Заботливые

– Эй, Вэл, – сказала моя сестра Глория, – ты никогда не задумывалась, почему не стало серийных убийц-женщин?

Мы смотрели очередной документальный фильм на канале «Реальные преступления». С тех пор как она переехала ко мне, мы за месяц просто-таки свыклись с этим каналом. Вместе с двумя чемоданами, набитыми всякими прибамбасами для своих вьющихся каштановых волос, и мешком для мусора, в который были засунуты два комплекта дорогого бязевого постельного белья, моя младшая сестренка привезла с собой одержимость бульварными сенсациями, которую она маскировала интересом к текущим событиям, – тот же мусорный мешок с дорогим бельем, только наизнанку.

– А эта Эйлин Как-там-ее-фамилия? – сказала я.

– Одна. И казнили ее очень быстро. Настолько быстро, что ты и фамилию не смогла запомнить.

– Ничего подобного, – запротестовала я. – Я просто не знаю, как она произносится. И, кстати, не так уж и быстро ее казнили – по меньшей мере через десять лет после того, как поймали. Банди тоже казнили довольно быстро, разве нет? Во Флориде. И ее там же, насколько я помню.

Глория удивленно рассмеялась.

– Понятия не имела, что ты такой эксперт по серийным убийцам.

– Мы вдоволь насмотрелись телепередач о них, – сказала я и пошла на кухню за чаем со льдом. – Я в два счета наваяю такую же на своем айпаде.

Да, преувеличиваю, но не чрезмерно. Все эти передачи настолько стереотипны и трафаретны, что иногда я не могла различить, какие из них – повтор уже виденного нами. Но я не против побаловать Глорию. Она младше меня на пятнадцать лет, и раз уж речь зашла о пороках, то просмотр криминального ТВ явно не тянет на смертный грех. И, что важнее, Глория навещала маму в доме престарелых каждый день без исключений. Я думала, после пары недель частота посещений снизится, но она по-прежнему проводила послеполуденное время каждого дня, играя с мамой в карты, читая ей или просто болтаясь поблизости. Надо отдать ей должное за это, хотя я почти уверена, что она таким образом отлынивала от поисков нормальной, с зарплатой, работы.

Когда я вернулась, Глория возилась с моим айпадом.

– Только не говори, что на нем есть приложения, посвященные серийным убийцам, – немного нервно сказала я.

– Я их погуглила, и да – ты оказалась права: и Эйлин Уорнос, и Тед Банди были казнены в тюрьме штата Флорида. С разницей в двадцать лет. Он получил электрический стул, а она смертельную инъекцию. Но тем не менее. – Сестренка подняла на меня глаза. – Думаешь, что-то не то с Флоридой?

– Понятия не имею, но очень хотела бы, чтобы ты не занималась этим на моем айпаде, – сказала я, забирая у нее аппарат. – Гугл никогда не держит информацию при себе. Теперь меня, наверное, захлестнет вал спама с кровавыми фотографиями сцен убийств.

Она навострила уши, словно терьер на дичь.

– А что, можно достать такие фотки?

– Нет. – Я отодвинула айпад подальше от нее. – Я запрещаю это делать. Хватит с тебя криминального порно на кабельном ТВ.

– Кайфоломщица.

– Не ты одна мне это говоришь. – Я хихикнула. На экране телевизора финальные титры бежали снизу вверх со скоростью, не позволявшей их прочитать, на фоне нечеткой фотографии серьезного вида мужчины, вероятно, серийного убийцы. Внезапно по экрану побежали другие титры – с еще большей скоростью – на кроваво-красном фоне. Внизу экрана появилась надпись: далее в программе – Беспощаднее, чем мужчины – Дамы-убийцы.

Скорчив недовольную физиономию, я посмотрела на сестру, которая размахивала пультом, скалясь как сумасшедшая или, может, как женщина-убийца.

– Ну, хватит. По-моему, один из киноканалов дает «Красный рассвет»? – Я сжимала и разжимала кулак. – «Росомахи»?

Глория закатила глаза.

– Как насчет чего-нибудь, что мы не смотрели уже базиллион раз?

– А базиллион – это сколько? – спросила я.

– Столько, сколько звезд во Вселенной, или столько раз, сколько ты уже смотрела «Красный рассвет», никто не знает наверняка. – Она кивнула в сторону айпада, лежавшего на моем колене. – Тебя уже не волнует спам с криминальными сценами?

Я слегка покраснела.

– Бродила по Интернету с автопилотом, – сказала я, что было полуправдой или полувраньем, как посмотреть.

– Ну конечно, тебя же совсем не интересует это кровавое барахло!

– А ты могла бы бросить попкорн в микроволновку, – сказала я. – В кухонном шкафу, кажется, остался один пакет.

Она скорчила гримасу наигранного ужаса.

– Это барахло не убьет твой аппетит?

– Если в передаче попадутся полезные советы, быть может, я убью тебя.

Как обычно, рекламная пауза была достаточно длинной, и Глория успела вернуться с большой чашкой попкорна со сливочным маслом до конца вступительных титров. Из программы следовало, что это марафон «Дамы-убийцы», эпизод за эпизодом до глубокой ночи. А после перерыва на телешопинг – с четырех до шести утра – ранние пташки смогут позавтракать со «Смертельными дуэтами: парами-убийцами».

«Дамы-убийцы» следовали привычной формуле, но с повышенной дозой мелодрамы. Дамы, о которых шла речь, все были как одна ненормальными, злобными, вывихнутыми, неестественными, холодными, расчетливыми, далекими от раскаяния, в то время как большинство их жертв были добрыми, беззаботными, доверчивыми, щедрыми, открытыми, честными, симпатичными, простыми и вообще такими замечательными друзьями, о которых можно только мечтать. За исключением нескольких, выпадающих из этого ряда – необразованных, тупых, незрелых баламутов, дерганых, вредящих себе во всем, или просто тотальных неудачников, среди которых иногда попадался бывший зэк с впечатляющим списком отсидок (ни у кого никогда не бывало короткого списка).

Между всплесками торопливого дикторского текста и неизменно монотонными монологами детективов встречались кусочки реальной информации, большинство из которых для меня оказались новинкой. Начнем с того, что я вообще знала очень мало обо всем этом, – единственной известной дамой-убийцей, которую я могла вспомнить помимо, Эйлин Уорнос, была Лиззи Борден. Дамы-убийцы были гораздо интереснее, чем их мужские аналоги. В отличие от мужчин, которым удовольствие доставляла власть над другими, дамы-убийцы были нацелены на то, чтобы преступление сошло им с рук. Они тщательно все планировали, примерялись к своим жертвам и ситуациям, выжидая удобного момента.

Кроме того, они были мастерами – точнее, мастерицами – камуфляжа, не без помощи неосведомленного общества, которое даже в наши небезопасные времена видит в женщине мать и кормилицу, но никак не убийцу. В свободное от преступлений время многие из дам-убийц были медсестрами, терапевтами, сиделками, бэбиситтерами, ассистентками и даже учительницами (вспоминая своих учителей, я легко в это верила).

В конце концов я задремала и проснулась, когда шел повтор первого из просмотренных мно1 эпизодов. Разбудить Глорию не представлялось возможным, и я накрыла ее покрывалом, которое связала мама. Потом словно бес толкнул меня под ребро – я сунула ей под руку подушку с запиской, гласившей: «Это подушка, которой я тебя не задушила. Доброе утро!» И, шатаясь, побрела к своей кровати.

Записка, которую я, проснувшись, нашла на своей подушке, вопрошала: «Ты еще жива? [_] (Требуется односложный ответ.) Да (Тогда нам нужно купить овсянки.) [_] Нет (Тогда овсянки хватит.)»

Выражение лица Глории, когда я вышла к завтраку, заставило меня поморщиться.

– О нет. Только не еще один судебный ордер из-за неуплаченных штрафов за парковку!

– Нет, конечно, нет. С ними я разобралась. В смысле ты с ними разобралась, – добавила она быстро. – Я плохо спала.

– Я пыталась тебя разбудить, чтобы ты поспала на нормальной кровати. Ты что, всю ночь не сомкнула глаз? – Не спать всю ночь и потом дрыхнуть весь день – обычное дело для Глории, хотя я и предупреждала ее, что со мной такой номер не пройдет.

– Нет. Из-за всех этих дам-убийц мне снились кошмары.

Сначала я подумала, что она шутит, но у нее был затравленный вид человека, который обнаружил что-то очень неприятное в собственной голове и не может на это что-то не смотреть.

– Господи, Светлячок, извини. Мне не следовало оставлять такую записку.

– О нет, это как раз было забавно, – сказала Глория со смешком. – А ты нашла мою?

– Да. Твоя еще забавнее, потому что правда.

– Я помню, ты говорила об этом. – Она посмотрела в чашку, стоявшую перед ней. – Ты можешь взять эту овсянку себе, – сказала она, подталкивая чашку ко мне. – Я не голодна. Всю ночь мне снились Ангелы Смерти. Ну, знаешь, эти, коварные.

– Они все коварные, – сказала я, зевнув. – Ты помнишь, что женщинам лучше удается оставаться вне поля зрения радара?

– Да, но те, кто ухаживает за людьми, как нянечки и сиделки, – они самые коварные. – Пауза. – Я все время думаю о маме. Что ты знаешь об этом заведении, в котором она находится?

Я покачала головой.

– Сенсационное ТВ заставляет тебя шарахаться от любой тени. Лучше откажись на время от дурацких криминальных каналов.

– Да ладно тебе, Вэл, разве все эти истории об Ангелах Смерти не наводят на тебя жуть?

– Ты фанат криминала, – произнесла я ровным голосом. – А я хочу мой Эм-ти-ви. А если не его, тогда «Росомах».

– Прошлым вечером ты не возражала, – сказала она с коротким смешком.

– Туше`. Но хорошего понемножку. Сегодня ночь DVD-сборников. Одна из этих странных передач, когда даже ведущие не знают, что поставят для просмотра: «Забытые герои Алькатраса» или «4400 события за 24 часа». Что скажешь?

Мое не слишком удачное попурри не вызвало даже закатывания глаз, так что я просмотрела утренние новости на айпаде, пока ела свою овсянку. Возможно, будь у нее собственный айпад, это подняло бы ей настроение. Игры сестренке наверняка бы понравились. Не говоря уже о камере, хотя мне пришлось бы взять с нее расписку, что она не будет выкладывать снятые тайком кадры на Веб.

– Вэл, – сказала она минуту спустя, – даже если я и шарахаюсь от каждой тени, сделай мне одолжение. Как ты нашла этот дом престарелых?

Единственный способ избавиться от темноты – включить свет, подумала я, смирившись. Для этого старшие сестры и существуют, хотя я не представляла, что буду заниматься все той же ерундой в мои пятьдесят три.

– Заведение ведь хорошее, разве нет? – Она кивнула. – Отсутствует этот противный запах больницы, обитатели не бродят, как заблудившиеся зомби, не привязаны к кроватям, где они лежат в собственном…

– Вэл, – Она приподняла бровь. – Ты не отвечаешь на мой вопрос.

– О’кей, о’кей. Не я его нашла, а мама. У них с отцом была страховка, оформленная через «Стиллмэн Соу энд Стил»…

– Но «Стиллмэн» пошел ко дну двадцать лет назад!

– Дай мне закончить, ладно? Пошел ко дну «Стиллмэн», а не страховая компания. У мамы с папой остался полис, и мама продолжала оплачивать его даже после папиной смерти. Она не хотела, чтобы мы прошли через то же, что и она с бабушкой, а бабушка пережила такой же кошмар со своей матерью. Ты была младенцем, когда умерла бабушка, поэтому ничего этого не видела. Зато видела я.

Глория смотрела на меня скептически.

– У меня есть друзья, чьи родители потратили состояние на эти полисы, которые в конце концов не принесли и пары центов.

– Мама показала мне все еще несколько лет назад. Все было чисто, по правилам и абсолютно законно – иначе этот ее дом был бы ей не по карману. – Я решила не говорить о том, что хотя мама в то время выглядела прекрасно, она уже начинала потихоньку соскальзывать вниз. – Полис покрыл примерно половину расходов, а ее пенсия и деньги от продажи дома покрыли остальное.

– А когда деньги от продажи кончатся?

– В игру вступим мы, сестренка. А как же еще?

Ее глаза округлились.

– Но я на полном нуле. Мне даже и продать-то нечего.

– Ну, если ты не выиграешь в лотерею, тебе придется перейти к плану В и обзавестись работой, – весело сказала я. Глория выглядела такой встревоженной, что я не знала, хочется ли мне рассмеяться или влепить ей пощечину. – Но этот мост мы будем пересекать, когда подойдем к нему. Если мы подойдем к нему.

– Что ты имеешь в виду?

Это было то, чего я надеялась избегать до тех пор, пока дискуссия не стала бы неизбежной.

– Мама оставила заверенное волеизъявление о своем возможном состоянии здоровья. Она НР – «Не Реанимировать». Никаких дефибрилляторов, никаких шлангов, вентиляторов, никаких экстренных мер. Ее тело – минус могущие оказаться полезными органы – поступает в местный медицинский колледж. Ее решение, – добавила я, реагируя на полуиспуганное, полубрезгливое выражение лица Глории. – Ты знаешь маму: ничего не тратить попусту. Может, кто-то будет рад получить ее печень.

Глория издала короткий смешок.

– О’кей, но мамина печень? Ей восемьдесят четыре. Разве у таких глубоких стариков берут органы?

Я пожала плечами:

– Понятия не имею. Если нет, тем больше останется студентам-медикам.

– Не слишком-то уважительно выглядит.

– Напротив, Светлячок. Они дважды в год служат панихиду по всем людям, завещавшим свои останки колледжу. Приглашают членов их семей, читают имена всех усопших и благодарят их за вклад в будущее медицины.

Выражение ее лица стало менее брезгливым, но тепла в нем не прибавилось.

– А что происходит после, кгм, ты понимаешь, когда они… когда они закончат работу с телом?

– Они предлагают кремацию. Хотя мама говорила, что предпочла бы стать удобрением. Есть одна организация, которая сажает деревья и кусты…

– Прекрати!

– Извини, сестренка, может, мне не стоило вдаваться в детали. Но это то, что хочет мама.

– Да, но у нее же Альцгеймер!

– Когда она все это оговаривала, то мыслила отчетливо и ясно.

Мы обсудили скользкую тему со всех сторон. Глория, похоже, не могла смириться с несколько альтернативным подходом нашей матери к смерти. Ей, вероятно, легче было бы принять похороны в стиле викингов. Из всего, что она наговорила, я так и не смогла сделать вывод: то ли она чувствует себя виноватой за то, что была вечно отсутствующей дочерью, то ли обижена на то, что никто не счел нужным с ней посоветоваться. А может, понемножку и того, и другого.

Или помножку того и другого. Из-за разницы в возрасте мне всегда было сложно встать на ее место. Я думала, что по мере нашего взросления это будет легче сделать, но легче ничего не стало, вероятно, потому, что Глория осталась такой же, как в двадцать пять, когда пыталась решить, кем она станет, когда вырастет.

– Извини, Светлячок, – сказала я наконец, убирая посуду со стола. – Этот разговор возник, потому что у меня такая работа.

– Даже не знаю, как ты это делаешь, – сказала она, наблюдая за тем, как я ополаскиваю чашки и складываю их в посудомойку.

– Делаю что? Зарабатываю на жизнь?

– Как ты умудряешься не заснуть, глядя на все эти ведомости и таблицы.

– Когда представляешь все цифры со значком доллара, это помогает, – сказала я. – Уверена, и ты могла бы найти что-то, чтобы держать глаза открытыми.

Но, вероятно, время плана В пока не пришло, подумала я, закрываясь в своем кабинете и включая компьютер.

Рассчитывать налоговые декларации для других – не самая вдохновляющая работа из тех, что мне доводилось делать, но она не подвержена рецессии и требует меньших физических усилий, чем, скажем, мойка туалетов. Это даже не так уж сложно, когда ты понимаешь, что и как, хотя знание «как» частенько оказывается довольно хитрой штукой. Каждое третье изменение в правилах – и я добавляю еще один жесткий диск, чтобы скопировать мои резервные копии. Бумаги расходуется меньше, чем прежде, и это немалое облегчение. Но я не могла заставить себя полностью положиться на удаленное («облачное») хранение данных – это значило искушать Судьбу и дразнить ее так откровенно, что Судьба могла бы в назидание другим серьезно меня наказать. Я предпочитаю работать с CD-ROM’ами – на USB недостаточно площади для записок на липучке. Одна из моих более молодых коллег использует самоклейки с символами – неглупая идея, но я, пожалуй, слишком стара для такого радикального обновления своего рабочего процесса. Особенно после моего недавнего обновления всего стиля жизни.

За десять лет, прошедших с тех пор, как мы с Ли наконец опомнились и решили разойтись, я обнаружила, что жизнь в одиночестве меня вполне устраивает. Но сейчас ей пришел конец. Сначала Глория делала туманные намеки на то, что собирается подыскать собственное жилье, как только снова встанет на ноги – что уж там это «снова» ни значило, – но я не обманывала себя на сей счет. Моя сестра появилась здесь надолго. Даже какой-нибудь случайный бойфренд вряд ли что-нибудь изменил бы. Мужчины, к которым тянуло Глорию, однозначно стремились переехать к ней, чем наоборот, обычно потому, что сами нуждались в жилье.

Я услышала машину, выезжающую на дорожку, как раз тогда, когда сделала перерыв на ланч: обычное время для Глории, чтобы навестить маму. В последние дни у мамы пропал аппетит, но Глория обычно умудрялась скормить ей несколько кусочков еды. Это была одна из причин, делавших ее столь популярной у персонала.

– Если бы все были такими, как она, – поделилась со мной молодая нянечка по имени Джилл Франклин во время моего последнего визита. – Она не относится к персоналу как к прислуге, не шлепает эсэмэски и не болтает по телефону без остановки. И даже если бы большинство людей располагали достаточным количеством времени, чтобы приходить сюда каждый день, то вряд ли делали бы это.

Я невольно почувствовала себя в позиции человека, вынужденного оправдываться. Два посещения в неделю – минимум, который я для себя установила, хотя я чаще старалась нанести три визита. Это не всегда удавалось, и я бывала слишком усталой для того, чтобы испытывать чувство вины. И чувствовала вину за то, что не испытывала чувства вины. Мама все время говорила, что мне следует меньше думать о двух визитах в неделю, а поразмыслить лучше о недельке-другой на Карибских островах.

Соблазнительно, но Интернет гарантирует, что моя работа может отправиться следом за мной и скорее всего так и сделает. Последний раз, когда я уезжала на отдых в лесной хижине, пятидневная расслабуха превратилась в полудневную, когда я получила отчаянную эсэмэску от клиента, чей дом сгорел дотла буквально накануне налогового аудита. С тех пор мне доводилось слышать, что москиты в лесах штата Мэн вырастают до размера орлов и иногда утаскивают маленьких детей.

Но даже москит с двухметровым размахом крыльев бледнеет на фоне работы, накопившейся за две недели. А может, и нет. Был только один способ выяснить, как оно обстоит на самом деле.

Странно, что у меня возникли мысли о возможном отдыхе сейчас, когда Глория здесь. Да, у нее не было работы, и работать она не будет, разве что под дулом пистолета, но с самого начала сестрица все-таки разгрузила меня. Если продолжит в том же духе, может быть, я даже сумею оживить мою впавшую в летаргию социальную жизнь – навещать друзей, ходить на шопинг. Ужинать в ресторанчиках. Смотреть в кино новые фильмы. Даже сама мысль об этом подняла мне настроение.

В пять часов Глории все еще не было, и я провела еще час за столом, заканчивая работу, которую мне пришлось бы делать следующим утром. Но когда она не вернулась и к шести, я начала нервничать. При всех ее недостатках моя сестра была прекрасным водителем, но это не давало ей иммунитета от встреч с дурными водителями или, что еще хуже, дурными намерениями. Я задумалась: заплатить ли за отслеживание машины системой LoJack, или сначала нужно сделать заявление о краже машины? Или я могу сделать это самостоятельно? Я смутно помнила, что зарегистрировала свою навигационную программу. Существует ли софт типа «Найди мою машину», что-то вроде «Найди мой айпад»?

К счастью, я услышала, как она въезжает на дорожку, до того, как попыталась сделать какую-нибудь глупость.

– Кто-нибудь дома? – позвала Глория, входя в дом через кухню. – Если ты вор, выходи.

– Воров нет, здесь только я, – отозвалась я из кабинета.

Она ворвалась внутрь, болтая локонами в каком-то радостном возбуждении. В руках у нее был пакет из «Wok On the Wild Side».

– Ты ни за что не догадаешься, что я сделала.

– Действительно, – сказала я, подвигаясь и давая ей место за кофейным столиком. – Так что ты уж лучше мне расскажи.

– Я получила работу.

У меня отвисла челюсть. Все мои надежды на отдых, хотя бы на длинный уик-энд, разом испарились, а моя социальная жизнь свернулась в клубок и снова впала в летаргию.

– Ты… получила… работу?

Она была занята выкладыванием белых коробок с едой из сумки на стол.

– Что, ты не думала, что это возможно?

– Нет, просто… Я не знала, что ты искала работу.

– Расслабься, сестра, – рассмеялась она. – Это не настоящая работа.

Я заморгала от удивления.

– Ты получила воображаемую работу?

– Что? Нет, конечно, нет. Теперь я официальный волонтер-помощник в мамином доме престарелых!

– Официальный? Серьезно? – Я не была уверена, что правильно расслышала сказанное. – А у тебя есть квалификация?

– Вообще говоря, о старшая сестра, да. Квалификация имеется.

Это, пожалуй, было самым удивительным из того, что она сказала в течение последних двух минут. Или вообще за все время – «квалификация» не было словом, ассоциировавшимся у меня с моей сестрой.

– Каким образом? – спросила я слабым голосом.

– Ты что, действительно забыла, что я была спасательницей почти каждое лето, пока училась в школе? – сказала она с высокомерной улыбкой.

В то время я уже жила вдали от дома, так что я не столько забыла, сколько вообще об этом не знала. Единственное, что я помнила, так это то, что Глория практически не снимала купальника с мая до сентября. И хотя я до сих пор неплохо выгляжу в своем, я никогда не выглядела так эффектно.

– После окончания школы я преподавала плавание в YWCA и в Красном Кресте, – сказала она, – и периодически в течение ряда лет подрабатывала спасателем и тренером по плаванию.

Я все равно не могла понять.

– И что, обитатели пансионата много плавают?

Она закатила глаза.

– Я обучена СЛР , идиотка.

Я покраснела. Сейчас я чувствовала себя как две идиотки.

Глория снова рассмеялась:

– Думаю, ты все же не брякнешься в обморок. Минуту назад я еще не была в этом уверена. – Она отправилась на кухню за тарелками, а я сидела на диване, чувствуя себя не только идиоткой, но и негодяйкой.

– Я могу преподавать аэробику в бассейне, – сказала она мимоходом, бросив тарелку мне на колени. – Вообще говоря, мне надо обновить мой сертификат по аква-аэробике, но мой сертификат СЛР до сих пор действителен. Блин, такая заморочка, когда в бассейне нужен специалист, но тебя не могут взять, потому что твой сертификат СЛР просрочен!

Она поставила передо мной три картонных коробочки и достала пару палочек для еды.

– Тебе разложить еду? Или предпочитаешь вилку?

– У меня пока еще действительна квалификация, чтобы есть палочками, благодарю.

Она, ухмыляясь, вручила мне палочки. Я все еще не пришла в себя.

– И… что? Ты проснулась сегодня утром и решила оформиться волонтером? Или одна из медсестер, наслушавшись твоей болтовни о летней работе спасателем, сказала: «Эй, да ты, наверное, знаешь СЛР! Хочешь поработать волонтером?»

Ее улыбка стала хитрой. Она обслужила меня, потом себя.

– Вообще-то я написала заявление пару недель назад.

Еще один сюрприз.

– Мне ты ничего об этом не говорила, – сказала я.

– Не было смысла до сегодняшнего дня. То есть если бы меня не приняли, не о чем было бы говорить. Кстати, а ты делилась со мной каждой мыслью, которая приходила тебе в голову?

Сейчас ее сияющая улыбка была такой невинной, что я не была уверена, пытается она меня уколоть или нет.

– Конечно, не делилась, – продолжала она. – Да и кто бы стал делиться всем?

Я ела молча, размышляя над тем, что моя сестра – квалифицированный волонтер с невероятным умением проводить СЛР. У меня такие знания и умения отсутствовали, что с моей стороны, как я начала понимать, было недосмотром. Даже если ни у одного из моих клиентов не случалось инфаркта после того, как он видел, сколько должен правительству, это не было невозможным; многих из них можно было отнести к группе людей, подверженных инфаркту. Тем временем Глория трещала о том, как распознать симптомы инсульта, как проводить прием Геймлиха и как полезны занятия по СЛР, где всегда можно встретить симпатичных пожарных.

Наконец Глория, которую я знала и любила – как мне думалось, – расслабилась.

– Знаешь, я не думаю, что ты встретишь множество симпатичных пожарных в пансионате, – сказала я, пока она переводила дух.

– Если только пансионат не сгорит. Шучу! – добавила она, почти мгновенно посерьезнев. – Я там для того, чтобы этого не произошло.

Это меня снова озадачило.

– Только ты способна предотвратить пожар в пансионате для престарелых?

– Я сделаю все, чтобы ни один Ангел Смерти не устраивал там своих штучек.

Я ждала, что она рассмеется. Этого не произошло.

– Ты серьезна.

– Серьезна, как инфаркт, сестрица. – Глория наколола на палочку креветку, которая долго ускользала от расправы, и съела ее.

Еще одна причина порадоваться тому, что она квалифицированный спец, подумала я, чувствуя себя немного сюрреально.

– Я не осознавала, что ты будешь там двадцать четыре часа в день.

Она приподняла бровь.

– О чем ты?

– Большинство Ангелов Смерти делают свое черное дело, когда все спят, – сказала я. – Помнишь? Или ты проспала эту часть телемарафона «Дамы-убийцы»?

– Нет, я помню. Конечно, я не смогу находиться там круглые сутки семь дней в неделю, но я дам персоналу понять, что слежу за всем, что происходит. Каждый день, как только я начну работать, я буду делать обход, разговаривать со всеми, смотреть, что и как они делают. Наблюдать за тем, чтобы они давали пациентам правильные медикаменты в правильных количествах…

– А разве врачи и медсестры за этим не следят? – спросила я.

– Я просто перепроверю, идет ли все как надо, – ответила Глория. – Волонтеры не дают пациентам лекарств. Нам даже нельзя иметь собственные лекарства, когда мы на работе. Даже аспирин не разрешен.

Я почти не слушала ее, потому что меня зацепила другая мысль.

– Но ведь официальное волонтерство будет значить, что у тебя останется меньше времени на посещение мамы?

– Ее успокоит мысль, что я рядом.

Это будет интересно, подумала я, и, вероятно, не в самом лучшем смысле.

Много же я тогда знала – всё уже стало интересно.

В последующие дни состояние мамы заметно улучшилось. Она выглядела более радостной и более внимательной, улучшился даже аппетит. Я была рада, но в то же время узнала из разговора с ее врачом, что это не постоянное улучшение и что неизбежное ухудшение наступит постепенно или же внезапно. Не говоря о том, что оно будет жестоким.

– Благодаря ТВ и фильмам многие представляют слабоумных пациентов как чокнутых старичков и старушек, которые улыбаются чему-то, чего нет, и не знают, какой сегодня день, – говорила мне доктор Ли, и ее обычно дружелюбное лицо было немного обеспокоенным. – Пациенты со слабоумием способны пугаться и впадать в гнев, могут внезапно вспылить и взорваться совершенно нехарактерным для них образом. Люди, которые никогда ни на кого не поднимали руку, в гневе наносят удар медсестре – или кому-то из родственников. Или кусаются – и в отличие от старых времен у большинства хватает зубов, чтобы пустить кровь. Или же они становятся чересчур любвеобильными и прилипчивыми. Я однажды лечила монахиню, профессора античности, знавшую шесть языков. Она материлась как байкер на всех шести и испытывала горячую страсть к… ладно, не будем об этом.

Было сказано много такого, что воспринималось на слух еще тяжелее, но я ушла, чувствуя себя – не скажу, «подготовленной», потому что не думаю, что можно быть готовым к некоторым вариантам поведения, каким бы реалистом ты ни был, – но, может быть, немного менее неподготовленной. До сих пор мама вела себя как обычно, даже когда не могла вспомнить, почему она в пансионате или сколько мне лет. Но и это случалось реже, когда Глория находилась неподалеку.

Мамина светлая полоса продержалась около полутора месяцев. Во время каждого посещения она убеждала меня поехать на отдых, и вскоре я уже просматривала вебсайты турфирм с самыми серьезными намерениями – и гори работа огнем. Но где-то в подсознании жило беспокойство – как мое отсутствие повлияет на стабильность состояния мамы?

Я решила снова поговорить с ней об этом прежде, чем сделаю что-нибудь или же не сделаю. Она за ланчем убеждала меня лететь на Ямайку – Ямайка в последнее время была ее идеей-фикс сказочного отдыха – но, да какая разница, думала я, приехав, как обычно, в четверг после полудня. Моя мать была на патио, наслаждаясь чудесной погодой, как сказала мне сиделка, и не отнесу ли я ей ее стакан клюквенного сока, благодарю вас.

Я нашла ее сидящей в коляске у одного из столиков с зонтиком, в стороне от группы прочих обитателей пансионата, тоже сидевших снаружи. Прекрасной погоды она не замечала. Просто сидела, уставившись в книгу с головоломками судоку и держа толстый автоматический карандаш в кулаке, как кинжал. Коляска означала, что у нее снова были приступы головокружения; наверняка из-за воспаления уха. Это может быть хроническим состоянием у людей, которым необходимы два слуховых аппарата. Подойдя ближе, я увидела, что сегодня она надела только один. Отсюда и головоломки судоку, которые она решала, только когда хотела побыть одна.

– Ну, ты не слишком торопилась, – сказала она, когда я села рядом и поставила клюквенный сок на стол. – Я просила принести его пару часов назад.

– Мама, это я, Валери, – сказала я, надеясь, что мой голос не звучит так, словно у меня сердце оборвалось.

– О, ради Бога, я знаю, кто ты. – Мать посмотрела на меня так, словно не могла поверить, что я настолько тупа. – Ты сказала, что принесешь мне клюквенный сок, и я ждала целую вечность. Что случилось, ты что, сама клюкву собирала?

– Извини, что тебе пришлось ждать, мам, – произнесла я мягко, – но я только что приехала. Сегодня четверг. Мое последнее посещение было в воскресенье.

Она начала что-то говорить и умолкла. Положила карандаш на стол и осмотрелась вокруг, обратив взгляд на патио, на зонт над головой, сиделку и пожилого мужчину в ярко-синем спортивном костюме, который медленно шел по тропинке из сада, на меня, на себя – в поисках того, что доктор Ли называла ментальным направлением строго на север, в поисках чего-то, что не изменилось, как все остальное в этом предательском мире. Выражение ее лица претерпевало метаморфозы от удивленного до испуганного, затем до подозрительного, пока наконец она не откинулась на спинку, прикрыв глаза ладонью.

– Все хорошо, мам, – сказала я, обнимая ее. Сейчас она была лишь кожа да кости, но мне показалось, что за три дня она усохла еще больше.

– Вот ты где! – Глория материализовалась с другой стороны от мамы. – Почему не дала мне знать, что ты здесь? – Ее сияющая улыбка исчезла, когда мама, нахмурившись, обвела ее критическим взглядом, цокнув языком при виде пятна от еды на ее темно-синем халате. – Что случилось? Что ты ей сказала?

– Ничего. Я здесь всего две минуты.

Глория уже собиралась что-то ответить, но мама подняла обе руки вверх.

– Не ссорьтесь, – сказала она. – Терпеть не могу, когда женщины скандалят. Грубят-карр-карр-карр! Как вороны, скандалящие с чайками. Сегодня четверг?

Резкая смена предмета разговора не была чем-то необычным. Моя мать считала, что плавные переходы – это для политиков и ведущих телеигр.

– Весь день, – сказала я.

Она оттолкнула от себя книгу и карандаш.

– Не люблю писать на открытом воздухе. Я им об этом говорила, но они постоянно забывают. Может, болезнь Альцгеймера заразна. Увезите меня внутрь.

Я сделала шаг, чтобы выполнить ее просьбу, но Глория опередила меня движением, которое выглядело до странности отчаянным.

– Для этого здесь я, – сказала она мне, словно объясняя что-то или объясняя всё.

Мать захотела вздремнуть, и мы с Глорией помогли ей лечь на кровать, взбили подушки и пообещали вести себя без карр-карр-карр, хотя она нас и не слышала. Я села на стул у кровати, собираясь почитать один из романов на моем айпаде. Но как только мама заснула, Глория настояла, чтобы я вышла вместе с ней.

– Это надолго? – спросила я.

– Это важно.

Я последовала за Глорией на опустевшее патио, спустившись по тропинке к скамейке под большим кленом.

– Только побыстрее, – сказала я. – Мне хотелось бы вернуться до того, как мама проснется.

– Не так громко. – Она наклонилась вперед и говорила полушепотом. – Став волонтером, я вижу и слышу гораздо больше, чем когда была просто посетителем. Я думаю, здесь происходит что-то странное. Странное, не забавное.

Наконец-то вернулась Глория, которую я знала и любила.

– Что? Что конкретно случилось? – Когда она не ответила, я добавила: – На тебя кто-то косо посмотрел?

Она отодвинулась и, храня на лице каменное выражение, скрестила руки.

– Мне следовало догадаться, что ты не примешь меня всерьез. Как всегда.

– Это неправда, – сразу отреагировала я, слыша лживую нотку в собственном голосе.

– Ты думаешь, это все мое воображение, потому что я младшая сестра. Сестренка-бэби. Я для тебя всегда была ребенком. Ты понятия не имеешь, что такое расти с тремя взрослыми: папой, мамой и младшей мамой. Вы все всегда лучше разбирались во всем. И когда вы все не просто терпели меня – хо-хо-хо, еще одно Рождество, мы снова пойдем к Санте, – то вели себя так, словно не хотели, чтобы я выросла. Как мама, которая сажала меня на колени к Санте, когда мне было уже восемь.

– Это же для фотографии, – сказала я, что было правдой. – Я знаю, я же была там. Она хотела, чтобы я села к нему на другое колено, но этот тип сказал, что уйдет, если я попытаюсь это сделать. – Тоже правда. Эдакая сволочь.

Глория едва не улыбнулась при этом воспоминании, но вовремя спохватилась.

– Ну вот, ты опять это делаешь: пытаешься успокоить меня. Выслушай меня хоть в этот раз, хорошо? Здесь что-то не в порядке.

– Я просто спрашиваю, почему ты так думаешь? – сказала я, стараясь говорить взвешенно, а не так, словно я умничаю (ну, может, чуть-чуть). – Вполне здравый вопрос. Поменяйся мы ролями, ты спросила бы меня о том же. Особенно если ты впервые услышала бы о каких-то нарушениях, даже при том, что я приходила сюда неделями каждый день.

– Я тебе говорила: быть посетителем – это совсем другое, – сказала она. – Ты не знаешь, ты же не была и тем, и другим.

Движение за спиной Глории привлекло мое внимание: сиделка, осматривавшаяся на патио. Она подобрала книжку с судоку, забытую моей матерью, и сунула ее в большой передний карман своего халата. И замерла, увидев нас. Я улыбнулась ей и помахала рукой. Глория резко развернулась, чтобы посмотреть, в чем там дело. Когда она повернулась ко мне, то снова была разгневана.

– Прекрасно. Не верь мне. Но я докажу. И тогда ты не сможешь сказать, что я шарахаюсь от тени.

Она встала и ушла. Непрошеное воспоминание всплыло в моей памяти, воспоминание о ее поведении в детстве, о приступах обиды, которые мама называла ее очередными командирскими эстападами. Я сдержала улыбку на случай, если она обернется, но она этого не сделала. И не вернулась обратно на скамейку.

После этого наши отношения стали напряженными. Мои попытки начать разговор упирались в стену; если сестра вообще отвечала, то обычно бессловесным хмыканьем, давая мне знать, что она не оглохла. К понедельнику она немного оттаяла и даже время от времени первой заговаривала со мной. Обнадеженная, я предложила пойти на шопинг и посмотреть кино в настоящем кинотеатре, за мой счет, включая попкорн, плавающий в масле, забивающем артерии холестерином. Она вежливо отказалась, ссылаясь на то, что у нее болят ноги. Если учесть, что она, приходя домой, сразу же отправлялась принимать ванну, ноги у нее, видимо, болели до самых бедер.

Я подумала, что если, придя домой она обнаружит, что ванна уже наполнена, это ее немножко смягчит. В первый раз она страшно удивилась, неловко поблагодарила меня и провела весь вечер со мной, просматривая фильмы в гостиной и даже сделав попкорн без всякой моей просьбы. Удивлена она была и во второй раз. На третий же раз спросила, чего я добиваюсь.

– А ты как думаешь, чего я добиваюсь? – сказала я, держа сэндвич с говядиной и ржаным хлебом; утром я решила потратиться в отделе деликатесов и вознаградить себя за сверхурочные усилия, которые пришлось вложить в новый налоговый расчет. – Я хочу, чтобы мы снова были друзьями. Я хочу, чтобы мы снова были сестрами. А ты ведешь себя так, словно я должна тебе деньги и вдобавок сплю с твоим бойфрендом.

Она уставилась на меня без всякого выражения.

– Ты ничего не принимаешь всерьез, я права?

– О, Бога ради, – вздохнула я. – Я пытаюсь пробить лед между нами, пока он не превратился в вечную мерзлоту. – Она скривила губы, и я почувствовала приступ раздражения. – Извини, и это недостаточно серьезно?

– Впредь не трудись наполнять ванну, – сказала она. – Я держу купальник в пансионате, чтобы пользоваться джакузи. Иногда мы залезаем туда вместе с мамой.

Я прикусила язык, чтобы не пошутить по поводу спасателя в джакузи, и тут же ощутила стыд, что эта мысль вообще пришла мне в голову. Может быть, я действительно принижала ее всю жизнь и не замечала этого?

– Я просто хотела сделать тебе приятное, – сказала я. – Я вижу, сколько работы тебе приходится делать…

– Как мило, что ты это заметила, – чопорно сказала она. – Но, будучи взрослой, я сама могу наполнить ванну. – Она развернулась на каблуках и вышла из комнаты.

– Прекрасно, – сказала я ей вслед. Весь мой благодушный настрой мигом улетучился. Если моя сестра хочет, чтобы я принимала ее всерьез, как взрослую особу, ей стоило бы вести себя как взрослая, а не как тринадцатилетняя девчонка в день первой менструации.

О нет, ты не этого хотела, – сказал мой мозг.

Мои щеки горели, хотя я находилась в комнате одна. О’кей, может, у Глории действительно месячные. В такие дни я тоже не была лучиком солнечного света. Сейчас я боролась с приступами менопаузы, и довольно успешно благодаря гормонам, но каждый день не был радостным, как не была радостной и я сама.

Мои мысли бежали по кругу одна за другой. Может быть, я действительно ужасно вела себя с Глорией всю ее жизнь? Или мы просто обречены шагать не в ногу в любых обстоятельствах? В конце концов, мы были людьми разных поколений, мы даже говорили на разных языках. И все же если бы я вела себя так после того, как она наполнила бы для меня ванну, совесть мучила бы меня годами. Но, конечно, то была я – старшая сестра. А могла бы я все видеть ее глазами? И т. д., и т. п, и так далее, и тому подобное. Когда я наконец вспомнила про сэндвич, о котором мечтала целый день, он лег в желудок какой-то резиновой тяжестью.

Несварение пошло на убыль позже, когда я услышала, как она выходит из дома, вместо того чтобы вытянуть усталые ноги. Глория не позволяла нашим ссорам влиять на ее отношения с моей машиной.

Глория продолжала волонтерствовать с таким энтузиазмом, какой никогда не демонстрировала на платных работах – во всяком случае, на тех, где не нужен был купальник. Иногда я думала, что ее кажущаяся самоотверженность на самом деле могла быть нездоровой навязчивой идеей: найти доказательства того, что не существует, и доказать что-то, что не было правдой.

Однако когда я видела ее во время моих посещений, она не выглядела одержимой. Она была веселой и расторопной, подобно людям, которые довольны своей работой. Может быть, пытаясь доказать что-то мне, Глория обрела себя, поняв, что уход за пациентами – это как работа спасателя, только в одежде. Маловероятно, но все-таки возможно. То, что она постеснялась бы сказать об этом, не было невозможным, скорее – очень маловероятным.

Может, сейчас я шарахалась от тени? Прожив жизнь стрекозы в семье муравьев, Глория теперь вплотную приблизилась к реальности угасания мамы. Принятие этого факта встряхнуло бы кого угодно. Мне очень бы хотелось, чтобы она поговорила об этом со мной, но если ей действительно казалось, что я отношусь к ней свысока, трудно удивляться тому, что она держалась на расстоянии. Я не могла ее в этом винить.

Со временем, однако, она оттаяла в достаточной мере для того, чтобы мы могли иногда сходить в кино или в ресторан, но стена между нами сохранялась. И как бы мне ни хотелось разрушить эту стену, я не могла давить на Глорию. Отчасти потому, что боялась того, что она снова разозлится и повторно закроется в своей скорлупе. Но мной овладела несколько странная суеверная идея, что если я стану слишком пристально всматриваться в ее новообретенную самодисциплину, то все можно сглазить. Она прекратила бы заниматься волонтерской работой и даже стала бы посещать маму не чаще раза в месяц – в лучшем случае. И в результате, наплевав на мои правила, она спала бы целый день, бодрствуя по ночам. Я уже видела такое прежде. Независимо от того, что давало ей чувство цели, я не хотела бы, чтобы она это потеряла. Даже если это будет означать, что мы никогда не скажем друг другу ничего серьезнее, чем «Сегодня пойдет дождь» или «Угадай, что покажут по ТВ? Подсказка: “Росомахи!”» – всю нашу оставшуюся жизнь.

Глория смотрела «Красный рассвет» без возражений и даже готовила попкорн. Но она ни разу не предложила переключиться на программы реальных преступлений. Меня это вполне устраивало, хотя я не очень понимала, что это означает – если вообще что-нибудь означало.

Через полтора месяца после первой вспышки ее гнева мистер Сантос и его дочь Лола разыскали меня, чтобы рассказать, какая героиня моя сестра. Мистер Сантос был довольно крепким низкорослым человеком лет восьмидесяти, который разделял страсть моей матери к головоломкам и карточным играм. Я знала Лолу достаточно для того, чтобы кивнуть ей при встрече, но и она, и ее отец очень сдружились с Глорией.

– Я никогда не видела ничего подобного в реальной жизни, – сказала Лола Сантос, глядя на меня своими округлившимися темными глазами, словно быть старшей сестрой Глории – невероятное достижение. – Я оставалась в туалете, может быть, пару минут. Глория принесла ему сок…

– И если бы не это, меня бы здесь уже не было! – мистер Сантос дважды ударил себя в грудь костлявым кулачком, прежде чем дочь перехватила его руку.

– Прекрати, Попи, у тебя до сих пор синяки!

– Хорошо. Эти синяки напоминают мне о героине с вьющимися каштановыми волосами и ямочкой на щеке, которая спасла мою жизнь. – Он покачал указательным пальцем. – Она чудесная девушка, твоя сестра. Не знаю, что бы мы делали без нее. Она наша героиня. Она моя личная героиня.

– И моя, – добавила Лола.

Я понятия не имела, как на это реагировать, поэтому просто улыбнулась и поблагодарила их за то, что они рассказали мне. Позднее дома я пыталась поговорить с Глорией об этом происшествии, но она не была настроена на откровенность; когда она начала раздражаться, я прекратила попытки. На следующий день я перекроила свое рабочее расписание и поехала в пансионат посмотреть, не удастся ли мне узнать что-нибудь еще, но можно было и не трудиться. Я не вытащила из мистера Сантоса ничего нового, кроме того, что он мне уже рассказал. Мать попеременно заявляла, что в тот момент она дремала или сидела в саду. Несколько других обитателей, с которыми я говорила, не смогли добавить ничего полезного. Даже обычно болтливая Джилл Франклин была немногословна, когда речь зашла об этом предмете: похвалив редкие способности Глории в СЛР и ее умение сохранять спокойствие в кризисных ситуациях, она жестко указала на необходимость приватности жизни пациентов и конфиденциальности медицинских записей. Я поняла намек и провела остаток дня с мамой, которая слегка запуталась из-за моих визитов – двух подряд.

Я вернулась к трем посещениям в неделю, потому что мама радовалась этому, а не для того, чтобы выяснить что-то о героическом поступке Глории. Это было бы бессмысленно, принимая во внимание, что я получила полную информацию от самих мистера Сантоса и Лолы. Хэппи-энд, кругом улыбки – ну что еще могло крыться в этой истории? Если я и шарахалась от тени, то эту тень я даже не смогла бы назвать. Может, вся эта суета «ах, какая она героиня» действовала мне на нервы; даже недели спустя она еще не затихла.

– Завидуешь? – произнес тихий голос в моей голове.

Я была вполне уверена, что не стала невротичкой. Наверняка нет. Но если бы и стала, – я не стала, но если бы, – сказала я себе, был только один способ покончить с тенью. Маме были бы полезны мои сверхнормативные визиты и мне тоже – никто не знал, сколько времени она еще пробудет в ясном рассудке. Если хорошие поступки иногда совершаются по глупой причине, они все равно остаются хорошими, не так ли?

– Разве ты не была здесь вчера? – спросила мать, когда я села рядом с ней за столик под зонтиком. К моему удивлению, она казалась раздраженной.

– Нет, я приезжала в четверг, а сегодня суббота. А в чем дело, тебя тошнит от того, что я рядом?

– Я не понимаю, почему ты не воспользуешься тем, что Глория постоянно присматривает за мной, – сказала она, – и не поедешь отдохнуть, хотя бы на длинный уик-энд. А вместо этого все чаще приходишь сюда. Что с тобой? У тебя своей жизни нет?

– Нет, – ответила я честно.

– А твои друзья?

– У них тоже нет жизни. Обстоятельства у всех непростые. Я подумывала о том, чтобы перебраться сюда к тебе.

Мать злорадно рассмеялась.

– Сначала выиграй в лотерею. Здесь не разрешают делить расходы. – Она осмотрелась вокруг. – Где же она, эта штуковина? Ну, знаешь, с книгами внутри и экраном. Могу поклясться, она была здесь. Посмотри, пожалуйста, не оставила ли я ее в своей комнате. Раз уж ты под рукой.

Дверь в комнату матери была открыта; внутри, спиной ко мне, стояла сиделка и делала что-то на столике для подносов рядом с кроватью. Слева от нее находилась тележка, обе полки которой были уставлены стеклянными графинами для воды.

– О, привет! – сказала я весело, и она подпрыгнула. Кувшин, который она держала, выскользнул из ее рук, залив водой кровать, прежде чем упал на пол. – О черт, прости! – Я бросилась на помощь.

– Не надо, все в порядке, я уберу сама, все нормально… – Голос сиделки звучал почти отчаянно, она махала рукой, чтобы я ушла, схватила кувшин и подобрала несколько маленьких белых таблеток с пола. – Это всего лишь вода, не плутоний. Я справлюсь, правда, я сама.

– Конечно, но позвольте мне все-таки помочь, – виновато сказала я и опустилась на колени. Кувшин открылся, и крышка закатилась под кровать. Я воспользовалась ею, чтобы сгрести несколько таблеток.

– Я принимаю их от головной боли, – сказала сиделка, хватая таблетки и засовывая их в передний карман халата, при этом она не обращала внимания на налипшую на них пыль. – У меня сильные кластерные головные боли, просто убийственные.

– Это ужасно. – Я понятия не имела, что такое кластерные головные боли, но, судя по ее виду, она вряд ли преувеличивала. Я еще раз провела крышкой кувшина под кроватью на случай, если там остались таблетки, и встала на ноги.

– Мне очень жаль. Я не собиралась подкрадываться к вам. Я хотела поменять постель…

– Нет-нет, ни в коем случае. Вы приходите сюда не для уборки. Это моя работа. – Она говорила настолько быстро, что слова сливались в сплошной лепет. – Я все сделаю сама, вам не нужно беспокоиться, пожалуйста, не тратьте время вашего визита, но если… – Она внезапно умолкла. Цвет ее лица стал почти нормальным, хотя казалось, что она вот-вот заплачет.

– Что случилось? Головная боль? – спросила я.

Я хотела предложить ей присесть и выпить воды, когда она сказала:

– Это пустяки. Пожалуйста, не отвлекайтесь от своего посещения. Я буду в порядке.

– Слушайте, если вы даже не даете мне помочь вам перестелить постель, так скажите, могу ли я сделать хоть что-нибудь, чтобы как-то компенсировать то, что напугала вас до чертиков?

Она смущенно опустила глаза.

– Это было бы глупо.

– Глупо – это как раз по моей части, – сказала я. Она ответила улыбкой.

– Ладно, это… Я просто… – Внезапно она начала снимать белье с кровати. – Нет, я не могу. Я собиралась вас попросить, чтобы вы ничего не говорили своей матери, но… Оставим это. – Она бросила кучу мокрых простыней на пол и начала стягивать чехол с матраца. – Это просто потому, что я чувствую себя такой идиоткой. Но я не вправе просить вас о чем…

– Сделано, – сказала я, клятвенно подняв ладонь. – Я не смогла бы придумать и повод, чтобы кому-то об этом рассказать.

– Но…

– Забыто. Я не буду говорить, а вы не сможете меня заставить.

Она издала нервный смешок.

– Я пришла сюда, чтобы забрать ее электронную книгу… – Я увидела ее на ночном столике и указала на нее рукой. Сиделка передала ее мне. На ее лице читались благодарность, робость и облегчение – все вместе. На бейджике было написано, что ее зовут Лили Р. – Спасибо. А что означает «Р»?

Она озадаченно уставилась на меня.

– Лили Р. – Я указала на ее бейджик. – «Р» означает…

– Романо, – сказала она и закатила глаза. – Я вам, наверное, кажусь полной идиоткой.

– Нисколько. – Когда я шла наружу к матери, то продолжала чувствовать вину за то, что оставила Лили «Р»-значит-Романо застилать постель в одиночку. Потом мама попросила почитать ей, и я выбросила нелепое происшествие из головы. Я могла бы вообще забыть обо всем этом, если бы не нашла таблетку на подошве одной из моих очень дорогих кроссовок.

Я ношу их не потому, что так уж люблю спорт, а потому, что в них очень приятно ходить. Кроме того, мои кроссовки – все ярких, броских цветов, к которым у меня к старости появилась привязанность. Да и вообще, черт дери, если я когда-нибудь решусь наплевать на возраст и поучаствовать в марафоне, то я уже экипирована.

Марафон был, пожалуй, единственным, что было дальше от моих мыслей, чем Лили Р., когда я почувствовала, что что-то прилипло к моей подошве. Остановившись у дверей кухни, я сняла кроссовку, чтобы не поцарапать плитки пола. Крошечный камешек – я выковыряла его ножом для колки льда, и он вылетел через открытую дверь, потом проверила вторую кроссовку на всякий случай. Таблетка была примерно такого же размера, как камешек, но засела глубже. Может, поэтому она и осталась целой, подумала я, осторожно вынимая белый кругляшок. Хотя я понятия не имела, зачем это делаю, – я ведь не собиралась вернуть ее Лили Романо при следующей встрече. Эй, подруга, я нашла ее на своей подошве и подумала, что ты захочешь ее забрать. Ну разве это не глупость?

Я положила таблетку в пустую коробочку из-под кольца, лежавшую на моем письменном столе. Как говорила мама: в хозяйстве пригодится. Случись у меня приступ кластерной головной боли, и я буду рада, что сохранила таблетку. Случались со мной и более странные вещи, так почему нет?

Неделю спустя Джилл Франклин позвонила мне после полудня, извиняясь так страстно, что я не могла вставить и слова. Я поняла только, что она говорит что-то о том, что некоторые люди тяжело переживают смерть близких, особенно первую смерть.

– Первую смерть? – прервала я ее. – Вы говорите о моей матери?

– О нет, нет, нет, ваша мать в порядке! – быстро отреагировала она. – Это ваша сестра…

– Моя сестра? – Внезапно желудок свело, словно он наполнился ледяной водой. – Что-то случилось с Глорией?

– Нет, нет, она в порядке, – сказала Джилл Франклин. – Ну, вообще-то не в порядке…

– Она жива? – требовательно спросила я.

– Да, конечно, она жива. – В ее извиняющемся тоне появился оттенок недоумения. – Но… в общем… вам нужно приехать и забрать ее. Она не сможет вести машину.

Я заверила ее, что уже выезжаю, и повесила трубку, не добавив, что добираться придется чуть дольше, чем хотелось бы, потому что сначала нужно поймать такси, и хотя я жила не в какой-то глухомани или темном пригороде, все-же это был не Манхэттен. Я добралась до пансионата за полчаса – быстрее, чем предполагала.

Джилл Франклин ждала меня за столиком в регистратуре, лицо ее выражало беспокойство.

– Я так рада, что вы здесь, – сказала она, улыбнувшись, но я услышала упрек в ее голосе. Регистраторша, сидевшая неподалеку, сделала вид, что не подслушивает наш разговор, пристально рассматривая бумаги на своем столе.

– Извините, мне пришлось ловить такси. – Я постаралась изобразить раскаяние или по крайней мере робость. – Я не уверена, что понимаю, что происходит. Вы сказали, что моя мать в порядке…

– Да, она в полном порядке, – Джилл Франклин энергично кивала, сопровождая меня через входные двери и далее по коридору, ведшему к комнате матери. – Глория сейчас с ней.

Я увидела их обеих, сидящих рядом на маминой кровати. Мама обнимала сестру, которая явно плакала не так давно. Лили Романо тоже была там, озабоченная и взволнованная. Она вышла, как только я вошла в комнату, и, проходя мимо, молча кивнула мне. Я нахмурилась. Мне хотелось, чтобы она осталась, но я не успела попросить ее об этом – да и особенных причин на то у меня не было.

– Что тебя задержало? – спросила мама нетерпеливым тоном.

– У нас одна машина, – сказала я, – и сейчас она у Глории. Мне она обычно не нужна. Что случилось, Светлячок?

Глория подняла на меня взгляд, и мне показалось, что она в ярости от того, что я при всех произнесла ее детское прозвище. Потом она встала, обхватила меня руками и зарыдала.

Когда мы дошли до машины, она уже успокоилась и всю дорогу домой молчала, за что я была ей благодарна. Уже начался час пик, и мне не хотелось пробираться сквозь поток машин под аккомпанемент рыданий Глории, разрывавших мне сердце. Двенадцать лет назад желание никогда не ездить в час пик стало одной из причин моего ухода из фирмы по оформлению налоговых деклараций и обустройства бизнеса на дому; теперь же я решила, что это было главной причиной.

Однако домой мы добрались живыми. Вместо того чтобы в знак благодарности поцеловать землю у родного порога, я сунула пиццу в духовку и прошла в гостиную к Глории. Она сидела в дальнем углу дивана, обхватив колени и прижав их к груди, словно желая превратиться в маленький комочек. Мне в голову пришла шутка об опасностях полетов на диване, но, к счастью, я подумала прежде, чем раскрыть рот.

– Я не знаю, что сегодня произошло, – сказала я после паузы. – Джилл Франклин не успела рассказать мне, и я подумала, что лучше привезти тебя домой, чем самой болтаться по пансионату.

Она бросила на меня мимолетный взгляд, но мы обе не заговорили и не пошевелились. Я подождала еще чуть-чуть и вышла на кухню проверить пиццу. Как раз вытаскивала ее из духовки, когда услышала слова Глории:

– Я не могла ее спасти.

Я обернулась и увидела, что она уже сидит за кухонным столом. Я порезала пиццу на восемь частей и положила блюдо на пластину с подогревом прежде, чем взять себе стул справа от Глории.

– Они дали мне кофе, наверное, с шестью пакетиками сахара. – Она хмуро покосилась на блюдо, стоявшее перед ней, словно увидела на нем не зимнюю сцену в синем и белом цветах, а бог знает что еще. Мы выросли с этими блюдами. За тридцать с лишним лет разбились только два. – Сказали, что это полезно при шоке. Я не думала, что у меня был шок, но, наверное, все-таки был. – Она повернулась ко мне. – Я никогда, никогда, никогда не представляла, каково это: делать кому-то СЛР – и чтобы… чтобы… – Она с трудом сглотнула слюну. – И чтобы она не сработала.

– О, сестренка, мне очень жаль. – Я встала и обняла ее. Какое-то время она сидела не шевелясь. Потом я почувствовала, как она тоже обняла меня. – Я даже представить не могу.

– Не так это должно было произойти. Миссис Будро должна была бы сейчас играть в бридж с сыном и друзьями. А вечером смотреть кино. Позавтракать наутро и потом… просто… жить счастливой жизнью несколько лет. Как мистер Сантос и другие.

Последние три слова глухо отозвались в моих ушах, но я была слишком занята, чтобы вспомнить умершую женщину. Продолжая держать Глорию за ладони, я, подождав, снова села и сказала:

– Прости, Глория, не могу вспомнить ее. Женщину, которая умерла. Миссис Будро?

Сестра печально кивнула:

– Она поступила пару недель назад. Не думаю, что ты вообще ее видела. – Она судорожно вдохнула. – Я обещала ее сыну, что присмотрю за ней. Я обещала ей, что присмотрю за ней. А потом ее сын смотрел, как я нарушила данное обещание.

– Ты хороший человек, сестренка. – Мои мысли беспорядочно смешивались, как фрагменты паззла, пытающиеся собраться воедино. – Ты заботилась о ней, как только могла. Но как бы ты ни старалась, СЛР – не удостоверение, освобождающее человека от смерти.

Как только я произнесла эти слова, мне захотелось дать себе пинка. Глория нахмурилась, и я ждала, что она сделает мне новую дырку в заднице за такую идиотскую шутку. Но вместо этого она сказала:

– Ты не понимаешь. Миссис Будро действительно не должна была умереть. Она даже в пансионат прибыла ненадолго. До конца месяца, – добавила она, отвечая на мой вопросительный взгляд. – Потом она должна была переехать к сыну и его семье. Они уже обустроили для нее комнату в доме. Еще не полностью закончили. А теперь у них будет лишняя комната, в которой некому будет жить.

Я едва не ляпнула, что лишняя площадь в доме при любых обстоятельствах не будет бесполезной, но сдержалась. Опыта у Глории, выросшей в малонаселенном доме, в этом плане не имелось, а кроме того, такая фраза прозвучала бы гадко.

Шаг за шагом я вытащила из нее всю историю. В основном это был опять-таки мистер Сантос, с несколько иными участниками, и без хэппи-энда, – не помог даже портативный дефибриллятор.

– Дефиб – это распоследнее средство из всех последних средств, – сказала Глория, откусывая кусок пиццы. Хороший знак, подумала я. – С ним легко наломать дров, даже если ты обучен работать с такой штуковиной. А я с ним никогда не работала. – Она сделала паузу и склонила голову набок. – Господи, я только сейчас услышала, что я говорю. «Я обучена делать дефиб, но никогда этого не делала». Как будто это рутинная процедура. Пока я не стала волонтером, я ведь по-настоящему и СЛР не делала. Ни разу.

Я попыталась придумать, что бы на это сказать, но тут она уронила ломтик пиццы и зажала ладонью рот.

– И я никогда даже не думала, что кто-то может на самом деле умереть. Мистер Сантос с дочерью называли меня героиней, старшая медсестра внесла благодарность в мой файл, мое имя появилось в бюллетене СЦВ – «Самый ценный волонтер» – за этот месяц. Я не думала: «Что, если кто-то умрет?» – потому что до сих пор никто не умер. Я ни единой секунды не предполагала, что миссис Будро может умереть, я ждала, что медсестры вот-вот скажут, что у нее есть пульс.

Я нахмурилась. Делала ли Глория СЛР кому-нибудь, кроме мистера Сантоса?

– Глория, а сколько раз…

Она не слышала меня.

– Даже после того, как ей дали электрошок, я просто ждала, когда кто-нибудь скажет, что она ожила. – Глория снова закрыла рот ладонью. – Обожежмой, я все еще жду, что Джилл позвонит и скажет, что кто-то в больнице решил попробовать последний раз и вернул миссис Будро к жизни.

И я ждала новой волны слез или даже того, что ее стошнит на стол. Однако Глория доела свой кусок пиццы и потянулась за следующим. Хорошо, что она отходит от этой трагедии, подумала я. Мой аппетит испарился начисто.

Старшая медсестра, которая позвонила на следующее утро, чтобы проверить, как там Глория, была новенькой. У Селесте Акинтолы был дружелюбный, но деловитый голос, какой бывает у всех дипломированных медсестер с определенным опытом работы. У Джилл Франклин такого голоса не было, и я не думаю, что он когда-либо появится. Я отогнала от себя эту мысль и сконцентрировалась на знакомстве с новой старшей медсестрой. Точнее, на том, чтобы попытаться выяснить, как часто Глория применяла свои таланты по части СЛР, но сделать это так, чтобы Акинтоле не показалось, что я лезу не в свои дела. Или что мне приходится это делать.

Селесте Акинтола дружелюбно, но деловито высказалась о конфиденциальности состояния пациентов, добавив, что она ожидает, что весь штат, включая волонтеров, будет уважать приватность жизни обитателей пансионата. Я сдалась, передала трубку Глории и стояла рядом, бестыдно подслушивая, – но все, что я слышала, было «да» и «о’кей». Повесив трубку, Глория сказала, что получила строгий приказ взять две недели отгула, прежде чем у нее появится хотя бы мысль вернуться к работе. Но и тогда она будет исполнять свои обязанности не чаще трех раз в неделю, во всяком случае, в начале. Моя сестра не имела ничего против, что уже было большим облегчением. И немного удивляло – а может, и нет. Она была подавлена и погружена в свои мысли.

И, если честно, мне самой стоило хорошенько подумать насчет того, чтобы принимать Глорию всерьез. Я, старшая и предположительно более мудрая сестра, никогда не спасала ничьи жизни и не была свидетельницей ничьей смерти. Глория спасла жизнь одному человеку, а другой умер практически у нее на руках, – и всего за несколько недель. Жизнь и смерть – серьезнее не бывает.

Я хотела сказать ей об этом, но не знала, как начать. Любая моя фраза звучала бы банально, если не скользко. Глория, напротив, сделалась более красноречивой. А может, это было в новинку только для меня.

– Я боялась, что ты это скажешь, – поделилась она со мной позже. – У меня все шло так хорошо, понимаешь? Я была нужна всем – я, лично я. Конкретно я. А потом случилось это. Мне так хотелось, чтобы ты пришла и была мамой-младшей, но в то же время я думала, насколько это жалко – быть такой развалиной в тридцать восемь. И потом ты пришла, и просто… – Она пожала плечами. – Тебя заботила только я. И я поняла, что есть лишь один человек на всем белом свете, который всегда появится, в каком бы разболтанном состоянии я ни была. Ты не стала разыгрывать более умную, более взрослую, более мудрую и не вела себя так, словно все это всего лишь шутка. – Она сделала паузу. – Хотя вот это твое: «СЛР – это не удостоверение, освобождающее человека от смерти», – было неплохо.

– Нервничая, люди иногда шутят, – сказала я.

– Да, я это поняла, – сказала она. – Видишь? Я взрослею.

Но не слишком, надеялась я, чтобы понять, насколько жестко ты пригвоздила старшую сестру.

Это были приятные две недели. Я взяла время на отдых и позволила Глории познакомить меня с крутым миром шопинга на блошиных рынках, включая уроки торговли с неуступчивыми продавцами. Она даже вынудила меня признать, что это было весело – и действительно было, – хотя я не представляла, что могла бы делать все это без нее. Она сказала, что чувствует то же самое, когда смотрит «Красный рассвет».

Я навещала маму одна и вскоре поняла, что приходить стоит по утрам, когда она живее, оптимистичнее и гораздо больше похожа на себя прежнюю. После полудня ее энергия ослабевала и ей было сложнее концентрироваться, независимо от того, спала она после ланча или нет. Джилл Франклин сказала, что это называется «закат – вечерняя спутанность сознания». Ее выражение сочувствия не было формальным, но в нем просматривалось что-то профессиональное, почти отрепетированное. Может, все дело в тренинге, где ее обучали, как обсуждать подобные вещи с родственниками пациента.

А может быть, подумала я с внезапным стыдом, просто от частого повторения. Сколько раз она объясняла это встревоженным родственникам? Мне действительно нужно научиться воздавать людям должное, подумала я, иначе я начну орать «Вон с моего газона!» на каждого человека младше шестидесяти.

После своего двухнедельного перерыва Глория готова была вернуться к работе – или «работе», – и я была рада, хотя и боролась с искушением намекнуть ей о поисках реальной оплачиваемой работы. Потом я подумала о маме; то, что Глория снова будет рядом, пойдет ей на пользу, хотя приходить к маме она будет не так часто, как прежде.

Однако после первой недели Глория заявила, что собирается ходить в пансионат каждый день.

– Акинтола сказала, что я могу волонтерствовать три дня в неделю, – сказала она, отвечая на мой вопрос. – Что ж, прекрасно. В остальные дни я буду просто навещать маму.

Она улыбнулась так, словно разрезала гордиев узел тупыми ножницами.

– Я не пытаюсь доставать тебя, повторяя, что я старше и мудрее, – сказала я, поморщившись, – но я уверена, что это искажает смысл приказа.

– Она не хочет, чтобы я была волонтером, значит, я не буду волонтером, – упрямо отреагировала Глория. – Четыре дня из семи я буду сидеть рядом с мамой как дама на досуге.

– Не думаю, что тебе следует ездить туда семь дней подряд…

Глория нетерпеливо фыркнула.

– Ты видела маму в последнее время?

У меня сердце оборвалось.

– Я знаю, что ты…

– Ты всегда приезжаешь утром, верно? Кто сказал тебе о «закате» – Джилл? – Я попыталась что-то ответить, но она меня перебила: – Это кодовое обозначение того, что маме становится хуже по мере того, как день идет к концу. Они используют это слово в беседах с родственниками пациентов, потому что оно настраивает их мысли на прекрасный заход солнца после чудесного дня – словно человек начинает чувствовать себя с утра хорошо. Но это не так. Они чувствуют себя по утрам лучше – что не значит «хорошо».

Я смотрела на сестру с некоторым испугом и попыталась его скрыть, сказав первое, что пришло мне в голову:

– Я думала, ты сегодня не волонтерствовала.

Она нахмурилась:

– Ну да.

– Значит, если у мистера Сантоса случился бы очередной сердечный приступ – или у кого-то другого инфаркт, – ты просто стояла бы в стороне и позволила профессионалам заниматься этой проблемой?

– Ты с ума сошла? – резким голосом спросила она. – Думаешь, я бы просто смотрела, как человек умирает, только потому, что у меня нерабочий день?

– Не всякий человек. Только те, у кого записано НР, «не реанимировать». Как у мамы.

Ее словно громом поразило, а я хотела откусить свой язык и выбросить его к чертям.

– Если ты не знаешь наверняка, то предполагаешь, что человек хочет жить, пока не убедишься в обратном, – сказала она тихим жестким голосом, и я могла поклясться, что она пытается подражать деловому тону Акинтолы.

– А если это и есть та самая обратная ситуация? – спросила я, стараясь, чтобы ей не показалось, что я хочу спорить.

Она ничего не ответила.

– Ты же знаешь, что можешь вляпаться в серьезные неприятности, делая СЛР, когда не должна этого делать? И не только ты, но и врачи, и медсестры, и все, кто работает там, включая всех волонтеров. – Я не была уверена, что так оно и есть, но это не было абсолютной ложью. – Тебя могут даже арестовать за нападение, и я не думаю, что семья пациента будет ждать, пока ты выйдешь из тюрьмы, чтобы подать на тебя в суд за причиненный ущерб.

Глория подняла бровь на запредельную высоту.

– Комплект DVD «Закон и порядок» не включает в себя диплом о юридическом образовании. Я делаю то, что считаю правильным.

– Я просто спросила: а что, если бы ты знала наверняка…

– Как с мамой? – сказала она, почти выплюнув последнее слово. – Ну давай, произнеси это вслух: с мамой. Что, не можешь сказать, что на самом деле имеешь в виду? Или ты действительно боишься, что мама предъявит мне иск? Потребует уголовного расследования? Или и то, и другое? – Глория коротко хохотнула. – Я просила у тебя денег на то, чтобы внести залог? В последнее время? – добавила она. – Нет, не просила. Дело закрыто.

– Так что, ты всегда угадывала верно? – Я нахмурилась. – Сколько же раз это происходило?

Она заколебалась.

– Считая мистера Сантоса и миссис Будро? Пять.

У меня челюсть отвисла.

– А почему ты не сказала мне?

– Я была зла на тебя.

– Но тогда почему мама не… стоп, вычеркни. Почему никто вообще не сказал мне?

– Может, они думали, что ты в курсе. – Она пожала плечами. – Они же все называли меня героиней.

Мне захотелось биться головой о стол.

– А ты не думаешь, что я сказала бы что-нибудь, если бы я знала?

– Я была зла на тебя, – повторила она. – Помнишь?

– Да. И я также помню почему. Я спросила тебя, почему ты думаешь, что в пансионате что-то не в порядке. – Я исподлобья посмотрела на нее. – Оначает ли это, что ты изменила мнение на сей счет?

Она переступила с ноги на ногу и тяжело вздохнула.

– Тебе действительно нужно сделать из этого проблему?

– Эй, это была твоя идея, – отозвалась я, когда она выходила из комнаты.

Если Глория изменила мнение, то изменила свое мнение и я, хотя я не сразу это осознала. Осознание проникало в меня в леденящем замедленном движении. Мои посещения стали более частыми – вместо трех в неделю они превратились в ежедневные. Я думала, что это осознание смертности – в особенности моей матери, – вызванное открытием того, сколько раз Глория использовала свои блистательные способности по части СЛР. Нет, поправила я себя: сколько раз Глория проводила СЛР в экстренных ситуациях. Принять ее всерьез означало бы отказаться от мудреных терминов в вопросах жизни и смерти.

Я даже была готова признать, что все дело в моих нервах – не рвалась признать, но была готова, – однако она никогда меня об этом не спрашивала. Это озадачивало: она должна была задумываться над тем, почему я так резко изменила свой график посещений, разве нет? Я ждала, но она не пыталась заговорить со мной ни во время моих визитов, ни дома, где я теперь работала по вечерам, которые мы раньше проводили вместе.

Спустя неделю я уже не могла это выносить и вызвала одну из своих временных сотрудниц. Глория удивленно приподняла брови – это не была первая половина апреля, – но ни о чем не спросила. Она не произнесла ни слова и на подъездной дорожке.

– Ты возьмешь меня с собой, уезжая домой, или мне ехать с Лили? – спросила она, когда я парковала машину на свободном месте стоянки для посетителей.

Я сердито фыркнула:

– Пытаешься запалить газовый фонарь, да?

– А что это такое? – Глория выглядела озадаченной.

– Ладно, ты не любишь старые фильмы. Это значит, что ты хочешь довести меня до белого каления, – сказала я.

– С чего ты это взяла? – вежливо поинтересовалась она. Мое страстное желание влепить ей пощечину было, похоже, слишком очевидным. – Ну брось, я серьезно, – торопливо добавила она. – Ты же сама ведешь себя странно, работая целыми ночами, чтобы иметь возможность каждый день…

– А ты ни разу не поинтересовалась почему. Тебе это было совсем неинтересно?

– Конечно, было, – сказала она таким тоном, словно более тупого вопроса в жизни не слышала. – Но я решила, что не стоит тратить время. Ты никогда ни черта мне не говоришь, только тогда, когда тебе самой этого хочется. Что означает: почти никогда.

Я почувствовала, как щеки у меня снова запылали.

– Что случилось? – спросила она нетерпеливо. – Это ведь правда, разве нет?

Я сдалась:

– О’кей, о’кей. Я нервничаю из-за мамы. Когда я узнала, сколько раз ты делала СЛР… – Я пожала плечами. – Думаю, это выбило меня из колеи.

– Серьезно? – Моя сестра скептически приподняла бровь. – И когда же? После того как ты задумалась о юридических последствиях того, что я случайно верну маму к жизни?

– Я никогда ни с кем не делала СЛР – я даже не знаю, как это делается, – поэтому до меня не сразу дошла реальность факта, что мама может… ты понимаешь. Умереть. – Я едва не поперхнулась, произнося это слово.

Моя сестра с шумом выдохнула, глядя через лобовое стекло куда-то вдаль. И потом сказала:

– Если тебе от этого станет легче – в ближайшее время маме сердечный приступ не грозит. Сердце у нее в хорошем состоянии. Честно говоря, я больше волнуюсь о том, что она упадет, о ее приступах головокружения. К счастью, она уже не отказывается от кресла-каталки с таким упрямством, как прежде, так что и здесь беспокойства стало меньше. Но если ты хочешь по-прежнему приходить каждый день, я не стану тебя отговаривать, – добавила она с внезапной улыбкой. – Потому что это, похоже, действительно помогает ей пребывать в ясном уме.

– А как же «закат»?

– Об этом и речь! – Улыбка Глории стала еще более сияющей. – Бывают дни, когда я вообще не могу заметить этого.

– Новое лекарство? – спросила я.

– Нет, то же самое, в тех же дозах. Некоторые из пациентов получают гораздо больше и не чувствуют себя настолько хорошо.

– Может быть, потому, что она стала лучше питаться? – сказала я.

Глория пожала плечами:

– Это, конечно, не вредит. Ну что, пойдем в здание, или ты хочешь сидеть здесь и, как говорит мама, когда думает, что ее никто не слышит, целый день дуться как жопа?

Она была права. Маме стало лучше. Но доктор Ли предупреждала меня, что такие периоды почти выздоровления, когда пациенты словно стряхивают туман, которым прежде были окутаны, вовсе не признаки реального улучшения, а проявления самой болезни – одна из особенно жестоких сторон слабоумия.

Но это не сделало маму менее здравомыслящей. Она снова начала талдычить мне об отпуске и, услышав мой отказ, время от времени впадала в такую ярость, что я вынуждена была отходить от нее, чтобы она могла успокоиться.

– Если хотите знать правду, – сказала Лили Романо, выходя со мной из здания после полудня, – она, похоже, боится ваших ежедневных визитов. Она думает, что, может быть, умирает, а врач не хочет ей об этом говорить.

– Серьезно? – Я была в шоке. – Мне и в голову такое не приходило. Глория ничего не говорила об этом.

Лили Романо пожала плечами:

– Она не знает. Пациенты не всё и не всегда говорят своим родным. Иногда им легче довериться кому-то, кто не настолько близок, особенно когда…

– Когда?.. – после короткой паузы попыталась я вернуться к теме разговора.

Она вздрогнула:

– Когда речь заходит о чем-то, что их семья, как им кажется, воспримет как глупость или паранойю.

Или когда семья не принимает их всерьез, – подумала я, тоже вздрогнув.

– И часто моя мать доверяется вам? – Вопрос явно заставил ее почувствовать неловкость, и поэтому я быстро продолжила: – Забудьте о том, что я спросила, это не важно. Как ваша головная боль?

На какой-то момент она была озадачена.

– О, да, прекрасно, у меня уже давно ее не случалось.

Я могла бы упомянуть о найденной мной в подошве кроссовки таблетке, просто на удачу, но мы как раз подходили к выходу, и она всем своим видом демонстрировала, что ей-пора-возвращаться-к-работе. Я сделала ментальную пометку: позднее поговорить с Глорией о возможных тревогах мамы. Но день оказался занятым; Глорию подбросила домой одна из сиделок, так что мне пришлось ехать за продуктами, и где-то между гастрономическим отделом и вечным выбором между пластиковым и бумажным пакетами утомление выдуло все ментальные пометки, прилепленные мной на дверцу моего ментального холодильника.

Только гораздо позднее, ночью другого дня, после нескольких часов за компьютером, воспоминание об этом вернулось ко мне. Моя рабочая этика убеждала меня, что это может обождать, а мой внутренний канительщик настаивал, что это прекрасная возможность. С последним я согласилась.

Я открыла дверь и увидела, что у порога стоит Глория с поднятой рукой, готовая постучать.

– Извини, я знаю, что тебе нельзя мешать…

– Все в порядке, – сказала я. – Думаю, на сегодня с меня достаточно. В чем дело?

– У меня дилемма, – сказала она с озабоченным лицом, – и мне нужен совет.

– Я принесу «Шираз», а ты уступишь мне место на диване.

– Ты решишь, что это глупость, – сказала она, пока я наливала вино в ее бокал.

– С этим делом сейчас эпидемия. Не бери в голову, – добавила я, заметив ее озадаченный взгляд. – Просто рассказывай. Мы решим, глупость это или нет, позднее.

Она колебалась, неуверенно поглядывая на меня. Потом сделала глубокий вдох:

– О’кей. В Брайтсайде есть определенные вещи – то есть определенные правила, которым должны подчиняться все, в любой ситуации, под угрозой увольнения. Даже медсестры. Даже уборщики. Даже садовники.

Я кивнула.

– Железные правила, и если ты видишь, что их нарушили, – она скривилась, произнося последнее слово, – то должна сообщить об этом. Но это, типа, – она закатила глаза, – кому охота быть стукачом? Я в том смысле, что если бы я увидела, как кто-то причиняет боль пациенту, то орала бы во всю глотку. Но…

– Ты что-то видела? – мягко спросила я.

Она кивнула:

– Это одно из таких дел, которые, если ты осторожна, сходят тебе с рук. Наверное, каждый проделывал подобное хотя бы раз, но за это увольняют с ходу, даже если ничего плохого не случилось.

Я покачала головой:

– И что же это за невероятно дурной поступок?

– Иметь при себе неутвержденные регламентом лекарства во время твоей смены. – Она нахмурилась. – Я думала, что говорила тебе об этом. Нам нельзя носить даже аспирин в кармане.

– Почему нельзя? – спросила я.

– Потому что это опасно для обитателей пансионата.

– Только если они заберутся тебе в карман, – сказала я с легким смешком.

– Никого не волнует. – Глория мотнула головой. – Тотальный запрет. Единственный способ быть абсолютно уверенным, что пациент не примет то, что не должен принимать, сделать так, чтобы при нас вообще ничего не было.

– Это жестче, чем в больнице, разве нет? – сказала я, размышляя вслух.

– Понятия не имею. Да оно и не важно – это их правила.

– Так что ты увидела кого-то… – Я оборвала фразу, уже зная, кто это мог быть.

– Лили Романо, – сказала она со скорбным вздохом. – Поймала на горячем. Я даже не могла сделать вид, что ничего не видела. Она обходила палаты с кувшинами с водой…

Я подняла руку.

– Я была там, сестренка.

– О чем ты говоришь? – спросила она, снова включая режим сомнения и готовясь мгновенно рассердиться.

– Я тоже прихватила Лили Романо с таблетками, – сказала я печально. Я вкратце рассказала сестре о той встрече в маминой комнате, добавив: – Я не помню, говорила ли ты мне об этом правиле «никаких лекарств»? Если и говорила, то в тот день я забыла об этом.

– Она умоляла тебя никому не говорить? – спросила Глория прежним расстроенным тоном.

– Да, но не об этом. – И я рассказала ей все остальное.

– Это странно. С чего бы ей просить тебя промолчать о том, что она меняла постель, но не о таблетках?

На мгновение я задумалась.

– Потому что она поняла, что я не знаю это правило, и не хотела меня просвещать на сей счет. Заставила меня думать, что я просто выручаю ее в неловкой ситуации, что было умно. По-настоящему умно.

– Она шла на серьезный риск, – сказала Глория.

Я помотала головой:

– Ведь я не сказала даже тебе, не так ли?

Глория снова вздохнула:

– Она повела меня к своему шкафчику, и я смотрела, как она кладет таблетки в свою сумочку, все время умоляя меня никому не говорить и обещая никогда больше этого не делать. Мне было ее жалко: кластерная головная боль – просто убийца…

– Да, мне она тоже это сказала, – отреагировала я. – Но когда я спросила ее сегодня о ее самочувствии, она ответила, что в последнее время болей нет. – Я принесла таблетку из комнаты. – Эта прилипла к моей подошве, – пояснила я, протягивая таблетку Глории на кончике пальца. – Ты видела такие же?

– Самих таблеток я не видела, только пластиковый контейнер, – сказала она, беря принесенную мной таблетку большим и указательным пальцами. – Это не таблетка от головной боли. Это метилфенидат.

Я нахмурилась:

– Это тот мет, который в метамфетамине?

– Метилфенидат, который риталин, – сказала она. – Ну знаешь, СДВГ? Нет, не знаешь. Прости, что я скажу это, Вэл, но ты слишком стара. Ты выросла до того, как яйцеголовые принялись излечивать детей от детства. Минимум половина детей, с которыми я ходила в школу, постоянно глотали риталин, или адерол, или что-то еще.

Я была в ужасе.

– И мама с папой…

– О, черт, нет. – Глория рассмеялась. – Но многие школьники дополняли карманные деньги, полученные от родителей, тем, что продавали все, что им было не нужно, детям, у которых рецепта не было. Они покупали эту дрянь, чтобы сбросить вес или зубрить всю ночь перед экзаменом, и я даже слышала, что один шестиклассник снабжал этими таблетками пару учителей. – Она нахмурилась. – Но их никогда не пьют от головной боли. Они тебя наградят головной болью.

– Ладно, укажем на очевидное: Лили Романо не школьница. Зачем ей их принимать? – спросила я.

– Взрослый синдром СДВГ, полагаю?

– Не парься. Думаю, нам лучше поехать назад в пансионат и поговорить с дежурными сестрами.

Глория поймала меня за руку, когда я уже вставала.

– О’кей, но что мы им скажем?

– Начнем с того, что нам известно, и дадим им додумывать остальное.

Глория была удивлена не меньше моего, когда мы обнаружили Джилл Франклин во главе ночной смены. Я подумала, что это логично: незаметна, но достаточно компетентна для того, чтобы все могли спать спокойно. Джилл Франклин, увидев нас, была поражена еще больше. Мы шли по главному коридору жилого отделения по направлению к сестринскому посту, когда дверь слева открылась внезапно, но очень тихо, и она вышла в полутемный коридор. Она была к нам спиной, но я узнала ее силуэт и осанку балерины. Она остановилась – по-прежнему спиной к нам. Мы с Глорией замерли на месте и посмотрели друг на друга. Я пожала плечами и прокашлялась.

Джилл Франклин резко крутнулась и щелкнула кнопкой фонарика, ослепив нас обеих.

– Обожемой!

Она произнесла это резким шепотом. Фонарь погас, оставив нас с Глорией по-прежнему ослепшими, а Джилл шла по направлению к нам, и ее обувь издавала негромкий звук: «скрип-скрип-скрип».

– Что вы обе делаете здесь в такое время? Должно быть, уже за полночь. Вы что, с ума сошли?

– На какой вопрос отвечать сначала? – Я нервно рассмеялась, и Джилл Франклин шикнула на меня. Она повела нас вдоль по коридору к сестринской станции, – как я было подумала, – но прежде чем мы дошли до нее, втолкнула нас в открытую справа дверь, торопливо – и с силой, которой я никак не ожидала от ее тоненьких ручек балерины. Глория, похоже, была огорошена не меньше моего; она потирала плечо.

– Прошу меня извинить за это, – произнесла Джилл Франклин отнюдь не извиняющимся тоном. – Если кто-нибудь еще увидит вас, то позвонит Акинтоле, и у нас всех будут серьезные проблемы. Так что вы здесь делаете?

Я быстро проморгалась, чтобы лучше видеть, и обнаружила, что мы находились в кабинете Селесте Акинтолы. Джилл Франклин удивила меня еще раз, усевшись за стол начальницы и жестом указав нам на стулья по другую сторону стола. Сев, мы с Глорией обменялись взглядами, и она кивнула мне: начинай ты.

Джилл Франклин сидела, выпрямившись, в кресле с высокой спинкой, слушая меня с беспокойным выражением лица, кивая время от времени, но не говоря ничего. Я закончила и повернулась к Глории, которая колебалась, ожидая хоть какой-то реакции, но медсестра продолжала хранить молчание, даже не смотрела на мою сестру.

Глория говорила слабым, неуверенным голосом, временами делая паузы, чтобы посмотреть на меня. Каждый раз я делала едва заметный жест: продолжай. Она продолжала, но в ее голосе не осталась и следа уверенности, и я не могла понять почему. Может быть, она здорово смущена всем этим «стукачеством», – подумала я. Только это было вовсе не то же самое, что наябедничать учительнице – у Лили Романо было с собой больше таблеток, чем ей могло понадобиться. Гораздо больше.

Когда Глория закончила, я выпрямилась на стуле и сказала:

– А что случилось бы, если бы кто-нибудь дал это вещество одному из пациентов?

Джилл Франклин наконец-то подняла глаза, встретившись со мной взглядом.

– Это зависело бы от пациента, – сказала она спокойно и взвешенно, словно мы обсуждали количество кофеина в чашке кофе. – И от дозы. И, конечно, от того, какие медикаменты они принимали бы в то же самое время. Те, кто принимал бы, например, вазопрессин, могли бы стать менее вялым. В зависимости от дозы. Потребовалось бы двадцать – тридцать миллиграммов, я думаю. Однако пациенты со слабоумием реагируют лучше других. Те, что в ранней стадии слабоумия. Декседрин гораздо лучше метилфенидата, но приходится работать с тем, что есть. – Она вздохнула. – Я не думаю, что у кого-то из вас есть доступ к декседрину. В последнее время его практически невозможно достать.

Мы с Глорией переглянулись.

– Ты вообще слышала хоть что-то из того, что мы рассказали? – спросила я.

Джилл Франклин наморщила носик.

– Да, Лили Романо облажалась. Но и я тоже, верно? – Она придвинулась вперед, положив руки на стол. – А вы, вместо того чтобы играть в гёрл-скаутов, могли бы стать частью продвинутой медицины и улучшить жизнь всех пациентов, больных слабоумием.

– Как? – спросила я, удивляясь, почему в ее глазах не отражается безумие.

– Отправившись домой и выспавшись. А когда проснетесь завтра, все мы будем заниматься своими обычными делами. Ты, – она указала рукой на Глорию, – сможешь волонтерствовать сколько влезет и когда захочется. Я смогу заставить Акинтолу подписаться на это. Да и с чего бы ей не подписаться, учитывая твой счет: четыре из пяти. Это было приятно, разве нет? Быть героем? Или героиней, или как там правильно. Жаль, что так вышло с миссис Будро, но такое случается; время от времени один из них не возвращается к жизни, каким бы здоровым до того ни казался. А ты, – она указала на меня и нахмурилась, – я не помню, чем ты там занимаешься, но помню, что твоя мать все время жалуется, что ты никогда не берешь отпуск. Ну так возьми его сейчас. Она не слишком деградирует, пока тебя не будет. А может, не деградирует вообще.

– Сколько человек участвует во всем этом? – недоверчиво спросила я.

Джилл Франклин на мгновение посмотрела вверх.

– Трудно сказать. Здесь – только я и Лили.

– Ты хочешь сказать, что это… это заговор? – Моя сестра практически пропищала последнее слово.

– Какой заговор? – Джилл Франклин посмотрела на нас как на сумасшедших. – Если ты входишь в Интернет, означает ли это, что ты участвуешь в заговоре?

Она перевела взгляд с меня на Глорию и обратно.

– Мне следовало догадаться, что вы на это не пойдете. – Она начала продвигаться к двери. – Вы, гёрл-скауты, вероятно, как большинство женщин среднего возраста, не слишком крепки физически. Я знаю, что не выгляжу силачкой, но у меня мускулы медсестры – я в одиночку могу поднять почти любого из наших пациентов. Или утихомирить их, если они начинают буйствовать. Так что сейчас я сворачиваюсь, а вы можете звонить в…

Я даже не успела заметить движения Глории. Джилл Франклин открывала дверь, и я почувствовала, как что-то проскользнуло рядом со мной. Рамка с фотографией детей Селесте Акинтолы слетела со стола, упав мне на колени. Я едва успела понять, что Глория взобралась на стол, прежде чем прыгнуть вперед, приземлившись на Джилл Франклин. Обе они выпали через открытую дверь в коридор.

В последующие пару минут воцарился хаос. Джилл Франклин лежала на животе, вопила от ярости и звала на помощь, а Глория сидела на ее спине, завернув ей руку так, что сломала бы, если Джилл попыталась бы ею пошевелить. Я стояла в дверном проеме и, моргая, смотрела на них.

– Я звоню в полицию! – завизжала женщина, кажется Дидра, из сестринского поста.

– Скажи им, чтобы поторопились! – закричала в ответ Глория. – У вас нет охранников?

– Режим экономии, – прохрипела Джилл Франклин. – Видишь, в какой безопасности твоя мать? На все здание ни одного охранника…

– Заткнись, – сказала Глория и вздернула ей руку чуть выше. – Я тебе покажу, кто здесь женщина среднего возраста, сучка.

Мне, конечно, хотелось бы рассказать, что Глория держала Джилл Франклин на полу, пока не прибыла полиция, и что после того, как они услышали наш рассказ, они немедленно отправили машину, чтобы арестовать Лили Романо, и что их обеих судили и приговорили к длительным срокам заключения, и так далее, и тому подобное. Но Дидра – да, это все-таки была Дидра – увидела лишь то, что моя сестра напала на ее коллегу, и, вызвав на подмогу дежурных медсестер по громкой связи, решила что-то с этим сделать. Дамочка почти моего возраста, но с крепкими мускулами медсестры-сиделки, да и опыта ей было не занимать. Когда я попыталась встать на ее пути, она сбила меня с ног, и я приземлилась на задницу. У меня, возможно, еще оставался шанс, но, понятное дело, мы перебудили весь пансионат, и пациенты высыпали из комнат посмотреть, что происходит.

Но штука в том, что открывала двери своих комнат, чтобы посмотреть, что за шум, не просто группа полусонных людей. Это была толпа тотально дизориентированных стариков, которые и видели, и слышали плохо, наталкивались друг на друга, наступали на меня, падали, споткнувшись о Глорию и Джилл Франклин, и кричали от боли, паники или и того, и другого. Во всем этом сумбуре Джилл Франклин умудрилась вырваться и исчезнуть за пару минут до прибытия полиции.

Которая, естественно, арестовала меня и Глорию.

В тюрьму мы не сели, но были очень близки к тому. К счастью, Селесте Акинтола поверила нам.

Доказательств у нас практически не было – метилфенидат выводится из организма достаточно быстро. Эффективно метаболизирует, так, кажется, выразилась Акинтола. К тому времени, как врач отдал распоряжение сделать пациентам анализ крови, было уже слишком поздно. Я передала таблетку Лили Романо полиции, но не могла доказать, что пилюля принадлежала ей. Когда я рассказала служащей полиции, которая брала мои показания, о том, как ко мне попала эта таблетка, она просто покачала головой. Вряд ли стоит добавлять, что и Лили, и Джилл давным-давно исчезли с горизонта. Селесе Акинтола уволилась.

Мне пришлось взять вторую закладную на дом, чтобы покрыть наши расходы на адвокатов, и все равно я чувствую себя неловко, когда хочу сказать Глории, что ей нужно найти работу. Она уже приступила к поискам, что в ее случае означало размещение слегка преувеличенного резюме на сайтах агентств по трудоустройству, и проверку электронной почты до того, как она отправлялась навестить маму. Волонтерство кануло в Лету, но она все равно ездила к маме каждый день.

Кстати, фирма, которой принадлежал пансионат, нашла возможным дать мне солидную поблажку по части счетов за уход. Похоже, их юридический отдел пришел к выводу, что, несмотря на отсутствие надежных доказательств, исчезновение обеих предполагаемых злоумышленниц может быть достаточным для гражданского иска. Я с радостью подписала все бумаги, включая согласие на неразглашение и на отказ от ответственности (их ответственности, естественно). Необходимость выплачивать вторую закладную изрядно истощила мои финансы.

Изменения в состоянии мамы были очевидными, хотя и не столь драматичными, как боялась я. Она жаловалась на обессиленность, на заторможенность. Часть других пациентов, похоже, чувствовали себя так же, включая и тех, кто не был болен слабоумием.

Однажды вечером я спросила Глорию, появились ли новые герои или героини в пансионате с тех пор, как сама она стала обычным визитером. Глория сказала, что ничего такого не слышала.

– И вряд ли услышала бы, – добавила она. – Они заменили большую часть кадров и всех волонтеров. Так что я за пределами внутреннего круга.

Глория нашла спортивно-оздоровительный центр, нуждающийся в тренере по аква-аэробике, но она все-таки умудряется выкраивать время на то, чтобы посещать маму почти каждый день. Похоже, аэробика в воде изматывает меньше, чем обычная аэробика. А может, эти упражнения действительно добавляют энергии – я не припомню, чтобы мне удавалось поддерживать такой высокий уровень активности, когда мне было под сорок.

И только потом, через шесть месяцев после всех тех событий, я начала всерьез задумываться. Мамина деградация подошла к еще одному ее периодическому застою, но у нее все равно было немного больше хороших дней, чем плохих, – так мне казалось. Или так мне хотелось думать. И тогда я наконец начала размышлять о Глории и ее энергичном стиле жизни.

Дурацкая мысль, решила я, потому она и не приходила мне в голову прежде. И все же тихенький внутренний голосок настаивал, что – нет, мысль эта меня посещала, но я отказывалась рассматривать ее всерьез. И она постепенно нагревалась на самой задней из задних конфорок в самых потаенных уголках моего сознания до тех пор, пока я не начала шарахаться от любой тени.

Что заставило меня вспомнить о том, как Глория взлетела на стол Селесте Акинтолы и оттуда совершила прыжок через полкомнаты, приземлившись на спине Джилл Франклин? Я же своими глазами видела, как она сидела на лежащей Джилл, заломив ей руку за спину. Мы обе пострадали от последствий происшедшего. И как я могла подумать, что Глория прошла бы через все это со мной только для того, чтобы потом развернуться и сделать то же самое?

Не то же самое, – настаивал внутренний голос. – Мессианский комплекс Глории был строго ограничен – только она и мама, и никто больше. Даже не ты. Во всяком случае, пока.

Единственный способ разогнать тени – включить повсюду свет. Меня хватило на то, чтобы открыть дверь в ее комнату, но пройти дальше я не решилась. Не знаю, чего я боялась больше: того, что я найду риталин, или аддерол, или даже аекседрин, или того, что не найду их. Если бы я их нашла, то знала бы, что делать, – но я просто не знала, смогу ли я.

Но если я этого не знала, то и никому другому не нужно знать… кроме меня, конечно. Потому что именно это я обнаружила бы. И я решила, что предпочту гадать о том, что происходит с моей сестрой, чем знать наверняка, что действительно смогу сделать, – и закрыла дверь.

И так продолжается каждый вечер последние полтора года. Интеллектуально я знаю, что могла бы прекратить это делать, потому что не хочу, чтобы что-то у нас пошло иначе. Но на инстинктивном уровне я не осмеливаюсь. Я боюсь того, что может случиться, если я не буду стоять на пороге ее комнаты, сознательно сделав выбор: не быть плохой, пронырливой, опасной женщиной.