Охотничье поместье Калфа-Вен прилепилось к высокой гранитной скале посреди огромных пространств королевских угодий. Наполовину вырезанное в теле горы, наполовину взгроможденное на нее, поместье вот уже двести лет было прекрасным уединенным убежищем акацийской знати. Его название на сенивальском обозначало «гнездо кондора». Густые чащи изобиловали дичью. Небольшой штат слуг присматривал за поместьем, а егеря объезжали леса, оберегая их от браконьеров. Коринн не бывала здесь с детства, но Калфа-Вен очень походило на другое место, которое она хорошо помнила.

Прошло несколько лет мейнского правления, прежде чем новые хозяева империи привели ее в порядок настолько, чтобы позволить себе отпуск. Сама идея охоты-развлечения была странной для тех, кто убивал зверей только ради пищи, но с течением времени мейнцы оценили этот обычай. Когда Коринн узнала, что Хэниш требует ее присутствия в поместье, у нее не осталось иного выбора, кроме как согласиться. Не факт, что она отказалась бы, даже если бы могла… Коринн всем видом демонстрировала обиду и негодование, однако на самом деле она никогда и нигде не чувствовала себя более живой, чем рядом с Хэнишем.

Она ехала в некотором отдалении от него, вместе с несколькими знатными мейнскими дамами. Так вся кавалькада и прибыла в поместье. Это было серое гранитное строение, сложенное из массивных блоков. Простое здание без особых изысков, словно призывающее вернуться назад, к временам более скромной жизни. Слуги ожидали гостей у лестницы. Коринн узнала дворецкого — Петера. Будучи девочкой, она считала его очень красивым, и теперь была изумлена, поняв, как он стар.

Петер бурно приветствовал гостей. Он подошел к Хэнишу, согнувшись в пояснице и дрожа, словно старый охотничий пес, который пытается помахать изувеченным артритом хвостом.

— Мы необычайно рады вашему визиту, милорд. Необычайно рады… — Петер едва позволил Хэнишу ответить. Слова лились из него непрерывным потоком; он разливался соловьем, рассказывая, как долго они ждали дорогого гостя, как тщательно готовились к его приезду, какой пышный и богатый лес его ожидает и как прекрасна будет охота. — Ваши угодья кишат всяческим зверьем. Я полагаю, что не составит труда…

Слуга прервался на полуслове. Его взгляд, скользивший по толпе гостей, отыскал Коринн. Несколько мгновений Петер смотрел на принцессу широко распахнутыми глазами, затем склонил голову и приветствовал ее, слегка запинаясь. Затем вновь повернулся к Хэнишу.

Его реакция встревожила Коринн. Казалось, старый слуга испугался. Почему? Он побаивался Хэниша, это понятно, но во взгляде, брошенном на принцессу, был страх иного сорта. Коринн никак не могла выкинуть эту мысль из головы. Впрочем, когда Петер начал показывать гостям поместье, она несколько отвлеклась. Странно было слышать, как Петер, показывая мейнцам комнаты, которые Коринн помнила с детства, говорил так, словно все вокруг было создано исключительно для удовольствия Хэниша. Словно память о прежних обитателях исчезла навсегда.

Внутренние помещения были тесными и темноватыми; их освещали висевшие на стенах лампы и огонь каминов. Некоторые из старых вещей по-прежнему были на своих местах: охотничьи трофеи на стенах в длинной столовой, канделябры, украшенные серебряным орнаментом с выгравированной на них историей об Эленете, дутые стеклянные горшки, наполненные ароматными травами и специями. Коринн так любила этот запах! Она боялась вдохнуть лишний раз, опасаясь, что это вызовет поток ненужных эмоций, а потому дышала неглубоко и обращала внимание на непривычные вещи, которые привезли сюда в угоду новым хозяевам. Меховые ковры и покрытия для мебели в мейнском стиле; несколько низких, коротконогих столиков; герб Мейна, нарисованный на плитах пола перед камином в обеденной зале. Множество новых штрихов, которые зачастую преобладали над прежними.

Ларкен — акацийский марах, предавший ее девять лет назад, — шел рядом с Хэнишем, раздуваясь от гордости, и говорил, говорил, говорил бесконечно. Почти как Петер. С тех пор как уехал Маэндер, Ларкен старался держаться поближе к вождю. Коринн по-прежнему ненавидела его, однако старалась не показывать этого.

Женщины, обсуждавшие внутреннее убранство, называли те или иные вещи изящными, очаровательными. Ренна провела пальцами по крышкам стола, проверяя наличие пыли. Эти новые замашки женщины переняли от акациек, но в их исполнении они выглядели жалкой пародией и безмерно раздражали Коринн. Впрочем, она не давала выхода эмоциям. Ее главным оружием против этих людей было высокомерие и презрение. Коринн неустанно холила и подпитывала его, словно садовник, лелеющий колючую красоту розового куста.

Главной достопримечательностью поместья был вид, открывавшийся с гор. Все комнаты, выходившие на королевские угодья, имели открытые балконы, откуда можно было взглянуть на густой балдахин широколиственного леса с вздымающимися там и тут скальными обнажениями. Ветер колыхал кроны, волны пробегали по ним, словно по глади океана. Суровая красота этого места ошеломляла Коринн. В детстве не было ничего подобного. Ей помнился только страх перед морем зелени и зловещие тени под деревьями, которые казались тогда затаившимися великанами, упырями и гигантскими росомахами. Коринн до сих пор чувствовала нечто подобное, но сейчас это лишь придавало ей сил. Темные чащобы напоминали леса, о которых рассказывал Игалдан.

Вечером она ужинала за столом Хэниша в главной зале. Всего собралось около тридцати гостей и примерно столько же слуг, которые метались по залу и коридору, ведущему к кухне. Еда, на вкус Коринн, была уж слишком однообразной. Сплошная дичь — оленина и кабанье мясо, пироги с кровью и жирная печень. Она едва притронулась к пище и все больше гоняла куски по тарелке. Коринн недолюбливала такие сборища, опасаясь, что кто-нибудь заведет с ней беседу об акацийских обычаях. Она очень быстро заглатывала наживку, принимаясь рассказывать о достижениях своего народа, но это никогда не приводило к желаемому эффекту. Временами девушка чувствовала себя просто глупо — бывало, ее знания не соответствовали поддающимся проверке фактам, которые приводили мейнцы. В иных случаях она внезапно осознавала, что выставила свой народ в черном свете и лишь еще раз продемонстрировала, как плохи акацийцы. Нынче вечером Коринн вновь оказалась центром внимания. Ларкен мог бы лучше ответить на все вопросы, обращенные к ней, но, очевидно, никто уже не помнил, что он когда-то был акацийцем.

— Коринн, вот эта фреска на стене — что она изображает?

— Которая?

— Ну, вон та, которая похожа… похожа на целый мир, такая большая, с мальчиком в центре. Понимаете, о чем я говорю?

Коринн поняла. Она сказала, что на фреске представлен мир, каким он был во времена Эленета. Ей не хотелось продолжать, но любопытствующие требовали подробностей. Она прибавила, что фреска изображает момент, когда Дающий отворачивается от мира. Помимо этого, сказала Коринн, она ничего толком не знает.

— Какая все-таки странная система верований, — промолвила девушка по имени Альреи. — Предполагается, что бог покинул вас, правильно? Он отвергает ваше служение, однако многие века люди продолжают нерешительно поклоняться ему. Сперва вы говорите: «Бог существует, и он ненавидит меня», а потом пожимаете плечами и продолжаете жить, как жили, даже не пытаясь вновь завоевать его расположение. Но глупо ли?

Взглянув на Ларкена, Коринн промямлила, что не задумывалась о таких вещах.

— Да что вы ее допрашиваете? — вмешалась одна из подружек Ренны. — Она же не ученая. Верно, Коринн?

Принцесса не поняла толком, пыталась девушка подбодрить ее или уязвить. В любом случае кровь прилила к щекам.

— Если бы я утратила благорасположение Тунишневр, то сделала бы все возможное, чтобы вернуть его, — сказала Альрен, украдкой глянув на Хэниша. — К счастью, я чувствую, что они довольны мной. Их благословение пребывает с нами, благодаря нашему вождю.

Щеки Коринн запылали еще жарче. Она обернулась к Альрен, задержав взгляд на ее невыразительных чертах и серебристых блестках на лбу.

— Благословение? Тоже мне! Вы сидите тут девять лет. Это воробьиный чих по сравнению с правлением Акаранов!

Коринн могла сказать и что-нибудь более резкое, о чем наверняка пожалела бы впоследствии, но тут Хэниш вступил в разговор, и все внимание обратилось к нему.

— Принцесса абсолютно права, — сказал он без тени насмешки. Его серые глаза были серьезными и задумчивыми. — Коринн, вы слышали историю о Малютке Килише? Малюткой его прозвали для смеха, потому что на самом деле Килиш был здоровый детина. Настоящий гигант. Он сделал косу себе по росту — такую огромную, что никто другой не мог с ней управиться. Выходя в поле, Килиш срезал колосья пшеницы многими тысячами. Потом он сработал и вторую косу и ходил по своим полям с двумя сразу. Одним взмахом он скашивал столько же колосьев, сколько десять человек, вместе взятые. Килиш прославился. Самые искусные косари вызывали его на состязания, но он всегда побеждал. Вскоре никто даже не пытался с ним потягаться.

Хэниш помедлил, ожидая, когда слуга заменит его грязную тарелку на чистую. Затем продолжил рассказ. Однажды, поведал Хэниш, в страну прибыл чужеземец — маленький человек со смуглой кожей и хитрыми глазами. Он был прирожденным жнецом. Этот человек построил некую машину, которая уже покорила большую Часть мира. Она выглядела как огромная рама шириной во все поле, с приделанными к ней колесами. На раме были установлены манекены на шарнирах. Они походили на настоящих людей, но были вырезаны из дуба. Каждый держал в руках серп. Увидев машину, люди засмеялись. Что это за великанская игрушка? Какая польза от деревянных болванов? Но жнец знал какие-то слова языка богов. Он прошептал заклинания и похитил души тех людей, что смеялись над ним. Каждую душу жнец поместил в деревянную фигуру и так вдохнул в них жизнь. Манекены принялись размахивать серпами, а жнец хлестнул мула, и машина поехала по полю. Через несколько минут деревянные люди скосили больше пшеницы, чем Малютка Килиш за целый день…

Другой слуга попытался наполнить опустевший бокал вождя, но Хэниш оттолкнул руку. Казалось, его раздражало навязчивое внимание.

— Люди были поражены. Все восхваляли чужеземца. Все согласились, что он выиграл соревнование и достоин славы. Только Малютка Килиш возненавидел машину лютой ненавистью. Равно как и человека, который ее построил. Вся эта суматоха очень рассердила его. Почему люди превозносят такую злую вещь?

— Потому что они потеряли собственные души, — сказала Альрен.

— Неужели они не заметили бездушных зомби, что стояли среди них? Не успев сообразить, что он делает, Килиш схватил свою косу и смахнул жнецу голову с плеч. Малютка Килиш огляделся вокруг, убоявшись, что его назовут душегубом и убийцей и прогонят вон. Но люди этого не сделали. Они возликовали и сказали: «Пусть Килиш косит нашу пшеницу, потому что он силен, и ему не нужно красть чужие души». Так и было.

Хэниш развел руками, показывая, что история закончена. Несколько голосов принялись наперебой хвалить ее. Альрен сияла, гордо глядя по сторонам, будто Хэниш рассказал сказку специально для нее. Вождь меж тем не сводил глаз с Коринн.

— Этой истории много-много лет. Вы понимаете ее значение?

— Килиш был гигантом, говорите вы? Сдается мне, что по крайней мере одна часть его тела оказалась не так уж велика, — заявила Коринн. — Полагаю, именно поэтому он получил свое прозвище. Не стоит доверять человеку, которого называют малюткой. Никому не нравится иметь маленькие части тела. Такие люди, как правило, озлоблены, непорядочны и довольно-таки…

— Коринн, твой ход мысли… — начала Ренна.

— Малыш Килиш, — сказал Хэниш, перебив обеих женщин, — был из народа мейн. Пришелец — акацийцем. Вот вам и значение. Может быть, мы еще только учимся править, Коринн, но мы не продаем свои души, чтобы заполучить власть. Да, пройдет много времени, однако мы возьмем честным способом то, что ваш народ получил при помощи вероломства и предательства.

— Вы только что сочинили эту сказку, — обвинила Коринн. — А уж ваши «честные способы»!.. Не вы ли…

Хэниш откинул голову назад и расхохотался.

— Я рассердил принцессу. Думаю, ей не хочется признавать, как хорошо древняя притча подходит к нынешней истории двух народов. Почти пророчество, верно? Я рад, что приложил руку к его исполнению.

По залу поползли одобрительные шепотки, но Коринн сказала:

— Вам, может, и радость, а мне печаль.

— Не верю, — откликнулся Хэниш. Он смотрел на нее, не отводя глаз. — Я думаю, вы просто чувствуете себя обязанной так говорить. Не буду отрицать, принцесса, мы причинили вам боль. Ваш отец… Я не прошу простить меня за это, прошу лишь помнить: в тот же миг, когда вы потеряли отца, я лишился любимого брата. Оба они были орудиями в делах конфликтующих сторон. Таков путь людей, и здесь нет преступления. — Хэниш облокотился на спинку стула и отхлебнул из своего бокала. — Помимо этого, Коринн, вам не сделали ничего дурного.

— Ничего… — начала Коринн.

Хэниш не дал ей договорить.

— Именно. Мы пальцем не тронули ваших близких. И никогда не тронем, не причиним вреда по крайней мере. Мы всего лишь хотели доставить их домой, вернуть на родину. Они могли бы жить рядом с нами, как и вы, Коринн. Посмотрите на себя. Вы окружены людьми, которые восхищаются вами, несмотря на все колючки, которые вы в нас всаживаете. Вы живете в роскоши, вы никому ничего не должны. Я всего лишь хочу, чтобы вы не тяготились своим положением. На самом деле я хотел бы видеть вас… счастливой.

Коринн вздернула голову и посмотрела Хэнишу в лицо. Ей казалось, будто он готов сунуть язык ей в ухо. Его последние слова коснулись ее, как влажная ласка, будто Хэниш мог перегнуться через стол и тронуть ее на глазах у всех. Меж тем он просто сидел, развалившись на стуле, с бокалом у губ. Никто, кроме, пожалуй, Маэндера, не доставлял Коринн столько беспокойства. Рядом с Хэнишем она испытывала странные чувства, которые сама не могла понять.

— Тогда, — сказала Коринн, — умрите. Вы и весь ваш народ. И верните мне семью.

Ошарашенная Альрен открыла рот, чтобы ответить, но Хэниш лишь широко улыбнулся.

— Милая экспрессивная девочка, — сказал он, — вы воистину прелестны. Не правда ли, Ларкен?

— Дерзкая нахалка, — отозвался марах, — хотя действительно есть на что посмотреть.

Коринн поднялась и вышла вон, ощущая спиной взгляды всех, кто оставался в зале.