из которых были ранены в руку или в ногу, и при них оставались лишь четыре лошади.

Алонсо де Авила отправил к Монтехо гонца, чтобы сообщить, что он и его люди еще живы, хотя и находятся в бедственном положении. Гонец – пленный касик – должен был вернуться через месяц и доложить, все ли в порядке у аделантадо. Однако месяц прошел, а никаких вестей по-прежнему не было. Стало известно, что ни касик, ни его сын никуда не поехали; вместо этого он сговорился со своими друзьями напасть на Авилу, чтобы уничтожить его уже окончательно. Что было делать испанцам? У них не было еды, и они не видели в море никакой бригантины, которая могла бы им помочь. Они решили, что Монтехо, видимо, счел их мертвыми. Должны ли они эвакуироваться из Вилья-Реаль? И если да, то как?

В конце концов Авила решил отправиться в Гондурас на каноэ. Их встретило бурное море: «Подобных волн еще не видали доселе», как, несколько преувеличивая, писал Овьедо. Им повстречалось несколько больших торговых лодок индейцев – но, хотя они порой захватывали их, на такое пиратство нельзя было полагаться как на источник провизии. Спустя семь месяцев бедствий и лишений Авила добрался до Пуэрто-де-Кабальос в Гондурасском заливе. Это место казалось подходящим для поселения, поскольку почва здесь была плодородной, а местность хорошо заселена. На испанцев также произвела большое впечатление река Улуа с рощами какао по обеим берегам. Здесь, однако, их каноэ были разбиты штормом, так что им пришлось пешком добираться до города Трухильо, где их радушно приняли Андрес де Сереседа, тогдашний губернатор Ибераса, и его казначей Хуан Руано. Руано был врагом Кортеса, он считал его виновным в предательстве Олида. После долгих и трудных переговоров они ступили на борт торгового корабля, прибывшего с Кубы, и отправились домой – а точнее, в Кампече.

Долгие месяцы, пока Монтехо ожидал известий о достижениях Авилы, он провел в почти непрекращающихся боях. Сперва, когда у него были еще сорок пять солдат (включая девятерых всадников), его атаковал большой отряд под предводительством Начи Кокома, чьей главной целью было захватить в плен самого Монтехо. Множество индейцев заполонили лагерь, кто-то взял его лошадь под уздцы, кто-то схватил за руки его самого. Скорее всего индейцам удалось бы пленить Монтехо, если бы не Блас Гонсалес, который «набросился на них и убил многих». Так «была достигнута победа нашей святой веры», как выразился еще один из испанских участников битвы, Педро Альварес.

В середине 1532 года Монтехо, упорство которого казалось столь же замечательным, как и его терпение, организовал новый поход на восток и северо-восток Юкатана. Возглавлять кампанию он назначил своего сына Эль-Мосо. Тот привел галеон, чтобы перевезти его людей из Табаско, неоценимый Лерма организовал поставку припасов, и они выступили отрядом в двести человек, оставив какое-то количество под командованием Монтехо-отца охранять Кампече. Целью Эль-Мосо являлось установить испанский контроль, где это удастся, без сражения; ему предписывалось заводить друзей и заключать союзы при любой возможности. Имея это в виду, он высадился во владениях касика провинции Кех Печ, чьей поддержки ему удалось добиться; касик убедил его идти к Чичен-Ице – древнему храму, который считался у майя священным местом. Руины тамошних сооружений можно было превратить в превосходные укрепления. Авила назвал его Сьюдад-Реаль, по имени города в Кастилии, где он родился. Однако это не помешало местным касикам дать высокомерный отрицательный ответ по прочтении им «Требования»: «У нас уже есть короли и высокородные правители! Чужеземные воины, мы – ица!».

Эти индейцы принадлежали к гордому племени купуль, возглавляемому Наконом Купулем, который был полон решимости изгнать испанцев со своей земли, если не уничтожить их. Во время переговоров с Эль-Мосо Након попытался убить его на месте, и Эль-Мосо не без труда удалось спасти свою жизнь. Вскоре Након сам был убит – но и после этого индейцы купуль решительно отказывались доставлять Эль-Мосо какие-либо припасы, ввиду чего испанцы начали захватывать их силой. Это еще больше ухудшило их взаимоотношения, и индейцы купуль, хотя и лишенные вождя, организовали новое нападение, убив у Эль-Мосо десять или двенадцать людей, а также десять лошадей и всех индейских рабов, служивших испанцам.

Эль-Мосо со своим большим отрядом в 150–170 человек сумел отбиться, однако вскорости индейцы атаковали вновь, с гораздо большим размахом, предварительно осадив испанцев. Эль-Мосо ответил ударом на удар, однако хотя он и перебил множество индейцев, ему не удалось прорваться через их кордон. Тогда он решился бежать, воспользовавшись темнотой, как поступил Кортес в Мехико-Теночтитлане. Ему сопутствовала большая удача, нежели Кортесу: испанцы действительно сумели ускользнуть от осаждавших их сил индейцев. После этого они успешно атаковали авангард майя, пустившихся их преследовать, и завершили свой отход при помощи индейца-союзника Ан Кин Чефа.

Авиле удалось вернуться в Кампече по морю, на торговом судне с Кубы. После этого они с отцом и сыном Монтехо сделали попытку возродить свой Сьюдад-Реаль на берегу, в Цибилькане. Они были там, когда пришло головокружительное известие об открытии Перу: «Ввиду этих вестей, а также небольшой награды, которую они имели в… этой стране [Юкатане], жители города разбежались против моей воли». Не было ничего удивительного в том, что измученная армия Монтехо не смогла содержать себя. И вновь им пришлось эвакуироваться из дальнего поселения и возвратиться в Кампече.

Монтехо написал королю послание, исполненное уныния:

«Здесь [на Юкатане] нет ни единой речки, хотя встречаются озера. Вся земля покрыта густым кустарником и настолько камениста, что не найти и единого фута плодородной почвы. Мы не обнаружили никакого золота, нет здесь и ничего другого, из чего можно было бы извлечь какую-либо пользу. Местные жители – самые необузданные и коварные из всех, что попадались во всех открытых доселе землях, это люди, которые ни разу не убили христианина, не прибегая к грязным средствам… в них мне не удалось найти ни единого места, которого касалась бы правда. Сейчас, когда до нас достигли вести из Перу, солдаты не останутся здесь надолго».

Тогда, в 1534 году, складывалось впечатление, что семь лет непрекращающихся конфликтов на Юкатане наконец закончились поражением конкистадоров. У них была база в Кампече – и практически ничего сверх этого. Их попытки установить испанское владычество на восточном побережье полуострова провалились. Монтехо-отец к этому моменту имел в своем распоряжении всего лишь тридцать человек – сила, совершенно недостаточная для того, чтобы завоевать столь обширную страну, населенную темпераментными и бдительными туземцами. Он сделал ошибку, слишком часто разделяя свой отряд, и к тому же, по-видимому, не понимал, что клятвы верности, которые индейцы приносили Испании на словах, являлись лишь временной уловкой.

На Юкатане имелось множество государств, а не одно, как в Новой Испании, откуда Монтехо вынес свою тактику – поэтому поражение одного касика никак не вредило его соседям. Оружие майя тоже оказалось гораздо более действенным, чем было у мешиков: в их арсенал входили крепкие луки, скорее прямые, нежели изогнутые; стрелы с кремневыми наконечниками, копья и дротики, а также мечи из твердой древесины с вделанными в них острыми как бритва осколками обсидиана, которые могли наносить серьезные раны. Стрелы, сделанные из растущего в лагунах тростника, часто имели по пять ладоней в длину. Тетива луков успешно изготовлялась из местного конопляного волокна.

Помимо прочего, у индейцев имелись маленькие медные топорики, которые можно было использовать и как оружие, и для работы с деревом. Что касается защиты, то они использовали щиты из плотно сплетенного тростника, обшитые оленьими шкурами. Кроме того, у них были стеганые хлопчатобумажные куртки; некоторые правители имели даже деревянные шлемы. Жрецы, а порой и другие индейцы, выходили на бой, облаченные в звериные шкуры.

Наконец, и тактика индейцев майя была более обдуманной. С самого начала поняв, что их огромное численное преимущество не может оказать серьезного воздействия на испанцев, они защищали свои города в этих «суровых, каменистых и безводных землях», как описывал данный регион Совет Мериды в 1561 году, а затем разрушали их и бежали в леса или на непокоренные южные территории.