Пароход «Грезы Февра» вышел из Нью-Олбани, когда уже опустились сумерки. Стояла удушливая ночь начала июля. За все годы, проведенные на реке, у Эбнера Марша не было более приподнятого настроения, чем в тот день. Утро капитан провел в Луисвилле и Нью-Олбани, заканчивая последние дела; за это время он нанял парикмахера, пообедал с работниками судоверфи и отправил несколько писем. В послеполуденный зной Марш наконец обосновался у себя в каюте, после чего занялся проверкой готовности судна к отплытию и встречей пассажиров, купивших билеты в каюты первого класса. Ужин прошел в спешке – следовало еще побывать на основной палубе, проверить состояние паровых машин, проследить за погрузкой и работой помощника капитана.

Солнце немилосердно палило, воздух был влажным и неподвижным. Портовые рабочие, обливаясь потом, по узким сходням поднимали на пароход оставшиеся клети с грузом, тюки и бочки. Помощник капитана, изрыгая потоки брани, то и дело подгонял их. Марш знал, что по другую сторону реки на пристани Луисвилла готовились к отправке другие пароходы: большой неповоротливый «Джекоб Стрейдер», занимающийся почтовыми перевозками, быстроходный «Южанин» из грузо-пассажирской компании Цинциннати и Луисвилла, а также с полдюжины других суденышек, помельче. Время от времени он бросал в их сторону взгляды, желая узнать, не пойдет ли какое из них вниз по реке. Несмотря на одуряющую жару и рой москитов, с заходом солнца поднимавшихся от воды, чувствовал себя Марш просто великолепно.

Свободное от паровых котлов, топок и машин пространство основной палубы было сплошь уставлено грузом. Пароход вез сто пятьдесят тонн расфасованного в тюки листьев табака, тридцать тонн железных болванок, бессчетное количество бочек с сахаром, мукой и бренди, упаковки с причудливой мебелью для какого-то богача из Сент-Луиса, пару блоков соли, несколько рулонов шелковой и хлопчатобумажной ткани, тридцать бочонков с гвоздями, восемнадцать ящиков с ружьями, книгами, бумагой и всякой всячиной.

Еще он вез свиной жир. Дюжину больших бочонков прекрасного свиного жира. Но жир не был грузом в полном смысле слова, его закупил и приказал погрузить сам Марш.

На основной палубе среди груза и машин толклись пассажиры – мужчины, женщины, дети. Их было не меньше, чем вьющихся над рекой мошек. Почти три сотни. Заплатив всего по одному доллару, они получили возможность добраться до Сент-Луиса. Такая мизерная оплата давала только право проезда; еду, чтобы питаться в дороге, они брали с собой. Счастливчикам удалось найти на палубе более или менее пригодное место для сна. Основную часть пассажиров составляли иностранцы: ирландцы, шведы, рослые голландцы. Они орали друг на друга на непонятных Маршу языках, выпивали, грязно ругались и шлепали своих детей. Там же, внизу, можно было увидеть несколько охотников и простых работяг, которым оказалось по карману купить билет по сходной цене, предложенной Маршем.

Пассажиры, занимавшие каюты второго класса, платили за место по десять долларов, во всяком случае, те из них, кто следовал до самого Сент-Луиса. Несмотря на такую цену, билеты почти во все каюты были распроданы. Клерк из судовой конторы сообщил, что на борту сто семьдесят семь пассажиров первого и второго класса. Число это с двумя семерками Марш рассматривал как хороший знак. В списке пассажиров значилось десятка полтора плантаторов, глава крупной компании из Сент-Луиса по производству мехов, два банкира, британец с тремя дочерьми и четыре монахини, следующие в Айову. На борту также находился священник; впрочем, серой кобылы с ним не было. Среди речников бытовала дурная примета: священник и серая кобыла на борту – быть беде.

Что касается команды, то Марша она вполне удовлетворяла. Двое нанятых рулевых ничего собой не представляли, их взяли временно, чтобы довести судно до Сент-Луиса. Они хорошо знали реку Огайо, а далее пароходу предстояло обслуживать маршруты Нового Орлеана. Марш разослал письма в Сент-Луис и Новый Орлеан, и в «Доме переселенца» их уже ждали два лоцмана, хорошо знакомых с Миссисипи в ее нижнем течении. Все остальные члены команды были такими же опытными, как и на любом другом речном судне, и Марш был уверен в них.

В качестве механика он взял вспыльчивого, свирепого вида маленького человечка с бакенбардами по имени Уайти Блейк. Белые его бакенбарды постоянно носили следы копоти от паровых машин. Уайти работал у Эбнера Марша сначала на «Эли Рейнольдз», позже – на «Элизабет» и теперь вот на «Грезах Февра». Марш был уверен, что лучше этого человека никто не знает паровых машин.

Клерк Джонатан Джефферс носил очки в золотой оправе, зачесанные назад каштановые волосы и изысканные, застегивающиеся на пуговицы гетры. В конторской работе равных ему не было. Джефферс умел лихо заключать мелкие коммерческие сделки, никогда ни о чем не забывая. Человеком он был скаредным и даже в шашки играл на деньги. До того момента, как Марш пригласил Джефферса на «Грезы Февра», тот служил в главной конторе компании. Он согласился, ни минуты не колеблясь. Несмотря на щеголеватую внешность, Джефферс был речником до мозга костей и никогда не расставался со своей тросточкой с вложенной в нее шпагой с золотой рукояткой.

Коком Марш взял вольноотпущенного цветного по имени Тоби Лэньярд. Тот проработал у Марша четырнадцать лет. Впервые его стряпню Марш попробовал в Натчезе, тогда он выкупил Тоби и дал ему свободу. Боцманом на пароход Марш взял Майкла Теодора Данна, который одновременно исполнял и обязанности помощника капитана. Но по имени его не называл никто, кроме портовых грузчиков, которые обращались к нему не иначе как «мистер Данн, сэр». Все остальные звали его Волосатым Майком. Это был детина исполинских размеров и самый жадный и упрямый человек на всей реке. Росту в нем было не менее шести футов. Зеленые глаза, черные бакенбарды. Руки, ноги и грудь покрыты густыми черными волосами. Майк славился сквернословием и дурным характером и нигде не появлялся без своей черной железной палки длиной в три фута. Эбнер Марш никогда не видел, чтобы Волосатый Майк кого-нибудь ударил ею, но она всегда была крепко зажата в его ладони. Портовые грузчики рассказывали, что однажды он раскроил череп неловкому бедолаге, умудрившемуся уронить в реку бочонок с бренди. Боцманом Майк был жестоким, однако справедливым, и под его присмотром погрузо-разгрузочные работы проходили, как правило, без происшествий. Не было на реке человека, который не уважал бы Волосатого Майка Данна.

Одним словом, команда на «Грезах Февра» подобралась на славу. С самого первого дня все они трудились не покладая рук. К тому времени, когда над Нью-Олбани высыпали первые звезды, груз и пассажиры, аккуратно внесенные в списки, были на борту. Давление в паровых котлах поднялось на нужный уровень, ревущие топки отбрасывали вокруг багровый свет, и на основной палубе стало жарко. На камбузе готовилась вкусная еда. Еще раз все проверив, Эбнер Марш наконец поднялся на капитанский мостик. Поражая роскошью и благородством, тот с достоинством возвышался над всем этим ревущим адом и сумятицей.

– Отчаливай, – скомандовал он рулевому.

Рулевой приказал поддать в машины пару и дал двум огромным боковым колесам задний ход. Эбнер Марш, стоя в стороне, с уважением наблюдал за действиями рулевого. «Грезы Февра» плавно выходил в черные, освещенные звездами воды Огайо.

Выведя судно на открытое пространство, рулевой, застопорив машину, направил его по течению. Большой корабль, слегка задрожав, легко скользнул в главный канал. Колеса, шлепая по воде, запели хорошо знакомую песню. Судно, благодаря совокупным усилиям паровых машин и скорости реки, двигалось все быстрее и быстрее, стремительное, как мечта моряка, стремительное, как грехопадение, стремительное, как сам «Эклипс». Высоко над головами две стройные трубы выпустили два длинных клуба черного дыма. Рассыпался, чтобы исчезнуть позади, фейерверк искр, похожий на рой красных и оранжевых светляков. Отдельные искры долетали до воды. Для Эбнера Марша зрелище дыма, пара и мерцающих искр было более прекрасным и грандиозным, чем фейерверк в Луисвилле, виденный им четвертого июля.

Наконец рулевой протянул руку и подал паровой гудок, длинный пронзительный свист которого почти оглушил всех. Тон его ласкал Маршу слух: мощный, с надрывом, он должен был быть слышен на многие мили вокруг.

Только когда огни Луисвилла и Нью-Олбани исчезли за их спинами и «Грезы Февра», окутанный паром, принялся плавно рассекать грудью гладь вод, заключенную между берегами, черную и пустынную, как столетие назад, Эбнер Марш увидел, что на капитанский мостик поднялся Джошуа Йорк.

Одет он был с иголочки, в белоснежных штанах и таком же фраке, в жилете густо-голубого цвета и белой сорочке с многочисленными рюшами, воланами и кружевами. На шее повязан голубой шелковый галстук. Из кармашка жилета свешивалась серебряная цепь от часов. Один из бледных пальцев украшал большой серебряный перстень со сверкающим голубым камнем. Белый и голубой в сочетании с серебром были цветами парохода, и Йорк выглядел неотъемлемой частью его.

– О, мне нравится твой костюм, Джошуа, – не преминул заметить Марш.

Йорк улыбнулся:

– Спасибо, он как будто к месту. Ты тоже выглядишь потрясающе.

Марш купил себе новый капитанский китель с блестящими медными пуговицами и фуражку с вышитым на ней серебряной нитью названием парохода.

– Да-а-а, – протянул Марш. С комплиментами у него дела обстояли туго, гораздо проще и легче ему было выругаться. – Ты уже проснулся, когда мы отчаливали?

Большую часть дня, пока Марш, обливаясь потом и нервничая, фактически выполнял обязанности капитана, Йорк проспал у себя в капитанской каюте, размещенной на палубной надстройке. Марш постепенно привыкал к образу жизни, который вел Йорк и его компаньоны: днем они почивали и бодрствовали ночью. Как-то раз он выразил свое удивление; Джошуа только улыбнулся и снова прочел ему стихотворение о «броском одеянье дня».

– Я стоял на штормовом мостике перед трубами и видел, как мы отчаливали. Там было довольно прохладно.

– При быстром движении судна возникает сильный ветер, – пояснил Марш. – Значения не имеет, какая жаркая стоит погода или как сильно горят топки. Наверху всегда приятно и прохладно. Иногда я испытываю жалость к тем, кто едет на основной палубе, но что, черт возьми, я могу поделать, если за такой проезд они платят жалкий доллар.

– Конечно, – согласился Джошуа.

В этот момент судно слегка дрогнуло.

– Что это было? – поинтересовался Йорк.

– По всей видимости, мы наскочили на большое бревно, – ответил Марш. – Правильно я говорю? – спросил он у рулевого.

– Да, зацепили краем, – ответил речник. – Не беспокойтесь, капитан, повреждений нет.

Эбнер Марш кивнул и повернулся к Йорку:

– Что ж, может быть, пройдем вниз, в кают-компанию? Там должны собраться все пассажиры. Сегодня первая ночь на корабле, они могут волноваться. Нам нужно увидеться с ними, успокоить всех, проследить за тем, чтобы все шло своим чередом.

– С радостью, – согласился Йорк. – Но для начала, Эбнер, не зайдешь ли ты на минуту ко мне? Хочу угостить тебя вином. Мы должны отпраздновать начало плавания, не так ли?

Марш пожал плечами:

– Выпить по стаканчику? Почему бы и нет? – Он отдал честь рулевому: – Доброй ночи, мистер Дейли. Я прикажу прислать вам кофе, выпьете, когда пожелаете.

Оставив рулевую рубку, Марш и Йорк направились к капитанской каюте. У двери они немного задержались, пока Йорк отпирал замок. Он настоял на том, чтобы его собственная и все остальные каюты первого класса были оснащены хорошими замками. Маршу это показалось довольно странным, однако он закрыл на это глаза. В конце концов, Йорк не привык к жизни на борту парохода, к тому же большинство остальных его просьб оказались довольно разумными, скажем, все это серебро и зеркала в главном салоне, превратившие его в такое восхитительное место.

Каюта Йорка в три раза превосходила пассажирские каюты первого класса по длине и вдвое по ширине. По пароходным стандартам она была просто огромной. Марш пришел туда впервые с тех пор, как в ней обосновался Йорк. Он с любопытством огляделся. Пара масляных ламп, подвешенных на противоположные стены, заливала каюту теплым уютным светом. Широкие окна с витражами были затемнены; их закрывали жалюзи и занавеси из тяжелого черного бархата, который в свете ламп казался мягким и богатым. В одном углу стоял высокий комод с тазиком для воды. На стене висело оправленное в серебро зеркало. Кровать с пуховой периной была узкой, но вполне удобной. Тут же имелись два кожаных кресла и большой широкий письменный стол розового дерева со множеством ящичков, полочек и других укромных мест. Он одиноко стоял у одной из стен. Над ним висела добрая старая карта бассейна реки Миссисипи. Стол был завален фолиантами в кожаных переплетах и кипами газет – еще одна из особенностей Джошуа Йорка: он читал необычно много газет, собранных чуть ли не со всего света; у него были газеты из Англии, газеты на разных языках, в обязательном порядке он читал «Трибюн» мистера Грили и «Геральд» из Нью-Йорка, а также все газетные издания Сент-Луиса и Нового Орлеана и бесчисленное множество разнообразных еженедельников маленьких речных городков. Каждый день ему доставляли груды газет. Но его интересовали и книги; в каюте имелся высокий книжный шкаф, забитый до отказа. Книги громоздились и на ночном столике возле кровати. На стопке книг стояла полусгоревшая свеча.

Эбнер Марш не стал терять времени на рассматривание книг. Рядом с книжным шкафом расположилась деревянная стойка для запасов вина. Аккуратными рядами там лежало около двадцати-тридцати бутылок. Он прямиком направился к ним и вытащил одну наугад. Наклейки бутылка не имела. Содержащаяся в ней жидкость была темно-красного, почти черного цвета. Пробку запечатывал черный блестящий сургуч.

– У тебя есть нож? – спросил он Йорка, повернувшись к нему с бутылкой в руке.

– Не думаю, Эбнер, чтобы это виноградное вино пришлось тебе по вкусу, – заметил Йорк. На подносе он держал два серебряных бокала и хрустальный графин. – У меня имеется отличный шерри, почему бы нам его не попробовать?

Марш испытал замешательство. Шерри у Йорка всегда отличался превосходным качеством, и ему не хотелось бы упускать такую возможность, но, зная Джошуа, он заключил, что вино, находящееся в личных запасах, должно быть высшего качества. Кроме того, его разбирало любопытство. Он перебросил бутылку в другую руку. Находящаяся в ней жидкость медленно колыхнулась, напомнив по консистенции густой сладкий ликер.

– Ну, а это что? – спросил Марш, нахмурясь.

– Напиток домашнего приготовления, – ответил Йорк. – Смесь вина, бренди и ликера, по вкусу не похожий ни на одно, ни на другое, ни на третье. Редкий напиток, Эбнер. Я и мои спутники просто в восторге от него, хотя большинству людей он не нравится. Я уверен, что ты предпочтешь шерри.

– Что ж, – сказал Марш, определяя бутылку на вес, – мне подходит все, что ты пьешь, Джошуа. Должен признаться, твой шерри всегда отменного качества. – Лицо его прояснилось. – Предположим, что мы никуда не торопимся и меня мучит страшная жажда. Почему бы нам не отведать из обеих бутылок?

Джошуа Йорк рассмеялся. Его грудной смех был музыкален и полон радости.

– Эбнер, – произнес он, – ты единственный в своем роде и непревзойденный. Ты мне нравишься. Все же мое питье тебе придется не по вкусу. Но, если ты настаиваешь, мы откупорим и ее.

Они расположились в кожаных креслах, на разделяющий их низенький столик Джошуа поставил поднос. Марш протянул ему и вторую бутылку. Из недр своего девственно белого костюма Йорк извлек изящный маленький нож с рукояткой из слоновой кости и длинным серебряным лезвием. Срезав воск, он одним ловким ударом всадил острие ножа в пробку, с хлопком вытащил ее. Жидкость, напоминая красно-черный мед, медленной струей наполнила сначала один, потом второй серебряный бокал. Она была непрозрачной и, казалось, содержала какую-то взвесь черного цвета. Чувствовалось, что напиток крепкий. Марш поднял бокал и принюхался. Алкоголь ударил в нос, и на глаза капитана навернулись слезы.

– Нужно произнести тост, – сказал Йорк, поднимая свой бокал.

– За деньги, которые мы заработаем, – шутливо произнес Марш.

– Нет, серьезно, – сказал Йорк.

Как показалось Маршу, в его больших серых, демонических глазах отразилась глубокая печаль. Он надеялся, что Йорк не начнет декламировать очередные стихотворные строчки.

– Эбнер, – продолжал Йорк, – я знаю, что значат «Грезы Февра» для тебя. Я хочу, чтобы ты знал: и для меня это судно тоже значит очень многое. Этот день для меня является началом грандиозной новой жизни. Ты да я, мы вместе сделали его тем, чем оно стало. Далее мы оба превратим корабль в легенду. Красота всегда восхищала меня, Эбнер, но впервые за всю свою долгую жизнь я создал ее сам, во всяком случае, содействовал ее созданию. Приятное чувство – создавать прекрасное, претворять его в жизнь. Особенно для меня. Я должен поблагодарить тебя за это. – Он поднял бокал: – Друг мой, давай выпьем за «Грезы Февра» и за все, что наше судно воплощает собой, – красоту, свободу, надежду. За наш корабль, за лучший мир!

– За самый быстроходный пароход на реке! – ответил Марш, и они выпили.

Капитан едва не поперхнулся. Хранимый для собственного употребления напиток Йорка обжег его глотку огнем, охватив своими горячими щупальцами все нутро. Но в нем чувствовалась какая-то клейкая приторность, какой-то почти неуловимый неприятный запах, который не могли скрыть ни крепость, ни сладость. Создавалось впечатление, будто в бутылке витает запах разложения.

Свой бокал Джошуа Йорк осушил одним длинным глотком, откинув голову назад. Отставив бокал, он посмотрел на Марша и снова рассмеялся:

– Выражение твоего лица, Эбнер… в нем есть что-то от гротеска. Не старайся быть вежливым. Я предупреждал тебя. Почему бы тебе не хлебнуть немного шерри?

– Думаю, что это не помешает, – ответил Марш. – Нет, не помешает.

После того как двумя бокалами шерри ему наконец удалось перебить вкус, оставленный напитком Йорка, и Марш перестал ощущать во рту его запах, они начали разговаривать.

– Что ты намереваешься делать после Сент-Луиса, Эбнер? – спросил Йорк.

– Заняться обслуживанием коммерческих линий Нового Орлеана. Для такого большого судна, как это, нет иного пути.

Йорк нетерпеливо встряхнул головой:

– Знаю, Эбнер. Меня интересует другое: как ты намерен исполнить свою мечту побить «Эклипс»? Как ты собираешься найти его и вызвать на состязание? Я не стану возражать, если это никак не отразится на нашем расписании и не изменит наших планов.

– Хотелось бы и мне, чтобы все было так просто, как представляется… Увы, Джошуа, по реке ходят тысячи пароходов, и всем им хочется побить рекорд «Эклипса». Но им, как и нам, нужно придерживаться маршрута, перевозить пассажиров и грузы. Они не могут постоянно устраивать гонки. С другой стороны, капитан «Эклипса» был бы полным идиотом, если бы легко принимал вызов. В конце концов, кто мы такие? Новенький, с иголочки, пароход, сошедший со стапелей Нью-Олбани, о котором никто слышать не слышал. «Эклипсу» есть что терять, но взамен, после гонок с нами, он не получит ничего. – Эбнер опустошил еще один бокал шерри и протянул его Йорку для новой порции. – Нет, сначала нам придется много работать, чтобы сделать имя, приобрести репутацию в верховье и низовье реки. Только после этого люди начнут судачить о том, какими быстроходными качествами обладает наш пароход и кто из двоих будет быстрее – «Грезы Февра» или «Эклипс». Может быть, мы повстречаемся с «Эклипсом» на реке пару раз и попробуем обойти его.

Нужно заставить людей говорить, заставить их спорить. Может быть, мы пройдем одним из маршрутов «Эклипса» и побьем его время. Знаешь, на маршрутах предпочтение всегда отдается более скоростным судам. То же можно сказать о пассажирах. Они предпочитают путешествовать на известных кораблях, конечно, если у них водятся деньги. Как ты сам понимаешь, должно случиться следующее: люди начнут говорить, что в низовьях реки наше судно самое быстроходное, тогда и коммерческие предложения посыплются на нас как из рога изобилия. Если «Эклипс» начнет нести материальный ущерб, вот тут-то его и заденет за живое. Тогда нам только останется выиграть гонку и еще раз доказать, что мы самые быстрые.

– Понятно, – сказал Йорк. – Итак, поездка в Сент-Луис должна стать началом нашей доброй славы, верно?

– Сейчас я не собираюсь побивать никакие рекорды. Пароход новый, и мы должны обкатать его. А пока у нас на борту даже нет постоянных рулевых, никто еще по-настоящему не знаком с поведением судна. Кроме того, нужно дать Уайти время отладить паровые машины и ходовую часть, научить обращаться с ними своих помощников. – Марш поставил на стол пустой бокал. – Правда, не хочу сказать, что у нас нет иного способа показать себя, – добавил он с улыбкой. – Извлечь выгоду из того или другого на маршрутах. Поживем – увидим.

– Хорошо, – кивнул Джошуа Йорк. – Еще шерри?

– Нет, – ответил Марш. – Думаю, нам пора спуститься в салон. Я куплю тебе выпивку в нашем баре. Могу заверить тебя, что она окажется куда лучше, чем твой напиток.

Йорк улыбнулся.

Эта ночь для Эбнера Марша была особой – волшебная ночь, воплощение мечты. Он мог поклясться, что она длилась по меньшей мере сорок или пятьдесят часов. Они с Йорком не сомкнули глаз до рассвета: много пили, вдоль и поперек исходили корабль… На другой день Марш проснулся с такой головой, что не мог вспомнить и половины того, что происходило накануне ночью. Но некоторые эпизоды прочно врезались в память.

Он помнил, как вошел в большой салон, который оказался роскошнее, чем прекрасные залы лучших отелей мира. Сиял, переливаясь, свет, источаемый хрустальными канделябрами. Зеркала вдоль длинных стен узкого зала зрительно увеличивали его, делая в два раза шире. Народ толпился в основном у бара. Разговоры велись о политике и тому подобных вещах. Марш подошел к пассажирам и некоторое время слушал жалобы относительно аболиционистов и споры о перспективе Стивена Эй Дугласа стать президентом.

Йорк тем временем поздоровался с Брауном и Смитом, игравшими в карты; их партнерами по игре были плантаторы и один игрок с дурной репутацией. Кто-то наигрывал на рояле, двери кают первого класса все время открывались и закрывались. Помещение было наполнено светом и смехом.

Позже они спустились на основную палубу, в совершенно иной мир; уставленная грузом, она кишела простым людом. Грузчики и матросы, свернувшись калачиком, спали на канатных бухтах и мешках с сахаром. Семьи сидели, сгрудившись вокруг маленьких очагов, сооруженных для приготовления пищи. Из-за трапа, покачиваясь, вышел пьяный. Машинное отделение озаряли багряные отблески света из раскаленных топок. В самом центре всего этого ада в промокшей от пота рубахе, с копотью на бороде, находился Уайти. Чтобы помощники услышали его в реве топок, шипении пара и шлепанье колес по воде, Уайти приходилось кричать. Движущиеся взад-вперед исполинские поршни вызывали благоговейный ужас. Некоторое время, пока жара и запах машинного масла не стали непереносимыми, Марш с Йорком наблюдали за этим царством силы и мощи.

Потом они вышли на штормовой мостик: обдуваемые прохладным ветром, прохаживались и болтали, передавая друг другу бутылку вина. Звезды в небе сияли, как крупные бриллианты. На носу и корме судна развевался флаг «Грез Февра». Со всех сторон их обступала черная река, она была чернее самого черного раба из всех, когда-либо виденных Маршем.

В пути они находились всю ночь. В рулевой рубке Дейли отстоял самую длинную в своей жизни вахту. Судно двигалось с приличной скоростью. На темной Огайо их окружали ночь и одиночество. Ничто не прерывало их плавного бега – ни топляк, ни коряги, ни песчаные отмели. Только дважды для верности приходилось посылать вперед ял для измерения глубины, но оба раза грузило показывало, что путь свободен, и «Грезы Февра» продолжал свой путь.

Иногда на берегу просматривались отдельные дома. Большей частью они были темными, запертыми на ночь, лишь однажды в высоком окне дома мелькнул зажженный свет. Интересно, размышлял Марш, кто коротает там бессонную ночь и что думает, видя проходящий мимо корабль. С освещенными палубами, звучащей музыкой и смехом, с затейливой вязью голубых с серебром букв, которыми было обозначено его имя, он скользил по реке со шлейфом дыма и россыпью искр, производя наверняка неизгладимое впечатление. Маршу даже отчаянно хотелось оказаться на берегу, посмотреть на это незабываемое зрелище.

Приподнятое настроение и восторженность достигли апогея около полуночи, когда впереди заметили шлепающий по воде второй пароход. Увидев его, Марш толкнул локтем Йорка и поспешно проводил его в рулевую рубку. Народу там собралось много. За штурвалом, потягивая кофе, по-прежнему стоял Дейли. Два других рулевых и еще трое пассажиров сидели за его спиной на диване. Среди пришедших рулевых не было ни одного из нанятых Маршем; профессия позволяла им путешествовать бесплатно, таков закон реки. Обычно они поднимались в рулевую рубку, чтобы переброситься словом-другим с человеком за штурвалом и последить за рекой. Марш не обратил на них ни малейшего внимания.

– Мистер Дейли, – обратился он к рулевому, – впереди пароход.

– Я его вижу, капитан Марш, – ответил Дейли с лаконичной усмешкой.

– Интересно, что это за судно? Ты не знаешь?

Каким бы оно ни было, с первого взгляда было ясно, что относилось судно к разряду заднеколесных лоханок с квадратным, плоским, как коробка галет, капитанским мостиком.

– Уверен, что не знаю, – ответил речник.

Эбнер Марш повернулся к Джошуа Йорку:

– Джошуа, ты настоящий капитан, и мне бы не хотелось брать на себя слишком много, но, честное слово, меня разбирает любопытство, что это за судно впереди нас. Почему бы тебе не приказать Дейли обогнать его, чтобы я мог немного расслабиться.

Йорк улыбнулся.

– Непременно, – сказал он. – Мистер Дейли, вы слышали капитана Марша. Как вы думаете, «Грезы Февра» в состоянии обогнать впереди идущий корабль?

– Он в состоянии обогнать кого угодно, – ответил рулевой.

По слуховой трубе он передал, чтобы поддали пару, и дал гудок. Над рекой раздался леденящий душу звук, словно предупреждающий незнакомца, что «Грезы Февра» идет за ним.

Сирены оказалось достаточно, чтобы все пассажиры из салона высыпали на палубу. Со своих спальных мест с мешков муки повскакивали и некоторые из палубных пассажиров. Двое-трое пассажиров даже попытались проникнуть на капитанский мостик, но всех их Марш отправил назад, включая и тех троих, которые ранее уже расположились на диване. Как и следовало ожидать, все сначала бросились на нос, а потом к левому борту, когда стало ясно, что второе судно останется по левую сторону.

– Проклятые пассажиры, – буркнул Марш Йорку. – Вечно толпятся по одному борту. Когда-нибудь, бросившись вот так к одному борту, перевернут какую-нибудь старую лоханку, голову даю на отсечение.

Несмотря на ворчание, Марш был доволен. Уайти подбросил в топку еще угля, паровые машины взревели, и большие колеса завертелись быстрее. Практически за доли минуты все кончилось. «Грезы Февра» с легкостью прошел мили, отделявшие его от другого судна. В момент обгона с нижней палубы долетело нестройное «ура», ставшее для слуха Марша небесной музыкой.

Когда они пронеслись мимо маленького заднеколесного парохода, Йорк прочел его имя, выведенное на рулевой рубке.

– Похоже, это «Мэри Кей», – сказал он.

– Боже, разрази меня гром! – воскликнул Марш.

– Это что, известное судно? – спросил Йорк.

– Черт возьми, нет, – сказал Марш. – Никогда не слышал о таком. Как тебе это нравится?

Он зычно расхохотался и похлопал Йорка по спине. Не прошло и минуты, как на капитанском мостике не осталось ни одного человека, кто бы не смеялся.

До того как ночь подошла к концу, «Грезы Февра» обогнал еще с полдюжины пароходов, включая и большеколесный пароход почти такого же размера, как и он сам, но наибольший восторг и веселье вызвал тот первый обгон, когда за своей кормой он оставил «Мэри Кей».

– Ты хотел знать, как мы начнем, – сказал Марш Йорку, когда они выходили из рулевой рубки. – Что ж, Джошуа, все уже началось.

– Да, – согласился Йорк, оборачиваясь назад, где вдали мерцала огнями «Мэри Кей». – Действительно началось.