Глава седьмая
С мачете в одной руке и радиоприемником в другой

Из всех коммуникационных технологий, обсуждаемых в этой книге, радио и телевидение – самые иерархические. Ни одно из предыдущих медийных средств не могло дойти одновременно до стольких людей, имея при этом столь незначительную обратную связь. Почти монопольный контроль этих медиа над социумом беспокоит и население, и законодателей. В 1934 году, во время американских парламентских дебатов, посвященных учреждению Федеральной комиссии по связи, член палаты представителей Луис Макфадден выступил против «радиотреста»; его слова до сих пор звучат свежо: «Сильная влиятельная рука высушивает независимые радиостанции США, и все эти действия приводят к централизации контроля».

Беспокойство Макфаддена, вызванное концентрацией медийной власти, родилось не на пустом месте. Как уже говорилось во вступлении к этой книге, появление в 1920 году коммерческого радио совпало с возрастанием количества деспотических правительств во всем мире. Разумеется, были и другие причины, этому явлению способствовали катастрофическая Первая мировая война и последовавшая за ней мировая депрессия. Тем не менее, триумф одностороннего медиа – радио, а потом и телевидения – сильно облегчил распространение в двадцатом веке тоталитарных правительств. Даже в демократических США, правительство которых, в отличие от остального мира, не владело или не управляло радиостанциями, президент Франклин Рузвельт мастерски манипулировал этим новым медийным средством. В других странах тоталитарное влияние радио проявлялось гораздо сильнее.

С доисторических времен человечество, само того не зная, распространяло радиоволны разрядами статического электричества. Помните, когда в сухой зимний день гладишь собаку, от собачьей шерсти летят искры? В 1842 году американец Джозеф Генри, впоследствии первый секретарь Смитсоновского института, создал детектор, принимавший радиоволны от искрового передатчика на расстоянии тридцати футов; однако еще не имелось всеобъемлющей теории, которая объяснила бы это явление и, реализованная на практике, обеспечила бы беспроводную электропередачу и прием информации, то есть радио.

Приблизительно в то же время англичанин Майкл Фарадей проводил эксперименты с магнитными полями, которые порождаются электрическим током. В 1846 году он заявил, что в магнитных полях наблюдается вращение плоскости поляризации света, а в 1864 году его соотечественник Джеймс Кларк Максвелл разработал теорию, согласно которой радиоволны и свет являются, по сути, одними и теми же – «электромагнитными» волнами, различающимися частотой и длиной. Максвелл создал элегантное математическое обоснование – уравнения Максвелла, – описывающее взаимоотношения света, магнетизма и электрического тока.

Суть науки – генерация и последующая проверка гипотезы. Науку от псевдонауки, как в премодерную, так и в новую эпоху, отличает возможность проверки; гипотеза, которую нельзя верифицировать, бесполезна. Уравнения Максвелла предсказали три факта: изменяющееся во времени электрическое поле порождает в окружающем пространстве электромагнитные волны; эти волны проходят через пространство и, самое поразительное, делают это со скоростью света. В предыдущие два столетия ученые измеряли скорость света все точнее; поскольку свет и радиоволны представляют один и тот же электромагнитный феномен, уравнения Максвелла предсказали, что радиоволны движутся с той же скоростью, что и свет.

Сколь бы ни хороша была теория Максвелла, реального подтверждения недоставало до тех пор, пока в конце 1880-х годов немецкий физик Генрих Герц в серии тщательно проведенных экспериментов не передал и не принял радиоволну. Благодаря точным, скрупулезным расчетам он измерил длину волны и вычислил скорость ее распространения. Как и предсказывал Максвелл, скорость радиоволн равнялась скорости света.

Для получения радиоволн Герц использовал так называемые лейденские банки – стеклянные контейнеры, внутренние и внешние поверхности которых оклеены листовым оловом; они могли сохранять электрический заряд (в современной терминологии их называют конденсаторами). В старину электрические заряды получали натиранием янтаря шелком, а Бенджамин Франклин экспериментировал во время грозы с воздушным змеем. Оба этих способа тоже создают необходимый разряд. Поначалу лейденские банки обеспечивали ученых надежным источником электричества. Герц обнаружил, что, меняя форму и размер банок, может также менять и длину волны.

Примерно в то же время в Англии Оливер Лодж доказал, что на длину принимаемой волны влияет размер антенны. Он был знаком с телеграфом, но поначалу не знал о работах Герца. Лодж передавал радиоволны по проводам, а не на открытом пространстве, как Герц. Его соотечественник Уильям Крукс, обладавший более живым воображением, понял:

Другими словами, работы Лоджа и Герца сделали возможным то, что даже в конце девятнадцатого века должно было показаться чудом: мгновенную передачу информации не только сквозь стены, но и через большие пустые пространства с помощью невидимых волн.

В наши дни радиочастотный диапазон необозрим, он простирается от волн с очень низкой частотой (3000 циклов в секунду, используется для связи на подводных лодках) и до волн со сверхвысокой частотой (30 миллиардов циклов в секунду, используется для спутниковой связи). Весь диапазон насыщен движением, успешный «коннект» требует точной настройки на обоих концах, чтобы удаленные друг от друга приемник и передатчик могли «услышать» друг друга, пробившись сквозь какофонию множества сигналов. Для сравнения: на заре радиовещания этот диапазон представлял собой пустыню, настройка была неточной, требовалось лишь, чтобы первые грубые передатчики и приемники просто нашли друг друга.

Лоджа, как и Герца, Максвелла и Фарадея, интересовала не коммерческая выгода, а чисто научная сторона проводимых экспериментов. В 1897 году Лодж подал заявку на патент, создавший практическую базу для передачи и приема радиосигналов (в то время этот процесс именовался синтонией). Однако он не стал заниматься продвижением своего изобретения, предоставив это людям с коммерческой жилкой. Лодж знал, что судьба предпринимателя связана с постоянными судебными тяжбами, чего ему явно не хотелось.

Приблизительно в 1800 году шотландец Эндрю Джеймсон (Джеймисон) эмигрировал в Дублин и занялся самым шотландским делом – изготовлением виски. Он следовал по стопам старшего брата Джона, марка виски которого дожила до наших дней. Дела у Эндрю пошли успешно. У его дочери Энни был чудесный голос, вызывавший у слушателей слезы восторга. Ковент-Гарден предложил Энни ангажемент, однако отец запретил ей поступать на сцену: молодой респектабельной женщине такое занятие не к лицу. Чтобы как-то утешить дочь, он отправил ее в большое путешествие по Италии.

Энни задержалась в семейном бизнесе в Болонье, там она влюбилась в Джузеппе Маркони, овдовевшего зятя хозяев ее гостиницы. Джузеппе сделал ей предложение, Энни согласилась, но отец, возмущенный романом с итальянским вдовцом, на семнадцать лет старше девушки, снова разрушил мечты дочери и запретил брак. Энни вернулась в Ирландию с разбитым сердцем; влюбленные тайно переписывались, и когда в 1864 году Энни достигла совершеннолетия, она тайком перебралась во Францию, где и вышла замуж за Джузеппе. Пара вернулась в Болонью, через год у них родился сын, Альфонсо, а через девять лет – еще один сын, Гульельмо.

Воспитание Гульельмо было, как мы сказали бы сегодня, нетрадиционным. Родители не давили в плане учебы, мальчик посещал местные школы только по настроению, так что когда пришло время поступать в колледж, выяснилось, что он не готов стать студентом знаменитого Болонского университета. История о том, как этот совершенно ничем не примечательный молодой человек превзошел в области радиосвязи соперников старше и талантливее себя, причем не только в Англии, но и в Европе, США, России и прочих странах, вдохновляет сегодняшних первопроходцев в области высоких технологий.

С самого начала Гульельмо пристрастился к физике и химии. Лето 1894 года семья проводила в итальянских Альпах, и мальчик взял с собой биографию Герца. Гульельмо заинтересовался экспериментами Герца с радиоволнами и, когда вернулся домой, приспособил пустовавший чердак семейной виллы Гриффоне для собственных опытов.

Кроме пустого верхнего этажа, вилла обладала еще одним достоинством: по соседству проживал Аугусто Риги, гигант ранних исследований электромагнетизма. Доступ к библиотеке Риги оказался ценнее, чем доступ в лабораторию, так как оборудование, которое ученый использовал для генерации и обнаружения микроволн, очень отличалось от оборудования для генерации радиоволн.

Скупой отец Маркони нехотя оплачивал увлечения сына, что побудило Гульельмо к занятиям коммерцией; на практике это означало передачу радиоволн на все большие расстояния. В то время как Герц, Лодж, Риги и их коллеги главным образом работали над настройкой, Маркони совершенно не уделял этому внимания. Возясь с приемниками и передатчиками, он вносил только те изменения, которые способствовали увеличению расстояния для передачи сигнала. Исчерпав возможности чердака, Гульельмо продолжил эксперименты в итальянских горах. С чердака он передавал букву «s» – три точки, три быстрых удара молотком по приемнику. В нескольких сотнях метров брат Альфонсо или местный сосед-фермер Миньяни махали платком в знак того, что приняли сигнал. Разглядеть платок на километровом расстоянии Маркони не мог, а потому предложил своим ассистентам стрелять из ружья, едва сигнал дойдет. В знаменательный день 1895 года он снова передал «s» и почти немедленно услышал звук выстрела, раскатившийся в горах.

Герцу и Лоджу было известно, что по сравнению с короткими волнами длинные волны передают сигнал на большее расстояние, а Маркони этого не знал. Возможно даже, что он понятия не имел о важном факте, хорошо известном Герцу и Лоджу: длинная антенна лучше передает и принимает длинные волны. Он только убедился, что чем выше и крупнее антенна, тем дальше улетает сообщение. Опытным путем Маркони обнаружил, что когда ставишь антенны передатчика и приемника вертикально и закапываешь их нижние части в землю – такой способ ужаснул бы Лоджа, поскольку полностью сбивал настройку, – сигнал преодолевает расстояние в несколько миль. (Когда в 1901 году Маркони совершил первую трансатлантическую передачу сигнала, его антенны с обеих сторон погрузили глубоко в землю, а верхние концы удерживались воздушными змеями.)

В 1895 году он предложил новую технологию итальянскому правительству, но то вежливо отказалось ее принять. Тогда мать подключила британско-шотландские связи, и английский флот выразил заинтересованность в изобретении. Годом позже Маркони приехал в Британию, привез с собой оборудование – грубо сделанные передатчики и приемники, не слишком отличавшиеся от тех, что разрабатывал Лодж. Вместе с Маркони приехала его мать Энни. На удивление быстро Гульельмо получил политическую и финансовую помощь от английской элиты, в том числе от главного инженера правительственного телеграфа Уильяма Приса. С тех пор имя Маркони стало ассоциироваться с радиотехникой.

В 1897-м, в тот же год, когда получил патент Лодж, правительство ее величества королевы Виктории выдало Маркони патент. Его приборам недоставало точности настройки, устройства же, по словам историка Хью Айткена, представляли собой «практическую систему беспроводного телеграфа ровно настолько, насколько были развиты в ту пору представления о беспроводной телеграфии».

Почтовое ведомство надеялось использовать английское радио так же, как использовало телеграф, но правительственная бюрократия, по мнению Маркони, действовала слишком медленно. Поддержка Приса помогла привлечь частный капитал, и в июле 1897 года Маркони с инвесторами учредил Беспроводную телеграфную компанию, которая спустя три года получила имя Маркони. Многие британцы тогда считали, что компания несправедливо «приватизировала» поддержку Присом идей Маркони, и правительство жалело о своем решении не одно десятилетие.

Маркони продолжал эксперименты по увеличению расстояния прохождения сигнала. К 1897 году ему удавалось регулярно посылать сигнал на несколько миль. Нежелание компании сотрудничать с английской почтой вызывало раздражение в обществе, при этом лично к Маркони претензий никто не высказывал: публика и пресса называли его «волшебником». Маркони трудился над имиджем, устраивая бесконечную череду зрелищ: к январю 1898 года он построил станции в Борнмуте и на острове Уайт, обеспечив радиосвязь; вскоре после этого он соединил Борнмут с Лондоном. Королева Виктория общалась с принцем Эдуардом, пока тот выздоравливал на яхте после операции аппендицита; правда, налетевший шторм повредил телеграфную линию. В декабре 1901 года буква «s» перенеслась через Атлантику. Пока Маркони увеличивал дистанцию, он сделал одно важное научное открытие – обнаружил ионосферу, через которую и передавал на большие расстояния коротковолновые сигналы.

На рубеже двадцатого века компания Маркони сильно напоминала «молодой» Интернет, но без очевидного источника доходов. Следует заметить, что новые устройства могли передавать лишь короткие сигналы, по которым нельзя было распознать звук человеческого голоса, да и любой другой звук, если уж на то пошло. Маркони, конечно же, не изобретал радио в современном смысле слова, как обычно считают. Сам он вообще ничего не изобрел, а просто включил в цепь передатчика телеграфный ключ и заземлил вибратор; единственной информацией, которую он передавал, была стандартная азбука Морзе.

К тому же первыми приемниками Маркони были грубые «когереры» – стеклянные трубки, помещенные между двумя электродами; трубки эти заполнялись металлическими опилками, и после каждого сообщения их приходилось встряхивать. Вскоре Маркони позаимствовал синтоническую настройку Лоджа. Что было характерно для последнего, Лодж не подал вовремя в суд. Позднее, в 1911 году, Маркони уладил дело – купил прогоравшую компанию Лоджа вместе с патентами на передающие и принимающие антенны.

Главный недостаток беспроводной телеграфии был весьма прозаическим: телеграф уже передавал сообщения почти мгновенно и, хотя был весьма дорог, все же обходился дешевле и демонстрировал куда больше надежности по сравнению с беспроводной коммуникацией. Трансатлантический подводный кабель отлично функционировал на протяжении двадцати лет, по дну Атлантического океана тянулись четырнадцать кабелей.

У ранней радиосвязи имелось потенциальное преимущество только в одной области: передача сообщений с корабля на берег и с корабля на корабль. Британская ассоциация страховщиков Ллойда внимательно отслеживала корабли, возвращающиеся к «западным подступам» южной оконечности Ирландии. Из-за тумана корабли часто нельзя было рассмотреть с берега, обычно их выглядывали с острова Ратлин, в нескольких милях к югу от Ирландии; при помощи беспроводных сигналов с островом было связаться дешевле, чем отправлять сообщения по подводному кабелю. Увы, компания Маркони после 1897 года несколько лет не получала контрактов, даже когда в 1899 году он успешно передал сигнал через Английский канал.

Учитывая неопределенные финансовые перспективы предприятия Маркони, частное финансирование виделось единственной возможностью. Компанией в основном управлял сам Маркони и его семья, и они, в отличие от сторонних акционеров и правительственных спонсоров, не требовали немедленных дивидендов. Структура компании Маркони позволяла на долгосрочной основе вкладывать все доходы в бизнес. Вскоре терпение семьи себя вознаградило: в 1900 году подписало контракт британское адмиралтейство, а в 1901 году – ассоциация Ллойда.

Морская телеграфия для Ллойда выглядела столь привлекательно, что ассоциация согласилась не покупать, а брать в аренду радиоаппаратуру компании (Маркони запретил служащим Ллойда осуществлять связь со станциями и кораблями, на которых не стояло его оборудование). Цена обслуживания, вместе с увеличением количества пользователей, возрастала в геометрической прогрессии, бизнес компании процветал. К 1907 году Маркони обслуживал все океанские лайнеры мира. Монополия компании, оговоренная контрактами вплоть до 1915 года, вызвала недовольство, выразившееся в создании Международной конвенции по беспроводной связи на море. Уже на следующий год конвенция нарушила господство компании Маркони.

Передача сообщений на дальние расстояния, казавшаяся магической, завораживала публику, но не сильно повлияла на жизнь обычного человека, который не пользовался услугами Маркони, а уж тем более не покупал чрезвычайно дорогие радиопередатчики и приемники. Вплоть до 1906 года никто не знал, как «переводить» звуки в радиоволны, наподобие телефона, изобретенного в 1876 году Александром Грэмом Беллом. Надежные и недорогие вакуумные трубки, передававшие и принимавшие радиоволны, стали доступными только после Первой мировой войны.

Во время Первой мировой войны радио стало играть заметную роль в передаче важных сообщений, оно почти не воспроизводило политической или культурной информации. Как часто бывает при рождении новых технологий с неясными практическими перспективами, на первый план выступили самовыдвиженцы и люди, злоупотребляющие доверием. К первой категории относился Ли де Форест, талантливый изобретатель, целеустремленный, но самовлюбленный человек. Он учился в Йеле у великого физика Уилларда Гиббса и защитил докторскую диссертацию в области электротехники. Творческие способности де Фореста развились в результате счастливого сочетания лабораторного опыта и полученной в Йеле привычки усердного изучения научной литературы. К лучшему для себя или к худшему, он познакомился с уроженцем Техаса, биржевым дельцом Авраамом Уайтом, к которому де Форест обратился за стартовым капиталом.

В 1902 году Уайт организовал в Нью-Джерси Американскую компанию беспроволочного телеграфа де Фореста с капиталом в 1 миллион долларов, вскоре поступило еще почти 20 миллионов от «инвесторов» под разными именами. Уайт всячески демонстрировал успехи: в тщательно подготовленной для прессы и потенциальных покупателей потемкинской деревне он выстроил «офис», «исследовательский центр» и внушительные «радиовышки» – разумеется, все это были декорации. Когда в 1906 году де Форест утратил права на патент, Уайт перевел активы самой крупной компании из холдинга «Беспроволочный телеграф де Фореста» в компанию «Беспроволочный телеграф Уайта», капитал которой почти целиком составляли фиктивные пакеты акций. Спустя четыре года государство закрыло эту компанию. Но не в последний раз неумение де Фореста разбираться в людях сводило на нет все его усилия.

За де Форестом водилась и дурная привычка присваивать изобретения других людей. Он выписывал научные журналы, дававшие информацию о новых устройствах, самым значимым среди которых был вентиль Флеминга, предшественник вакуумной трубки. В 1883 году Джон Амброз Флеминг, работавший тогда на Томаса Эдисона, заинтересовался колебаниями тока в некой лампе накаливания; лампа пропускала электрический ток через вакуум, это казалось немыслимым. Лишь через десять лет выяснилось, что ток состоит из электронов, существование которых будет подтверждено физиком Дж. Томсоном. Еще не зная этого, Эдисон и Флеминг изобрели устройство, которое после необходимых модификаций позволит передавать на радиоволнах звуки, в том числе человеческий голос.

Эдисон, человек исключительно практичный, не склонный к теоретизированию, необъяснимо проигнорировал потенциал этого устройства. Он попросил Флеминга сосредоточиться на более выгодных и насущных задачах, однако сам Флеминг не забыл о необычном поведении ламп. Перейдя на работу в компанию Маркони, Флеминг попробовал применить свое устройство для приема радиоволн и понял, что это весьма перспективно. Но снова начальство Флеминга велело ему заняться другими проектами. Тогда Флеминг совершил невинную, но фатальную для себя ошибку: он опубликовал статью о результатах своих экспериментов в уважаемом академическом журнале «Труды Королевского общества».

Буквально через несколько месяцев после появления статьи помощник де Фореста пришел на нью-йоркскую фабрику изготовителя автомобильных фар Генри Маккендлесса, принес вакуумную трубку и попросил изготовить такую же. Лампа, как, не подумав, сказал помощник, – это вентиль Флеминга. Спустя несколько недель де Форест получил на лампу патент и переименовал ее в «Статический вентиль для беспроводного телеграфа». Еще через несколько недель он вновь ступил на стезю пиратства и получил патент на прибор с более броским названием, отражавшим способность трубки принимать радиосигналы, – аудион.

Нельзя сказать, что аудион целиком представлял собой плод интеллектуального воровства: де Форест модифицировал и улучшил замысел Эдисона и Флеминга – между нитью накаливания (катодом) и пластиной (анодом) добавил третью нить. Но и кто-то из помощников Маккендлесса тоже внес лепту, предложил изогнуть третью нить зигзагом, который позднее назвали сеткой. Поскольку он «позаимствовал» большую часть устройства, сам де Форест не понимал, как работает аудион, и позднее выказал это непонимание в ходе судебных тяжб.

Аудион, как отмечалось выше, опирался на принцип вакуумной трубки, одного из самых важных изобретений человечества. Эта трубка позволяла усиливать и регулировать электрический ток почти до бесконечности: любой рычаг, соединенный с такой трубкой, способен изменять мощность двигателя в тысячу лошадиных сил. Что еще важнее, операция происходит мгновенно; стало быть, человеческое вмешательство в процесс больше не требовалось; вместо ручного управления переключателем трубка реагировала на малейшие колебания мощности, температуры, скорости, частоты, яркости и других параметров, которые могут быть переданы посредством электрического тока. Упомянутые автоматические процессы были впервые реализованы на практике в Манхэттенском проекте и в радиолокационных станциях управления зенитным огнем в годы Второй мировой войны, затем достигли унификации в массовом производстве; сегодня эти технологии используются практически везде – и в автомобилестроении, и при изготовлении домашней техники.

К началу Первой мировой войны технологические новинки перестали быть плодом озарений одиноких гениев; разработками занялись корпорации, достаточно крупные для того, чтобы выполнять дорогостоящие масштабные исследования. Имена «поздних» изобретателей известны историкам науки – Реджинальд Фессенден, Чарльз Штейнмец, Эдвин Армстронг, – но звучат они не так громко, как имена Эдисона, Белла и Маркони. Новому поколению предпринимателей от радиовещания следовало бы прислушаться к предупреждению Лоджа, ибо их тоже не миновали судебные иски. Армстронг, вероятно, величайший в мире радиоинженер, изобрел УКВ-передатчик и супергетеродинный приемник, используемый почти во всех современных телевизорах и радиоприемниках. Он покончил с собой, выбросился из окна собственной квартиры, в отчаянии от несовершенства патентного законодательства и преследований со стороны компании RCA, правопреемника компании Маркони. Оппортунисту де Форесту повезло больше: он умер своей смертью.

Тем не менее, упомянутые выше менее известные изобретатели начала двадцатого века значительно улучшили возможности вакуумных трубок, которые теперь без труда принимали слабые сигналы с дальних континентов. К тому же новые трубки в высокочастотных передатчиках позволяли успешно кодировать человеческий голос и музыку.

В канун Рождества 1906 года Реджинальд Фессенден провел успешную трансатлантическую радиопередачу со станции Брант-Рок, штат Массачусетс. Прозвучала начальная ария из оперы Генделя «Ксеркс», за арией последовало соло на скрипке, исполненное самим изобретателем, и чтение Библии. Слова и музыку слышали на расстоянии сотен миль от Брант-Рока. Первая публичная трансляция голоса оказалась доступной только радиолюбителям, чьи головы были стиснуты наушниками так, что кровь отливала от мозга, а спины горбились над приемниками, созданными из подручных средств. Оборудование на обоих концах – особенно приемники – все еще оставалось слишком дорогим и ненадежным для широкого использования.

Отсутствовал и еще один элемент, необходимый для распространения радио: коммерческое видение. Столь же насущный, как осознание коммерческого потенциала сегодня, в годы перед Первой мировой войной этот элемент требовал особого воображения, способного усмотреть в радиовещании потребительскую ценность предприятия, не говоря о возможных формах предъявления этой ценности. Ни одно из изобретений, о которых говорилось в этой книге, от письменности и далее, не возникало в рамках контекста массовых коммуникаций. Все они придумывались ради коммерческих, политических или военных выгод, а в некоторых случаях – просто из любопытства, интеллектуального или технологического. Гутенберг, в конце концов, напечатал всего 180 Библий, а создатели телеграфа рассчитывали в первую очередь на железную дорогу и финансовый сектор в качестве сфер применения своего детища.

Нигде это не проявилось столь ярко, как в радиовещании. Фарадей и Герц не вынашивали коммерческих планов, а Лодж спохватился с изрядным запозданием. Даже Маркони сосредоточился главным образом на применении радио в деятельности судостроительных компаний, страховщиков и флота. Еще в начале Первой мировой войны никто не представлял себе обычного потребителя с радиоприемником в руке. Озарение настигло одного из наиболее удивительных людей в истории американского бизнеса – Дэвида Сарнова.

Сарнов родился в 1891 году в белорусском городке Узляны в очень бедной семье. Когда мальчику исполнилось пять лет, его отец Абрам, больной туберкулезом, эмигрировал в Нью-Йорк. Остальные члены семьи присоединились к нему спустя четыре года; в отсутствие отца Дэвида опекал двоюродный дед со стороны матери, патриарх высокоученого религиозного семейства.

Каждый день юному Дэвиду приходилось запоминать на иврите две тысячи слов из Библии или столько же слов на арамейском из Талмуда. Если «норму» соблюсти не удавалось, мальчик отправлялся спать голодным. Суровое воспитание обеспечило Дэвиду отличные навыки концентрации внимания – а также внушило стойкое отвращение к любому религиозному обучению.

Девятилетний Дэвид ступил на американскую землю и едва ли не с первого же дня в США сделался главой семьи. Очень скоро он открыл несколько газетных киосков, в которых работали его братья. Когда Дэвиду исполнилось пятнадцать, отец окончательно слег, и мальчику пришлось искать более высокооплачиваемую работу.

К тому моменту Дэвид выучился писать и бегло говорить по-английски, помог ему Образовательный альянс, организация, занимавшаяся иммигрантами. Мальчик воображал себя новым Уильямом Рэндольфом Херстом или Джеймсом Гордоном Беннетом. В сентябре 1906 года он смело вошел в вестибюль дома на Геральд-сквер, который, как он думал, принадлежит газете Беннета, и сказал дежурному, что хочет работать на газету. Дежурный ответил: «Вы ошиблись. Это не «Геральд», а Коммерческая кабельная компания. Но нам нужен курьер. Как вы на это смотрите?»

Довольно скоро Дэвид, как и молодой Томас Эдисон, освоил азбуку Морзе. Спустя несколько месяцев, незадолго до смерти Сарнова-старшего, Коммерческая кабельная компания отказала Дэвиду в отпуске для празднования Рош-а-шана и Йом-Киппура; юноша возмутился – и был уволен. Но рука судьбы направила его в компанию Маркони.

На таких вот счастливых случайностях строится история. В компании Маркони Сарнов, более, чем любой другой человек до и после него, стал причастен к тому, как мир видит и слышит себя, что в немалой степени определило судьбы народов. Следующие десять лет Сарнов работал у Маркони, постепенно продвигаясь по службе. Компания поручала ему самые разнообразные задания – он ездил в арктические экспедиции за тюленями и дежурил на радиостанции на крыше небоскреба Уонамейкера, где поддерживал редкие сеансы связи с магазином в Филадельфии. Стеклянная будка на самом деле представляла собой пропагандистский трюк, который придумали Маркони и Уонамейкер, а работа Сарнова заключалась в демонстрации посетителям магии радио.

В ночь с 14 на 15 апреля 1912 года приятное времяпрепровождение вдруг завершилось: затонул «Титаник», и приемную Уонамейкера стали осаждать обезумевшие родственники, которым не терпелось услышать имена уцелевших с борта спасательного судна «Карпатия». По иронии судьбы, компания «Уайт стар лайн» предложила знаменитому Маркони бесплатный билет на «Титаник», но он отказался – выбрал «Лузитанию», потому что предпочитал их стенографа. (Через три года после гибели «Титаника» немецкая субмарина потопила «Лузитанию».)

Сенат США позже упрекал Маркони за медленную передачу информации той ночью (этой работой занимались Сарнов и другие служащие), но, как обычно, Маркони в итоге оказался весь в белом и на коне; более того, его называли «гением, изобретение которого спасло сотни жизней».

На следующий год Сарнов, ставший главным инспектором компании, и трое других инженеров компании Маркони посетили лаборатории Колумбийского университета, где Эдвин Армстронг показал им прототип своего на редкость чувствительного супергетеродинного приемника; в последующие месяцы Сарнов и его коллеги убедили себя в коммерческих перспективах этого устройства. Сам Маркони, который к тому времени вернулся в Англию, также изучил устройство Армстронга, но остался не слишком доволен. Массовое вещание казалось слишком туманным прожектом даже для столь дальновидного человека; к тому же его компания беспроводного телеграфа передавала сообщения индивидов, которые всемерно заботились о сохранении тайны переписки. Лишь Сарнов понял, что простота расшифровки радиосигналов – не недостаток, а достоинство, способное принести большую прибыль. В 1915 году он послал своему непосредственному начальнику Эдварду Нэлли знаменитый «Меморандум», в котором содержалось описание «радиомузыкального ящика»:

Предвидение Сарнова осуществилось не скоро, ибо в 1915 году ни американская компания Маркони, ни какая-либо другая коммерческая организация не обладали необходимыми средствами для создания радиовещательной сети и производства миллионов приемников, способных принять ее сигналы. В годы Первой мировой войны американский флот, нуждавшийся в огромных передатчиках Маркони, не только забрал все, но и выкупил патенты. В конце войны компания Маркони пожелала приобрести передовые передатчики «Дженерал электрик», но флот и Конгресс выразили протест, поскольку официально фирма Маркони числилась британской. К тому же по завершении войны флот нисколько не стремился вернуть приобретенное; в декабре 1918 года военно-морской министр Джозеф Дэниелс заявил Конгрессу: «Мое глубокое убеждение, как и убеждение каждого человека, с которым я беседовал в нашей стране и за рубежом, с теми, кто изучал этот вопрос, состоит в том, что радио необходима монополия». Дэниелсу не пришлось уточнять, кто станет владельцем этой монополии. (В 1920-х годах совместное использование радиочастот флотом и радиолюбителями привело к ряду далеко не безобидных шуток: представляясь адмиралами, шутники под выдуманными предлогами посылали корабли за тридевять земель на придуманные миссии.)

Однако к концу войны американцы страшно устали от правительственного контроля всего и вся, и потому в итоге был достигнут компромисс: подразделения «Дженерал электрик», производившие мощные передатчики, объединились с компанией Маркони и 17 октября 1919 года образовали новую компанию – «Американскую радиокорпорацию» (RCA). В качестве подачки флоту контр-адмирала Уильяма Балларда, начальника управления коммуникаций, ввели в правление RCA. Вдобавок правительство предоставило RCA и «Эй-ти энд ти» монополию соответственно на изготовление «супергетеродиновых» трубок и телефонных микрофонов. В 1926 году компания RCA, в сотрудничестве с «Дженерал электрик», «Вестингауз» и «Юнайтед фрут», сформировала «Национальную широковещательную компанию» (NBC).

Вскоре после этого, в 1920 году, появились первые национальные коммерческие радиостанции – KDKA в Питсбурге, WWJ в Детройте, – а стоимость надежных, производимых в коммерческих масштабах радиоприемников стала медленно снижаться. Как и предсказывал Дэвид Сарнов, радиоприемники превратились в очаровательных божков американских гостиных: в 1924 году было продано три миллиона приемников, в 1936-м – тридцать миллионов, к 1940 году – пятьдесят миллионов. К этому моменту простой радиоприемник стоил менее десяти долларов. Возросшее число радиоприемников стимулировало увеличение числа радиостанций: в 1935 году в стране насчитывалось 275 станций, а в 1941 году – 882; разумеется, большее количество станций провоцировало рост приобретения приемников.

В нашем пропитанном информацией веке трудно представить себе волнение людей, впервые «впустивших» в свой дом Джека Бенни, Фреда Аллена и Боба Хоупа, не говоря уже о таком событии, как боксерский поединок между Джо Луисом и Максом Шмелингом. К середине тридцатых годов средний американец на прослушивание радио тратил больше часов, чем на чтение газет, посещение кинотеатров, концертов и театров, вместе взятые. Социальные работники сообщали, что ради покупки приемника люди готовы были отказаться от кроватей и холодильников.

Цифры продаж вообще-то занижают степень популярности радио: ведь прослушивание программ было не только семейным событием, в нем принимали участие и соседи. К 1935 году мало кого из 127 миллионов американцев не удостоил приглашением послушать радио сосед, друг или член семьи.

Подобно Мартину Лютеру, интуитивно уловившему потенциал печатного станка, недооцененный церковниками, Франклин Рузвельт, в отличие от большинства своих идеологических противников, понимал силу убеждения радио. Намного раньше любого другого американского политика он осознал правоту вынесенных в эпиграф этой главы слов Арчибальда Маклиша о способности уха верить.

Перед выборами 1932 года Рузвельт столкнулся с коммуникационной проблемой: его идеологические противники контролировали практически все газеты страны. Херст, номинально считавшийся демократом, оппонировал буквально всем политическим шагам Рузвельта; еще более серьезную угрозу «новому курсу» представлял крайне консервативный издатель «Чикаго трибьюн» Роберт Маккормик. Радио не просто обеспечивало Рузвельту выход на широкую аудиторию; в тот невинный век президент США мог привлечь аудиторию Джеком Бенни, Хоупом, боксерским поединком между Луисом и Шмелингом или бейсбольным матчем «Нью-Йорк янкиз».

В умелых руках радио обладает огромной побудительной силой, и особенно это верно для первых десятилетий радиовещания, когда радио являлось социальной средой. Первые два президента эпохи радио – увы! – вещали, но не вдохновляли. Гнусавый голос Калвина Кулиджа отпугивал аудиторию. Герберт Гувер с появлением нового средства связи, казалось, должен был получить преимущество, поскольку имел инженерное образование. Будучи министром торговли во времена правления Кулиджа, он разработал систему выделения частот, председательствовал на международной радиоконференции 1927 года, готовил документы, регулировавшие международный радиотрафик, и сыграл ключевую роль в учреждении Федеральной радиокомиссии, предшественницы Федеральной комиссии по коммуникациям. К сожалению, лишенная эмоций речь Гувера вгоняла слушателей в сон; хуже того, он не чувствовал аудиторию и не знал, когда пора остановиться. На выборах 1932 года он выступил с речью, длившейся ровно час и завершившейся прямо перед началом чрезвычайно популярного водевиль-шоу Эда Уинна. Эта речь Гувера стала полным провалом. По свидетельству газеты «Нейшн»:

Даже американцы способны взбунтоваться, если все зайдет слишком далеко. В половине девятого вечера жители Соединенных Штатов уважительно, хотя и не без сомнения, включили радио, чтобы послушать речь мистера Гувера в Айове. В половине десятого слушатели, привыкшие к вмешательству вездесущего диктора, ожидали заключительных слов президента… Но мистер Гувер едва приступил ко второму пункту своей программы, состоявшей из двенадцати пунктов. Население заерзало в креслах; жены смотрели на мужей; дети, которым по вторникам позволяли не спать до десяти, с тревогой смотрели на часы; двадцать тысяч голосов переметнулись к Франклину Рузвельту. В девять сорок пять мистер Гувер перешел к четвертому пункту; пять миллионов американцев заглянули в радиопрограмму и обнаружили, что начало передачи Эда Уинна не изменилось и отменять шоу никто не собирается. Два миллиона слушателей выключили приемники и отправили плачущих детей спать. Мистер Гувер столь быстро терял голоса, что сосчитать их было невозможно… Чего этим демаршем добивалась NBC? Десять миллионов мужей и жен легли спать, вознамерившись устроить бунт. Желающих голосовать за Гувера не осталось.

По контрасту, голос Рузвельта, его манера говорить, темперамент были буквально созданы для радио. Он не нуждался в технических познаниях Гувера, ибо обладал уникальным чутьем, которое позволило ему оценить политический потенциал массмедиа. Нормальный разговор происходит со скоростью трехсот слов в минуту. На протяжении истории опытные ораторы замедляли речь до 150 слов, и так поступало большинство радиодикторов. Рузвельт редко превышал скорость в 130 слов, и чем важнее был предмет выступления, тем медленнее президент говорил; в обращении к нации в сентябре 1939 года в связи с началом Второй мировой войны он произносил 98 слов в минуту, а после Перл-Харбора – и вовсе 88. Сегодняшним слушателям голос Рузвельта кажется отстраненным и аристократичным, как и голоса большинства радиодикторов и киноактеров того времени, но в тридцатых годах интонации Рузвельта казались приземленными, даже слегка нарочито «народными». Радиоинженеры его любили; тембр и модуляции его голоса редко требовали дополнительной настройки приборов.

Рузвельт тщательно готовил свои выступления, и, хотя обращался к лучшим словесным стилистам знаменитого «мозгового треста», тексты выступлений он писал сам и много часов их редактировал. Лексикон у него был не беднее, чем у любого выпускника Гарварда, однако он сознательно сокращал его и использовал самые распространенные слова. Обычно Рузвельт выступал в воскресенье, в 10 вечера, когда публика была «расслаблена и благодушно настроена».

Принстонский психолог Хэдли Кэнтрил отмечал, что в сознании масс радио вызвало нечто вроде землетрясения, и те, кто понимал значение радиовещания, подобно Рузвельту, получали в свое распоряжение огромную власть. В начале 1930-х годов Кэнтрил наблюдал за уникальным «природным экспериментом», непреднамеренно поставленным в Бостоне, где популярный евангелист выступал с проповедью. Арендованный зал не вместил всех пришедших, и «избыток» публики рассадили в таком же зале этажом ниже; там люди слушали проповедника по громкоговорителю.

Аудитория верхнего этажа орошала зал слезами, оглушала помещение криками и смехом, совала деньги в ящики для пожертвований, в то время как люди, слушавшие проповедника по радио, нетерпеливо ерзали на стульях и пожертвовали всего несколько медных монет. Кэнтрил зафиксировал тот факт, что динамика персонального присутствия на проповеди сильно отличается в положительную сторону от «радиоприсутствия» в зале этажом ниже. Коротко говоря, радио поставило с ног на голову старинное, как мир, ораторское искусство, которому теперь недоставало визуального контакта. Привлекательному и бойкому оратору радио вредит, зато очень помогает человеку со спокойным, невыразительным голосом, при условии, что тот говорит коротко, ибо запинки и перелистывание бумаг не делают никого мудрее. В итоге, на каждого Рузвельта находился Герберт Гувер, павший жертвой новой технологии.

Кэнтрил отмечал, что радиообращения президента редко превышали по длительности двадцать минут; хотя особо умелый оратор способен удерживать внимание аудитории до нескольких часов, но когда из громкоговорителя слышится бестелесный голос, внимание слушателей, лишенных визуального контакта, попросту рассеивается. Психолога изумляла способность сенатора США, губернатора Луизианы Хью Лонга привлекать тысячи радиослушателей, которые приглашали к радиоприемникам своих друзей и соседей, чтобы послушать этого популиста. Кстати, антисемит и католический священник Чарльз Кофлин тоже мог увлекать аудиторию простыми решениями сложных проблем. Кэнтрил сухо замечал: «Для демагога важен не здравый аргумент, а убедительно поданный факт». Это суждение было верным тогда и остается таковым поныне.

Рузвельт интуитивно понимал и преимущества централизованного радиовещания. С помощью недавно учрежденной Федеральной комиссии по коммуникациям он провел кампанию, строго разграничившую владение газетами и радиостанциями. Это во многом служило интересам общества в целом, «размывая» контроль над медиа; кроме того, Рузвельт тем самым «отстранил» от радиоволн своих политических врагов наподобие Маккормика и Херста (а последний как раз начал использовать свое богатство для создания радиоимперии).

Вдобавок Рузвельт заключил негласную сделку с лидерами зарождающейся индустрии радиовещания, которые наверняка испытывали опасения из-за неблагоприятной экономической обстановки и из-за перехода радио на другом побережье Атлантики в руки государства: «Я не трону ваши станции до тех пор, пока вы будете предоставлять мне слово и не подпускать к эфиру моих оппонентов». Президент позволил радиорепортерам участвовать в пресс-конференциях, в обмен на это радиосети обеспечили Рузвельту приоритет в трансляциях в любое время суток. Президент особенно благоволил популярным комментаторам, таким как Дороти Томпсон и неприятный, резкий Уолтер Уинчелл. В результате Рузвельт удостаивался от них благоприятных отзывов о себе и о своей политике.

Наконец радио дало Рузвельту еще одно преимущество: как сугубо словесное медиа, оно успешно маскировало его инвалидность. В качестве инаугурационного презента в 1933 году NBC подарила президенту микрофонную стойку со специальными держателями и опорами для ног.

Фактически с момента вступления в должность – 4 марта 1933 года – Рузвельт повелевал радиоволнами. 9 марта, в разгар жуткого банковского кризиса, президент объявил банковские каникулы, а через три дня обратился к нации и своим выступлением значительно укрепил веру народа в предложенные меры спасения экономики. Журналист и актер Уилл Роджерс обмолвился – мол, Рузвельт настолько хорошо разъяснил тонкости банковского дела, что «в нем разобрались даже банкиры».

За двенадцать лет президентства, пока радио окончательно обустраивалось в американском обществе, Рузвельт изрядно отточил свое мастерство. В 1941 году привычный «разговор у камина» слушали три четверти американцев. Под радиочары Рузвельта подпало целое поколение, в том числе и молодой Джимми Картер. Как пишет биограф Картера, Джеймс Вутен:

Магия голоса подвела Рузвельта единственный раз, когда президент предпринял злосчастную попытку «образумить» Верховный суд. Раздраженный тем, что суд отказывается одобрить законодательство «Нового курса», Рузвельт предложил назначать дополнительного судью «в придачу» к каждому члену Верховного суда, достигшему семидесятилетнего возраста и занимающему пост более десяти лет.

Попытка провалилась, хотя успех был близок. Итоги опросов демонстрировали, что разноголосица мнений возникала после каждой «беседы у камина». Так, после выступления президента 9 марта 1937 года 48 процентов отнеслись к предложению Рузвельта положительно, чего как раз хватало для одобрения президентского проекта.

Рузвельту не удалось закрепить этот успех новыми радиообращениями, и в последующие недели данные опросов общественного мнения показали тенденцию к ослаблению поддержки президента. Также отмечалось, что Чарльз Эванс Хьюз, ставший главным судьей, популярный и уважаемый человек, не одобряет карикатурное изображение Рузвельтом пожилых судей как дряхлых стариков. (Хьюз закулисно боролся против президентской инициативы в отношении Верховного суда, однако прилагал усилия к закреплению в конституции многих положений «Нового курса».) К 1937 году политическая оппозиция научилась пользоваться радиовещанием, особенно преуспели сенаторы Бертон Уиллер, Кеннет Берк и Роял Коупленд, которые регулярно выступали по радио в защиту суда. Сильнее всего поразила публику речь Берка, который сказал, что если президент победит, «конституционную демократию ожидает рандеву со смертью». Пусть осуществить реформу суда Рузвельту не удалось, однако он все же добился некоторого успеха – самой длительностью пребывания в должности – и за двенадцать лет президентства назначил восемь членов Верховного суда.

Если забыть об этой неудаче, не будет преувеличением сказать, что своими беспрецедентными четырьмя электоральными победами Рузвельт во многом обязан умению управлять медиа, да и это умение мы вправе сопоставить с гипнотическим влиянием. К несчастью для Джимми Картера, очарованного Рузвельтом, ничто из этой магии ему не передалось. Рональд Рейган начинал свою карьеру при Рузвельте в качестве диктора спортивных новостей. Возможно, он чему-то научился у мастера и использовал этот опыт в дебатах 1980 года, победив Картера в президентской гонке.

Франклин Рузвельт, молодой Джимми Картер и Рональд Рейган не единственные среди американцев осознавали грандиозный манипуляторский потенциал радиовещания. В 1938 году Орсон Уэллс, анфан террибль американской сцены, нечаянно продемонстрировал потрясающее могущество нового средства коммуникации, позволяющее не только искажать объективную реальность, но и создавать новую.

Уэллс вовсе не пытался сознательно спровоцировать панику. «Война миров» Герберта Уэллса, роман конца девятнадцатого столетия, рассказывавший о вторжении пришельцев, показался отличным источником для инсценировки; последнюю Орсон воскресным вечером в канун хеллоуина решил разыграть на радио силами труппы «Меркьюри тиэтр». Беда в том, что Орсон Уэллс слегка модернизировал сценарий. Талантливый сценарист Говард Кох перенес действие романа из Лондона в штат Нью-Джерси, в городок Гроверз-Милл, расположенный между Нью-Йорком и Филадельфией. По сценарию Коха, большая часть северо-востока США подверглась уничтожению. Несмотря на это, соратник Орсона Уэллса, актер Джон Хаусман (зрителям он запомнился по роли сурового профессора юридического факультета Гарварда в сериале «Бумажная погоня») опасался, что викторианский роман вгонит аудиторию в сон.

Этого не случилось. Первые слова диктора сообщали, что «Меркьюри тиэтр» представляет роман Герберта Уэллса; за этими словами последовал псевдоисторический пролог на несколько минут, который никого не напугал. Вслед за прологом зазвучала оркестровая музыка, внезапно прерванная сообщением: «Дамы и господа, мы прерываем нашу программу танцевальной музыки, чтобы прочитать специальный бюллетень «Интернешнл ньюс».

Под аккомпанемент танцевальной музыки слушателям сообщили о странных взрывах на Марсе и о падении в Гроверз-Милл блестящего металлического цилиндра. Спустя несколько минут диктор заявил, что из цилиндра выбрались отвратительные существа, они собирают огромные движущиеся машины, испускающие смертоносные лучи и ядовитый газ. Марсиане, по тексту, разгромили американскую армию и авиацию, захватили Нью-Йорк и уничтожают всех людей поблизости от себя.

Стремление Уэллса «обряжать» старые тексты в современные одежды усиливала достоверность его произведений. Когда он ставил «Макбета», то нарядил своих актеров в фашистскую форму тридцатых годов. В радиопостановке «Война миров» голос несчастного командира ополчения Нью-Джерси подозрительно напоминал голос генерала Дугласа Макартура; красноречивый министр внутренних дел был почти неотличим по голосу от Франклина Рузвельта, а актера, читавшего от автора, попросили копировать голос диктора, сообщавшего ранее о крушении дирижабля «Гинденбург» и о Мюнхенском кризисе. Вместе взятые, эти факторы обернулись подобием апокалипсиса.

В тот воскресный вечер десятки тысяч американцев покинули свои дома и в панике устремились на шоссе; в полицейских отделениях не умолкали телефоны, люди доставали с чердаков противогазы времен Первой мировой войны; некоторые даже уверяли, что различают на горизонте пламя над Нью-Йорком, а многие твердили, будто видели марсианские боевые машины и летающие цилиндры.

Не прошло и десяти минут, как почти всем радиостанциям, передающим постановку, стало ясно – вспыхнула паника. Большинство радиостанций прервали спектакль официальными заявлениями об отсутствии реальной угрозы. Уильям Пейли, руководитель сети CBS, в халате и шлепанцах явился в студию «Меркьюри тиэтр» разобраться в случившемся.

Скоро и сам Уэллс понял, что натворил, но отказался прерывать постановку срочным извинением. Он будто бы сказал кому-то из сотрудников: «Как прервать? Они испугались? Чудесно, они и должны были испугаться. Дайте мне закончить!» Позже он, ничуть не стыдясь, защищал свои действия, которые подтвердили, по его мнению, неразумность публики, доверяющей радиовещанию.

Спустя несколько лет профессор Кэнтрил проанализировал это событие. Он пришел к выводу, что те слушатели, которые приняли постановку за действительность, пропустили большую часть, особенно начало; выяснилось также, что этих людей отличают пониженный социально-экономический статус и образовательный уровень; кроме того, на обман повелись в основном жители южных штатов. Любопытно, что те, кто слушал радио вместе с друзьями, не стали проверять достоверность истории, переключаясь на другие станции; Кэнтрил охарактеризовал это явление как следствие социальной сдержанности.

Во многих отношениях «Война миров» обернулась идеальным медиаштормом: отлично исполненная сногсшибательная новость резко контрастировала с мирной ежевечерней «беседой у камина» во времена серьезной обеспокоенности страны собственной безопасностью. Эффект усилила убедительность, свойственная природе радио, контролируемого небольшим количеством владельцев. Трудно представить себе, чтобы телевидение сподобилось так соединить вербальную и визуальную информацию, создав столь убедительный блеф, особенно сейчас, при наличии разветвленной кабельной сети и Интернета с тысячами одновременно вещающих каналов.

Передача причинила бы еще больше вреда, если бы в это время основная часть радиослушателей не слушала популярнейшее шоу Чарли Маккарти, названное в честь звезды этого шоу, куклы чревовещателя Эдгара Бергена. Один литературный критик сделал вывод, в корне отличный от анализа Кэнтрила, – он написал Уэллсу: «Это лишь доказывает, что умные люди слушали чучело, а все чучела слушали вас».

Анализ Кэнтрила обнажает источник гипнотической силы радио:

Люди – социальные создания, они постоянно питаются эмоциями тех, кто их окружает; чем больше группа, тем интенсивнее чувства. Тот, кто когда-либо посещал профессиональные спортивные мероприятия, либо массовые политические дебаты или даже лекции на интересную для многих тему, может это подтвердить. Главным фактором является одновременность действия. Пусть радио не собирает толпы людей, оно впервые сделало возможным такое собирание виртуальных миллионов душ, и Франклин Рузвельт этим успешно воспользовался.

Обращая взор в будущее и через океан, Кэнтрил беспокоился:

Опасения Кэнтрила оказались до ужаса пророческими, ибо в странах, которым недоставало институциональных сдержек и противовесов, заложенных в конституции США, радио успешно укрепляло тоталитарные режимы вплоть до конца двадцатого столетия.

Пауль Йозеф Геббельс родился в 1897 году в бедной католической немецкой семье. Католическая церковь рано признала талант мальчика. На военную службу его не взяли из-за искалеченной полиомиелитом ноги, а потому Геббельс выбрал другую стезю, и в 1921 году он защитил докторскую степень по литературе в Гейдельбергском университете. Его блестящие способности, физическая ущербность, маленький рост и смуглая кожа вряд ли соответствовали нацистскому арийскому идеалу, господствовавшему в стране, но сформировали язвительную, саркастическую личность, которая умело манипулировала умами людей. Имперский руководитель печати Макс Аманн называл его «Мефистофелем». Гитлер рано признал его уникальный талант и в 1926 году назначил Геббельса лидером берлинского отделения социалистической партии.

Берлин сделался для Геббельса пропагандистской лабораторией. В 1920-х годах, после пивного путча, нацисты представляли собой весьма разношерстную компанию, и Геббельс старался любыми средствами привлечь внимание к партии – чаще всего затевал публичные перебранки с коммунистами и социалистами. В Берлине Геббельс стал известен как оратор и научился увлекать толпу, которую так презирал.

Постепенно он усвоил, что голос убеждает лучше пера. Анализируя, в чем ошибался ранее, Геббельс изучил историю великих мастеров убеждения – Христа, Будды, Заратустры, Робеспьера, Дантона, Муссолини и, конечно же, Ленина:

Что лучше радио обеспечит контакт с тысячами или даже миллионами людей? Еще до того, как нацисты в январе 1933 года захватили власть, правительство Веймарской республики передало все радиостанции страны под контроль полупубличных национальных и региональных комитетов. В марте того же года Гитлер назначил Геббельса главой нового министерства пропаганды. Через пять месяцев новый министр объявил: «Тем, чем была пресса в девятнадцатом веке, радиовещание станет в веке двадцатом».

К тому времени как нацисты захватили власть, в Германии уже действовала отличная радиосеть, однако приемники были еще не по карману простому человеку. Геббельс исправил это упущение с помощью Volksempfanger — «народного радиоприемника», который работал только на дальних и средних радиоволнах и не мог принимать иностранное радиовещание. Первые приемники продавали за семьдесят шесть марок (около двадцати долларов), что составляло половину стоимости самых дешевых предыдущих моделей. Последующие версии приемника обходились покупателям вдвое дешевле.

Ничто не оставлялось на волю случая. Радиовещание министерства пропаганды опиралось на сеть «беспроводных надзирателей», задачей которых было привлечение внимания народа к радио. На улицах работали репродукторы, никто не имел права покинуть рабочее место, не выслушав, что говорит фюрер или Геббельс. Правительство распорядилось, чтобы на панелях всех радиоприемников было наклеено предупреждение: «Товарищи по расе! Вы немцы! Ваш долг не слушать иностранные станции. Тот, кто это делает, будет сурово наказан». Так и было: за разовое прослушивание могли присудить несколько лет каторжного труда. Даже не требовалось ловить нарушителей на «горячем» – если в ходе обыска обнаруживалось, что верньер приемника установлен на частоте иностранной радиостанции, жизнь человека шла под откос. Еще суровее нацисты поступали с теми, кто пересказывал содержание услышанного от «врагов»:

Специальный Нюрнбергский суд [не путать со знаменитым послевоенным судом над нацистскими лидерами] приговорил к смертной казни за два серьезных радиопреступления предателя из Нюрнберга Иоганна Вильда… Он повел себя как враг государства и народа, постоянно слушая враждебные радиопередачи из-за рубежа. Не довольствуясь этим, он сочинял оскорбительные тирады, источником которых становились передачи вражеских радиостанций. В этих тирадах он раскрывал свое предательство, вульгарно оскорбляя фюрера.

Преследование Вильда – далеко не единичный случай; редакторы Би-би-си охотно шутили над коллегами, выводя на копиях сценариев: «Рискнете ли вы своей жизнью, слушая это?»

В тридцатых годах Сесар Зэрхингер был членом легендарной новостной команды CBS – «Мальчиков Мэроу». Незадолго до того, как на посту главного европейского корреспондента его заменил сам Эдвард Мэроу, Зэрхингер опубликовал в журнале «Форин афферс» очерк, содержавший подробное описание хорошо смазанной нацистской радиомашины:

В 1937 году Зэрхингер освещал майский праздник в Берлине. На протяжении нескольких часов до кульминации праздника – речи Гитлера – радиоэфир заполняло истерическое восхваление каждого марширующего по площади воинского подразделения, сопровождавшееся оглушительными приветствиями и бравурной музыкой. За автомобилем Гитлера, ехавшим по городу, следовал грузовик с диктором. Диктор по радио сообщал о продвижении фюрера. Наконец Гитлер вышел из автомобиля, приблизился к трибуне, и вся Германия услышала, как толпа, придя в неистовство, закричала: «Der Mai ist gekommen, Heil Hitler!»

В отличие от Рузвельта, чья манера говорить отличалась мягкостью и размеренностью и призвана была внушать спокойствие, визгливые речи Гитлера раздували гнев страны, оскорбленной «ударом в спину». Немцы проникались идеей, что раз в последние недели войны Германия одерживала победу, своим поражением страна обязана пятой колонне – коммунистам и евреям. Речи фюрера почти ритмически прерывались скандированиями толпы, а мощность этого скандирования по радио тщательно модулировали техники. Зэрхингер писал, что, в отличие от американского президента, ни Гитлер, ни Муссолини никогда не выступали перед микрофоном в офисе или в тихой студии.

Когда выступал Гитлер, всякий человек, будь то немец или иностранец, останавливался и слушал, хотел он того или нет. Снова слово Зэрхингеру:

Не стоит и говорить, что несогласных нет; использование радио и прочих вокальных средств выражения допустимо лишь для тех, кто служит государству и одновременно им владеет.

Впрочем, Гитлер и Геббельс могли действовать тоньше, если это отвечало их целям. Позволив относительную свободу важному интернациональному рупору режима – газете «Франкфуртер цайтунг», они не подвергали цензуре радио и прессу, где появлялись репортажи иностранных корреспондентов о Германии, – разительный контраст с британским подходом. Американские журналисты обратили на это внимание и сошлись во мнении, что о текущих событиях проще узнать в Берлине, а не в Лондоне. В ходе Олимпийских игр 1936 года (место проведения было выбрано Олимпийским комитетом задолго до того, как к власти пришли нацисты) неприкрытый антисемитизм прессы и радио заметно утратил накал.

Свой очерк Зэрхингер закончил рассказом о том, как нацисты препятствуют населению слушать влиятельную французскую радиостанцию, вещавшую из Страсбурга. Они не только объявили незаконным прием иностранных радиостанций, но и использовали глушилки. Зэрхингер мрачно резюмировал: «Только неисправимый оптимист будет отрицать, что приведенные примеры лихорадочного расширения сети радиовещания свидетельствуют о подготовке к войне».

Геббельс и Гитлер не меньше Рузвельта понимали грандиозную централизующую силу радио и пользовались этой силой ради достижения своих неблаговидных целей – на всем протяжении пути к катастрофе. Спустя пятьдесят лет на другом континенте история трагически повторилась.

После 1960 года многочисленные факторы смягчили «тоталитарный потенциал» радио: этому способствовали снижение цен и нарастающая доступность телефонов, факсов, персональных пишущих машинок и множительных устройств; миниатюризация дешевых длинноволновых радиоприемников, способных принимать иностранные станции, а также растущее значение телевидения. Но в одной части света – в Африке – эти факторы по большей части отсутствовали. В конце двадцатого века данное обстоятельство позволило контролируемой из центра радиостанции распространить небывалый в истории геноцид.

В конце девятнадцатого столетия объединившаяся Германия, в попытке угнаться за Англией и Францией, нацелилась на Восточную Африку, включая крошечную колонию Руанда, в которой проживали в основном племена хуту и малочисленные племена тутси.

В ходе Первой мировой войны бельгийцы потеснили немцев на Черном континенте. Обе колониальные державы придерживались так называемой «хамитской гипотезы», выдвинутой британцем Джоном Хеннингом Спиком. Эта псевдонаучная расовая теория постулировала, что племена с более светлой кожей и европейскими чертами лица, такие как тутси, являются высшей расой по сравнению с негроидными племенами, такими как хуту. (Хам, сын Ноя, якобы мигрировал на юг, в Африку; европейцы, американцы и арабы часто приводили это библейское проклятие в качестве оправдания работорговли).

До 1950-х годов хуту и тутси мирно уживались друг с другом, и в результате смешанных браков часто возникали затруднения при попытках определить, кто из них принадлежит к какой группе. Это не помешало бельгийцам выпустить удостоверения личности, которые определяли, к какому народу относится тот или иной руандиец. В результате лучшую работу получали тутси, которым говорили: «Секите хуту, или мы высечем вас». Впервые в истории Руанды тутси начали притеснять хуту, и началось межэтническое насилие. На пути к независимости, полученной в 1962 году, в стране случились массовые беспорядки. В период между 1959 и 1967 годом хуту убили двадцать тысяч тутси, а сотни тысяч тутси бежали из страны.

Тяжелая экономическая ситуация порождает, как правило, политические и расовые конфликты; так было и в Германии в тридцатые годы двадцатого века. После 1967 года жизнь в Руанде на время успокоилась, но в конце 1980-х годов экспортные цены на кофе и чай упали, и трудности в экономике «разогрели» слабо побулькивавший этнический «бульон». С течением времени хуту вернули себе власть, в 1990 году тутси воспротивились притеснениям, что привело к гражданской войне: появился возглавляемый тутси Руандийский патриотический фронт (РПФ), состоявший главным образом из детей тех, кто в начале 1960-х годов бежал из страны. Фронт выступил против покровительствовавшего хуту национального правительства Жювеналя Хабиариманы. Похожие события происходили в соседнем государстве – Бурунди: в октябре 1993 года офицеры тутси убили первого демократически избранного президента страны Мельхиора Ндадайе, хуту по национальности. Это убийство вызвало тревогу руандийских хуту: они испугались, что соотечественники-тутси примутся теперь за них.

Шестого апреля 1994 года президент Руанды Хабиаримана, новый лидер Бурунди Сиприен Нтарьямира и несколько человек из кабинета министров последнего возвращались домой из региональной поездки на бизнес-джете «Фэлкон-50». По словам очевидцев, две ракеты поразили самолет на подлете к аэропорту Кигали; самолет рухнул на президентский дворец, все на борту погибли.

Нападение – подстроенное, возможно, экстремистами-хуту – положило начало геноциду. В первой фазе гражданской войны, в 1990-х годах, в стычках погибло несколько тысяч тутси, а за четыре месяца после авиакатастрофы около восьмисот тысяч руандийцев, в основном тутси, а также «пособников» хуту, пали жертвой одного из самых страшных побоищ в истории. Поначалу мир смотрел на происходящее как на типичные спазматические вспышки племенных африканских конфликтов, однако все было значительно хуже: эту войну хуту планировали на протяжении нескольких лет. Полноценная война началась буквально через несколько минут после авиакатастрофы.

Геноцидом в Руанде управляли два СМИ. Первый из них – «Кангура», воинственная газета журналиста Хассана Нгезе, уже за несколько лет до 1994 года постепенно раздувала костер ненависти. Название газеты в вольном переводе означает «Новости хуту». Хуту провозгласили новые «десять заповедей», среди прочего – об обольстительной опасности женщин тутси, о нечестности и предательстве мужчин тутси, о том, что страной тайно управляют тутси и что против них следует принять меры. Наиболее часто цитируется восьмая заповедь: «Хуту должны перестать жалеть тутси».

Инициировало бойню после смерти президента Хабиаримана и управляло ею полуофициальное «Свободное радио и телевидение тысячи холмов» (Radio-Television Libre des Milles Collines, RTLM). RTLM была основана как частная корпорация с дешевыми акциями, доступными «каждому хуту»; программы корпорации, в отличие от тяжеловесных государственных программ «Радио Руанды», содержали веселую музыку, шутки, выступления диджеев, ведущие брали интервью у простых граждан. Радиостанция быстро завоевала популярность слушателей, переманила персонал государственного вещания и его фонды финансирования.

Главной целью RTLM, почти как у «Кангуры», было разжигание ненависти к тутси. Добивались они своего разными способами: представляли тутси вороватыми, похотливыми и хищными «тараканами», призывали убивать их – по одному и массово. Часто повторялся риторический вопрос: «Могилы наполнены лишь наполовину. Кто поможет нам их наполнить?»

Радио RTLM обеспечивало и сугубо практическую помощь: часовые-хуту на блокпостах высматривали по «наводке» радиостанции на дорогах конкретный автотранспорт тутси, которые прятались в горах. После уничтожения цели диктор поздравлял исполнителей. Радиостанция предупреждала хуту, когда рядом оказывались иностранные наблюдатели, и просила временно воздерживаться от насилия. Самый популярный диктор, Кантано Хабимано, постоянно рассуждал о том, что тутси любят молоко, богатство и женщин хуту; упоминание Хабимано того или иного имени тутси равнялось смертному приговору. По словам генерал-майора Ромео Дэллейра, канадского командующего войсками миротворческого контингента ООН, «образ убийцы с мачете в одной руке и с радиоприемником в другой не отпускает».

Внешний мир почти ничего не сделал для прекращения геноцида, а закончилось это безумие, по крайней мере, в самой Руанде, только когда отряды Руандийского патриотического фронта, возмущенные убийствами своих товарищей-тутси, в июле 1994 года вторглись на последнюю позицию хуту возле столицы Кигали. Хотя на тот момент геноцид на территории Руанды был по большей части остановлен, в лагерях беженцев в восточном Заире хуту продолжали убивать тутси с согласия правительства президента Мобуту. Только когда в 1996 году Заир начал изгонять тутси из страны, новый президент Руанды Поль Кагаме решил, что с тутси достаточно, и при помощи заирского мятежника Леона Кабилы руандийская армия вторглась в восточный Заир, разгромила лагеря хуту и вернула оставшихся тутси домой.

Почему мир остался в стороне? Во-первых, он не отслеживал передачи радио RTLM и слабо представлял силу речей, разжигавших ненависть в стране. Одним из немногих западных людей, бивших в набат, был генерал Дэллейр – он неоднократно, хотя и без успеха, просил разрешения прекратить работу RTLM. Спустя несколько лет генерал писал: «Чтобы предотвратить такие трагедии в будущем, нужно в зонах гражданских войн осуществлять международный контроль над радиовещанием».

После 6 апреля 1994 года трагедию усугубил выезд из Руанды почти всех уроженцев Запада. Память о гибели восемнадцати американских солдат в Сомали в инциденте со сбитым «Черным ястребом» и ужасная расправа над мертвыми телами до сих пор свежи в умах американцев. В январе 1994 года, за три месяца до авиакатастрофы, спровоцировавшей геноцид, информатор руандийского правительства рассказал генералу Дэллейру о стратегии хуту: они спровоцируют убийство нескольких бельгийских миротворцев ООН, что позволит выдворить миротворческие силы из страны. Благодаря информатору миротворцы обнаружили несколько тайников оружия, принадлежавших хуту.

За три месяца до фатальной катастрофы президентского самолета, в знаменитом «факсе о геноциде», отправленном 11 января 1994 года в Нью-Йорк, генерал Дэллейр сообщил о заговоре и попросил разрешения уничтожить тайники оружия. Кофи Аннан, генеральный секретарь ООН, не только отказал генералу Дэллейру, но и велел открыть имя информатора правительству хуту (три года спустя Аннан совершил еще более постыдный поступок: приказал генералу Дэллейру не давать свидетельские показания перед бельгийским сенатом, расследовавшим роль ООН в авиакатастрофе).

События разворачивались согласно плану хуту. После того как они подбили самолет, хуту сфабриковали историю, согласно которой сделать это приказали бельгийцы, и под данным предлогом казнили десять бельгийских солдат. Остальные бельгийцы, а вместе с ними большинство миротворцев генерала Дэллейра и почти все иностранное население Руанды покинули страну. ООН приказала генералу Дэллейру не защищать тутси, но гарантировать безопасную эвакуацию иностранцев.

Судьбу тутси решило фактическое отсутствие в стране западных наблюдателей. На момент катастрофы лишь несколько журналистов – главным образом, фрилансеры – вели репортажи из Руанды. Впоследствии многочисленные корреспонденты сопровождали отряды вошедшего в страну Руандийского патриотического фронта (РПФ), но связь с РПФ мешала непосредственно лицезреть преступления. Один репортер действовал независимо: это англичанин Ник Хьюз, у которого были при себе две маленькие видеокамеры. 11 апреля 1994 года он забрался на крышу французской школы в Кигали и незаметно от солдат хуту, стоявших внизу, снял, как те хладнокровно, почти буднично, убивают несколько пленных – мужчин и женщин. Это лишь один из нескольких видеорепортажей, свидетельствовавших о геноциде в Руанде.

Хотя репортаж Хьюза и другие свидетельства преступлений просочились в западную прессу довольно быстро, западные СМИ уверяли, что это не более чем случайная вспышка африканской племенной жестокости. На тот момент имелись более важные новости: геноцид начался незадолго до дела О. Дж. Симпсона. Даже Тоне Хардинг, дисквалифицированной олимпийской фигуристке, телевидение уделило больше времени, нежели событиям в Руанде.

Хьюз описал значение своего репортажа красноречиво и остро:

Приписать склонность к геноциду хуту или, если уж на то пошло, немцам, сербам или красным кхмерам было бы слишком просто. Печально, но в подобных обстоятельствах геноцид могут устроить почти все народы, расы или этнические группы; одним из самых кровожадных дикторов RTLM был бельгиец Жорж Руджу.

Ханна Арендт первая привлекла внимание к «банальности зла» в своем знаменитом репортаже «Эйхман в Иерусалиме». В книге «Освенцим: новая история» Лоуренс Рис детально описал, как структурированное институциональное окружение может изменить сознание людей: они станут воспринимать индустриализацию смерти как нечто обычное и даже похвальное, нечто наподобие производства компьютерных чипов или тренировки в фитнес-зале. Рис обнаружил, что сотрудники лагерей смерти, будь то мужчины или женщины, считали себя хорошими людьми, делающими важное дело. В 1960-х и 1970-х годах психологи Стэнли Милгрэм и Филипп Зимбардо подтвердили эту концепцию серией экспериментов, в которых испытуемые с поразительной легкостью совершали жестокие, а иногда и фатальные поступки по отношению к невинным жертвам. Или, как просто сказал человек, переживший холокост, Примо Леви: «Это случилось, значит, произойдет снова, и может произойти где угодно».

В середине 1990-х годов в развитых странах быстро распространились современные коммуникационные технологии, такие как факсы, мобильные телефоны и персональные видеокамеры. Не так обстояло дело в Африке: в 1994–1996 годах видеокамеры в Руанде и Заире встречались редко, и, как заметил Ник Хьюз, геноцид можно было остановить, если то, что происходило, снимали бы на камеру. Большим несчастьем для Руанды оказалось то, что геноцид девяностых происходил в обстановке шестидесятых с их неразвитыми технологиями.

Трагично, что и фашисты, и хуту отлично понимали деспотический и убийственный потенциал радио. С другой стороны, за железным занавесом Советский Союз столь извращенно использовал возможности радио и телевидения, что это способствовало его развалу.