Глава одиннадцатая

«Кабан» в Соснице поставили рядом с корчевьем, углежоги пустили в ход древесные отбросы, оставшиеся после вырубки. Выжег начался недавно; с верхушки купола, словно из кратера вулкана, бил столп желтоватого и крепко смердевшего дыма. Запах дыма не мог перебить поднимавшегося над поляной смрада смерти.

Геральт соскочил с коня. И выхватил меч.

Первый труп, лишенный головы и обеих стоп, он увидал сразу у «кабана», кровь залила покрывавшую купол землю. Чуть поодаль лежали еще три тела, изуродованные до неузнаваемости. Кровь впиталась в лесной песок, оставив чернеющие пятна.

Ближе к середине поляны, у обложенного камнем очага лежали еще два трупа – мужчины и женщины. У мужчины было порвано горло, разодрано так, что виднелись шейные позвонки. Верхняя часть туловища женщины лежала в кострище, облепленная кашей из перевернутого котла.

Чуть поодаль, возле штабеля дров, лежал ребенок, мальчик лет, может, пяти. Разодранный напополам.

Кто-то – или, скорее, что-то – схватило его за обе ножки и разодрало.

Он заметил и следующий труп, у того был рассечен живот, а кишки вынуты наружу. На всю длину – то есть, где-то сажень толстых и больше трех – тонких. Кишки ровной сине-розовой лентой тянулись от трупа к шалашу из игольчатых веток, исчезали там, внутри.

В шалаше, на лежанке из тряпок, откинулся навзничь худощавый мужчина. Сразу бросалось в глаза, что месту этому он нисколько не подходит. Богатая одежда покрыта кровью, пропитана ею насквозь. Но ведьмак не заметил, чтобы брызгало, струилось или текло из кровеносных сосудов самого человека.

Геральт узнал его, несмотря на покрытое подсохшей кровью лицо: длинноволосый, худой и слегка женоподобный красавчик, Сорель Дегерлунд, представленный ему на аудиенции у Ортолана. Тогда на нем были эти же обшитый позументами плащ и вышитый дублет; как и прочие чародеи, он сидел за столом и, как и прочие, глядел на ведьмака с плохо скрытым отвращением. А теперь – валялся без памяти, в углежогском шалаше, весь в крови, и на запястье правой его руки были наверчены людские кишки. Вырванные из брюшной полости трупа, что лежал шагах в десяти поодаль.

Ведьмак сглотнул. Зарубить его, подумал, пока без сознания? Этого ожидают Тзара и Пинетти? Убить энергумена? Элиминировать гоэта, развлекавшегося вызовами демонов?

Из задумчивости его вырвал стон. Сорель Дегерлунд, похоже, приходил в себя. Вскинул голову, застонал, снова рухнул на постель. Приподнялся, повел вокруг безумным взглядом. Увидел ведьмака, открыл рот. Взглянул на свой залитый кровью живот. Поднял руку. Увидел, что в ней сжимает. И заорал.

Геральт смотрел на меч, Лютиково приобретение с золоченой гардой. Поглядывал на тонкую шею волшебника. На набрякшие там жилы.

Сорель Дегерлунд отлепил кишки от ладони и отшвырнул прочь. Прекратил вопить, только стонал и трясся. Поднялся, сперва на четвереньки, потом на ноги. Вывалился из шалаша, осмотрелся, заверещал и бросился наутек. Ведьмак схватил его за ворот, остановил и швырнул на колени.

– Что… здесь… – бормотал Дегерлунд, все еще трясясь. – Что… Что тут про… произошло?

– Полагаю, ты знаешь.

Волшебник судорожно сглотнул.

– Как… Как я здесь оказался? Ничего… Ничего не помню… Ничего не помню! Ничего!

– Вот в это я не поверю.

– Инвокация… – Дегерлунд закрыл лицо рукою. – Я вызвал… И он появился. В пентаграмме, в меловом кругу… И вошел. Вошел в меня.

– И не впервые, верно?

Дегерлунд захныкал. Чуть нарочито – Геральт не мог избавиться от такого вот впечатления. Жалел, что не застал энергумена, пока демон его не покинул. Чувство это, понимал он, было иррациональным: он знал, насколько опасным может стать столкновение с демоном, должен был радоваться, что избежал его. Но не радовался. Поскольку тогда знал бы наверняка, что делать.

Отчего же это произошло со мной, подумал он. Отчего не оказался здесь Франс Торквиль со своим отрядом. Констебль действовал бы без сомнений и угрызений совести. Измазанный в крови, пойманный с внутренностями жертвы в кулаке, чародей получил бы петлю на шею и заплясал на первом попавшемся суку. Торквиля не сдержали бы сомнения и колебания. Торквиль не стал бы раздумывать о том, что женоподобный и слабосильный на вид чародей никак не сумел бы жестоко расправиться со столькими людьми да еще за время настолько короткое, что окровавленная одежда не успела ни высохнуть, ни задубеть. Что не сумел бы он разорвать ребенка голыми руками. Нет, у Торквиля не возникли бы сомнения.

Но у меня – возникли.

Пинетти же и Тзара верили, что у меня они возникнуть не могут.

– Не убивай меня… – захныкал Дегерлунд. – Не убивай меня, ведьмак… Я никогда… Никогда больше…

– Заткнись.

– Клянусь, я никогда…

– Заткнись. Ты уже пришел в себя, чтобы использовать магию? Чтобы призвать сюда чародеев из Риссберга?

– У меня есть символ… Могу… Могу телепортироваться в Риссберг.

– Не сам. Вместе со мной. И без фокусов. Подняться не пытайся, останься на коленях.

– Я должен подняться. А ты… Для удачной телепортации тебе следует стоять близко от меня. Очень близко.

– Зачем? Ну, чего ждешь? Вытягивай амулет.

– Это не амулет. Я говорил, это символ.

Дегерлунд распахнул окровавленные дублет и рубаху. На худой груди у него была татуировка, два пересекавшихся кольца. Кольца, усеянных точками разной величины. Немного напоминало схему планетарных орбит, которую Геральт некогда видывал в университете Оксенфурта.

Волшебник произнес певучее заклинание. Кольца засветились голубым, точки – красным. И начали вращаться.

– Сейчас. Стань ближе.

– Ближе?

– Еще ближе. Почти прижмись ко мне.

– Зачем?

– Прижмись и обними меня.

Голос Дегерлунда изменился. Его слезящиеся миг назад глаза мерзко загорелись, а губы отвратительно скривились.

– Да, так хорошо. Сильно и чувственно, ведьмак. Как ты делал для своей Йеннефер.

Геральт понял, к чему все идет. Но не сумел ни оттолкнуть Дегерлунда, ни вмазать ему рукоятью меча, ни хлестнуть клинком по шее. Увы, не сумел.

В глазах его вспыхнул опалесцирующий отблеск. И Геральт мгновенно утонул в черном ничто. В пронзительном холоде, в тишине, бесформенности и безвременьи.

Приземлились они жестко, пол из каменных плит словно сам прыгнул навстречу. Удар разбросал его и чародея, Геральт даже оглядеться толком не успел. Почуял сильный запах грязи, смешанный с мускусом. Корявые и сильные лапищи подхватили его подмышки и за загривок, без труда сомкнулись на бицепсах, твердые, словно железо, толстенные большие пальцы впились в нервы, в плечевой узел. Он одеревенел, выпустил меч из обессилевшей руки.

Перед собой увидал горбуна с мерзкой и усеянной бородавками мордой, с черепом, покрытым реденькими кустиками топорщившихся волос. Горбун, широко расставив кривые ножки, целился в него из огромного арбалета, вернее, из арбалесты с двумя стальными, одна над другой расположенными, дугами луков. Оба направленных на Геральта четырехгранных наконечника были шириной в пару дюймов – и острыми, словно бритвы.

Сорель Дегерлунд встал над ним.

– Как ты уже понял, – сказал, – попал ты не в Риссберг. Попал ты в мое убежище и обитель. В место, где мы, купно с моим мастером, проводили эксперименты, о которых в Риссберге не подозревают. Я, как ты, должно быть, знаешь, Сорель Альберт Амадор Дегерлунд, магистер магус. И я, чего ты пока не знаешь, тот, кто принесет тебе боль и смерть.

Словно ветром сдуло – исчезли нарочитый испуг и наигранная паника, исчезло все притворство. Там, на поляне углежогов, всё было притворством. Перед обвисшим в парализующей хватке корявых лапищ Геральтом стоял совершенно иной Сорель Дегерлунд. Сорель Дегерлунд триумфатор, преисполненный высокомерия и гордыни. Сорель Дегерлунд, щерящий зубы в злобной ухмылке. Ухмылке, заставлявшей думать о сколопендрах, что протискиваются в щель под дверью. О раскопанных могилах. О белых червях, пирующих в падали. О жирных мясных мухах, что подергивают ножками в тарелках с рассолом.

Чародей подошел ближе. В руке он держал металлический шприц с длинной иглой.

– Я провел тебя, как ребенка, там, на поляне, – процедил он. – И словно ребенок, ты оказался наивен, ведьмак Геральт из Ривии! Хотя инстинкт тебе подсказывал верно, ты меня не убил, поскольку не был уверен. Ибо ты хороший ведьмак и хороший человек. Сказать ли тебе, хороший ведьмак, кто такие хорошие люди? Это те, кому судьба поскупилась дать шанс воспользоваться преимуществами бытия плохих. Или же – иногда – те, кто таковой шанс имел, но оказался слишком глуп, чтоб им воспользоваться. Не важно, к какой группе принадлежишь ты. Дал ты себя обмануть, попал в ловушку, и я гарантирую, что не выйдешь из нее живым.

Он поднял шприц. Геральт почувствовал укол, а сразу после – жгучую боль. Боль пронизывающую, боль, что застила зрение, напружинивала все тело, боль, настолько жестокую, что он с большим трудом сумел удержаться от крика. Сердце заколотилось, словно безумное, учитывая же его обычный пульс, четырехкратно более медленный, чем пульс обычного человека, оказалось это исключительно скверно. В глазах потемнело, мир вокруг закружился, размылся и расплылся.

Его волокли, свет магических шаров танцевал по грубым стенам и потолку. Одна из стен, мимо которых они шли, вся была покрыта потеками крови и обвешена оружием, он приметил широкие искривленные скимитары, серпы, гизармы, топоры, моргенштерны. На всех следы крови. Это использовали в Тесах, Каблуках и Роговизне, отчетливо подумалось ему. Этим убивали углежогов в Соснице.

Он совершенно одеревенел, перестал что-либо ощущать, не чувствовал даже дробящей хватки державших его лапищ.

– Бууууэээх-хххррр-ееехххх-бууууээээх! Буууеех-хеех!

Не сразу понял: то, что слышит, – это радостный гогот. Тех, кто волок его, ситуация, похоже, чрезвычайно веселила.

Шагавший впереди с арбалетом горбун насвистывал.

Геральт почти терял сознание.

Его грубо усадили в кресло с высокой спинкой, и ведьмак наконец-то сумел увидеть тех, кто его сюда приволок, сокрушая подмышки лапищами.

Он помнил великанского огрокраснолюда Микиту, охранника Пираля Пратта. Эти двое слегка на него походили, могли бы, если прищуриться, сойти за близких родичей. Были такого же роста, так же смердели, так же лишены были шей, так же торчали у них, словно у секачей, из-под нижних губ клыки. Однако Микита был лыс и бородат, эти же двое бород не имели, обезьяньи рожи их покрывала черная шерсть, а макушки яйцевидных голов украшало нечто наподобие взлохмаченной пакли. Глазки были у них крохотные и раскосые, уши большие, острые и отвратительно волосатые.

Одежда их носила следы крови. А дыхание воняло так, словно много дней подряд они жрали исключительно чеснок, говно и дохлых рыб.

– Буееееех! Буеех-хеех-хеех!

– Буэ, Бэнг, хватит веселиться, за работу, оба. Паштор, выйди. Но оставайся поблизости.

Оба великана вышли, топая огромными ножищами. Названный Паштором горбун поспешил следом.

В поле зрения ведьмака появился Сорель Дегерлунд. Переодетый, вымытый, причесанный по-прежнему и женоподобный. Он придвинул стул, сел напротив, спиной к столу, заваленному книгами и гримуарами. Смотрел на ведьмака, нехорошо ухмыляясь. При этом поигрывал медальоном на золотой цепочке, накручивая ее на палец.

– Я угостил тебя, – произнес бесстрастно, – экстрактом из яда белого скорпиона. Скверно, правда? Ни рукой не шевельнуть, ни ногой, ни даже пальцем? Ни моргнуть, ни слюну сглотнуть? Но это еще ничего. Скоро начнутся неконтролируемые подергивания глазных яблок и помутнение взора. Потом почувствуешь мышечные судороги – судороги и вправду сильные, наверняка у тебя надорвутся межреберные связки. Не сумеешь совладать и со скрежетом зубовным, несколько зубов наверняка сломаешь. Начнется слюноотток и, наконец, трудности с дыханием. Если я не дам тебе антидот, погибнешь от удушья. Но не волнуйся, я дам. Ты выживешь. Пока что. У нас есть время. Но сперва мне хотелось бы насладиться немного тем, как ты синеешь.

– Я следил за тобой, – продолжил он через минутку, – тогда, в последний день июня, на аудиенции. Ты кичился перед нами своей дерзостью. Перед нами, людьми стократ лучшими, чем ты, которым ты и до щиколоток не дорос. Тебя развлекала и возбуждала, я это видел, игра с огнем. Уже тогда я решил показать тебе, что игра с огнем заканчивается ожогами, а вмешательство в дела магии и магов влечет последствия настолько же болезненные. И ты в этом вскоре убедишься.

Геральт пытался пошевелиться, и не мог. Конечности и тело оставались бессильными и бесчувственными. В пальцах рук и ног пробегали неприятные мурашки, лицо было совершенно одеревеневшим, губы – словно зашнурованные. Зрение становилось все хуже, взор его заволакивала и залепляла некая мутная слизь.

Дегерлунд закинул ногу за ногу, раскачивая медальоном. Там был знак, эмблема с голубой эмалью. Геральт все никак не мог ее разглядеть. Видел все хуже. Чародей не обманывал, помутнение взора усиливалось.

– Дело, понимаешь ли, в том, – нехотя тянул Дегерлунд, – что я планирую высоко подняться в чародейской иерархии. В намерениях и планах этих я опираюсь на Ортолана, известного тебе по визиту в Риссберг и по памятной аудиенции.

Геральту казалось, что язык распухает и заполняет всю ротовую полость. Боялся, что – не только кажется. Яд белого скорпиона смертелен. Сам он никогда не подвергался его воздействию, не знал, как тот повлияет на организм ведьмака. Потому всерьез беспокоился, изо всех сил сопротивляясь убивающему его токсину. Ситуация выглядела скверной. Спасения, похоже, ждать было неоткуда.

– Несколько лет назад, – Сорель Дегерлунд продолжал упиваться звучанием своего голоса, – я сделался ассистентом Ортолана, на должность эту меня назначил Капитул, а утвердил исследовательский коллектив Риссберга. Мне, как и моим предшественникам, следовало шпионить за Ортоланом и саботировать самые опасные из его идей. Месту своему я был обязан не столько магическому таланту, сколько красоте и обаянию. Капитул поставлял старичку именно таких ассистентов, каких тот любил.

– Ты вряд ли знаешь об этом, но во времена молодости Ортолана среди чародеев процветали мизогиния и мода на мужскую дружбу, которая слишком часто превращалась в нечто большее – и даже куда как большее. Так что молодой ученик или адепт, случалось, не имел выбора, ему приходилось выказывать старшим послушание и в этом вопросе. Кое-кому такое не слишком-то нравилось, но терпели они со смиренностью инструмента. А некоторые – и полюбили. К тем последним, как ты уж наверняка догадался, принадлежал и Ортолан. Парнишка, которому тогда вполне подходило его птичье прозвище, после опытов со своими прецепторами на всю долгую жизнь остался, как говорят поэты, энтузиастом и приверженцем благородной мужской приязни и возвышенных мужских любовей. Проза, как тебе известно, описывает подобные связи куда короче и досадней.

О лодыжку чародея потерся, громко мурлыча, большой черный кот с хвостом пушистым, словно щетка. Дегерлунд склонился, погладил его, качнул перед ним медальоном. Кот неохотно ткнул в медальон лапкой. Развернулся в знак того, что игра ему скучна, занялся вылизыванием меха на грудке.

– Как ты несомненно заметил, – продолжил волшебник, – моя красота незаурядна, женщины, бывало, звали меня эфебом. Женщин я тоже люблю, но против педерастии, в общем-то, ничего не имел и не имею. С одним условием: если это способствует строительству моей карьеры.

– Мой мужской аффект с Ортоланом чрезмерных жертв не предполагал, старичок-то давно переступил границу возраста, в котором можется – да и того, в котором хочется. Но я постарался, чтобы остальные думали иначе. Чтобы думали, будто он полностью потерял из-за меня голову. Что нет таких вещей, в которых он отказал бы своему красавчику-любовнику. Что я знаю его шифры, что имею доступ к его тайным книгам и секретным записям. Что одаряет он меня артефактами и талисманами, которых ранее никому не открывал. И что учит меня запрещенным заклятиям. В том числе – и гоэтии. И если еще недавно великие в Риссберге не обращали на меня внимания, теперь внезапно начали уважать, я вырос в их глазах. Поверили, что делаю я то, о чем сами они лишь мечтают. И что я преуспел в этом.

– Ты знаешь, что такое трансгуманизм? Что такое видообразование? Радиационное видообразование? Интрогрессия? Нет? Нечего стыдиться. Я тоже знаю немного. Но все полагают, что – много. Что под присмотром и ауспицией Ортолана я провожу исследования над усовершенствованием рода людского. В основном, чтобы исправить и улучшить. Улучшить человеческую форму, элиминировать болезни и несовершенства, элиминировать старение, бла-бла-бла. Се – цель и задание для магии. Ступать по дороге великих старых мастеров, Маласпины, Альзура и Идаррана. Мастеров гибридизации, мутаций и генетических модификаций.

Известив о своем приходе мявом, снова явился черный кот. Вскочил на колени чародея, потянулся, замурчал. Дегерлунд же ритмично гладил его. Кот замурчал еще сильнее, выпуская когти воистину тигриных размеров.

– Что такое гибридизация – ты знаешь наверняка, поскольку это другое название скрещивания. Процесса получения полукровок, гибридов, бастардов, как ни назови. В Риссберге с этим активно экспериментируют, понаделали уже немеряно всяких уродств, страшилищ да выродков. Немногие из них нашли практическое применение, как, например, очищающий городские свалки псевдориггер, уничтожающий древесных вредителей псевдодятел или пожиратель личинок малярийных комаров, мутировавшая гамбузия. Или вигилозавр, охранный ящер, убийством которого ты хвастался во время аудиенции. Но они полагают все это ерундой, побочными продуктами. Что их интересует на самом деле – гибридизация да мутация людей и гуманоидов. Подобные вещи запрещены, но Риссберг смеется над запретами. А Капитул закрывает на них глаза. Или, что вероятней, продолжает пребывать в благословенном и отупляющем неведеньи.

– Маласпина, Альзур и Идарран, и это задокументировано, брали к себе в мастерскую небольших и средних размеров существ, чтобы создавать из них гигантов, как те их вии, пауки, кощеи – и бог весть кто еще. И что тогда, спрашивали, мешает взять маленького или обычного человечка и превратить в титана, в кого-то сильного, способного работать по двадцать часов в сутки, кого не тронут болезни, кто, не ослабев, доживет хоть бы и до ста? Известно, что они хотели это сделать, якобы даже и делали, достигали успеха. Но тайну своих гибридов унесли с собой в могилу. Даже Ортолан, который посвятил жизнь изучению их трудов, достиг немногого. Буэ и Бэнг, которые тебя приволокли сюда, – ты к ним присмотрелся? Это гибриды, магические полукровки огров и троллей. Не знающий промаха арбалетчик Паштор? Нет, тот и вправду, так скажу, создан по образу и подобию, совершенно натуральный эффект скрещивания мерзкой бабенки с дурным селянином. Но Буэ и Бэнг, ха, эти вышли прямиком из пробирок Ортолана. Спросишь: кому выгодны такие паскудства, какого беса что-то подобное создавать? Ха, еще совсем недавно я и сам этого не знал. Пока не увидал, как они расправляются с дровосеками и углежогами. Буэ может одним рывком сорвать с плеч голову, Бэнг разрывает мальца, словно печеного цыпленка. А если дать им орудие поострее, – ха! Тогда развяжут такую бойню, что будьте любезны. Ортолан, если его спросить, станет рассказывать, что гибридизация, типа, это дорога к элиминированию наследственных хворей, болботать об увеличении сопротивляемости инфекционным болезням и всякие прочие старческие благоглупости. Я же знаю свое. И ты знаешь свое. Такие экземпляры, как Буэ и Бэнг, как та тварь, с которой ты сорвал пластинку Идаррана, годятся лишь для одного: для убийства. И это хорошо, поскольку мне как раз требовались для убийства инструменты. В своих собственных возможностях и способностях я был не слишком-то уверен. Как оказалось, вовсе даже зря.

– Но чародеи Риссберга всё скрещивают, проводят мутации и генетические модификации, от рассвета до заката. И изрядно в том продвинулись, понаделывали гибридов таких, что аж дух захватывает. И все они, дескать, гибриды полезные, облегчающие и улучшающие человеческое существование. Мол, уже в шаге они от сотворения женщины с идеально плоской спиной: чтобы натягивать ее сзади и одновременно иметь место для бокала с шампанским иль пасьянса.

– Но вернемся ad rem, то бишь к моей научной карьере. Мне пришлось, будучи не в силах похвастаться явными успехами, создавать оных успехов видимость. Управился я с легкостью.

– Ты знаешь, что существуют иные, нежели наш, миры, доступ к которым для нас отрезало Сопряжение Сфер? Универсумы, именуемые планами элементов и параэлементов? Населенные существами, которых мы называем демонами? Достижения Альзура et consortes объясняли тем, что они-де получили доступ к оным планам и существам. Что умели тех существ вызывать и делать подневольными слугами, что вырвали у демонов их тайны и знания. Полагаю, это чушь и выдумка, но все в нее верят. А как быть, ежели вера столь сильна? Чтобы сойти за близкого к тайнам мастеров прошлого, мне следовало убедить Риссберг, будто я умею вызывать демонов. Ортолан, который некогда и вправду мастерски проводил гоэтии, не пожелал меня этому искусству учить. Позволил себе до обидного низко оценить мои магические умения и заставил вспомнить, где мое место. Что ж, ради блага собственной карьеры я стану помнить о том месте. До времени.

Черный кот, которому надоело поглаживание, соскочил с коленей чародея. Зыркнул на ведьмака холодными, золотыми, широко раскрытыми глазами. И отошел, задрав хвост.

Геральту дышалось все труднее, он чувствовал рвущие тело судороги, но был не в силах с ними совладать. Ситуация была поганая, и лишь два обстоятельства обещали изменить все к лучшему, давали надежду. Во-первых, он все еще жил, а пока живешь – надеешься, как говаривал в Каэр Морхене его прецептор Весемир.

Вторым обещающим переменить ситуацию обстоятельством были чрезмерно раздутое эго и гордыня Дегерлунда. Волшебник, похоже, обожал свои речи и свою молодость, и была это любовь всей его жизни.

– Не в силах сделаться гоэтом, – рассказывал волшебник, поигрывая с медальоном и все еще наслаждаясь собственным голосом, – я вынужден был гоэта изображать. Создавать видимость. Известно, что вызванный гоэтом демон часто вырывается из пут и сеет смертоубийственный хаос. Вот я и посеял. Несколько раз. Вырезал под корень несколько селений. А они поверили, что это демон.

– Ты бы удивился, насколько они легковерны! Однажды я отрезал пойманному селянину голову и биодеградируемым кетгутом пришил ему башку огромного козла, замаскировав шов гипсом и краской. А потом продемонстрировал моим ученым коллегам как териоцефала, эффект необычайно трудного эксперимента по созиданию людей со звериными головами, эксперимента, что удался лишь частично, поскольку оный образец не выжил. И они поверили, представь себе. Я вырос в их глазах несказанно! Все еще ждут, когда я создам нечто, что сумеет выжить. Я утверждаю их в этой иллюзии, то и дело пришивая какую-нибудь звериную башку к безголовому трупу.

– Но мы отвлеклись. К чему это я? Ага, к вырезанным селениям. Как я и ожидал, мастера из Риссберга посчитали это действиями демонов или одержимых ими энергуменов. Но я ошибся, перебрал немного. Одним сельцом древорубов никто бы не заинтересовался, да мы-то вырезали несколько. Действовали, главным образом, Буэ и Бэнг, однако ж и я подмогнул в меру сил.

– В той первой колонии, в Тисах или как-то так, я показал себя не наилучшим образом. Когда увидал, что вытворяют Буэ и Бэнг, обрыгался с ног до головы, заблевал весь плащ. Пришлось выбрасывать. Плащ из прекрасной шерсти, отороченный серебристой норкой, стоил почти сто крон! Но потом – шло все лучше и лучше. Во-первых, я одевался поразумней, в рабочем стиле. Во-вторых, я полюбил эти дела. Оказалось весьма приятно: отрубить кому-нибудь ногу и смотреть, как кровь брызгает из культи. Или выдавить глаз. Или вырвать из брюха полную горсть горячих кишок… Итак. Вместе с сегодняшними людишками получается без малого полсотни детородного возраста человек обоих полов.

– Риссберг решил, что меня надобно приструнить. Но как? Они верили в мою силу как гоэта и боялись моих демонов. И весьма опасались рассердить влюбленного в меня Ортолана. Так что решением должен был стать ты, ведьмак.

Геральт дышал неглубоко. И чувствовал нарастающий в нем оптимизм. Видел уже куда лучше, дрожь уходила. У него был иммунитет против большинства известных токсинов, яд белого скорпиона, для обычного смертного убийственный, исключением, к счастью, не являлся. Признаки, сперва явственные, с течением времени слабели и пропадали, организм ведьмака сумел, как оказалось, довольно быстро нейтрализовать яд. Дегерлунд не замечал этого – или же, в гордыне своей, не обращал внимания.

– Я узнал, что они желают натравить тебя на меня. Не стану скрывать, страх меня чуток пробрал, слыхал я о ведьмаках то да сё, а о тебе – в особенности. Я – что духу к Ортолану: спасай, мол, мастер мой любимый. Любимый мастер сперва меня отчитал и выругал, что это, дескать, куда как мерзко, убивать дровосеков, что это дурно и чтобы я это в последний раз. Но потом присоветовал, как тебя одурачить и заманить в ловушку. Как подловить, используя телепортационный символ – а его он уже давнехонько лично вытатуировал на моем мужественном торсе. Однако убивать тебя запретил. И не думай, что по доброте. Ему необходимы твои глаза. А именно: нуждается он в tapetum lucidum, слое ткани, что выстилает внутреннюю поверхность твоих глазных яблок, ткани, усиливающей и отражающей свет, попадающий на фоторецепторы, благодаря чему ты, подобно коту, видишь ночью и в темноте. Последняя idée fixe Ортолана – это дать человечеству возможность кошачьего зрения. Ради достижения столь высокой цели он готов привить к твоим tapetum lucidum какие-то мутации, над которыми нынче трудится, а tapetum для прививки следует брать от живого донора.

Геральт осторожно шевельнул пальцами и ладонью.

– Ортолан – маг высоконравственный и милосердный, после изъятия глазных яблок он, в своей безмерной доброте, намеревается подарить тебе жизнь. Полагает, что лучше быть слепцом, чем покойником, а еще безмерно боится причинить боль твоей любовнице, Йеннефер из Венгерберга, к которой он относится с большим – удивительно большим в его случае – пиететом. К тому же он, Ортолан, уже близок к открытию магической регенерационной формулы. Через пару-тройку лет ты, дескать, сможешь обратиться к нему, а он тебе глаза вернет. Ты рад? Нет? Ну и правильно. Что? Хочешь что-то сказать? Слушаю, говори.

Геральт сделал вид, будто с трудом шевелит губами. Впрочем, особо притворяться – что с трудом – не приходилось. Дегерлунд привстал с кресла, склонился к нему.

– Ничего не понимаю, – скривился. – Впрочем, мне и дела-то нет, что ты там желаешь сказать. Однако я хотел бы кое-что добавить. Знай, среди моих многочисленных талантов есть талант ясновиденья. И вижу я совершенно ясно, что когда Ортолан вернет тебе, ослепленному, свободу, Буэ и Бэнг будут уже ждать. И ты попадешь в лабораторию – тогда уж ко мне и надолго. Я проведу над тобой вивисекцию. Главным образом развлечения ради, хотя меня слегка интересует и то, что обнаружится у тебя внутри. Когда же завершу, сделаю то, что в терминологии мясников именуется разделкой туши. Останки твои я буду по кусочку высылать в Риссберг, предостерегая своих коллег, пусть увидят, что случается с моими врагами.

Геральт собрал все свои силы. Было их немного.

– Что же касается оной Йеннефер, – волшебник склонился еще ближе, ведьмак почувствовал его мятное дыхание, – то меня, в отличие от Ортолана, мысль о том, чтобы причинить ей страдания, радует безмерно. Потому я отчекрыжу тебе тот фрагмент, который она более всего ценила в тебе, и вышлю ей в Венгерб…

Геральт сложил пальцы в Знак и дотронулся до лица волшебника. Сорель Дегерлунд запнулся, осел на стул. Захрапел. Глаза закатились внутрь черепа, голова свесилась с плеч. Цепочка медальона выпала из безвольных пальцев.

Геральт вскочил – вернее, попытался вскочить, ибо единственное, что ему удалось, это выпасть из кресла на пол, головой к сапогам Дегерлунда. Перед самым носом лежал оброненный волшебником медальон. На золотом овале синел эмалированный дельфин nageant. Герб Керака. Не было времени удивляться и задумываться. Дегерлунд начал громко хрипеть, понятно было, что вот-вот проснется. Знак Сомнэ подействовал, но едва-едва и ненадолго, поскольку ведьмак был слишком ослаблен ядом.

Он поднялся, придерживаясь за стол, смел книги и свитки.

В комнату ворвался Паштор. Геральт даже не пытался использовать Знак. Схватил со стола оправленный в кожу и бронзу гримуар, рубанул им горбуна по горлу. Паштор с размаху уселся на пол, выпустил арбалесту. Ведьмак рубанул снова. И повторил бы опять, но инкунабула выскользнула из одеревеневших пальцев. Он схватил стоявший на книгах графин и разбил об голову Паштора. Горбун, хоть был залит кровью и красным вином, не сдавался. Он бросился на Геральта, даже не стряхнув с век стеклянного крошева.

– Буэээ! – орал, хватая Геральта за колени. – Бэееенг! Ко мне! Ко мн…

Геральт ухватил со стола еще гримуар: тяжелый, инкрустированный фрагментами человеческого черепа. Ударил горбуна так, что от оправы отлетели куски костей.

Дегерлунд захрипел, пытаясь вскинуть руку. Геральт понял, что тот желает наложить заклятие. Приближавшееся громыханье тяжелых ног свидетельствовало: Бэнг и Буэ уже на подходе. Паштор вставал с пола, шарил руками вокруг себя, искал арбалесту.

Геральт увидал на столе свой меч, схватил его. Покачнулся, едва не упал. Сцапал Дегерлунда за воротник, приложил ему клинок к глотке.

– Твой символ! – крикнул ему в ухо. – Телепортируй нас отсюда!

Буэ и Бэнг, вооруженные, столкнулись в дверях и завязли в них, застряли. Ни один и не думал о том, чтобы уступить другому. Фрамуга трещала.

– Телепортируй нас! – Геральт схватил Дегерлунда за волосы, запрокинул ему голову назад. – Давай! А то глотку перережу!

Буэ и Бэнг выпали из двери купно с фрамугой. Паштор подхватил арбалесту, вскинул…

Дегерлунд дрожащей рукой распахнул рубаху, выкрикивая заклинание, но прежде чем их охватила тьма, вырвался из хватки ведьмака и оттолкнул его. Геральт ухватил чародея за кружевной манжет и попытался притянуть поближе, но в этот момент портал сработал и все ощущения, в том числе осязание, исчезли. Он почувствовал, как некая стихийная сила всасывает его, дергает им и крутит, словно водоворот. Холод парализовал. На миг. Один из длиннейших и мерзнейших мигов в его жизни.

Он ударился о землю, аж гул пошел. Упал навзничь.

Открыл глаза. Вокруг царила черная тьма, непроглядный мрак. Я ослеп, подумалось. Лишился зрения?

Но нет. Просто-напросто, стояла темная ночь. Его – как учено назвал это Дегерлунд – tapetum lucidum начал действовать, уловил весь свет, какой только возможно было уловить. Через миг-другой ведьмак уже распознавал вокруг абрисы каких-то коряг, стволов да кустарника.

А над головой, когда тучи рассеялись, увидел звезды.