Интерлюдия
Ровно сто часов с момента приема золота из банка Джианкарди в Новиграде
– Тебе вход запрещен, – сказал вышибала Тарп. – И ты хорошо об этом знаешь. Отойди от лестницы.
– А это ты видывал, хам? – Никефор Муус тряхнул и звякнул пузатым ранцем. – Видывал ты столько золота за раз? Прочь с дороги, поскольку – хозяин идет! Богатый хозяин! Пшёл, селюк!
– Впусти его, Трап! – из австерии выплыл Феб Равенга. – Не хочу здесь шума, гости беспокоятся. А ты – смотри. Однажды меня обманул, второго раза не допущу. Лучше б тебе нынче было чем заплатить, Муус.
– «Господин Муус»! – чиновник оттолкнул Тарпа. – «Господин»! Смотри, с кем говоришь, трактирщик!
– Вина! – крикнул он, развалясь за столом. – Самого дорогого, какое у вас есть!
– Самое дорогое, – отважился мэтр, – стоит шестьдесят крон…
– Заплачу! Давай целый кувшин, мигом!
– Тише, – напомнил ему Равенга. – Тише, Муус.
– А ты мне рот не затыкай, мошенник! Ворюга! Парвеню! Кто ты таков, чтобы меня учить? Вывеска золоченая, а на подошвах – говно все то же! А говно – говном останется! Гляди сюда! Видывал ты столько золота за раз? Видывал?
Никефор Муус сунул руку в ранец, вытянул горсть золотых монет и с размаху метнул их на стол.
Монеты разлетелись брызгами коричневой жижи. Вокруг распространился отвратительный смрад экскрементов.
Гости австерии «Natura Rerum» сорвались с мест и бросились к выходу, задыхаясь и прикрывая носы салфетками. Мэтр согнулся в рвотных позывах. Кто-то закричал, кто-то выругался. Феб Равенга даже не дрогнул. Стоял словно памятник, скрестив руки на груди.
Муус, ошеломленный, тряхнул головой и протер глаза, таращась на вонючую кучу на скатерти. Наконец очнулся, сунул руку в ранец. И вынул ее – полную густой мерзости.
– Ты прав, Муус, – ледяным голосом проговорил Феб Равенга. – Говно – говном и останется. На улицу его.
Выводимый, чиновник магистрата даже не сопротивлялся, был слишком ошеломлен случившимся. Тарп затянул его за уборную. По знаку Равенги слуги сняли деревянную крышку над дыркой в клоаку. Увидав это, Муус ожил, принялся верещать, упираться и брыкаться. Не слишком это ему помогло. Тарп подволок его к дыре и сбросил вниз. Юноша шлепнулся в жидкие отходы. Но не тонул. Раскинул руки и ноги – и не тонул, удерживаясь на поверхности жижи благодаря брошенным сюда пучкам соломы, тряпкам, палочкам и смятым страницам, вырванным из различных ученых и набожных книг.
Феб Равенга снял со стены туалета деревянные вилы для сена, вырезанные из единой разросшейся ветви.
– Говно было, есть и останется говном, – сказал. – И всегда – в конце концов – в говно попадет.
Налёг на вилы и притопил Мууса. С головой. Муус с плеском вырвался на поверхность, рыча, кашляя и отплевываясь. Равенга позволил ему немного покашлять и набрать воздуху, после чего притопил снова. На этот раз и вправду глубоко.
Повторил операцию несколько раз, после отбросил вилы.
– Оставьте его там, – приказал. – Пусть сам выкарабкивается.
– Это будет нелегко, – прикинул Тарп. – И подзатянется надолго.
– И пусть подзатянется. Мы не торопимся.