Через несколько секунд после того, как я вошел в проулок, я понял, что существовало два Старых Города: один включал в себя районы Евангельской и Нижней улиц, а второй – отдельный Старый город – прятался за первым. Это был лабиринт извилистых улочек, разветвлявшихся на более узкие и темные проходы, а те, в свою очередь, тоже разветвлялись и неожиданно сворачивали к крошечным, с почтовую марку, площадям на пути к темным тупикам либо к одной из более широких улиц. Филантропия Стюарта Хэтча не дотянулась до Старого города, и фонари в таких безлюдных местах, как Голубиная улица, куда я свернул, представляли собой простые стеклянные светильники с лампами на макушках железных столбов, которым было лет семьдесят как минимум Каждая третья-четвертая лампочка была разбита, но местные неоновые вывески и освещенные окна щедро заливали светом узкие переулки.

От следующего угла проулок продолжался темными витринами магазина и брошенными зданиями. Я свернул направо в Кожевенную, где яркое освещение навело меня на мысль о стриптиз-клубах и массажных салонах. Свет лился из широких окон прачечной самообслуживания: полдюжины уставших женщин скучали в ожидании на скамеечках перед крутящими белье машинами.

С Кожевенной я свернул на Рыбную, потом – на Лавандную, Малиновую, Хлебную, Паточную и Восковую. Когда за спиной у меня осталась Хлебная, я окончательно убедился: за мной кто-то идет. Тихие шаги преследовали меня и по Паточной, и по Восковой, хотя, оглядываясь, я не видел никого. Восковая выходила на Телячий двор, где, освещенный светом из окон отеля «Медная голова», стоял фонтан без воды. Обойдя его кругом, я вышел на Реповую, миновал бар «Только у нас» и вновь услышал за спиной шаги. Я оглянулся и успел заметить темную движущуюся тень. Сердце, словно споткнувшись, пропустило удар, а тень растаяла.

Прибавив шагу, я поспешил по скользкому булыжнику и вновь окунулся в суету Евангельской улицы. То, что я увидел на другой ее стороне, объяснило, где я находился.

На улице, у стеклянных дверей двухэтажного бара, вороватый тип, за которым я пошел в переулки Старого города, весь подергиваясь, что-то объяснял коренастой блондинке в наполовину расстегнутой джинсовой куртке. Это была Кэсси Литтл, возлюбленная Кларка Рутлиджа, а хорька звали Френчи Ля Шапель. Обоих я видел в отделении интенсивной терапии больницы Святой Анны. Сияла ослепительно розовая вывеска над входом в бар «Спидвей».

Чья-то рука сомкнулась на моем левом локте, и я услышал сиплый шепот:

– Слышь, приятель, не знаю, как насчет мозгов, но смелости тебе не занимать.

Взъерошенный старикашка рядом со мной ухмыльнулся, видя мое удивление. Сальные завитушки выбивались из-под плоской шляпы, впалые щеки серебрились седой щетиной, от него за версту разило перегаром.

– Пайни Вудз, – сказал он. – Помнишь меня?