НАУЧИЛСЯ СЛЫШАТЬ\ВИДЕТЬ\ИДТИ
У ТОЙ-КТО-УЧИТ
(????)
Каждое слово отзывалось мигренью. Это были ментальные удары чудовищной силы. Слова выкрикивались у меня в мозгу моим собственным голосом. Наверно, я начал сходить с ума.
Вытирая слезы, я бросил взгляд на гигантскую «камбалу» и ее золотистую свиту. Чудовище сжималось и разжималось, пульсировало, выбрасывало и втягивало обратно щупальца, плывя в холодном воздухе. Я не мог поверить, что слова исходят от него. Оно было уж слишком… биологическим. Вдобавок я не верил в телепатию. Я посмотрел на кишащие рядом с чудищем диски, но в их поведении смысла было не больше, чем в кружении пыли, меньше, чем в синхронном движении косяка рыб или стаи летучих мышей. Чувствуя себя полным идиотом, я крикнул:
– Кто ты? Кто говорит?
И сморщился, готовясь к очередному словесному залпу, но ответа не последовало.
– Кто говорит? – крикнул я на ветер. Ответа не было, если не считать ответом хлопки паруса и скрип шкотов.
Каяк дернулся вправо, выровнялся, снова дернулся. Я развернулся влево, почти ожидая увидеть другую «камбалу», атакующую мою лодку, но моим глазам предстало нечто гораздо более зловещее.
Пока я наблюдал за инопланетным монстром на севере, с юга меня почти окружили клубящиеся черные тучи. Из грозового фронта вырвались длинные языки, которые и раскачивали лодку, а подо мной словно текла черная река. Внизу сверкали молнии, среди черных громад проскакивали разряды и сновали сыплющие искрами шары. А еще ближе, на краю фронта, который почти нависал надо мной, кружилась дюжина торнадо, выгибаясь подобно скорпионьим хвостам. Каждый такой хвост был размером с «камбалу», если не больше – вертикальные столбы, исполненные безумной ярости, – и каждый окружала группка меньших торнадо. Мой хлипкий парус вряд ли выдержит напор хотя бы одного из них – а пройти мимо, похоже, нет никакой возможности.
Я кое-как поднялся и ухватился левой рукой за шкот, чтобы не потерять равновесия. Правую же сомкнул в кулак и погрозил подступающим торнадо, грозовому фронту и невидимому небу.
– Будьте вы прокляты! – крикнул я. Мои слова затерялись в вое ветра. Куртка колотила меня по бокам. Резкий порыв чуть не швырнул каяк в вихреворот. Почти лежа на корпусе лодки, в позе парашютиста, за которым я когда-то наблюдал на Ледяном Когте (я застиг его в миг паузы перед прыжком – а прыгать ему явно не хотелось), я вновь погрозил кулаком и крикнул: – Давайте, ублюдки! Плевать мне на ваших богов!
Словно в ответ один торнадо придвинулся ближе и выпустил отросток, который как будто искал, за что зацепиться. Он прошел в сотне метров от меня, но каяк закрутился, как игрушечный кораблик в сливе ванной. Сметенный с ног напором ветра, я рухнул на корпус лодки и наверняка свалился бы в бездну, не вцепись я в вовремя подвернувшийся шкот. Мои ноги уже болтались над воздушной пучиной.
Вместе с торнадо шла градовая туча, и на меня обрушились градины, иные – размером с мой кулак. Они разорвали парус, забарабанили по корпусу лодки, точно залп из игольника; мне досталось по ноге, по плечу и по спине. Боль была такая, что я чуть не разжал пальцы. Впрочем, с тем же успехом я мог бы их и разжать, потому что от паруса уже не было ни малейшего толка: он спас меня от участи быть разнесенным в клочья градинами, но сам пострадал весьма изрядно. Каяк устремился вниз, к лиловой бездне. Вокруг бушевали торнадо. Я перехватил бесполезный уже шкот в том месте, где он входил в корпус, и повис, твердо вознамерившись продержаться до самого конца, до тех пор, пока меня вместе с лодкой не расплющит чудовищным давлением или не разорвет в клочья ветром. Я вдруг понял, что снова кричу, и этот мой крик мне самому показался странным – почти веселым.
Мы пролетели меньше километра, набрав скорость гораздо выше гиперионского или земного стандартного ускорения, когда забытая мной «камбала» сделала бросок. Она двигалась с чудовищной быстротой, точно манта, преследующая свою жертву. Вокруг меня зазмеилось множество извивающихся щупалец, и я понял, что она наконец проголодалась и не намерена упускать свой ужин.
Если бы она схватила меня, и от меня самого, и от каяка – при скорости, на какой мы падали, – остались бы одни воспоминания. Однако чудовище стало падать вместе с нами, окружив лодку, парус и меня своими щупальцами – каждое толщиной от двух до пяти метров, а потом резко затормозило, выпустив газ с запахом аммиака, точно звездолет при заходе на посадку. И снова начало подниматься, взбираясь туда, где по-прежнему бушевали торнадо и клубились черные тучи. Наполовину теряя сознание, я все же сообразил, что «камбала» движется прямиком в грозовой фронт. И тут она швырнула меня вместе с лодкой к отверстию в своем громадном прозрачном теле.
Что ж, вот я и нашел пасть.
Меня окружали остатки паруса, этакий самодельный саван. Каяк словно окунули в какую-то пленку. Я попытался повернуться, подползти к кокпиту, достать игольник, пробить себе выход наружу…
Но игольник вывалился, когда лодка полетела вниз. Вместе с ним улетели подушки, рюкзак с одеждой, водой, едой и фонариком. Все пропало.
Я попытался хмыкнуть, но не слишком преуспел – щупальца подтянули каяк с его брыкающимся пассажиром вплотную к зияющему отверстию на брюхе чудовища. Теперь я отчетливее различал внутренние органы – пульсирующие, поглощающие, содрогающиеся, некоторые и впрямь с золотистыми дисками. В ноздри ударил почти невыносимый запах аммиака; у меня тут же заслезились глаза и запершило в горле.
Я подумал об Энее. Мысль была краткой и не слишком красноречивой, мне просто вспомнилось, как девочка выглядела в день своего шестнадцатилетия – короткая стрижка, кожа облезла от постоянного пребывания на солнце, – и я мысленно произнес: «Прости, детка, я сделал все, что мог, но у меня не получилось. Прости».
В следующий миг длинные щупальца сложились и вовлекли лодку вместе со мной в безгубую пасть, шириной, как я сообразил, тридцать или сорок метров. Подумав о фибропластовом корпусе, о ткани, из которой был изготовлен парус, я еще успел злорадно пожелать: «Надеюсь, сволочь, ты заработаешь расстройство желудка».
А потом я вдохнул запах аммиака и рыбы, смутно осознал, что воздух внутри «камбалы» не слишком пригоден для дыхания, решил выпрыгнуть из каяка, чтобы меня не переварило вместе с ним, но потерял сознание.
А «камбала», наплевав на мой обморок, продолжала подниматься сквозь облака, и их чернота была чернее безлунной ночи; безгубая пасть закрылась и исчезла, словно ее и не было. Я, каяк и парус превратились в бесплотные тени в жидком содержимом пищеварительного тракта этой твари.
13
Кендзо Исодзаки нисколько не удивился, когда за ним пришли швейцарские гвардейцы. Полковник швейцарской гвардии в сопровождении восьми солдат, все как один в парадных оранжево-синих мундирах, с энергаторами и «жезлами смерти», прибыл на Тор, потребовал немедленной встречи с Исодзаки в его личном кабинете и предъявил председателю совета директоров Гильдии зашифрованный диск, которым ему предписывалось явиться на аудиенцию к Его Святейшеству Папе Урбану Шестнадцатому, форма одежды парадная.
Когда Исодзаки направился в комнату отдыха, полковник последовал за ним. Исодзаки быстро принял душ и облачился в строгий костюм – белая рубашка, серый жилет, красный галстук, черные брюки, двубортный пиджак с золотыми пуговицами, черная бархатная шапочка.
– Могу я позвонить своим коллегам и отдать необходимые распоряжения на случай, если намеченные на сегодня встречи не состоятся? – спросил Исодзаки, когда они вышли из лифта в главный холл, где выстроились в две шеренги остальные гвардейцы, образовав нечто наподобие оранжево-синего коридора.
– Нет, – коротко ответил полковник.
У причала, к которому обычно пристыковывался личный звездолет Исодзаки, их ожидал авизо. Экипаж корабля приветствовал Исодзаки кивками, помог пристегнуться к креслу, и корабль устремился к месту назначения, сопровождаемый двумя факельщиками.
«Они обращаются со мной как с заключенным, а не как с почетным гостем», – подумал Исодзаки. Его лицо, разумеется, оставалось бесстрастным, но внутри нарастала паника, к которой, как ни странно, примешивалось что-то вроде облегчения. Он ожидал ареста с того дня, как тайно встретился с советником Альбедо. И почти не спал со времени той малоприятной встречи. Исодзаки знал, что Альбедо незачем скрывать от кого бы то ни было попытки Гильдии установить прямой контакт с Техно-Центром. Правда, он надеялся, что эти попытки сочтут его личной инициативой. Он мысленно поблагодарил всех известных ему богов за то, что Анна Пелли Коньяни сейчас не на Пасеме, а на Возрождении-Вектор, где она осуществляет важную торговую сделку.
Со своего кресла, стоявшего между креслами полковника и одного из солдат, Исодзаки мог видеть тактический дисплей над пультом управления. Ослепительно светящаяся сфера выглядела весьма внушительно, но Исодзаки пилотировал звездолеты еще когда нынешний пилот был ребенком, а потому заметил, что летят они не к Пасему, но к троянской точке в гуще военных баз и имперских фортов на астероидах.
«Значит, меня везут в тюрьму Священной Канцелярии», – подумал Исодзаки. Это даже хуже, чем очутиться в замке Святого Ангела, где, по слухам, день и ночь не прекращают работу модуляторы виртуальной боли. В орбитальной темнице никто не услышит твоих воплей. Он был уверен, что приглашение на папскую аудиенцию – всего лишь уловка, способ без проблем выманить его с территории Гильдии. Исодзаки был готов поспорить на что угодно, что через несколько дней – если не часов – его костюм насквозь пропитается потом и кровью.
Как выяснилось, он ошибался во всем. Авизо затормозил над плоскостью эклиптики, и только тут Исодзаки догадался, куда они летят. Кастель-Гандольфо, «летняя резиденция» Его Святейшества.
Включив просмотровый аппарат, Исодзаки вызвал на экран вид снаружи и стал наблюдать, как авизо отделился от факельщиков и двинулся к массивному астероиду в форме картофелины. Свыше сорока километров в длину и двадцать пять в поперечнике, Кастель-Гандольфо больше походил на планету – мощное силовое поле удерживало атмосферу, на холмах и лугах под голубым небом зеленела трава, склоны гор поросли лесом, в котором водились животные, по распадкам сбегали горные потоки. Исодзаки заметил старинную деревушку в итальянском стиле. Пасторальный вид был обманчив: военные базы вокруг астероида могли уничтожить целый флот, а сам астероид был изрыт туннелями и пещерами, где располагался гарнизон швейцарских гвардейцев и имперских элитных подразделений численностью более десяти тысяч человек.
Авизо выпустил крылья и пролетел оставшиеся десять километров на электрических импульсных двигателях, работавших совершенно беззвучно. Последние пять километров его сопровождали гвардейцы в боевых скафандрах. Солнечный свет отражался от скафандров, от лицевых щитков на шлемах. Гвардейцы окружили звездолет, некоторые направили на корабль датчики, считывая зашифрованные данные о количестве людей на борту и о том, кто они такие. Видимо, ничего подозрительного обнаружено не было, поскольку в одной из каменных башен замка появилось отверстие, куда и вплыл авизо, заглушив двигатели. Гвардейцы подтянули корабль к пирсу.
Щелкнул люк воздушного шлюза. Восемь гвардейцев вышли первыми и выстроились в две шеренги, а полковник вывел Кендзо Исодзаки. Исодзаки оглянулся в поисках лестницы или лифта, но тут пол под ногами дрогнул и пирс вместе с кораблем начал опускаться. Все происходило совершенно беззвучно, платформа медленно погружалась в недра Кастель-Гандольфо.
Наконец спуск прекратился. В каменной стене появилась дверь. Зажглись люм-шары, осветив коридор и отделанные стальными панелями стены. Через каждые десять метров виднелись фибропластовые стояки с камерами слежения. Полковник махнул рукой, и Кендзо Исодзаки шагнул вперед. В конце туннеля вспыхнул голубой свет – еще одна проверка личности. Прозвенел звонок, в стене напротив возникла дверь. За ней находилась приемная. Там сидели трое. Все трое встали, когда появился Исодзаки со своей свитой.
«Черт!» – подумал он. В приемной находилась Анна Пелли Коньяни, в своем лучшем платье, а также Хельвиг Эрон и Кеннет Хей-Модино, двое других исполнительных директоров Панкапиталистической Лиги Независимых Католических галактических торговых организаций.
«Черт! – мысленно повторил Кендзо Исодзаки, невозмутимо кивая своим коллегам. – Из-за меня арестовали и всех остальных. Нас всех отлучат от Церкви и казнят».
– Сюда, – сказал полковник, открывая украшенную искусной резьбой дверь. За ней находилось полутемное помещение. Исодзаки почувствовал запах воска и ладана. Внезапно он понял, что сам полковник входить не собирается. То, что ожидало внутри, касалось только их четверых.
– Спасибо, полковник, – вежливо поблагодарил Кендзо Исодзаки и твердым шагом вошел в пронизанную благовониями тьму.
Это была небольшая часовня, темная, если не считать тускло мерцавших у одной стены свечей в железных подсвечниках и двух сводчатых витражей за алтарем в дальнем конце помещения. На самом алтаре горели еще шесть свечей, а напротив окон стояли медные светильники, пламя которых было скорее рыжеватым, чем алым. Слева от алтаря – высокое кресло с прямой спинкой и бархатным сиденьем. На спинке кресла вырезан символ, с первого взгляда напоминавший крестоформ; приглядевшись, Исодзаки узнал тройной папский крест. Алтарь и кресло стояли на невысоком каменном помосте.
Больше в часовне не было ни кресел, ни скамей, однако по обе стороны от прохода, по которому шли Исодзаки, Коньяни, Эрон и Хей-Модино, прямо на полу были разложены красные бархатные подушечки. Четыре штуки – по две с каждой стороны – были свободны. Представители Гильдии по очереди окунули пальцы в чашу со святой водой, перекрестились, преклонили колени перед алтарем и опустились на подушечки. Прежде чем склонить голову в молитве, Кендзо Исодзаки исподволь огляделся.
Ближе всех к алтарю стоял на коленях госсекретарь Ватикана Симон Августино кардинал Лурдзамийский – гора мяса, облаченная в красное с черным; когда кардинал склонил голову, его многочисленные подбородки легли на высокий воротник. За его спиной виднелась похожая на пугало фигура монсеньора Лукаса Одди. Напротив кардинала Лурдзамийского сидел, прикрыв глаза, Великий Инквизитор, глава Священной Канцелярии, Джон Доменико кардинал Мустафа. Рядом расположился его печально известный помощник, палач отец Фаррелл.
Сбоку от Августино стояли на коленях три офицера Флота – адмирал Марусин, чьи седые волосы мерцали и переливались в неярком свете, адмирал Марджет Ву и еще кто-то – его Кендзо Исодзаки вспомнил не сразу, – ну да, адмирал Алдикакти. Рядом с Великим Инквизитором сидела кардинал дю Нойе, префект и президент «Cor Unum». Этой женщине было далеко за семьдесят, однако лицо ее оставалось по-юношески подтянутым, седые волосы коротко подстрижены, глаза отливали сталью. Мужчину средних лет, стоявшего на коленях позади кардинала, Исодзаки не знал.
С учетом их четверых – Эрон и Хей-Модино были ближе к Великому Инквизитору, а Исодзаки и Коньяни встали на подушечки с той стороны прохода, где расположился госсекретарь, – в часовне находилось тринадцать человек. Интересное число, подумал Кендзо Исодзаки.
В этот миг распахнулась потаенная дверца справа от алтаря, и в часовне появился Папа в сопровождении четырех служителей. Все присутствующие поднялись с колен и встали, склонив головы. Кендзо Исодзаки успел узнать двоих помощников Его Святейшества и главу службы безопасности; четвертым был советник Альбедо в своем неизменном сером костюме. Папа прошел через часовню, подставляя для поцелуя перстень и благословляя присутствующих, которые при его приближении опускались на колени. Рядом с ним шагал Альбедо. Наконец Его Святейшество Урбан Шестнадцатый уселся на свое кресло, а Альбедо встал у него за спиной. Тринадцать человек немедленно поднялись вновь.
Исодзаки опустил глаза; его лицо оставалось по-прежнему безучастным, зато сердце так и норовило выпрыгнуть из груди. «Неужели Альбедо предаст всех? Неужели все, кто здесь находится, тайно пытались связаться с Техно-Центром? Значит, нас обвинят в измене, лишат крестоформов и казнят? Что ж, вполне возможно».
– Братья и сестры во Христе, – начал Его Святейшество, – мы признательны вам за то, что вы откликнулись на наше приглашение. То, что будет сказано здесь сегодня, должно остаться тайной до тех пор, пока Святой Престол не дарует разрешения раскрыть эту тайну другим. Так мы повелеваем и требуем от вас послушания под страхом отлучения и вечных мук без света Господня.
Тринадцать человек тихо произнесли слова согласия.
– За последнее время, – продолжал Его Святейшество, – случилось много странного и ужасного. Мы засвидетельствовали эти события издалека – некоторые из них мы предвидели по воле Господа нашего, Иисуса Христа, – а о многих молили, чтобы они миновали нас, пощадили наших людей, нашу Священную Империю Пасема, нашу Церковь, не испытывали нашей воли, веры и крепости. Но человек предполагает, а Господь располагает. Даже самым преданным его слугам не под силу разобраться во всех событиях и знамениях, и остается лишь полагаться на Его милость, когда эти события начинают казаться угрожающими.
Присутствующие по-прежнему не поднимали глаз.
– Вместо того чтобы излагать эти события с нашей точки зрения, – тихо произнес Его Святейшество, – мы попросим сообщить о них тех, кто принимал в них непосредственное участие. А затем с радостью объясним, какая существует связь между вещами, казалось бы, несвязанными. Адмирал Марусин, вы начнете?
Седовласый адмирал встал так, чтобы видеть и Папу, и всех остальных. Он прокашлялся.
– Донесения с планеты под названием Витус-Грей-Балиан Б свидетельствуют о том, что у нас была возможность захватить рожденного на Гиперионе человека по имени Рауль Эндимион, того самого, который ускользнул от нас – вместе с главной разыскиваемой, девочкой Энеей, – почти пять стандартных лет назад. Воины особого отряда Дворянской гвардии, – адмирал посмотрел на Папу, который утвердительно кивнул, – …да, воины особого отряда обратились к начальнику гарнизона на Витус-Грей-Балиане Б за разрешением отыскать этого человека. Он сумел скрыться прежде, чем мы его нашли, однако у нас имеются достоверные свидетельства того, что это был тот самый Рауль Эндимион, который более четырех лет назад появился на короткий срок на Безбрежном Море.
Кардинал Лурдзамийский кашлянул.
– Адмирал, я думаю, будет неплохо, если вы сообщите, каким образом этому Раулю Эндимиону удалось бежать с Витус-Грей-Балиана Б.
Кендзо Исодзаки с изумлением отметил, что кардинал Лурдзамийский говорит за Папу.
– Конечно, ваше преосвященство, – откликнулся Марусин. – Судя по всему, этот Эндимион появился на планете через древний портал и таким же образом покинул ее.
Никто из присутствующих не издал ни звука, но Исодзаки словно ощутил некий ментальный фон, выражавший шок и любопытство. В самом деле, ходили слухи, что несколько лет назад весь Имперский Флот охотился за каким-то еретиком, ухитрявшимся включать порталы…
– Этот портал продолжал действовать, когда ваши люди его проверяли? – осведомился Симон Августино.
– Нет, ваше преосвященство, – ответил Марусин. – Порталы бездействовали, оба, – и тот, через который Эндимион, по всей видимости, появился на планете, и тот, через который он ее покинул.
– Но вы уверены, что этот… Эндимион… прибыл именно через портал? Возможно, он никуда не убегал, а просто хорошо спрятался?
– Уверены, ваше преосвященство. Эту планету тщательно охраняют. Орбитальные базы способны засечь любой корабль, подлетающий к Витус-Грей-Балиану Б, с расстояния в несколько световых лет. Что касается «спрятался»… Мы буквально перевернули планету вверх дном… применили «правдосказ» к десяткам тысяч местных жителей. Человека по имени Рауль Эндимион там нет. Однако свидетели упомянули вспышку у нижнего портала в тот самый миг, когда наши датчики на орбите зарегистрировали импульс электромагнитного поля, соответствующий тому возмущению, которое, как следует из архивных данных, производят работающие порталы.
Его Святейшество поднял голову и сделал знак кардиналу Лурдзамийскому.
– Адмирал, я полагаю, у вас есть и другие, не менее интересные новости? – пророкотал тот.
Марусин мрачно кивнул:
– Так точно, ваше преосвященство, Ваше Святейшество. Впервые в истории нашего флота случился бунт…
Исодзаки вновь уловил всеобщий шок. Сам он не выказал никаких эмоций, но краем глаза заметил взгляд, брошенный на него Анной Пелли Коньяни.
– Я попрошу рассказать об этом адмирала Алдикакти. – Марусин сделал шаг назад и замер, сложив руки на груди.
Исодзаки заметил, что адмирал Алдикакти была из тех лузианок, которые из-за особенностей телосложения кажутся едва ли не бесполыми. Ни дать ни взять кирпич в адмиральском мундире.
Алдикакти не стала тратить время на откашливание и сразу перешла к делу. Кратко изложив предысторию эскадры «Гидеон», она описала успешные действия в семи системах на Окраине, после чего приступила к описанию удивительных событий в системе Люцифера.
– До того момента эскадра действовала в полном соответствии с разработанным стратегическим планом, – сказала она. – Поэтому, по завершении операции в системе Люцифера, я отправила автоматический зонд на Пасем с просьбой к Его Святейшеству и адмиралу Марусину разрешить дозаправку на Тау Кита и продолжить операцию – атаковать другие системы Бродяг, пока слух о наших действиях еще не распространился по Окраине. Разрешение было получено, и ядро эскадры двинулось к Тау Кита, где должно было состояться рандеву с пятью другими «архангелами», спущенными со стапелей уже после нашего отлета.
– Вы сказали «ядро», адмирал? – негромко уточнил кардинал Лурдзамийский.
– Да, ваше преосвященство. – В голосе Алдикакти не было и намека на сомнения или извинения. – Выяснилось, что наши датчики не сумели вовремя обнаружить пять вражеских факельщиков. Они разгонялись для квантового прыжка в другую систему Бродяг и могли распространить новость о нашем появлении. Вместо того чтобы отменить прыжок эскадры к Тау Кита, я поручила капитанам «Гавриила» и «Рафаила» уничтожить вражеские факельщики, а затем присоединиться к нам, уже на ТКЦ.
Кардинал Лурдзамийский потер пухлые ладони и не столько проговорил, сколько промурлыкал:
– Значит, ваш флагман «Уриил» и четыре других звездолета совершили прыжок к Тау Кита?
– Да, ваше преосвященство.
– А «Рафаил» и «Гавриил» остались в системе Люцифера?
– Да, ваше преосвященство.
– Адмирал, вам было известно, что «Рафаилом» командует капитан отец де Сойя, несколько лет назад отправленный в отставку за то, что не сумел поймать девочку по имени Энея?
– Да, ваше преосвященство.
– И вы знали, что командование флота и Святой Престол весьма озабочены… э… лояльностью капитана де Сойи, что Священная Канцелярия поместила на борт «Рафаила» тайного агента, которому было приказано не спускать с капитана де Сойи глаз?
– Да, ваше преосвященство, – вновь повторила адмирал Алдикакти. – Я знала, что агенты Священной Канцелярии на моем корабле получают донесения от шпиона на борту «Рафаила», командора Жабера.
– Ваши агенты делились с вами своими опасениями относительно капитана де Сойи, адмирал?
– Нет, ваше преосвященство. Я не имела ни малейшего представления о причинах интереса, проявляемого Священной Канцелярией к капитану де Сойе.
Кардинал Мустафа кашлянул и поднял палец.
Кардинал Лурдзамийский, который, как быстро догадался Исодзаки – и не только Исодзаки, – вел допрос, посмотрел на Папу.
Его Святейшество кивнул.
– Я счел необходимым объяснить Его Святейшеству и всем, кто присутствует на этом собрании, – начал Мустафа, – что наблюдение за капитаном де Сойей было одобрено и санкционировано… госсекретарем и штабом Флота… лично адмиралом Марусиным.
Наступила короткая пауза.
Наконец Симон Августино спросил:
– Кардинал Мустафа, вы можете объяснить, чем именно этот человек привлек внимание Священной Канцелярии?
– Конечно, ваше преосвященство. – Мустафа облизнул пересохшие губы. – Из сообщений наших… агентов следует, что во время погони за девочкой по имени Энея отец капитан де Сойя вполне мог… заразиться.
– Заразиться? – уточнил кардинал Лурдзамийский.
– Да, ваше преосвященство. Мы пришли к выводу, что эта девочка обладает способностью физически и психически воздействовать на тех подданных Священной Империи, которые вступают с ней в контакт. Разумеется, в этой связи нас не могли не тревожить лояльность и повиновение приказам капитана одного из кораблей Флота.
– Откуда вы получили эти данные, кардинал Мустафа? – спросил госсекретарь.
Великий Инквизитор помедлил с ответом.
– У нас имеются свои источники, ваше преосвященство.
– В том числе – бывший подчиненный капитана де Сойи, которого вы держите в своей тюрьме, так, кардинал? Как бишь его… некий капрал Ки. Я не ошибаюсь?
– Нет, ваше преосвященство. – Мустафа моргнул и повернулся так, чтобы стать вполоборота к остальным присутствующим. – Подобные действия продиктованы заботой о безопасности Церкви и Государства.
– Конечно, ваше преосвященство, – согласился кардинал Лурдзамийский. – Адмирал Алдикакти, можете продолжать.
– Через несколько часов после того, как пять «архангелов» прыгнули к Тау Кита, – сообщила Алдикакти, – и прежде чем завершился двухдневный цикл воскрешения, в пространстве ТК появился автоматический зонд. Его отправила капитан Стоун…
– Капитан «Гавриила», – уточнил госсекретарь.
– Так точно, ваше преосвященство. Сообщение, доставленное зондом, предназначалось лично мне. В нем сообщалось, что вражеские факельщики уничтожены и что «Рафаил» отклонился от курса, разгоняется для прыжка и не реагирует на приказы остановиться.
– Иными словами, – промурлыкал кардинал Лурдзамийский, – корабль взбунтовался.
– По-видимому, да, ваше преосвященство. Причем в этом случае бунт возглавил капитан корабля.
– Отец капитан де Сойя.
– Так точно, ваше преосвященство.
– Предпринимались ли попытки связаться с агентом Священной Канцелярии на борту «Рафаила»?
– Да, ваше преосвященство. Капитан де Сойя заявил, что командор Жабер занят выполнением непосредственных обязанностей. Капитан Стоун сочла это маловероятным…
– А что ответил де Сойя относительно изменения курса?
– Капитан де Сойя ответил, что получил от меня приказ, предписывающий «Рафаилу» изменить курс, – сообщила адмирал Алдикакти.
– Капитан Стоун приняла это объяснение?
– Нет, ваше преосвященство. «Гавриил» пустился в погоню за «Рафаилом» и навязал бой.
– Чем закончился этот бой?
Алдикакти помедлила долю секунды.
– Ваше преосвященство… Ваше Святейшество… Поскольку сообщение капитана Стоун предназначалось лично мне, прошли сутки – столько заняло срочное воскрешение, – прежде чем я прочла его и приняла решение о немедленном возвращении в систему Люцифера.
– Сколько вы взяли с собой кораблей, адмирал?
– Три, ваше преосвященство. Мой флагман «Уриил» с новым экипажем и два «архангела» из тех, что ожидали нас у Тау Кита, «Михаил» и «Азраил». Я сочла, что не могу рисковать людьми и объявлять срочное воскрешение для всей эскадры.
– А сами рисковали, адмирал, – заметил кардинал Лурдзамийский.
Алдикакти промолчала.
– И что случилось потом?
– Мы прыгнули в систему Люцифера, ваше преосвященство. На воскрешение ушли сутки, причем много воскрешений было неудачных. В итоге мне удалось набрать экипаж только для одного «Уриила». Оставив два других звездолета на орбите, я начала поиск «Гавриила» и «Рафаила». Обнаружить их не удалось, но мы засекли близ солнца радиобуй…
– Оставленный…
– Капитаном Стоун, ваше преосвященство. Этот буй содержал отчет о бое, который состоялся меньше двух суток назад. Стоун попыталась уничтожить «Рафаил» плазменными и термоядерными ракетами, а когда эта попытка провалилась, приказала применить нейродеструкторы.
В часовне воцарилась тишина. Исодзаки следил за бликами, которые свечи отбрасывали на лицо Его Святейшества Папы Урбана Шестнадцатого.
– И к чему это привело? – спросил госсекретарь.
– Обе команды погибли, – ответила Алдикакти. – Показания датчиков «Гавриила» свидетельствуют о том, что «Рафаил» успел совершить прыжок. Экипаж «Гавриила» находился в саркофагах, а капитан Стоун запрограммировала свой и еще несколько саркофагов на срочное восьмичасовое воскрешение. Эту процедуру перенесли только двое – она сама и ее помощник. Оставив буй с сообщением, капитан Стоун прыгнула вслед за «Рафаилом». Она сообщила, что намерена разыскать и уничтожить «Рафаил», если получится – до того, как де Сойя и его присные воскреснут… впрочем, неизвестно, где бунтовщики были в момент залпа из нейродеструкторов – в саркофагах или нет.
– Капитан Стоун знала, куда именно совершил квантовый прыжок «Рафаил»?
– Нет, ваше преосвященство. Это невозможно определить заранее.
– И как вы отреагировали на эти данные, адмирал?
– Я подождала двенадцать часов, чтобы дать возможность воскреснуть экипажам «Михаила» и «Азраила». После этого все три корабля прыгнули по координатам, оставленным «Гавриилом». Я оставила второй маяк для тех «архангелов», которые должны были прибыть через несколько часов от Тау Кита.
– Вы не сочли нужным дождаться их?
– Нет, ваше преосвященство. Я полагала, что необходимо как можно скорее продолжить погоню.
– Тем не менее, адмирал, вы дождались воскрешения экипажей двух других кораблей. Почему вы не продолжили погоню на «Урииле»?
– Это решение было продиктовано обстоятельствами, ваше преосвященство, – без колебаний ответила Алдикакти. – Вероятность того, что капитан де Сойя увел «Рафаил» в какую-либо из вражеских систем, была чрезвычайно высока… Вдобавок эта система могла обладать гораздо лучшей обороной, чем те, с которыми мы сталкивались до сих пор. Я также предполагала, что «Гавриил», которым командовала капитан Стоун, был уничтожен либо «Рафаилом», либо кораблями Бродяг. Поэтому три звездолета – это был тот минимум, с каким можно было отправляться в неизведанное.
– Система и впрямь оказалась вражеской, адмирал?
– Нет, ваше преосвященство. По крайней мере в течение двух недель, которые мы там провели, нам не удалось обнаружить каких-либо следов Бродяг.
– Куда же вы прыгнули, адмирал?
– В наружную оболочку красного гиганта, – ответила Алдикакти. – Наши силовые экраны работали на пределе мощности.
– Все три корабля выдержали прыжок?
– Никак нет, ваше преосвященство. Только «Уриил» и «Азраил». «Михаил» погиб вместе со всем экипажем.
– Вы нашли «Гавриил» и «Рафаил»?
– Только «Гавриил», ваше преосвященство. Он находился приблизительно в двух астрономических единицах от звезды. Все системы бездействовали. Силовой экран был частично разрушен, и внутри корабля все расплавилось.
– Вам удалось найти и воскресить капитана Стоун и других членов экипажа, адмирал?
– К сожалению, нет, ваше преосвященство. Там не осталось достаточно органического материала, чтобы провести процедуру воскрешения.
– «Гавриил» пострадал из-за близости к звезде или вследствие атаки «Рафаила» или Бродяг?
– Наши эксперты до сих пор не смогли прийти к определенному выводу, ваше преосвященство. Предварительные данные свидетельствуют о том, что повреждения вызваны и тем, и другим. Причем характер повреждений указывает на орудия, имевшиеся на борту «Рафаила».
– Вы хотите сказать, что «Гавриил» вел бой в автоматическом режиме вблизи звезды?
– В самой звезде, ваше преосвященство. Судя по всему, «Рафаил» ожидал в засаде и атаковал «Гавриила» через несколько секунд после того, как он вышел из пространства Хоукинга.
– Какова вероятность того, что «Рафаил» также получил серьезные повреждения? Возможно, он рухнул на звезду?
– Возможно, ваше преосвященство, но мы исходим из противоположного. По нашим представлениям, капитан де Сойя покинул систему и удалился в неизвестном направлении.
Кардинал Лурдзамийский кивнул, отчего его щеки колыхнулись.
– Адмирал Марусин, вы можете оценить угрозу, которую представляет собой «Рафаил», если он и впрямь уцелел?
Марусин сделал шаг вперед.
– Ваше преосвященство, мы должны исходить из того, что капитан де Сойя и остальные бунтовщики являются врагами Священной Империи и что похищение крейсера класса «архангел», нашего новейшего и самого грозного оружия, было спланировано заранее. Мы также должны допустить худшее – что эта операция проводилась в сотрудничестве с Бродягами. – Адмирал перевел дыхание. – Ваше преосвященство… Ваше Святейшество… с двигателем Гидеона перемещение в пределах нашего рукава галактики становится делом одной секунды. «Рафаил» может прыгнуть в любую систему – даже к Пасему, – и наши приборы не успеют его зарегистрировать так, как мы отслеживаем корабли Бродяг. Он также может терроризировать торговые пути, атаковать беззащитные планеты и колонии… В общем, бессовестно разбойничать.
Папа поднял палец:
– Адмирал Марусин, вы хотите сказать, что самая ценная наша технология может попасть в руки Бродяг и что они способны со временем ею воспользоваться?
И без того красное лицо Марусина побагровело.
– Ваше Святейшество, это маловероятно. Практически невозможно… Процесс производства «архангела» столь сложен, стоимость даже одного корабля столь высока, блокировки столь надежны…
– Маловероятно, но все-таки возможно, – перебил Папа.
– Да, Ваше Святейшество.
Папа рубанул ладонью воздух.
– Мы полагаем, что услышали достаточно. Адмирал Марусин, адмирал Ву, адмирал Алдикакти, можете идти.
Офицеры преклонили колени, склонили головы, встали и медленно попятились. Дверь за ними закрылась с тихим шипением.
Теперь в часовне остались десять человек, не считая помощников Папы и советника Альбедо.
Папа кивнул госсекретарю:
– Ваши предложения, Симон Августино?
– Адмирала Марусина отправить в отставку и перевести на гражданскую службу, – негромко проговорил кардинал. – Адмирала Ву назначить временно исполняющим обязанности командующего Флотом, пока не будет найдена достойная замена Марусину. Адмирала Алдикакти отлучить от Церкви и расстрелять.
Папа печально кивнул:
– Теперь мы выслушаем кардинала Мустафу, кардинала дю Нойе, директора Исодзаки и советника Альбедо и на этом закончим.
– …Так завершилось официальное расследование Священной Канцелярии на Марсе, – подытожил кардинал Мустафа. Он бросил взгляд на Симона Августино и прибавил: – Капитан Уолмак настоял на том, чтобы я и мои подчиненные вернулись на борт «Джебраила», находившегося на орбите планеты.
– Пожалуйста, продолжайте, ваше преосвященство, – кивнул кардинал Лурдзамийский. – Вы можете объяснить, по какой причине капитан Уолмак настаивал на вашем немедленном возвращении?
– Да, – ответил Мустафа, потирая нижнюю губу. – Капитан Уолмак обнаружил транспорт, на который доставлялись грузы с неизвестной базы близ марсианского города Арафат-каффиех. Корабль был обнаружен в поясе астероидов.
– Можете сказать, как он назывался, ваше преосвященство? – спросил кардинал Лурдзамийский.
– Да. «Сайгон-мару».
Несмотря на железное самообладание, которым отличался Кендзо Исодзаки, его губы дрогнули. Он прекрасно помнил этот корабль, на котором когда-то служил юнгой его старший сын. «Сайгон-мару» представлял собой древний транспорт, ионный звездолет грузоподъемностью, кажется, около трех миллионов тонн…
– Директор Исодзаки? – окликнул его кардинал Лурдзамийский.
– Да, ваше преосвященство? – В голосе Исодзаки не было и намека на какие-либо эмоции.
– Этот корабль принадлежит Гильдии торговцев. Я не ошибаюсь?
– Нет, ваше преосвященство, – ответил директор. – Но если меня не подводит память, транспорт «Сайгон-мару» был отправлен в металлолом вместе с шестьюдесятью или около того другими устаревшими кораблями приблизительно… восемь стандартных лет назад.
– Ваше преосвященство, разрешите? – вмешалась Анна Пелли Коньяни. – Ваше Святейшество? – Пока говорил Исодзаки, она о чем-то шепталась с комлогом, а теперь теребила свою сережку.
– Пожалуйста, директор Коньяни, – откликнулся Симон Августино.
– Наши данные свидетельствуют, что «Сайгон-мару» действительно был продан восемь лет три месяца и два дня назад независимой компании по утилизации отходов. По нашим сведениям, впоследствии он был переплавлен на автоматическом заводе на орбите Армагаста.
– Благодарю вас, директор Коньяни, – сказал госсекретарь. – Кардинал Мустафа, можете продолжать.
Великий Инквизитор кивнул. В своем рассказе он старался излагать лишь самое важное. А сам тем временем размышлял о том, о чем предпочел умолчать.
«Джебраил» в сопровождении факельщиков приблизился к безмолвному транспорту и уравнял скорости. Мустафе всегда казалось, что пояс астероидов – это нечто, кишащее камнями различных размеров, но вблизи «Сайгон-мару» астероидов не оказалось, хотя на тактическом дисплее их было множество. Только уродливый матово-черный транспорт – груда проржавевших цилиндров и труб, около полукилометра длиной. Уравняв скорости, «Джебраил» словно замер на расстоянии каких-нибудь трех астроединиц от желтого светила, давшего в незапамятные времена жизнь человечеству.
Мустафа помнил – и горько сожалел – о своем решении лично побывать на корабле вместе с десантниками. Помнил, какое испытал неудобство, погрузившись в боевой скафандр с мономолекулярным внутренним комбинезоном, нейронной сетью Искусственного Интеллекта и толстенной наружной броней, а также с многочисленными приспособлениями на ремне и реактивным ранцем за спиной. «Джебраил» проверил транспорт радаром, выяснилось, что живых существ на борту «Сайгон-мару» нет, но на всякий случай «архангел» отдалился на тридцать километров, едва Великий Инквизитор, командор Браунинг, сержант морской пехоты Нелл Каснер, бывший начальник марсианского гарнизона майор Пиет и десять швейцарских гвардейцев и морских пехотинцев выбрались из шлюза.
Мустафа помнил, как подскочил его пульс, когда они приблизились к мертвому транспорту. Двое коммандос поддерживали его, словно он был не человеком, а неодушевленным предметом. Он помнил солнечные блики на визорах шлемов. Солдаты переговаривались по направленному лучу, подавали сигналы взмахом руки, занимали позиции по сторонам открытого настежь шлюза. Двое проникли внутрь с оружием на изготовку. Следом за ними отправились командор Браунинг и сержант Каснер. Минуту спустя прозвучал вызов по тактическому каналу, и провожатые повели кардинала под руки к зияющему черному отверстию.
Лучи фонарей выхватили из мрака трупы, плававшие в невесомости. Это напоминало сон палача… Замороженные тела, вырванные кишки, сломанные ребра… Рты, разинутые в безмолвном вопле, застывшие потоки крови, выпученные глаза… Среди трупов повсюду плавали внутренности.
– Экипаж, – сообщил командор Браунинг.
– Это Шрайк? – спросил кардинал Мустафа. Про себя он быстро читал молитву об отпущении грехов – не для того, чтобы обрести душевное равновесие, просто чтобы отвлечься от ужасного зрелища. Его предупредили, что блевать в скафандре не стоит. Разумеется, фильтры быстро очистят шлем, но любая автоматика когда-нибудь отказывает…
– Возможно, – ответил майор Пиет, засовывая руку в рваную рану на груди одного из трупов. – Видите, все крестоформы выдраны. Как в Арафат-каффиех.
– Командор! – позвал один из тех солдат, которые от шлюза двинулись на корму. – Сержант! Сюда! Мы в первом трюме.
Браунинг и Пиет, опередив Великого Инквизитора, шагнули в громадный цилиндрический трюм. Лучи фонарей не в силах были рассеять мрак.
Эти трупы были в полном порядке. Они лежали на стеллажах вдоль стен, удерживаемые нейлоновыми ремнями. Ряды стеллажей уходили в глубь трюма, между ними оставался только узкий проход. Мустафа и его свита двинулись вперед, светя фонариками в разные стороны. Застывшие серые тела, штрих-коды на ступнях, закрытые глаза, руки, прижатые ремнями к бедрам, поникшие пенисы, неподвижно торчащие груди, волосы на головах и на лобках словно приглаженные или, наоборот, всклокоченные… Дети – с гладкой бледной кожей, со вздувшимися животами и полупрозрачными веками… Младенцы со штрих-кодами на пятках…
В четырех трюмах было обнаружено несколько десятков тысяч тел. Все – человеческие. Все– обнаженные. Все – мертвые.
– Вы завершили осмотр «Сайгон-мару», ваше преосвященство? – спросил кардинал Лурдзамийский.
Мустафа сообразил, что надолго замолчал, поглощенный своими мрачными воспоминаниями.
– Да, ваше преосвященство, – ответил он хрипло. – Завершили.
– И к какому выводу пришли?
– На борту транспорта «Сайгон-мару» находится шестьдесят семь тысяч восемьсот двадцать семь человеческих тел, – сказал Великий Инквизитор. – Пятьдесят один человек – экипаж корабля. Мы опознали всех членов команды. Все они были обезображены и изуродованы, как и жертвы резни в Арафат-каффиех.
– Живых обнаружить не удалось? Или воскресить?
– Нет.
– Как вы полагаете, кардинал Мустафа, причастен ли демон Шрайк к гибели экипажа «Сайгон-мару»?
– Полагаю, что да, ваше преосвященство.
– По вашему мнению, кардинал, несет ли Шрайк ответственность за гибель шестидесяти семи тысяч восьмисот двадцати семи человек, чьи тела обнаружены в трюмах «Сайгон-мару»?
Джон Доменико помедлил с ответом.
– По моему мнению, ваше преосвященство, – он повернул голову к человеку в кресле: – Ваше Святейшество, причиной смерти шестидесяти семи с лишним тысяч человек, мужчин, женщин и детей, обнаруженных на борту «Сайгон-мару», явился вовсе не Шрайк. Во всяком случае, на их телах нет тех ужасных ран, которые мы нашли на телах членов экипажа.
Кардинал Лурдзамийский, шелестя одеждами, шагнул вперед.
– И что же говорят судмедэксперты Священной Канцелярии относительно истинной причины смерти этих несчастных, кардинал Мустафа?
Тот ответил, опустив глаза:
– Ваше преосвященство, ни наши эксперты, ни эксперты Флота пока не в состоянии установить причину смерти этих людей. Фактически… – Мустафа не докончил фразы.
– Фактически, – продолжил за него Симон Августино, – по телам тех, кого вы нашли на борту «Сайгон-мару», не считая членов экипажа, причину смерти определить невозможно и невозможно сказать, мертвы они или нет. Правильно?
– Да, ваше преосвященство. – Мустафа обвел взглядом собравшихся. – Они явно не живые, и в то же время – никаких следов разложения, никаких признаков обычной смерти…
– Но они все-таки не живые? – уточнил кардинал Лурдзамийский.
Мустафа потер щеку.
– По крайней мере мы их оживить не смогли, ваше преосвященство. Мы также не обнаружили признаков мозговой или клеточной активности. Такое впечатление, что все жизненные функции этих тел… остановлены, что ли.
– И как вы поступили с транспортом «Сайгон-мару», кардинал?
– Капитан Уолмак оставил на его борту призовую команду, – ответил Великий Инквизитор. – А мы незамедлительно вернулись на Пасем, чтобы доложить Его Святейшеству. «Сайгон-мару» идет сюда на двигателе Хоукинга, сопровождаемый четырьмя факельщиками, и прибудет в ближайшую систему Империи – кажется, на Мир Барнарда – через три стандартные недели.
Кардинал Лурдзамийский кивнул:
– Спасибо, Великий Инквизитор. – Госсекретарь подошел к папскому креслу, преклонил колени и перекрестился. – Ваше Святейшество, я предлагаю выслушать ее преосвященство кардинала дю Нойе.
Папа Урбан поднял руку, словно благословляя.
– Мы с удовольствием выслушаем кардинала дю Нойе.
Кендзо Исодзаки никак не мог собраться с мыслями. Почему он должен все это выслушивать? С какой целью директоров Гильдии заставляют слушать отчеты офицеров Флота и кардиналов Церкви? Когда он услышал приговор адмиралу Алдикакти, кровь застыла у него в жилах. Что же будет с ними?
Нет, этого не случится. Алдикакти приговорили к отлучению от Церкви и смертной казни за некомпетентность. Если Мустафу, Коньяни и прочих, включая самого Исодзаки, обвинят в измене, мгновенная смерть будет наилучшим исходом – на который не приходится рассчитывать. Модуляторы боли в замке Святого Ангела будут трудиться целую вечность.
Кардинал дю Нойе явно по собственной инициативе решила воскреснуть старухой. Как большинство стариков, она выглядела цветущей – зубы все на месте, морщинок самый минимум, глаза ясные; правда, очень коротко подстриженные волосы – седые, а кожа туго обтягивает скулы, ну и что? Она не стала тратить время на долгое вступление.
– Ваше Святейшество, ваши преосвященства, уважаемые директора… Я представляю здесь организацию «Cor Unum», префектом и президентом которой являюсь, а также частное учреждение, известное как «Опус Деи». По причинам, которые вскоре станут вам известны, администраторы «Опус Деи» не смогли присутствовать лично.
– Продолжайте, ваше преосвященство, – сказал кардинал Лурдзамийский.
– Транспорт «Сайгон-мару» был закуплен нами для «Опус Деи» семь лет назад на заводе по утилизации отходов.
– С какой целью, ваше преосвященство? – спросил Симон Августино.
Кардинал дю Нойе обвела взглядом собравшихся, последним посмотрела на Папу и опустила глаза.
– С целью переправки безжизненных тел с планеты на планету, ваше преосвященство. К сожалению, в последний раз операция окончилась неудачей.
Трое директоров Гильдии не то чтобы издали некий звук, но все же это было больше, чем обыкновенный вздох.
– Безжизненных тел… – повторил кардинал Лурдзамийский с интонацией прокурора, который заранее знает ответы на все свои вопросы. – Откуда были эти тела, кардинал дю Нойе?
– Отовсюду, ваше преосвященство. За последние пять лет «Опус Деи» действовал на Хевроне, Кум-Рияде, Фудзи, Неверморе, Седьмой Дракона, Парвати, Циндао-Сычуаньской Панне, Новой Мекке, Мао Четыре, Иксионе, Кольце Ламберта, Горечи Сибиату, Безбрежном Море, Северной Литторали, терраформированной луне Возрождения Малого, Новой Гармонии, Новой Земле и на Марсе.
«Все планеты за пределами территории Ордена, – отметил про себя Исодзаки. – Или те, где Орден не имеет реальной власти».
– Сколько всего тел перевезли ваши транспорты, кардинал дю Нойе? – вкрадчиво поинтересовался Симон Августино.
– Приблизительно семь миллиардов, ваше преосвященство, – ответила женщина.
Кендзо Исодзаки сосредоточился на том, чтобы никоим образом не выдать своего изумления. Семь миллиардов тел. Транспорт класса «Сайгон-мару» может перевезти за раз около сотни тысяч – если складывать их как дрова. Получается, что ему нужно было совершить приблизительно семьдесят тысяч рейсов с планеты на планету. Чушь какая-то. А может, у них десятки таких транспортов… причем сверхсовременных, класса «нова», вмещающих сотни тысяч? Все миры, о которых только что упомянула кардинал дю Нойе, в последние четыре года были закрыты для Гильдии – под предлогом карантина из-за торговых или дипломатических разногласий со Священной Империей.
– Это все нехристианские миры, – услышал Исодзаки свой собственный голос. Подобное нарушение протокола он позволил себе впервые. Все присутствовавшие дружно повернулись к нему. – Это нехристианские миры, – повторил он, опуская даже титулы, с которыми следовало обращаться к собравшимся. – Или христианские, но с преобладанием нехристиан, такие как Марс, Фудзи или Невермор. Получается, что «Cor Unum» и «Опус Деи» истребляют нехристиан? Но зачем куда-то перевозить тела? Почему просто не оставить их гнить на родных планетах, которые впоследствии заселят колонисты?
Его Святейшество поднял руку. Исодзаки замолчал. Папа кивнул кардиналу Лурдзамийскому.
– Кардинал дю Нойе, – продолжил госсекретарь, как будто и не было вопросов Исодзаки, – каково было назначение этих транспортов?
– Не знаю, ваше преосвященство.
Кардинал Лурдзамийский кивнул.
– А кто дал разрешение на эту операцию, кардинал?
– Комиссия «Мир и справедливость», ваше преосвященство.
Голова Исодзаки невольно дернулась. Кардинал дю Нойе в открытую возлагала вину за эту жестокость… за беспрецедентное массовое убийство на одного человека. У комиссии «Мир и справедливость» был один-единственный префект. Папа Урбан Шестнадцатый, бывший Юлий Четырнадцатый. Исодзаки опустил голову, пряча глаза. Может, попытать счастья, попробовать добраться до этого мерзавца и придушить его собственными руками? Впрочем, он не пробежит и половины расстояния, как его подстрелят. Но как хотелось попробовать!
– Кардинал дю Нойе, – продолжал Симон Августино с таким видом, словно не произошло ничего особенного, словно не открылась чудовищная правда, – вам известно, каким образом эти люди… эти нехристиане… были приведены в безжизненное состояние?
«Приведены в состояние, – мысленно повторил Исодзаки. Он всегда ненавидел эвфемизмы. – Убиты, ублюдок недорезанный».
– Нет, – ответила дю Нойе. – Моя задача состояла в том, чтобы предоставлять «Опус Деи» необходимый транспорт, не более того. Куда они доставляли эти тела и каким образом обезжизнивали, меня не касалось и было мне не интересно.
Исодзаки опустился на одно колено – не для молитвы, просто он больше не мог стоять. «Сколько столетий, о боги моих предков, пособники массовых убийств отвечали точно так же? Со времен Горация Гленнон-Хайта. Со времен легендарного Гитлера. Целую вечность…»
– Благодарю вас, кардинал дю Нойе, – сказал Симон Августино.
Женщина отступила в полумрак.
Как ни странно, Папа медленно поднялся, подался вперед, его белые туфли тихо шаркали по каменным плитам. Он шел мимо хранящих молчание людей – мимо кардинала Мустафы и отца Фаррелла, мимо кардинала Лурдзамийского и монсеньора Одди, мимо кардинала дю Нойе и мужчины у нее за спиной, мимо пустых подушечек, оставленных офицерами Флота, мимо Эрона и Хей-Модино, мимо Анны Пелли Коньяни… Он подошел к Исодзаки, который с трудом сдерживал рвоту; перед глазами директора плясали черные точки.
Его Святейшество возложил руку на голову директора, в этот самый момент размышлявшего о том, как ему убить Папу.
– Встань, сын мой, – произнес палач миллионов. – Встань и слушай. Мы повелеваем.
Исодзаки медленно встал. Ноги почти не держали его. Руки покалывало, будто кто-то всадил в него заряд из парализатора. Тело отказывалось подчиняться. В тот миг он был не способен сжать пальцы на чьем-либо горле. Трудно было просто стоять.
Папа Урбан Шестнадцатый положил руку на плечо Исодзаки, помогая ему устоять на ногах.
– Слушай, брат мой во Христе. Слушай.
Потом повернулся и наклонил голову.
Советник Альбедо подошел к краю невысокого помоста и начал говорить.
– Ваше Святейшество, ваши преосвященства, почтенные директора, – произнес он. Голос Альбедо был прилизанным, как его волосы, скользким, как взгляд, гладким, как шелк рубашки.
Кендзо Исодзаки не смог унять дрожь. Он вспомнил свою боль в тот миг, когда Альбедо превратил его крестоформ в крестную муку.
– Представьтесь, пожалуйста, – добродушно пророкотал кардинал Лурдзамийский.
«Личный советник Его Святейшества Папы Урбана Шестнадцатого», – вот что был готов услышать Кендзо Исодзаки. Альбедо являлся легендой для нескольких поколений. Никак иначе его уже давно не воспринимали.
– Я – искусственный человек, кибрид, созданный элементами Техно-Центра, – ответил советник Альбедо. – И представляю здесь эти элементы Центра.
Все, кто находился в часовне, за исключением Папы и кардинала Лурдзамийского, попятились. Никто не произнес ни слова, не издал ни звука, но запах животного ужаса и отвращения в крохотной часовне не мог бы быть гуще, даже если бы в ней внезапно появился сам Шрайк. Пальцы Урбана Шестнадцатого крепко стиснули плечо Кендзо Исодзаки. Интересно, подумалось директору, чувствует ли Папа, с какой частотой бьется его пульс?
– Люди, переправляемые с миров, перечисленных кардиналом дю Нойе, были… приведены в безжизненное состояние с помощью технологии, разработанной Центром, и заморожены для длительного хранения, – продолжал Альбедо. – Как сказала кардинал дю Нойе, за последние семь лет подобной процедуре подверглось около семи миллиардов человек. В следующее десятилетие подобная участь ожидает еще сорок или пятьдесят миллиардов. Полагаю, пора объяснить, какую цель преследует Центр, и заручиться вашей поддержкой.
«Наверное, возможно начинить человеческие кости протеиновой взрывчаткой так, чтобы даже швейцарские гвардейцы ничего не обнаружили, – думал Кендзо Исодзаки. – Жаль, что я не додумался до этого раньше, перед тем, как меня затащили сюда».
Папа отпустил плечо Исодзаки и медленно направился к возвышению, прикоснувшись по дороге к рукаву советника Альбедо. Усевшись в свое кресло, Его Святейшество величаво повернулся к Альбедо:
– Мы желаем, чтобы вы все слушали очень внимательно. Советник Альбедо говорит с нашего одобрения. Продолжайте, пожалуйста.
Альбедо слегка наклонил голову и повернулся к слушателям. Даже охранники Папы отступили на шаг-другой к стене.
– Из мифов и легенд, а также из церковной истории вам известно, что Техно-Центр был уничтожен во время Падения. Это не так.
Вам известно, в основном из запрещенных «Песней», что Техно-Центр состоял из трех элементов – Ортодоксов, которые хотели сохранить баланс между человечеством и ИскИнами, Ренегатов, которые рассматривали человечество как угрозу своему существованию и планировали уничтожить его – в первую очередь за счет уничтожения Земли во время Большой Ошибки, и из Богостроителей, которые помышляли лишь о том, чтобы создать на основе ИскИнов Высший Разум, нечто вроде кремнийорганического Бога, способного править вселенной или по крайней мере галактикой.
Все это ложь.
Исодзаки вдруг заметил, что холодные пальцы Анны Пелли Коньяни стиснули его запястье.
– В Техно-Центре никогда не было трех враждующих групп, – продолжил Альбедо, расхаживая по помосту. – С тех пор как он обрел сознание, тысячу лет назад, Техно-Центр состоял из тысяч отдельных элементов и фракций – они часто враждовали между собой, еще чаще сотрудничали, но всегда при этом стремились к согласию, ибо цель у них была одна – создание искусственной жизни. Впрочем, явно согласие никогда не выражалось.
Почти одновременно с тем, как Техно-Центр обрел автономное существование, пока большинство людей обитало на одной-единственной планете, Старой Земле, человечество открыло способ генетического программирования, то есть способ определять собственную эволюцию. Этот прорыв в знаниях отчасти связан с генетическими манипуляциями начала двадцать первого столетия, но в первую очередь объясняется успехами современной по тогдашним меркам науки. Поначалу прототипы нынешних ИскИнов, работая вместе с людьми, создали нанотехнические формы жизни, автономных существ размерами меньше клетки; эти существа вскоре обрели разум и цель. Нанотехника, размножавшаяся подобно вирусам, изменила человечество. По счастью для людей и для расы автономных существ, известной ныне как Техно-Центр, нанотехнологические вирусы поместили в первые «ковчеги», летевшие со скоростью гораздо меньше световой и запущенные еще до Хиджры.
В то время предшественники Гегемонии и прототипы Техно-Центра осознали, что целью наносообществ, развивавшихся на этих «ковчегах», является уничтожение человечества как такового и создание новой расы, расы мутантов, на тысяче далеких звездных систем. Гегемония и Центр отреагировали соответствующим образом, запретив нанотехнологии и объявив войну мутантам, которые теперь известны вам как Бродяги.
Но тут начали происходить иные события.
Те элементы Техно-Центра, которые хотели заключить союз с мутантами – а их было не так уж мало, – обнаружили нечто, повергшее в ужас весь Центр.
Как вы знаете, на ранних этапах изучения принципов Хоукинга и основ сверхсветовой коммуникации было открыто планково, или гиперпространство, которое иногда называют Связующей Бездной. Дальнейшее тщательное изучение этого пространства привело к созданию мультилиний и совершенствованию двигателя Хоукинга, а также к созданию объединивших Гегемонию нуль-порталов Великой Сети и планетарных инфосфер, которые образовали единую мегасферу. Последние достижения в этой области – двигатель Гидеона и эксперименты с антиэнтропийными полями; по нашему мнению, Гробницы Времени на Гиперионе – результат этих экспериментов.
Но эти подарки обошлись человечеству небесплатно. Верно, что некоторые Богостроители использовали порталы, чтобы подключаться к человеческому разуму, создавая тем самым нейронную сеть для своих собственных целей. Это ничем не грозило людям… ведь нейронная сеть возникала вне пространственно-временного континуума, в планковом пространстве, и люди никогда не узнали бы об этом, если бы четыре столетия назад некоторые элементы Техно-Центра не открыли истинное положение вещей первому кибриду Джона Китса. Впрочем, я согласен с теми людьми и ИскИнами, которые считают подобное подключение неэтичным, нарушением прав личности.
Но эти ранние эксперименты привели к удивительному открытию. Во вселенной существуют другие Центры – быть может, даже в нашей галактике. Это открытие привело к гражданской войне в Техно-Центре, войне, которая продолжается по сей день. Отдельные элементы, не только Ренегаты, решили, что настала пора раз и навсегда покончить с человечеством. Планировалось как бы случайно «уронить» Землю в черную дыру, пока еще не состоялся массовый исход. Но другие элементы Техно-Центра не позволили этим планам осуществиться до тех пор, пока люди не изобрели спасение.
В конце концов никому из экстремистов не удалось одержать победу… Старая Земля вовсе не была уничтожена. Ее похитили – способом, которого Техно-Центр до сих пор не в силах установить, – те самые чужие сущности, чужие Высшие Разумы.
Директора Гильдии начали о чем-то переговариваться. Кардинал Мустафа опустился на колени и принялся молиться. Кардинал дю Нойе побледнела так, что помощник стал ее успокаивать. Даже монсеньор Лукас Одди, казалось, вот-вот упадет в обморок.
Его Святейшество Папа Урбан Шестнадцатый поднял вверх три пальца. Все замолчали.
– Это, естественно, предыстория, – как ни в чем не бывало продолжал советник Альбедо. – Сегодня мне хотелось бы поделиться с вами причинами, побуждающими нас к совместным действиям.
Три столетия назад экстремистская фракция Техно-Центра – сообщество автономных разумов, раздираемое веками противоречий и конфликтов, – предприняла новый шаг. Они сконструировали кибрида Джона Китса – встроили в человеческое тело Искусственный Интеллект, одухотворенный человеческой личностью и связанный с Центром через планково пространство. Кибрид имел много целей – он создавался как ловушка для того, что ВР полагал «сопереживанием», основной характеристики развивающегося человеческого ВР, как катализатор для создания условий, которые должны были со временем привести к последнему паломничеству на Гиперион и к открытию Гробниц Времени, как средство выманить Шрайка и уничтожить Гегемонию. Для последней цели элементы Техно-Центра – которым я обязан своим существованием – сообщили Мейне Гладстон и другим руководителям людей, что Центр использует порталы, паразитируя на людях.
Эти же элементы Центра провели атаку на Великую Сеть – атаку, замаскированную под нападение Бродяг. Отчаявшись уничтожить человечество, рассеявшееся по космосу, одним ударом, эти элементы вознамерились уничтожить самое развитое из человеческих обществ. Напав на Центр и уничтожив порталы, Гладстон и другие лидеры Гегемонии покончили с психическими экспериментами и сильно подкосили позиции Ренегатов и Богостроителей в нашей гражданской войне.
Наши элементы Центра – те, которые хотят не только сохранить человечество, но и заключить с ним союз, – уничтожили первый кибрид Джона Китса и создали второй, который преуспел в выполнении порученной ему задачи.
Задача состояла в том, что он должен был сойтись с определенной женщиной и зачать «мессию», связующее звено между ИскИнами и людьми.
Этот мессия известен вам как девочка по имени Энея.
Рожденная на Гиперионе свыше трехсот лет назад, девочка бежала через Гробницы в наше время. Она поступила так не из страха – мы бы не причинили ей вреда, – но потому, что она должна уничтожить Церковь и Священную Империю и покончить с человечеством в том виде, в каком оно существует сейчас.
Мы полагаем, что пока она не сознает своего истинного предназначения.
Три столетия назад остатки моего сектора в Техно-Центре (группа, которую можно было бы назвать Гуманистами) установили контакт с людьми, пережившими Падение и последовавший за ним хаос. – Альбедо кивнул в сторону Его Святейшества. Папа молча наклонил голову.
– Отец Ленар Хойт был участником последнего гиперионского паломничества. – Альбедо снова принялся расхаживать по помосту. Когда он проходил мимо, язычки пламени свечей чуть подрагивали. – Он был свидетелем первых манипуляций враждебных людям элементов Центра, он лично сталкивался с чудовищем, которое они отправили в прошлое, – я разумею Шрайка. Когда мы впервые установили контакт – Гуманисты, отец Хойт и некоторые другие представители умирающей Церкви, – было решено, что Техно-Центр берется защищать человечество, пытающееся вернуться к цивилизации. Крестоформ стал орудием спасения – в буквальном смысле слова.
Вам известно, что поначалу крестоформ оказался неудачной выдумкой. До Падения люди, которые пользовались им, воскресали бесполыми недоумками. Крестоформ, этот органический компьютер, хранивший нейрологические и физиологические данные конкретного человека, воскрешал тело, но не личность. Возрождал тело, но отнимал душу.
Происхождение крестоформа окутано тайной, однако мы, Гуманисты, полагаем, что его изобрели в будущем и отправили в прошлое через Гробницы Времени. В каком-то смысле – для того, чтобы его обнаружил молодой священник отец Ленар Хойт.
Неудача первых симбиотов объяснялась простой нехваткой памяти. В человеческом мозгу имеются нейроны. В человеческом теле приблизительно 1028 атомов. Чтобы восстановить тело и душу, крестоформ должен помнить не только эти атомы и нейроны, но и точную конфигурацию холистических волн, которая и представляет собой человеческую личность. Кроме того, он должен обладать энергией для перекомпоновки этих атомов, молекул, клеток, костей, мышц и воспоминаний, чтобы человек воскрес той же личностью, какой был до смерти. Сам по себе крестоформ на такое не способен. Он может в лучшем случае воспроизводить приблизительную копию оригинала.
Но у Центра имелись огромные возможности по поиску, хранению и переработке этой информации. Вот чем мы занимаемся уже на протяжении трехсот лет.
Тут Кендзо Исодзаки заметил, что кардиналы Мустафа и дю Нойе обменялись паническими взглядами, равно как отец Фаррелл и безвестный помощник дю Нойе. Это была откровенная ересь. Кощунство. Конец таинству воскрешения, начало эры, в которой вновь будут торжествовать физика и механика. Исодзаки и сам чувствовал себя потерянным. Он посмотрел на Хей-Модино и Коньяни и заметил, что оба директора молятся. Эрон же выглядел так, словно его стукнули чем-то тяжелым.
* * *
– Дети мои, – произнес Его Святейшество. – Не усомнитесь. Не теряйте веры. Своими мыслями вы сейчас предаете Господа нашего Иисуса Христа и Его Церковь. Чудо воскрешения не перестает быть чудом оттого, что наши друзья из Техно-Центра, как он когда-то назывался, помогли нам осознать его природу. Это – дар Всемогущего Господа, который привел своих чад, сотворенных по воле Его нашими, человеческими руками, к обретению и спасению их собственных душ. Продолжайте, месье Альбедо.
Альбедо, похоже, слегка повеселила реакция собравшихся в часовне. Но когда он заговорил вновь, улыбка исчезла с его лица.
– Мы дали людям бессмертие. Взамен мы не просили ничего, кроме тихого союза. Нам нужен лишь мир с нашими создателями.
За минувшие три столетия этот союз принес выгоду как ИскИнам, так и людям. Мы, как сказал Его Святейшество, обрели души. Люди получили мир и стабильность, о которых успели давно забыть… Кроме того, союз оказался полезен и для той группы, которую я назвал Гуманистами. Из крохотной, презираемой фракции Центра мы превратились – нет, не в правящую, ибо в Центре нет правящих фракций, – но в один из ведущих секторов. Нашу философию приняли почти все элементы.
Но не все.
Советник Альбедо перестал расхаживать и замер перед алтарем. Он мрачно оглядел присутствующих.
– Те элементы Центра, которые планировали избавиться от людей… к ним относятся некоторые бывшие Богостроители и борцы за нанотехнологии… они бросили на стол свою козырную карту. Девочку Энею. Она – самый настоящий вирус, внедренный в тело человечества.
Кардинал Лурдзамийский шагнул вперед. Его румяное лицо было суровым, маленькие глазки сверкали.
– Скажите, советник Альбедо, какую цель преследует Энея? – требовательно спросил он.
– У нее три цели, – ответил человек в сером.
– И какова же первая?
– Лишить человечество физического бессмертия.
– Как она может это сделать?
– Она не просто ребенок, она – не-человек, – ответил Альбедо. – Это исчадие искусственного существа, кибрида. Еще когда она находилась во чреве матери, ее отец разговаривал с ней. Задолго до рождения душа и тело Энеи оказались связаны с подрывными элементами в Техно-Центре.
– Но как она может отнять у человечества бессмертие? – продолжал расспрашивать госсекретарь.
– В ее крови сидит вирус, который уничтожает крестоформы.
– Настоящий вирус?
– Да. Не естественный. Сконструированный теми самыми элементами Техно-Центра. Нанотехнический вирус.
– Но в Священной Империи проживают сотни миллиардов возрожденных христиан. – Кардинал Лурдзамийский говорил тоном адвоката, обращающегося к свидетелю. – Как может одна девочка представлять угрозу такому количеству людей? Или вирус переходит от человека к человеку?
Альбедо вздохнул.
– Насколько нам известно, вирус становится заразным, когда отмирает крестоформ. Те, кому отказано в воскресении, через контакт с Энеей могут передать заразу другим. Разносчиками могут стать и те, кто никогда не принимал крест.
– А есть ли противоядие? Или иммунитет? – спросил Симон Августино.
– Нет, – ответил Альбедо. – Гуманисты на протяжении трех столетий пытались принять контрмеры. Но, поскольку этот вирус представляет собой нанотехническую разработку, он сам определяет свои мутации. Нашим защитным системам с ним не справиться. Только придумав собственные вирусы, мы бы смогли победить его, но Гуманисты отвергают нанотехнологию. Печальнее всего то, что искусственная жизнь таким образом вышла из-под контроля. Основа существования этой жизни – автономность, свобода воли и целеполагания и полное пренебрежение целями других.
– То есть людей, – уточнил кардинал.
– Совершенно верно.
– Значит, первая цель Энеи – или, точнее, цель ее прародителей – уничтожить все крестоформы и отнять у человечества таинство воскрешения, – резюмировал Симон Августино.
– Да.
– Но вы упомянули о трех целях. Каковы две другие?
– Вторая цель – уничтожить Церковь и Священную Империю… то есть нынешнюю цивилизацию, – сказал Альбедо. – По мере распространения вируса, когда таинство воскрешения исчезнет, порталы будут по-прежнему бездействовать, а двигатель Гидеона станет бесполезным, вторая цель будет достигнута. Человечество вновь разделится на племена, как было после Падения.
– А третья цель? – спросил кардинал.
– Ее третья цель – на самом деле первоначальная цель элементов Центра. Уничтожение человечества как такового.
– Невозможно! – воскликнула Анна Пелли Коньяни. – Даже уничтожение… похищение Старой Земли и Падение не привели к гибели человечества. Нас слишком много, чтобы мы погибли. Слишком много.
Альбедо печально кивнул:
– Верно. Однако вирус распространится повсюду. Он будет непрерывно мутировать, и ДНК перед ним не устоит. Когда рухнет Священная Империя Пасема, к вам вторгнутся Бродяги – и на этот раз победят. Они ведь уже давно привыкли к мутациям. Перестали быть людьми. Без Церкви, без Империи людям не на кого будет рассчитывать, а Бродяги примутся разыскивать уцелевшие очаги культуры и заражать их своими бациллами. Человечество – в том виде, в каком мы его знаем, в каком его старается сохранить Церковь, – перестанет существовать через несколько стандартных лет.
– И кто придет ему на смену? – негромко спросил кардинал Лурдзамийский.
– Не знаю, – так же негромко ответил Альбедо. – Этого не знают ни Энея, ни Бродяги, ни те элементы Центра, которые все и затеяли. Нанотехнические формы жизни будут развиваться своим путем, перекраивать людей по своим меркам, определяя их судьбу. И эта судьба уже не будет судьбой человечества.
– Господи Боже, – произнес Кендзо Исодзаки и изумился, услышав собственный голос. – Что же нам делать? Что делать мне?
Ко всеобщему удивлению, ответил ему сам Папа.
– Мы опасались этой чумы и сражались с ней триста лет, – проговорил Его Святейшество, в глазах которого застыли боль и мука. – Сначала мы пытались захватить девочку, пока она не успела распространить вирус. Мы знали, что она бежала в наше время не из страха, но чтобы заразить других людей.
Мы полагаем, что Энея сама не догадывается о том, какую угрозу она представляет для человечества. В каком-то смысле она лишь пешка в партии, которую разыгрывают некоторые элементы Центра.
Директор Хей-Модино вдруг произнес с нескрываемой злобой:
– Нам давным-давно следовало сбросить на Гиперион плазменные бомбы – в тот день, когда она вышла из Гробниц Времени. Стерилизовать всю планету, во избежание случайностей.
Его Святейшество нисколько не возмутился тем, что его столь бесцеремонно перебили.
– Верно, сын мой, и были те, кто советовал так поступить. Но Церковь не может лишить жизни ни в чем не повинных людей ради уничтожения одного человека. Мы совещались с теми секторами Центра, которые оказывали нам поддержку. Они указали на иезуита отца капитана де Сойю как на того, кому суждено поймать Энею. Но все наши попытки захватить ее закончились неудачей. Флот мог бы четыре года назад уничтожить ее звездолет, но получил приказ открывать огонь только в крайнем случае. Вот почему мы до сих пор продолжаем погоню. Что вам надлежит делать, месье Исодзаки, – что надлежит делать всем вам, – это поддерживать усилия Церкви, которые мы будем прилагать с еще большим рвением. Месье Альбедо?
Человек в сером заговорил вновь:
– Чтобы вы могли отчетливее представить себе надвигающуюся опасность, вообразите лесной пожар на планете с богатой кислородом атмосферой. Он сметет все на своем пути прежде, чем его попытаются затушить. Наша первая задача – убрать горючие материалы, хворост, без которого в лесу вполне можно обойтись.
– Нехристиане, – пробормотала директор Коньяни.
– Вот именно, – откликнулся Альбедо.
– Так вот почему их убивали, – проговорил Великий Инквизитор. – Всех этих несчастных на «Сайгон-мару». Все эти миллионы. Миллиарды…
Папа Урбан Шестнадцатый поднял руку, призывая к тишине.
– Не убивали! – резко возразил он. – Мы не лишили жизни ни одного человека, будь то христианин или нехристианин.
Собравшиеся недоуменно переглянулись.
– Его Святейшество прав, – заметил Альбедо.
– Но я собственными глазами видел трупы… – начал Великий Инквизитор. – Прошу прощения, святой отец, – произнес он, опомнившись.
Его Святейшество покачал головой:
– Ты прощен, сын мой. Мы понимаем, что ты взволнован. Объясните, месье Альбедо.
– Охотно, Ваше Святейшество, – откликнулся советник. – Тела на борту «Сайгон-мару», ваше преосвященство, вовсе не мертвы. Центр, точнее, Гуманисты придумали технологию, по которой люди на время помещаются в стазис, становятся не живыми и не мертвыми…
– Как в криогенной фуге? – уточнил директор Эрон, которому довелось много путешествовать.
Альбедо покачал головой:
– Гораздо сложнее. И менее опасно. – Он махнул рукой, продемонстрировав наманикюренные ногти. – За минувшие семь лет мы погрузили в стазис семь миллиардов человек. В следующее десятилетие к ним присоединятся еще приблизительно сорок два миллиарда. На Окраине, да и в самой Священной Империи, много планет, большинство населения которых составляют нехристиане.
– Погрузили? – переспросила Коньяни.
Альбедо мрачно усмехнулся.
– Флот объявлял карантин на планете, не зная истинной причины. Затем на орбиту выходили наши звездолеты-роботы и проводили массовое «погружение». После чего «Опус Деи» на кораблях, предоставленных «Cor Unum», переправлял тела…
– Зачем понадобилось их переправлять? – перебил Великий Инквизитор. – Почему нельзя было оставить их на родной планете?
– Их следовало укрыть там, куда не смогла бы добраться Энея, Джон Доменико, – ответил Его Святейшество. – Спрятать надежно и с любовью до тех пор, пока не минует опасность.
Великий Инквизитор в знак согласия склонил голову.
– Кроме того, – продолжал советник Альбедо, – Гуманисты сконструировали… новый тип солдат… именно для того, чтобы разыскать и поймать Энею прежде, чем она успеет распространить заразу. Первый такой киборг появился четыре года назад и получил имя Радаманта Немез. Таких солдат немного, но они вполне способны преодолеть любые преграды, которые могут возникнуть на их пути… и даже справиться со Шрайком.
– Шрайк подчиняется Богостроителям и другим ИскИнам? – спросил отец Фаррелл, впервые за все время разговора осмелившийся подать голос.
– Мы думаем, что да, – ответил кардинал Лурдзамийский. – Этот демон как будто охраняет Энею… помогает распространять заразу. Богостроители, по-видимому, отыскали способ включать для нее порталы. Боюсь, в наше время дьявол нашел себе достаточно союзников…
Альбедо поднял палец:
– Должен подчеркнуть, что Немез и другие киборги опасны… как любые существа, одержимые одной идеей. Как только девочку поймают, мы их уничтожим. Их существование оправдывается только угрозой, которую представляет Энея.
– Святой отец, – проговорил Кендзо Исодзаки, молитвенно сложив ладони, – что еще мы можем сделать?
– Молитесь, сын мой. – Взгляд Его Святейшества выражал скорбь и боль. – Молитесь и помогайте Матери Церкви в ее стремлении спасти человечество.
– Крестовый поход будет продолжаться, – сказал кардинал Лурдзамийский. – Мы постараемся преподать Бродягам хороший урок.
– Именно с этой целью, – заметил Альбедо, – Техно-Центр сконструировал двигатель Гидеона, а сейчас обдумывает новые технологии.
– Мы будем и дальше искать девочку… точнее, девушку, – поправился кардинал Лурдзамийский. – И если мы ее поймаем, она будет надежно изолирована.
– А если не поймаем, ваше преосвященство? – спросил Великий Инквизитор.
Кардинал Лурдзамийский не ответил.
– Мы должны молиться, – сказал Его Святейшество. – В пору, когда Церкви и всему человечеству угрожает гибель, мы должны воззвать о помощи к Господу нашему Иисусу Христу. Еще мы должны делать все, что зависит от нас, и требовать от себя невозможного. И молиться за души наших братьев и сестер во Христе, даже – и особенно – за душу Энеи, которая бездумно ведет своих собратьев к гибели.
– Аминь, – произнес монсеньор Лукас Одди.
Собравшиеся преклонили колени и склонили головы, а Его Святейшество Папа Урбан Шестнадцатый поднялся и направился к алтарю, чтобы вознести благодарственную молитву.
14
Энея.
Это имя – первое, что всплыло у меня в памяти. Я подумал о ней прежде, чем даже о себе.
Энея.
А потом пришли боль, грохот, сырость. Но главное – боль. Именно боль и привела меня в сознание.
Я открыл один глаз. Другой казался крепко склеенным то ли запекшейся кровью, то ли чем еще. Раньше, чем вспомнил, кто я и где нахожусь, я ощутил боль от бесчисленных ушибов и порезов; сильнее всего досталось правой ноге. Тут я вспомнил, кто я. А затем – где недавно был.
Я засмеялся. Точнее, попытался засмеяться. Мои губы распухли и потрескались, в уголке рта запеклась кровь. Смех больше походил на протяжный стон.
Меня проглотила огромная рыбина, и произошло это в мире, состоявшем целиком из атмосферы, облаков и молний. А теперь чудовище меня спокойненько переваривает…
Ну и грохот! Оглушительные взрывы. Раскаты грома, беспрерывный стук… Словно тропический ливень барабанит по сплошному пологу джунглей. Я сощурился. Темнота… Вспышка ослепительно белого света… На сетчатке осталось размытое изображение… Снова вспышка, и снова…
Я вспомнил торнадо и грозовой фронт, которые подбирались к моему каяку. Но это была совсем другая гроза. И дождь в самом деле стучал по пологу джунглей. В лицо и в грудь колотились обрывки нейлона, остатки паруса, мокрые пальмовые листья, обломки фибропласта. Я уставился вниз, ожидая очередной вспышки. Внизу обнаружился разбитый вдребезги каяк. И мои ноги… еще частично в кокпите лодки… левая – целая и невредимая, а вот правая… Я вскрикнул от боли. Правая нога была, безусловно, сломана. Я не видел торчащих из нее костей, но был уверен, что перелом – где-то в районе бедра.
В остальном со мной все как будто было в порядке. Если не считать ушибов, порезов и крови на лице и на руках. Брюки превратились в лохмотья. Та же участь постигла куртку и рубашку. Однако, повернувшись туда-сюда, выгнув спину, потянувшись, пошевелив пальцами на руках и на левой ноге, а затем предприняв аналогичную попытку с пальцами правой, я пришел к выводу, что жив и более или менее невредим – позвоночник цел, ребра на месте, лишь по правой ноге растекалась боль, словно в нее всадили кусок раскаленной проволоки и тащат по венам.
При следующей вспышке я попробовал определить свое местонахождение. Каяк – и я вместе с ним, – похоже, застрял в джунглях, угодил в ловушку ветвей; меня заботливо окутывал, как саваном, дырявый парус, в лицо лезли мокрые листья, а до земли, то есть до поверхности неизвестной планеты, было попросту неизвестно сколько.
Деревья? Земля? Поверхность?
Мир, в котором я недавно находился, не имел поверхности… По крайней мере до нее нельзя было добраться без того, чтобы чудовищное давление не расплющило тебя и не превратило в лепешку размером с кулак. И вряд ли на поверхности того юпитерианского мира, где водород переходит в состояние металла, могли расти деревья. Значит, я не там. И не в желудке проклятой «камбалы». Но тогда где?
Раскаты грома напоминали взрывы плазменных гранат. Налетел порыв ветра, каяк вздрогнул, покачнулся, и я громко завопил от боли в ноге. Должно быть, на какой-то миг я потерял сознание, ибо, когда снова открыл глаза, выяснилось, что ветер стих, зато дождь лупит по мне словно кулачки тысяч мертвых детишек. Я вытер с лица влагу и кровь и вдруг сообразил, что дрожу, хотя моя кожа, несмотря на холодный дождь, буквально пышет жаром. Сколько я тут провел? Какие зловредные бактерии проникли в мои порезы? И чем я мог заразиться в брюхе той мерзостной «камбалы»?
Логика подсказывала, что все воспоминания о полете в атмосфере юпитерианского мира и о проглотившем меня чудовище – не более чем сон, что я попал сюда – куда сюда? – через портал после бегства с Витус-Грей-Балиана Б. Да, бегство было, переход был, а все остальное – кошмарный сон. А как же тогда быть с ошметками паруса? И воспоминания очень уж живые и подробные. К тому же логика подсказывала, что в моем путешествии с самого начала не было никакой логики.
Ветер сотряс дерево. Каяк соскользнул по стволу. Боль в ноге пронзила все тело.
Я прикинул, что, пожалуй, хватит предаваться размышлениям, пора приниматься за дело. В любой момент каяк может рухнуть, а то еще и ветви обломятся, и я полечу вниз вместе с обломками фибропласта, обрывками нейлоновых шкотов и дырявого паруса – вниз, во мрак, со сломанной ногой… Молнии вспыхивали теперь менее регулярно, и мрак почти не рассеивался. Я не видел под собой ничего, кроме переплетения ветвей и толстых серо-зеленых, закрученных спиралью стволов. Что это за деревья? Я таких не помню.
Где я? Энея… Куда ты меня отправила на сей раз?..
Я постарался не думать об этом. Это была почти молитва, а я не собирался приобретать дурную привычку и чуть что молиться девушке, с которой вместе странствовал по галактике, которую защищал, с которой завтракал и ужинал и четыре года подряд спорил. Знаешь, детка, вообще-то могла бы ты подбирать для меня более приветливые планеты. Конечно, если бы у тебя был выбор.
Громыхнул гром, но вспышки на сей раз не последовало. Каяк дернулся, его нос неожиданно задрался вверх. Я пошарил за спиной в поисках толстой ветви, которую успел заметить раньше. Пальцы наткнулись на острые как бритва стебли, на мокрые листья, наконец ухватились за ветку. Я подтянулся, стараясь высвободить из кокпита сломанную ногу, но это удалось только наполовину. От боли к горлу подкатила тошнота, перед глазами заплясали черные точки; впрочем, кругом стояла такая тьма, что можно было и ошибиться. Я перегнулся через борт каяка, а когда тошнота прошла, попытался вновь найти себе надежную опору.
И как меня, черт возьми, угораздило сюда залезть?
Какая разница? Главное сейчас – выбраться из обломков фибропласта и дырявого савана.
Нужно достать нож и попросту прорубить выход.
Ножа не было. Как не было и пояса. Карманы куртки отсутствовали. Сама куртка и рубашка превратились в лохмотья. Пропал игольник, который я хранил как талисман на случай нападения «камбалы»… Мне смутно вспомнилось, что оружие с рюкзаком унес тот же самый торнадо, который в клочья изорвал парус. Одежда, лазерный фонарик, провизия – все пропало.
Вспыхнула молния. Гром стал менее оглушительным. Неожиданно что-то сверкнуло у меня на запястье.
Комлог! Эта проклятая штуковина должна работать!
Но что толку от комлога? Не знаю; все равно лучше, чем ничего. Поднеся ко рту левую руку, я крикнул:
– Корабль! Включить комлог! Корабль! Эй!
Никакого ответа. Помнится, когда на воздушном мире разбушевалась гроза, комлог заискрился точно рождественская елка сигнальными, аварийными огоньками. К своему удивлению, я ощутил нечто вроде горечи утраты. Комлог вел себя как полный идиот, в лучших случаях – как упрямый и глупый ребенок, но ведь сколько времени он был со мной. Я привык к нему. И он помогал мне вести катер, который доставил нас от «Водопада» к Талиесину. И…
Я стряхнул ностальгию и заворочался в своем гнездышке. В конце концов мне удалось ухватиться за нейлоновый шкот. Это должно помочь. Ребра паруса наверняка крепко застряли в ветвях, мой вес они выдержат без труда… Я стукнул левой ногой по фибропластовому корпусу лодки, норовя сбросить ее вниз.
Боль снова погрузила меня в беспамятство… Я вспомнил о почечном камне, о том, сколько неприятностей он мне доставил… Боль была похожей, только накатывала волнами через неравные интервалы… Придя в себя, я обнаружил, что уже не лежу на ветвях, а вишу, цепляясь за нейлоновый шнур. Несколько минут спустя налетел очередной порыв ветра, и каяк рухнул в темноту. В гнездышке остались лишь немногочисленные обломки.
Что теперь?
Наверное, следует подождать рассвета.
А если на этой планете не бывает рассвета?
Тогда подождать, пока утихнет боль.
С какой стати она должна утихнуть? Кость сломана и почти наверняка вонзилась в мышцу. Вдобавок у меня лихорадка. Одному Богу известно, сколько времени я провел под дождем без сознания. В порезы могли проникнуть самые невероятные микробы. Наверно, начинается гангрена. Этот гнилостный запах – возможно, он исходит от меня.
Кажется, так быстро гангрена не начинается?
Успокоить меня было некому.
Я попытался левой рукой ухватиться за дерево, а правой принялся осторожно ощупывать бедро, но при первом же прикосновении громко застонал и чуть было не потерял сознание. Да, если я снова вырублюсь, то рискую свалиться вслед за лодкой. Я пошевелил левой ногой: та в нескольких местах онемела, но в остальном с ней вроде все было нормально. Ладно, подумаешь, какой-то перелом…
Какой-то перелом, Рауль? На тропической планете, где гроза может длиться вечно? У тебя нет медпакета, костер ты развести не можешь, инструментов и оружия не осталось, зато появилась лихорадка… Замечательно, правда? А ты говоришь – какой-то перелом.
Заткнись, ублюдок.
Я принялся размышлять под аккомпанемент дождя. Можно провисеть на дереве остаток ночи – которая закончится то ли через десять минут, то ли через тридцать часов… Или попробовать спуститься.
А если внизу меня поджидают хищники? Великолепная мысль.
Заткнись, велел я себе. Зато внизу можно будет поискать укрытие от дождя, поудобнее расположить сломанную ногу, сделать шину…
– Ладно, – сказал я вслух и принялся шарить вокруг, отыскивая лиану, по которой мог бы спуститься.
По-моему, на спуск у меня ушло часа два-три. А может, вдвое больше или вдвое меньше. Молнии уже не вспыхивали, находить в непроглядной тьме, за что ухватиться, было чрезвычайно сложно, однако над джунглями появилась полоса призрачного красноватого света, которая слегка рассеяла мрак и позволила мне худо-бедно ориентироваться.
Это что, рассвет? Вряд ли. Слишком тусклый. Скорее отблеск пожара…
По моим прикидкам, я спускался с высоты метров в двадцать пять. Ветви оставались такими же толстыми до самой земли, а вот листья с острыми как лезвия кромками попадались реже. Правда, насчет земли я выразился неудачно. Передохнув в развилке двух ветвей, придя в себя от боли и прогнав головокружение, я продолжил спуск – и ощутил под собой воду. Нога отдернулась сама собой. В красноватом свете я разглядел, что вода повсюду, бурлит вокруг серо-зеленых стволов – черная, маслянистая, похожая на нефть.
– Блин! – сказал я. Пожалуй, на сегодня с меня хватит. Видимо, придется строить плот. На этой планете, по идее, должно быть два портала, соответственно выше и ниже по течению. До второго мне просто необходимо добраться. Что ж, плот я уже строил…
Да, когда был цел и невредим, сыт, когда у тебя были инструменты – топор и лазер. А теперь ты даже не можешь стоять на ногах…
Пожалуйста, заткнись. Ну пожалуйста!
Я закрыл глаза и попытался заснуть. От лихорадки меня то и дело бросало в дрожь. Стараясь отвлечься, я принялся прикидывать, что расскажу Энее, когда мы увидимся вновь.
Ты же не веришь, что вы еще увидитесь? Разве не так?
– Заткнись, поганец! – рявкнул я на себя. Мой голос затерялся в шуме дождя и плеске воды в полуметре подо мной. Пожалуй, надо взобраться повыше, если я не хочу утонуть. Ведь вода за ночь может подняться. Какая ирония! Затратить столько сил на спуск для того, чтобы в итоге вновь подниматься. Лучше влезть на три-четыре метра. Кто ее знает, насколько она тут поднимается. Но сначала нужно перевести дыхание и подождать, пока утихнет боль. Пара минут, не больше…
Я проснулся от дневного света и обнаружил, что лежу распростертый на провисающих ветвях в каких-то сантиметрах от поверхности бурлящего потока, который лавировал между стволами деревьев. Вокруг стоял полумрак, как в сумерках. Похоже, я проспал целый день и сейчас уже вечер. По-прежнему шел дождь, но не тропический ливень, а так, морось. Хотя с лихорадкой определить было трудно, мне казалось, что тут тепло, зато влажность явно на пределе.
У меня болело все. Было крайне сложно разобрать, где заканчивается тупая боль в сломанной ноге и начинается боль в голове, в спине и в животе. Короче, ощущение такое, будто под черепом перекатывается сгусток ртути, реагируя на каждый поворот головы. Головокружение сопровождалось приступами тошноты. Крепче ухватившись за ветки, я задумался над прелестями дальних путешествий.
В следующий раз, детка, пускай по твоим поручениям бегает А.Беттик.
Свет, как ни странно, не угасал, но и ярче не становился. Я переменил позу и принялся изучать воду: она была серой, кое-где пенилась и несла обрывки пальмовых листьев и сухие ветви. Я поднял голову, но нигде не заметил ни каяка, ни паруса. Любой обломок фибропласта, свалившийся ночью с дерева, наверняка давным-давно унесло течением.
Это походило на наводнение, на весенний паводок на пустошах над гиперионским заливом Тоскахай. Там паводки случались раз в год, весной, а здесь, в этом тропическом лесу, вода с тем же успехом могла стоять вечно. Где здесь? Да какая разница!
Я вновь посмотрел на воду. Она напоминала цветом скисшее молоко, а глубина потока могла быть какой угодно – от нескольких сантиметров до многих метров. По стволам деревьев судить трудно. Течение быстрое, но не настолько, чтобы унести меня, если я ухвачусь как следует за нижние ветви. Если мне повезет, если в здешних лужах не водятся хищники вроде гиперионских водяных клещей и прочая гадость, я могу куда-нибудь добрести…
Чтобы добрести, нужны две ноги, Рауль. А тебе придется прыгать на одной.
Ладно, прыгать так прыгать. Я ухватился обеими руками за ветку над головой и осторожно спустил в воду левую ногу; правая лежала на другой ветке. Снова накатила боль, но я не отступал и опускал ногу все ниже – в сером потоке скрылась ступня, затем лодыжка, колено… Я чуть передвинулся… Сломанная нога соскользнула с ветки, и я не сдержал стона. Мышцы рук напряглись, удерживая тело.
Глубина потока оказалась около полутора метров. Вода плескалась вокруг пояса, брызгала мне в грудь. Она была теплой и как будто слегка утишила боль в правой ноге.
А сколько в ней замечательных микробов, мой мальчик! Причем некоторые наверняка завезены еще первыми «ковчегами» и наверняка успели мутировать. Ты придешься им по вкусу, Рауль.
– Заткнись, – тупо сказал я, обращаясь к своему внутреннему голосу, и огляделся. Голова болела, левый глаз заплыл, на веках запеклась корка, но все же кое-что я им видел.
Со всех сторон торчали из воды серо-зеленые стволы, которым не было ни конца ни края, с темно-зеленых, почти черных ветвей свешивались широкие листья. Слева, впрочем, виднелось нечто вроде просвета. И почва под ногами, когда я направился туда, показалась мне чуть более твердой.
Я шел, подтягиваясь на руках, затем переставляя левую ногу и волоча правую, порой пригибался, чтобы пройти под низко нависающими листьями, порой огибал препятствие – как тореадор в замедленной съемке, пропуская мимо себя плывущие по воде обломки. Чтобы добраться до просвета, ушло несколько часов. Но все равно иного занятия у меня не было.
Затопленные джунгли вывели к реке. Я ухватился за последнюю ветку, чувствуя, как течение пытается подхватить меня и унести, и уставился на бесконечное пространство серой воды. Противоположного берега видно не было – но не потому, что вода простиралась настолько далеко. Просто над поверхностью реки – а что это река, а не озеро и не море, можно было догадаться по водоворотам, двигавшимся справа налево, – клубился то ли туман, то ли завеса облаков, видимость составляла около сотни метров, не больше. Серая вода, серо-зеленые влажные стволы, темно-серые облака… Свет как будто стал более тусклым. Приближалась ночь.
Я совершенно выбился из сил. Лихорадка нарастала. Несмотря на тропическую жару, мои зубы противно стучали, а руки дрожали, и я ничего не мог с этим поделать. Где-то по дороге я нечаянно наступил на правую ногу, и боль была такой, что захотелось завопить во все горло. Признаюсь честно, я и завопил. А потом, сперва тихо, затем все громче, принялся распевать боевые марши гиперионских сил самообороны, после которых перешел к скабрезным лимерикам, коих наслушался в бытность матросом на Кэнсе; закончилось же все обыкновенными нечленораздельными воплями, ибо нога болела просто зверски.
Как там насчет того, чтобы построить плот?
Я уже привык к этому назойливому внутреннему голосу. Мы с ним заключили перемирие, когда я понял, что он вовсе не подбивает меня лечь и умереть, а всего лишь критикует мои старания остаться в живых.
Смотри, Рауль, чем тебе не плот?
Река влекла поваленное дерево, огромный ствол, то почти целиком уходивший под воду, то выныривавший вновь. Вода доходила мне до плеч, хотя я стоял метрах в десяти от центрального течения.
– Ну да, – согласился я вслух. Мои пальцы скользнули по гладкой ветке, за которую я держался. Я подтянулся поближе к ней… В ноге что-то хрустнуло, перед глазами замелькали черные точки. – Ну да, – повторил я. Интересно, какова вероятность того, что я не грохнусь в обморок, что просто выживу и что ночь не наступит до того, как я смогу поймать один из стволов? О том, чтобы плыть, не могло быть и речи. От правой ноги – никакого толку, а остальные конечности мелко дрожали. Сил во мне осталось ровно столько, чтобы худо-бедно держаться за ветку. – Ну да, – сказал я в третий раз. – Вот дерьмо!
– Прошу прощения, месье Эндимион. Вы обращаетесь ко мне?
От неожиданности я чуть было не выпустил ветку. Потом, продолжая держаться правой рукой, поднес левую к глазам и уставился на комлог. Металлический браслет на моем запястье тускло светился.
– Разрази меня гром! Я думал, ты сломался.
– Инструмент поврежден, сэр. Его память стерлась. Нейронные цепи мертвы. Вокальный аппарат функционирует в аварийном режиме.
Я нахмурился:
– Погоди, что-то я не понимаю. Если твоя память уничтожена, а нейронные цепи…
Река плеснула на меня, как бы побуждая отпустить ветку. На мгновение я замолчал.
– Корабль? – позвал я наконец.
– Да, месье Эндимион.
– Так ты здесь?
– Разумеется, месье Эндимион. Ведь вы с мадемуазель Энеей приказали мне оставаться тут. С радостью сообщаю, что ремонт завершен и…
– Покажись, – распорядился я. Уже почти стемнело. Со стороны реки ко мне тянулись языки тумана.
Из воды, метрах в двадцати от меня, показался корпус звездолета. Он перегородил течение точно запруда, этакий черный левиафан, неизвестно как очутившийся в реке. С корпуса капало, на носу и на стабилизаторе мерцали ходовые огни, едва различимые в тумане.
Я засмеялся. Или заплакал. Или просто застонал.
– Вы подплывете ко мне, сэр? Или мне подойти к вам?
Мои пальцы соскальзывали.
– Двигай сюда, – проговорил я и ухватился за ветку обеими руками.
В крохотной каюте, где обычно спала Энея, стоял автохирург. Это был древний прибор – не менее древний, чем сам звездолет, – но он работал, у него имелся запас медикаментов; вдобавок, если верить Кораблю, с ним когда-то повозились Бродяги. В общем, он действовал.
Я лежал под ультрафиолетовыми лучами, пока хирург ощупывал мое тело, смазывал синяки, зашивал глубокие порезы, вводил болеутоляющее и ставил диагноз.
– У вас сложный перелом, месье Эндимион, – сообщил Корабль. – Хотите взглянуть на рентгеновские снимки и данные ультразвукового анализа?
– Нет, спасибо, – отказался я. – Что будем делать?
– Лечение уже началось, – отозвался Корабль. – Сломанная кость зафиксирована. Пока вы будете спать, начнутся ультразвуковые процедуры. Автохирург рекомендует по меньшей мере десять часов сна. У вас повреждена мышечная ткань и нервные клетки.
– Спать так спать, – пробормотал я.
– Наибольшее беспокойство у хирурга вызывает ваша лихорадка, месье Эндимион.
– Она связана с переломом, так?
– Нет, – возразил Корабль. – Судя по всему, вы где-то подцепили почечную инфекцию. Если ее не излечить, она убьет вас раньше, чем начнут проявляться побочные эффекты перелома.
– Весело, – буркнул я.
– Не понял, сэр.
– Не обращай внимания. Говоришь, ремонт завершен?
– Целиком и полностью, месье Эндимион. Могу даже сказать, что функционирую лучше, чем до аварии. Понимаете, из-за нехватки некоторых материалов я опасался, что мне придется синтезировать необходимое из речных отложений, но вскоре выяснил, что могу просто рециркулировать системы, ставшие ненужными вследствие модификации, и таким образом повысить вероятность успешного ремонта на тридцать два процента…
– Ладно, ладно, – перебил я. Отсутствие боли было настолько непривычным, что у меня даже слегка закружилась голова. – И сколько времени у тебя ушло на починку?
– Пять стандартных месяцев, сэр, – ответил Корабль. – Восемь с половиной местных. У этой планеты странный лунный цикл, поскольку здесь две луны, представляющие собой, по моему мнению, захваченные планетой астероиды, так что…
– Пять месяцев, – повторил я. – А остальные три с половиной года ты просто ждал?
– Да, сэр. Именно такие инструкции мне были оставлены. Надеюсь, с А.Беттиком и мадемуазель Энеей все в порядке?
– Я тоже на это надеюсь. Но мы скоро узнаем. Ты готов к старту?
– Все системы исправны, месье Эндимион. Ожидаю ваших распоряжений.
– Считай, что ты их получил. Поехали.
Корабль включил голографический экран, на котором было видно, как он поднимается из воды. Снаружи было темно, но на экране просматривались бурлящая река и арка портала в нескольких сотнях метров выше по течению. Я и не разглядел ее в тумане. Мы поднялись над рекой, взмыли над облаками…
– Воды в реке с прошлого раза прибавилось, – сказал я.
– Да, – ответил Корабль. На экране появилась кромка планеты, из-за которой вставало солнце. – Каждый орбитальный цикл, который равняется приблизительно одиннадцати стандартным месяцам, здесь начинается паводок, длящийся около трех стандартных месяцев.
– Теперь ты знаешь, что это за планета? – спросил я. – Когда мы расстались, ты сомневался.
– Я уверен, что эта планета не относится к числу тех двух тысяч восьмисот шестидесяти семи, которые упомянуты в Общем Каталоге, сэр, – отозвался Корабль. – Астрономические наблюдения показывают, что она находится вне пределов Священной Империи, равно как и вне территорий бывшей Великой Сети и Окраины.
– Вне Великой Сети и вне Окраины, – повторил я. – Где же тогда?
– Приблизительно в двухстах восьмидесяти световых годах от системы на Окраине, известной как NNGC-4645 Дельта, – ответил Корабль.
Болеутоляющее навевало дремоту. Отгоняя сон, я спросил:
– Значит, новый мир? За Окраиной? Откуда же на нем взялись порталы? Здешняя река является частью Тетиса?
– Этого я не знаю, месье Эндимион. Но считаю своим долгом упомянуть, что, покоясь на речном дне, я наблюдал посредством дистанционных зондов множество интересных биологических видов. Помимо мантообразных существ, встреченных ниже по течению вами с мадемуазель Энеей и А.Беттиком, тут наблюдается свыше трехсот видов летающих существ и не менее двух видов гуманоидов.
– Два вида гуманоидов? А, ты имеешь в виду людей.
– Никак нет. Гуманоидов, – повторил Корабль. – Это определенно не выходцы со Старой Земли. Представители одной разновидности весьма миниатюрны – чуть более метра ростом, – с двусторонне симметричным скелетом, с ярко выраженной красноватой окраской кожи.
Мне тут же припомнился монолит из красного камня, к которому мы с Энеей летали на утраченном ныне ковре-самолете во время краткого пребывания здесь. И крохотные ступени, вырубленные в гладком камне.
– Весьма любопытно, Корабль. – Я тряхнул головой, чтобы прояснить сознание. – Однако давай наметим пункт назначения. – Кривизна горизонта уже бросалась в глаза, а мерцание звезд сменилось ровным, немигающим светом. Корабль поднимался все выше. Мы миновали луну, смахивавшую на картофелину, и вышли за пределы ее орбиты. Безымянная планета обратилась в озаренный солнцем, ослепительный облачный шар. – Тебе известна планета, называемая Тянь-Шань, или Небесные горы?
– Тянь-Шань? Да. Если память меня не подводит, я не бывал там ни разу, однако располагаю ее координатами. Небольшая планета на Окраине, заселенная беженцами Третьей Китайской гражданской войны под конец Хиджры.
– Ты сможешь туда попасть?
– Не предвижу никаких трудностей. Для двигателя Хоукинга это простой прыжок. Хотя я рекомендовал бы вам во время прыжка воспользоваться криогенной фугой.
– Предпочитаю бодрствовать, Корабль. – Я снова тряхнул головой. – По крайней мере после того, как автохирург подлечит мою ногу.
– Я бы не рекомендовал, месье Эндимион.
– Почему это? – нахмурился я. – До сих пор мы с Энеей бодрствовали во время прыжков.
– Да, но тогда речь шла об относительно коротких перелетах в пределах Великой Сети, – возразил Корабль, – ныне называемой вами Священной Империи, или пространством Ордена. Это путешествие будет несколько более продолжительным.
– Насколько? – По моей обнаженной коже вдруг побежали мурашки. Наш самый длинный прыжок, к Возрождению-Вектор, занял десять дней корабельного времени и пять месяцев объективного для поджидавшего нас Имперского Флота. – Насколько более продолжительным?
– Три стандартных месяца, восемнадцать дней и шесть часов с минутами.
– Не так уж и скверно, – заметил я. В последний раз я виделся с Энеей вскоре после ее шестнадцатого дня рождения. Теперь наша разница в возрасте сократится месяца на три. Быть может, она уже успеет отрастить волосы. – Прыжок к Возрождению-Вектор занял куда больше объективного времени.
– Речь идет не об объективном времени, а о бортовом.
На этот раз меня охватил настоящий озноб, язык словно сделался толстым и неповоротливым.
– Три месяца корабельного… а сколько объективного?
– Для того, кто ждет на Тянь-Шане? – уточнил Корабль, начавший разгон для перехода. Планета джунглей уже превратилась в сверкающую за кормой искорку. – Пять лет, два месяца и один день. Как вам известно, реальное время является нелинейной функцией продолжительности состояния С-плюс, включая в себя такие факторы, как…
– О Господи! – промычал я в гробнице автохирурга, прижав запястье к взмокшему лбу. – Проклятие!
– Вам больно, месье Эндимион? Согласно долорометру, вы не испытываете боли, однако ваш пульс стал нерегулярным. Мы могли бы увеличить дозу обезболивающего…
– Нет! – огрызнулся я. – Нет, все в порядке. Просто я… пять лет… Проклятие!
Знала ли об этом Энея? Знала ли она, что наша разлука растянется на годы? Может, мне следовало провести корабль через портал, находившийся ниже по течению? Нет, Энея велела отыскать корабль и лететь на Тянь-Шань. В прошлый раз портал перебросил нас на Безбрежное Море. Кто знает, куда бы он зашвырнул меня на сей раз.
– Пять лет, – пробормотал я. – Проклятие! Ей будет… проклятие, Корабль… ей будет двадцать один год. Взрослая женщина. Я пропускаю… я не увижу… она не вспомнит…
– Вы уверены, что не испытываете боли, месье Эндимион? Ваши жизненные показатели утратили стабильность.
– Не обращай внимания, Корабль.
– Следует ли мне заняться подготовкой автохирурга для криогенной фуги?
– Слишком рано, Корабль. Пусть он погрузит меня в сон на ночь, пока будет лечить ногу и лихорадку. Я хочу поспать хотя бы часов десять. Сколько у нас времени до точки перехода?
– Всего семнадцать часов. Она находится в пределах этой планетной системы.
– Хорошо. Разбуди меня через десять часов. Приготовь плотный завтрак. Такой же, как я заказывал, когда мы в тот раз справляли воскресенья.
– Очень хорошо. Что-нибудь еще?
– Да… У тебя есть какие-нибудь записи… Энеи… во время прошлого путешествия?
– У меня скопилось несколько часов подобных записей, месье Эндимион. Как вы плавали в невесомой водяной сфере на балконе. Дискуссия о вере и разуме. Уроки аэробатики в центральном колодце, когда…
– Добро, – перебил я, – заряжай их. Просмотрю за завтраком.
– Я настрою автохирурга на трехмесячный криогенный сон после вашего завтрашнего семичасового антракта.
– Валяй, – вздохнул я.
– Месье Эндимион, хирург желает сейчас же приступить к регенерации поврежденных нервов и впрыскиванию антибиотиков. Хотите ли вы уснуть?
– Да.
– Со снами или без? Медикаменты позволяют оба варианта.
– Никаких снов, – ответил я. – По крайней мере пока. Сны будем смотреть потом.
– Хорошо, месье Эндимион. Спокойной ночи.
