ГЛАВА 4. СЕМЕРО ОТЛИЧНО ПОВЕШЕННЫХ ДЖЕНТЛЬМЕНОВ
Позднее, когда Адам отправился в Олдувайское ущелье , чтобы примерно за миллион лет до сегодняшнего дня попытаться отыскать там источник происхождения Коллективного Бессознательного, я спросил Глорию, где здесь главный Рубильник. Я понимал, что здесь просто должна быть какая-нибудь такая штуковина, иначе даже наш Магнетрон, наш великолепный Загадочный Кот вполне мог бы заблудиться в глубинах времени-пространства. Ведь и мы, мошенники, тоже должны иногда отдохнуть, верно?
Глория отодвинула стоявшую в нише изысканную бледно-голубую китайскую вазу, и за ней на стене оказался весьма простой выключатель. Я протянул руку и повернул его. Ничего вроде бы не изменилось… но изменилось все! Постоянное поле сингулярности в одну секунду порождало идеальный «прерыватель Дедекинда» , который и давал нам возможность существовать как бы в безвременном пространстве, где можно было бездельничать, есть, пить, заниматься сексом, принимать душ, выманивать у клиентов деньги и снова делать все это без малейшего ущерба для клиентов — ни одному из них не пришлось ждать (да этого попросту и не могло случиться), пока мы пребывали в комнате Глории на самом верху, куда вела чугунная лестница и где по стенам были развешаны все ее прежние кожи.
— Целая галерея Глорий! — заметил я, погладив ближайшую ко мне кожу.
— И, между прочим, постоянно обновляющаяся, — заметила она, — на радость человеку и зверю. Ляг со мной в постель, о Альф тысячи звезд! Разве не ждала я терпеливо там внизу этих мгновений?
— О да! — сказал я, целуя ее снова и снова. Несколько раз Я пытался встать с нашего ложа, но опять падал как подкошенный в ее объятия, погружаясь в глубину ее глаз, и меня приветствовало ее тихое ласковое шипение, похожее на шелест волн какого-то древнего моря… приветствовало и увлекало — куда-то вниз, вниз…
…И мерещились мне чугунные ступени под моими босыми ногами, неясные, далекие, и слабо освещенная комната, которую я миновал и вышел в огромную дверь, ощупью продвигаясь по темным коридорам, где стены были украшены странными произведениями искусства, исполненными сексуальной агрессивности и насилия. Указателями мне служили отметины могучих когтей леопарда, и я старался не отступать от тропы, ведущей меня между «одевающим» и «раздевающим» полями…
…пока не пришел туда, где висели те семеро, колышемые неощутимым ветерком, — на самом деле, кажется, это было первым проблеском в осознании мною реальности, а все остальное… все остальное — лишь отпечатки в памяти первых впечатлений моего посещения этого странного места… Что-то было в этом поле такое… Не знаю, как оно работало, но лучше было туда вообще не входить!
Я сделал еще несколько шагов вперед. Нагнулся, коснулся чего-то и почувствовал смертный холод…
То была его рука. Я крепко ее сжал — не знаю, был ли то художник Пьетро или крестоносец, уверенным я быть никак не мог… — и повернул тело так, чтобы слабый свет впереди меня…
— С-с-с-с! Альф! Что ты здесь делаешь? — Я почувствовал на плече руку Глории. — Ты ходил во сне! Как лунатик! Пойдем скорее отсюда!
Она крепко вцепилась в мое плечо — как и я сам в руку своего повешенного приятеля. Благодаря нашим объединенным усилиям он наконец повернулся так, как нужно…
Я тут же выпустил его руку.
— Что это? Сон? — спросил я в ужасе, когда свет упал повешенному на лицо.
Это было мое лицо! У повешенного, вращавшегося передо мной в бледном свете, было мое лицо!
— Господи, Глория, с какой это стати наш дорогой Котик подвесил на мясной крюк моего двойника?!
— То, что он рассказал тебе об этих людях, чистая правда. Просто вот этот случайно оказался похож на тебя.
Я пробежал чуть дальше, понимая, что теперь вполне смогу еще некоторое время выдержать этот холод, и схватил за ноги следующего. Я резко повернул его, и передо мной вновь оказалось мое собственное лицо! Я перешел к третьему повешенному, перевернул… То же самое! И у четвертого тоже, и у всех остальных… Я упал на колени.
И почувствовал, что она обнимает меня за плечи.
— Все! Что это, Глория?! Он что, коллекционирует покойников, похожих на меня? Или ждет, не стану ли я номером восемь? Может, мне пора бежать отсюда, пока не поздно? Впрочем, разве сбежишь от человека, который может последовать за тобой куда угодно? Что ему нужно? Зачем они здесь?
— Прежде всего мне необходимо вывести тебя из этого поля! — Она крепко подхватила меня под мышки и поставила на ноги. — Пойдем скорее.
— Сперва скажи!
— Я все непременно расскажу тебе, если сейчас ты пойдешь со мной, хорошо?
* * *
— Мне очень жаль, Альф, что ты все это понял сам. Он собирался сказать тебе — когда узнает тебя получше.
— Значит, вы обсуждали мой случай?
— Да-с-с-с.
— И я полагаю, в моем присутствии? Общаясь с помощью ультразвука?
— Да-с-с-с.
— Но что это все-таки такое — то, что я, как ты говоришь, «понял сам»? Я ведь по-прежнему ничего не понимаю!
— То, что ты являешься частью чего-то — и, возможно, очень опасного!
— что воздействует на него и на все это место. Он хотел обследовать тебя, понаблюдать за тобой, узнать, не обозначишь ли ты как-то свои планы относительно нас. Только после этого он мог бы рискнуть поговорить с тобой.
— Рискнуть? Так что же, он меня боится?
— Это так и есть.
— Но извини, он ведь куда умнее, сильнее, старше и мудрее меня — если отвлечься от всей этой чепухи насчет четырех клонов-близнецов — и, возможно, обладает куда более развитой, абсолютно звериной, я бы сказал, хитростью. Возможно к тому же, он еще более безумен, чем я…
— У него нет возможности просто узнать, что именно у тебя на уме. Ведь ты можешь даже оказаться во всем ему равным, но умело это скрывать. Ты можешь также оказаться одним из тех спецнаблюдателей, которые следят за его ростом и развитием… Или же-у тебя могут быть куда более мрачные цели… Вот почему он решил ввести тебя в курс наших дел — а он этого ни для кого другого раньше не делал! Ему просто необходимо было понаблюдать за тобой и попытаться найти разгадку к твоей возможной «легенде».
— И ты ему в этом помогаешь?
— Конечно.
— Ну и как? Узнала что-нибудь, чем стоило бы с ним поделиться?
— Пока нет. Ты меня совершенно сбил с толку! Ты мне кажешься именно тем, кем хотел бы казаться — способным журналистом с высокими и довольно дорогостоящими запросами, который сам себе выбирает задания по плечу, весьма любознательным, легким в общении, неплохо образованным и обладающим несколько абсурдным чувством юмора. Но только нам известно, что за этим, по всей вероятности, таится нечто существенно большее — если только (и только если!) вас действительно не восемь человек!
— Но это место действительно притягивает все сверхъестественное, Глория. А что, если я являюсь частью некой синхронной системы, которая повторяется на протяжении многих лет, обеспечивая тем самым фатальное вовлечение самых разных любознательных парней, которые и внешне на меня похожи?.. Послушай-ка, а ты случайно ни в кого из них не была влюблена прежде?
Она засмеялась.
— Кто знает?.. Возможно, много моих кож назад…
— Или много твоих девственностей назад, да? Мне, например, мысль о том, что я лишь временно удовлетворяю твои эмоциональные и физические потребности, довольно-таки неприятна. Мы, твои многочисленные любовники, похожи на череду важных гостей, по одному проходящих перед хозяйкой дома. Между прочим, такое положение вещей слишком многое раскрывает в нас обоих…
— С-с-с-с. Но это так романтично! Вечно возвращающиеся поклонники…
— …И те, другие, видно, не лучше меня разбирались в особенностях этой вашей Дыры? Что также говорит немало о моей предполагаемой «суперинтеллектуальности».
— Ни о чем это не говорит. Мы еще ничего не знаем, Альф.
— Называй меня просто: Альф Восьмой. Она снова, чуть присвистывая, рассмеялась, продолжая массировать мое правое плечо.
— Альф только один!
— Вот как?
— Вы все — это один и тот же человек!
— Не понимаю.
— Когда несколько наших клиентов уже качались здесь на крюках, Адаму наконец пришло в голову сравнить различные виды их тканей…
— И что?
— Все клетки оказались генетически идентичными! Это клоны. Альф!
— И я тоже клон?
— Да, нам удалось идентифицировать и твой тип. Ты такой же, как они.
— Ты уверена, что я клон?
— С-с-с-с. Ну, я не знаю… Возможно, ты оригинал, а все остальные просто принадлежат к твоей группе поддержки. Или являются твоими разведчиками. Возможно, каждый из них уже сумел извлечь достаточное количество информации, и ты каким-то образом контролировал данный процесс. Возможно, наконец, что теперь ты вполне готов действовать сам…
— Но это же сущая нелепость! Что значит «действовать»? Каким образом? Против кого? Ради чего?
— Откуда мне знать? Возможностей так много… Это место уникально. Оно представляет возможность обрести могущество, знания, осуществить любое свое желание… Однако никто не может сказать, какова твоя конкретная цель.
Я покачал головой:
— Чушь какая!
Она придвинулась ко мне, плавно обвила меня своим гибким телом и сказала:
— Тогда пусть эта загадка так неразгаданной и останется. Возможно, еще появятся и девятый, и десятый, и когда-нибудь все разъяснится. А пока, по-моему, лучше нам прислушаться к голосу плоти. — Ее язычок коснулся моей щеки, и мне этот аргумент показался чрезвычайно убедительным. Вскоре наши тела опять сплелись в тесный узел, который, как мне было совершенно ясно, я уже никогда не сумею развязать без посторонней помощи. И это в значительной степени лишь делало наслаждение еще более острым.
Лишь позднее, уже почти засыпая, я осознал, что они держали все мои чувства и мысли как бы в постоянной осаде, пока я находился в их обществе. Мне хотелось на свободе обдумать эту мысль, однако волны усталости захлестывали меня…
* * *
А когда я проснулся, то в постели оказался один.
Спустившись по лестнице, я вышел в вестибюль. Рубильник, спрятанный в нише за китайской вазой, по-прежнему был в нерабочем положении, и я двинулся к двери, желая узнать, что произошло за это время. Если открывать ее в условиях абсолютного безвременья было довольно-таки рискованно, то, как я полагал, она, в связи с отключением Рубильника, должна оказаться запертой.
Но дверь отворилась.
Небольшой дворик перед крыльцом был окружен стеной густого белого тумана. Я вышел наружу и, озираясь, спустился с крыльца. Был ли то настоящий туман или же некий продукт мыслительной деятельности — не знаю. Такой туман бывает порой в голове, когда мозг сталкивается с неким фундаментальным физическим парадоксом…
Я сделал шаг вперед, не чувствуя ни малейшего холода, хотя был совершенно наг.
— Глория? — окликнул я ее, чувствуя, как приглушенно звучит мой голос. — Ты здесь, моя дорогая змейка?
Ответа не последовало. Я сделал еще шаг, и мне показалось, что мимо практически над самой землей проплывает нечто огромное и темное.
— Глория! — снова позвал я ее. — Давай лучше вернемся в дом!
Я уже собрался это сделать, но тут кто-то схватил меня за лодыжку. Я споткнулся, посмотрел вниз и увидел, что за ногу меня держит чья-то тонкая бледная рука, вынырнувшая откуда-то из кучи тряпья, валявшегося у нашего крыльца.
— Нет! — донесся оттуда чей-то резкий окрик. — Не смеешь ты и шагу сделать, не зная, кто перед тобою!
— Но я просто ищу свою подружку, Глорию… Я думал, может, она сюда пошла…
— Никто не выходил отсюда с тех пор, как это место осквернено тобою было!
— Ну ладно вам! Может, все-таки выпустите мою ногу?
— Я не уверен, не уверен… Ведь ты, меня совсем не зная, мог бы пойти и дальше, верно?
— А что, если пойду?
— Ну, здесь тебе не просто улица, несчастный! — быстро возразил он.
— Тут так просто дальше не пройти! — С этими словами из-под кучи вынырнула вторая рука, в которой оказалась бутылка. Затем оттуда же появилась заросшая волосами голова. Физиономия этого типа была мне совершенно незнакома. Пьяница выжал из бутылки несколько последних капель прямо в свою разверстую пасть, негромко рыгнул и поставил бутылку перед собой на землю. — Прикрой глаза рукой, — велел он, кривя рот. И как раз вовремя.
Какая-то беззвучная и невероятно яркая вспышка рассеяла туман, и я почувствовал мощный поток пронизавшего меня неведомого излучения.
— Какого черта!
— Поток фотонов, — пояснил пьяница. — Мы решили: да будет свет!
— Между прочим, я видел, как тут что-то черное пролетело. Очень низко,
— буркнул я сквозь зубы.
— А, это старый Уроборос кружит.
— Что ты мне сказки рассказываешь!
— Человек — млекопитающее, способное создавать метафоры. В этом и заключается секрет его успеха.
Я поморгал — в глазах у меня вдруг потемнело. А когда это отвратительное ощущение прошло, спросил:
— А ты сам-то кто?
— Уртч.
Рука его казалась тонкой и немощной, однако по-прежнему сжимала мою лодыжку как кандалами.
— Может, все-таки отпустишь меня? По-моему, ты достаточно ясно обозначил свою цель. Однако ты, похоже, слишком много знаешь для обыкновенного старого пропойцы.
— Уличная мудрость, купленная ценой страданий, — заметил он и отпустил мою ногу. — Но если ты признаешь, что кое-чем мне обязан, то ловлю тебя на слове.
— Чего же ты хочешь? — спросил я, наклоняясь и осматривая свою ногу.
— Сходи в дом и принеси мне полную бутылку вина вместо пустой.
— Черт побери, но ты же и сам можешь войти, взять любую бутылку и выпить ее прямо в доме! — сказал я. — Кстати, там будет куда удобнее…
— Нет, это моя улица, и по-настоящему я счастлив только здесь!
— Ну ладно, — согласился я. — Погоди минутку.
В легком фиалкового цвета тумане, заползшем и в дом, я отыскал оплетенную бутылку «Руф-фино Кьянти», откупорил ее и вынес ему.
— «Кьянти» сойдет, Уртч?
— Вполне. — Он протянул руку и взял бутылку. — Как тебя зовут, малыш?
— Альф.
Он сделал добрый глоток и вздохнул.
— А теперь тебе лучше пойти и поискать свою милую. Альф.
— Да, пожалуй. Пожалуй, так будет лучше. — Я закрыл дверь и пошел в глубь дома, к Дыре, испытывая самые дурные предчувствия.
Открыв дверь, я вошел туда, спустился вниз, снова поднялся наверх, и вскоре мне показалось, что я отбрасываю не одну, а куда больше теней. Я прошел довольно далеко, но увидел Глорию, лишь когда оказался там, где висели семеро Аль-фов. Она стояла справа от них и чуть в стороне; руки ее странным образом двигались, словно она управляла неким невидимым устройством…
— Глория, зачем ты сюда вернулась? И что это ты делаешь?
Последовало громкое звяканье — точно поворачивали ключ в замке огромного шкафа. Я подошел ближе.
Глория медленно повернулась ко мне и сказала:
— Ты знаешь, из-за тебя я совершенно выбилась из графика! Вот проснулась и вспомнила, что совершенно пренебрегла некоторыми своими обязанностями…
Я метнулся мимо нее — туда, где только что двигались ее руки. Но ощутил одну лишь пустоту.
— А где же оно? — спросил я. — Где это оборудование?
— Мы держим его в кладовой — в других пространствах. Я вывела то, что мне было нужно, на свою рабочую подстанцию, а когда закончила, вернула на место.
— Но почему — именно сюда?
— Потому что я много об этом думала. — Она мотнула головой в сторону семи повешенных и пояснила: — Мне не давала покоя проблема восьми Альфов!
— Выяснила что-нибудь?
— Нет. А ты сам ничего не хочешь мне поведать?
— Нет.
Она взяла меня за руку и мягко повернула лицом туда, откуда я пришел.
— Что ж, в таком случае мы квиты. — И ее соблазнительное бедро скользнуло по моему бедру.
И снова меня охватила растерянность, но я постарался с ней справиться и сказал:
— Я, между прочим, сперва искал тебя на улице. И возле крыльца встретил одного старого пьяницу, очень интересного. Его зовут Уртч.
— Это невозможно! — покачала она головой.
— И тем не менее он там был. Продемонстрировал мне поток фотонов. И вовремя остановил меня, чтобы я в такой же поток не превратился.
— У тебя, должно быть, галлюцинации, Альф! Там снаружи ничего быть не может.
— Но он был — у самой двери, на крыльце. И я тоже там некоторое время простоял, все туманом любовался. Я абсолютно уверен, что все это было на самом деле.
— Но все же…
Мы как раз выходили из Дыры, и я, схватив ее за руку, решительно направился к входной двери.
— Идем. Я подумал, что мне еще кое-какие вопросы ему задать хотелось бы.
На крыльце никого не было, хотя клочья тумана умудрились просочиться даже в вестибюль. Теперь туман стал таким густым, что практически ничего в нем различить было невозможно.
— Не может быть! Он же был здесь буквально несколько минут назад!
— Уртч. Странное имя.
— Я также видел спину змея Уробороса. Кончиками пальцев правой руки она быстрым спиралевидным движением провела вниз от точки между глазами к подбородку.
— Великий предок! — пробормотала она. — А этот… он что же… сказал что-нибудь особенное?..
— Нет, — отвечал я. — Просто заставил меня стащить у вас бутылку вина и сообщил, что ты на улицу не выходила.
— Интересно… А не мог ли он забраться в дом? — вдруг спросила она, нервно озираясь.
— Не думаю. Я приглашал его зайти и с большими удобствами посидеть и выпить вина, но он отказался, заявив, что предпочитает пить на улице, на СВОЕЙ улице.
Она покачала головой и что-то тихонько прошипела. Потом тщательно заперла входную дверь и принялась обыскивать дом. Я помогал ей — мы искали всюду, кроме самых дальних глубин Дыры.
— Уртч, Уртч, — словно звала она время от времени.
— Так ты все-таки видела его?
— Нет, дело не в этом… Это я так просто… Мы проверили все шкафы и кладовые, осмелившись даже зайти в комнату Адама, — там было на удивление чисто и аккуратно прибрано; комната выглядела почти как монашеская келья. Но Уртч нам так нигде и не попался.
Наконец мы вернулись в комнату Глории и тут же полностью отвлеклись от мыслей об Уртче. Ну а потом я уже не в состоянии был ни о чем думать и что-либо замечать…
— Проснулся? — тихо спросила Глория, медленно скользя вдоль моего правого бока.
— Да. А знаешь, красотка, ты здорово мне подходишь!
Она захихикала. Потом погладила меня по голове и шепнула:
— Взаимно. Ну что, давай включим Рубильник и вернемся в лавку?
— Ни за что! Мы останемся здесь. Не знаю, готов ли я продолжать столь приятные занятия, но ведь можно и просто поговорить, правда? Пусть мое бренное тело отдохнет и само решит, готово ли оно вновь предаться плотским утехам.
— Поговорить? Хорошо. Конечно. Начинай.
— Вот только с чего начинать-то? Здесь столько всяких загадок… №
— Так и должно было быть. Но это всего лишь интеллектуальный мусор — остатки разных несерьезных головоломок, скопившиеся за долгие годы.
— Тогда давай начнем… с этих «долгих лет». Насколько они «долгие»? Ведь лавка существует по крайней мере со времен этрусков, верно?
—Да.
— И Адам прибыл сюда из далекого будущего, чтобы устроить здесь нечто вроде меняльной лавки?
— Да. В точности как он тебе и рассказывал.
— И с тех пор вы живете здесь, двигаясь вдоль нашего вектора времени и заключая самые разнообразные сделки? В течение всей нашей истории?
— Да, это так.
— И Адама его создатели оценивают по тому, насколько хорошо он ведет здесь дела?
— И это верно.
— И его послали сюда, потому что у него невероятно высокий коэффициент умственного развития, а также имеется множество иных, самых разнообразных и невероятных талантов?
— Ну да. И поэтому тоже. — Она медленно переползла через меня.
— Значит, ваш возраст исчисляется столетиями… точнее, тысячелетиями?
— Но мы же тебе говорили!
— Ну да, считается, что вы из двадцать пятого века и отправились назад по временной оси, открыли эту лавку, а теперь направляетесь домой по, так сказать, самой длинной, но весьма живописной дороге.
— Мы не из двадать пятого века.
— Но Адам говорил, что вы прибыли сюда… или, точнее, отправились в древнюю Этрурию… именно из этого времени.
— Это правда. Мы остановились там на обратном пути, чтобы кое-что починить. Тот… корабль, в котором мы живем и работаем, во время полета был поврежден, а двадцать пятый век — самый первый пункт на временной оси, где такой ремонт еще возможен.
— Ах вот как? В таком случае откуда же — точнее, когда же вы в действительности отправились сюда?
— Этого я сказать тебе не могу.
— Почему?
— Я обещала Адаму. Еще когда ты впервые здесь появился.
— Но почему?!
— Из-за тех клонов. Если ты действительно среди них самый главный, это слишком важная информация для тебя.
— И чем же она для меня так важна? Она снова переползла через меня.
— И этого тоже, дорогой Альф, я тебе открыть не могу.
— По-моему, я догадываюсь.
— Нет, не догадываешься.
— Ну и ладно. Расскажи мне лучше о своих генетических корнях.
— Охотно. Я из рода змей. Адам — кошка. Вот и все.
— Похоже, ученым пришлось проделать огромную работу по расщеплению генов, чтобы вывести оба этих вида на уровень человека — по внешности и по уровню умственного развития…
— Согласно старым проектам мы вовсе не должны были обладать таким разумом, как ваш. Скорее предполагалось, что будет развиваться наш собственный разум, со свойственным ему образом мыслей. И он должен был достигнуть весьма высокого уровня…
— Но, очевидно, этот план воплотить в жизнь не удалось?
— Да-с-с-с.
— Но вы способны по-настоящему размножаться? И представляете собой теперь совершенно самостоятельные расы?
—Ода!
— В таком случае к чему же вся эта чехарда с детьми в пробирках? И эта история с Адамом?.. В его изложении она звучала как описание неких первых опытов не сразу удавшегося крупного эксперимента.
— Это так и было. Вернее, есть… И Адам на самом деле является результатом все еще продолжающегося эксперимента по доведению каждой из созданных рас до наивысшего уровня развития. Ученые хотели узнать, как далеко может продвинуться каждый народ и какой из них сможет дать некое особое суперсущество благодаря «четырехкратному клонированию». Правильный термин на языке этрусков звучит примерно как «калейдейон», то есть «прекрасные из пробирки». Или «божественные из пробирки». Если это действительно ваш язык.
— Ну конечно, наш. Земной. А почему ты так говоришь?
Она на мгновение прилегла мне на грудь вся целиком и затихла. Потом вдруг спросила:
— Ты ведь не стал бы лгать мне, правда, Альф? Ты ведь не участвуешь в заговоре против нас?
— Да я в заговорах ни черта не смыслю! И чего ради мне в нем участвовать? Слезь-ка, пожалуйста, а? — Но я уже и сам обнимал ее. — Да если бы я только попробовал, вы бы меня тут же вокруг пальца обвели! Значит, наш Адам — «калейдейон»?
Она покачала головой:
— Так нельзя сказать. «Калейдейон» — это множественное число. ,?(отя всего лишь раз за всю долгую историю этой программы что-то действительно удалось и было создано одно такое существо. Наш Адам.
— Ну хорошо. Пусть будет множественное, — сказал я. — Просто для меня это термин, которым можно его называть. Я и без того знаю, что он необычайно умен и изобретателен.
— Но значение этого термина значительно шире… — начала было она и умолкла.
— Тебе нельзя говорить об этом? — догадался я. Она кивнула. — Я понял. Не расстраивайся, дорогая. — Я стиснул ее в объятиях. — А как они наблюдают за Адамом? Способны ли они оценить, насколько хорошо он справляется со своими обязанностями?
— Мы думаем, что они делают выводы на основе тех разрушений, которые мы вызываем, проходя сквозь время и его историю, — сказала она. — По всей видимости, у них нет возможности наблюдать за самим Адамом непосредственно. Если только ты и твои клоны специально с этой целью ими не засланы…
— Ты это себе окончательно в голову вбила, да? — Я покачал головой.
— Послушай, а не опасно ли то, что он шныряет туда-сюда по временной оси и перекраивает историю по своему вкусу? Так ведь вам в вашем далеком будущем недолго и в тыквы превратиться!
Она рассмеялась и сказала:
— Ну что ты, Вселенной это вреда не причинит. Она достаточно велика и способна вобрать, поглотить и скомпенсировать все. А ваша история — на самом деле всего лишь небольшой эпизод ее существования. И эпизод этот никогда не сможет стать настолько значительным, чтобы повлиять на развитие всей Вселенной. Однако в будущем кто-то, пристально этот эпизод изучая, сможет, видимо, сделать кое-какие догадки насчет того, как развивались «божественные».
— Но это будут всего лишь догадки, да и то весьма, как мне кажется, смутные. Ведь природа данного явления исключительно самобытна.
— Да, это, пожалуй, правда. — И она улыбнулась.
— Значит, я прав?
— Я этого не говорила.
— А тебе и не нужно говорить! Хотя мне и эчень интересно почему?
— А ты подумай.
— Хочешь их обмануть?
— Возможно.
— Ясно! Ты хочешь, чтобы они недооценивали — точнее, оценивали неправильно действия :воего «божественного» Адама, поскольку он сей-[ час готовит что-то такое, что ни в коем случае не 'должно стать им известно, чтобы они были совершенно к этому не подготовлены. Ах, хитрый дьявол!
Улыбка застыла на ее губах.
— Такая догадка достойна скорее народа мангустов или койотов! — сухо заметила она.
— Да ладно тебе! Ты же сама мне подсказала.
Ее язычок защекотал мне ухо.
— Верно. Но все-таки отдельные отвлекающие моменты…
— Слушай, я же не они, правда?
— Кто — «они»?
— Не мангуст, не койот!
— Вспомни, мы ведь уже исследовали ткани твоего тела и можем сказать совершенно определенно: ты самый обыкновеннный человек.
— Рад это слышать.
— А мог бы и огорчиться. Между прочим, оба вида этих существ обладают массой достоинств. У людей многих из них нет и в помине.
— Надеюсь, ты не перестанешь меня из-за этого любить, а? — спросил я, и она вдруг расслабилась и потерлась о мою щеку.
— В отличие от некоторых, я верю в возможность межвидовой любви, — заявила она. — Но я уверена: ты смог бы завоевать мое сердце и будучи койотом! А вот если бы ты был мангустом… Не знаю.
— А какое отражение это могло бы найти в мировой литературе! Два благородных дома — Змеи и Мангуста — заклятые враги, разумеется… Сцена первая: входят прелестная девушка-змея и живой энергичный юноша-мангуст…
— Глория и Альф — две слившиеся звезды! — воскликнула она. — Слушай, мне прямо-таки видится трагическая сцена в гробнице, когда ты насильно открываешь мне рот и пытаешься поранить себе губы моими ядовитыми зубами. И смертельный поцелуй этот длится бесконечно долго, пока аудитория не осознает, что ты лежишь со мною рядом мертвый. А я, проснувшись всего лишь на мгновение позже, подношу руку к губам и сама себя кусаю…
— Так у тебя действительно есть ядовитые зубы? Она засмеялась свистящим смехом, переходящим в шипение.
— Альф! Да ты весь побледнел, дорогой! Позволь же своей милой иметь хоть какие-то секреты, а если тебе следует ее бояться — так бойся же ее!
Ее зубы впились мне в ухо. Я поморщился.
— Я ведь всегда был добр к тебе, не правда ли?
— Пока что да, — сказала она.
— Надеюсь, ты не просто подчиняешься приказу присматривать за мной, а?
— Мы давно уже перешли те границы, что были определены для меня приказом, — заметила она. — Сперва, правда, меня это немного беспокоило… но какого черта! Я же все равно выполняю данное мне поручение — так или иначе. Поцелуй же меня, человечек!
И уже через несколько минут стакан на столике у кровати зазвенел от ее страстных ультразвуковых воплей.
Я сидел в постели, со всех сторон обложенный подушками, и потягивал cappuccino, не имея ни малейшего представления о том, сколько прошло времени.
— Между прочим, — сказал я Глории, — когда я упомянул о змее Уроборосе, ты сделала какой-то странный жест и пробормотала: «Великий предок». С чего бы это?
— У всякого народа свои тотемы, свои боги или богини, — сказала она.
— Покровительница Адама — кошка Баст, египетская богиня радости и веселья. А мы считаем себя потомками — по крайней мере, духовными — этого первопредка. Все началось, насколько я знаю, вместе с зарождением видов и во имя того, чтобы у каждого нового поколения не прерывалось ощущение континуума, непрерывной связи настоящего с прошлым. Так, по крайней мере, принято считать. Однако старинные мифы и легенды успели претерпеть столько всяких изменений и порой так искажены…
— Но ведь каждому из ваших народов, должно быть, понадобились тысячелетия, чтобы оформиться как вид и достигнуть такой численности, чтобы иметь возможность создать и развить собственную культуру. Или я не прав?
— Ну да, конечно! Ты прав. Хотя культуры наши развивались очень быстро после того, как каждому из народов было предоставлено собственное жизненное пространство. Некоторые виды, разумеется, смешивались, а стало быть, пересекались и их жизненные пути. И все же наличие собственного мира, имеющего конкретные границы, очень помогало.
— И все равно — для такого процесса времени требуется немало! Да еще и ваша невероятная продолжительность жизни… Кроме того, ты и сама говоришь, что культуры эти зародились в очень далеком прошлом. Значит, вы явились сюда совсем не из двадцать пятого века?
— Ну конечно!
— Я догадывался! И эта меняльная лавка с ее загадочной способностью исполнять любые желания тоже свидетельствует о невероятно высоком уровне развития, который для меня, например, граничит с магией… И все-таки объясни мне, какова цель столь значительного увеличения числа различных видов? Результатом какой программы явилось происхождение и твоего народа?
— Сперва мы были полезны всего лишь для решения различных конкретных проблем — например, на только что открытых планетах. Затем проявились и многие другие, в значительной степени уникальные, таланты, и нас всюду стали привечать.
— Но сперва, вероятно, возникли серьезные социальные проблемы?
— Возникли. Но вскоре мы обрели равные права со всеми, и нам были пожалованы собственные территории. А затем наши прежние хозяева добились нашего присоединения ко Всегалакти-ческому Союзу в составе общего блока землян.
— Вот это да! И сколько же видов землян туда входят?
— Двадцать восемь. И наши с Адамом народы были одними из первых.
— Название «Всегалактический Союз» для меня звучит как нечто из области фантастики. Во всяком случае, из немыслимо далекого будущего.
— Для нас это далекое прошлое, — молвила она. — Точнее, его часть.
— А каковы были дела в это время у человеческой расы?
— Люди к моменту нашего вступления были в Союзе в отчетливом меньшинстве. И наше присоединение к этому блоку очень им помогло.
— Ну а в тот период, когда ты начала участвовать в эксперименте с Адамом?
— Видишь ли, Альф, к этому времени понятия «человек» уже практически не существовало — интеллект и плоть людей подверглись уже стольким воздействиям… Но если говорить о тех «людях», которые легко могли бы воспроизводить себе подобных, вступая в сексуальную связь с вашими людьми, то их там меньшинство — точнее, несколько меньшинств, и весьма интересных.
— М-да, несколько удручающая картина… Ну а сама-то Земля тогда все еще существовала?
— Вряд ли имеет смысл говорить об этом в отрыве от конктекста. В общем, да, она существовала, хотя и в несколько ином обличье. Земля была чрезвычайно истощена, тем более что многие ее компоненты использовались для создания почвы на других планетах. Позднее, впрочем, она была реконструирована по инициативе группы ностальгирующих политиков. Причем не единожды. Теперь-то я понимаю, что все это делалось во многих отношениях неправильно… Возможно, мы с Адамом сможем как-нибудь взять тебя с собой и показать тебе один из вариантов. Впрочем, ты, возможно, и сам все видел.
— Прекрати свои инсинуации, Глория!
— Но разве нынешняя земная культура способна была бы обеспечить тебя семью клонами? Или с определенной целью отправить их в прошлое?
Я отхлебнул кофе.
— Честно говоря, я об этом как-то не думал, — признался я. — А что, если я просто был чем-то вроде фотомодели при создании всех этих Аль-фов?
— Все равно вряд ли это совершенно не связано с будущим. Весь вопрос в том, с каким именно будущим?
— Есть варианты?
— Ни одного такого, который я бы хотела обсуждать с тобой.
— А какие-нибудь мысли насчет того, как нам разрешить эту проблему, имеются?
— Вот у Адама время освободится, он этим пусть и занимается.
— Расскажи, как ты стала его няней? Она улыбнулась.
— Это же совершенно логично, — сказала она. — Я была наиболее близка ему по типу — когда мой народ создавал нечто подобное «божественным».
— Ax вот как! Действительно разумно. Значит, ты и Адам из разных времен, верно?
Она издала на редкость продолжительное шипение и села совершенно прямо. Глаза ее сверкали, а волосы облаком окутывали лицо и шевелились как бы сами по себе. От нее, казалось, исходил некий жар, но ощущалась не столько высокая температура, сколько непонятное давление на каждую мою нервную клетку. Глорию словно окутало мощнейшее силовое поле. Она как бы постоянно увеличивалась в размерах, нависала надо мной, доминировала в замкнутом пространстве комнаты, заполняя его целиком… Когда же она заговорила, в голосе ее чувствовалась, хотя и в несколько меньшей степени, та неумолимая сила, что была свойственна Адаму-Магнетрону. Ее старые шкуры шевелились и шуршали на стенах. Во рту у нее вдруг стали очень заметны клыки. Раздвоенный язык так и метался меж губами, и я невольно отпрянул от нее, пролив кофе. Она явно была разгневана донельзя.
— Откуда ты об этом узнал? Ведь ты клянешься, что ничего о данном деле не знаешь?
— Спокойнее, детка! — вскричал я. — Спокойнее! Всего лишь обыкновенная журналистская смекалка. Ты же сама сказала, что создать «божественных» чертовски трудно, что на это ушли столетия, — а значит, просто статистически невозможно, чтобы вы были примерно ровесниками!
— Ты прав, — сказала она и буквально на глазах стала уменьшаться. — Я погорячилась. — Она погладила меня по щеке. Итак, самое страшное бьыо позади, и я тоже осмелился ее погладить.
— С-с-с-с, — сказал я.
— С-с-с, — поправила она. — Но твое произношение становится все лучше и лучше.
— С-с-с, — послушно повторил я и, извиваясь, подполз к ней. Ну, и она тут же, конечно, растаяла!
В очередной раз проснувшись — я то и дело буквально проваливался в сон, — я вдруг обнаружил, что стою рядом с Глорией на кухне. Она укладывала еду в корзинку для пикника.
— Тенистая роща у ручья? Заветная каменная скамья? — спросил я.
— Совершенно верно, — откликнулась она.
— И Выключатель трогать не будешь?
— Не буду, — ответила она, укладывая в корзину салфетки и скатерку в тон. — Ну вот, все готово.
Я поднял корзину:
— Тогда веди.
Она повернулась и повела меня через прихожую к задней двери. Я не отставал.
— Что-то я не припомню, был ли здесь лесной питомник, — удивился я и вспомнил, как мы искали Уртча.
Она тихонько засмеялась и остановилась перед незнакомой калиткой. Когда мы вошли в нее, то перед нами открылся небольшой двор, заваленный грудами всякого хлама. Заперев за собог калитку, Глория повернулась ко мне. Мы сдела ли еще шаг, и двор сразу же исчез, сменившись бескрайним зеленым полем. Цвели цветы, вдали! виднелись какие-то холмы, а прямо перед нами' и чуть левее тянулась цепочка деревьев — там,, должно быть, была речка или ручей. Среди деревьев порхали птицы. Мы подошли ближе, и я услышал тихое бормотание бегущей воды.
— Виртуальная действительность во плоти, — молвил я. — Отличный трюк!
— Здесь можно устанавливать различные уровни реальности, — сказала она. — Можно даже сделать действительность более реальной, чем та что вокруг тебя. Стоит только захотеть. Я обыч но называю это помещение просто «многоцеле вой отсек».
— Более реальной, чем реальная действительность? Что ж, неплохо было бы попробовать! — И я принялся помогать ей распаковывать корзинку. — Ну, и насколько все это реально — вот сейчас?
— Если бы ты вдруг вознамерился свалиться в ручей, то запросто мог бы в нем утонуть, — ответила она.
— А для чего еще вы используете этот отсек, кроме пикников?
— Я же сказала: он имеет многоцелевое назначение.
— Это я понял. А что он может конкретно? Покажи.
— Пожалуйста.
Она посмотрела куда-то мимо меня, на дальний край поля, где вздымались невысокие горы. И вдруг сельский пейзаж исчез.
Мы оказались в каком-то очень странном месте, освещенном сероватым рассеянным светом. Куда ни посмотри — всюду виднелись сплетения разноцветных трубок, внутри которых проплывали желтые светящиеся шары, скапливавшиеся в местах соединений и выстраивавшиеся в очередь.
— Похоже на какую-то огромную схему… — неуверенно предположил я. — Только исключительно сложную. Может быть, это внутренность какого-то микропроцессора?
— Нет, я полагаю, это его далекие предки. Кончиком пальца Глория нарисовала в воздухе маленький прямоугольник, и он повис прямо перед нею, испуская яркое металлическое сияние. Его поверхность была вся покрыта какими-то цифрами или буквами неведомого мне алфавита. Затем Глория коснулась маленького красного пятнышка в правом углу прямоугольного предмета, и символы на его поверхности стали меняться — в зависимости от того, какое движение совершала ее рука. При этом все вокруг нас тоже менялось, формы как бы перетекали одна в Другую. Наконец Глория взяла прямоугольный предмет рукой и опустила его куда-то вниз. Все символы тут же исчезли. И все вокруг нас — тоже. Я решил не выдавать своего изумления — стиснул зубы, сжал кулаки и стал ждать. В конце концов движение вокруг нас замедлилось, потом совсем прекратилось. И я увидел перед собой совсем иную схему.
— Ну вот, — удовлетворенно сказала она. — Назови любой из цветов радуги, простой или сложный.
— Зеленый, — сказал я.
— Хорошо. Это и будет цвет его стен и шпилей.
— Кого это «его»?
— Города, — ответила она.
И руки ее задвигались, как бы проникнув внутрь этих трубок и странным образом «подталкивая» сверкающие шары, скапливавшиеся на стыках. Глория без конца создавала также новые трубки и соединительные узлы — словно лепила их из теста — и направляла некоторые из шаров по этим созданным ею новым путям.
— Что это такое? — спросил я. — Что это за шары?
— Ты бы скорее всего назвал их электронами, — отвечала она, извлекая один и сунув его мне. Он почти ничего не весил, не был ни горяч, ни холоден и был упруг, как теннисный мяч.
Я вернул ей шар и спросил:
— А что ты, собственно, делаешь?
— Придаю семени нужную форму, — сказала она. — Я выбрала именно эту, потому что когда-то уже работала с такой моделью и еще помню некоторые простые способы, с помощью которых можно обойтись наименьшим количеством ходов.
Я покачал головой.
— Это всего лишь обман? Или все-таки что-то стоящее? — пробормотал я.
— И того и другого понемножку, но в целом — ни то ни другое. Мы можем воспользоваться этим по своему усмотрению. И когда этого захочется нам самим. Здесь у нас, помимо всего прочего, центр дизайна и изготовления продукции. В общем, многоцелевой отсек, я же говорила.
— Значит, ты просто воспользовалась некой уже существующей моделью дизайна?
— Ну да.
— И что из этого получится?
— Те самые штуки, о которых ты говорил…
— Микропроцессоры?
— Угу. Точнее, целый комплекс, состоящий из миллиардов таких процессоров, в котором каждый из них служит конкретной цели. Представь себе некий набор микроопераций, служащих для созидания еще большего количества микропроцессоров. Представь себе мастер-программу, которая их включает и выключает, заставляя работать в различном режиме и в зависимости от твоих потребностей. А теперь представь, что имеешь доступ к запасам сырья, необходимого, чтобы воплотить заданную программу в жизнь.
Я засмеялся.
— Звучит как расшифровка некоего генетического кода… Но поскольку ты сказала «город», то должен появиться неорганический артефакт, верно?
Она кивнула, подняла руку и снова извлекла из ниоткуда тот же прямоугольный предмет. На сей раз она нажала в определенной последовательности на несколько разноцветных кнопок, видневшихся на его поверхности, и прямоугольный предмет тут же сам собой распался, превратившись в яркое пятно, удивительно яркое в этом мрачноватом месте, освещенном серым рассеянным светом.
— Ты прав, — сказала она и как бы «подняла» с земли золотистое пятнышко. Распрямляясь, она легко коснулась моего правого кулака — руки мои, оказывается, все еще были сжаты в кулаки, хотя сам я этого совершенно не замечал. — Разожми, — велела мне она.
Я разжал кулак, и Глория положила мне на ладонь крошечное семечко.
— Не потеряй! — предупредила она. И я бережно сжал семечко в ладони. Глория взяла меня за руку и сказала: ~ А теперь иди вон туда.
Мы сделали несколько шагов по каменистой тропе, внезапно появившейся у нас под ногами. Над головой синело небо, в спину нам светило яркое солнце. Оглянувшись назад, я увидел внизу, под нами, ярко-зеленую равнину и примерно в полумиле от нас, на склоне пологого холма, цепочку деревьев.
— Это что ж там, наша лужайка для пикника? — спросил я.
—Да.
— Надеюсь, виртуальные муравьи не сожрут наши бутерброды? Если муравьи здесь такие же настоящие, как твоя скатерка…
— Выбирай место, — сказала она.
— Ты хочешь прилечь?
— Нет. Я хочу, чтобы ты опустил свое семя в землю.
— По этому поводу существует одно библейское предписание…
— Я имею в виду семя дизайна. Ты можешь посадить его где хочешь. Можешь даже просто бросить его на землю в каком-нибудь подходящем местечке.
— 0'кей. — Я опустился на колени, разгреб землю, положил в ямку семя и засыпал его землей. — Ну, что теперь?
— Все. Больше ничего не требуется. Я встал.
— А дальше что будет?
— Вернемся назад и позавтракаем на траве. И мы, взявшись за руки, побрели назад.
* * *
С нашей лужайки не был виден тот каменистый склон, на котором я посадил это «семя». В том направлении вообще ничего не происходило — по крайней мере, в течение получаса, — так что я практически забыл о «зеленом городе».
— Ну что, вино откупорить?
— Да, было бы неплохо.
И тут вдруг — не успел я и глазом моргнуть! — склоны далекого холма совершенно переменили свои плавные очертания.
— Черт побери! — вырвалось у меня.
— Давай я попробую, хочешь? — Глория протянула руку, желая взять у меня бутылку.
— Не в бутылке дело! Там, на холме, что-то происходит!
— Ах да! В первый раз это зрелище кажется действительно несколько необычным.
Прерывистая линия, пробиваясь сквозь холм, все время вытягивалась, росла в высоту, превращаясь в стены…
Мне наконец удалось открыть бутылку, и я наполнил наши стаканы.
Скорость, с которой рос город, все увеличивалась. Теперь он рос ввысь куда быстрее, чем опускалась вниз вершина самого холма. Вскоре его башни стали уже хорошо видны; они становились все выше и как бы покачивались, утолщаясь и продолжая расти.
— Теперь, видимо, происходит виртуальное прочтение заложенной в «семени» программы? — спросил я.
Глория отпила вина, подумала и посмотрела на меня:
— Это может быть все, что угодно, дорогой Альф; все, что я захочу; все, что мне придет в голову. Вспомни: ведь реальность состоит из множества множеств. Ее можно даже вывернуть наизнанку — и заставить город вновь превратиться в семя.
— Между прочим, города по большей части так и поступают. Только это относится скорее к характеристике их обитателей, а не самих городов.
Солнечные лучи сверкали на шпилях, которые уже приобрели отчетливо зеленоватый оттенок.
— Так можно за один день построить целый мир, причем вполне пригодный для житья, — сказала Глория.
— Спорить готов, у тебя есть и другие «семена», которые способны ошеломить любого! — заметил я.
— Да, есть. Но у всего этого есть и отрицательная сторона. Конечно, это грандиозное зрелище — когда видишь всю поверхность планеты, купающуюся в море красок — превосходящих друг друга яркостью, гаснущих, вспыхивающих, смешивающихся…
— И разве бывает у этого конец?
— Однажды я видела полностью оформленный мир. Каждое пятнышко земли было занято. Но жить там не мог никто! Слишком много было посеяно вражды. Да и ресурсы самой планеты были полностью исчерпаны.
— И целый мир… пропал даром?
— Ну, не совсем. Эту проблему решили в другом месте — я уж не помню, то ли с помощью войны, то ли с помощью денег, — и победитель вернулся, разрушил все до основания, добрался до истоков и начал все с самого начала, но уже не с таким размахом. Правда, потом там потребовались немалые усилия по оформлению ландшафтов…
Я налил еще вина, продолжая наблюдать за растущим городом.
— А если это «семя» посадить где-нибудь на поверхности Земли? Оно тоже превратится в город?
— Конечно.
— Но ведь здесь множественная реальность, и, должно быть, ее невозможно просто взять и уничтожить, а потом снова сунуть на прежнее место, когда наш пикник закончится?
— Верно.
— Нет, уровнем вашей технологии можно только восхищаться! — сказал я.
— Это же чудо, что мы с тобой вообще можем вот так разговаривать!
— У меня есть существенное преимущество: я прожила всю вашу историю насквозь.
— Это правда, и к тому же ты знаешь, куда мы идем.
— Только в общих чертах. Будущее отнюдь не так уж неизменно — я ведь уже пыталась это объяснить тебе.
— Неужели ты собираешься снова тащить все это с собой в такую даль?
— Мы ведь уже один раз проделали весь этот путь, правда?
— Но ты сама говорила, что даже Земли там практически существовать не будет.
— Ну, это, конечно, так. Но даже и в этом случае путь перед нами открывается очень и очень неблизкий.
— Вы ведь что-то ищете здесь, верно? Пытаетесь уловить некое событие во времени и пространстве, насчет которого не испытываете уверенности… или ищете некий поворотный момент… Должно быть, это с теорией вероятности как-то связано, да?
— На какой из твоих вопросов мне ответить в первую очередь? Да, здесь есть некий элемент вероятности — как, впрочем, и во всем на свете. Кто знает, что мы можем найти? Ведь именно природа зверя определяет его положение в окружающей природе.
Я снова наполнил наши стаканы.
— И ты по-прежнему ни о чем никогда не проговоришься, верно. Медуза?
Она придвинула свою руку к моей, наши пальцы переплелись, и мы молча стали смотреть, как растет у нас на глазах изумрудный город.
