ДАВОС

Тюрьма была куда более теплой, чем полагается быть тюрьме. Темнота, впрочем, соблюдалась. Сквозь решетку проникал мигающий оранжевый свет от факела на внешней стене, но задняя половина камеры тонула во мраке. Сырость тоже присутствовала — иначе и быть не могло на острове вроде Драконьего Камня, который море окружает со всех сторон. И крысы здесь водились, как во всякой тюрьме, если не в большем числе.

Но на холод Давос не мог пожаловаться. В подземных каменных коридорах замка всегда тепло — Давос слышал, что чем ниже ты спускаешься, тем теплее становится. Он, насколько мог судить, находился довольно низко, и стена его камеры часто бывала теплой на ощупь. Быть может, старые сказки не лгут и замок в самом деле сложен из адского камня.

Когда Давоса привели сюда, он был очень болен. Кашель, мучивший его со дня битвы, усилился, и лихорадка трясла его почем зря. На губах вздулись кровавые пузыри, и дрожь не проходила, хотя в темнице и было тепло. Давос думал, что долго не протянет и скоро умрет здесь, во мраке.

Но вскоре он понял, что заблуждался в этом, как и во многом другом. Ему смутно вспоминались мягкие руки, твердый голос и устремленный на него взгляд молодого мейстера Милоса. Мейстер поил его горячим чесночным отваром и маковым молоком. Мак погружал Давоса в сон, и пока он спал, ему ставили пиявки, чтобы вытянуть дурную кровь. Так он, во всяком случае, предполагал по следам, которые находил у себя на руках, когда просыпался. Недолгое время спустя кашель прекратился, волдыри на губах пропали, а в отваре стали появляться кусочки белой рыбы, морковка и лук. В конце концов Давос почувствовал себя крепче, чем когда-либо с тех пор, как «Черная Бета» развалилась под ним, скинув его в реку.

Его охраняли попеременно двое тюремщиков. Один был коренастый, с могучими плечами и громадными сильными руками. Он всегда носил кожаный нагрудник с железными заклепками и раз в день приносил Давосу миску овсянки, порой подслащивая ее медом или добавляя немного молока. Другой тюремщик, постарше, был сутул и желт, с немытыми волосами и бугристой кожей, носивший белый дублет с вышитым на груди золотой нитью кольцом из звезд. Дублет, слишком короткий и широкий для него, был к тому же грязным и рваным. Этот приносил мясо или рыбу, а однажды даже половину пирога с угрями. Это блюдо оказалось таким жирным, что Давос не удержал его в себе, но все равно, узникам такое не часто перепадает.

В толстых стенах не было окон, и в темницу не проникали ни солнце, ни луна. День или ночь Давос различал только по тюремщикам. Они не разговаривали с ним, хотя и не были немыми — он знал это по отрывочным словам, которыми они порой перебрасывались при смене караула. Они даже имен своих ему не назвали, поэтому он сам придумал им имена, назвав коренастого Овсянкой, а сутулого Угрем. Он отличал день от ночи по пище, которую они ему приносили, и по смене факелов снаружи.

В темноте начинаешь чувствовать себя одиноким и тоскуешь по звуку человеческого голоса. Давос заговаривал с тюремщиками всякий раз, как они входили к нему — принести ему еду или вынести ведро с нечистотами. Он знал, что они останутся глухи к мольбам о свободе и милосердии, и просто задавал им вопросы, надеясь, что когда-нибудь они ответят. Что слышно о войне? Здоров ли король? Он спрашивал о своем сыне Деване, о принцессе Ширен, о Салладоре Саане. Какая теперь погода? Начались ли уже осенние штормы? Ходят ли еще корабли по Узкому морю?

О чем бы он ни спрашивал, они все равно не отвечали, хотя Овсянка иногда смотрел так, что Давосу казалось, будто он вот-вот заговорит. С Угрем даже и этого не случалось. «Я для него не человек, — думал Давос, — я камень, который ест, гадит и разговаривает». Со временем он решил, что Овсянка ему куда больше по душе. Тот по крайней мере признавал, что Давос живой, и в этом проявлял своего рода доброту. Давос подозревал, что он и крыс подкармливает, потому их и расплодилось так много. Однажды ему послышалось, что тюремщик разговаривает с ними, как с детьми, — или, может быть, просто приснилось.

Одно было ясно: уморить его здесь не собираются. Им зачем-то нужно сохранить ему жизнь. Давосу не хотелось думать о том, что это может означать. Лорда Сангласса и сыновей сира Губарда Рамбтона тоже некоторое время держали в темнице, чтобы потом сжечь их на костре. Надо было уступить морю, думал Давос, глядя на факел за прутьями решетки. Или дать парусу пройти мимо и умереть на своей скале. Лучше бы меня пожрали крабы, чем огонь.

Однажды ночью, доедая свой ужин, он вдруг ощутил, как на него пахнуло жаром. Он посмотрел через решетку и увидел ее — в алом платье, с большим рубином на шее, с красными глазами, горящими столь же ярко, как освещающий ее факел.

— Мелисандра, — произнес он со спокойствием, которого не чувствовал.

— Луковый Рыцарь, — ответила она столь же спокойно, как будто они повстречались на лестнице или во дворе. — Как ваше здоровье?

— Лучше, чем прежде.

— Вы в чем-то нуждаетесь?

— Да. Мне нужны мой король и мой сын. — Он отставил миску и встал. — Вы пришли, чтобы сжечь меня?

Ее странные красные глаза разглядывали его сквозь прутья.

— Это плохое место, правда? Темное и скверное. Благое солнце и яркая луна не заглядывают сюда. Между вами и тьмой стоит только это, Луковый Рыцарь. — Она указала на факел. — Этот маленький огонь, этот дар Рглора. Может быть, мне его погасить?

— Нет. — Он подался к решетке. — Не надо. — Он просто не выдержит, если останется в полном мраке, в обществе одних только крыс.

Красная женщина искривила губы в улыбке.

— Я вижу, вы начинаете любить огонь.

— Мне нужен этот факел. — Давос сжал кулаки. Не станет он ее умолять. Не станет.

— Я тоже как этот факел, сир Давос. Мы оба с ним орудия Рглора и созданы с единственной целью — разгонять тьму. Вы мне верите?

— Нет. — Пожалуй, надо было солгать и сказать ей то, что она хотела услышать, но Давос слишком привык говорить правду. — Вы сама порождаете тьму. Я видел это в подземелье Штормового Предела, когда вы разродились у меня на глазах.

— Неужто храбрый Луковый Рыцарь так испугался мимолетной тени? Позвольте приободрить вас. Тени рождаются только от света, а королевский огонь стал так слаб, что я не смею больше черпать из него, чтобы зачать еще одного сына. Это могло бы убить отца. — Мелисандра подошла поближе. — Возможно, с другим мужчиной… чье пламя пылает высоко и ярко… если вы взаправду хотите послужить делу своего короля, приходите ночью ко мне в спальню. Я доставила бы вам удовольствие, которого вы еще не знали, и зачала бы от вашего жизненного огня…

— …исчадие тьмы. — Давос попятился. — Я не желаю иметь никакого дела ни с вами, миледи, ни с вашим богом. Да сохранят меня Семеро.

— Гансера Сангласса они не сохранили, — вздохнула Мелисандра. — Он молился трижды на дню и носил на щите семь семиконечных звезд, но когда Рглор простер к нему руку, его молитвы превратились в вопли, и он сгорел. К чему цепляться за этих ложных богов?

— Я поклонялся им всю свою жизнь.

— Всю жизнь, Давос Сиворт? Почему бы не добавить «прошлую жизнь»? — Мелисандра с грустью покачала головой. — Вы не боялись говорить правду королям, отчего же вы лжете себе? Раскройте глаза, сир рыцарь.

— И что же я должен увидеть, когда их раскрою?

— То, как устроен мир. Истина повсюду, стоит только посмотреть. Ночь темна и полна ужасов, день ярок, прекрасен и полон надежд. Одна черна, другой бел. Есть лед и есть огонь, любовь и ненависть, горькое и сладкое, мужчина и женщина, боль и удовольствие, зима и лето, добро и зло. — Она сделала еще шаг в его сторону. — Жизнь и смерть. Повсюду противоположности, повсюду война.

— Война?

— Да. Сторон две, Луковый Рыцарь. Не семь, не одна, не сто и не тысяча. Две. Думаете, я проехала полмира для того, чтобы посадить какого-то тщеславного короля на пустой трон? Война идет от начала времен, и прежде чем она закончится, каждый человек должен выбрать одну из сторон. На одной стоит Рглор, Владыка Света, Огненное Сердце, Бог Пламени и Тени. Ему противостоит Великий Иной, чье имя запретно, Владыка Тьмы, Ледяная Душа, Бог Ночи и Ужаса. Мы должны выбирать не между Баратеоном и Ланнистером, Старком и Грейджоем, но между жизнью и смертью. Между тьмой и светом. — Она стиснула прутья его решетки тонкими белыми пальцами, и казалось, что рубин у нее на горле пульсирует собственным светом. — Скажите же правду, сир Давос Сиворт: горит ваше сердце огнем Рглора или в нем властвуют мрак, холод и черви? — Она протянула руку сквозь решетку и приложила к его груди, как бы нащупывая истину через слои плоти, кожи и шерстяной ткани.

— Мое сердце полно сомнений, — медленно ответил Давос.

— Ах, Давос, — вздохнула Мелисадра. — Хороший рыцарь честен во всем, даже и в свой черный день. Хорошо, что вы не стали мне лгать — я бы все равно узнала. Слуги Иного часто скрывают черные сердца за веселыми огнями, и поэтому Рглор дает своим жрецам силу видеть правду сквозь обман. — Мелисандра немного отошла от решетки. — Зачем вы хотели убить меня?

— Я вам скажу, если и вы скажете, кто меня выдал. — Это мог быть только Салладор Саан, но Давос и теперь молился, чтобы это оказалось неправдой.

Красная женщина рассмеялась.

— Никто вас не выдавал, Луковый Рыцарь. Я прочла ваши намерения в пламени. В пламени…

— Если вы способны видеть в пламени будущее, как получилось, что нас сожгли на Черноводной? Вы отдали огню моих сыновей… мои сыновья, мои люди, мой корабль, все сгорело…

— Вы несправедливы ко мне, Луковый Рыцарь. К тому огню я не имею отношения. Будь я с вами, битва завершилась бы по-другому. Но его величество был окружен неверующими, и гордость в нем пересилила веру. Он понес суровое наказание, однако извлек урок из своей ошибки.

«Выходит, мои сыновья послужили уроком для короля?» Рот Давоса сжался.

— Теперь в Ваших Семи Королевствах царит ночь, — продолжала красная женщина, — но вскоре солнце взойдет снова. Война продолжается, Давос Сиворт, и скоро кое-кто узнает, что даже тлеющий под пеплом уголь способен разжечь большой пожар. Старый мейстер видел в Станнисе только человека. Вы видите в нем короля, но оба вы не правы. Он избранник Владыки, воин огня. Я видела в пламени, что он возглавит битву с тьмой. Пламя не лжет, иначе вас бы не было здесь. В пророчестве сказано: когда воссияет красная звезда и опустится тьма, Азор Ахай возродится вновь среди дыма и соли и пробудит драконов из камня. Красная звезда пришла и ушла, а место дыма и соли — это Драконий Камень. Станнис Баратеон — вот возрожденный Азор Ахай! — Ее красные глаза пылали как два костра и смотрели в самую душу. — Вы мне не верите. Вы сомневаетесь в истине Рглора даже теперь… однако ж уже послужили ему и послужите снова. Я оставлю вас, чтобы вы обдумали все, что я сказала. А поскольку Рглор — источник добра, я оставлю вам и факел.

Она улыбнулась, взметнула алыми юбками и ушла, оставив за собой только свой запах — и факел. Давос уселся на пол, обхватив руками колени, омываемый дрожащим светом. Шаги Мелисандры затихли, и слышно было только, как скребутся крысы. Лед и огонь. Черное и белое. Тьма и свет. Давос не мог отрицать власти ее бога. Он видел тень, вылезшую из чрева Мелисанды, притом жрица знала то, что знать никак не могла. Она прочла его намерения в пламени… Утешительно узнать, что Салла его не продавал, но то, что красная женщина способна читать его секреты в пламени, тревожило Давоса сверх всякой меры. И что она подразумевала, сказав, что он уже послужил ее богу и послужит еще? Это Давосу тоже очень не нравилось.

Давос поднял глаза и долго смотрел на факел, не мигая, следя, как колеблется пламя. Он пытался проникнуть за огненную завесу и разглядеть, что живет там, в глубине — но там не было ничего, кроме огня, а его глаза скоро начали слезиться.

Полуослепший и усталый, Давос свернулся на соломе и поддался сну.

Три дня спустя (Овсянка приходил трижды, а Угорь дважды) Давос услышал снаружи голоса. Он тут же сел, прислонившись спиной к стене, и стал прислушиваться. В его неизменяющемся мире это было нечто новое. Шум шел слева, от лестницы, ведшей наверх.

— …безумие! — с молящими нотами кричал мужской голос. Кричащего тащили двое стражников с пылающими сердцами на груди. Овсянка шел впереди, бряцая ключами, сир Акселл Флорент — позади. — Акселл, — в отчаянии восклицал влекомый, — ради любви, которую ты ко мне питаешь, освободи меня. Ты не можешь так поступить, ведь я не изменник. — Это был пожилой человек, высокий и стройный, с серебристыми сединами, острой бородкой и длинным, породистым, искривленным от страха лицом. — Где Селиса, где королева? Я требую свидания с ней. Иные бы вас всех взяли! Отпустите меня!

Стражники не обращали внимания на его крики.

— Сюда, что ли? — спросил Овсянка, остановившись перед камерой. Давос встал и подумал, не ринуться ли наружу, когда откроют дверь. Но нет, это было бы безумием. Их слишком много, у стражников при себе мечи, а Овсянка силен, как бык.

Сир Акселл коротко кивнул.

— Пусть изменники насладятся обществом друг друга.

— Я не изменник!! — завопил узник. Овсянка тем временем отпер дверь. Узник был одет просто, в серый шерстяной дублет и черные бриджи, но его речь выдавала благородное происхождение. Только здесь это ему не поможет, подумал Давос.

Овсянка распахнул решетчатую дверь, и стражники по знаку сира Акселла швырнули узника внутрь. Тот чуть не упал, но Давос подхватил его. Незнакомец в тот же миг рванулся обратно к двери, но ее захлопнули прямо перед ним.

— Нет, — закричал он, — неееет. — Ноги внезапно подкосились под ним, и он медленно сполз на пол, цепляясь за железные прутья. Сир Акселл, Овсянка и двое стражников уже повернули прочь. — Вы не имеете права, — крикнул узник в их удаляющиеся спины. — Я десница короля!

В этот миг Давос узнал его.

— Вы Алестер Флорент. Узник повернул к нему голову.

— А вы…

— Сир Давос Сиворт. Лорд Алестер заморгал.

— Сиворт… да, Луковый Рыцарь. Вы пытались убить Мелисандру.

Давос не стал отпираться.

— У Штормового Предела вы носили красные с золотом доспехи, с цветами из ляпис-лазури на панцире. — Давос подал Флоренту руку и помог ему встать. Лорд Алестер стряхнул с себя грязную солому.

— Должен извиниться перед вами за свой теперешний вид, сир. Вся моя поклажа пропала, когда Ланнистеры вторглись в наш лагерь. Осталась только кольчуга, что была на мне, и перстни на пальцах.

«Перстни и сейчас при тебе», — подумал Давос, у которого и пальцев-то не было.

— Теперь в моем бархатном дублете и расшитом драгоценностями плаще щеголяет какой-нибудь кухарь или конюх, — продолжал лорд Алестер. — Но превратности войны не щадят никого. Не сомневаюсь, что и вы от них пострадали.

— Я потерял корабль, моих людей и четырех сыновей.

— Да проведет их Владыка Света сквозь мрак в лучший мир.

Да рассудит их Отец по справедливости, и да смилуется над ними Матерь, добавил про себя Давос, но не произнес этого вслух. Семерым нет больше места на Драконьем Камне.

— Мой сын теперь в Брайтуотере, где ему ничего не грозит, — сказал лорд, — но на «Ярости» погиб мой племянник, сир Имри, сын моего брата Райема.

Это сир Имри завел их на Черноводную, дав команду грести полным ходом и не обратив внимания на маленькие башенки в устье реки. Уж кого-кого, а его Давос помнил.

— Мой сын Марик был у вашего племянника гребным мастером. — Давос вспомнил, как в последний раз видел «Ярость», охваченную диким огнем. — На корабле никто не выжил?

— «Ярость» сгорела и пошла ко дну со всей своей командой. Ваш сын и мой племянник погибли, а с ними еще множество добрых людей. В тот день мы проиграли войну, сир.

Давос вспомнил, что говорила Мелисандра об углях под пеплом. Неудивительно, что этот человек оказался здесь.

— Его величество никогда не признает себя побежденным, милорд.

— Безумие, просто безумие. — Лорд Алестер снова опустился на пол, как будто ему было трудно стоять. — Станнис Баратеон никогда не займет Железного Трона. Разве это измена — говорить правду? Даже если эта правда горька? Флот его погиб, не считая лиссенийских кораблей, а Салладор Саан обратится в бегство от одного вида ланнистерского паруса. Большинство лордов, поддерживавших Станниса, перешли к Джоффри или расстались с жизнью…

— Даже лорды Узкого моря, присягнувшие Драконьему Камню?

Лорд Алестер слабо махнул рукой.

— Лорд Селтигар попал в плен и склонил колено. Монфорд Веларион погиб вместе со своим кораблем, Сангласса сожгла красная женщина, а лорд Бар-Эммон — это рыхлый юнец пятнадцати лет. Вот и все ваши лорды Узкого моря. Станнису остался только дом Флорентов против всей мощи Хайгардена, Солнечного Копья и Бобрового Утеса, а теперь и большинства штормовых лордов. Единственная наша надежда — это попытаться спасти хоть что-нибудь, заключив мир. Именно это я и намеревался сделать. Боги праведные, как они могут называть это изменой?

Давос встал и нахмурился.

— Что вы, собственно, сделали, милорд?

— Я не совершал измены. Не совершал. Я люблю короля не меньше, чем все они. Королева — моя родная племянница, и я остался верен ему, когда другие, кто поумнее, разбежались. Я его десница — как же я мог ему изменить?! Я хотел только спасти наши жизни… и нашу честь. — Лорд смочил языком губы. — Я написал письмо. Салладор Саан заверил меня, что у него есть человек, способный доставить мое послание в Королевскую Гавань, лорду Тайвину. Лорд Ланнистер человек разумный, а условия я предлагал честные… более чем честные.

— В чем они состояли, милорд?

— Здесь грязно, — молвил внезапно лорд Алестер. — И этот запах… откуда он?

— От ведра, — показал Давос. — Это наше отхожее место. Так что это были за условия?

Лорд уставился на ведро с ужасом.

— Лорд Станнис отречется от своих притязаний на Железный Трон и возьмет назад все, что говорил о незаконном происхождении Джоффри при условии, что король помирится с ним и оставит его лордом Драконьего Камня и Штормового Предела. Я, со своей стороны, поклялся сделать то же самое в обмен на возвращение мне замка Брайтуотер и всех наших земель. Я надеялся, что лорд Тайвин оценит мое предложение по достоинству. Ему предстоит еще разделаться со Старками и с Железными людьми. Я предложил скрепить наш договор, выдав Ширен за брата Джоффри Томмена. Лучших условий для нас вообразить невозможно. Даже вы должны это признать!

— Верно, должен. — Если у Станниса не будет сына, Драконий Камень и Штормовой Предел вследствие такого брака когда-нибудь перейдут к Томмену, что, несомненно, пришлось бы по вкусу лорду Тайвину. Кроме того, Ширен осталась бы заложницей Ланнистеров на случай, если Станнису вздумается поднять новый мятеж. — А что сказал его величество, когда вы изложили эти условия ему?

— При нем постоянно находится красная женщина, и он, боюсь… не совсем в здравом уме. Эти разговоры о каменном драконе — настоящее безумие. Неужели он ничему не научился на примере Эйериона Огненного, девяти магов и алхимиков? На примере Летнего Замка? Из всех этих грез о драконах никогда ничего доброго не выходило — я так и сказал Акселлу. Мой замысел лучше. Надежнее. Станнис дал мне свою печать и облек властью правителя. Десница говорит от имени короля.

— Не в таком деле. — Давос, не будучи придворным, даже не пытался смягчить прямоту своих слов. — Не в натуре Станниса сдаваться, пока он верит в справедливость своих требований. И он ни за что не отречется от того, что говорил о Джоффри, поскольку верит, что это правда. Что до брака, Томмен родился от того же кровосмешения, что и Джоффри, и его величество скорее позволит Ширен умереть, чем отдаст ее подобному отродью.

На лбу Флорента пульсировала вздувшаяся вена.

— У него нет иного выбора.

— Ошибаетесь, милорд. Выбор у него есть: умереть королем.

— И прихватить с собой нас? Вы этого хотите, Луковый Рыцарь?

— Нет. Но я человек короля и не стану заключать мир без его согласия.

Лорд Алестер с беспомощным отчаянием посмотрел на него и залился слезами.