В 1528 году в Испании собрались три величайших человека своей эпохи: Карл, король и император, и двое его наиболее значительных подданных – Эрнандо Кортес, завоеватель Новой Испании, и Франсиско Писарро, будущий завоеватель Перу. Карл по-прежнему находился в состоянии войны с королем Франции Франциском; он послал Бальтазара Мерклина, вице-канцлера империи, призвать немецких властителей вооружаться против этого государства. В Бургосе появились герольды как из Англии, так и из Франции, с объявлением войны во имя сохранения «безопасности и духа христианства». Карл ответил тем, что вызвал Франциска на дуэль, обвинив его в несоблюдении кодекса чести, хранить который они оба клялись. Франциск вызов принял и потребовал установить время и место предстоящей дуэли. Позднее рационально мыслящие советники с обеих сторон отговорили своих монархов от настолько личного испытания судьбы.

В то же самое время Карл готовился к визиту в Италию, где надеялся быть коронованным от рук папы, возможно в Болонье. Это означало также необходимость подготовить императрицу Изабеллу к исполнению в его отсутствие роли регента. Карл присылал ей множество советов, как в отношении поведения, так и касательно государственных дел. Каждую пятницу она должна была посещать заседания Государственного совета.

Карл выпустил указ о передаче всех полномочий королеве. Он объявил ей, что отныне председателем Королевского совета Кастилии является дон Хуан Пардо де Тавера, архиепископ Сантьяго (кардинальский сан он получит в 1531 году), объяснив ей некоторые особенности осторожного, скрупулезного и утонченного характера Таверы и не забыв упомянуть, что он враг инкисидор-хенераля, чрезмерно либерального эразмиста Алонсо де Манрике.

Сейчас Таверу помнят благодаря выстроенному им великолепному госпиталю у городских ворот Толедо – хотя фактически он назывался госпиталем Сан-Хуан-Баутиста (Святого Иоанна Крестителя), его знали также как «госпиталь за городской стеной» (hospital de Afuera). Это внушительное здание в стиле толедского ренессанса было отведено под лечебницу для всех заболеваний – возможно, копируя, или по меньшей мере идя вслед за знаменитым госпиталем Санта-Крус в Вальядолиде. Так же как и Санта-Крус, госпиталь Таверы вначале был в не меньшей степени моргом, нежели клиникой. Строительство началось в 1540 году; первым архитектором был Алонсо де Коваррубиас, затем его сменил Эрнан Гонсалес де Лара. Впоследствии в нем принял участие и изысканный Николас де Вергара, трудившийся над башнями госпиталя в 1570-х годах.

В апреле 1528 года двор находился в Мадриде. В мае инфант Филипп был признан наследником трона; это произошло в церкви мадридского монастыря Сан-Херонимо. В сентябре Карл обратился одновременно к Королевскому совету Кастилии и Государственному совету, оповещая их членов, что он намеревается отправиться в Италию, чтобы получить корону императора из рук папы. Кроме того, он хотел попытаться убедить первосвященника созвать Вселенский собор, чтобы дать формальный ответ Лютеру.

Карл не спрашивал у своих советов разрешения отправиться в Италию – он просто информировал их, что отправляется. Позже Гаттинара объяснял, что было много таких, кто хотел бы воспрепятствовать отъезду Карла – им была ненавистна мысль о том, что важнейшие решения будут приниматься неизвестной для них императрицей Изабеллой в роли регента. Великая герцогиня Маргарита Бургундская, так же как и сама императрица, отговаривала Карла ехать в Италию. Она считала, что все его усилия и средства должны быть потрачены на защиту Европы от турецкой угрозы.

Однако план коронации имел и свою идеалистическую сторону. Повсюду постоянно слышались эразмианские идеи о будущем церкви. «Разве не может Церковь выказать свою терпимость, равно как и щедрость?» – спрашивал благородный Антонио де Гевара в речи, которую Карл прочитал в Мадриде, провозглашая свою встречу с папой в Болонье. В представлении Карла он отправлялся в Италию за духовным обновлением в не меньшей степени, нежели ради коронации.

Совсем незадолго до возвращения Кортеса в Испанию в мае 1528 года его бывший лейтенант Педро де Альварадо получил от короны титул губернатора и аделантадо Гватемалы с доходом в 562 тысячи мараведи в год, и был представлен к ордену Сантьяго – честь, на обладание которой он в молодости претендовал, якобы получив ее вслед за своим отцом. Однако прежде чем выступить к своему новому месту службы в Гватемале, Альварадо женился на кузине герцога Альбукерке, Беатрис де ла Куэва (ранее конкистадор был женат на ее старшей сестре Франциске, но она умерла).

Королевский двор в то время был вынужден довольствоваться противоречивыми сообщениями о Кортесе. Альварадо и фрай Диего де Альтамирано хвалили его, в то время как Эстрада и Альборнос, а также доминиканец фрай Томас де Ортис, занимали по отношению к нему враждебную позицию. В этих обстоятельствах Карл посчитал, что лучшее, что он может сделать, – это послать своего кузена, Педро де ла Куэва, одного из своих мажордомов, комендадор майор Алькантары и родственника жены Альварадо, в Новую Испанию, дав ему 300 вооруженных солдат, чтобы отрубить головы Кортесу и его сподвижникам, буде окажется, что они виновны в тех серьезнейших преступлениях, в которых их обвиняли доминиканцы (убийство его жены и соратников).

Когда Кортес вернулся в Испанию, было трудно решить, как с ним обращаться. Колумб после открытия нового мира тоже вернулся с грузом сокровищ и получил многочисленные награды. Поскольку деяния Кортеса были не менее выдающимися, вопрос стоял о том, следовало ли пожаловать ему титул, или пенсию, или же сделать его военачальником в Европе?

Сойдя на берег в Палосе с эскортом в пятьдесят человек, Кортес прежде всего отправился во францисканский монастырь Ла-Рабида, излюбленное пристанище Колумба в этих местах. Кое-кто утверждает, что Кортес встретился там со своим дальним родственником Франсиско Писарро – но эта встреча, если она и случилась, не могла произойти в мае 1528 года, поскольку в то время Писарро был еще в Панаме; если они и встречались, то это произошло позже, в Толедо.

Из Ла-Рабиды Кортес отправился в Севилью, где остановился у герцога Медина-Сидония, в его дворце в западной части города. Герцог дал ему хороших лошадей, чтобы он мог продолжить свое путешествие ко двору в Толедо. Покоритель Мексики двинулся дальше – возможно, задержавшись в Медельине, чтобы посетить свою мать, и затем остановившись на несколько дней в монастыре иеронимитов в Гуадалупе, где, как говорят, он имел короткую связь с Франсиской де Мендоса, сестрой жены Кобоса. Однако благодаря поддержке своего отца, к этому времени покойного, Кортес уже был формально помолвлен с Хуаной Рамирес де Орельяно, племянницей герцога Бехарского – брак, который обеспечивал ему вход в высшее общество, равно как он обеспечивал дальнейшее обогащение знаменитого кастильского семейства Суньига, главным представителем которого являлся герцог. Повсюду, где бы он ни появлялся, Кортес раздавал подарки – и не последними среди получателей были сестры Мендоса. Его дар монастырю в Гуадалупе представлял собой изображение скорпиона, однажды укусившего его в Пацкуаро, – фигурка насекомого была сработана из золота и украшена изумрудами, жемчугом и мозаикой.

В Толедо Кортес был представлен императору своим предстоящим тестем, герцогом Бехарским, а также адмиралом Кастилии Фадрике Энрикесом и Кобосом. Кортес принялся рассказывать о своих завоеваниях, своих путешествиях, своих индейцах, своих ягуарах и своих лишениях. Однако Карл мог уделить ему лишь немного времени: он был слишком занят собственными разногласиями с королем Франции, а также случившимся у него первым серьезным приступом подагры. Осматривать привезенные Кортесом сокровища было поручено Кобосу. Однако при известии, что Кортес, все еще пребывавший в съемных апартаментах в Толедо, находится под угрозой серьезной болезни (вызванной, по словам Диаса дель Кастильо, возобновлением знакомства с тяжелыми испанскими обедами), император «в сопровождении множества знатных лиц» явился его навестить, что было великой честью.

Карл задал Кортесу три вопроса: каких субсидий или уступок он требует от короны, какую политику собирается проводить в отношении туземного населения и как благодаря Новой Испании может быть увеличен королевский доход? В ответ Кортес заявил, что хочет, чтобы признание за ним права на владение 25 тысачами индейцев было подтверждено передачей ему двадцати местностей в Новой Испании, которые он перечислил. По его мнению, Испания должна ставить своей целью «сохранение и увековечение коренного населения» посредством благого воздействия на него со стороны «пастырей Церкви». Чтобы увеличить королевский доход, завоеванные земли должны быть разделены между испанцами, как если бы это происходило в Кастилии.

Кортес предложил, чтобы при покупке или продаже земли в казну уплачивались налоги, а главные города Новой Испании оставлялись за короной. В ответ на эти предложения король заметил, что Кортес, по-видимому, требует больших уступок и что те немногие люди в Кастилии, которые как-то разбираются в географии Новой Испании, испытывают естественное удивление – в особенности при известии, что некоторые из упомянутых мест (Тескоко, Теуантепек и все морские порты) предполагается сделать королевскими владениями. Также оставался открытым вопрос, какую власть Кортес будет иметь над своими вассалами: будут ли в его ведении только гражданское судопроизводство, или и криминальные дела тоже?

Завоеватель Мексики продолжал эпизодически появляться при испанском дворе в период между маем 1528-го и мартом 1530 года. Впервые он появился на публике на богослужении в Толедо – по всей видимости, это происходило в кафедральном соборе, куда он прибыл с опозданием и уселся рядом с Генрихом Нассауским, на императорской скамье. Это посчитали свидетельством его высокомерия, в то время как на самом деле это было всего лишь невежество – впрочем, грех едва ли более простительный.

В последующие месяцы Кортес вместе со своим окружением пропутешествовал вместе с двором в Монсон, затем в Сарагосу и обратно в Толедо. Спустя несколько месяцев, в июле 1529 года, в Барселоне, император провозгласил его «маркизом Долины Оахака» и подтвердил за ним звание капитан-генерала Новой Испании, а также Южного моря. Эти титулы выглядели странно: Оахака была наиболее сомнительным из владений, на которые притязал Кортес, а владетелями океанов обычно именовались адмиралы, а не капитан-генералы. Тем не менее, Кортес с тех пор всегда именовался маркизом дель Валье де Оахака, несмотря на то, что вскорости потерял политический контроль над этим городом.

Ни от чьего внимания не ускользнуло также, что он не был вновь назван «губернатором» Новой Испании – титул, полученный им в 1522 году. Карл упомянул об этом в письме к нему от апреля 1529 года, сказав, что, разумеется, он не сомневается, что Кортес способен и дальше исполнять губернаторские обязанности, однако это «не является уместным» (pero no conviene). Впрочем, Кортес получил некоторые другие, неожиданные милости: к примеру, верховному суду Новой Испании было приказано признать за ним его владения, выплатить издержки его экспедиции к Молуккским островам и простить ему разнообразные долги.

На протяжении своего затянувшегося пребывания в Испании Кортес также послал своего сподвижника, Хуана де Рада (иногда его называют Эррада), в Ватикан, с богатыми подарками, включавшими драгоценные камни, золотые украшения и двоих ножных жонглеров. Папа Климент был в восторге; он сделал Рада пфальцграфом и выпустил буллу, признавая троих незаконнорожденных детей Кортеса. Еще одной буллой Кортес признавался попечителем госпиталя Консепсьон-де-Хесус. Также папа позволил ему получать десятину со своих владений, которую следовало направлять на строительство церквей и госпиталей.

Пребывание Кортеса в Испании завершилось его давно планировавшейся женитьбой на Хуане Рамирес де Орельяно в герцогском дворце в Бехаре в апреле 1529 года. Кортес преподнес своей молодой жене в подарок пять изумрудов ценой, как говорили, в 100 тысяч дукатов. Один изумруд был огранен в форме розы, другой – охотничьего рога, третий – рыбы с золотыми глазами, четвертый – колокола с жемчужиной вместо языка, и последний – в виде чаши с золотой ножкой и девизом: «Inter natos mulierum non surrexit major». Группа генуэзских купцов, видевшая эти изумруды в Ла-Рабиде, предлагала 40 тысяч дукатов только за один из них. Говорили, что императрица, услышав об этом подарке, сказал, что была бы не прочь иметь эти изумруды сама. Кортес ответил, что уже подарил их Хуане и они ей очень дороги. По-видимому, единственным из мексиканских сподвижников-конкистадоров Кортеса, присутствовавшим на бракосочетании в Бехаре, был Диего де Ордас, написавший об этом в Новую Испанию своему племяннику Франсиско Вердуго.

В XVI столетии часто случалось так, что, хотя монархов рисовали много – и, как это было в случае Карла V, знаменитые художники, – менее значительные персонажи оказывались обойдены их вниманием. Тем не менее, Кортес по меньшей мере дважды был нарисован Кристофом Вейдитцем, немецким художником из Страсбурга. Вейдитц прибыл в Испанию в свите культурного польского посланника Дантиска – счастливое напоминание о тех временах, когда богатые поляки могли позволить себе содержать в своем окружении бедных немцев.

Первый нарисованный им портрет Кортеса представлял собой набросок карандашом и акварелью – на нем конкистадор был изображен стоящим рядом со своим гербом. Скорее всего этот портрет был сделан около 1528 года, во время пребывания Кортеса в Испании. Это всего лишь набросок, который, несомненно, не передает настоящего облика Кортеса. На нем конкистадор изображен со светлой бородой, что противоречит описаниям хронистов, которые (например, Берналь Диас дель Кастильо) сообщают, что его борода была черной.

Вейдитц подружился с Кортесом и нарисовал также его миниатюру для медальона, с которой существует несколько копий. Это рисунок в темных тонах, более зрелый и серьезный, нежели акварель. Судя по всему, существовала и третья работа Вейдитца – поскольку Дантиск упоминает о ней в письме своему другу, польскому канцлеру Шидловецкому в Краков.

Позже еще один портрет Кортеса написал обыспанившийся фламандец Педро де Кампанья (Питер де Кемперер) для итальянского коллекционера живописи Паоло Джовио. Картина была написана около 1546 года, но позже исчезла – впрочем, с нее было сделано несколько копий. Разумеется, позже писали и другие портреты знаменитого конкистадора, но уже не при его жизни.

На всех этих изображениях мы видим Кортеса проницательным, расчетливым, невозмутимым, исполненным размышлений мужем, наделенным силой и властью, – достоверный образ военачальника эпохи Возрождения, который одновременно является губернатором колоний.

На протяжении тех недель, что он провел в Толедо до своего отъезда в Италию 8 мая 1529 года, Карл также встретился с Франсиско Писарро, прибывшем в Испанию в январе этого года из Номбре-де-Диос, что на берегу Панамы. По дороге Писарро сделал остановку в Санто-Доминго; затем, прибыв в Санлукар-да-Баррамеда, отправился оттуда в Севилью, где его ждал резкий прием со стороны географа Мартина Фернандеса де Энсисо, – тот заявил, что Писарро должен ему денег еще с тех давних пор, когда они вместе были в Ла-Антигуа в Дарьене. Вскоре Писарро с его спутниками оказались за решеткой, но Совет Индий освободил их, заплатив пеню из денег, которые они привезли с собой.

Следует напомнить, что вместе с Писарро был, во-первых, лиценциат Диего дель Корраль – ветеран самых первых дней завоевания Дарьена и недруг Бальбоа, хотя и большой любимец Писарро; он казался подходящим человеком для того, чтобы выступить в защиту Писарро. К этому времени он был уже богат и обзавелся женой-индеанкой, от которой имел множество детей. Вторым спутником Писарро в Испании был Педро де Кандия, великан-критянин, служивший артиллеристом в испанской армии с 1510 года, – греки в те дни нередко выступали в этом качестве. Он служил в Малой Азии, в Италии и непосредственно в Испании, после чего в 1526 году отправился в Новый Свет в свите нового губернатора Панамы Педро де лос Риоса. К этому времени у него в Испании уже была жена, жившая в Вильяльпандо, в Саморе – это маленький городок между Бенавенте и Вальядолидом. В Испании его рассказы о его приключениях в Перу воспринимались испанской публикой с изумлением.

Прибыв в январе 1529 года, Писарро провел в Испании около года. Вместе со своими спутниками он представился ко двору в Толедо, приведя с собой нескольких индейцев и лам, а также выставив множество сундуков с различными любопытными перуанскими изделиями и, что важнее всего, большим количеством золота.

Формально Совет Индий с 1523 года возглавлял назначенный на этот пост епископ Гарсия де Лоайса, однако поскольку он также являлся королевским духовником, король взял его с собой в Рим, где он проболтался несколько лет, не делая абсолютно ничего, что являлось обычным времяпровождением святых отцов в Ватикане. Так что де-факто председателем Совета являлся Гарсия Фернандес Манрике, граф Осорно, весьма суровый государственный чиновник, которому суждено было оставаться на этом месте вплоть до 1542 года. Он был отдаленно связан с королевской фамилией через свою бабку из рода Энрикесов, а через мать являлся внуком первого герцога Альба.

В публичной жизни Осорно был человеком уравновешенным, но в частной порой вел себя глупо. Он был первым представителем светской аристократии, оказавшим влияние на американские дела. Это был человек весьма опытный – он был пажом инфанта Хуана, затем находился в армии вместе с герцогом Альбой при завоевании Наварры, был коррегидором в Севилье, вслед за чем стал председателем Совета приказов. В конце концов император счел его чересчур бюрократичным, но на тот момент замена кардинала графом казалась для всех облегчением. Он был близким другом кардинала Пардо де Тавера, что в то время имело немалое значение в испанской административной политике.

Другими советниками по делам Индий, разговаривавшими с Писарро, были Гонсало Мальдонадо, епископ Сьюдад-Родриго, Луис Кабеса де Вака, епископ Канарских островов, и лиценциат Хуан Суарес де Карвахаль – бывший судья в верховном суде Вальядолида и некогда женатый на племяннице председателя Совета Гарсии де Лоайсы. Незадолго до этого его сделали епископом отдаленной епархии Луго в Галисии.

Также при разговоре присутствовали Педро Мануэль, сын Хуана Мануэля, старого придворного и по-кошачьи коварного посла, поддерживавшего во Фландрии как Филиппа, так и Карла, – его интересовали Молуккские острова, – и Гаспар де Монтойя из Миранды-дель-Эбро, который работал на Пардо де Таверу и был автором пронзительной защитной речи Екатерины Арагонской против Генриха VIII.

Еще одним членом Совета был Родриго де Кастро, бывший судья в канцлерском суде Гранады. Он тоже был протеже Пардо де Таверы, и хотя формально он являлся председателем Совета Кастилии, но по всей видимости, имел опосредованный контроль также и над Советом Индий, как если бы тот был по-прежнему от него зависим, а не являлся отдельной организацией.

Писарро рассказал Совету Индий обо всем, что он увидел в Южной Америке. Он желал, чтобы Совет одобрил его великий проект по завоеванию Перу. Выслушав его, советники были впечатлены испытаниями, выпавшими на долю высокого эстремадурца. Они посоветовались с Карлом, и в июле Писарро была дарована власть и любая другая официальная поддержка, которой он мог пожелать в этой новой, пусть еще неизведанной земле. Ему был пожалован титул аделантадо майор Перу, которое следовало отныне именовать «Новой Кастилией», а также капитан-генеральская и губернаторская должности во всех землях, которые ему предстояло завоевать.

По этому контракту (капитуласьон) от 26 июля 1529 года Писарро дозволялось «продолжить означенное открытие, завоевание и заселение провинции Перу на протяжении 200 лиг (600 миль) вдоль этого берега», – ограничение, позднее ставшее причиной разногласий и даже междоусобной войны между испанцами. Один из пунктов касался его должности капитан-генерала и губернатора Перу с пожизненным жалованьем в 725 тысяч мараведи в год – доход, который ставил Писарро несравнимо выше Педрариаса, получавшего за ту же должность 366 тысяч мараведи, при том что никакой инфляции тогда фактически не существовало. Это жалованье следовало получить с новозавоеванных земель, и Писарро должен был выплачивать из него содержание главы муниципалитета (алькальде майор), десяти щитоносцев, тридцати пехотинцев, доктора и аптекаря. Кроме того, он должен был оплатить дорогу монахам, которые поедут вместе с ним.

Были назначены и некоторые другие должности: Писарро, по воспоминаниям хрониста Сьесы, «оставил большую и лучшую часть себе, не вспомнив о том, сколь много выстрадал и заслужил его товарищ [Диего де Альмагро]». Так, Писарро забыл об аделантамьенто, которого ожидал Альмагро. Альмагро предстояло сделаться вице-губернатором крепости Тумбес – города, который они с Писарро посетили во время своего предыдущего путешествия; а Луке, священник, также внесший свой вклад в финансирование предстоящей экспедиции, был назначен епископом того же города и защитником (протектором) индейцев данной провинции. Фактически в то время Тумбес был покинут, поскольку между этим городом и соседним, под названием Пуна, произошло сражение, которое последний выиграл.

Среди других кандидатур, намеченных для предстоящего путешествия в Перу, был Бартоломе Руис де Эстрада, опытный штурман, которому предстояло стать piloto mayor del mar del sur и городским советником Тумбеса с жалованьем в 75 тысяч мараведи в год. До этого он уже несколько лет работал на Писарро и Альмагро. Критянин Кандия, также сопровождавший Писарро в Испании, был назначен командующим артиллерией в экспедиции и должен был получать 60 тысяч мараведи в год. Он также получил должность советника в призрачном городе Тумбес.

Все те, кто были вместе с Писарро на острове Гальо – «тринадцать славных», – отныне должны были именоваться идальго – или же, если они уже были идальго, «рыцарями Золотой шпоры». Это ставило экспедицию Писарро в один ряд с новомодными рыцарскими романами наподобие «Амадиса Греческого», опубликованного Кристобалем Франсесом в Куэнке в январе 1530 года.

Заключенный с Писарро контракт был подписан регентствующей императрицей («Yo la Reina»), Осорно, выступавшим в роли председателя Совета Индий, и давним членом этого Совета на жалованьи, доктором Бельтраном. Документ также подписал племянник Кобоса, Хуан Васкес де Молина, – от имени своего дяди, уехавшего в Италию вместе с императором. (Близость к императрице пошла Васкесу на пользу: в скором времени он стал ее главным секретарем.) Несмотря на то что Писарро привез в Испанию нескольких индейцев с окраин империи инков, а также пару туземных животных, тем не менее остается удивительным, что корона сочла в своих интересах финансировать подобное предприятие, пусть даже и в скромном масштабе.

Добытое в Перу золото облагалось десятипроцентным налогом на протяжении шести лет, и двадцатипроцентным – по истечении этого срока. Выплата других налогов (альмохарифасго, алькабала) приостанавливалась. Писарро давалось шесть месяцев на то, чтобы подготовить свою экспедицию; он мог забрать 150 человек из самой Испании и еще 100 из американских колоний, хотя ему запрещалось брать с собой новообращенных христиан (крещеных евреев или мусульман), цыган, иноземцев и судейских.

Писарро вернулся «домой» в Трухильо, где завербовал четверых своих братьев. По-видимому, от этого визита не осталось никаких записей, хотя священник Педро Мартинес Калеро вспоминает, что встречался с ним в то время. Наиболее выдающимся приобретением Писарро был его брат Эрнандо, о котором Овьедо писал, что он был единственным законным сыном своего отца, в связи с чем испытывал вполне понятную гордость. Ему было всего лишь двадцать пять лет. В Трухильо в то время было около двух тысяч весинос – полноправных граждан; из них около семидесяти были идальго, в то время как 213 человек из населения города принадлежали к городской знати.

Среди других людей, завербованных в то время, были францисканец фрай Висенте де Вальверде, Педро Баррантес – отдаленный родственник Писарро; Франсиско де Авалос из знаменитой фамилии маркизов Пескара; Хуан Писарро де Орельяна, также состоявший с Писарро в отдаленном родстве. Несомненно, Писарро посетил в Севилье банкиров, таких как братья Ильескас, Франсиско Гарсия или Диего Мартинес, – и, возможно, повидался с одним или двумя из знаменитых генуэзцев, которых можно было найти в то время в Севилье, – таких людей, как Андрес Ломелин или Кристобаль Сентурион, Хуан Якоб Спинола или Херонимо и Грегорио Каттанео, – не говоря уже о флорентинцах, таких как Якоб Боти. Затем Писарро отправился в севильский порт Санлукар-де-Баррамеда, где купил четыре корабля, на которых ему предстояло отправиться в Новый Свет, увозя с собой в целом 185 человек. Шестеро из этих пассажиров были доминиканскими монахами. Казначеем экспедиции стал Алонсо де Рикельме, инспектором – Гарсия де Сальседо, а счетоводом – Антонио Наварро.

Во время пребывания в Севилье Писарро был награжден званием рыцаря весьма высокочтимого ордена Сантьяго. Путь экспедиции пролегал, как обычно, через Канарские острова, где была сделана остановка на острове Гомера; следующим пунктом была Санта-Марта на северном побережье Южной Америки, где губернатор Гарсия де Лерма снабдил их множеством фантастических сведений о Перу – якобы там кишат змеи, ящерицы и дикие собаки. Услышав эти новости, некоторые наиболее робкие члены экспедиции передумали продолжать путешествие. Остальные выступили в Номбре-де-Диос, куда уже дошла весть об успехе Писарро в Испании и где Диего Альмагро со штурманом Бартоломе Руисом, а также священником Луке уже ожидали его возвращения, кипя гневом на то, что он настолько пренебрег их интересами.

Кстати говоря, это был весьма многообещающий момент в истории Испанской империи: в январе 1530 года Совет Индий открыл торговлю с Новым Светом для восьми новых портов – ими были Ла-Корунья, Байона-де-Галисия, Авилес, Ларедо, Бильбао, Сан-Себастьян, Малага и Картахена. Это был большой шаг вперед, несмотря на то что всем кораблям пришлось вернуться в Севилью, чтобы заплатить соответствующие налоги.

Изабелла, императрица-регент, в 1528 году начала иметь некоторое влияние. Невозмутимая, с бледным лицом, очень рассудительная и ответственная, она была воспитана духовником своей матери фраем Гарсией де Падилья, а также фраем Эрнандо Ньето – людьми, которые принесли в Португалию строгую трактовку религиозности, известную как «Обсервансиа». Еще одним человеком, повлиявшим на нее в том же направлении, был Гийомар де Мело, позже ставший ее главным помощником. Ее майордомо майор был граф Миранда, еще один представитель рода Суньига, старший брат воспитателя принца Филиппа.

Несмотря на то что в отсутствие Карла она была регентом, «отъезд императора принес Ее Величеству большую боль, ввиду страха, что он будет в отлучке дольше, чем обещал; и в этом нет ничего удивительного, поскольку ее жизнь весьма тосклива, когда его нет рядом». Императрица принимала разлуки с мужем очень тяжело, но утешала себя «тем соображением, что отсутствие ее мужа, которого она столь преданно любит, необходимо для служения Господу, для пользы христианства и святой веры». В 1529 году у нее был весьма профессиональный регентский совет в составе Миранды, Таверы и чрезвычайно опытного Хуана Мануэля – хотя ее двор был гораздо меньше, нежели обширные компании, принятые у бургундцев.

Карл прибыл в Геную морем, через Монако и Савону (которую французы некогда планировали сделать своим альтернативным форпостом для контроля над Лигурией). Город подготовился к встрече – с 200 маленьких лодок ему кричали «Карло, Карло! Имперо, имперо! Чезаре, чезаре!», а для его сошествия на берег был специально сооружен длинный причал, устланный коврами и золотой парчой. Показался огромный шар, на вершине которого восседал орел, разбрызгивавший ароматную воду, и мальчик, символизировавший Правосудие, вручил императору ключи от города.

Такой прием стал возможен для Карла благодаря тому, что в 1527 году этот торговый город был открыт для него адмиралом Андреа Дориа, перешедшим со стороны Франции на сторону империи. Карл даже пересек северную часть Средиземного моря на одном из кораблей Дориа. (Из Барселоны он отбыл также с большой помпой: когда его армада покидала гавань, команда флагмана принялась выкрикивать его девиз: «Plus ultra, plus ultra», и этот крик подхватили на других галерах.) Затем Карла приветствовали три кардинала, посланные папой, герцог Феррара, а также Алессандро де Медичи, последний из главной ветви этой знаменитой фамилии (впрочем, даже он был уже незаконнорожденным).

Успех Карла в Италии казался еще более поразительным, учитывая, что в августе его дорогая тетя Маргарита и Луиза Савойская, мать Франциска I, подписали так называемый «paix des dames», который был чрезвычайно выгоден для Карла. Это было подтверждение Мадридского мира 1526 года – за исключением того, что здесь был выпущен пункт о восстановлении Бургундии. Франциск признавал Карла властителем Фландрии и Артуа и отказывался от своих прежних притязаний на Милан, Геную и Неаполь. Молодые французские принцы, которых держали заложниками в Мадриде, были отпущены в обмен на выплату значительного выкупа. Кандидатура сестры императора Элеоноры была утверждена на роль будущей королевы Франции.

Император двинулся дальше, в Болонью, где в ноябре наконец встретился с папой Климентом. И здесь также Карла ожидала торжественная встреча. Везде виднелись надписи: «Ave Caesar, Imperator invicte». Каждая статуя в Болонье была увита гирляндами, повсюду были установлены триумфальные арки и висели портреты Цезаря, Августа и Траяна. Эти имперские аллюзии, однако, по всей видимости, не включали в себя территории, завоеванные в Новом Свете; о Новой Испании речи не шло. На протяжении недель Карл и Климент вели публичную дискуссию.

Испания была заинтересована в Болонье по двум причинам: во-первых, там располагалась знаменитая коллегия Сан-Клементе, основанная в XIV столетии кардиналом Хилем Альваресом де Альборносом, чтобы давать приют испанским студентам, – ее также называли Испанской коллегией; и во-вторых, потому что здесь умер и был погребен сам святой Доминик.

В День святого Петра, 22 февраля 1530 года, Карл получил железную корону Ломбардии, и двумя днями позже состоялась императорская коронация – это произошло в день рождения Карла, на День святого Матфея, в болонской церкви Сан-Петронио, крупнейшей в городе и славящейся своим освещением, которое как в те дни, так и сейчас превосходит освещение Дуомо во Флоренции. Ее строительство началось в 1390 году, в подражание другим крупным церквям в готическом стиле; это самое искусное и проработанное творение готической церковной архитектуры в Италии. Память о посещении Карла до сих пор остается там в виде маленькой капеллы Сант-Аббондио – которая, впрочем, была перестроена в 1865 году.

Мы ничего не знаем о том, какое впечатление произвели на императора остальные капеллы – их было еще двадцать одна, и в одной или двух из них (к примеру, в Капелле Волхвов) хранились великолепные живописные полотна. Возможно, Гаттинара показывал их Карлу; во всяком случае несомненно, что тот видел великолепные двери базилики, украшенные сиенским скульптором Якопо делла Кверча.

Из немецких принцев на коронации присутствовал только курфюрст-пфальцграф. Он держал для монарха державу империи, маркиз Монферратский – золотой скипетр, герцог Урбино – меч почета, а герцог Савойский – королевскую корону. Все это были представители высочайшей итальянской знати.

Испанская делегация также была многочисленна и состояла из выдающихся людей. Среди них был поэт Гарсиласо де ла Вега и его большой друг, молодой герцог Альба.

Обряд помазания над Карлом совершал кардинал Фарнезе, старейший из кардиналов, ставший впоследствии преемником Климента. Сам папа руководил церемонией. В последний раз в истории два высочайших иерарха христианского мира встретились на официальном уровне. Паоло Джовио, историк, коллекционер и папский фаворит, стоял в дверях и звучным голосом провозглашал: «Rex invictissime hodie vocaris ad coronam Constantinopolis!» Карл улыбался и отмахивался от этих призывов к возрождению Востока. Население Болоньи скандировало: «Имперо, имперо!»; испанский контингент отвечал: «Эспанья, Эспанья!» Гаттинара, который стал теперь кардиналом, в момент, когда императорская корона Шарлеманя коснулась головы Карла, почувствовал, что его труды на канцлерском поприще наконец получили высшее одобрение. Он умер вскоре после этого – и вместе с ним исчез главный поборник идеи сделать Карла всемирным монархом. В наследство потомкам Гаттинара оставил карту мира. У него не было преемников.

Шестью месяцами позже, в начале декабря 1530 года, правительница Нидерландов, утонченная, умная и опытная тетка Карла, эрцгерцогиня Маргарита, также умерла в своем роскошном дворце в Мехелене в возрасте пятидесяти лет. Ее смерть произошла в результате несчастного случая: она порезала ногу осколком стекла, попавшим в ее вышитую туфлю, результатом чего стало заражение крови. Ее преемницей во Фландрии должна была стать сестра Карла Мария, бывшая королева Венгрии.

Одной библиотеки Маргариты, в которой содержались не только книги, но и картины, было бы достаточно, чтобы завоевать ей выдающееся место в международном сообществе. С ней могли сравниться разве что коллекции кардинала Альбрехта Бранденбургского, Эрнандо Колона или курфюрста Саксонии Фридриха Мудрого. Ее политическая карьера может служить напоминанием о том, что в XVI веке на руководящих постах встречалось не меньше женщин, нежели в XX.

Двадцать лет Маргарита готовила себе усыпальницу в церкви, выстроенной ею в Бру, возле Бурк-ан-Бреса. Гаттинара давал ей советы относительно строительства, и повсюду – на надгробиях, стенах, деревянных частях и витражах – повторялся загадочный девиз Маргариты: «FORTUNE INFORTUNE FORT UNE». К этому моменту здесь уже покоились останки ее второго мужа, Филибера Савойского, а также располагалась могила ее давно умершей свекрови Маргариты Бурбон. Все три надгробия были работой швейцарского скульптора Конрада Мейта. Каменное изваяние Маргариты сидело, поставив ноги на каменную борзую. В будущем здесь также будет расположен гроб Лорана де Горрево, губернатора Бреса, первого владельца крупной монополии по перевозке черных рабов в Новый Свет – каковое право он продал; возможно, именно на деньги от этой продажи и была закончена изысканная церковь в Бру.

Маргарита была лучшим из советников Карла, как становится ясно из ее писем к нему. Для него и его свершений было трагедией, что она умерла так рано и не присутствовала при позднейших завоеваниях, случившихся в лучшие дни его жизни.