Таддеус Клегг вернулся в свои покои. Он смертельно устал за этот долгий день, когда все время приходилось прятать растерянность и сомнения, чтобы мир видел только энергичного, уверенного в себе канцлера. Меша лежала на стуле, свернувшись уютным клубочком. Услышав шаги Таддеуса, кошка приподнялась, вытянула одну лапку, затем другую и громко заурчала. Родом из Талая, песочного окраса, короткошерстая — за исключением живота и подбородка, — она в полтора раза превосходила размером обычную домашнюю кошку. Вдобавок у нее был дополнительный палец на каждой лапе. Это преимущество она с удовольствием использовала, ловко прихлопывая мышей к полу. Вдобавок Меша вела борьбу за территорию с золотистыми обезьянами, и те быстро сдавали позиции.

Таддеус повел плечами, скидывая плащ, и швырнул его на спинку стула. Меша спрыгнула с сиденья, побежала к хозяину и мягко ткнулась головой в его ладонь. Хотя Таддеус никогда не признался бы в этом, он получал почти чувственное удовольствие, прикасаясь кончиками пальцев к гладкой шерсти кошки. Она осталась для него единственным любимым и близким существом. Канцлер был слишком горд и слишком рассудочен, чтобы снова сближаться с людьми после того, что произошло однажды.

— Меша, милая моя девочка, ты ведь все знаешь, верно? Обо всем этом безумии там, снаружи. А тебе и дела нет. Право слово, ты счастливица.

В скором времени Таддеус удобно устроился на диване, а Меша лежала у него на коленях. Он потягивал приторный персиковый ликер и пытался привести в порядок раздерганные чувства — дабы они хоть немного подходили к тихому умиротворению, окружающему его сейчас. Ничего не вышло. За дверями спокойствия не было и не предвиделось. События стремительно неслись вперед, война приближалась с каждым днем, и Таддеус не мог, как ни старался, отрешиться от дневных забот. Сегодня он заседал на совете с генералами, и они приняли решение встретить Хэниша Мейна возле Алесии. Тщательно обсудили все детали, связанные с развертыванием самой большой армии, которую Изученный Мир видел со времен Тинадина. Такая задача, что, право слово, руки опускаются. Все делается в спешке, в суматохе, да вдобавок нет настоящего правителя. Короля, который мог бы скоординировать процесс и взять на себя ответственность за все… Да, Аливер тоже сидел на совете, вставляя реплики, когда мог. Мальчик хорошо держится, учитывая, в какое положение он угодил, но что толку? Разумеется, генералы обращались в основном к Таддеусу. А канцлер до сих пор не мог решить, на чьей он стороне… Он работал на Акацию — и вместе с тем горел желанием отомстить Акаранам. Эта жуткая двойственность приводила Таддеуса в отчаяние.

Не то чтобы канцлер намеревался в дальнейшем помогать Хэнишу, но когда он прочитал ясное и недвусмысленное послание мейнского вождя, первым его порывом было исполнить требование. Возможно, Таддеус слишком долго служил королю и уже отвык жить, не имея над собой властной руки. А может быть, Хэниш обладал таким влиянием на людей, что мог повелевать ими и обращать к себе их сердца даже на расстоянии. Итак, что же делать с этим приказом? Хэниш велел канцлеру привести к нему детей Леодана. «Отдай их мне — и ты получишь награду». Вот так просто и без затей. Отдать их — и месть Таддеуса свершится. Месть всем Акаранам… Канцлер размышлял, сможет ли он верно служить Мейну. Чем они заплатят? Должностью наместника? Талай бы ему вполне подошел. Огромные просторы, бесконечное море трав… Достаточно большая провинция, чтобы затеряться. Идея казалась Таддеусу все более и более привлекательной.

Или он слишком скромничает? Неужели до сих пор живы амбиции, которые Гридулан заметил в нем много лет назад? Таддеус вдруг подумал, что сейчас мог бы без труда получить трон. Остров у него в кулаке. Он контролирует все процессы, глава рода Акаранов погиб, на материке хаос, даже при дворе Акации начались беспорядки, пролилась кровь. Никто здесь не держал бразды правления так крепко, как он. Королевские дети полностью доверяют канцлеру, он вхож в их личные покои в любое время дня и ночи. Таддеус мог бы обойти их всех и отравить. Чашка теплого молока, предложенная любимым «дядюшкой»; пирожное с особой сахарной глазурью; целебный бальзам на кончике пальца, который он намазал бы им вокруг глаз, точно стирая слезы… Таддеус знал много способов использовать яд. Да что говорить! Можно просто положить подушку на лицо. Или перерезать горло. Или остановить сердце единственным ударом ребром ладони по груди. Покончить с ними и таким образом вернуть Гридулану давний долг.

— Ах, сколько патетики, Меша! — сказал Таддеус, проводя ладонью по шелковистой спинке своей любимицы. Кошка искоса посмотрела на него и вытянула шею. — Я уже немало натворил. Пора выбрать один верный путь и идти по нему. Грядут перемены, их уже не остановить. А дети? Такие ли уж они невинные, какими кажутся? Волчата вырастают, а, Меша? Волчонок превратится в волка и в один прекрасный день укусит руку, которая его кормит. Иначе не бывает. Глупо притворяться, будто мы способны изменить нашу природу. Смотри, я все разложил по полочкам… Но я люблю этих детей, вот в чем проблема.

Меша как раз задремала, когда Таддеус поднялся и спихнул ее на пол. Он был зол на себя; об этом вообще не стоит говорить, даже если рядом только кошка. Канцлер подошел к шкафу, встроенному в стену рядом с кроватью, и достал трубку с мистом, которая некогда принадлежала королю. Странно, что он так поздно пристрастился к пороку. Надо было прожить жизнь почти до конца, прежде чем понять, какие радости приносят сладкие грезы. Таддеус понимал, что утром на него снова обрушатся заботы, но между «тогда» и «теперь» можно урвать немного отдыха. Ему хотелось позабыть обо всем. Или, по крайней мере, достичь состояния, когда ничто уже не имеет значения.

Некоторое время спустя Таддеус очнулся, вынырнул из черного ничто, лишенного сновидений — бездумного забытья, которое глубже любого сна. Непонятная сила резко и грубо выдернула его наружу. Казалось, железные пальцы поволокли наверх, прочь из глубин забвения. Канцлер перекатился на спину, надеясь, что перемена позы поможет снова вернуться в сон. Утро еще не настало, а значит, никому не позволено будить канцлера и наваливать на него бесконечные хлопоты. Он ощутил тяжесть в ногах и решил, что на кровать вспрыгнула Меша. Она иногда сворачивалась в изножье постели и всаживала когти, словно ловя воображаемую добычу…

Вдруг чей-то голос произнес:

— Встань и посмотри на меня.

Таддеус хотел крикнуть стражу, но прежде чем сумел принудить себя раскрыть рот, его тело подчинилось приказу. Канцлер сел, оглядывая комнату, и тут заметил… что его тело не двинулось с места. Он поднялся, оставив плечи, руки и грудь лежать на кровати, где они и были до сих пор, словно Таддеус выскользнул из собственной плоти. Канцлер сидел на постели, словно раздвоившись — в коленях, бедрах, паху он все еще ощущал тяжесть физической оболочки, а верхняя половина тела стала бесплотным духом, откликнувшимся на призыв.

Перед ним маячил смутный силуэт. Он имел контуры человеческой фигуры, но Таддеус явственно видел сквозь него очертания предметов в тускло освещенной комнате. Вдобавок призрак сам светился, а его серые глаза ярко горели. Верхняя половина лица была единственной частью, которая казалась достаточно плотной, чтобы к ней можно было притронуться; остальное напоминало волны мерцающей энергии. Свет временами меркнул и затем разгорался, будто блеск луны, который, то прятался за бегущими по небу облаками, то вновь появлялся. Свет подчеркивал черты лица призрака и придавал некоторую плотность его плечам и рукам, а нижняя часть тела постепенно блекла, сливаясь с сумраком.

Призрак заговорил приглушенным раскатистым голосом, доносившимся словно из гроба. Хотя он звучал странно, смысл слов был вполне ясным и простым. И слова эти хлестнули канцлера как пощечина.

— Таддеус Клегг, пес, мне нужно многое сказать тебе.

Канцлер ошеломленно уставился на него. Как такое возможно? Он постарался всем своим видом выразить возмущение и презрение к беспардонному вторжению — даже невзирая на колдовство, которое явно имело место. Инстинктивная реакция… но это выражение лица было трудно сохранить, потому что свечение глаз призрака гипнотизировало. Почему он не кликнет стражу? Что-то удерживало канцлера, что-то мешало словам сорваться с губ… Сперва нужно понять, кто перед ним. Имя вертелось в голове. Надо только произнести его, чтоб оно стало явью.

— Хэниш? — спросил канцлер.

Человек улыбнулся, явно довольный, что узнали. Этой улыбки было волне достаточно для Таддеуса. Он попал в цель.

— Как ты сюда попал?

— Через мир снов, — сказал силуэт. — Ты и спишь — и не спишь. Мой дух бодрствует, хотя тело лежит в забытьи далеко отсюда. Оно даже сейчас зовет меня назад, тащит обратно. Наши души не любят покидать свои оболочки, Таддеус. Горькая ирония — учитывая, как сильно мои предки хотят избавиться от своих мертвых тел. Тем не менее это так. Я удивлен не меньше твоего, надо сказать. Не знал, что у тебя есть дар. Такое не каждому дано. Мои братья, например, его лишены. Неизвестно, откуда что берется…

Силуэт Хэниша поблек на миг, потом засиял ярче прежнего.

— Я рад, что ты так быстро узнал меня. Однако я пришел не просто поболтать.

Таддеус напрягся. Было в голосе Хэниша что-то странное, словно значение имел не только смысл слов, но и то, как мейнец произносил их. Трудно понять, что у собеседника на уме, если он находится за тысячу миль от тебя, но все же Хэниш был человеком, а Таддеус хорошо знал людей.

— Дети целы? — спросил Хэниш.

— Дети? Не стоит их опасаться. Они не представляют реальной угрозы для…

— Ты не причинил им вреда? — В голосе Хэниша скользнуло беспокойство.

Мейнец опять поблек на секунду, и у Таддеуса появилась передышка, чтобы подумать. Глядя в серые глаза призрачного собеседника, канцлер понимал, что мейнец недоговаривает. Он не лгал напрямую, но за словами стоял какой-то второй смысл, который Хэниш пытался скрыть.

— Разумеется, нет, — ответил канцлер, когда вождь вновь возник перед ним. — Дети здесь, рядом со мной, в безопасности…

— Мне нужно, чтобы они остались живы. Понял? Это очень важно. Говорю тебе еще раз: когда ты передашь их мне, я не поскуплюсь на награду. Мы еще обсудим детали в более спокойные времена, но будь уверен: я тебя не обижу. Даю слово. Я не лицемерный Акаран. Я говорю правду. Мой народ всегда говорит правду.

Внезапно на Таддеуса снизошло озарение. Он понял, что утаивает Хэниш. Последние слова мейнца стали ключом к разгадке. «Мой народ всегда говорит правду». Это была не пустая похвальба. Люди Мейна действительно гордились тем, что не лгут. Некогда мейнцы открыто обвинили Акаранов в преступлениях; именно за это их народ был изгнан на север и проклят.

Тогда появились Тунишневр… Прежде Таддеус не смотрел на ситуацию под таким углом. Ведь для акацийцев эти верования были просто легендой, сказкой. Однако мейнцы, похоже, воспринимают их совершенно иначе.

Прежде он думал только о давней ненависти Мейна к Акации, о том, как страстно они желали получить в свое распоряжение ее плодородные земли и богатства. О том, как мечтали разделаться с извечными врагами. Однако до сих пор канцлер не понимал, что стремления Хэниша простираются гораздо дальше. Речь идет не просто о войне за земные блага. Изученный Мир стал полем битвы, однако истинная цель Хэниша Мейна лежала на ином плане бытия. Должно быть, он верил, что его предки попали в ужасную ловушку и подвергаются бесконечным мукам. Хэниш хотел разбить цепи проклятия, наложенного на его народ еще во времена Войн Распределения, и освободить Тунишневр. Снять проклятие можно лишь одним способом — так гласила легенда. Вспомнив ее, Таддеус вздрогнул. Либо Хэниш безумец, либо в мире гораздо больше загадок и тайн, чем кажется на первый взгляд.

Эти мысли пронеслись в мозгу канцлера в единую секунду; Хэниш, казалось, ничего не заметил.

— Собери детей, — сказал он. — Сохрани их для меня. Если с ними что-то случится, я превращу твою жизнь в бесконечную пытку. Поверь, это в моей власти. Я могу быть щедрым Таддеус, но могу быть и жестоким.

— Не сомневаюсь, — откликнулся канцлер. — Все под контролем. Я жду тебя здесь, и дети при мне.

Свет в глазах Хэниша померк. Его силуэт задрожал и исчез, как облачко пара, унесенное ветром. Таддеус почувствовал, что возвращается в свое тело. Плоть объяла его; он снова был в материальном мире… Отдать детей Хэиишу? Не так быстро, сказал себе Таддеус. Он еще ничего не решил. Напрасно мейнец считает, что получил покорного слугу.

Таддеус повторял это снова и снова, пока не почувствовал, как затягивает его в свои черные глубины сон. Таддеус боялся, что, проснувшись, забудет ночной разговор и тогда… тогда он может совершить ошибку. Нужно помнить. Необходимо помнить, потому что этот разговор менял все. Хэниш верил, что может снять проклятие с Тунишневр, убив наследника династии Акаран. Только чистая кровь Акаранов способна вернуть к жизни его проклятых предков. Если цель Хэниша именно такова, тогда дети, которых любил Таддеус — те четверо, кого он знал с младенчества, о ком заботился, кому отдал всю нежность, не растраченную на собственных отпрысков, — будут распяты на жертвенном алтаре и истекут кровью. Если окажется, что проклятие Тинадина не миф, что оно может быть снято, — тогда двадцать два поколения мейнцев вернутся к жизни. Они снова будут ходить по земле, а их ярость и жажда мести повергнут мир в хаос.

Наконец-то все встало на свои места. Таддеус принял решение. Он не возьмет себе власть и не наденет корону, как хотелось бы амбициозному корыстолюбцу, все еще жившему где-то в глубине души. Равно и не позволит он Хэнишу ввергнуть мир в пучину новых войн. Таддеус выполнит просьбу своего друга. О чем он думал так долго, когда ответ лежал на поверхности? Мятущийся разум Таддеуса наконец-то утихомирился; страшная двойственность, занимавшая мысли, исчезла. Он выбрал. Он отошлет детей в безопасное место, а потом — когда настанут спокойные времена — постарается воплотить в жизнь план, предложенный Леоданом. Таддеус знал его досконально и имел достаточно власти, чтобы повернуть мир на этот путь. Никому, кроме него, такое не под силу, но канцлер мог попытаться.

Дети ни о чем не подозревают. Они даже не догадываются, что ждет их в самом ближайшем будущем. Таддеус понимал, что Аливер возненавидит его за то, что он собирается сделать. Принц наверняка ужаснется, разозлится и назовет канцлера предателем.

Что ж… Все правильно. Страшно и правильно. Правда и ложь.