Глава девятая
Аргус

Если вы сомневаетесь в том, что Интернет фундаментально изменил баланс сил между властью и обществом, спросите Трента Лотта, экс-лидера республиканского большинства в Сенате Соединенных Штатов. В четверг, 5 декабря 2002 года, по случаю столетнего юбилея Тэрмонда Строма Лотт произнес такие слова:

Анализ речи Лотта не требует докторской степени политолога: нации было бы легче, избери она в 1948 году убежденного сегрегациониста. Хорошо представленная на празднествах пресса, как ни странно, не прореагировала на эти слова, хотя Лотт произнес свою речь весьма разборчиво и сами журналисты явно пребывали не в коматозном состоянии. Согласно одному из гостей, слова Лотта всех поразили, на мгновение наступила тишина. Возможно, ради приличия пресса сосредоточила свое внимание на двойнике Мэрилин Монро, которая с придыханием пропела: «Happy Birthday, Mister President Pro Tempore» и звучно запечатлела поцелуй на лбу столетнего именинника.

Ради справедливости, следует сказать, что массмедиа не совсем проигнорировали речь Лотта: в выпуске новостей в 4:30 утра о ней коротко упомянул канал Эй-би-си. Газета «Вашингтон пост» напечатала маленькую заметку, которую спрятала на последней странице, а госпожа Гвен Айфилл, афроамериканка, старший корреспондент Пи-би-эс, член совета директоров Комитета по защите журналистов, посвятила высказыванию Лотта шоу под названием «О чем они думают?».

Эта история быстро исчезла из новостного мейнстрима. Затем произошло нечто неожиданное: об инциденте заговорили блогеры, особенно постарались Дункан Блэк (Atrios.blogspot.com), Джошуа Маршалл (Talkingponstsmemmo.com) и Гленн Рейнольдс (Instapundit.com) – их возмутили слова Лотта. Историк Эд Сибеста, специализирующийся на критике неоконфедератов и располагающий достоверными данными, заявил, что за Лоттом тянется долгая история восхваления южного расизма. Страна решила разобраться.

Блогеры разбушевались, официальная пресса вынуждена была снова обратиться к высказыванию Лотта. Сенатор письменно извинился, но извинения лишь раздули пламя: 12 декабря перед чернокожей аудиторией президент Буш подверг сенатора суровой критике, и 20 декабря Лотт вынужденно подал в отставку.

Интересно, что в 1980 году перед южной аудиторией сенатор произнес почти такую же речь, о чем подробно писали в местной прессе; правда, центральные издания о его выступлении умолчали. Что же изменилось? Начиная с 2002 года любой человек способен стать колумнистом или журналистом, было бы желание. По сравнению с профессиональными журналистами, типичному представителю «новой прессы» не хватает подготовки, опыта и связей. («Блогеры в пижамах», – фыркают специалисты.)

Тем не менее, в совокупности «нюх» и рвение «любителей» могут посрамить профессионалов. Это происходило и происходит многократно. Блэк, Маршалл, Рейнольдс и Сибеста – прямые наследники Коббета, Хоуна, Пейна и Карлайла, комментаторы с недавно приобретенным доступом к массовым технологиям коммуникации, позволяющим обойти традиционные каналы власти и влияния.

На базовом уровне Интернет функционирует как множительный аппарат, позволяющий каждому пользователю с легкостью копировать документы, изображения, звуковые файлы (и еще проще – гиперссылки). Возросшая личная власть человека – часть большой истории персонального копирования и развития коммуникационных технологий, о чем говорилось в восьмой главе. Фотокопировальное устройство, история которого началась сто лет назад, представляет отличную перспективу революции в Интернете.

Фотография документа или рисунка – по сути, дубликат, хотя и дорогой. В 1911 году компания «Истмен Кодак» создала устройство, превращавшее черно-белое изображение в фотографию без повреждения пленки, – знаменитую машину для массового производства фотопластин, фотостат.

Хотя фотостат автоматизировал сложный процесс съемки и проявления, ему необходимы проточная вода и электричество. На заре двадцатого века обеспечить эти условия было непросто, машине требовалась целая отдельная комната. Устройство поглощало огромное количество дорогой фотобумаги и реактивов и выдавало дурно пахнувшие копии на толстой бумаге с закручивающимися углами, что создавало трудности для хранения. Патентовед Честер Карлсон изобрел технологию, которая позволяла использовать простую бумагу. Изобретение Карлсона произвело революцию в деловом мире, а через десять лет оказалось в самом центре титанического противостояния правительства и прессы.

Карлсон родился в 1906 году в Сиэтле, он был внуком шведских иммигрантов и сыном блестящего, но неудачливого отца, из-за которого детство Честера прошло в диккенсовской нищете и одиночестве, а потому он выучился рассчитывать только на себя.

Когда Карлсону исполнилось четыре года, отец, наслушавшись рассказов о плодородной земле и избытке рабочих мест, увез семью в сельскую Мексику. Там Карлсонам пришлось отбиваться от скорпионов, змей и бандитов. Коровы и куры утопали в густой грязи, окружавшей сельский дом. Вскоре семья вернулась в Штаты, Честер постоянно болел, мать трудилась домработницей у врача, сжалившегося над семьей и пустившего их в крошечную комнату в глубине дома.

Затем семейство перебралось в сельский городок Крестлайн в Южной Калифорнии; юного Честера впервые допустили в компанию детей работодателей отца. Настало Рождество, и работы на дамбе, где трудилось большинство горожан мужского пола, остановились. Карлсон снова остался один, если не считать учительницы. «Оглядываюсь в прошлое и вижу учительницу – сидит за столом, подперев рукой подбородок, и смотрит в стенку».

Карлсон все же окончил местный колледж, а затем и Калифорнийский технологический институт, но тут началась Великая депрессия. После диплома он немного поработал в компании «Белл телефон лэбораториз», но его сократили. Тогда Карлсон устроился в патентный отдел, а чтобы продвинуться по карьерной лестнице, окончил вечернюю школу юридических наук.

Он стал успешным адвокатом-патентоведом, но душа тянулась к изобретательству. С раннего возраста его привлекали печатные и копирующие устройства; суровое, одинокое детство выработало в нем независимость мысли и действий. Патентный поверенный многие часы, а иногда и дни дожидался, когда же наконец получит копии документов; к тому же фотокопии эти были громоздкими и дорогими. Карлсон подумал, что лучше печатать их на простой бумаге.

Не придумай Маркони беспроводной аппарат, передающий сигналы на большие расстояния, это наверняка сделал бы кто-нибудь другой. То же самое можно сказать о производстве бумаги, печатном станке и почти обо всех последующих усовершенствованиях в области коммуникаций. Почти все эти изобретения, сколь бы чудесными они ни выглядели, основаны на законах физики и являются усовершенствованием предшествующих технологий. Карлсон же радикально порвал с прежними методами копирования. Если бы большую часть своей взрослой жизни он не провел в ожидании фотокопий, его изобретение, возможно, и вовсе бы не состоялось.

Однажды он наткнулся на статью венгерского физика Пала Селеньи, в которой рассказывалось о применении ионного луча для перенесения структуры электростатических разрядов на вращающийся барабан. Использование дорогой и массивной ионной пушки в офисе не представлялось возможным, но научная подготовка Карлсона не пропала даром: он вспомнил о фотоэлектрическом эффекте Альберта Эйнштейна – когда в определенных субстанциях лучи света порождают электрический разряд.

Селеньи не догадался использовать свет, а вот Карлсон сообразил, что может применить фотоэффект Эйнштейна и добиться того же результата при помощи фотографических линз, а затем «конвертировать» электростатическую «картинку» на барабане в чернильное изображение на простой бумаге. Начинал он работу в примитивной домашней лаборатории, а дальше были все лучше оборудованные помещения, все более квалифицированные помощники, все более надежное и масштабное финансирование – и это принесло результат. Постепенно Карлсон спроектировал работоспособное устройство для компании «Галоид», основным бизнесом которой был выпуск фотобумаги. В 1958 году фирма стала называться «Галоид ксерокс», а в 1961-м – просто «Ксерокс».

В 1959 году компания выпустила первую действующую модель – модель 914, которая буквально покорила деловой мир. Отзывы о внедрении модели 914 сопровождались панегириками: аппарат превратил фотокопирование – прежде трудоемкий, изматывающий процесс – в приятную работу, выполняемую простым нажатием кнопки.

Но модель 914 породила серьезную проблему: загипнотизированные этим великолепием служащие использовали ее слишком часто. Автор книги о Карлсоне Дэвид Оуэн писал: «Изобретения создают потребность». Другими словами, новые машины как будто порождают спрос на свои возможности прямо-таки из ничего: конференц-залы лишились грифельных досок, места которых заняли стойки с копиями документов и чертежей. Препроводительный ярлык, прикреплявшийся к оригиналу документа и в том или ином виде столетиями бродивший от одного стола к другому, исчез, уступив место памяткам. За пять лет до изобретения модели 914 старые фотостаты выдавали в мировом масштабе ежегодно двадцать миллионов страниц. Спустя пять лет устройство Карлсона печатало почти по десять миллиардов копий в год. Модель 914 едва ли не мгновенно «произвела на свет» целое поколение модификаций офисных копировальных аппаратов, среди которых были «Верифакс» компании «Кодак» и «Термофакс» компании «3M».

Поначалу, по иронии судьбы, крошечная фирма «Галоид ксерокс» не могла найти партнеров для своего предприятия; в отсутствие поддержки крупных компаний проект виделся рискованной игрой; успех же взметнул «Галоид» на самый верх индустрии. Могучая «Ай-би-эм», к примеру, отвергла идею «Галоида», поскольку компьютерный гигант не видел потенциально значимого рынка для этой продукции. Будь «Ай-би-эм» дальновиднее, слово «ксерокс» не обогатило бы английский язык и не проникло бы в настольную игру «Скрэббл».

История с изобретением Карлсона была нетипичной и по другой причине: для изобретателя она закончилась счастливо, поскольку авторский гонорар в 1/16 цента за страницу, отксеренную на модели 914, сделал его невероятно богатым. Жена просила Карлсона не покупать билеты третьего класса, когда он отправлялся в путешествие по Европе. Все свое состояние он отдал на благотворительность перед кончиной в 1968 году.

Лишь одна технология фотографического копирования пережила «революцию ксерокса» более или менее удачно: микрофильмирование. Почти одновременно с демонстрацией Луи Дагером в 1839 году Французской академии наук камеры и фотографий изобретатели поняли, что узкая фотопленка способна вместить огромный объем информации. Радиоинженер Реджинальд Фессенден, о котором уже упоминалось выше, рассчитал, что на квадратном дюйме пленки можно поместить 150 миллионов слов. В 1935 году компания «Истмен Кодак» усовершенствовала привычную ныне пленку формата 16 и 35 мм, ее до сих пор используют в библиотеках и архивах. Микрофильмы, как уже упоминалось в главе восьмой, стали инструментом контрабандной передачи за рубеж военных секретов и запрещенной литературы.

Неудивительно, что Советский Союз счел изобретение Карлсона полезным, хотя и опасным, а потому разрешил его использование только планировочной элите. Советская версия ксерокса – машина «Эра» – устанавливалась исключительно на государственных предприятиях. Все копии регистрировались, ненадлежащее обращение с ними могло обернуться тюремным заключением. Лишь самые смелые люди, печатая самиздат по ночам, использовали «Эру». В Польше, с ее продвинутой диссидентской «прослойкой» и инфраструктурой, фотокопирование сыграло существенную роль в падении коммунизма. С политической точки зрения ксерокс оказался разрушителем на западе, а не на востоке.

Даже в Гарварде мало кто видел людей, подобных Дэниелу Эллсбергу. Сын евреев-выкрестов, в 1952 году он окончил курс со степенью бакалавра экономики. Его диплом был опубликован в престижном «Американском экономическом обозрении» и произвел столь сильное впечатление на двух гигантов в этой области – Василия Леонтьева и Карла Кейсена, что Эллсбергу предложили стипендию аспиранта. Гарвард упорно сохранял эти трехгодичные аспирантские курсы, где главной обязанностью обучающихся было раз в неделю посещать роскошные званые обеды. Новоиспеченным же выпускникам подобной чести не предоставлялось.

Эллсберг отказался от аспирантуры и поехал в Англию, в Кембридж, а потом был призван в армию и служил в морской пехоте. Разочарованный тем, что не принял участия в боевых действиях во время первоначального срока службы, он продлил выслугу еще на год в тщетной надежде, что Суэцкий кризис 1956 года потребует вмешательства американской армии. За следующие десять лет он успел поработать в корпорации «Рэнд», где применял свои теоретические знания для разработки стратегии ядерного сдерживания, а также в министерстве обороны США и в Гарварде, где получил степень доктора философии. Диссертация Эллсберга («парадокс Эллсберга») была посвящена теории принятия решений.

В 1965 году Госдепартамент отправил Эллсберга во Вьетнам, где его командиром стал Пол Вэнн, офицер, любивший риск. Журналист газеты «Нью-Йорк таймс» Нил Шихан позднее превратит Вэнна в знаменитость в книге «Блистательная ложь». Эллсберг уверился в справедливость этой войны и сделался «вьетнамским ястребом». В следующие два года он стремился наверстать в боях то, что упустил во время службы в морской пехоте в мирное время, регулярно участвовал в армейских патрулях, часто выдвигался на передовые позиции, вызывая на себя огонь противника. Американским офицерам не нравились бывшие морпехи, не имевшие боевого опыта, но бродившие, как у себя дома, по рисовым плантациям. Еще меньше им нравилось, когда такие морпехи начинали учить их пехотной тактике.

Два года, отданных вьетнамскому конфликту, убедили Эллсберга в том, что эту войну выиграть невозможно. Он был не единственным американским офицером, пришедшим к подобному заключению: в министерстве обороны так думали многие, начиная с министра Макнамары, который учредил особую комиссию, под началом своего помощника Лесли Гелба, и поручил составить подробный отчет о ходе войны.

В 1969 году комиссия, к деятельности которой порой привлекали Эллсберга, свою работу закончила. Отчет составил сорок семь томов и семь тысяч страниц. Опубликованный текст, «Отчет о войне во Вьетнаме специальной комиссии при министре обороны», позднее назовут «Пентагоновскими бумагами». В отчете изложены болезненные для Америки подробности: жестокость, ложь, ошибки и обман, свойственные администрациям четырех президентов в Индокитае. Макнамара, испытывая чувство вины, предназначал этот отчет грядущим поколениям. К этому моменту Эллсберг вернулся в штаб-квартиру корпорации «Рэнд» в Санта-Монике. В своем черном сейфе для совершенно секретных документов он запер одну из копий взрывоопасного отчета. (Поскольку стандартные сейфы в корпорации были серого цвета, черный ящик подчеркивал высокий статус владельца.)

В 1969 году Эллсберг решил опубликовать сверхсекретный доклад комиссии Макнамары. Впоследствии он рассказывал:

Эллсберг спросил, может ли Руссо достать ксерокс. Разумеется, тот мог. Подруга Руссо Линда Синей была владелицей рекламной компании, сдававшей в аренду ксероксы. Она согласилась предоставить такую машину Эллсбергу на несколько часов. Вечером 1 октября 1969 года, когда почти все сотрудники корпорации «Рэнд» ушли домой, Эллсберг открыл черный сейф, положил в портфель сверхсекретные документы и вышел из здания. Охрана не обратила на него внимания.

Синей выдала Эллсбергу модель 914, по сегодняшним меркам неуклюжую и медленно работающую. Даже с помощью Линды и Руссо копирование содержимого одного портфеля заняло всю ночь. Кроме трудностей, связанных с копированием документов, Эллсберг фактически вынудил своих друзей разделить с ним юридическую ответственность. Он привлек к копированию своего тринадцатилетнего сына Роберта и даже десятилетнюю дочь Мэри. Впоследствии Руссо осудили как соучастника, а Линду Синей сочли «неосужденным соучастником».

Первую партию копий Эллсберг отправил сенатору Уильяму Фулбрайту, который поначалу с энтузиазмом отнесся к идее предать документы гласности, но потом отказался, поскольку бумаги входили в категорию сверхсекретных. Та же реакция последовала со стороны сенатора Джорджа Макговерна. Их отказ стал серьезным ударом для Эллсберга, надеявшегося избежать преследований: по конституции члены Сената освобождаются от вопросов по темам, обсуждаемым в палате, и Эллсберг рассчитывал тем самым сохранить анонимность.

Отказ сенаторов вынудил Эллсберга обратиться к прессе. В марте 1971 года он вошел в копи-шоп на Гарвард-сквер и на высокоскоростной машине сделал еще больше копий для Нила Шихана из газеты «Нью-Йорк таймс». После трех месяцев изучения, перепроверок, юридических консультаций «Таймс» опубликовал по частям все «Пентагоновские бумаги». Далее состоялись публикации «Вашингтон пост» и пятнадцати других изданий. Правительство поначалу собиралось возбудить против газет дело, но спустя две недели Верховный суд США аннулировал это решение, а в 1973 году федеральный суд снял все обвинения с Руссо и Эллсберга.

За полвека после появления модели 914 в 1959 году ксероксы внесли большой вклад в развитие современных коммуникационных технологий: впервые обычные люди смогли тиражировать тысячи страниц печатных материалов. В предисловии уже отмечалось, что поскольку Уильям Дюбуа не располагал множительной техникой, сотни тысяч чернокожих американцев продолжали страдать от рабства, так как правительство уничтожило единственный экземпляр отчета об их бедственном положении. А вот множительный аппарат Дэниела Эллсберга ускорил завершение вьетнамского конфликта. Мало того, своим поступком Эллсберг привел в движение события, вызвавшие отставку Ричарда Никсона. Президент, расстроенный изданием «Пентагоновских бумаг», одобрил незаконное проникновение спецслужб в офис доктора Льюиса Филдинга, психиатра Эллсберга. Этот эпизод, так называемый «Уотергейт Вест», обеспечил юридические основания для прекращения преследования Эллсберга и позволил установить ответственность руководителей операции, Говарда Ханта и Гордона Лидди, за первый «Уотергейт».

Копирование «Пентагоновских бумаг», так или иначе, было непростой задачей, публичное их тиражирование во многом зависело от радиостанций и печатных станков, принадлежавших избранному меньшинству, которому в скором времени предстояло испытать на себе гнев правительства. Двадцать один месяц разделяет появление Эллсберга в офисе Линды Синей и публикацию «Пентагоновских бумаг» в газете «Нью-Йорк таймс». За это время Эллсберг потратил многие тысячи долларов (по меркам тех лет, колоссальную сумму), работал сутками напролет и подвергал себя и других опасности юридического преследования в стремлении изготовить копии, которым еще только предстояло найти каналы распространения. В последующие десятилетия бурное развитие цифровых технологий устранит этот барьер.

Приблизительно одновременно с тем, как Гарвард присвоил Эллсбергу степень доктора философии, специалист в области компьютерных технологий Массачусетского технологического института Дж. Ликлайдер выдвинул гипотезу о возможности создания «межгалактической компьютерной сети». Министерство обороны, заинтересовавшись перспективами децентрализованной коммуникационной системы, способной уцелеть в ходе атомной войны, назначило Ликлайдера первым директором своего исследовательского компьютерного проекта под эгидой Управления перспективных исследований и разработок (сокращенное наименование – ARPA или DARPA). Ликлайдер и его последователи довели гипотезу до практического воплощения в виде сети ARPANET, предшественницы Интернета.

До появления Интернета все электронные коммуникационные технологии середины двадцатого века обладали существенным недостатком: коннект происходил благодаря «переключению цепи», то есть связь двух терминалов любого соединения обеспечивалась единичным, обычно временным, каналом. В тот период связь между двумя телефонными аппаратами устанавливалась через множество реле; в результате даже при использовании передовых технологий количество звонков в конкретный момент времени оставалось крайне малым. Исследователи ARPA осознали, что сеть любого масштаба, в особенности всемирная, не может базироваться на таких принципах; для примера, сеть из ста «переключаемых» компьютеров потребовала бы 4950 соединений.

Чтобы преодолеть это ограничение, Ликлайдер и его коллеги разработали теорию «пакетной коммутации»: сообщения и данные разбиваются на фрагменты – «пакеты», каждый пакет получает индивидуальное имя и путешествует по «личному» маршруту к месту назначения, где из всех пакетов аккуратно собирается целое.

Прежний метод «переключения» можно уподобить детскому телефону из веревок и жестянок, когда между собой взаимодействуют по единичной линии всего два терминала; пакетную же коммутацию можно представить как работу транспортной компании, которая везет ящики и корпус прикроватной тумбочки разными грузовиками и маршрутами к месту доставки, а на месте собирает предмет мебели воедино.

К концу шестидесятых годов исследователи опробовали пакетную коммутацию на практике, и в 1969 году команда выпускников Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе (UCLA) создала первый активный узел (нод) сети ARPANET. В том же году ученые добавили к сети три других нода, а в 1972-м по новой сети отправили первое сообщение электронной почты. К началу 1980-х годов сеть ARPANET объединила большую часть крупных исследовательских центров мира. Эта новая сеть, которую называли то «информационным суперхайвеем», то «инфобаном», начала привлекать общественное внимание, но в целом оставалась далека от массового пользования.

Скоро все изменилось. Гутенберг не обучался печатному делу, а юный Томас Эдисон ничего не знал о передаче звука и света; подобно им, Тим Бернерс-Ли, сотрудник Европейской организация по ядерным исследованиям (ЦЕРН), не был специалистом по компьютерным сетям. В 1990 году перед ним встала насущная проблема: как соединить между собой множество компьютеров ЦЕРН.

ЦЕРН располагается на границе Франции и Швейцарии, в нем работают тысячи ученых, административный персонал тоже весьма многочислен. Вдобавок туда постоянно приезжают на стажировку исследователи из многих стран мира, которые проводят там дни, недели и даже месяцы, чтобы провести тот или иной научный эксперимент на адронном коллайдере ЦЕРН. Большинство из них привозит с собой собственные компьютеры, которые в 1980-х варьировались в диапазоне от громоздких мэйнфреймов до приобретавших популярность маленьких персональных устройств. Чуть раньше, в 1989 году, Бернерс-Ли написал ныне знаменитую статью, в которой задавался вопросом: «Сможем ли мы когда-нибудь реализовать столь крупный проект?» Для компьютерного специалиста, каким был Бернерс-Ли, ответ представлялся очевидным: нужно каким-то образом соединить все эти компьютеры, с их разнообразной «начинкой» и разными операционными системами, чтобы информация из одной машины была доступна всем остальным.

Бернерс-Ли придумал «сетевой браузер», программу, которая работала со ссылками в документах (с так называемой гипертекстовой разметкой), чтобы обращаться к данным на удаленных устройствах. Выяснилось, что английская компания «Оул» также разработала аналогичную программу (Guide), которая перебирала гиперссылки – но только на одном компьютере: документы на удаленных устройствах были ей недоступны. Схожая по функциональности программа HyperCard, созданная в 1987 году и позднее вошедшая в софтверный комплект компьютеров «Макинтош», привлекла внимание коллеги Бернерса-Ли, бельгийца Робера Кайо.

По словам Бернерса-Ли:

Бернерс-Ли закончил работу, к которой приступила «Оул» со своей программой Guide: он придумал «изнанку» современной сети – язык разметки гипертекста для кодирования документов (HTML), унифицированный идентификатор ресурса (URI, ныне URL) для адресации в сети, протокол передачи гипертекста (HTTP) для пересылки данных и код, который используют главные сетевые репозитарии информации, то есть серверы. Бернерс-Ли утверждал, что своему успеху во многом обязан, прежде всего, компьютеру NeXT, спроектированному Стивеном Джобсом после увольнения из компании «Эппл» в 1985 году.

Дэвид Сарнов в свое время бился над вопросом из разряда «что было раньше – курица или яйцо»: «Кто купит музыкальный ящик, если в эфире нет ни одной радиостанции, и кто будет создавать радиостанции, если ни у кого нет музыкального ящика?» Бернерс-Ли был озабочен примерно тем же: «Кто захочет устанавливать браузер, если в сети нет интересной информации?» Чтобы преуспеть, следовало расширять горизонты за пределы ЦЕРН.

В конце 1991 года Бернерс-Ли и Кайо отправились в Сан-Антонио на компьютерную конференцию, чтобы продемонстрировать свое детище. В месте проведения конференции Интернета не было – в те дни подключением могли похвастаться только крупнейшие исследовательские и правительственные центры. Для демонстрации программы ученые намеревались связаться с сервером ЦЕРН при помощи телефона швейцарского производства и модемного аккаунта. Оставалась маленькая проблема: их модем работал на европейском стандарте напряжения (220 вольт) и не годился для американского стандарта (110 вольт); пришлось его разобрать и встроить в цепь трансформатор напряжения.

Демонстрация превзошла все ожидания; через два года на той же конференции в том же месте почти все компьютеры участников имели подключение к Всемирной сети. В 1993 году появился первый браузер Mosaic, который легко могли установить обычные пользователи; в 1994-м на рынок вышел браузер Netscape Navigator, а в 1995 году – Internet Explorer. К концу того же года детище Бернерса-Ли объединило шестнадцать миллионов пользователей, или 0,4 процента населения Земли; к середине 2011 года оно объединяло уже 2,1 миллиарда людей, или 30 % населения земного шара.

Хотя к 1999 году число американцев, пользующихся Интернетом, неуклонно возрастало, этот канал коммуникации оставался во многом односторонним. Размещение информации в Сети сопровождалось куда большими затруднениями, нежели передача документа в коммерческую типографию. Во-первых, пользователю приходилось преобразовывать текст (итог работы текстового редактора) в кодировку HTML. Во-вторых, хотя HTML задумывался для представления готовых к печати страниц, пользователи обнаружили, что необходимо вносить изменения в код для получения более наглядного и профессионального вида текста. (Документы, созданные в ранних версиях Microsoft Word, самого распространенного текстового редактора, выглядели в кодировке HTML особенно жутко.)

Сильнее же всего угнетала необходимость загружать окончательный вариант документа в кодировке HTML и сопутствующие данные на сайт – если таковой, конечно, имелся – посредством ненадежного и капризного протокола передачи файлов (FTP) на еще более капризный сервер. Такая последовательность действий, при наличии известного упорства и путем проб и ошибок, стала рутинной, но до 1999 года лишь небольшой процент обычных пользователей обладал достаточной мотивацией для преодоления этих препон.

В 1999 году молодой человек по имени Эван Уильямс совершил чудо. Как и Бернерс-Ли, он не был амбициозен, не собирался менять саму природу и скорость передачи информации – он просто хотел заработать себе на жизнь.

Уильямс родился и вырос на ферме, поступил в университет штата Небраска, однако в середине девяностых годов бросил учебу, поддавшись «интернет-буму». Удача ему не то чтобы сопутствовала:

В конце девяностых годов Уильямс стал соучредителем компании «Пайра лэбз», которая выпускала программное обеспечение для управления проектами. В рамках этой деятельности была разработана программа «внутреннего употребления» для быстрой загрузки коротких документов – «сетевых журналов», веблогов – сначала на корпоративный вебсайт компании, а затем в Интернет. Уильямс дал программе имя «Блоггер», и она быстро обошла в популярности исходное программное обеспечение «Пайра лэбз». Тогда Уильямс создал новую компанию, Blogger.com, для продвижения этой программы на рынке.

До Уильямса такие сервисы, как Usenet и Geocities, позволяли размещать в Сети статьи, но широкого распространения они не получили. Возможно, причиной тому были эстетические и технические соображения, или же все дело в том, что лишь малый процент населения пользовался услугами Usenet и Geocities, ни о какой критической массе речи не шло; не будем забывать и о том, что в те дни скорость доступа в Сеть была мизерной (по медленному дайалапу).

Успех Гутенберга опирался на дешевую бумагу, передовую металлургию и внедрение в практику пробелов между словами, а «Блоггер» не смог бы преуспеть без браузера Бернерса-Ли и недорогого широкополосного доступа в Сеть. К 2003 году, когда Уильямс продал свою программу корпораций «Гугл», время настало. Перечисленные выше особенности, вкупе с гигантскими ресурсами Сети, превратили процедуру размещения информации в столь же элементарный процесс, как набор текста и нажатие кнопки «Отправить». За несколько минут человек пожилого возраста или ученик начальной школы может создать и разместить в Сети страницу совершенно профессионального вида.

Почти случайно Уильямс завершил труд, начатый пятью с половиной веками ранее Иоганном Гутенбергом. Просто по нажатию клавиши любой человек становится журналистом, фотографом, колумнистом и издателем, способным произвести почти бесконечное количество копий по цене, едва отличимой от нулевой. Что еще важнее, «Блоггер» позволил людям связываться и сотрудничать друг с другом так, как это не представлялось возможным до сих пор.

Интернет – океан информации, которая движется в обоих направлениях. «Гугление» обеспечило доступ к знаниям практически в любой области, библиографическая вселенная теперь всегда под рукой и в полном распоряжении. Всякий, пусть с весьма умеренными способностями к исследованиям, но с доступом к академической, правительственной или некоммерческой базе данных, может почти досконально изучить едва ли не любую заинтересовавшую его тему, не вставая при этом с кровати.

Новые технологии вдобавок приблизили экспертов к широкой публике. Конечно, Сеть не заставила Стивена Пинкера, Джареда Даймонда или Стивена Хокинга отвечать на досужие вопросы по психологии, эволюционной биологии или астрофизике, но сегодня почти каждый, кому требуется помощь менее известного авторитета, может такую помощь получить. Несколько лет назад, когда я работал над «Великолепным обменом», мне приходилось вникать в самые разнообразные вопросы, такие как «черная смерть» в Азии или история холодильной техники. К своей радости, я обнаружил, что вежливое обращение по электронной почте к мировым светилам в этих областях знаний (их не так много) обычно позволяет получить полезный и вдохновляющий ответ.

Придумай Эван Уильямс только «Блоггер», его, конечно, запомнили бы, но оказалось, что он, как говорится, лишь приступил. В 2003 году, после продажи «Блоггер», он стал сотрудником корпорации «Гугл», однако его это не устроило. В 2004 году Уильямс стал соучредителем подкастинговой компании «Одео». Из-за конкуренции с эппловской «Айтьюнс» новая компания отнюдь не процветала, но Уильямс вновь, вместе с коллегами, напал на золотую жилу и создал новый инструмент Интернета – «Твиттер».

Легко посмеяться над сервисом, в котором длина сообщений ограничена 140 символами. Убогого синтаксиса Бритни Спирс никто не пожелает даже заклятому врагу, и уж тем более никому не интересно, какой фильм посмотрел накануне его сосед. (Стоит процитировать и твит самого Уильямса: «Японский ужин во дворике. Вечер неожиданно спокойный, прямо как в фантастическом романе. Классно».)

Но 23 июля 2011 года сотням миллионов людей по всему миру, особенно в Китае, отчаянно хотелось узнать подробности катастрофы в китайской провинции Чжэцзян, когда с виадука после попадания молнии рухнул высокоскоростной поезд и погибли десятки пассажиров.

Китайское правительство, разумеется, не желало, чтобы общественность узнала об этой катастрофе. Оно изо всех сил старалось заблокировать информацию, способную изрядно подмочить образ китайских высокоскоростных железных дорог, помешать реализации разрекламированных государственных планов и сократить приток иностранных инвестиций в отрасль. Первоначальный официальный пресс-релиз гласил: «Китайские высокоскоростные поезда созданы по передовым, надежным технологиям. Мы полностью доверяем этим технологиям». Правительственные чиновники велели журналистам сосредоточиться на человеческой трагедии и не углубляться в причины катастрофы: «Не задавайте вопросов. Не уточняйте. Не стройте предположений».

Увы, китайский твиттер – Sina Weibo, – которым пользуется свыше трехсот миллионов пользователей, уничтожил благие пожелания правительства. Человек, уцелевший в катастрофе, спустя всего несколько минут после случившегося обратился за помощью в своем твите, и его сообщение облетело весь мир. Национальные газеты не могли игнорировать причины катастрофы, иначе они оказались бы в глупом положении. Коррупция, завышение расходов, пренебрежение стандартами безопасности на годы заклеймили систему китайских железнодорожных перевозок. Некий чиновник сокрушался: «Новые медиа одержали победу над традиционными СМИ. Частные медиа одолели публичные».

Эван Уильямс вновь сделал это: отныне каждый человек сделался издателем и журналистом, а неуклонно растущее число смартфонов безжалостно свело к нулю вероятность скрыть какую угодно новость. В «Твиттер» попадают все мало-мальски заметные события, их комментируют и снимают на камеры. «Твиттер» сделался чем-то вроде Аргуса – всевидящего, всезнающего, не смыкающего глаз и вездесущего. Когда 23 августа 2011 года в Северной Виргинии произошло землетрясение магнитудой 4,8 балла, новость об этом достигла Нью-Йорка прежде, чем распространилась ударная волна.

В демократических странах земного шара и даже в самых репрессивных государствах мира новые двусторонние высокоскоростные медиа предоставляют информацию о публичной и частной жизни быстрее, а иногда и точнее, чем было до сих пор. Несмотря на неизбежные неточности и искажения фактов, выкладываемых во «всемирную паутину», в средне– и долгосрочной перспективе сетевая информация оказывается вполне достоверной.

До изобретения печатного станка публиковалось крайне мало изданий: Библия, индульгенции, произведения античных авторов, часословы и т. д. Скрипториям не требовались редакторы. После Гутенберга ассортимент изданий расширился, охватывая области, которые пользовались вниманием элиты и новых грамотных слоев населения: появились романы, стали издавать «младших» классиков и, конечно же, эротику. Чем больше становился наплыв подобной литературы, тем строже крупные, уважаемые издатели следили за тем, что именно публикуется под их брендом.

Интернет ниспроверг былые ограничения, и снова зазвучали причитания о том, что новые медиа ломают все стандарты: если любой может опубликовать что угодно, не важно, насколько оно ужасно, значит, это будет опубликовано. И все же Сеть обладает самоконтролем, чему порукой история корпорации «Гугл».

Само возникновение корпорации отлично показывает, как Сеть отсеивает лишнее и чрезмерное. Корпорация «выросла» из диссертации одного из ее основателей, Ларри Пейджа, магистра Стэнфордского университета, который сосредоточился на библиометрическом анализе Интернета, то есть на структуре взаимодействия страниц, связанных гиперссылками.

В середине 1990-х годов, когда Пейдж поступил в Стэнфорд, Интернет уже содержал огромное количество полезной информации; но вот отыскать нужную было проблематично. Среди наиболее популярных доткомов того периода было несколько поисковых компаний, которые шквалом обрушились на публику: Lycos, Magellan, HotBot, Excite, если упомянуть лишь некоторые. (Крах большинства поисковых компаний девяностых во многом напоминает постгутенберговский крах слабо капитализированных печатных мастерских, особенно в Венеции.)

Сайты нередко прятали релевантные веб-страницы под «спудом» бесполезных для пользователя. Автор этой книги помнит, как продирался сквозь массу ссылок на рецепты, порносайты и обзоры товаров, чтобы найти разъяснение термина «портфельная теория». Самый курьезный случай: когда я ввел в поисковую строку название одной из первых поисковых компаний, Inktomi, причем в собственной поисковой машине, поиск не дал результатов.

Первый шаг Пейджа, который пытался отследить источники веб-цитирования, был тривиальным: он просто проверял все ссылки на каждой странице. Обратный процесс, позволявший установить, какие страницы связаны с данной страницей, оказался весьма трудоемким. Пейдж создал алгоритм отслеживания обратных ссылок, получивший название «BackRub».

Когда эту трудность удалось преодолеть, возникла другая, более существенная: не все ссылки равнозначны по «весу». Ссылка с веб-страницы, на которую ссылается множество других веб-страниц (к примеру, основополагающая статья признанного эксперта), «весит» куда больше, чем ссылка из доклада школьника. Поэтому Пейдж разработал еще один алгоритм (PageRank, в честь самого себя, разумеется) – для вычисления значимости той или иной веб-страницы.

Вскоре Пейджу и его соратнику Сергею Брину стало ясно, что они, фигурально выражаясь, гонятся за стремительно убегающей борзой. В Сети уже накопилось около десяти миллионов страниц с сотней миллионов связей между ними как минимум, и количество страниц и ссылок ежегодно увеличивалось двадцатикратно.

К восторгу Пейджа и Брина, выяснилось, что их алгоритмы позволяют точно определять наиболее авторитетные и релевантные страницы. К примеру, тексты уважаемых академических, правительственных и отраслевых источников значительно опережали в результатах выдачи страницы школьников и всякого рода шизофреников. Пейджу и Брину удалось сделать то, чего не смогли добиться первые поисковые механизмы, будь то AltaVista или Excite.

Пейдж и Брин «нагнали» свою борзую, и та повлекла их вдаль на огромной скорости. Из-за стремительного роста Сети алгоритм BackRub в ходе работы отнимал почти половину интернет-канала Стэнфордского университета (а ведь это учебное заведение располагает обширными сетевыми связями). Пейджу и Брину пришлось выбирать – либо завершить проект, либо перенести его из академической «утробы» в мир коммерции. Они не могли дождаться лучшего момента, чтобы избрать второй путь: отмечу, кстати, что большинство исследователей с факультета компьютерных наук Стэнфорда или основали собственную компанию, или консультируют стартапы. Остальное, как говорится, уже история.

Читатель этой книги, возможно, по несколько раз в день пользуется поисковиком «Гугл», ожидая, что в подавляющем большинстве случаев поисковый алгоритм компании выдаст ему в верхних строках (сразу под рекламными объявлениями, приносящими корпорации колоссальные доходы) наилучшую, самую релевантную информацию и отошлет в «хвост» результатов домыслы лунатиков и подростковые блоги, а также инфицированные вирусами сайты.

Педофильский скандал в католической церкви, ознаменовавший последнее десятилетие, служит отличным примером эффективности Сети. Священники, как ни прискорбно, соблазняли детей чуть ли не с самого рождения церкви как института, хотя, сказать по правде, многие обвинения против них политически мотивированы.

В 1871 году отлучили от церкви австралийскую монахиню Мэри Маккиллоп, которая поведала о сексуальном развращении детей отцом Амброзом Китингом. (Позже ее канонизировали, это единственная австралийская святая.) В 1947 году католический священник Джеральд Фицджеральд основал в сельской глубинке штата Нью-Мексико реабилитационный центр «Слуги святого духа», куда принимали священников, оказавшихся в тяжелом положении или уличенных в неподобающем поведении. Разумеется, туда прибывали и братья, которых обвиняли в педофилии. Фицджеральд довольно быстро понял, что педофилы неизлечимы, а потому рекомендовал отлучать их от церкви. Десятилетиями Ватикан игнорировал предупреждения и рекомендации Фицджеральда, им не внимали ни священнослужители, ни миряне.

В восьмидесятые и девяностые годы местные газеты США иногда печатали статьи о священниках-педофилах, однако эти истории оставались вне сферы внимания общенациональной аудитории. В 1992 году суд обвинил католического священника Джеймса Портера в растлении десятков детей в Бостоне и окрестностях города. Эту историю подробно освещала газета «Бостон глоуб». Местный епископ Бернард Лоу, непосредственный начальник Портера, не только не отреагировал на материалы прессы, но и во время проповеди попросил Господа покарать газету. Несмотря на более чем пятьдесят статей «Бостон глоуб», публика в целом осталась равнодушной к трагедии.

Перенесемся на десять лет вперед: в 2002 году «Глоуб» опубликовала разоблачительную статью о другом извращенце, местном священнике Джоне Джигане, растлевавшем детей не один десяток лет. На сей раз публика отреагировала: местные католики обвинили прелатов в нежелании замечать очевидное, а общественная организация «Голос правоверных», созданная противниками «осквернителей церкви», стала активно пополняться новыми членами – всего за год она привлекла в свои ряды тридцать тысяч человек из десятка стран. Бернард Лоу, успевший стать кардиналом, заявил, что члены организации не могут проводить свои собрания на церковных территориях, что за заседаниями должен надзирать священник и что, самое удивительное, члены организации из разных приходов не вправе общаться друг с другом. Католики всего мира вознегодовали. Ватикан больше не мог игнорировать такое единодушие мирян, и в конце 2002 года Лоу прилетел в Рим и подал в отставку.

Что же произошло за десять лет, минувших с первого разоблачения? Как заметил Клэй Ширки, до создания «всемирной паутины» поведать о чем-либо на всю страну было чрезвычайно затруднительно. Когда в 1992 году разразился скандал с Портером, Бернерс-Ли только-только начал реализовывать на практике свои теоретические построения. Предположим, у некоей женщины, читающей «Бостон глоуб», есть кузен в Сан-Франциско, пострадавший от сексуальных домогательств священника, и жительница Бостона хочет сообщить родственнику об обвинениях против Джигана. Ей придется позвонить в Сан-Франциско либо вырезать заметку из газеты и выслать ее почтой, а если она захочет рассказать о случившемся другим людям, ей придется многократно повторить свои действия.

К 2002 году Сеть революционизировала процесс. Во-первых, «Глоуб» превратилась в глобальную не только по названию, статус газеты радикально изменился. Бывшие алтарные служки всего мира могли прочитать ее материалы. Во-вторых, теперь нет необходимости вырезать статью или звонить по телефону – читатель в состоянии почти мгновенно переправить веб-страницу десяткам друзей, а при желании – тысячам и даже миллионам других людей. В 1992 году распространение новости ограничивалось локальной аудиторией, способной на изготовление разве что нескольких копий заинтересовавшего ее материала. В 2002-м электронные сообщения достигали значительного процента населения страны, а в экстраординарных случаях охватывали весь мир.

Разумеется, Сеть не уничтожила традиционные «мейнстримные» СМИ, многие читатели по-прежнему предпочитают получать новости по старинке, однако она заставила газеты и телеканалы нехотя признать, что былой тотальный контроль за содержанием новостей невозможен, равно как невозможно больше контролировать, кому и когда информация доставляется. Превосходство новых медиа в распространении информации, по сравнению с ограниченным масштабом прежних каналов коммуникации, хорошо описал покойный журналист Уильям Сэфайр:

Драматическое появление проекта «Викиликс» продемонстрировало природу и могущество новой прессы. Первое разоблачение, опубликованное в середине 2010 года, затрагивало политику США в Афганистане и содержало 75 000 правительственных документов. В том же году «Викиликс» опубликовала 400 000 документов Госдепартамента США. Мало кто из традиционных новостных агентств способен привлечь рабочую силу, необходимую для работы с таким массивом информации, но десятки тысяч заинтересованных интернет-серферов справились с задачей, потратив каждый от силы несколько часов.

Газеты опубликовали самые важные из этих документов; им пришлось научиться взаимодействию с приобщившейся к Интернету публикой, «людьми, которых раньше мы называли аудиторией», как выразился профессор журналистики Нью-Йоркского университета Джей Роузен.

Скандальное дело Дюка Каннингема стало доказательством значимости новой публичной аналитики – и ее сотрудничества с традиционными СМИ. Многие годы член палаты представителей от Сан-Диего и знаменитый летчик времен Вьетнамской войны брал взятки от главы компании-подрядчика министерства обороны Митчелла Уэйда. Наиболее громким событием стала продажа особняка Каннингема в Дель-Мар-хайтс компании Уэйда по колоссально завышенной цене. В 2005 году группа репортеров газеты «Сан-Диего юнион трибьюн», во главе с Маркусом Стерном, предала эту историю огласке. В их коллективной книге «Не тот путь» говорится: «В иную эпоху остальные американские штаты остались бы в неведении». Но в 2005 году история распространилась, словно эпидемия. Блогеры, включая упоминавшегося выше Джошуа Маршалла из Talkingponstsmemmo.com, привлекли всеобщее внимание к этому эпизоду:

По всей стране люди искали в Интернете финансовые отчеты избирательной кампании и реестры собственности. Электронная «свора» раскапывала имена других законодателей, облагодетельствованных Уэйдом. Риелторы, оценщики недвижимости и даже соседи Каннингема посылали Стерну и другим журналистам Сан-Диего собственные оценки особняка Дель-Мар-хайтс.

Самые дальновидные агентства связи взяли на заметку выгоды, которые сулит журналистским расследованиям сотрудничество с публикой в онлайн-режиме. В 2009 году лондонская газета «Телеграф» опубликовала статью о систематическом и преднамеренном использовании парламентариями бюджетных средств в личных целях. Журналисты выяснили, что под видом компенсации расходов, связанных с профессиональной деятельностью, депутаты разных партий оплачивали счета своих друзей на ремонт квартир, на шоколадных Санта-Клаусов и пр.; особенно запомнился домик для уток в стиле королевы Анны, стоимостью 1645 фунтов стерлингов, который установил на своем частном пруду депутат-консерватор сэр Питер Уиггерс. (Говорят, уткам этот домик решительно не понравился, что добавляет ситуации «пряности».)

Парламент предоставил газете два миллиона документов. Возможно, столь объемный пакет документации выдали сознательно: парламентарии, должно быть, решили, что изучение этих материалов подарит драгоценный выигрыш во времени, в течение которого скандал затихнет – или читатели утратят к нему интерес. В конце концов, какое новостное агентство имеет ресурсы для изучения горы слипов кредитных карт, счетов гостиниц и прочих отчетов о расходах?

Применительно к традиционным СМИ, таким как «Телеграф», парламентарии, возможно, оценивали ситуацию правильно, но они серьезно просчитались в оценке новых интернет-СМИ. Сенсация позволила «Телеграф» на время превзойти в популярности своего извечного соперника, газету «Гардиан». Однако «Гардиан» не растерялась и предоставила своим читателям доступ ко второму пулу документации – семьсот тысяч документов. Тем самым «Гардиан» изобрела и применила новую исследовательскую технологию, которую назвали «компьютерной журналистикой». Используя передовое программное обеспечение для работы с базами данных, журналисты газеты отсканировали и каталогизировали все семьсот тысяч документов и выложили их на сайт для публичного доступа.

«Гардиан» обратилась к читателям с просьбой «изучить расходы ваших парламентариев». Газета указывала, что материалы по каждому законодателю вынесены в отдельный раздел, заодно с фотографиями, и инструктировала, как оценивать документы по четырехбалльной шкале – от «не представляет интереса» до «необходимо изучить». Откликнулось свыше 29 тысяч читателей; за несколько дней они просмотрели массу слипов, гостиничных счетов и прочих финансовых документов. Когда «туман рассеялся», шесть министров, тринадцать членов парламента и пять пэров либо подали в отставку, либо отказались от переизбрания. Шестерых растратчиков осудили и приговорили к тюремному заключению, в среднем на пятнадцать месяцев.

Газета провела «умную» атаку на казавшуюся непреодолимой информационную стену. Судьба благоволит тем, кто подготовлен; за десять лет до этого скандала «Гардиан» взяла на вооружение одну из самых передовых медийных технологий – и трижды подряд получала премию Международной академии цифровых искусств и наук за лучший новостной сайт. Также газета занимает верхние строки государственного рейтинга открытых данных. Многие изменения в коммуникационных технологиях, описанные на страницах этой книги, и реакция на них как бы воспроизводят достижения предыдущих времен, но вот пример действительно нового – практически универсальный доступ к океану событий и дат.

Эпизоды с Лоттом, католическими священниками-педофилами, Каннингемом и английскими парламентариями-растратчиками демонстрируют три характеристики новой прессы. Первое – чем шире охват Интернета, тем больше вероятность того, что он победит в состязании с традиционной прессой. Второе – нынешняя армия писателей и блогеров живет в основном далеко от традиционных центров власти, таких как Вашингтон и Лондон, а потому не связана никакими ограничениями и социальными конвенциями, в отличие от столичных жителей; по словам Арианны Хаффингтон, они «по-настоящему свободны от необходимости сотрудничать и заигрывать с властями». И последнее, но не менее важное: солдаты этой новой армии способны кооперироваться друг с другом так, как раньше и помыслить было невозможно. Мечта Хайека о широком распространении знаний неожиданно воплотилась в Интернете: впервые в истории человек, обладающий уникальным знанием, может сообщить о нем всему миру. У него целых три способа, раздельно или вместе, в любой комбинации: создать свой блог, воспользоваться помощью других блогеров, обратиться к традиционным СМИ.

Как говорит Эрик Шуренберг, бывший редактор «Тайм»:

Мы все думали, что только мы способны рассказывать о новостях, поскольку нас этому учили, мы профессиональные журналисты, у нас есть доступ к важным источникам. Но единственным, чем мы и вправду обладали, в отличие от других людей, был печатный станок. С появлением Интернета мы узнали, что писать способно множество других людей, а наши читатели обнаружили, что не нуждаются в нас, они и сами могут найти источники информации.

Те, кто предсказывает медленную кончину традиционных газет, часто ссылаются на авторитетные мнения источника и вспоминают о смелости «Нью-Йорк таймс», опубликовавшей «Пентагоновские бумаги». Они спрашивают, способна ли какая-нибудь из нынешних ослабленных, принадлежащих корпорациям газет на нечто подобное. Этот спор не имеет смысла, поскольку, как уже упоминалось, Интернет и социальные сети взяли на себя историческую роль газет – широкое распространение информации. В эру Интернета Дэниелу Эллсбергу не понадобились бы услуги «Нью-Йорк таймс».

Нынешние Эллсберги могут за секунды копировать самые длинные на свете документы и сохранять их на крошечных флешках (или на перезаписываемых дисках якобы с песнями Леди Гаги, как поступил рядовой Брэдли Мэннинг, скопировав огромное количество военных документов для «Викиликс»). Затем эти документы распространятся по планете со скоростью света, их видят миллионы людей. Газета «Нью-Йорк таймс» по-прежнему остается участником процесса информирования, но уже не в состоянии им управлять.

Интернет фильтрует и отсеивает информацию так, как не могли себе вообразить традиционные СМИ и ТВ, поскольку те все-таки, что называется, во многом оторваны от земли и физически не могут уделять внимание всем новостям и подвергать их анализу. Конечно, в Интернете нередко появляется ложная или неточная информация, но часто используемые уважаемые сайты, такие как FactCheck.org, постепенно опровергают выдумки – по крайней мере, показывают, насколько нелепы убеждения и домыслы тех, кто верит, что полет американцев на Луну – инсценировка или что события 9 сентября 2001 года организовало ЦРУ.

«Мейнстримные» журналисты знают, что блогеры немедленно проверяют достоверность фактов, а потому честные репортеры признают, что стали гораздо осторожнее в своих публикациях. Самые лучшие газеты получают выгоду от информационной полноты Интернета, особенно от аналитических разборов, осуществляемых миллиардом пользователей. Официальные медиа, конечно, продолжают играть важную роль в новостном процессе, но они утратили способность утверждать с предельно честным выражением лица, как делал телеведущий Уолтер Кронкайт, заканчивая свои передачи: «Так все и было».

Но разве Сеть не является пристанищем различных сумасшедших, анархистов, хулиганов, не умеющих себя вести и распространяющих слухи и клевету? Разве она не сузила границы любознательности наших детей, не уменьшила уровень грамотности, не свела к нулю аналитические способности? Разве не погубила – или, по крайней мере, не девальвировала – профессию журналиста, того, кто в прежние, золотые годы дважды проверял свои источники, взвешивал все доступные мнения, отвергал личные взгляды и выдавал сбалансированный и информационно насыщенный текст?

Лет сорок-пятьдесят назад тревогу вызывали способность Орсона Уэллса обманывать нацию и умение Франклина Рузвельта главенствовать в радиоэфире. Если уж совсем углубляться в историю, можно вспомнить, что Платон недолюбливал поэзию и прочие «имитирующие» искусства, что католическая церковь всячески противилась переводу Библии на национальные языки, что монах Филиппо де Страта предупреждал, будто «юная девица, читающая печатные книги, уподобляется служительнице борделя». Подобные критические замечания стары как мир, в них заинтересована коммуникационная элита, столкнувшаяся с неизбежной утратой статуса и потерей доходов.

Вот еще один аргумент против «всемирной паутины»: Интернет «перестроил наши мозги», лишил нас умения сосредотачиваться и глубоко задумываться. Самый известный поборник такого мнения – Николас Карр – написал знаменитую статью в журнале «Атлантик мансли» «Гугл нас оглупляет?» и книгу «Пустышка. Что Интернет делает с нашими мозгами».

В доказательство Карр приводит собственные анекдотические наблюдения и лабораторные эксперименты, доказывающие, что Интернет оказывает влияние на память и концентрацию внимания, а движение глаз при чтении веб-страниц отличается от того, которое сопровождает чтение печатной страницы. Карр особенно подчеркивает, что долгие часы работы интернет-серфинга меняют метаболизм мозга, что подтверждается снимками МРТ.

Его наблюдения не удивят исследователей мозга; нервная система человека чрезвычайно «пластична» и способна перестраиваться при смене деятельности, меняются даже синапсы – специфические контакты нейронов, обеспечивающие передачу сигнала от одной нервной клетки к другой. Слепота, к примеру, изменяет структуру зон полушарий головного мозга, отвечающих за зрение, и стимулирует развитие зон, особо чувствительных к звуку и осязанию.

Способность ткани головного мозга переключаться с одного вида деятельности на другой бесценна. Переключает ли Интернет наши мозги? Разумеется – как все остальное, чем вы занимаетесь (или не занимаетесь) в данный момент. Грамотность, возможно, является наиболее мощным «переключателем» сознания; пять тысяч лет люди приспосабливали свой разум, который ранее требовался исключительно для выживания в естественной среде, на восприятие абстракций. При этом некоторые элементы мозговой активности и в самом деле оказались утраченными; так происходит и в эру возрастания роли компьютеров и Интернета в повседневной жизни. Plus ça change (Ничто не ново под луною).

Карр подробно пишет о лабораторных экспериментах, доказывающих, что пользование Интернетом уменьшает концентрацию внимания на первоначальной задаче. Особенно поразило его то, что испытуемые запоминали материал хуже, когда кликали по большому числу гиперссылок.

Что ж, верно. Нам не требуется защищать докторскую диссертацию, чтобы понять, что мы быстрее добываем информацию, когда она изложена на единственной странице или на экране монитора, а не когда приходится «раскапывать» ее в лабиринте гиперссылок. С другой стороны, настоящая жизнь редко представляет все, что требуется узнать, в одном документе, а те, кто умеет следовать подсказкам в информационном поле разнообразных источников, преуспевают больше тех, кто ожидает, что информацию выложат на блюдечке с голубой каемочкой.

Повседневная жизнь слишком сложна, а люди, вне зависимости от Интернета, склонны к самоуничтожению. 21 октября 2009 года экипаж американской авиакомпании «Нортуэст» по пути в Миннеаполис слишком увлекся ноутбуками и пролетел на 150 миль дальше своего аэропорта. Людям, далеким от авиации, мораль ясна: если нужно сосредоточиться на физической или умственной задаче – к примеру, на вождении автомобиля или разработке федерального закона, – не следует одновременно раскладывать пасьянс или смотреть кабельный спортивный канал (в чем недавно уличили некоторых государственных деятелей в США).

Если рассуждать более глобально, на протяжении веков и даже тысячелетий технологии обеспечивают человечество непрекращающимся потоком информации и снабжают инструментами для обработки этой информации. Любая технология, ускоряющая скорость потока, содержит в себе возможности отвлечься и что-либо разрушить. Должны ли мы отказываться от персональных компьютеров, раз они отвлекают пилотов, или выбросить мобильные телефоны – ведь они отвлекают водителей, или «закрыть» Интернет, который тормозит умственную деятельность?

Книга Карра почти автоматически формулирует собственный контраргумент: жизнь в развитых странах постоянно требует нелинейного мышления. Прокладывая маршрут в океане гиперссылок, человек обретает способность быстро принимать правильные решения. Разве эта способность не содействует нелинейному творческому процессу, которого требует современная среда, разве она не делает нас умнее, продуктивнее и самостоятельнее?

Всего шестьдесят лет назад студенты тратили долгие часы на запоминание длинных литературных текстов – от Вергилия до Шекспира, от Байрона и до «Скачки Поля Ревира» Лонгфелло. Подобным же образом в современных традиционных мусульманских странах начальное образование сосредоточивается, иногда целиком, на заучивании Корана. Да, что-то мы наверняка потеряли, отринув такое заучивание ради новых наук – лингвистики, эволюционной психологии и информатики. И все же этот сдвиг освободил наши нейроны от зубрежки в пользу расширения интеллектуальной составляющей личности, ради индивидуального благополучия и общественного блага. И, как всегда, оба стиля образования – старый и новый – по-своему «переключают» мозг.

Если оставить в стороне поп-нейронауку – не важно, выступает она за Интернет или отвергает его, – гипотеза Карра не находит подтверждения ни в данных по совокупному уровню образования, ни в макроэкономической статистике. Если граждане стран, где широко распространен доступ в Интернет, и вправду утрачивают способность читать, производительность труда должна резко упасть, а стандартные вербальные тесты должны показать существенное снижение среднего балла. Но нет, за последние тридцать лет результаты тестов стабильны. Если студенты утрачивают способность сосредотачиваться, значит, с математикой у них должно быть печально. И снова нет: за тот же период времени средний балл тестов повысился на двадцать четыре единицы. Если Всемирная сеть действительно оглупляет американцев, то граждане более компьютеризированных стран, таких как Эстония, Финляндия и Корея, должны превратиться, уж простите, в «овощи»? Ответ, по-моему, очевиден.

Страшилки по поводу Интернета заставляют вспомнить прежние времена, когда церковники уверяли, что мирянам нельзя предлагать Библию, переведенную на национальный язык, ибо последний «ошибочен»; а другие представители элиты твердили, что печатный станок приведет к моральному падению. Живи мистер Карр в 1470 году, он наверняка сетовал бы, что поток фривольных книг, выходящих из-под печатного станка, мешает людям сосредоточиться на чтении переписанной от руки Библии.

Семнадцатого декабря 2010 года полиция сонного тунисского городка Сиди-Бу-Саид избила молодого торговца овощами Мохаммеда Буазизи. Мохаммед пошел к мэрии, облил себя горючим и чиркнул спичкой. Тунисский народ тоже воспламенился. Через четыре недели президент-коррупционер Зин эль-Абидин Бен Али был вынужден бежать из страны. В ходе других восстаний были свергнуты лидеры Египта, Ливии и Йемена, накалилась обстановка в Сирии и Бахрейне.

Интернет сыграл решающую роль в падении Бен Али. Спустя десять месяцев после его побега «Викиликс» раскрыла секретную переписку американских дипломатов. Многие документы подробно излагают коррупционные схемы и сделки, роскошные особняки и безудержные зарубежные покупки местной элиты. Американские дипломаты окрестили «семьей», в этаком мафиозном духе, окружение Бен Али, состоявшее из родственников и друзей. Донесения Госдепартамента ясно обозначили проблему, и когда Буазизи чиркнул спичкой, «топливо» занялось мгновенно.

К тому моменту телевизионный канал «Аль-Джазира» со штаб-квартирой в Катаре уже вошел в цифровой век. Этот канал подробно освещал события в Тунисе. За месяц до трагической смерти Буазизи сотрудники канала прошли интенсивную подготовку по работе с социальными медиа. Канал сумел раздобыть видеозапись с мобильного телефона, запечатлевшую митинг протеста и выступление матери Мохаммеда Буазизи. Последующие трансляции демонстрировали жителям арабского мира, в том числе тунисцам, последние новости с места событий. Возможно, кто-то скажет, что это чересчур – утверждать, будто единственная видеозапись стала «искрой», воспламенившей «арабскую весну», но буквально тремя месяцами ранее аналогичное самосожжение не было снято на камеру и, возможно, именно поэтому не вызвало сколько-нибудь видимой реакции.

«Аль-Джазира», как и «Гардиан», осознает потенциал Интернета и социальных сетей. За несколько лет канал создал в арабском мире сеть надежных волонтеров, которые вытеснили старомодные новостные службы, и благодаря этим волонтерам почти отпала необходимость посылать собственных корреспондентов на места событий.

В самом Тунисе полулегальная диссидентская организация «Такриз» приобрела немалые «онлайн-навыки», и ее хакеры сумели преодолеть дорогостоящую защиту местных интернет-провайдеров. Борцы за демократию вдобавок солидаризировались с группировкой «ультрас» – футбольных болельщиков Туниса и Египта, чья неформальная структура и решительное несогласие с режимом оказались полезными для задачи «Такриз». Организация также установила сетевые контакты с лидерами профсоюзов, в частности, в шахтерском городе Гафса. Чрезвычайно ценным оказался и «Фейсбук», который особенно пригодился для распространения шокирующих кадров самосожжения Буазизи и мучительных последних дней его жизни.

Едва Бен Али покинул Тунис, восстали и египтяне. Почти каждый их шаг освещался в Интернете, обсуждался в социальных сетях, главным образом в «Фейсбуке», что помогало собирать народ на площади Тахрир и подвело в итоге черту под длительным правлением Хосни Мубарака.

Египтяне, как и тунисцы, извлекли немалую пользу из контактов с организованным рабочим движением. Когда текстильщики из города Махалла в дельте Нила запланировали стачку на 6 апреля 2008 года, это привлекло внимание двадцатисемилетнего инженера, на тот момент безработного, Ахмеда Махера. Он решил организовать демонстрацию в Каире в поддержку стачки в Махалле. Махер использовал все каналы, которые приходили на ум: листовки, блоги, форумы. Лучше всего сработал «Фейсбук»: каждый день к акции присоединялись по три тысячи человек.

Демонстрация в Каире собрала тысячи протестующих; самого Махера арестовали, избили и даже пригрозили изнасилованием. После освобождения он и его сторонники создали движение «6 апреля» в честь стачки в Махалле и вступили в контакт с молодежным движением сербских диссидентов «Отпор!», помогавшим свергнуть Слободана Милошевича. Представитель египетских активистов слетал в Белград для обучения. Он вернулся с двумя новыми технологиями. Первая представляла собой компьютерную игру «Больше, чем сила»: она позволяла имитировать различные тактики действий против правящего режима. Второй технологией оказалась монография американского ученого Джина Шарпа «От диктатуры к демократии», где, на примере Мьянмы и диктатуры Уго Чавеса в Венесуэле, подробно описывалось, как постепенно ослаблять тоталитарный режим.

Шестого июня 2010 года полиция в Александрии забила до смерти молодого египтянина Халеда Саида – возможно, за то, что он снимал на видео, как полицейские передают друг другу наркотики. Вскоре в «Фейсбуке» появилась страница «Мы все Халед Саид», где выкладывались прижизненные фото и видео Саида, а также снимки его изувеченного трупа. Эта страница привлекла внимание почти полумиллиона человек, а также движения «6 апреля», один из членов которого связался с анонимным модератором страницы, общавшимся только через систему мгновенных сообщений «Гугл». Благодаря закаленным уличным бойцам движения «6 апреля» и инновационной массовой технологии, реализованной через «Фейсбук», диссиденты быстро и умело собрали толпы людей из разных мечетей 25 января 2011 года на площадь Тахрир.

Хотя Ваэлю Гониму, создателю страницы в «Фейсбуке» и сотруднику египетского филиала корпорации «Гугл», удалось остаться анонимным для читателей страницы и для демонстрантов, полиция его вычислила и 27 января арестовала. 7 февраля Гонима освободили, он публично признал свою роль в возникновении движения «Мы все Халед Саид», и люди бурно приветствовали его на площади Тахрир.

Власти отключили доступ в Интернет в Тунисе и Египте, равно как и во всех других странах Ближнего Востока, где назревали революции. Такая мера обычно вызывает обратную реакцию, поскольку она провоцирует гнев населения и влечет людей на улицы, заставляет отрываться от мониторов с блогами и «Фейсбуком». Когда египетское правительство «дернуло рубильник», профессор университета Северной Каролины Мохаммед эль-Навави с удивительной проницательностью предсказал дальнейшее: «Правительство совершило большую ошибку, отключив доступ в Сеть. Народ вынесет раздражение на улицы». В свое время советское правительство не смогло отвлечь население от радиоприемников, настроенных на трансляции из Западного Берлина и Вашингтона; арабским режимам тоже не удалось полностью отрезать доступ к сетевым ресурсам Катара и Лондона.

Цифровая инфраструктура «арабской весны» не может не внушать оптимизм относительно демократического будущего развивающихся стран. Истории Трента Лотта, Дюка Каннингема, католических священников-содомитов и «Викиликс», если перечислять лишь некоторые, предрекают устойчивое развитие открытых политических институтов на Западе.

Справедливо задаться вопросом, возможен ли сегодня геноцид в Руанде. Вспомним пронзительные слова оператора Ника Хьюза, случайно заснявшего несколько случаев геноцида: «Если бы было больше таких снимков!»

Сегодня все было бы иначе: в Руанде 2,4 миллиона человек (из одиннадцатимиллионного населения) имеют мобильные телефоны, их число будет только возрастать, как и число обладателей видеокамер. Двусторонний обмен данными позволяет мгновенно передавать информацию, соответственно преступлений в Африке, как и во всем остальном мире, должно стать меньше, ибо геноциду необходима секретность. Можно надеяться, что «Твиттер» также поспособствует сокращению количества подобных преступлений.

Появление в прошлом новых коммуникационных технологий внушало очевидцам неоправданный оптимизм: телеграф, вопреки ожиданиям многих, не принес мир, радио, несмотря на предсказания его сторонников, также не оправдало надежд. Как заметил американский экономист Пол Кругман:

В 2009-м и, конечно же, в 2012 году «все знают», что Интернет наделяет могуществом простых граждан, что мир избавляется от деспотов, а демократия воцарится везде и навсегда, это лишь вопрос времени. Правда, сомнительно, чтобы подобное произошло в странах с религиозными, консервативными, традиционными культурами.

«Киберпессимизм» по отношению к демократическому будущему развивающихся стран диктуется, по меньшей мере, двумя причинами. Во-первых, монархи и деспоты остаются у власти в тех странах, где армия стреляет в демонстрантов, либо там, где лидеры принуждают народ к повиновению голодом, как в Сирии и Северной Корее. Пока президент Сирии Башар аль-Асад приказывает стрелять в народ, а северокорейский вождь держит корейцев в черном теле, чтобы у них не хватало сил сопротивляться, а также пока этим лидерам оказывают поддержку союзники, такие как Россия и Китай, они по-прежнему сохранят власть. Сами по себе твиты, блоги и «Фейсбук» революций не организуют, это дело людей, которые читают новости, выходят на улицы и рискуют собственными жизнями.

Вдобавок и солдаты должны решиться и прекратить убивать своих соотечественников. Но произойдет это только благодаря совместным усилиям диссидентов, солдат и их командиров, которых реально, хотя и чудесным образом, сплотит Интернет, демонстрируя возросшую цену убийств и репрессий.

Подобное развитие событий мы наблюдали в более примитивной коммуникационной среде последних лет Советского Союза. В августе 1991 года командиры спецназа, разоблаченные латвийскими телекамерами и «вражескими голосами», не решились атаковать Бориса Ельцина и его сторонников на баррикадах у Белого дома. Двадцать лет спустя Интернет и социальные медиа сделали цену убийств и репрессий еще выше. Количество деспотов, готовых заплатить эту цену, уменьшилось, что продемонстрировала «арабская весна». Заметно убавилось число солдат и полицейских, исполняющих любые приказы деспотов. Но все же оба показателя пока не достигли нуля.

Подобно католической церкви, постепенно приспособившей печатный станок для своих целей, репрессивные режимы сумели «приручить» Интернет и социальные сети. В частности, Иран продемонстрировал, что технологически подкованные деспоты способны обратить себе на пользу объединяющие способности Интернета. Репрессивные режимы применяют фильтрационные технологии и используют временные отключения и файерволлы, подобные китайской «Великой стене». Иранские власти угрожают изгнанием блогерам, запугивают, допрашивают их родственников, сажают сетевых активистов в тюрьму. Когда в конце 2009 года оппозиционное иранское «зеленое движение» спровоцировало демонстрации по всей стране, правительство выложило в Сеть фотографии демонстрантов, причем лица были обведены красными кружками, – получились этакие предостережения цифровой эпохи. Священнослужитель из числа сторонников режима с телеэкрана призвал правоверных сообщать по «горячей линии» или на специальном сайте об активности оппозиционеров.

В 2009 году западные обозреватели с изумлением узнали, что в иранском сегменте Интернета осуществляется жесткая фильтрация контента, «отлавливающая» определенные слова и фразы. В Тегеране почти весь трафик проходит через единый сервер. Фильтрационное оборудование поставила компания «Нокия-Сименс», представитель которой сухо заметил: «Если вы продаете программное обеспечение, то вместе с ним продается возможность отслеживать любую информацию, которая через него проходит».

Хорошая новость в том, что впервые в истории у значительного числа обычных людей появился доступ к передовым технологиям. Между угнетенными и угнетателями на более или менее равных условиях разыгрывается глобальное кибернетическое сражение, подобное игре в кошки-мышки, причем угнетателям становится все труднее угнетать.

Даже и в этом случае причин для пессимизма относительно будущего демократии в развивающемся мире достаточно. Они перевешивают баланс сил в пользу власти. Нельзя забывать и о том, что в бедных странах с традиционными культурами непросто создавать сильные и стабильные демократические институты.

Спросите, почему? Ответ подскажет наблюдение, сделанное в 1950-х – 1960-х годах Лауреано Лопесом Родо, одним из экономических советников Франсиско Франко. В те годы среди западных развитых стран Испания единственная была диктатурой. Лопес Родо заявил, что страна окажется готовой к демократии, когда уровень доходов на душу населения в год составит 2000 долларов. Демократия в Испанию пришла в 1975 году, когда ВВП на душу населения достиг 2446 долларов. Дело, разумеется, не в том, что тогда же умер Франко, однако испанской демократии пришлось пережить немало испытаний, в том числе военный путч 1981 года. Если бы диктатор скончался раньше, в менее обеспеченную эпоху, возможно, переход к демократии не состоялся бы до сих пор.

Почему ВВП, равный 2000 долларов (по ценам 1965 года это примерно нынешние 14 000 долларов), видится «магическим числом» демократии? Ответ дает «пирамида потребностей» Абрахама Маслоу. В 1943 году американский профессор психологии Брандейского университета опубликовал работу «Теория человеческой мотивации», в которой предложил модель психологического поведения и стимулов. Представьте, что кто-то надел вам на голову толстый пластиковый пакет и лишил воздуха; в этом случае все ваши побуждения, в том числе голод, жажда и даже сильное желание освободить мочевой пузырь, мгновенно исчезнут, и вы сосредоточитесь на одном – постараетесь стянуть мешок с головы.

Только восстановив дыхание, вы вспомните о голоде, жажде, мочевом пузыре, и только удовлетворив свои основные физиологические потребности, подниметесь на следующую ступень пирамиды Маслоу – к потребностям самосохранения, то есть к наличию крыши над головой и личной безопасности.

Затем идет третья ступень – любовь семьи, дружба, чувство общности; когда все это обретается, люди взыскуют четвертой ступени – уважения к себе, к силе характера, к интеллектуальным и физическим качествам.

Маслоу утверждает, что лишь когда человек одолел четыре нижние ступени – физиологические потребности, самосохранение, любовь и уважение, – он приступает к «самореализации»: за этим расплывчатым термином скрывается состояние удовлетворенности собственными способностями, талантами и моральным авторитетом.

В последние десятилетия многие социологи и психологи критиковали пирамиду Маслоу за упрощенный взгляд на человеческую личность и усомнились в ее адекватности реальной жизни; при этом она получила международное признание и используется как эмпирическая модель. Вдобавок пирамида Маслоу помогает понять, каким именно образом нации переходят к демократическому правлению, и позволяет оценить пределы влияния коммуникационных технологий.

На какой ступени пирамиды Маслоу располагаются демократические идеалы? Разумеется, не на двух нижних: голодным и бездомным людям, опасающимся за свои семьи и собственную жизнь, не до политических свобод. Демократия помещается на верхних уровнях пирамиды Маслоу; грубо говоря, она существует только в обществах, чьи граждане обустроены, сравнительно сыты и защищены, то есть получают 2000 долларов Лопеса Родо в год.

Многие исследователи подчеркивают связь между демократией и достатком. В 1959 году к такому заключению пришел и политолог Сеймур Мартин Липсет, подкрепивший свой вывод статистическим анализом, достаточно изощренным, по меркам тех лет. Липсет отметил: «Чем выше благосостояние нации, тем больше у нее шансов на поддержание демократии». Но если демократия порождает достаток, способен ли последний стимулировать переход к демократии; или же все зависит от некоего третьего фактора? Липсет предположил, но не смог доказать, что третьего фактора нет, стимулом является сам достаток.

Современные данные подтверждают его точку зрения. С 1981 года консорциум социологов, Всемирный научно-исследовательский проект, приступил к оценке широкого диапазона ценностей и убеждений по всему земному шару. Отметим как типичные усилия двух исследователей-пионеров, Рональда Инглхарта и Кристиана Вельцеля, которые свели многообразие национальных характеристик к серии убедительных двумерных графов. Одно измерение (ось X) представляет индекс «выживания против самовыражения» (В/СВ) – грубо: насколько высоко поднялось население конкретной страны по ступеням пирамиды Маслоу. Другое измерение (ось Y) отражает индекс «традиционного против секулярно-рационального» (Т/СР) – это степень толерантности и либерализма в обществе, в особенности применительно к религии и уважению к власти.

Такой тип анализа группирует нации по религиозным и культурным признакам.

Демократические страны облюбовали верхнюю правую часть графа – это страны с наиболее высокими показателями В/СВ и Т/СР. Самое удивительное – показатели США, которые больше схожи с показателями стран Латинской Америки, а не развитых европейских государств. США занимают верхние уровни пирамиды Маслоу, но в социальном и религиозном отношениях они столь же консервативны, как, скажем, Ирак или Индонезия.

Поскольку эта база данных собирается вот уже тридцать лет, исследователи могут подробно изучить последовательность социальных изменений, ведущих к демократии. Главными факторами, похоже, являются экономический рост и модернизация рабочих мест и образования, ее «подпирающего». Инглхарт и Вельцель убедительно показали, что рост ВВП на душу населения, повышение качества образования и распространение профессий, требующих знаний, позволяют прогнозировать увеличение индекса С/СВ, а это, в свою очередь, сулит переход к демократии. Неудивительно: в конце концов, чем богаче становится человек, чем независимее его постановка образовательных целей и выбор работы, тем выше он поднимается по ступеням пирамиды Маслоу, тем меньше он готов терпеть деспотическое правительство.

Схематически это можно изобразить так:

Экономический рост + Модернизация – Индивидуальное благосостояние – Демократия.

Интуитивно кажется верным: люди, ведущие тяжелую, угнетенную жизнь, сосредотачиваются на удовлетворении базовых физических потребностей. Более высокие цели, такие как персональная свобода и демократическое развитие, присутствуют «фоном», пока люди не станут богаче и не обретут безопасность. Только тогда они смогут бросить вызов коррумпированным институтам и деспотическим властям. Этот процесс может занять десятилетия, затянуться на поколения, его могут притормозить жестокие деспоты у власти, как случилось, например, после Второй мировой войны, когда почти на пятьдесят лет притормозилось развитие советской империи.

Интернет, «Гугл» и «Фейсбук» могут сколь угодно гордиться собой, но они не в состоянии принести демократию в бедные, традиционные, религиозно ориентированные общества. Это такие страны, как Ирак, Египет и Эфиопия, чье полунищее и потому бесправное население поглощено заботами о хлебе насущном, крове и безопасности и не помышляет о политических свободах; в культуре этих народов религиозные установления главенствуют над юриспруденцией.

Исторические нарративы и факты, описанные в данной главе, рисуют убедительную иллюстрацию влияния новых цифровых медиа на индивидуальные возможности человека и перспективы демократического развития.

Очевидно, что Всемирная сеть и социальные медиа стали существенным подспорьем для людей во всем мире. Лидеры деспотических стран уже не в состоянии с привычной легкостью угнетать, сажать в тюрьму, пытать и убивать население так, чтобы об этом остался в неведении мир вокруг; доказательства коррупции уже не спрятать, а граждане этих стран обрели способность к самоорганизации и сопротивлению при помощи современных коммуникативных инструментов. Тем не менее, Интернет также облегчил деспотам слежку за населением и предоставил новые способы угнетения; впрочем, в целом баланс сил постепенно смещается в пользу граждан. До 1995 года враги диктаторов выходили, так сказать, с коммуникационным ножом против пулемета. Теперь огнестрельным оружием располагают обе стороны.

Самиздат и коротковолновые приемники – далеко не единственные факторы краха коммунизма; точно так же твиты с блогами сами по себе не сокрушают деспотические режимы. Люди должны отстаивать свои права на улицах; полиция и солдаты должны перестать в них стрелять; правящие элиты должны деморализоваться и даже, в некоторых случаях, примкнуть к протестующим.

До 2011 года многие сомневались в способности новых социальных медиа привести к реализации таких изменений. Среди скептиков особенно выделялся Евгений Морозов, который неустанно подчеркивал «надзирательные» и репрессивные возможности Сети. Свои язвительные замечания он обрушивал прежде всего на тех энтузиастов социальных сетей, которые верили в формулу «твиты + молодые иранцы с мобильниками = твиттер-революция». В отношении Ирана Морозов оказался прав, однако в остальном его скептицизм нисколько не оправдался. Свою книгу «Соблазны сети» он опубликовал в начале 2011 года, почти в то самое мгновение, когда диссиденты, взяв на вооружение социальные сети, принялись свергать репрессивные арабские режимы (этакий эффект домино).

Хорошая новость в том, что цифровые медиа наделили граждан способностью ликвидировать прогнившие режимы. Плохая же новость в том, что деспотические лидеры управляют преимущественно бедными, социально консервативными, традиционными обществами, а на такой почве демократия не растет. Как показали США в Афганистане и Ираке, насильственная смена режима и голосование под дулами автоматов в материально скудных традиционных культурах являются прямой дорогой к катастрофе.

Связь демократии с благосостоянием также объясняет более счастливые исходы в Восточной Европе. В былой коммунистический блок входило несколько относительно благополучных, социально развитых стран – Польша, Чехословакия, Венгрия и прибалтийские республики; сегодня они представляют собой относительно стабилизировавшиеся демократии. Разумеется, относительный достаток и уровень социального развития не слишком помогли этим странам, когда по их территориям в ходе Второй мировой войны, в 1956 и 1968 годах прошла Советская армия. Только в 1989–1999 годах, когда ослабевший Советский Союз утратил волю к подавлению, светские, посттрадиционные культуры и сравнительно развитые экономики Восточной Европы двинулись к демократии. С другой стороны, постсоветские среднеазиатские республики, такие как Узбекистан, Таджикистан и Казахстан – перечисляю самые традиционные и беднейшие среди них, – сохранили однопартийную диктатуру.

В остальном мусульманском мире отнюдь не случайно, что страны со здоровой экономикой, такие как Турция, Малайзия и Индонезия, привержены демократии.

Интересно, что три указанные страны пользуются латиницей, которая усваивается при обучении легче, нежели арабское письмо. Думается, не стоит пренебрежительно отмахиваться от значимости латинского алфавита. Кемаль Ататюрк, «отец» современной Турции, наверняка полагал, что переход со старого арабского алфавита, унаследованного от Османской империи, на латиницу – переход, который он осуществлял весьма решительно, – даст немалые преимущества новой нации. В колониальных Индонезии и Малайзии, с другой стороны, аналогичный переход был осуществлен, соответственно, голландскими и британскими властями, которые руководствовались исключительно собственными управленческими целями.

Текущие события в Египте и Ливии предполагают еще более алармистский сценарий, нежели тот, который реализовался в бывших советских среднеазиатских республиках. Общества, достаточно передовые в технологическом отношении, чтобы свергнуть деспотов и коррупционеров, остаются слишком бедными и слишком подверженными влиянию традиционной культуры, а потому не в состоянии установить демократию. Столь неблагоприятное положение дел способно породить хроническую череду революций-контрреволюций, примеры чего мы наблюдаем во многих африканских странах южнее Сахары.

Возможно, самый серьезный геополитический вопрос современного мира заключается в том, какой ответ относительно связи достатка и демократии даст Китай, «пронизанный» Интернетом, стремительно модернизирующийся, экономически процветающий и все более могущественный. ЦРУ подсчитало, что в 2011 году ВВП Китая на душу населения составил 8400 долларов. Эта цифра увеличивается с каждым годом примерно на 8 %. Социологические графы помещают Китай в зону от низкого до среднего значения по индексу С/СВ и достаточно высокого значения по индексу Т/СР, что внушает осторожный оптимизм по поводу возможности плавного перехода к стабильной демократии в восточноевропейском стиле. Мир затаил дыхание и молится за экономику Китая, поскольку та в наибольшей степени определяет благополучие китайских граждан и, соответственно, перспективы на демократизацию, а следовательно, на геополитическую стабильность на планете.

Следует еще помолиться за способность китайских демократических сил успешно эксплуатировать передовые коммуникационные технологии двадцать первого века, продолжая тем самым великий исторический процесс, который начался пять тысяч лет назад с появления в Синайской пустыне протосемитского алфавита.

По мере своего распространения это фонетическое письмо охватывало Финикию, Иудею, Арамею и наконец обрело наиболее легко среди античных усваиваемую форму – греческую, с гласными; этот процесс затронул крупные массы населения. Греческий алфавит сменился латиницей, которая составляет основу большинства алфавитов нынешних западных стран, а печатный станок Гутенберга механизировал процесс набора обоих алфавитов, и коммуникационные технологии ушли далеко вперед.

С 1500-х годов информационные технологии изменились не сильно – вплоть до 1840-х, когда был изобретен телеграф и появились высокоскоростные печатные станки. Медленное «преобразование» обычных людей слегка затормозилось в девятнадцатом и двадцатом столетиях, когда возникли однопенсовые газеты, радио и телевидение – дорогие и сложные медиа, которые принадлежали горстке людей. По счастью, новые цифровые медиа драматически ускорили процессы саморазвития.

Впервые в истории значительная часть населения мира может общаться друг с другом в режиме реального времени, обмениваться текстами, фото и видео, не думая о расстояниях. Последующие десятилетия продемонстрируют, в Китае и в других странах, политические, социальные и культурные последствия этого коммуникационного взрыва. Большая часть перемен должна оказаться столь же позитивной, сколь непредсказуемой она будет. Но одно сомнению не подлежит: средство – не просто сообщение, но сама страница, на которой написана история человечества.