Как ни странно, выбор наследника Ягоды не сразу пал на Ежова, и Сталин сначала размышлял о человеке совершенно другого характера – о Несторе Лакобе, у которого руки были почти чисты от крови и которого народ подлинно любил. Как-то летом в начале 30-х годов Сталин, Берия, Лакоба с женами и с детьми играли вместе около вилл и на пляжах Сухума или в пастушьих хижинах на берегу озера Рица. Сталин полностью доверял Лакобе и, не задумываясь, охотился с ним на кабанов. Лакоба был первоклассным стрелком, который любил эпатировать гостей, одним выстрелом сбивая яйцо с головы своего повара. Сталин любил шутить: «Я Коба, а ты – Лакоба». Лакоба присылал Сталину сотни лимонов и обсадил мандаринами сталинскую дачу. Надежда Аллилуева подарила Сарии, жене Лакобы, уже традиционный среди высших эшелонов ОГПУ подарок, золоченый пистолет.

Сталин чаще и дольше разговаривал с Лакобой, чем с любым другим коллегой (12). В конце 1920-х гг. Сталин решил не применять коллективизации к Абхазии и критиковал тех, кто «не учитывает специфических особенностей абхазского уклада, сбиваясь иногда на политику механического перенесения русских образцов социалистического строительства на абхазскую почву», но в то же время деликатно уговаривал Лакобу признавать хоть на словах советскую иерархию:

Хотя Абхазия не была той идиллической Аркадией, какой ее изображает Фазиль Искандер в романе «Сандро из Чегема», тем не менее Лакоба хитро правил страной, учитывая и требования сталинизма, и древние языческие абхазские обычаи.

Те родственники Лакобы, которые смогли выжить, несмотря на месть Берия, говорят, что Сталин просил Лакобу стать наркомом внутренних дел, но Лакоба отказался. Зачем Сталин это сделал? Лакоба, как Серго Орджоникидзе, был близким другом, насколько у Сталина могли быть близкие друзья, и, будучи кавказским человеком, Лакоба был и речью и мышлением понятен Сталину. Но уму непостижимо, чтобы Лакоба превратил НКВД в такую бойню, какую Сталин хотел из него сделать. Так или иначе, поведение Сталина осенью 1936 г., когда Лакоба его увидел в последний раз, незадолго до назначения Ежова, было сурово: в самом деле «в аду нет фурии страшнее» отвергнутого Сталина.

Дамоклов меч давно висел над Лакобой, и, не люби его Сталин, его бы сняли уже в 1920-е годы. В 1924 г. он принял (по просьбе Сталина и Дзержинского) Троцкого. Троцкий, хороший стрелок и охотник, очень понравился Лакобе, и еще несколько лет Лакоба и Сария писали Льву Давидовичу дружелюбные письма. Между Лакобой, уведшим Абхазию из состава грузинского государства, и Лаврентием Берия, жаждавшим вернуть Абхазию в состав Грузии, бушевали настоящие кавказские страсти (14). Подхалимство Берия сменилось гневом, когда сводный брат Лакобы, Михаил, приставил к голове Берия револьвер – за то, что тот матерился в присутствии женщин (15).

20 ноября 1936 г. Лакоба вместе с Орджоникидзе пошел к Сталину в Кремль с папкой компромата. Лакоба хотел еще раз доказать Сталину, что Берия, уже не раз заподозренный в двурушничестве, был в 1920 г. настоящим, не двойным, агентом азербайджанских националистов. Доверие Сталина к Лакобе уже испарилось; Лакобе трудно было понять, что он уже не мог считать себя свободным на Кавказе от власти Берия. 20 декабря Берия вызвал Лакобу в Тбилиси, и жена Берия пригласила абхазского вождя к себе на обед. Лакоба пошел с тяжелым сердцем; недавно у него в сухумском особняке нашли девушку, будто бы застреленную из его револьвера, и следствие, устроенное Берия, намекало, что девушка – бывшая любовница Лакобы. За обедом подали форель. Через два часа, на глазах у всех в Тбилисской опере, Лакобу схватили судороги, и он вскоре скончался (16). Тело, без внутренних органов, вернули в Сухум на похороны, на которых Берия с женой шли за гробом, и Лакобу торжественно похоронили в ботаническом саду.

Врачи, вскрывшие тело Лакобы, были арестованы. Через месяц могилу Лакобы сровняли с землей и труп выкопали. Лакобу объявили врагом народа; вдову обвинили в том, что она собиралась убить Сталина из револьвера, подаренного ей Аллилуевой. Ее пытали два года, пока она не умерла. Мать Лакобы палач Берия, Ражден Гангия, избил до смерти дубинкой. Берия перебил почти весь род, а детей держал в тюрьме, пока они не достигли расстрельного возраста. В Москве сына Рауфа пытал известный энкавэдэшник лейтенант Хват; потом Ульрих его приговорил к смерти, и в 1941 г. его расстреляли. Выжили один шурин и две племянницы. Вместе с Лакобой погибла почти вся абхазская интеллигенция; грузины и мингрелы заняли полупустые поселки Южной Абхазии. Страшная месть Берия была разрешена Сталиным без подписи Ежова, и после убийства Лакобы Сталин девять лет не ездил на Кавказ.

Осенью 1936 г. Ежов должен был сначала закончить те дела, которые оставил недоделанными Ягода. Надо было подготовить два показательных процесса, чтобы избавить государство сначала от левых, а потом от правых, скомпрометированных показаниями Зиновьева и Каменева. Чтобы НКВД работал соответственно с планами Ежова, его надо было очистить. Сами палачи стояли в первых рядах тех, кого казнят. Раньше каждый новый вождь тайной полиции осторожно садился в свое кресло, никого не сменяя, тем более не истребляя. Даже когда Ягода занял место Менжинского и поссорился с теми, кому не нравилась его унтер-пришибеевская грубость, ОГПУ – НКВД оставался цельной, сплоченной организацией. Чтобы снять группу нерусских чекистов – Станислава Мессинга, Меера Трилиссера, – которых Сталин или недолюбливал, или намечал на другую работу, Сталину пришлось вмешаться лично (17). Очень немногие, например Яков Агранов и Ефим Евдокимов, принципиально возражали против стиля правления Ягоды: они не любили сфабрикованных дел начала 1930-х гг. не потому, что любили правду и ненавидели ложь, а потому, что требовали более убедительных методов фальсификации.

Ежов опустошил НКВД, как вскоре опустошит партию, армию, интеллигенцию и советские города. Сначала он снял с постов самых выдающихся чекистов, не всегда сразу расстреливая их, но иногда на время отправляя их в глушь. Как только Ежов занял свое место, видный чекист секретно-политического отдела И. В. Штейн покончил с собой. Сразу после ареста Ягоды схватили Глеба Бокия, который так жестоко терроризировал Петроград и Туркестан. Георгий Молчанов, которого Ягода назначил главой секретно-политического отдела ОГПУ, был арестован за месяц до ареста Ягоды: он был расстрелян «в особом порядке», то есть без формального допроса, без суда и без приговора, после того как его избили коллеги Николай Николаев-Журид, латыш Анс Залпетер и вологодский палач Сергей Жупахин (все трое сами будут расстреляны через год). Красавца Молчанова пытали так мучительно, что, надо полагать, смерть стала для него избавлением. Всеволод Балицкий, которого Сталин одно время считал возможным наследником Ягоды, был расстрелян как польский шпион.

Ни тонкий ум, ни соседство со Сталиным по даче в Зубалове, ни добровольная помощь в свержении Ягоды не спасли Якова Агранова. Зря он помогал Ежову в течение первых месяцев работы и репетировал с Радеком и Пятаковым показания на предстоящем суде: его три раза переводили с одного поста на другой и наконец, в июле 1937 г., арестовали. Ефим Евдокимов, который по инициативе Сталина допрашивал Ягоду, тоже получил неожиданную награду: в мае 1938 г. его перевели в Наркомат водного транспорта, который уже приобретал репу тацию смертной камеры чекистов. В конце концов Лаврентий Берия истребит Ефима Евдокимова вместе со всеми чекистами, которые благодаря Берия начали свою карьеру на Северном Кавказе. Матвей Погребинский, начальник Управления НКВД по Горьковскому краю (Нижний Новгород), застрелился, когда узнал об аресте Ягоды; через несколько дней заместитель главы контрразведки у Ягоды, И. И. Черток, выбросился из окна и разбился насмерть. Даже один из любимцев Ежова, комиссар государственной безопасности третьего ранга Владимир Курский, который получил пост Георгия Молчанова, покончил с собой в июле 1937 г.: он впал в отчаяние, когда получил приказ допросить и убить Зинаиду Гликину, брошенную любовницу

Ежова. Последний аристократ в НКВД, барон Пиллар фон Пильхау, был арестован как польский шпион. Из ста десяти высокопоставленных чекистов, подчиненных Ягоде, Ежов арестовал девяносто, расстреляв большую часть. Еще 2273 чекиста были арестованы и, по расчету Ежова, 11 тыс. были уволены.

Чистка НКВД прежде всего убрала нерусских. Евреи и те, у кого были связи с Германией и с лимитрофными государствами (Польшей, Румынией, Балтийскими странами), от которых коммунисты не могли ждать защиты или заступничества, были обречены. НКВД дорого поплатился за былой космополитизм. В бытность Ягоды руководителем были расстреляны всего два видных чекиста – Яков Блюмкин и его друг Рабинович, но многие нерусские чекисты задумывались над будущим и уходили в другие сферы. Уходили напрасно – везде, в экономической или культурной сфере, отыскивали знаменитых латышей, таких как Петерс, и поляков – Мессинга и Уншлихта (18), и они погружались вслед за бывшими коллегами в забвение.

Рядовых энкавэдэшников, если им везло, просто увольняли или переводили: арест и расстрел были вообще участью высших кадров. Всю службу безопасности охватила паника. Новый НКВД – и Берия закончит то, что начал Ежов, – выглядит совершенно другим. 1 октября 1936 г. из 110 кадровых офицеров только 42 были русские, украинцы или белорусы; 43 объявили себя евреями, и было 9 латышей, 5 поляков и два немца. К сентябрю 1938 г., когда уже заходила звезда Ежова, было 150 кадровых офицеров, но из них большая часть – 98 – были русские; уже не было латышей, был всего один поляк, а евреев было только 32. Через год Берия повысил число русских до 122 и сократил число евреев до шести. Единственными неславянами оказались двенадцать грузин, которых Берия привез в Москву (19).

Ежов русифицировал НКВД, потому что Сталин явно воскресил русский шовинизм в советской политике. Заграничные операции НКВД, сильно пострадавшие, когда Сталин, в угоду Гитлеру, прикрыл сеть советских шпионов в Германии, полностью провалились после того, как переводчики балтийского, немецкого или еврейского происхождения были уволены или расстреляны. Ежов избавился от Абрама Слуцкого, руководителя иностранного отдела НКВД, посредством смертельной инъекции, так как арест мог бы встревожить подчиненных Слуцкого, и они перебежали бы к врагу. Потом Ежов арестовал Артура Артузова, полушвейцарца, полуэстонца, соседа Ягоды и самого лучшего контрразведчика в СССР.

К тому же Ежов устроил в НКВД классовую уравниловку. У Ягоды было больше белоручек, а под Ежовым больше людей из рабочих и крестьян. Для Ягоды работали бывшие дворяне, буржуи, даже один поп-расстрига и один балтийский барон; Ежов всех перестрелял. Уровень образования кадров НКВД соответственно падал. 35–40 % чекистов окончили лишь начальную школу (Берия улучшит положение, введя двухлетние курсы грамоты и арифметики), но тем не менее Ежов сократил пропорции кадров с высшим образованием с 15 до 10 % (Берия, наоборот, будет вербовать интеллигентов, так что к 1939 г. у трети кадров НКВД будут университетские дипломы).

Из-за чисток молодые офицеры начали быстро подниматься по службе, а новых людей призывали из комсомола и детских домов. С 1937 по 1939 г. средний возраст старшего энкавэдэшника упал с 42 до 35 лет. Преимущество молодых над старыми, славян над неславянами, крестьян над образованными горожанами отражало сталинское пристрастие к людям без прошлого и без сторонних привязанностей.

Те немногие, кто оставался на посту в НКВД, несмотря на громкие смены руководства, были коварными везунчиками, умеющими прятаться в глуши и как можно реже давать знать о себе в центре. Примером служит Дмитрий Орлов, который надзирал над выселенными кулаками в степях Северного Казахстана и оттуда не выезжал. Некоторые энкавэдэшники сразу поняли, что вызов в Москву, якобы на новое назначение или чтобы получить награду, на самом деле означал смертный приговор. Удивительно только, что очень немногие из них прилагали усилия, чтобы избежать такой судьбы. Кое-кто просто кончал с собой после звонка от Ежова, например Василий Каруцкий, начальник Управления НКВД по Западной, Смоленской, Московской области, или (в конце ежовщины) Даниил Литвин, которого поздравили с тем, что он расстрелял почти 50 тыс. ленинградцев в 1938 г. Бежали единицы, например Генрих Люшков, который в густом тумане перешел маньчжурскую границу, будто бы на свидание с агентом, а потом работал на японцев, пока они не избавились от него в 1945 г. Комиссар украинского НКВД Александр Успенский инсценировал собственное самоубийство, получил новые документы и пять месяцев метался по всей Европейской России, ночуя у бывших любовниц или друзей, пока его не поймали в камере хранения на какой-то станции на Урале.

Чаще всего энкавэдэшники, как их хозяин Ежов, алкоголем и садизмом глушили в себе страх за собственную жизнь. Они ненавидели тех невинных, которые не хотели ни в чем признаться, ибо тот следователь, который не мог добиться признаний, часто сам шел за своим заключенным в подвал. Никто уже не звал Ежова «ежевичкой»; о нем отзывались не иначе как о «ежовых рукавицах».

В 1937 г. Сталин разрешил применение физических пыток, и ужасам Лубянки с энтузиазмом подражали во всех провинциальных центрах (20). По архивам, например, новосибирского НКВД можно представить себе, до какой степени невиданные и ужасные жестокости обесчеловечивали людей (21). Ежов сам хвалил Новосибирск как второй самый эффективный город (после Москвы) с точки зрения выявления шпионов, вредителей и враждебных обществу элементов из населения. В Новосибирске были иностранные консульства, к тому же туда сослали троцкистов и кулаков – легко было выполнить и перевыполнить норму арестов. В апреле 1937 г. Ежов отправил туда подопечного Ягоды, Льва Миронова, чтобы арестовать как можно больше врагов в гарнизонах и железнодорожных депо области. Через два месяца замучившегося Миронова арестовали и в августе 1937 г. заменили Карлом Карлсоном, латышом, бывшим заместителем наркома внутренних дел УССР и фактически заместителем Ежова. К январю 1938 г. и Карлсона арестовали; его заменили опытным человеком, Григорием Горбачом, который почти до конца года держался за место, наводя террор на коллег, отыскивая врагов не только среди населения, но и в недрах местного НКВД (22). Горбача заменили майором Иваном Мальцевым, самым безумным из всех и обреченным на смерть в ГУЛАГе.

В Новосибирске энкавэдэшники были повязаны кровью: все офицеры участвовали в массовых казнях, называемых «свадьбами». Офицер Константин Пастаногов донес на своего дядю, но не решался его расстрелять: он выжил только потому, что Лев Миронов неожиданно сжалился над ним. Особые и секретно-политические отделы новосибирского НКВД из-за внутренних чисток лишились половины работников. Ряды пополняли рекрутами, для которых составление протокола было гораздо труднее, чем избиение жертвы, которая должна была подписать этот протокол. Ежову пришлось выслать на помощь экстренным порядком пятьдесят курсантов из московской школы НКВД.