Часть пятая
ОГОНЬ ЦВЕТКА
Глава 1
Ни один живой человек не мог припомнить такого урожая, как тот, что собрали в королевстве в конце этого лета. В Катале тоже закрома были полны, а сады Ларэй Ригал с каждым днем расцветали все пышнее, утопали в ароматах и буйных красках. На Равнине стаи элторов носились по густой зеленой траве, и охота была легкой и радостной под широким небом. Но нигде трава не росла так пышно, как на кургане Кинуин у Келидона.
Даже почва долины Андариен стала снова плодородной — буквально за одну ночь, когда отступили волны моря, явившегося, чтобы унести Воина. Пошли разговоры о том, чтобы снова там поселиться, и на Сеннеттской косе тоже. В Тарлинделе, городе моряков, и в Кайнане, и Сереше говорили о постройке кораблей, чтобы плавать вдоль побережья мимо Анор Лайзен и Рудских утесов в Сеннетт и залив Линден. В то лето говорили о многих вещах, пока оно не кончилось, и слова эти были полны мирной и спокойной радости.
Однако в первые недели после битвы на торжества времени не хватало. Армия Катала ускакала на север под начало своего правителя, и Шалхассан взял на себя задачу — вместе с Мэттом Сореном, так как король гномов не позволил своему народу отдыхать до тех пор, пока последний из слуг Могрима не будет убит, — очистить землю от остатков ургахов и цвергов, которые уцелели после Баэль Андариен.
Дальри, которым война нанесла большой урон, отошли к Келидону и созвали Совет, а светлые альвы отправились назад, в Данилот.
В Данилот, но уже не в Страну Теней. Через два месяца после битвы, которая завершила войну, после того, как гномы и воины Катала выполнили свою задачу, люди, живущие далеко на юге, в самом Парас Дервале, однажды ночью под блеском звезд увидели сияние на севере и громко закричали от удивления и радости, ибо увидели, что Земля Света снова обрела свое истинное имя.
И после того, как был собран и заложен в закрома урожай, Верховный король Айлерон послал гонцов во все концы своей земли, в Данилот, и в Ларэй Ригал, и к Келидону, и через горы в Банир Лок, и созвал народы Фьонавара на праздничную неделю в Парас Дервал. Этот праздник был устроен в честь завоеванного наконец мира, и в честь троих из пятерых приглашенных когда-то Лореном Серебряным Плащом незнакомцев, чтобы проститься с ними.
Когда Дэйв ехал вместе с дальри на праздник в честь самого себя, у него еще не было четкого представления о том, что он собирается делать. Он знал — вопреки своей всегдашней неуверенности в себе, — что здесь он желанный гость, даже любимый. Он также чувствовал, как сильно любит этих людей. Но не все было так просто, ничто никогда не казалось ему простым, даже теперь.
После всего, что с ним произошло, после того, как он изменился и из-за чего изменился, образы его родителей и брата каждую ночь являлись ему во сне. Он также помнил, как мысли о Джозефе Мартынюке не оставляли его во время последней битвы у Андариен. Здесь надо было кое-что уладить, понимал Дэйв, и среди того, чему он научился у дальри, было понимание, как важно решить эти вопросы.
Наряду с другими вещами, которым он здесь научился, были радость и счастье принадлежности к семье, которых он никогда прежде не испытывал. Все это означало, что ему предстоит принять решение, и очень скоро, так как было решено, что после праздничной недели Джаэлль и Тайрнон, объединив магию Даны и Мёрнира, общими усилиями отошлют их домой через Переход. Если они пожелают.
Здесь, на Равнине, было очень красиво, когда они ехали на юго-запад по просторным лугам и видели, как большие стаи мелькают в отдалении под высокими белыми облаками и нежарким солнцем позднего лета. Это было слишком прекрасно, чтобы размышлять, бороться с тенями и последствиями его дилеммы, и поэтому он на время отодвинул ее в сторону.
Дэйв огляделся. Казалось, все третье племя и множество других дальри едут на юг вместе с ним по приглашению Верховного короля. Даже Герейнт был здесь, ехал на одной из колесниц, которую оставил Шалхассан по пути на юг, в Катал. Рядом с Дэйвом весь день скакали Торк и Левон, легко, почти лениво.
Они улыбались ему, поймав его взгляд, но никто из них почти не разговаривал во время этого путешествия. Он знал, что они не хотят никак влиять на него. Но понимание этого снова вернуло его к решению, которое предстояло принять, а ему не хотелось этим заниматься. Вместо этого он позволил мыслям вернуться к событиям минувших недель.
Он вспомнил пир и танцы под звездами среди костров, горящих на Равнине. Танец о скачке Ивора к Адеин, еще один — о мужестве, проявленном дальри на Андариен. И сложные узоры других танцев, о славных деяниях этой войны. И не раз женщины дальри рассказывали в танце о деяниях Дэйвора, Носителя Топора, в битве против Тьмы. И не раз потом, в теплые ночи того лета, когда Рангат победно сиял на севере, находились женщины, которые приходили к Дэйву после того, как гасли костры, ради танцев совсем другого рода.
Но не Лиана. Дочь Ивора плясала для них всех среди костров, но никогда вместе с Дэйвом в его комнате ночью. Когда-то он мог бы пожалеть об этом, сделать из этого для себя источник тоски и боли. Но не теперь, уже нет, по очень многим причинам. Даже в этом была радость, которую он впитывал среди целительного течения времени того лета на Равнине.
Он был польщен и несколько испуган одновременно, когда Торк пришел к нему через несколько недель после возвращения в Келидон со своей просьбой. Ему потребовалась целая ночь подготовки, в течение которой Левон снова и снова натаскивал его и со смехом потчевал сашеном в перерывах. Когда Дэйв почувствовал себя готовым к тому, чтобы пойти утром к Авену дальри и произнести то, что от него требовалось, его задачу осложнило еще и похмелье.
Но он справился. Нашел Ивора в компании множества вождей в лагере у Келидона. Левон сказал ему, что это надо сделать как можно при большем скоплении народа. И поэтому Дэйв с трудом глотнул, встал перед Авеном и произнес:
— Ивор дан Банор, я послан к тебе честным и достойным всадником. Авен, Торк дан Сорча назначил меня поручителем и просил передать тебе, в присутствии всех этих людей, что солнце восходит в глазах твоей дочери.
В то лето после войны во всем Фьонаваре сыграли множество свадеб, и многие предложения делались по старым обычаям, через поручителя, — в полном смысле слова это была дань Диармайду дан Айлилю, который возродил эту традицию, сделав таким образом предложение принцессе Шарре.
Множество свадеб. И одну из них третье племя сыграло вскоре после того утра, когда Дэйв произнес эти слова. Так как Авен с радостью дал согласие, а потом Лиана улыбнулась своей нежной улыбкой, которая так хорошо была им всем знакома, и сказала очень просто:
— Да, конечно. Конечно, я выйду за него. Я всегда собиралась за него замуж.
Что было безумно несправедливо, как прокомментировал после Левон, как и все, что говорила его сестра. Но Торку было все равно. Он казался оглушенным и не мог поверить в происходящее на протяжении всей церемонии, во время которой Корделиана дал Ивор стала его женой. Ивор плакал, и Сорча тоже. Но не Лит. Ведь никто от нее этого и не ожидал.
Это была чудесная ночь и чудесное лето почти во всех отношениях. Дэйв даже ездил вместе с другими всадниками охотиться на элторов. Снова Левон учил его, на этот раз тому, как бросать кинжал на полном скаку. И однажды утром, на восходе солнца, Дэйв выехал вместе с охотниками, выбрал в летящей стае самца элтора, поскакал рядом с ним, прыгнул — он не доверял своему умению бросать клинок — с коня на спину элтора и вонзил кинжал в его горло. Потом соскочил, перекувырнулся, встал из травы и помахал рукой Левону. Предводитель охоты и все остальные ответили на его приветствие криками похвалы и отсалютовали высоко поднятыми кинжалами.
Великолепное лето, среди людей, которых он любил, на просторной Равнине, принадлежащей им. И теперь ему предстояло принять решение, а он не в состоянии был это сделать.
Прошла еще неделя, а Дэйв так ничего и не решил. Если быть честным, то на копание в себе времени почти не было. В Большом зале Парас Дервала устраивали сокрушительно пышные пиршества. Снова звучала музыка, но уже другого рода, так как среди них теперь находились альвы, и однажды ночью Ра-Теннель, их повелитель, сам спел длинную балладу о только что закончившейся войне.
В эту песнь было вплетено множество всего, и радостного, и печального. И начиналась она с того момента, когда Лорен Серебряный Плащ привел во Фьонавар пятерых незнакомцев из другого мира.
Ра-Теннель пел о Пуйле на Древе Жизни, о битве волка и пса, о самопожертвовании Исанны. Он пел о красной луне Даны и о рождении нимфы Имрат. (Тут Дэйв посмотрел вдоль стола и увидел, как Тэйбор дан Ивор медленно опустил голову.) О Дженнифер в Старкаше, рождении Дариена, появлении Артура, Джиневре, пробуждении Дикой Охоты, когда Финн дан Шахар вступил на Самый Долгий Путь.
Он пел о Майдаладане, Кевине в Дан Маре, красных цветах на рассвете в тающем снегу. Скачке Ивора к Андеин, битве, появлении альвов и Овейна в небе. Пожирателе Душ в море, уничтожении Котла на Кадер Седате. Ланселоте в Чертогах Мертвых. Параико в Кат Мейголе и последнем Каниоре. (В противоположном конце зала рядом с Кимберли сидел Руана и слушал молча, без всякого выражения на лице.)
Ра-Теннель продолжал. Он охватил все события, снова вызвал их к жизни под витражами в окнах Большого зала. Он пел о Дженнифер и Бренделе в Анор Лайзен, о Кимберли с Бальратом у Калор Диман, о Ланселоте, сражающемся в Священной роще, и о корабле-призраке Амаргина, плывущем мимо Сеннеттской косы тысячу лет тому назад.
А потом, в самом конце, со всеми оттенками горя и радости, Ра-Теннель спел им о самой Баэль Андариен: как Диармайд дан Айлиль сражался с Уатахом, убил его на закате дня и сам погиб. О Тэйборе и его сверкающей подруге, летящих навстречу Дракону Могрима. О битве и смерти на бесплодной равнине. А затем о находящемся далеко, в обители зла, одиноком и испуганном (и все это было в этом золотом голосе) Дариене, который выбрал Свет и убил Ракота Могрима.
Дэйв плакал. Сердце его разрывалось от боли и гордости, когда Ра-Теннель подошел к концу песни и запел о Галадане и Роге Овейна. О Финне дан Шахаре, упавшем с неба, чтобы Руана мог усмирить Охоту. И в самом конце — об Артуре, Ланселоте и Джиневре, радостно уплывающих в море, которое, казалось, поднималось до самых звезд.
В ту ночь в Парас Дервале слезы живых лились в изобилии, когда они вспоминали погибших и их деяния.
Но в основном эта неделя была соткана из смеха и радости, из сашена и вина: белого, из Южной твердыни, красного, из Гвен Истрат, из ясных дней под голубым небом, бурлящих оживлением, и ночных пиршеств в Большом зале. Для Дэйва они заканчивались тихими прогулками пешком среди палаток дальри за стенами города, во время которых он смотрел на сверкающие звезды вместе со своими двумя братьями.
Но чтобы решить мучившую его проблему, понимал Дэйв, ему необходимо было остаться одному, и поэтому в конце концов, в самый последний день праздника, он ускользнул один на своем любимом черном коне. Он надел на шею Рог Овейна на новом кожаном ремешке и поскакал на юго-запад, чтобы сделать одно дело и попытаться принять решение.
По этой дороге он уже ездил прежде, среди вечернего холода зимних снегов, когда Ким разбудила Охоту тем огнем, который горел у нее на руке, а он призвал их звуками Рога. Сейчас стояло лето, конец лета, уже с оттенками осени. Утро было прохладное и ясное. Над головой пели птицы. Вскоре цвет листьев начнет меняться на красный, и золотой, и бурый.
Он приблизился к повороту дороги и увидел крохотное, похожее на драгоценный камень озеро в лежащей внизу долине. Он проехал мимо по высокому гребню холма, отметив про себя пустой дом, стоящий внизу. Он вспомнил, как они в прошлый раз ехали мимо этого места. Два мальчика вышли из-за этого домика и посмотрели на них снизу. Два мальчика, и оба они погибли, а вместе совершили поступки, которые позволили наступить этому мирному утру.
Он покачал головой в изумлении и продолжал скакать на северо-запад, через недавно скошенные поля между Роденом и Северной твердыней. По обеим сторонам стояли редкие домики крестьян. Некоторые их обитатели увидели его и помахали ему руками. Он помахал в ответ.
Затем, около полудня, он пересек Большую дорогу и понял, что уже совсем близко. Несколько минут спустя он подъехал к опушке Пендаранского леса и увидел расщепленное дерево, а за ним пещеру. Перед ней снова лежал огромный камень, точно так же, как и раньше, и Дэйв знал, кто спит там, во тьме.
Он спешился, взял Рог в руку и немного углубился в лес. Здесь свет падал пятнами, листья шелестели над головой. Но он не боялся на этот раз. Не так, как в ту ночь, когда встретил Флидаса. Великий лес теперь смягчил свой гнев, сказали ему альвы. Это имело отношение к Ланселоту и Дариену и к окончательному уходу Лайзен, к вспышке ее Венца в Старкаше. Дэйв не очень хорошо понимал подобные вещи, но одно он все же понял, и это привело его сюда вместе с Рогом.
Он стал ждать с терпением, которое тоже было для него новым. Наблюдал, как мелькают и колеблются тени на лесной подстилке и в листьях над головой. Прислушивался к шорохам леса. Пытался думать, понять себя и собственные желания. Однако ему трудно было сосредоточиться, потому что он кое-кого ждал.
А потом он услышал у себя за спиной иной звук. С сильно бьющимся сердцем, несмотря на всю внутреннюю готовность, он обернулся, одновременно опускаясь на колени, с опущенной головой.
— Ты можешь встать, — сказала Кинуин. — Ты должен знать лучше других, что ты можешь встать.
Он поднял глаза и снова увидел ее: в зеленом, как всегда, с луком в руке. С тем луком, из которого она чуть не убила его у пруда в роще Фалинн.
«Не обязательно всем умирать», — сказала она той ночью. И поэтому он остался жить и получил Рог, и его топор участвовал в битве, и он призвал Дикую Охоту. И снова вернулся сюда.
Богиня стояла перед ним, блистающая и великолепная, хоть и пригасившая сияние своего лица, чтобы он мог смотреть на нее и не ослепнуть.
Он поднялся, повинуясь ее приказу. Глубоко вздохнул, чтобы унять биение сердца, и сказал:
— Богиня, я пришел, чтобы вернуть подарок. — Он протянул руку с Рогом и с удовольствием увидел, что рука не дрожит. — Это слишком могущественная вещь для меня. Слишком большой властью она обладает, как мне кажется, чтобы принадлежать любому из смертных.
Кинуин улыбнулась, прекрасная и ужасная.
— Я предполагала, что ты придешь, — ответила она. — И ждала. Если бы ты не пришел, я бы сама пришла за тобой, перед тем как ты уйдешь. Я дала тебе больше, чем намеревалась, вместе с этим Рогом. — А потом прибавила более мягким тоном: — В том, что ты сказал, есть доля истины, Дэйвор, Носитель Топора. Он должен снова быть спрятан и подождать более подходящего случая через много лет. Через много-много лет.
— Без него мы погибли бы у Андеин, — тихо произнес Дэйв. — Разве это не свидетельствует о том, что этот случай тоже был подходящим?
Она снова улыбнулась, загадочная, своенравная. И сказала:
— Ты стал умнее с тех пор, как мы встречались. Возможно, мне будет жаль отпустить тебя.
На это ему нечего было ответить. Он протянул ей Рог, и она взяла его из руки Дэйва. Ее пальцы коснулись его ладони, и тогда он все же задрожал от благоговения и воспоминаний.
Она рассмеялась, низким, горловым смехом.
Дэйв почувствовал, что краснеет. Но ему надо было задать еще один вопрос, несмотря на ее смех. Через мгновение он спросил:
— Не будешь ли ты также сожалеть, если я останусь? Я уже давно пытаюсь принять решение. Мне кажется, я готов вернуться домой, но другая часть меня приходит в отчаяние при мысли об отъезде. — Он произнес эти слова как можно осторожнее, с большим достоинством, чем он в себе подозревал.
Она не рассмеялась. Богиня посмотрела на него странным взглядом, одновременно холодным и печальным. И покачала головой.
— Дэйв Мартынюк, — сказала она, — ты стал мудрее с той ночи в роще Фалинн. Я думала, ты знаешь ответ на этот вопрос без моей подсказки. Ты не можешь остаться, и тебе следовало знать, что ты не можешь этого сделать.
Что-то возникло перед мысленным взором Дэйва: образ, еще одно воспоминание. Как раз перед тем, как она снова заговорила, за полсекунды до того, как она ему сказала, он понял.
— Что я сказала тебе в ту ночь у пруда? — спросила она, и ее голос был прохладным и мягким, как сотканный шелк.
Он знал. Наверное, это скрывалось где-то в его подсознании все это время.
«Ни один человек из Фьонавара не может увидеть охоту Кинуин».
Вот что она тогда сказала. А он видел ее охоту. Он увидел, как она поразила оленя у залитого лунным светом пруда, и увидел, как олень встал после смерти, и как склонил голову перед Охотницей, и ушел обратно в лес.
«Ни один человек из Фьонавара…» Теперь Дэйв знал решение своей дилеммы: существовал всегда только один ответ.
Он отправится домой. Так пожелала Богиня. Только покинув Фьонавар, он может сохранить свою жизнь, только уехав, он может позволить ей не убивать его за то, что он видел.
Он ощутил в душе один острый укол боли, а затем боль прошла, оставив печаль, которую он всегда будет носить в себе, но и глубокую уверенность, что так и должно быть, потому что по-другому быть не могло. Если бы он не был пришельцем из другого мира, Кинуин не могла бы оставить его в живых; она не могла бы дать ему этот Рог. Богиня, как понял Дэйв в мгновенном озарении, тоже по-своему попала в ловушку своей природы, того, что она проповедовала.
И поэтому он должен уйти. Решать больше было нечего, все решено давным-давно, и эту истину он знал все время. Он еще раз вздохнул, глубоко и медленно. В лесу было очень тихо. Ни одна птица не пела.
Тогда он вспомнил еще кое-что и сказал:
— Я поклялся тебе той ночью в тот первый раз, что заплачу ту цену, которую нужно заплатить. Если ты сочтешь ее таковой, то мой отъезд, возможно, станет этой платой.
Она снова улыбнулась, на этот раз по-доброму.
— Я сочту ее таковой, — ответила богиня. — И никакой другой цены не потребую. Помни обо мне.
Лицо ее засветилось. Он открыл рот, но обнаружил, что не может говорить. После его и ее слов до него окончательно дошло: он уходит отсюда. Все это теперь останется в прошлом. Так нужно. Воспоминания — это все, что он унесет с собой обратно и пронесет через остаток дней.
В последний раз он опустился на колени перед Лучницей Кинуин. Она стояла неподвижно, как статуя, и смотрела на него сверху. Он встал и повернулся, чтобы уйти из теней и пятен света между деревьями.
— Постой! — сказала Богиня.
Он обернулся испуганно, не зная, что теперь от него потребуют. Она молча долго смотрела на него прежде, чем заговорить.
— Скажи, Дэйв Мартынюк, Дэйвор, Носитель Топора, если бы тебе позволили дать имя твоему сыну во Фьонаваре, ребенку-андейну, какое имя носил бы твой сын?
Она была такой прекрасной. И теперь в его глазах блестели слезы, и ее образ дрожал и расплывался перед ним, и что-то сияло в его душе, подобно луне.
Он помнил: ночь на кургане у Келидона, к югу от реки Адеин. Под звездами вернувшейся весны он лежал с Богиней на свежей зеленой траве.
Он понял. И в то мгновение, перед тем, как он заговорил, чтобы выразить свою внутреннюю радость, что-то хлынуло в его душу, что-то более яркое, чем лунный свет в его сердце или даже сияние лица Кинуин. Он понял, и там, на опушке Пендаранского леса, Дэйв наконец примирился с самим собой, с тем, чем он был прежде, со всей своей горечью, и с тем, чем он стал теперь.
— Богиня, — сказал он сквозь сжатое судорогой горло, — если бы такой ребенок родился и я бы мог дать ему имя, я бы назвал его Кевином. В честь моего друга.
В последний раз она улыбнулась ему.
— Так и будет, — сказала Кинуин.
Блеснула ослепительная вспышка, а затем он остался один. Он вернулся к своему коню и вскочил на него, чтобы ехать обратно. Обратно в Парас Дервал, а потом дальше, гораздо дальше, домой.
Пол проводил дни и ночи в эту последнюю неделю в прощаниях. Казалось, что в отличие от Дэйва, и даже Ким, он ни к кому сильно не привязался здесь, во Фьонаваре. Отчасти в этом был повинен его характер, в первую очередь то, что подвигло его совершить этот Переход. Но более глубоко это было связано с тем, что произошло с ним на Древе Жизни, сделало его не таким, как все, способным говорить с Богами и заставить их подчиняться ему. Даже здесь, в конце, после завершения войны, его путь был одиноким.
С другой стороны, все же были люди, которым он не безразличен и которые будут скучать без него. Он старался проводить с каждым из них как можно больше времени в эти последние дни.
Однажды утром он пошел в одиночестве к знакомой лавке, в конце Энвил-Лейн, возле зеленой лужайки, на которой дети Парас Дервала снова играли, хотя и не в та'киену. Он очень хорошо помнил дверь в лавку, хотя его воспоминания были связаны с ночью и зимой. В первый раз Дженнифер заставила его привести ее сюда в ту ночь, когда родился Дариен. А затем в другую ночь, после того как Ким послала его назад во Фьонавар из Стоунхенджа, он вышел без пальто, но не чувствуя зимнего ветра, из жаркого зала «Черного кабана», где погибла женщина, чтобы спасти ему жизнь, и путь привел его сюда, и он увидел распахнутую ветром, незапертую дверь и снег, наметенный на полу в лавке.
И пустую колыбель, качающуюся в холодной комнате наверху. Он все еще помнил тот ужас, который охватил его в тот момент.
Но сейчас стояло лето, и ужас исчез: его уничтожил в самом конце тот ребенок, который родился в этом доме, который лежал в той колыбели. Пол вошел в лавку. В ней толпилось много людей, потому что был праздник, и Парас Дервал кипел от многочисленных гостей. Вэй узнала его сразу же, а потом и Шахар. Они оставили двух помощников разбираться с покупателями их шерстяных изделий и повели Пола наверх.
На самом деле он очень мало мог им сказать. На их лицах все еще виднелись следы горя, даже по прошествии стольких месяцев. Шахар оплакивал сына, который умер у него на руках. Но Вэй, Пол это знал, горевала по обоим сыновьям, по Дари тоже, по голубоглазому мальчику, которого она и любила с самого момента его рождения. Интересно, подумал он, откуда Дженнифер так хорошо знала, кого просить вырастить ее ребенка и научить его любить.
Айлерон предлагал Шахару множество почетных должностей во дворце, но тихий ремесленник предпочел вернуться в свою лавку, к своей работе. Пол смотрел на них двоих и спрашивал себя, достаточно ли они молоды, чтобы родить еще одного ребенка. И смогут ли они найти в себе мужество пойти на это после всего, что случилось. Он надеялся, что смогут.
Он сказал им, что уезжает и что пришел проститься. Они немного поговорили ни о чем, съели пирог, испеченный Вэй, но потом один из помощников пришел наверх спросить насчет цены отреза ткани, и Шахару пришлось спуститься в лавку. Пол и Вэй пошли следом. В лавке она, смущаясь, подарила ему шарф для наступающей осени. Тут он понял, что понятия не имеет, какое время года теперь дома. Он взял шарф и поцеловал ее в щеку, а потом ушел.
На следующий день он поехал верхом на юго-запад вместе с новым герцогом Сереша. Ниавин погиб от руки ургаха на равнине Андариен. Новый герцог, скачущий верхом рядом с Полом, выглядел точно так же, как всегда, крупным и ловким, с каштановыми волосами, и его крючковатый перебитый нос все так же торчал на простодушном лице. Не меньше всего остального, что произошло после войны, Пола обрадовало то, что Айлерон назначил на этот пост Колла.
Это было спокойное путешествие. По характеру Колл всегда был мрачноватым. Эррон и Карде или буйный, задиристый Тигид умели вызвать смех, таящийся в нем. Эти трое и Диармайд, который когда-то взял мальчика-безотцовщину из Тарлиндела и сделал его своей правой рукой.
Часть их пути пролегала мимо городов, через которые они пронеслись яростным галопом так давно, вместе с Диаром, во время того тайного путешествия, которое привело их в Катал через реку Сэрен.
После развилки, откуда дорога шла к Южной твердыне, они продолжали ехать на запад, по молчаливому согласию, и к началу вечера достигли возвышенности, откуда можно было издалека видеть стены Сереша и море за ними. Они остановились там, глядя вниз.
— Ты все еще его ненавидишь? — спросил Пол. Это были первые слова, произнесенные за долгое время.
Он знал, что Колл понимает, о чем он спрашивает. «Я бы проклял его именем всех существующих Богов и Богинь», — сказал он Полу однажды поздней ночью, давным-давно, в темном коридоре дворца. И назвал Айлерона, которого считали тогда предателем.
Теперь большой человек медленно покачал головой.
— Я его лучше понимаю. И вижу, как много он страдал. — Он поколебался, потом очень тихо сказал: — Но мне до конца жизни будет недоставать его брата.
Пол понял. Он чувствовал то же самое по отношению к Кевину. Точно то же самое.
Больше никто из них ничего не сказал. Пол посмотрел вдаль, на запад, туда, где сверкало море под ярким солнцем. Под волнами сияли звезды. Он их видел раньше. В душе он попрощался с Лирананом, Богом, который называл его своим братом.
Колл взглянул на него. Пол кивнул, и они оба развернулись и поехали назад, в Парас Дервал.
На следующий вечер после пира в зале — на этот раз подавали блюда Катала, приготовленные собственным шеф-поваром Шалхассана, — он оказался в «Черном кабане» вместе с Дэйвом и Коллом и всеми воинами Южной твердыни, с теми, которые плавали с ним на «Придуин» к Кадер Седату.
Они много пили, и хозяин таверны отказался взять с кого-либо из людей Диармайда плату за эль. Тигид из Родена, который не мог позволить себе упустить возможность воспользоваться подобной щедростью, опустошил десять огромных кружек для начала, а затем всю ночь набирал темп. Пол и сам слегка опьянел, что было необычно, и, вероятно, из-за своих воспоминаний не захотел уйти. Всю ночь в его ушах звучала «Песнь Рэчел» среди смеха и прощальных объятий.
Следующий день, предпоследний, он провел в доме магов в городе. Дэйв был с дальри, но Ким на этот раз пошла с ним, и они провели несколько часов с Лореном, Мэттом, Тайрноном и Бараком, сидя в саду за домом.
Лорен Серебряный Плащ, уже не маг, теперь жил в Банир Лок в качестве главного советника короля гномов. Тайрнон и Барак были явно довольны, что эти двое остановились у них, пусть и ненадолго. Тайрнон весело суетился вокруг них в лучах солнца, следя за тем, чтобы бокалы были наполнены до краев.
— Скажите, — обратился несколько смущенно Барак к Лорену и Мэтту, — как вы думаете, вы не могли бы взять в обучение ученика на несколько месяцев в будущем году? Или вы к тому времени забудете все, что знали?
Мэтт бросил на него быстрый взгляд.
— У вас уже появился ученик? Хорошо, очень хорошо. Нам нужно еще двое или трое, по крайней мере.
— Нам? — поддразнил его Тайрнон.
Мэтт нахмурился.
— Трудно расставаться с привычками. А с некоторыми я надеюсь никогда не расставаться.
— И не нужно, — серьезно сказал Тайрнон. — Вы двое всегда будете членами Совета магов.
— Кто этот новый ученик? — спросил Лорен. — Мы его знаем?
Вместо ответа Тайрнон поднял взгляд на окно третьего этажа, выходящее в сад.
— Мальчик! — крикнул он, стараясь придать голосу строгость. — Надеюсь, ты занимаешься, а не прислушиваешься к доносящимся снизу сплетням!
Через секунду в открытом окне появилась голова с непокорными каштановыми волосами.
— Конечно, занимаюсь, — ответил Тэйбор, — но, если честно, все это не слишком сложно.
Мэтт зарычал с шутливым неодобрением. Лорен, пытаясь нахмуриться, сурово рявкнул:
— Тайрнон, дай ему Книгу Абхара, и тогда поглядим, сочтет ли он учебу трудной!
Пол ухмыльнулся и услышал, как Ким рассмеялась от радости при виде улыбающегося им сверху Тэйбора.
— Тэйбор! — воскликнула она. — Когда это произошло?
— Два дня назад, — ответил мальчик. — Отец дал согласие после того, как Герейнт попросил меня в следующем году вернуться и научить его чему-нибудь новенькому.
Пол переглянулся с Лореном. В этом было истинное облегчение, обещание радости. Мальчик еще юн; кажется, он сможет исцелиться. Более того, Пол испытывал интуитивное ощущение правильности, даже необходимости нового пути Тэйбора: какой конь на Равнине, каким бы он ни был быстрым, мог бы теперь удовлетворить того, кто скакал на создании Даны по небу?
Позже в тот день, возвращаясь обратно во дворец вместе с Ким, Пол узнал, что она тоже собирается вернуться домой. Они все еще ничего не знали о намерениях Дэйва.
На следующее утро, последнее утро, Пол снова пришел к Древу Жизни.
Впервые он находился здесь один после тех трех ночей, когда висел на нем в качестве жертвы Богу. Он оставил коня на опушке леса Мёрнира, неподалеку от могилы Эйдин (хоть он и не подозревал об этом), куда Мэтт однажды утром привел Дженнифер.
Он шел среди деревьев по знакомой тропинке и видел, как утреннее солнце становится тусклым, и все явственнее ощущал с каждым шагом чье-то присутствие.
Со времени последней битвы у Андариен, — когда он отказался от мести Галадану, хотя поклялся отомстить, и вместо этого направил свою силу на исцеление, на то, чтобы вызвать морские волны и покончить с горестным круговоротом жизни Артура, — с того вечера Пол не искал в себе присутствия Бога. В каком-то смысле он его избегал.
Но теперь он его снова ощутил. И когда он пришел туда, где деревья образовали двойной коридор, неуклонно ведущий его на поляну, к Древу, Пол понял, что Мёрнир всегда будет в нем. Он навсегда останется Пуйлом Дважды Рожденным, повелителем Древа Жизни, куда бы он ни отправился. Эта реальность стала частью его и будет таковой, пока он снова не умрет.
Думая об этом, он вышел на поляну и увидел Древо. Здесь было светло, так как над поляной можно было видеть небо, нежно-голубое, с редкими пушистыми облаками. Он вспомнил то белое жгучее солнце в бездонном небе.
Пол посмотрел на ствол и ветви. Они были такими же древними, как этот первый мир. И, взглянув вверх, он без удивления увидел в густой зеленой листве двух воронов, которые смотрели на него блестящими желтыми глазами. Было очень тихо. Гром не гремел. Только ощущалось глубоко в биении его сердца это постоянное присутствие Бога.
Тут Пол осознал, что от этого ему уже никогда по-настоящему не скрыться, даже если бы он захотел, а именно это он и пытался сделать в сладостные дни нынешнего лета.
Он не мог изменить того, каким он стал. Это не то, что приходит и уходит. Ему придется примириться с тем, что он отмечен и отделен от других. В каком-то смысле он всегда был таким. Углубленным в себя и одиноким, слишком одиноким: именно поэтому Рэчел его собиралась оставить в ту ночь, когда она погибла на шоссе под дождем.
Он был силой, братом Богов. Это так, и всегда будет так. Он подумал о Кернане и Галадане, о том, где они сейчас. Оба они поклонились ему.
Никто не сделал этого сейчас. И Мёрнир проявлял свое присутствие всего лишь биением пульса, не более. Казалось, Древо размышляло, глубоко погрузившись в землю, в паутину своих лет. Вороны молча наблюдали за ним. Он мог бы заставить их заговорить; теперь он знал, как это сделать. Он мог бы даже заставить зашелестеть листья Древа, словно под грозовым ветром, и со временем, если бы очень постарался, мог бы вызвать удар божьего грома. Здесь было место его наибольшей силы.
Но он ничего этого не сделал. Не за этим он сюда пришел. Только повидать это место в последний раз и подтвердить для себя то, что уже получило подтверждение. В тишине он шагнул вперед и положил ладонь на ствол Летнего Древа. Он ощутил его как продолжение самого себя. Пол убрал руку, повернулся и покинул поляну. И услышал, как над его головой пролетели вороны. Он знал, что они вернутся.
И после этого осталось одно, последнее, прощание. Он все откладывал его, отчасти потому, что даже теперь предвидел нелегкий разговор. С другой стороны, у них, несмотря на всю хрупкость отношений, было много общих переживаний с тех пор, как она сняла его с Древа, а потом приняла его кровь как жертву Богини-матери в Храме, оцарапав лицо.
Он вернулся к своему коню и поехал назад в Парас Дервал, а затем на восток, через многолюдный город, к Святилищу, прощаться с Джаэлль.
Пол дернул за веревку колокола у арки входа. Внутри Храма раздался звон. Через минуту двери открылись, и выглянула жрица в серой одежде, мигая от яркого света. Потом узнала его и улыбнулась.
Это было одно из новых явлений в Бреннине, в определенном смысле столь же мощный символ восстановленной гармонии, каким станет совместное выступление Джаэлль и Тайрнона сегодня вечером, когда они отправят их домой.
— Привет, Шил, — сказал он. Он помнил ее с той самой ночи, когда пришел сюда после рождения Дариена просить помощи. Тогда они преградили ему путь, требуя крови.
Но не теперь. Шил вспыхнула от удовольствия, что ее узнали. И жестом пригласила его войти.
— Я знаю, что ты уже давал кровь, — сказала она почти извиняющимся тоном.
— Я сделаю это еще раз, если хочешь, — мягко произнес Пол.
Она энергично замотала головой и послала служительницу бегом по изогнутым коридорам на поиски Верховной жрицы. Терпеливо ожидая, Пол смотрел мимо Шил направо. Ему были видны зал под куполом и алтарный камень с топором.
Служительница вернулась, а с ней Джаэлль. Он думал, что его заставят ждать, проводят, но она редко поступала в соответствии с его ожиданиями.
— Пуйл, — сказала она. — Я гадала, придешь ли ты. — Голос ее звучал спокойно. — Выпьешь бокал вина?
Он кивнул и пошел следом за ней по коридору в комнату, которую помнил. Она отпустила служительницу и закрыла дверь. Подошла к шкафчику и налила им обоим вина, движения ее были быстрыми и безразличными.
Она подала ему бокал и опустилась на груду подушек на полу. Он сел на стул у двери. Пол смотрел на нее, на фигуру в красном и белом. Огни Даны и белый цвет полной луны. Ее волосы удерживал серебряный обруч; он помнил, как поднял его с земли на равнине у Андариен. Помнил, как Джаэлль бежала туда, где лежал Финн.
— Значит, сегодня вечером? — спросила она и отпила глоток вина.
— Если пожелаешь, — ответил он. — Есть затруднения? Потому что, если…
— Нет-нет, — быстро возразила она. — Я просто спросила. Мы сделаем это во время восхода луны.
Они немного помолчали. Тишину нарушил тихий смех Пола.
— Мы и в самом деле ужасны, не так ли? — спросил он, грустно качая головой. — Никогда нам не удавались светские беседы.
Она обдумала его слова без улыбки, хотя его тон приглашал ее улыбнуться.
— В ту ночь у Анор Лайзен, — сказала она. — Пока я не высказалась неудачно.
— Ты не виновата, — пробормотал он. — Просто власть и контроль были моим больным местом. Ты его нащупала.
— Этому нас учат. — Она улыбнулась. Но улыбка не была холодной, и он понял, что она немного издевается над собой.
— Я свою долю язвительности тоже внес, — признался Пол. — Одна из причин моего прихода — сказать тебе, что во многом это рефлекторно. Это моя самозащита. Я хотел попрощаться и сказать тебе, что… очень тебя уважаю. — Трудно было подбирать слова.
Она ничего не ответила, глядя на него ясными, блестящими зелеными глазами. Ну, подумал Пол, он это сказал. То, что пришел сказать. Он допил вино и встал. Она сделала то же самое.
— Мне надо идти, — сказал он, желая оказаться в другом месте прежде, чем кто-то из них скажет что-нибудь обидное и испортит даже это прощание. — Увидимся вечером, как я полагаю. — Он повернутся к двери.
— Пол, — позвала она. — Подожди.
Не Пуйл. Пол. Что-то дрогнуло в нем, как порыв ветра. Он снова обернулся.
Она не двигалась. Скрестила руки перед грудью, словно внезапно замерзла среди лета.
— Ты и правда собираешься меня покинуть? — спросила Джаэлль таким напряженным голосом, что ему потребовалась целая секунда, чтобы убедиться, что он не ослышался.
И он убедился, и в то же мгновение мир покачнулся и зашатался в нем и вокруг него, и все изменилось. Что-то взорвалось в его груди, будто рухнула плотина, которая так долго сдерживала желание, что правда не могла пробиться в его сердце до самого последнего мгновения.
— Ох, любовь моя! — произнес он.
Казалось, комната озарилась светом. Он сделал один шаг, другой; потом она очутилась в кольце его рук, и невероятное пламя ее волос окутало их обоих. Он нашел ртом ее губы, поднятые навстречу его поцелую.
И в это мгновение к нему пришла наконец ясность. Все стало ясным. Он вырвался на свободу и побежал, с сильно бьющимся сердцем, под ясный стук молота в сердце. Теперь он был не повелителем Древа Жизни, а всего лишь смертным, которому долго отказывали, который долго отказывал сам себе, прикоснувшимся к любви и испытавшим ее прикосновение.
Она стала огнем и водой в его объятиях, она стала всем, чего он когда-либо желал. Ее пальцы сплелись у него на затылке, погрузились в волосы, притянули его голову вниз, к ее губам, и она снова и снова шептала его имя и плакала.
И так они слились наконец, дети Богини и Бога.
Они затихли среди разбросанных подушек, и она положила голову ему на грудь, и они долго молчали, а он перебирал пальцами рыжий водопад ее волос и вытирал ее слезы.
Наконец она переменила позу и положила голову к нему на колени, глядя на него снизу вверх. Она улыбалась совсем другой улыбкой, чем те, что он видел у нее прежде.
— Ты бы и правда мог уйти, — сказала она. Это не был вопрос.
Он кивнул, все еще словно в тумане, все еще дрожа и не веря в то, что с ним произошло.
— Мог бы, — признался он. — Я слишком боялся.
Она протянула руку и прикоснулась к его щеке.
— Боялся этого после всего, что ты сделал?
Он снова кивнул.
— Этого, может быть больше, чем всего остального. Когда? — спросил он. — Когда ты…
Ее глаза стали серьезными.
— Я влюбилась в тебя на берегу у Тарлиндела. Когда ты стоял в волнах и беседовал с Лирананом. Но я сопротивлялась, конечно, по многим причинам. Ты их знаешь. Мне не приходило это в голову до тех пор, пока ты не зашагал от Финна к Галадану.
Он закрыл глаза. Открыл. Почувствовал, как грусть затмила радость.
— Ты сможешь это сделать? — спросил он. — Тебе позволят? В твоем положении…
Она снова улыбнулась, и эту улыбку он знал. Такую улыбку он представлял себе на лице самой Даны: обращенную внутрь и загадочную.
— Я готова умереть, лишь бы получить тебя, но не думаю, что это понадобится.
Она аккуратно встала. Он тоже поднялся и увидел, как она подошла к двери и открыла ее. Она что-то шепнула служительнице в коридоре, а потом вернулась к нему, в ее глазах плясали огоньки.
Они ждали недолго. Дверь снова открылась, и вошла Лейла.
Одетая в белое.
Она посмотрела на одного, потом на другого, а потом громко рассмеялась.
— Ох, здорово! — сказала она. — Я так и думала, что это случится.
Пол почувствовал, что краснеет; затем он поймал взгляд Джаэлль, и они оба расхохотались.
— Понимаешь, почему теперь она станет Верховной жрицей? — спросила с улыбкой Джаэлль. Потом прибавила более серьезным тоном: — С того самого момента, когда Лейла подняла топор и уцелела, она предназначалась Богиней для белых одежд Верховной жрицы. Ни один смертный не может понять путей Даны, и даже остальные Боги. Я теперь Верховная жрица лишь по названию. После того, как я отправлю вас через Переход, я должна уступить свое место Лейле.
Пол кивнул. Он видел узор, который начинался здесь, всего лишь намеки, но ему казалось, что нити основы, если проследить их начало, тянутся к Дан Маре и жертве, принесенной в канун Майдаладана.
И, размышляя об этом, он почувствовал на глазах слезы. Ему пришлось их вытирать, ему, который никогда не мог заплакать.
— Ким отправляется домой, — сказал он, — иначе я никогда бы не заговорил об этом, но, по-моему, я знаю один домик у озера, на полпути между Храмом и Древом, где мне хотелось бы жить. Если тебе это нравится.
— Мне нравится, — тихо ответила Джаэлль. — Больше, чем я могу выразить. Дом Исанны завершит полный круг моей жизни и поможет улечься горю.
— Тогда я остаюсь, — сказал Пол, беря ее за руку. — Кажется, я все же остаюсь в конце концов.
Она кое-чему научилась, поняла Ким. И этот урок оказался самым трудным. Она открыла для себя, что единственное, с чем ей справиться труднее, чем с обладанием властью, — это потеря власти.
Бальрата не было. Она сама отдала его, но перед этим он ее покинул. После Калор Диман и ее отказа повиноваться Камень Войны ни разу даже не сверкнул на ее руке. Поэтому в последнюю ночь, очень поздно, когда в комнате больше никого не было и никто не знал, она отдала его Айлерону.
А он, так же тайно, послал за Джаэлль и поручил хранить этот камень жрице Даны. Что было правильно, понимала Ким. Она сначала думала отдать его магам. Но дикая сила Бальрата была гораздо ближе Дане, чем небесная премудрость, которую изучал Амаргин.
Меркой растущей мудрости Айлерона, одной из вех изменения природы вещей стало то, что Верховный король отдал столь могущественную вещь Верховной жрице и что она согласилась хранить ее у себя по его поручению.
Вот так Камень Войны ушел от нее, и Кимберли в тот последний вечер шла наедине со своими воспоминаниями среди деревьев к западу от домика Исанны, пытаясь справиться с печалью и чувством потери.
Так не должно быть, сурово сказала она себе. Она собирается домой, и ей хочется домой. Ей очень нужна ее семья. И даже более того, она знает, что поступает правильно, возвращаясь домой. Ей это снилось, и Исанне тоже в те первые дни.
— Сердце подсказывает мне, что в твоем мире тоже может понадобиться Видящая Сны, — сказала тогда старая Видящая. И она сама это видела.
Так что необходимость и правильность объединились с ее собственным желанием и влекли ее назад. От этого все должно было стать ясным и простым, но не стало. И правда, этого не могло быть, ведь она так много оставляет здесь! И все ее мысли и чувства казались сложными и становились еще более запутанными и трудными из-за пустоты, возникающей внутри нее, когда она смотрела на палец, где прежде так долго сверкал Камень Войны.
Она покачала головой, пытаясь вытянуть себя из этого настроения. На ее счету столько благословений, столько сокровищ. Первым, самым драгоценным из всех, был мир и гибель Разрушителя от руки ребенка, чье имя приснилось ей еще до того, как он родился.
Она шла по зеленому лесу в солнечном свете и думала о Дариене, а потом о его матери, об Артуре и Ланселоте, чьи горестные испытания закончились. Еще одно благословение, еще один источник радости в ее сердце.
А что касается ее самой, то она продолжает оставаться Видящей, и продолжает носить, и всегда будет носить в себе вторую душу, дар, превыше всякой меры и всяких слов. Она продолжает носить браслет с камнем веллин на запястье — Мэтт наотрез отказался принять его обратно. В ее мире он не будет иметь практической ценности, она это понимала, станет лишь напоминанием, что по-своему тоже ценность, не хуже остальных.
Одна, в глубине леса, мучительно пытаясь достичь покоя внутри себя, Ким остановилась и некоторое время стояла в тишине, слушая пение птиц над головой и вздохи ветра в листьях. Здесь было так тихо, так красиво, что ей захотелось сохранить все это навсегда.
Подумав так, она увидела яркую вспышку на земле справа и поняла, еще не двигаясь, что ей сделан последний подарок.
Она подошла, случайно идя по следам Финна и Дариена во время их последней совместной прогулки в разгар зимы. Потом опустилась на колени, как они когда-то, рядом с растущим там баннионом.
Сине-зеленый цветок с красной серединой, словно каплей крови. Они оставили его в тот день, сорвали другие цветы, чтобы отнести их Вэй, но этот не тронули. И поэтому он остался для Ким, чтобы она взяла его себе, и слезы закипели у нее на глазах от воспоминаний, которые он пробудил: ее первая прогулка по лесу с Исанной в поисках этого цветка; потом ночь у озера под звездами, когда ЭйлАвен, вызванный огнем цветка, развернул для нее Гобелен.
Баннион был прекрасен, лепестки цвета морской волны вокруг ярко-красной сердцевины. Она осторожно сорвала его и приколола к своим белым волосам. Она подумала об ЭйлАвене, о сине-зеленом блеске его нагой силы. Он тоже потерян для нее, даже если бы она захотела призвать его, хотя бы только для того, чтобы проститься. «Будь свободен от огня цветка, отныне и навсегда», — произнесла тогда Исанна в конце, освобождая его от бремени хранителя Камня Войны.
Баннион был прекрасен, но бессилен. Казалось, он был символом того, что ушло от нее, чего она уже не могла совершить. Магия была дана ей в ту звездную ночь у этого озера и какое-то время оставалась у нее, а теперь исчезла. Для нее будет лучше, во всех отношениях, жить в собственном мире, вдали от этих ярких образов, подумала Ким. Она встала и пошла обратно, думая о Лорене, который сейчас пытался справиться с такой же потерей. Так же, внезапно осознала она, как справлялся с ней Мэтт все годы, прожитые в Парас Дервале, борясь с притяжением Калор Диман. Эти двое прошли вместе полный круг. В этом был свой узор, более прекрасный и более ужасный, чем любой другой, вытканный смертными.
Ким вышла из леса и пошла вниз, к озеру. По нему пробегала легкая рябь от летнего ветерка. Появился намек на прохладу — прелюдия к наступлению осени. Ким шагнула на плоскую поверхность камня, выступающего из воды, как когда-то давно, с Исанной, когда Видящая вызвала духа воды при свете звезд.
ЭйлАвен находился там, внизу, она знала, глубоко внизу, в своих переплетенных коридорах из морского камня и водорослей, среди глубокой тишины своего жилища. Недоступный. Потерянный для нее. Она села на камень и обхватила руками согнутые колени, стараясь думать о многочисленных победах, стараясь переплавить печаль в радость.
Долго она сидела там, глядя поверх вод озера. Она знала, что уже наступает вечер. Ей надо идти обратно. Но так трудно было уйти. Подняться и уйти с этого места казалось ей таким окончательным и одиноким поступком, каких она еще не совершала.
Поэтому она медлила, и вскоре за ее спиной раздались шаги по камням, а потом кто-то присел рядом с ней на корточки.
— Я увидел твоего коня рядом с домом, — сказал Дэйв. — Я тебе помешал?
Она улыбнулась ему снизу и покачала головой.
— Просто прощаюсь перед наступлением этого вечера.
— Я тоже прощался, — сказал он, собирая в горсть и рассыпая гальку.
— Ты тоже возвращаешься домой?
— Я только что принял решение, — тихо ответил он. В его голосе звучали спокойствие и уверенность, которых она не слышала раньше. Ким пришло в голову, что Дэйв здесь изменился больше всех их. Она, и Пол, и Дженнифер, казалось, просто пошли дальше в том, чем они уже были до прибытия сюда, а Кевин остался точно таким же, как всегда, с его смехом, и его грустью, и добротой его души. Но человек, который присел сейчас рядом с ней, дочерна обожженный летним солнцем Равнины, был совершенно не похож на того, кого она встретила в тот первый вечер в Зале Собраний, когда пригласила его сесть с ними и послушать выступление Лоренцо Маркуса.
Она заставила себя еще раз улыбнуться.
— Я рада, что ты возвращаешься, — сказала она.
Он кивнул со спокойным самообладанием и какое-то мгновение молча смотрел на нее. Потом его глаза насмешливо блеснули, что было тоже новым.
— Скажи мне, — спросил он, — что ты делаешь вечером в пятницу?
У Ким вырвался короткий, задыхающийся смех.
— Ох, Дэйв, — ответила она, — я даже не знаю, когда будет вечер пятницы!
Он тоже рассмеялся. Потом смех утих, осталась легкая улыбка. Он плавным движением встал и протянул руку, чтобы помочь ей подняться.
— Значит, в пятницу? — спросил он, глядя ей в глаза.
И словно огонь другого цветка в душе Ким вспыхнуло внезапное чувство, сверкающая уверенность, что все будет в порядке в конце концов. Будет даже гораздо больше, чем просто в порядке.
Она протянула к нему обе руки, чтобы он помог ей подняться.
Так кончается «Самая темная дорога и вместе с нею — «Гобелены Фьонавара».
