Книга: Песни драконов. Любовь и приключения в мире крокодилов и прочих динозавровых родственников
Назад: Глава 5 Caiman yacare: выстрел мимо цели
Дальше: Глава 7 Crocodylus acutus: охота на берегу
Глава 6
Crocodylus palustris: “честные сигналы”
До сих пор я просто наблюдал за аллигаторами и кайманами, но теперь пришло время выработать более научный подход.
Во-первых, надо было разработать теорию, поддающуюся проверке, и наскоро протестировать, чтобы убедиться, что это не полная чушь. Если теория окажется чушью, то чем скорее я ее брошу и займусь другой, тем лучше.
Во-вторых, надо было составить план исследований. В наше время ученому не полагается просто сидеть на берегу пруда и записывать увиденное. Нужно точно знать, что вас интересует, и собирать данные таким образом, чтобы свести к минимуму субъективность.
В-третьих, надо было устроить мою личную жизнь. Ли уехала в Китай, Кармен осталась в Боливии. Наладить серьезные отношения с кем-либо всегда непросто, если много путешествуешь, так что эта задача была самой сложной из трех.
Что ж, по крайней мере, одиночество стимулирует научную любознательность.
Одна особенность поведения моих аллигаторов казалась мне самой загадочной. У них было две разных “песни” с вроде бы одинаковым предназначением: “ревущая песня” и “хлопающая”. Почему нельзя обойтись одной? Я мог придумать только два возможных ответа. Либо предназначение песен на самом деле не одинаковое, либо они используются в разных ситуациях.
Поначалу я склонялся к первому объяснению. Смысл “песни” – сообщить что-то о себе окружающим. Что может каждая из “песен” сообщить другим аллигаторам о том, кто ее исполняет? Чем крупнее аллигатор, тем ниже у него голос. В отличие от рева, хлопки головой не содержат информации о величине аллигатора, но у них есть другое преимущество. Когда слышишь хлопок или иной резкий звук, легко понять, с какой стороны он доносится. Многие животные, и люди в том числе, определяют, с какой стороны пришел звук, по крошечной разнице во времени прибытия звуковых волн к левому и правому уху. Эту разницу легче всего уловить у звуков с резким началом, таких как выстрел, щелчок бича или хлопок.
Таким образом, рев сообщает слушателям, какого аллигатор размера, а хлопок – где он находится. Казалось бы, аллигаторам следует в каждой “песне” совмещать рев и хлопки. “Я большой сильный самец и нахожусь в таком-то пруду. Девчонки, налетай!” Но они этого не делают. Каждая “песня” самца состоит либо из рева с инфразвуком, либо из хлопков с инфразвуком. Почему?
Очевидным способом изучить предназначение “песен” было бы прокрутить аллигаторам магнитофонные записи рева и хлопков и посмотреть, как они будут реагировать. Проблема заключалась в том, что инфразвук аллигаторы издают, вибрируя грудной клеткой, которая в это время находится под водой. Я быстро выяснил, что воспроизведение инфразвука под водой – сложная техническая задача, требующая больших затрат электричества и наличия специального оборудования. Оборудование можно было взять напрокат у военных моряков, но его пришлось бы возить на грузовике и ежемесячно платить столько, что даже самого большого гранта надолго не хватило бы. Не удивительно, что единственные, кроме крокодиловых, животные, пользующиеся инфразвуком под водой, – крупные киты.
“Ничего себе, – подумал я. – Двухметровые аллигаторы способны испускать инфразвук, для копирования которого людям нужен грузовик оборудования. Откуда у них столько энергии?”
Одна из популярных в современной этологии (науке о поведении) концепций – “честный сигнал”. Во время ухаживания или конфликтов животные (включая нас с вами) всегда стараются произвести впечатление. И часто они при этом жульничают, чтобы выглядеть более привлекательными или грозными. Женщины используют силиконовые груди и высокие каблуки; львы отращивают гриву, чтобы казаться больше; у самцов человека и благородного оленя гортань опускается во время полового созревания, чтобы голос был ниже, более мужественным. Те, кому эти сигналы предназначены – противоположный пол или соперники, – пытаются научиться распознавать обман. В ходе эволюции многие виды стали использовать сигналы, которые невозможно подделать. Например, у некоторых певчих птиц признаком крутизны считается очень быстрая песня с мгновенными переходами от высоких частот к низким и обратно – на такую способен только здоровый, сильный самец. Колибри исполняют фантастические пируэты, требующие мастерского владения высшим пилотажем. Горные бараны бодаются с разбега, напрямую проверяя силу друг друга. Многие женщины считают, что самый надежный признак достойного мужчины – деньги (я могу только надеяться, что они не правы).
Что, если аллигаторы используют инфразвук в качестве “честного сигнала”? Для него требуется огромная сила, и подделать его нельзя, как я выяснил на своем опыте.
Инфразвук далеко распространяется под водой. Киты используют его для общения на расстоянии сотен километров. Понять, с какой стороны он приходит, очень трудно по ряду физических причин, но эта проблема решается с помощью хлопков. Стало быть, сочетание инфразвука с хлопками – идеальный способ представиться и сообщить, где ты находишься.
Замечательно, но зачем тогда реветь?
Просматривая свои видеозаписи ревущих аллигаторов, я сообразил, что, в отличие от инфразвука, рев всегда издается над поверхностью воды. Может быть, назначение рева – распространять информацию про аллигатора по воздуху, в то время как инфразвук распространяет ее под водой? Ведь в любое время дня часть аллигаторов находится в воде, а часть – на берегу, и надо, чтобы все они услышали, какой славный парень для них “поет”.
Это была неплохая идея, но она многого не могла объяснить. Почему самки ревут и хлопают головой, но не пользуются инфразвуком? Какой смысл реветь хором? Я решил, что вернусь к этим вопросам позже. Пока что надо было проверить, действительно ли один тип “песни” предназначен для распространения информации по воздуху, а второй – через воду. И я сразу придумал, как это можно сделать.
Если “ревущая песня” лучше работает на воздухе, а “хлопающая” – в воде, то аллигаторам и крокодилам, живущим в маленьких прудах, имеет смысл реветь, а не хлопать головой, потому что подводный сигнал все равно далеко не разнесется. А тем, кто живет в реках, лучше хлопать головой, потому что звук расходится по воде намного дальше, чем по воздуху.
До хорошо сформулированной теории и настоящего плана исследований было еще далеко, но по крайней мере я мог сделать предсказание и проверить, соответствует ли оно действительности. Вскоре мне должна была представиться возможность провести такую проверку. Согласно литературе, у двух из трех видов крокодилов, живущих в Индии, брачный сезон как раз совпадал с моими зимними каникулами. Пора было собираться в путешествие.
Два вида, с которыми мне предстояло познакомиться, назывались болотный крокодил и индийский гавиал. Болотный крокодил, которого по-английски называют mugger (“грабитель”), намного обычнее и водится во многих парках и заповедниках Индии и соседних стран. Тем не менее мне не удалось найти никаких сведений о его брачных ритуалах, кроме одного неожиданного источника. В одном из “детских” рассказов, входящих наряду с историями про Маугли в “Книги джунглей” Киплинга, есть замечательное описание рева болотного крокодила. Позже я использовал его в качестве эпиграфа к диссертации.
– Уважайте старейших!Это был низкий, глухой голос, от которого вас бы передернуло, словно звук чего-то мягкого, рвущегося пополам. В нем разом звучали жалоба, угроза и нытье.– Уважайте старейших! О речные братья, уважайте старейших!
Болотные крокодилы могут жить практически везде, от небольших прудов до мангровых лагун на морском побережье. Теоретически это позволяло сравнить “песни” крокодилов, живущих в двух типах водоемов. Но на такое сравнение потребовалось бы намного больше времени, чем полуторамесячные каникулы, потому что для убедительного сравнения нужно собрать много наблюдений. Лучшее, на что я мог рассчитывать в эту поездку, – выяснить, что вообще представляют собой их “песни”, и посмотреть, не опровергают ли они мое предсказание.
Я написал нескольким индийским зоологам. Мне ответили отец и сын Уитакеры, известные тем, что в 1970-1990-х годах спасли крокодилов и гавиалов Индии от вымирания, наладив их массовое разведение в неволе. Они рассказали, что болотных крокодилов найти легко, но гавиалы остались в природе только в нескольких местах; самые большие их популяции живут в заповедниках Чамбал и Катерниагат. В Чамбале гавиалы рассредоточены вдоль стокилометрового участка реки, к тому же места там опасные: долина реки Чамбал славится по всей Индии как место, где скрываются дайкоти (профессиональные бандиты). В Катерниагате плотность популяции гавиалов выше, но туда очень долго добираться. Я решил начать с национального парка Корбетт, где и гавиалов, и болотных крокодилов можно увидеть всего в одном дне пути на автобусе от Дели.
За неделю до отъезда мне позвонил знакомый по имени Борис. Ему когда-то очень понравились мои книги, и мы иногда переписывались. Теперь он приехал в Орландо на семинар по каким-то банковским премудростям и интересовался, нельзя ли будет потом заглянуть ко мне в Майами. Я предложил сводить его на вечернюю прогулку по Эверглейдс. Следующим вечером он появился у меня на пороге со словами: – Меня там в машине дама ждет, мы на семинаре познакомились, она меня до Майами подвезла. Можно ее на чашку кофе пригласить?
– Конечно, – ответил я, ожидая увидеть типичную банковскую служащую лет пятидесяти с тройным подбородком и в очках на цепочке.
Но Борис вернулся с таким неземным созданием, что мне показалось, будто в мою скромную квартиру впорхнул какой-то сказочный персонаж. Девушка была совсем юная, очень стройная, говорила с очаровательным вест-индским акцентом (потом оказалось, что она родом с Ямайки)… и при этом действительно работала в банке, причем на руководящей должности. Звали ее Ками.
Поскольку я обещал Борису ночную экскурсию в Эверглейдс, мне ничего не оставалось, как пригласить прекрасную гостью составить нам компанию.
– Я никогда не была в Эверглейдс и ни разу не видела аллигаторов, – сказала Ками.
– А давно ты живешь во Флориде?
– Двенадцать лет.
Я не сразу понял, что она не шутит. Мне предстоял самый странный роман в моей жизни, почти как с пришельцем из космоса. Ками была ничуть не похожа на девушек, которые обычно проявляют ко мне интерес. В основном такое случается с девушками, которые в детстве мечтали быть капитанами пиратских фрегатов. Ками в детстве мечтала стать генеральным директором банка. Она потом попросила меня никому из ее знакомых не рассказывать про тот первый вечер в Эверглейдс, потому что отправиться с малознакомыми людьми в ночные болота было совершенно не в ее характере.
Если посмотреть на карту Майами, бросается в глаза, что западная граница города – практически прямая линия, образованная улицей под названием Кроум-авеню. К востоку от этой улицы до самого моря тянется сплошная застройка, а к западу – необитаемые просторы Эверглейдс.
Ками жила на восточной стороне, и до нашей встречи ей ни разу не пришло в голову взглянуть, что там, за последней улицей. Я тоже жил в Майами, но старался как можно больше времени проводить за городом, держась подальше от центра и обрамленных многоэтажными отелями “цивилизованных” пляжей. Если мне хотелось поплавать в океане, я ездил на безлюдное южное побережье. Наши с Ками квартиры располагались всего в паре километров одна от другой, но наши миры практически не пересекались.
Когда мы доехали в Эверглейдс, уже стемнело. Я повел Ками и Бориса в Акулью долину (акул там нет, а названа она по протоке, впадающей в Акулью бухту). Это популярное у туристов место, где можно гулять пешком или кататься на велосипеде по асфальтированной дорожке, так что обычно там даже ночью полно народу. Но в этот раз ночь была безлунная, холодная и ветреная, и у протоки не было ни души. Я объяснил моим гостям, что бояться в болотах совершенно нечего, но девушка была перепугана до смерти. Один особенно громкий всплеск заставил ее прыгнуть мне на руки. Я молча проклинал свою глупость, уверенный, что больше никогда Ками не увижу. Однако я ее недооценил.
Мы начали перезваниваться, и я даже успел сводить ее на ужин перед отлетом в Дели. Снова увидеться нам удалось только через шесть недель. Письма, которые я ей посылал в это время, составили бы неплохой томик лирической поэзии. В основном письма получались грустные: разлука была нелегкой, да и с работой возникли трудности.
Я прилетел в Дели в полночь и выбрался оттуда до рассвета, но все-таки не успел избежать похожей на грипп инфекции, которую цепляют почти все впервые приехавшие в город из-за загрязненного воздуха. Подобно большинству крупных городов Индии, Дели – удовольствие на любителя. Смог там такой густой, что дальше пары кварталов ничего не видно, толпы пешеходов на тротуарах нередко создают настоящие пробки, а для вождения машины это, пожалуй, одно из самых трудных мест в мире. Мне попадались таблички “Максимальная скорость при езде по встречной полосе 100 км/ч”.
Путешествовать простуженным было непросто. Ночи оказались зверски холодными, а я не ожидал такого от тропических равнин и не взял зимнюю одежду. Иногда мне приходилось разгуливать, завернувшись в спальный мешок, но местные жители не обращали на это внимания, потому что получалось что-то вроде традиционной индийской одежды.
Добравшись до национального парка Корбетт, я сразу обнаружил, что работать там не смогу. Почти все крокодилы и гавиалы парка собрались в одной речной заводи, которая отлично просматривалась с главной дороги, так что наблюдать за ней, сидя на обочине, было бы проще простого… но об этом не могло быть и речи. Администрация парка очень боялась, что кого-то из туристов съест тигр, поэтому иностранцам строго запрещалось выходить из машин и огороженных кемпингов.
Пришлось ехать дальше на восток, через тераи – длинную полосу низменностей, тянущуюся вдоль подножия Гималаев. До появления ДДТ там почти не было людей, потому что только немногочисленные местные племена, обладавшие устойчивостью к малярии, могли там выжить. За последние полвека обширные болота в основном превратились в рисовые чеки, но осталось несколько заповедников, знаменитых стадами индийских носорогов и диких азиатских буйволов.
Путь до заповедника Катерниагат на непальской границе занял три дня, с многочисленными пересадками с одного едва ползущего поезда на другой. Когда я добрался до конторы заповедника, мне тут же сообщили, что разрешение на исследования надо получать в столице района. После еще шести часов на поезде и долгих блужданий по не особенно цветущему райцентру я отыскал региональный департамент охраны природы. Он находился в полуразрушенном здании, которое явно не пытались ремонтировать со времен британского правления. Стопки заплесневевших, опутанных паутиной бумаг заполняли его до потолка, под которым гнездились дикие пчелы. Начальник департамента грустно поведал, что разрешение оформляется в Дели, занимает оформление не меньше года, и весь год мне придется там находиться, чтобы не давать процессу заглохнуть. Единственное, чем мне могли помочь в райцентре, – выдать туристский пропуск за восемьдесят долларов в сутки.
Я мог себе позволить купить пропуск только на один день. Вернувшись в заповедник, я попросил охранника прокатить меня по реке на лодке. Он рассказал, что в книгах все написано неправильно: зимы в Северной Индии слишком холодные, так что брачный сезон у крокодилов и гавиалов начинается не раньше марта. Он также предложил мне, приехав весной, остановиться в его хижине за доллар в день (включая питание) и проводить исследования на окраине заповедника без всяких разрешений. Вдоль границы, толком не размеченной, было достаточно речных отмелей и лесных озер, где я мог наблюдать за крокодилами, не нарушая закон. Формально для научной работы в Индии все равно требовалось разрешение, но только в случае, если я не был туристом.
– Ты ведь турист? – спросил охранник.
Я ответил утвердительно. Мне ведь нужно было просто наблюдать, я не собирался ловить диких животных или еще как-то вмешиваться в их жизнь. Мы договорились, что я вернусь в марте, во время весенних каникул. А пока я поехал на юг в надежде, что там будет теплее.
Многие из лучших парков и заповедников Индии сосредоточены в штате Мадхья-Прадеш в центральной части страны, к востоку от древнего храмового комплекса Каджурахо, знаменитого тысячами эротических барельефов. В парках полно болотных крокодилов, но там запрещено передвигаться пешком, а джип с водителем стоит очень дорого. Начальство панически боялось нападений тигров на туристов, даже в небольших заповедниках, где тигров оставалось всего один-два. Местные жители между тем тигров особо не боялись и спокойно ходили в леса за дровами и ягодами. Зато они не на шутку опасались леопардов и медведей-губачей, и неспроста: эти звери каждый год убивают намного больше людей, чем тигры. Леопарды особенно славятся способностью бесшумно появляться в неожиданных местах и мгновенно умертвлять жертву. За последние годы от их нападений погибло несколько человек в Мумбай (Бомбее), городе с населением в двадцать миллионов.
Девочка из низшей касты. Джайсалмер, Индия
После нескольких дней поисков мне удалось найти маленькое лесное озеро, расположенное точно на границе национального парка Канха. Я поставил на берегу палатку и принялся наблюдать за крокодилами. В озере их было двое, длиной примерно с меня.
На следующее утро, когда взошло солнце и стало немного теплее, я решил прогуляться по лесной дороге. На песке виднелись свежие тигриные следы, так что я на всякий случай приготовил фотоаппарат. Дорога круто повернула, и я увидел крупную тигрицу, отдыхавшую на обочине.
Она посмотрела на меня, и я сразу почувствовал себя неуютно. Если у вас была когда-нибудь кошка, вам знаком этот взгляд: она будто уставилась на сидевшую у меня на лбу муху. Не сводя с тигрицы глаз, я медленно попятился к ближайшему дереву. Но прежде чем я успел за него зайти, тигрица бросилась в атаку.
Я взлетел на дерево, как белка, но подняться удалось всего метров на шесть. Тигрица остановилась на несколько секунд и стала осторожно карабкаться следом. Когда она была почти на расстоянии вытянутой лапы, я убрал фотоаппарат, отломил ветку потолще и ткнул зверя в нос. Тигрица зашипела, и я понял, что, если она приблизится еще хоть чуть-чуть, у меня не останется другого выхода, как ткнуть ее в глаз. Я снова и снова бил ее веткой по носу, она попыталась зацепить меня когтями, но не удержалась и неуклюже соскользнула вниз, едва не упав на землю.
Отряхнувшись, она обошла разок вокруг дерева и зашагала прочь. Я терпеливо ждал. Минут через пять я увидел, как ветки куста, росшего на другой стороне дороги, раздвинулись и тигрица выглянула оттуда с таким хитрым видом, что я не мог не рассмеяться. Поняв, что ее заметили, она зевнула, развернулась и исчезла в лесу. Вскоре я услышал громкий свист – сигнал тревоги оленя аксиса, – раздавшийся далеко за деревьями, и понял, что на сей раз она и в самом деле ушла. Спустившись с дерева, я просмотрел фотографии и снова не мог не рассмеяться. Последний снимок был сделан с такого близкого расстояния, что было видно здоровенного клеща на звериной щеке.
К сожалению, ночи в Канхе были все еще слишком холодные, и крокодилы проводили их в норах. Я всерьез беспокоился: уже вторая дорогостоящая поездка на другой континент грозила неудачей. Пришлось сложить палатку, протрястись в поездах еще два дня и добраться до “Мадрасского крокодилового банка” в Южной Индии.
Разумеется, это не настоящий банк. Ромулюс Уитакер основал его в 1970-х годах как крокодиловый питомник. Выросших там крокодилов и гавиалов сотнями выпускали в заповедники и национальные парки страны. Сейчас разведение в неволе потеряло смысл, потому что в наше время основная проблема для индийских рептилий не охота, а потеря мест обитания. Поэтому “банк” превратился в научный центр, совмещенный с зоопарком. Там по-прежнему живут несколько сотен болотных крокодилов и еще много интересного.
Если вы изучаете поведение животных, лучше заниматься этим в дикой природе, но некоторое время стоит посвятить и наблюдениям в зоопарке. Там можно увидеть вблизи много такого, что в природе разглядеть трудно или невозможно. Поэтому я встретил Новый год, наблюдая за крокодилами в самом большом пруду “банка”. Ночь выдалась не очень веселая: сотрудники разошлись по домам праздновать, а я даже не сумел найти интернет-кафе, чтобы послать весточку Ками. С горя я сочинил стишок:
Где-то там, за чахлым лесом,
Мир встречает Новый год;
Глядя в ящик с интересом,
Расслабляется народ.
В скучном веке двадцать первом
Важно праздновать всерьез:
Депрессняк у всех и нервы,
Лишний вес и прочий птоз.
А у нас другие даты,
Здесь шампанское не пьют.
Песни местные ребята
Мезозойские поют.
Грязь по пояс на тропинке,
Наверху луны плафон,
На плече моем дубинка,
А в руке – магнитофон.
Над полуночным болотом
Рев, шипенье, лязг тупой,
Там на части рвут кого-то,
Тут кого-то жрут толпой.
Лишь бездонная трясина,
Да зубов холодный блеск,
Да чешуйчатые спины,
Да хвостов могучих плеск.
Подкрадутся, чавкнут, хрустнут,
Вмиг избавят от невзгод…
Он ни капельки не грустный —
Крокодилий Новый год.
На самом деле ничего интересного в ту ночь не произошло, если не считать падения с дерева птенца цапли, который был тут же пойман и проглочен одним из крокодилов. На рассвете самый крупный самец заревел. Это был громкий, хриплый рев, так хорошо описанный Киплингом. Три самки, лежавшие неподалеку, немедленно подбежали к самцу и положили головы ему на спину. Я уже знал по наблюдениям за аллигаторами, что это означает.
В “Мадрасском банке” находилась одна из крупнейших колоний цапель в Индии. Все деревья были усыпаны бесчисленными гнездами. Цапли то и дело летали низко над водой, высматривая веточки для строительства. Я обратил внимание, что несколько крокодилов плавали или лежали на отмелях с прутиками, аккуратно уложенными на носу. Мне даже подумалось, что они специально подманивали цапель поближе. Но я отмахнулся от этой идеи как от слишком фантастической.
Сын Ромулюса Уитакера, Никил, тоже известный герпетолог, посоветовал мне съездить в национальный парк Сасан-Гир на западе Индии. Он находится на побережье Аравийского моря, так что зимы там относительно мягкие. Парк известен в основном как последнее место, где сохранились азиатские львы, но там обитает множество прочей живности, в том числе почти тысяча болотных крокодилов. Я пересек полуостров Индостан с востока на запад и на побережье поймал попутный грузовик до Ахмедабада на севере. Водитель тут же попросил меня сесть за руль, скрутил огромный косяк и погрузился в нирвану почти на все два дня пути.
До Гира я добрался поздно ночью. Деревня, где находилась контора парка, была погружена в сон, и я пошел спать в лес. Зимы в Западной Индии очень сухие, а ночь выдалась теплая, так что ставить палатку было незачем. Спальник я расстелил под тиковым деревом. Здоровенные листья тика в сухой сезон опадают, образуя толстый, мягкий ковер, по которому не только леопард, но и маленький жучок не сможет пройти бесшумно. Я мог спать, ничего не опасаясь.
На рассвете меня все-таки разбудил хищник, но не тихо крадущийся леопард. Где-то совсем рядом оглушительно ревел лев. Мне потребовалось несколько минут, чтобы напомнить себе, что зоолог не должен ничего бояться и что львы в Гире, в отличие от леопардов, на людей почти никогда не нападают. Я выполз из мешка, взял камеру и пошел на звук.
Путь мне преградили сначала заросли крапивы, потом густой кустарник, а за ним – полуразрушенная кирпичная стена, из-за которой доносился львиный голос. С некоторым трудом я взобрался на стену и наконец-то увидел грозного зверя. Он сидел в клетке.
Как и в других областях Индии, местные жители свободно разгуливали по парку, но иностранцам ходить пешком запрещалось. Я поговорил с одним из рейнджеров, и он обещал показать участок леса со множеством крокодилов за пределами парка. За услугу он, конечно, взял с меня несколько долларов. Только позже я узнал, что он завел меня прямо в центральную часть Гира и что у меня были бы большие неприятности, если бы я встретил там других рейнджеров.
Я все-таки поставил в лесу палатку и прожил там неделю, приспособившись спать днем и наблюдать за крокодилами от заката до позднего утра. Было очень трудно не отвлекаться на гулявших вокруг львов, леопардов, антилоп и оленей, но мне удалось собрать кое-какие интересные данные.
В Гире растет сухой тропический лес. Во время муссона там очень влажно, но зимой и весной дождей практически не бывает, большинство деревьев сбрасывает листву, а ручьи пересыхают. Именно такой лес на санскрите называется джангала (“сухая земля”), хотя с легкой руки Киплинга словом “джунгли” стали обозначать любой лес или густой кустарник в тропиках. К январю вода оставалась лишь в нескольких лесных речушках, да и там только в омутах, разделенных километрами галечных русел. Крокодилы пережидали засуху, собравшись в этих омутах. Каждое утро, незадолго до рассвета или сразу после, самый крупный крокодил в омуте (видимо, доминантный самец) громко ревел или хлопал головой. Ничего похожего на хоровое “пение” аллигаторов не происходило: все остальные крокодилы в омуте хранили полное молчание, лишь изредка шипя или рыча друг на друга во время стычек. Рев самцов несколько напоминал львиный, и один раз я видел, как здоровенный крокодил заревел и завибрировал инфразвуком, услышав рычавшего неподалеку льва, – весьма эффектный диалог, который я, к сожалению, не успел записать на пленку
Крокодилы активно плавали в своих омутах, несмотря на ночной холод, а самые крупные иногда вылезали из воды и по нескольку часов неподвижно лежали возле проходивших вдоль берега звериных троп. Я вспомнил, что крупные аллигаторы во Флориде тоже иногда так делали, но зачем? Еще один интересный вопрос…
В поезде до Дели я подсчитал свои наблюдения и с радостью обнаружил, что ревели крокодилы Гира во много раз чаще, чем хлопали головой. Моя теория предсказывала именно такое поведение для крокодиловых, живущих в маленьких изолированных прудах. Но, честно говоря, по пути домой я думал в основном о том, какими сигналами мне самому произвести впечатление на противоположный пол.
Любить того, кто похож на тебя, легче, а того, кто не похож, веселее.Десмонд Туту
Американский крокодил
