Некоторые современные историки питают ложное представление о том, что император Карл уделял мало внимания своим заатлантическим владениям. Такие предположения ничем не подкреплены, даже принимая во внимание его деятельность в Вальядолиде в 1522 году. Так, например, мы можем услышать, что в начале этого года он еще на четыре года продлил прибыльную монополию Лорана де Горрево, уроженца Савойи, губернатора провинции Брес и протеже эрцгерцогини Маргариты Австрийской, на продажу внутри империи черных африканских рабов. Начиная с ноября 1523 года это соглашение было аннулировано, и был разрешен импорт рабов в Индии по новым каналам: 1400 рабов в год было разрешено завозить в Санто-Доминго, 700 – на Кубу, 600 – в Мексику, 500 – в Сан-Хуан и Кастилью-дель-Оро, и 300 – на Ямайку. Горрево компенсировали ущерб, отдав ему пошлину (альморифасго) с 1400 рабов, предназначавшихся для Санто-Доминго. Этот крупный, но простой и откровенный налог постоянно менялся. В 1524 году он был распространен на все товары, завозимые в Новую Испанию, и за последующие семь лет благодаря ему в казну были перечислены 50 тысяч песо.

Затем, как мы уже видели, в октябре 1522 года, всего лишь три месяца спустя после его возвращения в Испанию во второй раз, Карла, как упоминалось выше, убедили выслать четырех важных чиновников, чтобы «помочь» Кортесу в управлении Мексикой. Затем, имел место также прием в честь путешественников Эль Кано и Пигафетты, когда они вернулись из своего кругосветного плавания, которое было предпринято ими за счет Карла, по инициативе покойного Магеллана. Начиная с 1523 года корона перехватывала все драгоценные металлы, отправляемые на родину из Индий; сперва это происходило от случая к случаю, затем стало устоявшейся практикой – все подобное золото, принадлежавшее частным лицам, автоматически обращалось в хурос (регулярные выплаты по фиксированной процентной ставке).

Это верно, что в 1520-х годах испанский доход от Индий был все еще довольно скромным – в 1520 году он составлял от 1525 до всего лишь 134 тысяч песо; королевская доля равнялась 35 тысяч. Для сравнения: между 1516-м и 1520 годами эта цифра составляла 993 тысяч песо, а доля короны – 260 тысяч. Между 1526-м и 1530 годами доход был уже больше миллиона песо, из которых доля короны составляла 272 тысяч, а в очень скором времени события в Перу изменят ситуацию в еще лучшую сторону.

В 1526 году Карла убедили вручить управление Юкатаном и островом Косумель, на который испанцы часто наведывались, но еще не успели завоевать, Франсиско де Монтехо – тому самому идальго из Саламанки, который представлял Кортеса в Испании в первые дни его великого завоевания. До начала этой экспедиции Монтехо был другом Диего Веласкеса, губернатора Кубы, но впоследствии, видя достижения Кортеса, стал одним из его сподвижников. По характеру Монтехо был не особенно алчным – он жаждал славы больше, чем золота. И вот теперь он желал обеспечить поле деятельности для себя самого.

В том же году среди тех, кто занимался выращиванием в Индиях сахарного тростника, стало общепринятой практикой получать правительственные займы, как это сделал на Кубе Хуан Москера в феврале 1523 года. Москера был нотариусом (эскрибано), а также энкомендеро в Санто-Доминго, где он некогда начинал как «ревизор», то есть временный инспектор, и где имел роскошный каменный особняк. О нем говорили, что это «человек очень низкого воспитания, очень страстный и враг хороших людей». Его сестра вышла замуж за Франсиско де Молину, который был кузеном и протеже Кобоса и дочь которого Мария собиралась выйти за Луиса Колона, третьего Адмирала. Достохвальной целью Москера было добиться для поселенцев на Кубе свободной торговли с другими островами Карибского моря.

Еще одна имперская концессия того времени была дарована лиценциату Лукасу Васкесу де Айльону, давнему жителю Индий. Он родился в Толедо, в семье советника этого города Хуана де Айльона, известного под прозвищем Благой. Он отправился к Карибским островам в 1504 году, во времена правления Овандо, и начал с того, что, посвятив себя сельскому хозяйству и горнодобыче, стал алькальде майор – председателем городского муниципалитета – в Консепсьоне в Санто-Доминго. Возможно, он был конверсо. Он нажил состояние на недвижимости в земле Чикора, где владел несколькими сотнями индейцев. В 1505 году он, будучи выпускником университета, выступает в качестве помощника полномочного судьи Алонсо де Мальдонадо. Затем он на пару лет вернулся в Испанию и снова появился в Санто-Доминго уже в 1509 году – чтобы осуществлять ресиденсию (инспекцию деятельности) Овандо. В 1512 году он был назначен судьей в первом верховном суде, или аудиенсии, Индий.

Это назначение не помешало ему по-прежнему торговать туземными рабами с Малых Антильских островов, многим из которых предстояло отправиться на ловлю жемчуга в ледяной воде Кубагуа, у берегов острова Санта-Маргарита. Более того, он финансировал экспедицию Хуана Боно, отправившегося в 1516 году в Тринидад за рабами, также он какое-то время владел монополией на продажу рабов с Лукайоса (т. е. с Багамских островов, или «бесполезных земель»). Его штаб-квартирой был Пуэрто-Плата на северном берегу Эспаньолы, где у него к 1522 году была половинная доля в недавно построенном сахарном заводе. Возможно, он думал о рабочей силе, требуемой для этого предприятия, когда однажды заметил, что «гораздо лучше, если эти индейцы будут рабами-людьми, чем свободными животными». Хотя жителям более поздних эпох, возможно, и трудно представить себе подобную дилемму, для XVI столетия такая постановка вопроса была вполне нормальной.

Васкес де Айльон был ключевой фигурой в истреблении свободного населения Багамских островов, а также первым среди колонистов Санто-Доминго, где он женился на Хуане, дочери Эстебана де Пасамонте, который был казначеем острова после смерти своего дяди Мигеля.

Этот Васкес был отправлен судом Санто-Доминго, членом которого он по-прежнему являлся, на Кубу, чтобы задержать флот, высланный Нарваэсом против Кортеса в 1520 году. Однако Нарваэс не дал ему этого сделать, и после столь же непродолжительного, сколь и безрезультатного пребывания в Новой Испании и долгого обратного путешествия по морю Васкес вернулся в Санто-Доминго. Позднее, в Кастилии, он будет весьма влиятельным свидетелем, показывающим против Диего Веласкеса и в пользу Кортеса. Он стал рыцарем ордена Сантьяго. Затем у него возникла идея нового похода во Флориду, которой, как ему сказали, правил какой-то великан («seсoreado de un hombre de estatura de gigante»). Снова вернувшись в Санто-Доминго, он потратит все свое состояние на снаряжение экспедиции во Флориду – к которой, однако, не смог приступить вплоть до 1526 года.

Первые решения Совета Индий включали в себя: а) лицензию, позволявшую купцам не только из Севильи, но и из других портов торговать с Индиями, не регистрируясь для этого в Каса-де-ла-Контратасьон (управлении в Севилье, отвечавшем за сношения с Новым Светом); б) контракт на завоевание провинции Санта-Марта на северном побережье Южной Америки, заключенный с Родриго де Бастидасом, сторонником Кортеса, искателем приключений, купцом-конверсо из Трианы; в) безоговорочное позволение всем подданным Испанской империи отправляться в Новый Свет, без различения, откуда они родом; г) запрет будущим конкистадорам забирать в плен жителей Вест-Индии или материка – за исключением случаев, когда они будут необходимы в качестве переводчиков.

Это был весьма мягкий план действий, который так и не был до конца проведен в жизнь. Подобная же судьба постигла одно из наиболее либеральных распоряжений, исходивших от Совета Индий до тех пор, пока он еще не принял окончательную форму – когда 8 марта 1523 года было постановлено, что поскольку против индейцев не ведется военных действий, ни им, ни их имуществу не должно причиняться никакого вреда. Это было одно из первых проявлений в Испании идей фрая Бартоломе де Лас Касаса, который в то время все еще пребывал в своем доминиканском монастыре в Санто-Доминго, изучая материалы перед своим последующим Крестовым походом.

В июле 1523 года Карл пожаловал Теночтитлану (или Мехико, как его к этому времени все чаще называли) собственный герб. Это было высоким знаком отличия, ибо до сих пор для городов Карибского региона таких уступок не делалось. Оформление герба было характерным: щит выкрашен голубым – в цвет воды, в напоминание о великом озере, на котором выстроен город; а позолоченный замок в его центре соединяется с материком тремя дамбами или каменными мостами. Каждый из этих мостов охраняет лев, лапы которого покоятся на замке, – в знак победы, одержанной здесь христианами. Изображение окаймлено бордюром из десяти побегов опунции с шипами. Дарственная была подписана самим императором Карлом, а также Кобосом, Эрнандо де Вегой, доктором Бельтраном, доктором Галиндесом де Карвахалем и Доминго де Очандиано, новым казначеем Каса-де-ла-Контратасьон (на этом посту он наследовал своему усопшему дяде Санчо де Матьенсо). Ни Вега, ни Галиндес де Карвахаль не были членами Совета Индий, но оба на протяжении долгих лет входили в Совет Кастилии.

Примечательно, что в 1523 году в Толедо увидел свет сразу же ставший популярным роман «Кларин Ланданисский» Херонимо Лопеса, а в Саламанке – «Раймундо Греческий» Франциско Берналя. В последнем повествовалось о могущественном короле Египта по имени Клеопатро, мудрой деве Пиромансии, проживавшей в Александрии, а также герцоге Пиринео, который жил в Индии; в эпизодах появлялись короли Шотландии и Норвегии. По всей видимости, этот труд тоже приобрел популярность и не только забавлял, но и вдохновлял королевских придворных.

Совет Индий существовал уже к апрелю 1526 года, когда было объявлено, что поскольку этот Совет оказался в Севилье по случаю бракосочетания государя императора, он собирается расследовать деятельность Каса-де-ла-Контратасьон, которая по-прежнему пребывала в этом городе, – ходило много слухов о коррупции в этом учреждении. Совет попросил глав муниципалитетов в соседних приморских городах (Санлукаре, Палосе, Могере, Пуэрто-де-Санта-Мария, Ньебле), а также коррегидоров Кадиса и Хереса-де-ла-Фронтера объявить о предстоящем расследовании через городских глашатаев.

Совет, обязавшийся предоставить отчет на протяжении тридцати дней, начал со сбора свидетельских показаний. Были опрошены все наиболее известные штурманы. Однако работа заняла больше времени, чем было обещано, и в ноябре 1527 года члены Совета объявили, что, хотя они закончили рассматривать бюджет самого Каса-де-ла-Контратасьон, теперь им необходимо исследовать бумаги отдельных чиновников и счетоводов флота, перевозившего сокровища. В конце концов был обнаружен всего один чиновник, виновный в злоупотреблениях: Хуан Лопес де Рекальде, чьи преступления были перечислены Хуаном де Арандой из Бургоса (давний коллега Лопеса, поскольку он много лет был фактором Каса-де-ла-Контратасьон, но и его злейший враг). Тем не менее, члены Совета обнаружили множество свидетельств некомпетентности. Так, например, распоряжение имуществом людей, умерших во время пребывания в Индиях, осуществлялось из рук вон плохо.

Обвинение Лопеса де Рекальде было ударом для Каса-де-ла-Контратасьон. Он был влиятельным человеком в Севилье со времен основания этого учреждения и исполнял обязанности его счетовода начиная с 1505 года. Это он в 1518 году первым выкупил у Горрево дарованную ему монополию на продажу рабов в Испанской империи, хотя и перепродал ее незамедлительно. Он был главным помощником Родригеса де Фонсеки при отправке королевского флота в Германию в 1520, а также большим другом в Андалусии для многочисленных преуспевающих баскских купцов. Он был женат на Лоренце де Идиакес, сестре Алонсо де Идиакеса – управляющего Кобоса, который будет играть значительную роль в бюрократических играх на протяжении последующих двадцати лет. Обвинение Лопеса де Рекальде Хуаном де Арандой (который организовал экспедицию Магеллана и впоследствии обманул ее участников) означало конец власти приверженцев Фонсеки в Каса-де-ла-Контратасьон.

Пока что единственным следствием этого мероприятия была предпринятая в августе 1520 года постройка в Каса-де-ла-Контратасьон капеллы, где молитвы за души умерших конкистадоров могли возноситься перед прекрасной картиной «Мадонна мореплавателей» кисти фламандского живописца Алехо Фернандеса. Впрочем, доктор Бельтран и доктор Мальдонадо остались в Севилье, вместе с Хуаном де Самано, чтобы продолжать расследование деятельности Каса-де-ла-Контратасьон.

В ноябре 1526 года Совет Индий собрался в Гранаде, в Альгамбре. Карл возглавлял собрание, что было необычно. Присутствовали трое епископов, имевших наиболее сильное влияние в Совете (Гарсия де Лоайса, Мальдонадо и Кабеса де Вака), а также Кобос, доктор Бельтран, Хуан де Самано и дальний родственник Кортеса доктор Лоренсо Галиндес де Карвахаль, который был членом Королевского совета и Кабинета Кастилии и который с большим интересом относился ко всему, что касалось Индий. Здесь был также Урбина, секретарь канцлера – сам его начальник, Гаттинара, отсутствовал.

Совет принял решение, которое сейчас может показаться на удивление гуманным. Отмечая «ничем не умеряемую алчность некоторых из наших подданных, которые отправляются жить в наши владения в Индиях…», а также «дурное обращение, которое они оказывают индейцам, исконно населяющим эти острова и земли на материке», и тем более «огромный и чрезмерный труд, который те предоставляют им в шахтах, добывая для них золото», и «на ловле жемчуга, и в других областях хозяйства», Совет обвинял конкистадоров в том, что они «чрезмерно и неумеренно утомляют индейцев, не давая им достаточно одежды и еды, обращаясь с ними жестоко и с чувствами, противоположными любви, гораздо хуже, чем если бы они были рабами». Это было причиной смерти «весьма большого количества названных индейцев, до того, что многие острова и часть материка оказались в запустении и лишены каких-либо жителей».

Помимо прочего, имелось так много индейцев, которые бежали с рудников, что «это стало большой помехой предпринимаемым попыткам способствовать обращению названных индейцев в нашу католическую веру». «Весьма многие командиры, движимые тою же алчностью и забывая о служении Господу нашему, убили многих из этих индейцев в своих походах и завоеваниях, и также захватывали их имущество – при том, что названные индейцы не давали им никакого повода к подобным действиям».

Далее следовало так называемое «Рекеримьенто» («Требование»): «Если командирам Его Величества доведется открыть или завоевать новую территорию, они обязаны немедленно объявить ее индейским насельникам, что прибывшие были посланы, чтобы обучить их благому обычаю… отвратить их от таких грехов, как поедание человеческой плоти, и наставить их в святой вере и проповедовать ее им ради их спасения».

За этим следовал список обид, причиненных туземцам. Каждый предводитель отряда, получивший от короны лицензию на проведение экспедиции, должен был иметь при себе копию «Рекеримьенто» и зачитывать ее туземцам через переводчика столько раз, сколько это будет необходимо. Также с этих пор каждую экспедицию должны были сопровождать два лица духовного звания, священника или монаха, кандидатура которых была одобрена Советом Индий, чтобы наставлять индейцев в религиозных материях, защищать их от алчности и жестокости испанцев и следить за тем, чтобы завоевание проводилось надлежащим образом. Война могла быть начата только после того, как духовные лица дадут на это свое письменное согласие, и военные действия при любом подобном конфликте должны были вестись в соответствии с методами, дозволенными законом и христианской религией. Помимо вышесказанного, никто не имел права обращать кого-либо из индейцев в рабство, под страхом потери всего своего имущества.

Эта примечательная декларация оставалась формальным законом, которому подчинялись действия испанцев в Новом Свете на протяжении двух поколений. Начиная с этого дня, она вписывалась во все капитуляции и высочайшие разрешения на завоевание новых земель – включая, например, уже упоминавшуюся лицензию относительно Юкатана, выданную Франсиско де Монтехо 8 декабря 1526 года.

Это, однако, не значило окончательной отмены торговли индейскими рабами. Так, к примеру, 15 ноября того же года император Карл дал согласие, позволяя Хуану де Ампьесу вывезти индейцев с «бесполезных островов» у берегов Венесуэлы – Кюрасао и Кубагуа. В тот же день он выдал amplio permiso (полное разрешение) любому из своих подданных из любой европейской страны отправляться в Новый Свет. Это было особенно на руку немцам, которые тоже желали присоединиться к банкету в Индиях.

Эти указы Карла не обошлись без некоторых затруднений. Так, поселенцы на Кубе решили, что индейцев нельзя задействовать в шахтах, но можно заставлять их мыть золото в реках. Даже это послужило причиной жалоб: Родриго Дюран, прокурадор Сантьяго-де-Куба, предсказывал, что если королевский указ будет приведен в исполнение даже с такой модификацией, многие поселенцы покинут остров. Поселенцы на Кубе заявляли, что считают работу в шахтах легкой и настаивали, что «их» индейцы предпочитают ее работам по расчистке территории. Кроме того, доказывали поселенцы, рабочих в шахтах хорошо кормили, давая им хлеб из маниоки и свинину каждый день, в то время как индейцы на энкомьендах ели мясо или рыбу только раз в неделю. Несомненно, за любой попыткой привести эти законы в действие последует катастрофа.

Решающую роль в административной истории Индий продолжал играть Рим. Так, в октябре 1523 года фламандскому епископу-эразмисту Хуану де Убите, доминиканцу, жившему на Кубе, было позволено перенести свою кафедру с восточной окраины Баракоа в «наиболее могущественное место острова – а именно в Сантьяго». (Король отдал половину своей доли церковной десятины в Сантьяго на завершение постройки собора.) Затем, в 1524 году, папа Климент учредил в Вест-Индии новый патриархат. Первым занять образовавшуюся должность предоставлялось Антонио де Рохасу-и-Манрике, епископу Паленсии – одной из богатейших испанских епархий, в которую входил и Вальядолид. В то время семейство Рохасов, казалось, занимало все вакантные доходные должности в Испании, будь они светскими или церковными. Епископ Антонио к этому моменту уже несколько лет был председателем Совета Кастилии.

Тем временем в 1520 году Диего Колон, сын легендарного Христофора Колумба, вернувшись на пост губернатора Санто-Доминго, обнаружил, что интриги в этой колонии цветут еще более пышным цветом, нежели в Севилье. Главным интриганом по-прежнему оставался королевский казначей Мигель Пасамонте, конверсо из Арагона, игравший ключевую роль в этой колонии со времени своего прибытия туда в 1508 году. Несмотря на очевидную предрасположенность Пасамонте к заговорам, Диас дель Кастильо отзывался о нем с похвалой: «Это человек весьма достойный, обладающий значительным здравым смыслом (кордура), честный даже чрезмерно, всю свою жизнь проведший в целомудрии».

Через три года после возобновления его губернаторской жизни в Санто-Доминго Диего Колон и его жена Мария де Толедо, племянница герцога Альбы – они по всем признакам напоминали королевскую чету, вернулись в Испанию. Это произошло в октябре 1523 года, а спустя два месяца Карл, а точнее Совет Индий, наконец-то покончил с властью семьи Колумбов в Новом Свете. Титул «адмирала Моря-Океана» был отозван, равно как и привилегии, некогда пожалованные потомкам Колумба. Все, что осталось у этого семейства, – это титул герцогов Верагуа, территории, приблизительно соответствующей Панамскому перешейку.

У Марии де Толедо, тем не менее, остались финансовые интересы в Карибском регионе. Прежде она с большим успехом торговала индейскими рабами, а сейчас стала торговать африканскими; на данный момент она также управляла доходами своего мужа в Новом Свете. Почему торговля черными рабами была разрешена, а индейцами не поощрялась, остается одной из загадок того времени.

Ввиду отъезда Диего Колона требовалось назначить нового губернатора Санто-Доминго – пока что управление временно находилось в руках председателя суда. Выбор Совета Индий пал на доктора Себастьяна Рамиреса де Фуэн-Леаля, надежного государственного чиновника родом из Вильяэскуса-де-Аро, маленькой деревни к югу от Куэнки. Во время мусульманского восстания в горах Альпухарра в 1500 году он был там судьей, после чего стал инкисидором в Севилье. Несмотря на эту должность, которая наверняка была для него серьезным испытанием, Рамирес де Фуэн-Леаль показал себя гуманным губернатором; в те времена многие либеральные служители церкви все еще стремились вступать в Священную канцелярию, надеясь сделать ее более человечной. «Нет никакого сомнения, – однажды заявил Рамирес, – что туземцы обладают достаточными способностями для того, чтобы воспринять веру, и что они питают к ней огромную любовь». Он также считал, что «они обладают достаточными способностями для того, чтобы выполнять любые механические и промышленные работы».

У Рамиреса ушло много времени на то, чтобы добраться до Санто-Доминго; он прибыл туда лишь в декабре 1528 года. Тем временем Пасамонте наслаждался, как это часто случалось и прежде, полнотой фактической власти. Пользуясь установившимся междуцарствием, он выдал многим из своих друзей разрешения на торговлю индейскими рабами – включая новую лицензию Васкесу де Айльону, а также Франсиско де Лисауру, еще одному здешнему старожилу, который служил секретарем у Овандо, и Диего Кабальеро, купцу-конверсо родом из Санлукар-де-Баррамеда.

Однако во главе всех этих предпринимателей к тому времени стояли скорее всего Хуан Мартинес де Ампьес и Хакоме де Кастельон. Первый был арагонским другом Пасамонте, в 1511 году являвшимся фактором Санто-Доминго. В 1517 году, на судебном расследовании, проводившемся монахами-иеронимитами, он дал показания, в довольно грубых выражениях заявив, что индейцы «ленивы, тяготеют к роскоши, прожорливы и, будучи оставлены на свободе, не склонны испытывать какое-либо чувство привязанности». Несмотря на это, в 1524 году Ампьес послал армаду кораблей для перевозки в Санто-Доминго восьмисот индейских рабов с островов у берегов Венесуэлы, а в 1525 году отправил в тот же регион еще одну экспедицию. Его агент, Гонсало де Севилья, в целом относился к индейцам терпимо – позиция, ставшая причиной его столкновения с другим путешественником, Мартином де Басо Сабалой.

Все эти работорговые экспедиции были следствием того, что пленных часто использовали в войнах или как заложников. При этом здесь не было ничего похожего на торговлю, которая в то время сопровождала приобретение или мену африканских рабов. Сам Ампьес потратил восемь месяцев, завязывая дружеские отношения с людьми на Кюрасао и Арубе, и вскоре убедил себя, что он единственный способен установить хорошие отношения с южноамериканскими индейцами. У него был план – забрать нескольких индейских вождей тех земель, что позже назовут Венесуэлой, в Санто-Доминго, обучить их и обратить в христианство, после чего отослать обратно в их прежние дома в качестве своих агентов влияния. Нескольких из этих людей, которых ждала столь трагическая судьба, Ампьес поселил в своем доме в Санто-Доминго. Для защиты собственных интересов на южноамериканском побережье он также выстроил на острове Кубагуа крепость, которую оптимистично назвал Нуэва-Кадис и которая вскорости стала центром торговли жемчугом.

Кубагуа, маленький голый островок у берегов Санта-Маргариты, был обозначен как возможное место ловли жемчуга еще в 1502 году Родриго де Бастидасом, купцом-конверсо, который сколотил себе в Санто-Доминго состояние. На протяжении нескольких лет несколько испанских предпринимателей застолбили себе вокруг острова участки дна для промысла жемчуга, несмотря на то что добыча здесь и так велась в чрезмерных масштабах. Испанцы тогда еще не знали, что добычу жемчуга следует ограничивать тремя месяцами – февралем, мартом и апрелем. Зато они прекрасно осознавали, что качество здешнего жемчуга вполне хорошее, хотя и уступает тому, что привозился с Востока. Среди него преобладала «Бланка Росада». Лас Касас вспоминает, насколько тяжелой работой была ловля жемчуга: это означало необходимость нырять на глубину в холодную воду – задача, которую даже наиболее крепкие индейцы выполняли лишь под принуждением.

Другим влиятельным предпринимателем был Хакоме де Кастельон, внебрачный сын генуэзского купца Бернардо Кастильоне и Инес Суарес, уроженки Севильи. В то время, когда он родился, в торговой жизни Севильи и юго-западной Андалусии ключевую роль играли генуэзцы, так же как и при зарождении торговли в Вест-Индии. Старший брат Хакоме, Томас, сперва представлял свое семейство на Эспаньоле, но затем переправился в Пуэрто-Рико, где построил первый на острове сахарный завод и начал разрабатывать соляные месторождения в Сан-Хуане. Один из его кузенов, Маркос де Кастельон, владел оливковой плантацией неподалеку от Севильи.

Хакоме впервые прибыл в Индию в 1510 году – ему было тогда восемнадцать лет. Здесь он стал партнером еще одного испано-генуэзца, Херонимо Гримальди, а вместе с ним и Диего Кабальеро. Вместе они захватывали индейских рабов на Багамах или на материке. К 1522 году Хакоме уже был капитаном собственной флотилии, которая регулярно ходила к местечку Кумана на материке, сразу за Кубагуа, где он, так же как и Ампьес, выстроил себе крепость. Он стал там главой муниципалитета (алькальде майор) и получал причитавшееся за это жалованье, одновременно продолжая жить в Санто-Доминго. Когда в 1527 году ему был пожалован собственный герб, на нем была изображена крепость, по краям которой располагались головы четырех индейцев. К 1530 году он, как и его брат Томас, владел сахарным заводом под названием «Ла Эспаньола», расположенным возле Асуа-де-Компостела.

Захват, клеймение и перевозка индейских рабов с Багамских островов и севера Южной Америки были, по всей видимости, основной деятельностью испанских предпринимателей в 1520-е годах. Однако Ампьес и Кастельон были вынуждены прекратить ее после 1526 года, когда корона отвела большую часть этой территории географу Фернандесу де Энсисо, после чего стала всячески поощрять немецкий род Вельзеров, которому император Карл был должен много денег.

Однако в 1525 году Диего Кабальеро получил контракт (капитуласьон) на открытие, разработку и заселение берега озера Маракайбо, от Кабо-де-ла-Вела до Кабо-де-Сан-Роман. Тогда считалось, что Маракайбо, возможно, является большим проливом, ведущим в Тихий океан или в Южное море, о котором уже столько говорилось. Это было одной из причин интереса к этому региону Вельзеров из Аугсбурга.