Туман над поселком рассеялся, и сразу запахло копченой рыбой и солью. Фальтор и его спутники стояли, окруженные толпой, и чувствовали себя весьма неуютно. Эти люди не были вооружены, но зачем оружие при таком численном перевесе? Хорнрак поднял нож. Жители Железного ущелья окружали его, напоминая выживших в некой забытой колониальной войне — войне, где сражениями именуются стычки, не преследующие общей цели, войне без победителя. Хрупкие женщины, вежливые и рассудительные, несколько детишек с голыми ручками и ножками… Ни одного юноши — лишь несколько стариков, тяжело переставляя ноги и поднимая тяжелые воротники, щурят синие глаза, выцветшие и слезящиеся от холодного ветра. Все они — старики, женщины, дети — смотрели на незваного гостя в упор, с вызовом и без малейшего любопытства. Он тоже смотрел на них — смущенно, хотя вряд ли мог толком объяснить, откуда взялось это чувство.

Впрочем, здесь были не только обычные люди: чуть поодаль собралась небольшая группа Рожденных заново. Они напоминали странных длинношеих животных, их тонкие черты немного огрубели от постоянных лишений. От чего они отказались? Почему променяли Послеполуденную культуру с ее безумной изощренностью на вонь дохлой рыбы?

Моряки, сумевшие спастись во время крушения, плыли к берегу. Никто не пытался им помочь; похоже, они и не ожидали помощи. Они выбирались на пирс и лежали, растянувшись и недоуменно приоткрыв рты. Их взгляды были пусты. Вскоре двое моряков поднялись на ноги. Третий по-прежнему лежал между ними и бормотал, благодаря непонятно кого — вернее, пытался. Его товарищи снова опустились рядом, положили на колени изуродованную ожогами голову несчастного и держали, пока из уголка его рта не стекла струйка прозрачной жидкости. Тогда они оставили своего друга и стали смотреть на стаю чаек, которые терзали что-то плавающее на волнах — смотрели, не видя. Совсем мальчики, светловолосые, юные, простодушные… но на лицах такое отчаяние, словно вся жизнь этих пареньков свелась к череде кем-то спланированных атак и никем не запланированных отступлений.

Пару минут Эльстат Фальтор сурово наблюдал за ними. Похоже, местные старейшины — или другие представители власти — не удостоили гостей вниманием. С некоторым трудом он выбрался из толпы и достал верительные грамоты.

— Мы прибыли с миссией особой важности… — начал он.

Юноши долго молчали. Наконец один процедил:

— Вы выбрали не самый удачный момент.

Он повернулся к Фальтору спиной, спокойно проигнорировал попытку возразить, и его вырвало морской водой. Его товарищ примирительно положил руку ему на плечо и напомнил:

— Капитан, они прибыли из столицы…

Но тот, кого назвали капитаном, только вытер губы и дико захохотал.

— Ну да! Ты только посмотри на них! Какой-то желтый дед, девица… И аристократишки из Города со своим карликом!

Его снова скрутил приступ рвоты, но в желудке у бедняги, похоже, ничего не осталось.

— Вирикониум никогда и ничем нам не поможет, — пробормотал он В голосе капитана слышалась жалость к самому себе, и миг спустя он это осознал. Тогда рот юноши скривила гримаса отвращения.

— Ты что-нибудь видел?

Другой покачал головой, и капитан прошептал:

— Мне жаль тех, кто видел.

Он попытался отжать соленую воду из своей шевелюры.

— Голову даю на отсечение, нас протаранили свои, — продолжал он задумчиво. — Но к тому времени мы уже горели…

И пожал плечами.

— Как всегда. Те, кому удается хоть что-то увидеть, тут же сходят с ума. Те, кто не видел, заблудились в тумане.

Подобно всем побежденным, он не мог думать ни о чем, кроме своего поражения.

— Вы обязаны помочь нам! — внезапно закричал Эльстат Фальтор.

— Оставьте их в покое, Фальтор, — проговорил Хорнрак. Ему слишком часто приходилось оказываться среди проигравших. Правда, он не ожидал, что сможет почувствовать сострадание… Он только что осознал это и был немало удивлен. Наемник краем глаза взглянул на карлика — заметил ли тот что-нибудь?

Но карлика это не интересовало: он только подарил юным морякам ясную, безжалостную усмешку и сказал:

— Здесь врагов нет — по крайней мере их не видно.

— Эти грамоты обязывают их оказать нам помощь, — произнес Рожденный заново, чуть понизив голос.

Его слова привели юношей в замешательство, которое сменилось легким презрением.

— Идите в Новую ратушу, — бросил один. — И оставьте нас в покое.

И они побрели прочь по причалу — туда, где над пеной, почти скрывшей обломки крушения, под странным утлом торчала одинокая мачта.

Запах лимонов лез в ноздри. Казалось, на корпусе затонувшего судна на протяжении всего плавания, ставшего для него последним, оседала горькая роса. Нездешний, фальшивый запах… Лошади его явно не выносили.

Толпа, чувствуя, что продолжения не предвидится, минуту-другую равнодушно наблюдала за происходящим, а затем начала редеть. Дети все еще оборачивались — их словно магнитом тянуло к месту крушения. Но взрослые просто шли по мощеной дороге, ведущей в Железное ущелье, и исчезали по двое и по трое среди маленьких двухэтажных строений под шиферными крышами, потемневшими от влаги до цвета сланца, за развешенными для просушки сетями и мокрым бельем на веревках. Они отупели от холода и непрерывных лишений. Казалось, никакое бедствие уже не вызовет у них ни протеста, ни даже отклика — даже бедствие, которое, как позже заметил кое-то из спутников Фальтора, касалось их всех. Одна женщина замешкалась и какое-то время стояла, глядя на волны. На ее щеках, быстро высыхая на ветру, блестели слезинки. Лишь тогда Хорнрак понял, что корабль действительно был не один.

Западный ветер брызгал в лицо дождем. Там, откуда он прилетел, огромной древней рыбиной лежал островной континент Фенлен — лежал и чего-то ждал.

На возвышенности Хорнрак разглядел «Новую ратушу» — здание словно парило в воздухе над поселком. Наемник почему-то почувствовал себя несчастным.

— От этого ветра у меня кости ломит, — бодро сообщил Целлар-птицетворец. Никто не ответил, и старик нетерпеливо пожал плечами.

— Нам стоило бы сделать кое-что для этих людей, — сказал он Фальтору. — Куда больше, чем они когда-либо смогут сделать для нас. Это к вопросу о помощи. Когда вы перестанете дуться, сами это увидите.

Когда они вошли в Ущелье, все говорило о том, что скоро польет по-настоящему. Стены домов облупились; когда-то побелка радовала глаз, а оконные рамы были заботливо выкрашены. Теперь… Лишь бледные лица следили из-за заплаканных стекол за незваными гостями.

Путешественники поднялись выше. Отсюда как на ладони была видна верфь Святого Эльма Баффина. Над ней торчали мачты и реи его флота, благородного и обреченного — стремительных тримаранов под все теми же странными парусами из гофрированного металла, на которых горели оранжевые ящерицы и зеленые жуки и слегка искаженные геометрические фигуры. Краски были буйными, яркими, точно свежая татуировка. Эти суда задумали в Полдень, построили на Закате; освященные юным безумием обеих эпох, они вооружались для невидимой войны. «СМЕРТЬ» — гласила надпись на парусах одного судна. «ЖИЗНЬ» — было начертано на другом богатым, вычурным шрифтом. На палубах, точно стая крыс, суетились матросы и корабелы.

— В Высоком Городе даже не слышали, что здесь идет война, — с любопытством заметил Эльстат Фальтор. — Неудивительно, что они прозябают тут в нищете.

«Новая ратуша» по-прежнему нависала над ними, как рок. Мрачное, украшенное колоннадой, возведенное с какой-то таинственной целью, здание невыносимо подавляло своей старостью. Эта старость долго перебирала достояния исчезнувшей расы Эльстата Фальтора, как перебирают тряпки в сундуках — все ее преступления против нравственности, философские нелепости, технологии, которые не устарели, но были больше никому не нужны… и нашла их бессмысленным. В ее представлении бессмысленными в конце концов становились даже пустыни — единственное, что Полдень оставил в наследство Закату. Фальтор приближался к зданию, вздрагивая от холода и сырости, пытаясь укрыться плащом от ветра, который дул здесь миллионы лет. А оно говорило с Галеном Хорнраком из века столь же наивного, как его собственный, но не столь похожего на головоломку. Это здание было пережитком Рассвета.

На его крыше громоздилось нечто убогое и ветхое, но построенное не так давно. За отсутствием более подходящего названия это можно было назвать оранжереей. Над ней развевались флаги — что на них изображено, разобрать было невозможно. Фальтор завел спор с карликом относительно их происхождения — спор, который начался сам собой и оборвался на полуслове…

А внизу, в проеме древней входной двери, стиснув пальцы с суставами, похожими на игральные кости, стоял единственный и полновластный правитель этого забытого миром морского владения, гениальный творец обреченного флота — Святой Эльм Баффин.

Эльм Баффин! Грустный шут, чьи руки и ноги похожи на очищенные от коры сучья! Семь футов роста, тощие плечи укутаны причудливыми складками канареечного плаща… Латы уныло-зеленого цвета, в которых он болтался, как орех в скорлупе, испускали дрожащее сияние. Они ощетинились всевозможными бугорками, пупырышками, тупыми шипами, рожками и шишечками и напоминали хитиновый панцирь. Броня досталась Баффину в наследство от покойного отца, Рожденного заново из более не существующего Дома медина-Кляйн — одного из первых, кого пробудил Гробец-карлик. Что оставила ему мать — суровая северянка, торговка рыбой из Железного ущелья, чей первый муж погиб на войне Двух королев — трудно сказать. О чистоте крови не могло быть и речи: в плане генетики между Полднем и Закатом лежит пропасть, глубокая, как разделяющий их временной промежуток. Дважды в неделю его терзала эпилепсия. Желтые, нездоровые глаза словно по ошибке оказались на этом дряблом шутовском лице. Голова выглядела слишком большой — казалось, его тощие руки и ноги вот-вот треснут под ее тяжестью. Его разум, подобный морю, бороздили видения, напоминающие разрисованные паруса его собственного флота. Эльму Баффину недавно исполнилось двадцать шесть, но безумие словно прибавило ему лет. Он казался сорокалетним, а порой ему можно было дать все пятьдесят. С тех пор, как умер его отец…

Его отец был человеком твердых убеждений, хотя со странностями. Он отважился смешать кровь с кровью другой расы, чтобы скрепить их союз в своем поселении. С таким же успехом он мог подпирать собственными плечами стены Ущелья, не давая им сомкнуться.

Сколько жителей поселка на самом деле верило в невидимых врагов Эльма Баффина или в его флот, создаваемый методом проб и ошибок? Пожалуй, это не важно. Те, кто погиб в море, знали правду — как и мы. Тех, кто не знал, это воодушевило еще больше. Поселение трудно было назвать процветающим, но оно продолжало существовать. Успехи Баффина стали символом — отвратительным, но живучим, позволяющим прошлому и настоящему действовать сообща.

Причина его провала — в недооценке ситуации, если угодно, в том, что Святой Эльм Баффин был не вполне безумен. Но это выяснится только со временем, когда будет уже слишком поздно. Как бы то ни было… он был в достаточной мере безумен, чтобы не увидеть истинного положения дел.

Сейчас этот человек стоял в дверном проеме древнего здания — здания, с ужасающим спокойствием игнорирующего как течение времени, так и нелепое сооружение у себя на крыте которое казалось поношенной шляпой с лихо заломленными полями. Он стоял и искоса поглядывал на Фальтора и его спутников, а темные колонны пытались спрятать его в своей тени… «Стоял»?! Сказать так — значит не сказать ничего. Он потирал руки, окоченевшие от холода. Он небрежно прислонялся к дверному косяку. Потом опускал глаза и восхищенно разглядывал свои сапоги. И наконец, что-то бормотал себе под нос, подергивался, выпрямлялся и тщательно пожимал руку воображаемому посетителю.

— «Новости из Высокого Города»! — донеслось из тени. — Может, так сказать? Нет, я не должен проявлять любопытства. Я спрошу: «Вы не устали с дороги?» — вот так, вежливо и заботливо. Хотя и так понятно, что они устали…

И Эльм Баффин нетерпеливо стиснул пальцы.

— О, вот что я скажу!

Внезапно он спрятался за колонну. Разглядеть, что он там делал, не представлялось возможным.

Некоторое время Хорнрака не покидало странное, беспричинное ощущение: точно ребенок, Эльм Баффин съежился где-то в темноте. Бледный, затаив дыхание, он приник к огромным полуоткрытым дверям некоего помещения, покинутого всеми, кроме эха. Этот дворец для него — целый мир, и другого не дано.

Через миг наемник недовольно произнес: «Добрый день!» Никто не ответил. Мужчины спешились и в недоумении вглядывались в огромную тень, словно тронутую рябью. Потом из-за колонны показалась голова — казалось, ее высунули на палке, как мятую торбу — и скорбно повернулась в их сторону.

— Мы тут все обезумели, — вздохнула голова. Похоже, речь шла и о поселке, и о верфи, и о древних камнях… Впрочем, Хорнрак подозревал, что так оно и было.

Наконец обладатель головы соизволил покинуть укрытие, вышел вперед и пожал руку Фальтору. На его губах играла насмешливая полуулыбка.

— Небольшая заминка, — извинился он. Сумасшедшая Поджала губы, словно ее мучила зависть, и фыркнула. — Пожалуйста, простите… и никогда не напоминайте об этом. Наконец-то Вирикониум прислал наблюдателей!

После этого нелепого заявления он повел гостей вверх по невероятной ширины лестнице.

Поправить его было невозможно: он все равно не дал бы никому открыть рта. По его словам, он оставил надежду на помощь столицы. Нет, он не имеет претензий к Высокому Городу. Каждые полгода он отправляет гонцов в Дуириниш, который считается местным центром. Однако пересылать его послания дальше явно никто не спешил. Оно и понятно. В Дуиринише, похоже, решили, что речь идет об обычной ссоре между двумя прибрежными деревеньками. После войны такое случается сплошь и рядом. Что ему остается, кроме как относиться к проблеме философски?

Гости плелись за ним по широкой лестнице, слушая монолог, который изливался на них бурным потоком.

— …Однако теперь, когда вы приехали…

И человек в зеленых латах издал натянутый смешок.

Покои Эльма Баффина были залиты светом — бесцветным, всепроникающим светом ламп без абажуров, — полны странных навигационных инструментов и не менее странных звуков. Здесь царил настоящий бардак. В одной из комнат когда-то висели карты; теперь они были сорваны со стен и лежали по всему полу причудливыми складками, постоянно попадаясь под ноги. Хозяин не стал задерживаться и повел гостей прямо в оранжерею на крыше. Впрочем, это сооружение с таким же успехом можно было назвать чердаком.

— Отсюда я вижу море на двадцать миль… — он улыбнулся гордо и немного трогательно. — Полагаю, что у вас, на юге, есть более точные инструменты.

Его «инструмент» представлял собой конструкцию из медных трубок, похожую на клубок змей и снабженную окуляром, куда Баффин предложил посмотреть. Фальтор и его спутники один за другим склонялись над прибором. Пришла очередь Хорнрака, но все, что он увидел — это унылая, затянутая сетчатым узором серая пелена, и на ее фоне — нечто похожее на куколку или кокон, которое вращалось и корчилось на конце нити, смутно различимой из-за большого расстояния. Наемник покачал головой.

— С такими хитрыми приспособлениями вы не скоро добьетесь успеха.

Но Целлар, похоже, пришел в восторг.

Пока они бродили от экспоната к экспонату, как туристы, которых затащили на выставку никому не известного художника, Баффин сидел на табурете, его руки и ноги словно свела судорога. При странном резком свете, проникающем сквозь матовые стекла, он сам напоминал экспонат: ноги перекручены, лицо — как мешок, на котором нарисовали скорбную физиономию.

— Это не просто телескоп.

Море было пусто и неподвижно. Комнаты продувались насквозь и казались давно покинутыми. Эльм Баффин приказал подать завтрак. Вскоре появилась старуха с подносом, но хозяин не позволил ей прислуживать гостям и взялся за это сам.

— Не желаете вяленой селедки?..

Деньги и люди, по его словам, требовались безотлагательно — помимо древесины, которой постоянно не хватало. Флот построен и вооружен, но плавать на кораблях некому.

— Вы позволите?..

Он показал карты, чертежи и стратегические планы — нечто совершенно непостижимое. На картах был обозначен туман — весьма необычным символом, зато остров-континент Фенлен куда-то исчез. Хорнрак поискал его, но безуспешно.

— Война, — только и сумел сказать Эльстат Фальтор.

— Конечно, вы же сами все видели. И можете оценить ее масштабы.

Он надолго замолчал, погрузившись в размышления. Потом сказал, что его корабли прекрасно вооружены. На них плавают искусные моряки. Но в море они сначала столкнулись с мощными противными течениями, а потом попали в туман. В тумане прячется враг, которого никто никогда не видел.

— Люди сходят с ума и бросаются в воду. Кто не утонул, тот погиб в огне или сражен каким-то немыслимым оружием. Кое-кому удалось вернуться. Корабли пропахли какой-то дрянью; выжившие говорят о звуках — негромких, но столь ужасных, что описать невозможно…

Фальтор начал выказывать признаки нетерпения. Подобные предположения были не в его вкусе. Он искоса посмотрел на Хорнрака. Наемник пожал плечами. Целлар-птицетворец, однако, ловил каждое слово Святого Эльма.

— Вы когда-либо подвергались нападению на суше? — спросил он.

— Вот уже десять лет мы ведем войну и не видим, с кем воюем, — рассеянно отозвался Баффин. — С тех пор как умер мой отец, там что-то завелось.

Фальтор поежился и громко вздохнул.

— Я ничем не могу помочь, — резко произнес он, обращаясь к Целлару. — Нам некогда с этим разбираться.

Баффин сделал вид, что не слышал, и продолжал:

— Ночью туман подползает к берегу. Иногда мы замечаем, как они тайком проплывают вглубь фьорда и высаживаются на материк. Куда они идут, мы не знаем… — он устало улыбнулся. — Прошу прощения, рыба ужасна.

На миг черты его лица как будто сделались четче, оно снова стало юным и живым.

— Я рад, что вы наконец-то приехали.

Фальтор встал и протянул грамоту и рекомендательные письма.

— Мы получили приказ, и дело не терпит отлагательств, — сказал он. — Я хотел бы получить свежих лошадей, если у вас они есть. Иначе никак. Сожалею, но мы ничем не сможем помочь.

Стало очень тихо.

— Отвратительно, Эльстат Фальтор, — произнес Целлар.

Баффин смотрел на них обоих. Мокрый снег залепил молочные стекла оранжереи. Ветер трепал хвосты вымпелов и покачивал далекие верхушки мачт недостроенного флота. С моря наползал туман.

— Вчера ночью, пока вы спали, я думал об одной грубейшей ошибке, — сказал Целлар, когда они пробирались по гребню утеса, продуваемому всеми ветрами, под мокрым снегом. — Можно сказать, роковой. Этот витающий в облаках безумец погубил собственного сына…

— А мы не удосужились сделать ничего, что следовало бы сделать приличным людям, — подхватил Хорнрак. Вид у него был немного рассеянный.

С ужасом наблюдая муки Святого Эльма Баффина, он внезапно задумался о собственной юности, что прошла среди сырых пашен Срединных земель. Неужели все это было на самом деле? Он не мог соединить прошлое с настоящим, иначе как противопоставляя одно другому.

— Несомненно. Все, что мы сделали — посодействовали, еще одному предательству со стороны Высокого Города.

Этот разговор состоялся в тот же день, спустя некоторое время. Путешественники получили новых лошадей. Все еще погруженный в задумчивость, наемник послал Эльстату Фальтору взгляд, полный неприязни.

Он помнил, когда это пришло — легкое прикосновение мертвых хризантем к коже в душной комнате; грачи, кружащие над скорбной землей. Он привык считать, что в подобных картинах нет ничего сентиментального, а оказалось совсем наоборот. В свою очередь, они навевали воспоминания о рю Сепиль… со всеми вытекающими последствиями.

— Мне показалось, что я помню этого человека, — проговорил Целлар. — Возможно, это история, которую я слышал давным-давно. И все же его лицо мне очень знакомо.

— О да.

— Меня не покидает одно ощущение: что-то должно случиться.

На вершине утеса — там, где дорога сворачивала вглубь материка, — им снова явился призрак древнего пилота. Открывая и закрывая рот, словно деформированный серебряный карась, он приблизился к ним в водовороте мокрого снега, медленно вращаясь вокруг своей вертикальной оси. Казалось, его связь с этим миром, как и прежде, могла прерваться в любой миг, однако плечи призрака укрывал легкий серый снег… Впрочем, это могли быть призрачные осадки некоего потустороннего мира. Привидение было не на шутку взволновано. Оно подплыло вплотную к Хорнраку и дернуло его за плащ. Тот ничего не чувствовал, пока он не попытался отмахнуться; тогда его рука с легким сопротивлением прошла сквозь что-то студенистое.

— Финал! — завопил призрак, складывая свои пухлые ладони рупором, словно находился на большом расстоянии. — Фланель… Финал… Фенлинг. Во имя всего святого… — он в отчаянии замахал рукой, указывая на море, потом посмотрел на материк и замотал головой. — Фенлинг! Nuktis' agalma… 254 da parte… десять канистр для грузоподъемности судна… Фенхель!

Он трагически закатил глаза и, точно жирный ангел, взмыл в небо. По мере продвижения отряда вглубь материка он с безумной одержимостью продолжал делать знаки Хорнраку, стоило тому хоть мельком взглянуть в его сторону.

Чуть позже Гробец-карлик подъехал к наемнику с другого бока и протянул клинок, который Хорнрак потерял на пристани.

— Вы уронили свой меч, солдат.

— Слушай, гном, — с горечью проговорил Хорнрак. — Я уж надеялся, что избавился от этой штуки. Я — не он. Ты что, еще не понял?

Карлик усмехнулся и пожал плечами, но не убрал меч, словно на что-то надеялся. Хорнрак поднял глаза и посмотрел на привидение, которое покачивалось у него над головой. Заметив это, призрак прочистил горло и устремился к нему. Хорнрак застонал и схватил меч.

Только этого призрака ему и не хватало… Хватит с него призраков собственного прошлого.

Погода переменилась. Низкие тучи, несущие мокрый снег, откатились далеко на юго-восток, открыв бледное, словно выцветшее небо. Видимость улучшилась. Хлесткий, как бритва, ветер дул с севера. За несколько солнечных, но отчаянно холодных дней отряд достиг окраины Великой Бурой пустоши, где при желании можно было жить… и тут обнаружилось, что впереди все покрыто мокрым дерном, смерзшимся в ледяную корку. Продвигаться приходилось медленно. Если птица выкликала свое «так-так-так» в каменном овраге, передразнивая саму себя, как насмешливое эхо, сумасшедшая следила за ней взглядом, по-птичьи склонив голову набок, и улыбалась. Девушка была взволнована, но теперь ехала первой, сменив Эльстата Фальтора. Она вела своих спутников по высоким, покрытым трещинами плато. Здесь пел ледяной ветер — пел, а потом рыскал по холодным склонам, поскуливая, как потерявшаяся сука. Всюду, огибая скальные выступы, бежали тропки. Похоже, девушка выбирала ту или иную просто наугад.

В конце концов дорожки привели ее на откос, увенчанный грудой камней, который уступами спускался вниз. Среди валунов нашли приют чахлые дубки — целый лес, хотя и редкий. Ниже по склону виднелось несколько узких улочек и огороженных построек. Их стены покосились, а изгороди были подлатаны. За деревней возвышались бренные останки Эгдонских скал, которые и дали ей имя. Когда-то здесь добывали для строительства крупнозернистый песчаник — там, где он выходил на поверхность. В итоге массив напоминал высохший участок побережья с бухточками и разрушенными мысами.

— Мерзкое местечко, — заметил Хорнрак. Призрак Посеманли на некоторое время оставил его в покое. Он исчез с влажным «Хлоп!», напоследок одарив наемника вялой усмешкой, словно вспомнил о каком-то более важном деле. Хорнрак вздохнул с облегчением, но скоро обнаружил, что не может думать ни о чем, кроме как о холоде. Он устремился мыслями к Городу, где зима кажется такой короткой. Ветер свистит на перекрестке рю Сепиль и Вьентьян-авеню… Женщины поплотнее кутаются в шали и, смеясь, перебегают от дома к дому. Можно сидеть у окна, наблюдать за ними, потягивать горячее вино с пряностями, приготовленное мальчиком. Здесь все не так. Пальцы примерзли к уздечке, точно у каменного всадника, что стоит на какой-нибудь провинциальной площади и понемногу разваливается на части… Все эти дни Хорнрак чувствовал себя глубоко несчастным.

— Видали мы и похуже, — отозвался карлик, словно это была некая теорема, которую еще предстояло доказать. Он сдвинул свою кожаную шляпу набекрень, его руки покраснели от холода.

Впереди лежали руины… но то, что было разрушено, создавал не человек, а природа.

Метафизические споры Послеполуденных культур, которые под конец переросли в ожесточенные сражения, оставили здесь свой след. Пойма давно исчезнувшей реки превратилась в коридор, усыпанный черным пеплом и круглыми обожженными камнями. Но сказать, что это коридор был одинаков по всей своей длине… Нет. Его дно то поднималось, то опускалось. Кое-где наружу выступала голая скала — в одних местах ее толщина не превышала пары футов, в других достигала десяти. Из года в год ветер уносил на Пустошь немного пепла, оставляя под каждым камнем — от огромных валунов до мелких булыжников величиной не больше кулака, — что-то вроде маленького пьедестала. Тут и там торчали пучки черники и вереска, похожие на колонии кораллов: вода и ветер занесли их сюда и позволяли расти, пока они не образовали цепочку щетинистых островков. Будучи частью Пустоши, отрезанной от ее более глубоких областей — и в то же время являясь их прообразом, — эта долина имела чуть меньше двух миль в поперечнике. Ее пересекала цепочка Эгдонских скал, вершины их изломанных контрфорсов тронул розовый свет. Нежный седой туман растекался по оврагам и каменистым расселинам у их подножия, сочился между висящих на уступах дубов и заподнял деревенскую улицу — наружу торчали только крыши и верхние этажи домов. Где-то в этой пелене тявкала собака. Овцы блеяли в загоне. На маленьком поле одиноко стояла корова. Трогательная картинка, нарисованная яркой эмалью на сияющей поверхности воздуха… Однако Фей Гласе застыла и не двигалась.

— Ее пугает лабиринт.

— И все же, — отозвался Фальтор, возвращаясь после короткой вылазки, — его создали такие, как она. Иначе и быть не может.

Влажный пепел облепил пальцы его перчаток. При виде этого земляного сооружения его охватило смутное волнение. И когда Фей Гласе отказалась не только войти туда, но даже проехать мимо, его нетерпение лишь усилилось.

— Они были одержимы некими образами — те, кто отправился на север в последние отчаянные дни Возрождения, чтобы найти путь назад… — Фальтор широко улыбнулся. — Как будто пальцы Прошлого уже не гладят нас по щекам, когда мы просыпаемся или засыпаем… — он снова посмотрел на лабиринт. — Боюсь, она совсем ребенок.

— Мы дали им жизнь, — пробормотал карлик. — Откуда нам было знать, что это сведет их с ума?

Никто ему не ответил.

— Дело не только в девушке, — проговорил Целлар. — Я тоже это чувствую. Ошибка на ошибке.

— И тем не менее мы пойдем, — объявил Фальтор, усаживая сумасшедшую на лошадь. — Вот так. Сиди, и с тобой ничего не случится. Ты такая смелая — столько времени нас вела…

Фей Гласе смотрела на него, словно на груду камней.

По большей части сооружение выглядело так, словно его коридоры прорезали в слежавшемся пепле, местами добавив обычные груды камней, местами — насыпи, похожие на земляные валы и плотины. В целом оно напоминало грубо очерченный круг с явно обозначенным центром и имело примерно пятнадцать футов в поперечнике.

С какой целью он было создано? Можно ли если не ответить на этот вопрос, то хотя бы предположить? Во Времена Саранчи грань между знаком и вещью стерта, а вместе с ней стираются и вещи, и знаки. Возможно, это не лабиринт, а нечто вроде огромной идеограммы — чертеж, представляющий труднодостижимое состояние ума. Но сказать так — значит не сказать ничего. Пепел в его траншеях доказывает своим примером, что все в мире движется — здесь день и ночь бесцельно гуляют холодные, сырые сквозняки.

Что заставило Фальтора поступить именно так, а не иначе? Непонятно. Чтобы достичь деревни, с тем же успехом можно было просто пересечь равнину. Но это даже не обсуждалось.

В итоге он заблудился, хотя не спешил это признать. Впрочем, признай Рожденный заново свою ошибку, девушка все равно не стала бы ему помогать, хотя прежде явно бывала в лабиринте. Фальтор поручил карлику забраться на одну из стен, но когда тот почти достиг цели, стена начала осыпаться, и коротышка скатился вниз в облаках пыли и лавине волокнистых обломков, так ничего и не увидев.

— Кажется, я стоял лицом на юг, — сообщил он.

Как бы то ни было, дальше пришлось идти наугад.

Прошел час. Они успели наткнуться на следы подков собственных лошадей и поняли, что уже проходили здесь, но в другую сторону. Потом еще час. Птица, пролетевшая в небе… Перепалка на перекрестке… Привычные происшествия отступали и теряли обычное значение. У Хорнрака появилось странное ощущение. Оно напоминало о темных лихорадках, донимавших его в Низком Городе — в них чудился намек на неудачи и гибель. Казалось, будто в черепе что-то сжимается.

Помнится, тогда то и дело начинало звенеть в ушах — точно оса залетела на душный чердак и вьется среди сухих гераней. Теперь Хорнрак снова услышал этот звук. Неловко оглядевшись по сторонам, наемник заметил, что с другими тоже происходит что-то подобное. Маленький отряд остановился. Карлик забыл свою чопорность и отчаянно моргал. Фей Гласе каким-то образом сползла с седла и лежала на земле, уставившись в небо безумным взглядом. Стены лабиринта начали меняться, они манили Хорнрака отростками-щупальцами, похожими на изящные завитки папоротника, что появляются весной из-под палых листьев.

А потом… Так иногда случается на грани сна и яви: легкий толчок — и мир завалился набок.

Теперь Хорнрак смотрел на него сквозь множество крошечных шестиугольных линз. Или это только кажется? Наемник в ужасе созерцал граненую вселенную и ничего не мог с этим поделать. Неужели конец?..

Внезапно Фей Гласе начало рвать. Девушка вскочила и бросилась вперед по коридору. Хорнрак побежал за ней, таща за уздечку лошадь. Впрочем, за сумасшедшей было не угнаться. Приходилось изо всех сил сосредоточиться: вдруг земля снова накренится, и он съедет в мозаичную пустоту? Она всюду вокруг — Хорнрак свято верил, что это именно так. Он слышал, как остальные бредут следом, шатаясь и окликая друг друга, словно недавно ослепли.

Лабиринт ждал его с той самой драки в бистро «Калифорниум», и вся эта проблема вертелась вокруг того, что находилось в его центре. Хорнрак петлял по пепельным коридорам и видел, как снова и снова наносит удары под безумный смех поэта Анзеля Патинса, словно совершает некую экзекуцию, от которой все равно не будет толку. Лошадь он где-то отпустил, а где — забыл.

Зажимая давно затянувшуюся рану в боку, наемник застонал и выхватил свой стальной нож, измазанный черной краской — словно движение, которое он помнил по первому из лабиринтов, помогло бы выбраться из другого…

Уже совсем потеряв надежду, он наткнулся на круглую площадку около тридцати футов в диаметре. Здесь мозаичная вселенная внезапно отпустила его, и мир стал прежним.

Эта площадка в центре лабиринта — то ли сцена, то ли арена — возвышалась на несколько дюймов над уровнем коридоров. Посередине, точно слуга в ожидании приказа, замерло насекомое выше человеческого роста…

Изнасилование — если это было оно — совершалось бесстрастно, точно ритуал. Фей Гласе лежала как мертвая, а насекомое сидело над ней на корточках. Оно не походило ни на одно из тех, что когда-либо доводилось видеть Хорнраку — но обладало всеми присущими насекомым признаками. Из грудного сегмента, окрашенного в любопытный дымно-желтый цвет и блестящего, как лакированный бамбук, торчали пронизанные жилками слюдяные крылья наездника — коварной твари, откладывающей яйца в тела живых гусениц. Осиная голова, похожая на клин… брюшко богомола, разрисованное таинственными линиями, похожими на символы запретной письменности… Глаза, бледно-зеленые, с сетью апельсиновых прожилок светились изнутри — во всяком случае, так казалось. Жвалы судорожно подергивались и щелкали. Глядя на это создание, Хорнрак вспомнил кузнечиков, обитающих на пустоши, которые трут друг о друга свои зазубренные ноги, издавая сухой скрип. Он вспомнил о перелетах через бескрайние заброшенные земли… и мир, который он знал, отделился от него, как осенний лист от ветки — так неожиданно, что Хорнрак ощутил тоскливую болезненную слабость…

Когда он снова обрел способность видеть, сумасшедшая очнулась. Она не сделала никаких попыток выбраться из-под насекомого. Словно личинка, что в муках вылезает из своей шкурки, она корчилась, слепо тычась в разные стороны, пока не перевернулась на живот, и выгнув шею, обратила к наемнику белое неподвижное лицо.

— Я… — она срыгнула и облизнула губы. — Мы…

— Я не могу вам помочь, — буркнул Хорнрак.

Он уже заметил, что насекомое явно подверглось нападению. Выпуклый удлиненный грудной щиток, из которого побегами торчали хилые лапки, покрывали резаные и колотые раны — некоторые из них достаточно глубокие, чтобы можно было разглядеть белесый нутряной жир. Вокруг странных, нечеловеческих глаз коркой запеклась сукровица. Время от времени существо бесцельно скребло ногами пепел и дико било своими прозрачными крыльями.

— Мы видели ваш мир, — проговорила сумасшедшая. — Весь ваш мир — убийство. Убийственный мир. Убитый мир. Нас всех здесь убили.

Ее голос был жалобным, монотонным и доносился словно издалека. В паузах между словами Хорнрак сам становился насекомым. Он летел над бескрайними заброшенными пустошами, гонимый стремлением, которого не понимал. С ним было множество других, таких же, как он. Их вел голод — вел настойчиво и в никуда. Задыхаясь, они падали, и их тут же сжирали.

— Теперь мы давим вам на мозги. Наши слова давят вам на мозги. Ваш мир давит. На нас. О… Кха.

Существо замолотило конечностями по земле, пока одна из них не отлетела.

— Кха, — выдохнула Фей Гласе. — Помогите. Ох.

Хорнрак бросился вперед и попытался вытащить девушку из-под клацающих жвал. Она даже не сдвинулась с места. Наемник почувствовал, как огромная треугольная личина падает прямо на него, заорал и шарахнулся в сторону, размахивая ножом, точно слепой.

Гробец-карлик, который как раз вышел из лабиринта, тронул его за локоть.

Вдвоем они все-таки сумели вытащить сумасшедшую из-под странной твари. Карлик где-то потерял шляпу.

— Я… Мы… Ох… — скулила Фей Гласе.

В это время в работе нервной системы насекомого снова случился какой-то сбой. Тварь начала корчиться, шумно выпуская воздух и сворачиваясь клубком — казалось, она бодает сама себя в живот. Судороги сменились странным оцепенением, которое охватило и сумасшедшую. Она лежала на земле, как окукливающаяся личинка. Кончики ее пальцев кровоточили: она искусала себе все руки. Насекомое напоминало огромную эмалевую фибулу из руин древнего города, развращенного собственной роскошью. Хорнрак и карлик осторожно наблюдали за ним.

Насекомое обернулось, его загадочные глаза затянуло роговой пленкой. Оно источало слабый запах лимонов, сквозь который пробивалась вонь тухлой капусты.

— Оно видит нас, — прошептал Гробец и облизнулся. — Что она говорила?.. Оно может нас видеть?

Но Хорнрак слишком запыхался, чтобы произнести хоть слово.

В нашем понимании Рожденные заново не мыслят. Они живут, преследуемые своим непостижимым прошлым, живут среди снов наяву, спутанных, как видения душевнобольного…

Эльстат Фальтор пришел в центр лабиринта с противоположной стороны. В его движениях было что-то неестественное. Он удивленно уставился на насекомое, помахал рукой у себя перед носом; потом из его груди вырвался долгий стон. В своей кроваво-красной броне он сам был похож на странного богомола из далеких лесов.

Возможно, этот звук привлек внимание насекомого. Оно повернулось к Фальтору, сочленения его нижних конечностей звонко щелкнули. Теперь карлик и Хорнрак могли разглядеть любопытные метки на брюшке существа: три черные диагональные полосы, которые, как перевязь, тянулись к каждому крылу.

Постанывая, Фальтор обошел площадку. Его голова покачивалась, точно маятник метронома. Он явно считал, что пребывает в снах о Послеполуденной эпохе, поскольку бормотал себе под нос что-то об Эрнаке сан Тенн и «желтых садах». Теперь они снова стояли лицом друг к другу; и если Фальтор был похож на насекомое, то тварь перед ним напоминала человека закованного в изрубленную желтую броню.

Рожденный заново мельком взглянул на энергоклинок, который шипел у него в руке, плюясь искрами… и ударил насекомое по голове. Лезвие вскрыло один глаз существа, рассекло грудной щиток и подрубило одну из его конечностей. Оно упало набок и поползло, пытаясь снова взобраться на круглую площадку; крылья издавали тонкий звук, похожий на поскуливание. Фей Гласе завизжала и вскочила. Фальтор снова нанес удар. Некоторое время он наблюдал, задумчиво склонив голову набок, как тварь с удвоенной яростью повторяет свои попытки, потом опустил оружие. Клинок плавил пепел, превращая его в стеклянистую массу.

— О, какие огромные венчики! — возопил Фальтор. — Тысяча роз и других цветов! Мысль, обладающая силой ощущения!

Он умоляюще взглянул на Хорнрака, снова убрал меч и убежал в лабиринт. Глаза Рожденного заново вылезали из орбит, тело согнулось под невероятным углом.

Искалеченное насекомое достигло стены и попыталось влезть на нее. Пепел струйками стекал вниз. Фей Гласе плакала.

— Погодите, нас всех тут убьют. Вена, Блэкпул и Венеция утонут в собственных слезах. Давите наш мир. О… О…

Внезапно у нее над головой возник призрак Бенедикта Посеманли. Его дряблое лицо было исполнено тревоги. Гримасничая, призрак произнес: «Фенлен! Фенлен!» — так, словно просил прощения… и тут же, размахивая руками, умчался прочь — вероятно, унесенный некими потусторонними потоками.

С запада налетели темные тучи. Мелкая ледяная крупа наполнила серый воздух, забарабанила по хитиновому панцирю насекомого. Оно лежало в углу без движения, лишь апельсиновые искры оживляли его уцелевший глаз. Земля вокруг него была изрыта. Фей Гласе, измученная, обессиленная, бродила вокруг возвышения, пряча лицо в ладонях, и стенала.

Хорнрак тупо таращился на рытвины, потом перевел взгляд на изуродованное тело насекомого. Его трясло.

— Присмотри за ней, — бросил он карлику. — И попробуй найти Целлара. Расскажи ему, что тут стряслось. Он разберется.

И снова бросился вглубь лабиринта — на поиски Рожденного заново.