Глава 3

Это, как поняла Дженнифер теперь, когда знакомый мертвящий холод Перехода остался позади, была та же самая комната, что и в первый раз. А вот во время ее второго Перехода они с Полом истратили столько сил, что от изнеможения упали на колени прямо на заснеженной улице Парас Дервала, где и очутились, сами не зная, почему.

Именно в этот момент она и почувствовала первые приступы боли: роды начались преждевременно. Пол, еще не совсем пришедший в себя, все пытался подняться на ноги, а над головой раскачивалась на ветру знакомая вывеска: «Черный кабан». А потом там, куда он отвел ее, она увидела ту женщину и вспомнила, как та плакала когда-то на пороге своего дома, выходившего на зеленую лужайку, где дети играли в та'киену, и этот путь сразу показался ей совершенно ясным и правильным.

Так они оказались в доме Вэй, и там родился Дариен, и после этого, похоже, даже сама душа ее стала иной. Вернувшись из Старкаша, Джен все время чувствовала, что мир вокруг нее состоит из одних лишь острых углов и неопределенных ответов на мучившие ее вопросы. Ее родной, ее собственный мир обрел какой-то зловещий оттенок, а сама возможность возвращения хотя бы на один день к обычным человеческим взаимоотношениям казалась смешной и безнадежной абстракцией. Она была буквально вывернута наизнанку, выпотрошена этим Могримом. Разве такое поддается исцелению?

А потом явился Пол и сказал ей то, что сказал; и его спокойный голос открыл перед ней как бы новую сияющую тропу в будущее. Ни больше, ни меньше. И как бы ни был велик и всемогущ Ракот Могрим, он все-таки мог далеко не все на свете. И он оказался не в силах помешать Ким вытащить ее из Старкаша.

И не смог помешать ей родить сына.

По крайней мере, так она думала, пока, леденея от ужаса, не увидела там, в своем родном мире, Галадана. И не услышала, как он говорит, что она непременно умрет, что означало: умрет ее ребенок.

Так она и сказала тогда Полу. И сказала, что проклянет его, если ему не удастся немедленно отправить ее в безопасное место. И как только у нее язык повернулся сказать такое? Откуда взялись у нее такие слова?

Словно вместо нее это говорила совсем другая женщина; и возможно, так оно и было на самом деле. Ибо с тех пор, как ребенок появился на свет и получил имя в одном из миров Великого Ткача, чтобы стать ее, Дженнифер, личным ответом на то, что было сделано с нею, служить единственной, возможно, случайной, ниточкой, перекинутой через пропасть, — с тех самых пор она постоянно испытывала удивление от того, каким нежным и спокойным стал мир вокруг нее.

Больше никаких острых раздражающих углов! Теперь, похоже, ничто уже не вызывало в ее душе боли; все как бы отодвинулось — далеко-далеко. Она вдруг обнаружила, что может общаться с другими людьми и даже проявлять по отношению к ним удивительную терпимость и доброту. В душе больше не возникало тех ужасных бурь; не было там, впрочем, и яркого солнца. Она точно неторопливо шла, как ей казалось порой, по некоей странной местности серого цвета, и серые облака висели низко у нее над головой; но иногда память об иных цветах и оттенках, о вибрации живой силы пробуждалась в ее душе, точно отдаленный гул далекого морского прибоя.

И это было прекрасно. Состояние, конечно, не совсем здоровое, у нее хватало ума, чтобы это понять, но все же это серое спокойствие и эта умиротворенность были бесконечно лучше того, что с ней творилось прежде. Если уж она не может быть счастлива, не может снова стать самой собой, то пусть по крайней мере будет… терпимой и спокойной.

Терпимость оказалась нежданным даром, некоей компенсацией за любовь к людям, которая была так изуродована в Старкаше, и за желание быть любимой, которое там умерло.

Особенно тяжело было, когда к ней прикасались — и не то чтобы это ощущение было каким-то болезненным, но оно тем не менее оказалось труднопереносимым; она чувствовала, как внутри у нее будто все свивается в тугую пружину и как дрожит та, все еще живущая у нее внутри хрупкая юная женщина, которую когда-то звали Дженнифер Лоуэлл, Золотой Джен. Даже то представление у Стоунхенджа, которое они с Кевином устроили, чтобы обмануть охрану, заставить сторожей поверить в то, что они действительно любовники-французы, которые у этих древних камней ищут благословения языческих богов, — даже это оказалось почти невыносимым: ужасно было чувствовать, как его губы сливаются с ее губами! И скрыть своего отвращения она не сумела: он, разумеется, его почувствовал, он всегда хорошо чувствовал ее настроение. Но как — даже находясь в той спокойной серой стране, где теперь нашла пристанище ее душа, — объяснить своему бывшему любовнику, да еще такому доброму и милому человеку, что он, вернее, Ракот Могрим, принявший его облик, самым непристойным образом насиловал ее в Старкаше и был омерзительно уродлив, и черная кровь капала с его искалеченной руки и прожигала ее тело насквозь? Как объяснить, что нет возврата от той черты, как нет и пути на волю из этого страшного места?

Она тогда позволила ему обнимать ее, а когда охранники подошли к ним почти вплотную, ловко симулировала смущение и улыбалась, и надувала губки, а Кевин вообще устроил настоящий цирк, вдохновенно объясняя сторожам, как и почему они, французы и поклонники языческих богов, здесь оказались.

А потом она ощутила, как их закрутил, собрав всех воедино, знакомый уже ледяной поток — это Ким, замкнув Круг, начала Переход, — и они снова оказались в Парас Дервале, в той же комнате, куда попали в самый первый раз, и снова была ночь.

Гобелены на стенах были те же, но на этот раз факелы пылали так ярко, что рисунок на гобеленах можно было рассмотреть как следует: это было на редкость искусное изображение Йорвета Основателя в Священной роще перед Древом Жизни. Дженнифер, Кевин и Дэйв долго смотрели на гобелен, а потом все трое, не сговариваясь, повинуясь некоему инстинктивному побуждению, разом посмотрели на Пола.

Едва замедлив шаг, чтобы удостовериться, что этот гобелен ему знаком, он быстро прошел к неохраняемой двери. А в тот раз у двери стоял стражник, припомнила Дженнифер, и Мэтт Сорен, рассердившись, метнул в него кинжал.

Пол быстро шагнул через порог в коридор и тихонько окликнул кого-то. Что-то громко залязгало, и через несколько секунд перепуганный юнец в доспехах, которые явно были ему чересчур велики, влетел в комнату и низко поклонился всем присутствующим, сделав это, впрочем, тоже довольно неловко и как-то нервозно.

— А я тебя помню, — сказал Пол в ответ на его поклон. — Ты — Тарн. Ты раньше был королевским пажом. Помнишь меня?

Тарн поклонился еще ниже.

— О да, господин мой, конечно, помню! Еще с той первой игры в та'баэль. Ты… — На лице мальчишки был написан священный ужас.

— Да, я Пуйл Дважды Рожденный, — просто подтвердил Пол Шафер. — А ты, значит, теперь стражник, Тарн?

— Да, господин мой. Для пажа я уже староват.

— Я так и подумал. А что, Верховный король сегодня во дворце?

— Ну да, господин мой. Может быть, мне…

— Конечно. Тебе стоит немедленно проводить нас к нему.

Только Кевин слышал прежде и хорошо запомнил эту странную ломкую интонацию в голосе Пола. Между Полом и Айлероном явно существовала некая, всем очевидная напряженность, и отрицать ее было невозможно. Эта напряженность чувствовалась с самой первой их встречи.

Они последовали за Тарном — сперва по паутине коридоров, потом по прекрасной каменной лестнице и, наконец, оказались у той самой незаметной двери, столь памятной для Пола.

Тарн постучал и деликатно отступил в сторонку; дверь открыл высокий стражник, ошалело посмотрел на нежданных гостей, но все же впустил их и провел в гостиную.

Пол заметил, что эта комната очень переменилась. Великолепные гобелены, некогда украшавшие стены, были убраны, а вместо них были развешаны карты и различные таблицы. Исчезли также глубокие удобные кресла, которые он так хорошо помнил; вместо них появились многочисленные жесткие деревянные сиденья и длинная скамья вдоль стены.

Нигде не было видно также шахматной доски с изысканными резными фигурами. Вместо нее посреди комнаты стоял огромный стол, и на нем была разложена невероятных размеров карта Фьонавара. Склонившись над этой картой, спиной к двери стоял человек среднего роста, одетый в простое коричневое платье, и поверх рубахи на нем была теплая меховая безрукавка.

— Кто там, Шаин? — спросил он, не отрывая внимательного взгляда от карты.

— Если ты обернешься, то сможешь увидеть это и сам, — сказал Пол Шафер, прежде чем стражник успел раскрыть рот.

И Айлерон тут же обернулся, чуть ли не быстрее, чем успел отзвучать голос Пола. Его глаза над темной бородой горели по-прежнему; этот яростный огонь все они запомнили очень хорошо.

— Хвала Мёрниру! — воскликнул король Бреннина, бросившись было им навстречу. Потом вдруг остановился, и на лице его явно отразилось разочарование. Он долго переводил взгляд с одного на другого и наконец не выдержал:

— А где же она? — вскричал Айлерон дан Айлиль. — ГДЕ МОЯ ВИДЯЩАЯ?

— Скоро прибудет, — сказал Кевин, выступая вперед. — И не одна.

— А с кем же? — резко спросил Айлерон.

Кевин посмотрел на Пола, но тот покачал головой и сказал:

— Она сама тебе все расскажет. Если ей, конечно, удастся задуманное. Мне кажется, это ее право, Айлерон.

Король метнул в его сторону гневный взгляд, словно намереваясь немедленно потребовать разъяснений, но постепенно лицо его смягчилось.

— Что ж, ладно, — пробормотал он. — Подождем, пока появится она сама. Мне очень… Она очень нужна мне! — вырвалось у него. Он помолчал, потом заговорил иным, более сухим тоном. — Плохо у меня все это получается, верно? Вы ведь заслуживали куда более радушного приема. А это, наверно, Дженнифер?

Он подошел ближе и остановился перед нею. Она хорошо помнила его брата и свою первую встречу с ним. Этот же, суровый и сдержанный человек, и не подумал называть ее персиком или игриво склоняться к ее руке с куртуазным поцелуем. Вместо этого он довольно неуклюже заявил:

— Тебе из-за нас был нанесен невосполнимый ущерб… Мне очень жаль! И я прошу у тебя прощения — за все. Хорошо ли ты теперь себя чувствуешь?

— Достаточно хорошо, — сказала она. — Я же здесь.

Айлерон все старался заглянуть ей в глаза.

— А это что-нибудь значит? — спросил он.

Хороший вопрос. Между прочим, ей никто до сих пор этого вопроса не задал, даже Ким. Один конкретный ответ у нее, впрочем, был, однако она совсем не собиралась давать этот ответ грубоватому и неприветливому королю Бреннина.

— Я хочу сказать, что раз я сюда добралась, — спокойно ответила она, глядя прямо ему в глаза своими ярко-зелеными глазищами, — то уж как-нибудь продержусь.

Даже мужчины, куда лучше умевшие обращаться с женщинами, не выдерживали, когда Дженнифер так на них смотрела. Айлерон отвернулся.

— Это хорошо, — сказал он, делая вид, что снова полностью поглощен своей картой, — ибо твоя помощь очень для нас ценна. Ты расскажешь нам все, что помнишь о Старкаше.

— Эй! — вмешался Дэйв Мартынюк. — Так не пойдет! Ей ведь там страшно досталось, и она старается забыть…

— Но нам необходимо знать о Старкаше как можно больше, — твердо прервал его Айлерон. Что касается мужчин, то тут он мог выдержать любой взгляд.

— И тебе безразлично, каким способом ты этого добьешься? — спросил Кевин; в его голосе зазвучали вдруг какие-то новые, опасные интонации.

— В общем, да, безразлично, — ответил король Бреннина. — В этой войне любые способы хороши.

Повисло напряженное молчание. Нарушила его сама Дженнифер.

— Ничего, — сказала она, — я постараюсь рассказать что смогу. Но не тебе… — Она посмотрела на Айлерона. — И, боюсь, никому из вас тоже. Я стану говорить об этом только с Лореном и Мэттом. И больше ни с кем.

Серебряный Плащ постарел с тех пор, как они видели его в последний раз. В бороде и густых волосах уже не проседь мелькала, а белоснежные пряди, да и морщины на лице стали глубже. Но глаза смотрели по-прежнему: повелительно и сочувственно. А Мэтт Сорен совсем не переменился, не изменилась и его улыбка, больше похожая на гримасу.

Однако же все они хорошо знали, что означает такая «гримаса», и после странноватого приема, оказанного им Айлероном, искренняя радость мага и его Источника для них означала одно: вот теперь они действительно во Фьонаваре! А Дженнифер просто расплакалась, когда Мэтт ласково сжал ее руку.

— Мы ведь так и не знали, — сказал с виноватым видом Лорен Серебряный Плащ, и голос его дрогнул, — удалось ли Ким вытащить тебя оттуда! И только Джаэлль слышала ее последнее предупреждение насчет Старкаша. А ведь оно спасло немало жизней! Мы бы непременно тогда ринулись на штурм твердыни Ракота.

— А потом наступила зима, — вмешался Айлерон. — И у нас не осталось никакой надежды — ни на штурм Старкаша, ни на что-либо иное. Ума не приложу, что нам теперь делать?

— Мы могли бы, например, предложить нашим гостям вина, — заметил гном довольно язвительным тоном.

— Да-да. Шаин, подай кубки и вино тем, кто захочет, — с рассеянным видом сказал Айлерон. — Нет, нам совершенно необходима Ким! — продолжал он. — Самое важное — это узнать, как Могриму удается управлять зимой. Такого он прежде не умел. И Светлые это подтверждают.

— Он что, делает зиму более жестокой? — очень серьезно спросил Пол.

Наступила тишина. Прервал ее Лорен.

— Нет, ты не понял, — мягко заметил он. — Он просто создает зиму. И совершенно перепутал уже все времена года. Снег идет здесь уже девять месяцев, Пуйл. А ведь всего через шесть ночей канун Иванова дня!

Они посмотрели в окно. Стекло было покрыто ледяной коркой. И снова шел снег; и ледяной ветер завывал над стенами Парас Дервала; и, несмотря на то что в комнате были растоплены два камина и горело множество факелов, было весьма прохладно.

— Господи! — вырвалось у Дэйва. — А как же дальри?

— Они все собрались на берегах реки Латам, — ответил Лорен. — И люди, и элторы.

— Все — в одном-единственном уголке? — воскликнул Дэйв. — А ведь им принадлежит огромная Равнина!

— Принадлежала, — сказал Айлерон, и в голосе его послышался беспомощный гнев. — Сейчас — пока длится эта зима — Равнина уже не принадлежит дальри.

— И мы никак не можем остановить ее? — спросил Кевин.

— Нет, пока не узнаем, как он ею управляет, — ответил Лорен.

— Значит, вам нужна Ким?.. — задумчиво проговорил Пол. Он давно уже отошел от остальных и стоял у окна.

— Да. И еще кое-кто. Я бы хотел, чтобы сюда приехал Герейнт, шаман из племени Ивора. Я надеюсь совместными усилиями выяснить, не можем ли мы пробиться сквозь этот ледяной панцирь, сквозь эти глубокие снега и найти источник зимних холодов. Если же нам это не удастся, — продолжал маг, — мы можем проиграть войну еще до того, как она по-настоящему начнется!

Айлерон не сказал ни слова: все и так было написано у него на лице и в горящих глазах.

— Хорошо, — осторожно начала Дженнифер. — Ким, по всей вероятности, уже на пути сюда. Во всяком случае, я надеюсь на это. Да и мне, по-моему, есть что рассказать Лорену и Мэтту.

— Прямо сейчас? — спросил Кевин.

— Почему бы и нет? — Она улыбнулась, хотя улыбка эта и показалась ему несколько вымученной. — Вот только выпью немного вашего вина, хорошо, Шаин? Если никто не возражает, конечно.

И через несколько минут она действительно удалилась вместе с магом и его Источником в дальнюю комнату. Остальные только переглянулись.

— А, между прочим, где Диармайд? — спросил вдруг Кевин.

— А как ты думаешь? — ответил ему Айлерон.

Примерно за полчаса до описываемых событий и вскоре после того, как Мэтт и Лорен отправились во дворец на встречу с гостями из другого мира, Зерван из Сереша улегся в свою постель в том доме, где обычно останавливались маги, приезжая в Парас Дервал, но уснуть не мог.

Делать ему было практически нечего; он уже разжег огонь в том камине, что в гостиной, да такой, что тепло должно было сохраниться до утра. И знал, что если Брок вернется раньше, чем Лорен и Мэтт, то непременно подбросит дров.

Прислуживать магам всегда довольно легко. Зерван уже целых двадцать лет занимался этим, с тех самых пор как ему сказали, что сам он, видно, совсем из другого теста. Ничего удивительного: он с ранних лет чувствовал, что это, собственно, так и есть. Хотя все трое магов ему очень нравились — даже Метран, хотя вспоминать о нем было горько; Метран стал мудрым и умелым магом еще до того, как состарился, и задолго до того, как оказалось, что он предатель. Зервану и Парас Дервал тоже очень нравился, нравилось, что в этом городе жизнь бьет ключом, нравилась близость дворца. Очень приятно было оказаться порой в самом центре событий.

Когда Тайрнон попросил его остаться у него на службе, Зерван был польщен и с удовольствием остался.

За эти двадцать лет изначальная симпатия переросла во что-то весьма похожее на любовь. Эти четверо — Лорен и Тайрнон, Мэтт и Барак — были, пожалуй, самыми близкими Зервану людьми, чем-то вроде его семьи, и он беспокоился о них, проявляя порой даже некоторую излишнюю суетливость, и старался не упускать из виду ни одной мелочи.

Правда, его спокойная жизнь была несколько нарушена, когда год назад у них поселился Брок из Банир Тала. Но, хотя этот гном явно принадлежал к высшему рангу среди своих, помехой он никому не стал, да и особой требовательностью тоже не отличался. Кроме того, Зерван сразу оценил его безоговорочную преданность Мэтту Сорену. Зерван всегда считал, что Мэтту, когда он стал Источником Лорена, пришлось слишком многим поступиться, так что было даже неплохо иметь под рукой Брока — по крайней мере для поддержки, — ибо тот полностью разделял это мнение Зервана.

Именно благодаря Броку Зерван в итоге понял, почему Мэтт время от времени впадает в такое мрачное уныние и надолго замолкает, хотя излишняя разговорчивость ему и без того свойственна не была. Теперь-то все встало на свои места: Мэтт Сорен, который прежде был королем Банир Лок, становился молчаливым и мрачным оттого, что ему приходилось сопротивляться вечному и непрекращающемуся зову Калор Диман, Хрустального озера. Все короли гномов, как объяснил Зервану Брок, непременно должны в полнолуние провести ночь на берегу этого волшебного озера, расположенного между горами-близнецами Банир Лок и Банир Тал. И если после увиденного этой ночью они оставались живы и сохраняли рассудок, то уже уверенно могли предъявлять права на знаменитый Алмазный Венец. Но уже никогда, сказал Брок, никогда в жизни они не могли избавиться от приходящего, точно приливы и отливы, зова Калор Диман. И как раз во время таких «приливов», как догадывался теперь Зерван, Мэтт часто не мог уснуть, особенно когда близилось полнолуние, и до рассвета мерил комнату тихими и осторожными шагами.

Но сегодня ночью заснуть не мог сам Зерван. Мэтт был во дворце вместе с Лореном. Брок тоже, как всегда, проявив удивительную тактичность, под каким-то предлогом убрался из дома, наверное, пошел в «Черного кабана». Он частенько уходил, чувствуя, когда надо оставить Лорена и Мэтта наедине. И сегодня Зерван, оставшись в доме совсем один, никак не мог уснуть, потому что — теперь уже дважды — слышал за окном какие-то странные звуки.

На третий раз Зерван все-таки встал с постели, оделся и пошел проверять. Проходя через гостиную, он подбросил еще несколько поленьев в оба камина, а потом, прихватив на всякий случай палку потяжелее, открыл дверь и вышел на улицу.

Ночь была очень холодная. Дыхание, не успев вылететь изо рта туманным облачком, тут же замерзало и оседало инеем, и даже в перчатках Зерван почувствовал, что пальцы рук мгновенно окоченели. И ни души. Только ветер «приветствовал» его да этот ужасный снег, выпавший среди лета. Он обошел дом и завернул за угол, чтобы осмотреть заднюю стену дома, куда выходили окна спален и откуда, как ему показалось, и доносились те странные шорохи.

Кошка какая-нибудь, думал он, пробираясь по снегу в узком проходе между стеной своего дома и соседского. Наверное, кошка. Но на снегу не было заметно никаких следов. Никого не обнаружив и несколько приободрившись, Зерван осмотрел заднюю стену и снова завернул за угол.

Он не успел увидеть, кто это был. И не успел — хотя от ужаса и недоумения у него мозги трещали — осознать невозможное и понять, почему на снегу не осталось никаких следов.

И не успел даже крикнуть, даже оставить хоть какой-нибудь предупредительный знак.

Длинный, немыслимо длинный палец коснулся его — и он умер.

После сбивавшего с ног ветра и обледенелых скользких улиц тепло «Черного кабана» поразило Кевина. Ему показалось, что он попал прямо в ад, так здесь было жарко и шумно. Таверна была битком набита кричащими и потеющими людьми. Огонь пылал по крайней мере в четырех огромных каминах, и на стенах горело множество факелов.

Здесь все было почти так, как ему и помнилось: густой жирный факельный дым, запах жареного мяса и бесконечный, порой почти невыносимо громкий гул голосов. Пока они втроем пробирались от двери, Кевин с удивлением понял, что теперь в «Кабане», пожалуй, еще больше посетителей, чем прежде, а большая часть завсегдатаев собралась тесным кружком в центре таверны. Столы были сдвинуты к стене, и на них взгромоздили другие, перевернутые вверх ногами, а скамьи попросту вынесли, чтобы освободить место посредине зала.

Дэйв прорубался сквозь толпу, как таран, и, следуя за ним, Кевин и Пол протолкались наконец, получая удары локтями и разливая чье-то пиво, туда, где уже можно было понять, что здесь происходит. В центре толпы находился какой-то дородный рыжеволосый мужчина громадного роста, а на плечах у него сидел второй, казавшийся совсем маленьким.

А напротив с восторженным ревом, как ни странно, перекрывавшим даже дикий шум в зале, пошатываясь, расхаживал не кто иной, как Тигид из Родена, на плечах которого, весело смеясь, восседал сам принц Бреннина Диармайд.

Кевин тоже засмеялся, заметив, как в толпе зрителей поспешно заключают пари, поглядывая на обе кружащие друг перед другом пары. «Даже во время войны он забавляется!» — подумал Кевин, глядя на принца. Кое-кто из посетителей даже влез на столы, чтобы лучше видеть; кое-кто поднялся на второй этаж и любовался поединком, перегнувшись через перила. Потом Кевин заметил Карде и Эррона — они стояли на стойке бара, заключая пари направо и налево. А неподалеку от них он через некоторое время увидел Брока, того самого гнома, что принес королю Бреннина весть о предательстве в стране Эриду. Брок был старше Мэтта, и в бороде у него было больше седины, и он умел громко и заразительно смеяться, а Мэтт Сорен даже и улыбался-то крайне редко. Глаза всех присутствующих были прикованы к участникам необычайного поединка; на троих вошедших никто даже и внимания не обратил.

— О, жалобно стенайте, вы, захватившие Северную твердыню! — проревел Тигид.

И Кевин, догадавшись, крикнул Дэйву и Полу:

— Вторая пара — это люди Айлерона!

Но тут поднялся совершенно невообразимый шум, ибо Тигид, пошатываясь, устремился навстречу врагу.

Но рыжеволосый великан чуть отступил в сторону, и Диармайд, задыхаясь от смеха, едва удержался на плечах Тигида, пролетевшего мимо цели, когда второй наездник попытался сбросить принца на пол. А Тигид завершил свою пробежку тем, что врезался в стол в дальнем конце зала, устроив там настоящую свалку, и уже сам чуть не уронил своего наездника.

Наконец он восстановил равновесие и медленно повернулся, шумно и тяжело дыша. Диармайд, наклонившись к уху своего неустойчивого «скакуна», принялся что-то настойчиво ему нашептывать. На этот раз они двинулись на противника с большей осторожностью, и Тигид старался пошире расставлять ноги, дабы не терять устойчивости на неровных, грубо обтесанных досках пола.

— Эй ты, пьяный кашалот! — поддразнил его второй наездник.

Тигид приостановил свое неуверенное продвижение вперед и уставился на противника, багровый от ярости. А затем, втянув как можно больше воздуха в свои гигантские, похожие на кузнечные мехи легкие, оглушительно возопил:

— Пива!

И сразу же какая-то девушка бросилась к нему с двумя кружками, из которых во все стороны разлетались хлопья пены. Диармайд с Тигидом осушили их одним глотком.

— Двенадцать! — заорали в один голос Карде и Эррон, по-прежнему возвышавшиеся на стойке бара.

Поединок явно затягивался. Диармайд сунул свою кружку служанке, а Тигид свою просто швырнул через плечо, и один из зрителей едва успел пригнуться и нырнуть под стол, на котором только что стоял вместе с другими зеваками.

И Кевин Лэйн не выдержал.

Через несколько минут пара из Северной твердыни самым беспощадным образом была повержена наземь — удар был нанесен сзади и у всех на виду. Когда вопли и свист зрителей достигли непереносимого уровня, Кевин покрепче уселся на плечах Дэйва, и они повернулись лицом к паре из Южной твердыни.

— А теперь я вас вызываю! — крикнул Кевин.

Но оказалось, что у Тигида иные соображения. С радостным ревом он бросился к ним, широко раскинув руки, схватил Дэйва в охапку и стиснул своими ручищами в совершенно медвежьем объятии, а потом, будучи совершенно не в состоянии остановиться — для такого сложного маневра он был слишком пьян, — повалил их всех на пол и сам рухнул сверху на эту шевелящуюся кучу тел.

Но и оказавшись на полу, он не успокоился, а принялся награждать их яростными тумаками, что, видимо, должно было означать высшую степень любви и восторга, в искренности которых Кевин совершенно не сомневался. Однако удары эти были настолько внушительны, что в голове у него загудело и комната пошла кругом. Впрочем, он продолжал беззвучно смеяться, тщетно пытаясь как-то защититься от чрезмерных проявлений Тигидова энтузиазма, и тут вдруг услышал шепот Диармайда:

— Это ты здорово придумал, друг Кевин. — Принц, как всегда, был просто неотразим! — Мне было бы ужасно неприятно проиграть. Хотя, пока мы тут валяемся на полу, вполне может произойти кое-что очень неприятное.

— А в чем дело? — Его тон немного задел Кевина.

— Я все это время следил кое за кем у дверей — мне с высоты Тигидова роста этот тип был хорошо виден. По-моему, это какой-то чужак. Сперва меня это не слишком беспокоило; я думал, что он посмотрит-посмотрит и просто заявит, что мы с Тигидом к такому поединку совершенно не готовы…

— Что за чужак? — прервал его Кевин.

— Я надеялся выяснить позже. Но раз уж вы теперь здесь, это меняет дело. У меня нет желания узнавать черт знает от кого, что Ким и Пол тоже вернулись.

— Ким еще нет. А Пол здесь.

— Где? — резко обернулся принц.

— Там, возле двери.

К этому времени их окружило уже множество людей: Карде, Эррон, Колл, огромное количество каких-то женщин, и пока они пробирались сквозь всю эту толпу к дверям, было уже поздно что-либо предпринимать, ибо незнакомца и след простыл.

Пол следил за этим нелепым поединком с явным удовольствием. Казалось, ничто на свете не способно заставить Диармайда отказаться от своей бесшабашной безответственности. И тем не менее человеком никчемным принца никак нельзя было назвать; Пол много раз имел возможность в этом убедиться даже за тот недолгий период, что они провели здесь прошлой весной, и совершенно не сомневался в истинных качествах Диармайда.

Прошлой весной. А где же она, эта весна? Весна бывает, только если близится лето… Вот о чем, об истинном значении этой чудовищной, вызванной черной магией зимы, раздумывал сейчас Пол. И, в частности, о том, что он успел заметить по пути в таверну.

Так что среди всеобщего веселья и шума он был погружен в разгадывание подтекста и совершенно абстрактные размышления. И лишь краем глаза заметил, как Кевин взгромоздился на плечи Дэйву и они сзади напали на ту пару из Северной твердыни. Рев зрителей, который раздался вслед за этим, как раз и привлек внимание Пола, и он усмехнулся, поняв, что происходит. Ох уж этот Кевин!

Улыбка Пола переросла в громкий смех, когда он увидел, как Тигид схватил Дэйва в объятия, и, уже умирая от хохота, сквозь слезы он стал смотреть, как все четверо, с грохотом рухнув на пол, пытаются встать.

Он был так поглощен этим зрелищем, что даже не заметил у двери человека, с ног до головы закутанного в плащ с капюшоном, хотя в харчевне было жарко натоплено. А человек этот незаметно подбирался к нему, Полу.

Однако кое-кто все же его заметил. И этот кое-кто, еще раньше увидев в толпе Кевина и Дэйва, сразу смекнул, что и Пол должен быть неподалеку. И в тот самый момент, когда человек в плаще подошел к Полу почти вплотную, этот кое-кто вмешался.

— Посторонись-ка, сестрица! — воскликнула темноволосая Тиене, обращаясь к неведомой фигуре в плаще. — Остальных можешь забирать себе. Можешь отправляться наверх с кем хочешь, но этот — мой! И только он будет со мной сегодня ночью!

Пол обернулся и увидел изящную и очень хорошенькую девушку. Он ее помнил: это она так горько плакала в ту ночь, год назад, когда он не захотел заняться с нею любовью и выбежал на улицу, под звездное небо. А потом вернулся и услышал ту песню Кевина, которую не должен был слышать. И, услышав ее, отправился прямиком к Древу Жизни.

И именно поэтому, потому что он побывал на Древе Жизни и выжил, потому что бог Мёрнир отослал его обратно, та женщина в плаще — а это действительно была женщина, хотя «сестрицей» она никому из смертных быть не могла, — явилась сюда, чтобы убить его, Пуйла Дважды Рожденного.

Но тут вмешалась та глупая девчонка и оказалась как раз между ними. Незнакомка выпростала из-под плаща руку и коснулась Тиене тонким длинным пальцем. Всего одно прикосновение, и девушка судорожно охнула, ибо руку ей в том месте, где коснулся палец незнакомки, пронзила леденящая, парализующая боль. И она почувствовала, что падает, и, падая, другой рукой, в которую боль еще не успела проникнуть, успела сдернуть капюшон с головы предполагаемой соперницы, открыв ее лицо.

Лицо было человеческое, но только на первый взгляд. Мертвенно-белая кожа казалась голубоватой; чувствовалось, что и на ощупь она мертвяще-ледяная. Голова была абсолютно безволосая, а глаза светились — так светятся под луной вечные льды на вершинах гор, — и взгляд этих глаз был настолько холоден, что способен был навсегда поселить зиму в душе того, кто в них заглянет.

Но не в душе Пола. Он встретил ее взгляд спокойно и глаз не отвел, заметив, что она-то отступила мгновенно, испугавшись того, что сумела в нем почувствовать. А вокруг них — и это было совсем уж невероятно — никто, похоже, ничего не замечал: не заметили даже, как упала Тиене. Мало ли кто падает на пол в таверне или уже на улице, у ее крыльца, когда время за полночь?

И лишь один человек из всех слышал тех воронов. — Пол, Мысль и Память — таковы были их имена. Он знал, что оба они тогда сидели на ветвях Древа Жизни, когда ему явилась сперва Богиня, а затем Бог.

И за те несколько мгновений, что прошли с момента, когда призрак, обнаружив себя, угрожающе двинулся к нему, чтобы убить, как убил Тиене, Пол вспомнил слова, сказанные теми птицами, и пропел их:

Белый туман сквозь меня поднялся,

Белее земли, которой ты правишь.

Имя твое мне теперь известно,

Скажу его вслух — и ты нас оставишь.

И замолчал. Вокруг них, воплощавших тайные магические силы первого из миров, а значит, и всех остальных миров тоже, продолжалось дьявольское веселье. Никто не обращал ни малейшего внимания ни на Пола, ни на ужасную гостью. Пол пропел волшебные слова негромко, но видел, что каждое его слово для нее точно удар кинжалом. Затем так же тихо, но четко выговаривая каждый слог, ибо слова эти исходили из таких невероятных глубин времени, что трудно было даже себе представить, он заговорил снова:

— Я — повелитель Древа Жизни, в имени моем нет ни тайны, ни связующего заклятия. — У нее было вполне достаточно времени, чтобы приблизиться к нему и убить его своим прикосновением, заморозить его сердце, но при звуке его голоса она замерла, не сводя с него своих ледяных, точнее, леденящих глаз, и внимательно слушала, что он говорит: — Ты сейчас слишком далеко от своей Ледяной Пустыни, от источника своей силы. Прокляни же навек того, кто послал тебя сюда, и убирайся, королева льдов, ибо СЕЙЧАС Я НАЗОВУ ТЕБЯ ТВОИМ ИСТИННЫМ ИМЕНЕМ, ФОРДЭТА ИЗ РЮКА!

Она издала жуткий вопль — такой человеческая глотка была бы не в состоянии издать. Это был скорее стон раненой твари, дьявольского отродья, и, взвившись к потолку, вопль этот заставил смолкнуть все остальные звуки.

И как только замерла последняя, буквально вынимающая душу пронзительная нота, воцарилась мертвящая тишина и призрак исчез; на полу остался лишь пустой плащ. Лицо Пола было бледно от напряжения, а в глазах все еще плескался ужас, ибо он только что видел истинное воплощение Зла.

К нему тут же бросились Кевин, Диармайд и Дэйв, а потом и все остальные столпились вокруг, и шум в таверне тут же приобрел совсем иной оттенок; отовсюду слышались испуганно-вопрошающие голоса, но никто из друзей Пола не проронил ни слова; все они молча смотрели на него.

А он присел на корточки возле лежавшей на полу девушки. Тиене уже успела вся посинеть, ибо сердце ее попало в тиски той ледяной смерти, которая была предназначена для него.

Вскоре Пол поднялся, и люди принца мгновенно расчистили вокруг него место, а двое из них по молчаливому приказу Диармайда подняли мертвую девушку и понесли ее куда-то в ночь, ледяную, морозную, но все же не такую холодную, как тело погибшей Тиене.

— Все это плоды зимы, господин мой принц, — молвил Пол. — Ты когда-нибудь слышал о Королеве Рюка?

На лице Диармайда по-прежнему не отражалось ничего, однако он был погружен в глубокую задумчивость.

— О Фордэте? Да. Если верить легендам, она старейшая из всех магических сил, действующих во Фьонаваре.

— Одна из старейших. — И все повернулись к тому, кто это сказал. Мрачно глядя на них, Брок повторил: — Одна из старейших. Но скажи мне, Пуйл, как это Фордэта решилась спуститься со своих ледников?

— Вместе со льдами, что сошли вниз, — ответил Пол и с горечью прибавил: — Я же сказал: это плоды зимы.

— Ты убил ее, Пол? — спросил Кевин, и по лицу его было видно, как мучительно небезразличен ему ответ на этот вопрос.

ВЛАСТЬ, думал Пол, вспоминая старого короля, чье место он занял тогда на Древе Жизни.

— Нет, не убил, — сказал он. — Я всего лишь назвал ее имя вслух, и это отогнало ее прочь. Кроме того, она теперь довольно долго не сможет принять никакой конкретной формы, как не сможет — причем еще дольше — покинуть ледяную пустыню Рюк. Однако она не умерла и служит Могриму. Если бы мы находились ближе к северу, я бы с нею справиться не смог. Я бы, собственно, даже и попробовать-то не успел бы. — Он выглядел очень усталым.

— Но почему же они все ему служат? — услышал он голос Дэйва Мартынюка, и в этом вопросе слышалось отчаянное, почти детское желание во что бы то ни стало понять почему.

Пол знал ответ и на этот вопрос; он прочел это по глазам Фордэты.

— Он обещал ей вечные льды и то пространство, которое они вскоре займут здесь, на юге, — бескрайние просторы, где будут властвовать зима и она, Фордэта.

— А он заставит ее ему подчиняться, — тихо промолвил Брок. — И она ему подчинится!

— О да! — согласно кивнул Пол и вспомнил о гномах Казне и Блёде, тех братьях — предателях. Они тоже стали служить Ракоту Могриму. На лице Брока он читал примерно те же мысли. — Все здесь окажется в его власти. Навек. Нет, нам никак нельзя проиграть эту войну!

И только Кевин, который знал Пола лучше всех, услышал в его голосе глубочайшее отчаяние. Но вместе со всеми он стоял и смотрел, как Шафер повернулся и пошел к двери. Там он снял с себя куртку и бросил ее на пол. Под курткой у него была только рубашка, расстегнутая у ворота.

— Мне эта куртка ни к чему, — сказал Пол. — Меня эта зима уже не касается. И прятаться мне от нее негоже.

— Но как же ты?.. Почему?.. — вырвалось у Кевина. Он задал общий для всех вопрос.

Уже приоткрыв дверь, за которой крутилась метель, и стоя на пороге, Пол обернулся и бросил:

— Потому что я уже попробовал вкус смерти — на Древе Жизни.

Дверь с резким звуком захлопнулась за ним, как бы отрезав от посетителей таверны эту ночь и метель. Они стояли посреди светлого теплого зала, полного привычных звуков и добрых друзей. И сколько еще дорогих сердцу вещей было и в этом, и в любом другом из миров, сотканных Великим Ткачом?

И как раз, когда Пол выходил из таверны, Лорен Серебряный Плащ и Мэтт Сорен направлялись домой, в городские апартаменты магов Бреннина. Ни тот, ни другой не были защищены от холода магией, и, хотя снегопад прекратился, ветер дул по-прежнему сильный, а местами намело такие сугробы, что гному было по грудь. Над головой ярко светили летние звезды, глядя на этот совершенно зимний мир, но ни Лорен, ни Мэтт вверх, на звезды, не смотрели и друг с другом не разговаривали.

Они только что услышали одну и ту же историю и испытывали примерно одинаковые чувства: гнев, безудержный гнев из-за того, что было сделано с женщиной, которая только что поведала им о том, что выпало на ее долю, и безумную жалость к той, кого они не в силах были исцелить; и еще любовь, любовь и восхищение испытывали они, ибо были потрясены ее душевной красотой и стойкостью, которые не сумел разрушить даже этот самый темный из богов в самом темном из темных мест. А душа Мэтта Сорена ныла еще и из-за того, что Могрим, когда наконец насытился, передал ее гному по имени Блёд, который мучил ее и издевался над нею.

Оба они ничего не знали о Дариене.

Они уже подходили к дому. Тайрнон и Барак еще не вернулись, да и Брока явно не было — наверняка проводит время с Диармайдом, — так что в огромном доме сейчас царила тишина, и он был полностью в их распоряжении. Они уже давно приняли решение каждую ночь ночевать в городе, чтобы поддержать уверенность в душах жителей Парас Дервала в том, что далеко не все великие люди королевства предпочитают прятаться за дворцовыми стенами. Зерван заботливо разжег в каминах огонь, прежде чем улечься спать, так что в комнатах царило благословенное тепло. Маг устроился у большого камина в гостиной, и гном, наполнив два бокала каким-то напитком янтарного цвета, присоединился к нему.

— Ушин — согревает душу, — усмехнулся Лорен и, сделав большой глоток, поморщился. — Какое горькое тепло!

— Ничего, это тебе сейчас только на пользу. — Гном рухнул в глубокое низкое кресло и принялся стаскивать сапоги.

— Не стоит ли нам связаться с Тайрноном?

— И что мы ему скажем? — удивленно посмотрел на него Мэтт.

— То, что узнали.

Они молча уставились друг на друга.

Черная Авайя передала Метрану, что священный Котел принадлежит теперь ему и с ним он должен направиться к начальной точке спирали — так рассказывала им Дженнифер, бледная и помертвевшая, но вполне владевшая собой, когда ей пришлось вспомнить о той поляне с хижиной дровосека, куда за ней прилетела Авайя.

— Интересно, он будет там воскрешать мертвых? — спросил Мэтт Сорен. В его голосе отчетливо слышалась безудержная ненависть.

Лицо мага осталось бесстрастным.

— Не знаю, — сказал он. — Похоже, я сейчас вообще ничего не знаю. Только то, что мы за ним отправиться не сможем до тех пор, пока не переломим эту зиму. А как нам ее переломить?

— Ничего, переломим! — заверил его гном. — Мы ее непременно переломим — потому что должны, обязаны это сделать. И тебе это удастся, я в этом ни капли не сомневаюсь.

И тут маг невольно улыбнулся. Жесткие черты его лица сразу смягчились.

— Неужели ты не устал? — спросил он. — Целых сорок лет ты поддерживаешь меня — вот так!

— Нет, — просто ответил Мэтт Сорен. И тоже улыбнулся, скривив свой рот в гримасе, изображавшей улыбку.

Лорен осушил бокал с ушином, снова поморщился и сказал:

— Ну что ж, отлично. И все-таки я хочу связаться с Тайрноном, прежде чем мы ляжем спать. Ему следует знать, что Метран заполучил котел Кат Мейгола и вместе с ним исчез… скорее всего направился на остров Кадер Седат.

Он говорил спокойно, самым обыденным тоном, но стоило ему произнести название этого острова, и оба ощутили озноб, как ощущали его всегда члены Ордена магов. Ведь тысячу лет назад на этом острове умер самый первый из магов Амаргин Белая Ветвь.

Мэтт, как всегда, служил Источником энергии, а Лорен осуществлял поиск. Им удалось отыскать Тайрнона через Барака — на расстоянии примерно дня езды от Парас Дервала в обществе воинов Северной твердыни. Сообщив ему о полученных сведениях, они поделились с Тайрноном и Бараком своими сомнениями, которые, по их глубокому убеждению, ни в коем случае не должны были выходить за рамки Совета магов.

После окончания связи Лорен спросил:

— Ты не устал?

— Это было совсем нетрудно, — бодро откликнулся Мэтт. — Кстати, поможет мне уснуть.

И тут в дверь оглушительно забарабанили. Это никак не мог быть Брок: у него имелись ключи. Быстро переглянувшись, Лорен и Мэтт поступили так, как только и могли поступить, столько лет прожив вместе и будучи связаны неразрывными узами мага и Источника: вместе отправились открывать входную дверь.

За порогом под высоким ночным небом, где светили яркие звезды и плыла половинка луны, стоял бородатый человек, широкоплечий, не слишком высокого роста, и в глубине его глаз чувствовалась вечность. На руках он держал женщину без сознания.

Вокруг было очень тихо. Лорену показалось, что даже звезды в этот миг застыли и эта поздняя луна остановила свое скольжение по небосклону, когда этот человек сказал — густым и звучным басом:

— По-моему, она просто устала. Но успела назвать мне этот дом, прежде чем потеряла сознание. Вы ведь Лорен Серебряный Плащ и Мэтт Сорен, верно?

Они были гордыми людьми, старый маг и его Источник, и недаром считались одними из величайших людей Фьонавара, и все же оба с превеликим смущением и благодарным трепетным восторгом на пороге своего жилища преклонили колена перед Артуром Пендрагоном и той, которая вызвала его в этот мир, и низкий поклон их был предназначен этой великой женщине в той же степени, что и этому великому герою.

Примерно в эти же мгновения на другом конце города в другую дверь тоже постучали. Дженнифер была одна в своей комнате во дворце и еще не спала. Оторвавшись от задумчивого созерцания огня в камине, она пошла открывать; длинное платье — здешний наряд — касалось толстого мягкого ковра на полу. Дженнифер выкупалась, вымыла голову и долго потом расчесывала волосы перед зеркалом, рассматривая собственное — странное, какое-то незнакомое — лицо, зеленые глаза, в которых отражалось то, что им довелось увидеть. Она так долго простояла перед камином, суша волосы, что понятия не имела, который теперь час, когда раздался этот стук в дверь.

И послышался тихий мелодичный голос:

— Тебе нечего меня бояться, госпожа моя. У тебя нет и не может быть более верного друга, чем я.

Голос напоминал звон колокольчика, и обычные слова звучали, как музыка. Печальная музыка, ибо в голосе слышались слезы. Джен отворила дверь и обнаружила на пороге Бренделя с Кестрельской марки, того самого светлого альва, и сердце ее дрогнуло при виде его благородной красоты и изящества.

— Входи же, — сказала она. — Только плакать уже поздно.

Она закрыла за ним дверь, удивляясь и восхищаясь, ибо огонь в камине и свеча у ее постели, казалось, обрадовались его приходу, вспыхнули, загорелись ярче, заплясали. Настоящими Детьми Света были альвы, и даже само их имя означало Свет, и Свет разговаривал с ними, и они — уже самим своим существованием — отвечали ему.

А тот темный Бог, повелитель Тьмы, ненавидел их такой черной ненавистью, что все остальное меркло перед ней. Сколько же зла нужно иметь в душе, думала она, чтобы так сильно ненавидеть тех, один из которых стоит сейчас передо мной? Слезы уже высохли у него на глазах, и глаза эти начинали отливать янтарем.

— У нового короля Бреннина хватило благородства и любезности, — сказал Брендель, — хотя с первого взгляда это и в голову прийти не может — послать мне весточку и сообщить, что ты уже здесь.

Кевин рассказал ей о том, как Брендель преследовал Галадана и его волков и какую клятву он дал в Большом зале дворца. Поэтому, глядя в его янтарные глаза, она сказала:

— У тебя нет причин казнить себя за то, что случилось со мной. Ты сделал, насколько я знаю, больше, чем мог бы сделать любой другой.

— Этого недостаточно. Чем я могу перед тобой оправдаться?

Она покачала головой.

— Ты ведь еще и радость мне подарил, помнишь? Последнее истинное наслаждение, которое я испытала в своей жизни, — это пение альвов, под которое я начинала погружаться в светлый сон.

— Не хочешь ли ты еще раз испытать подобное наслаждение? Ведь сейчас ты снова с нами…

— Не знаю, смогу ли я принять теперь этот дар, Брендель. Я теперь… не совсем прежняя. — Отчего-то ей говорить об этом было легче, чем ему — ее слушать. Возникла долгая неловкая пауза, и ей было больно видеть перед собой его измученные глаза. Он не пытался проникнуть в ее мысли, хотя она знала, что он телепат и это ему ничего не стоит. Но ведь и Лорен не стал лезть к ней в душу. Никто ничем не хотел ее тревожить, так что ей легко было прятать от них Дариена, и она намерена была делать это и дальше.

— А ты… не возьмешь своих слов назад? — спросил он, и музыка в его голосе была полна затаенной боли.

— Ты хочешь, чтобы я тебе солгала?

Он отвернулся и отошел к окну. Даже его одежда, казалось, соткана была из множества разноцветных нитей, и оттенки их переливались и менялись, когда он двигался. Звездный свет, проникавший в окошко, зажег его серебристые волосы, засверкал в них. И как только она сумела так огорчить того, кто способен был кудрями своими поймать свет звезд?

А разве могла она поступить иначе? «Я возьму все», — сказал ей тогда Ракот. И это ему почти удалось.

Брендель снова повернулся к ней. Глаза у него опять стали золотистыми; казалось, это и есть истинный их цвет.

— Я очень долго ждал, оставаясь все время в Бреннине, — сказал он. — Таково было желание Ра-Теннеля и мое собственное. Он хотел, чтобы я мог что-то посоветовать от имени светлых альвов молодому королю Айлерону, а также ему было интересно узнать, что намерены делать жители Бреннина. Я же больше всего хотел увидеть тебя — живой. И еще мне хотелось кое-что предложить и кое-что у тебя попросить.

— И что же это?

Она казалась ему сейчас очень высокой и еще более прекрасной, чем прежде. И особую прелесть ее лицу придавали печаль и скорбь, таившиеся в глазах.

— Я бы хотел, чтобы ты отправилась со мной в Данилот и мы попробовали бы исцелить твою душу. Может быть, тогда ты стала бы прежней? Если это вообще возможно. Если и можно исцелить человеку душу, то только там и нигде больше.

Она посмотрела на него — словно с очень большой высоты или с очень большой глубины, в общем, откуда-то издалека. И сказала твердо:

— Нет. — И тут же увидела, как в глазах его пламенем вспыхнула боль, а потому постаралась пояснить: — Лучше мне остаться такой, какая я есть, Брендель. Это ведь только Пол сумел притащить меня сюда. Ну и еще кое-что. И пусть все это пока так и останется. Я рада, что я здесь, и я вовсе не чувствую себя несчастной, и я боюсь… стремиться к еще более яркому свету — ведь слишком яркий свет порой способен и темнотой обернуться.

У него явно не нашлось ответа; да она, собственно, на это и рассчитывала. Он ласково и легко коснулся ее щеки, прежде чем уйти, и его прикосновение она вытерпела легко, печалясь лишь, что и это не может придать ей радости, хотя прикосновения светлых альвов должны приносить радость. Но что она могла с этим поделать?

Брендель обернулся вдруг, уже стоя на пороге, и сказал, хотя музыки в его голосе теперь почти не было слышно:

— Ну что ж, в таком случае остается только мстить. Остается только это. — И он тихо прикрыл за собой дверь.

Клятвы, думала она, снова медленно поворачиваясь к огню. Кевин, Брендель, интересно, кто еще поклянется отомстить за нее? И будет ли это когда-нибудь ей не безразлично? И она продолжала стоять так, вновь оказавшись в своей серой стране приглушенных звуков и теней, а Лорен и Мэтт в это время как раз открыли дверь своего дома и, выглянув на улицу, увидели на снегу перед крыльцом гостей, за спинами которых светились в небесах звезды и луна.

Еще один последний порог. Было уже очень поздно. И очень холодно. Мало кто выходил из дому на обледенелые улицы. «Кабан» давно уже был закрыт, Кевин и Дэйв брели к казармам гвардии вместе с Диармайдом и его друзьями. В этот предрассветный час, когда север, казалось, придвигался к ним ближе, а ветер все крепчал, стражники старались держаться поближе к своим будкам и жались к тем крошечным костеркам, которые им разрешено было разжигать на посту. Вряд ли кто-то стал бы атаковать их здесь, да никто и не мог напасть на них, это было им совершенно ясно, но этот ветер, и этот снег, и эта зима, устроенная со злым умыслом, сами по себе уже представляли достаточно мощную атаку сил Тьмы. Холод стоял просто убийственный, и это было отнюдь не пустое слово: этот холод действительно убивал. И становилось все холоднее.

И только один человек во всем Парас Дервале не чувствовал холода. В рубашке с короткими рукавами и голубых джинсах Пол Шафер шел один по улицам и переулкам города, и ледяной ветер трепал его волосы, но это его ничуть не беспокоило, и голова его, когда он повернулся лицом к северу, была высоко поднята.

Он брел почти бесцельно, скорее для того, чтобы просто побыть одному в этой ночи, чтобы, так сказать, опытным путем подтвердить свой странный иммунитет к холоду и привыкнуть к тому, сколь сильно это свойство отдаляет его от остальных людей. Очень сильно.

А разве могло быть иначе с тем, кто попробовал вкус смерти на Древе Жизни? Неужели он ожидал, что после этого останется таким же, как все? Одним из обычных людей? Для Карде, для Колла и даже для Кевина? Нет, он стал теперь Дважды Рожденным, он видел тех воронов, слышал их голоса, ему являлась сама Дана, а Мёрнира он постоянно чувствовал у себя в душе и в каждой капельке крови. Он был Стрелой Бога, его Копьем. И он был повелителем Древа Жизни.

И ему было до боли неясно, как проникнуться тем, что это означает, как слиться со своей новой ипостасью. Когда им пришлось бежать от Галадана, он даже не понял, КАК совершил Переход вместе с Дженнифер. И потом ему пришлось буквально умолять Джаэлль отослать их обратно, и она знала, что всегда будет иметь этот козырь в запасе против него в их едва зарождавшемся сотрудничестве служителей Богини и Бога. Даже сегодня он был настолько слеп, что не заметил приближения Фордэты; и только гибель Тиены дала ему время вспомнить слова тех воронов. И ведь он даже… не мог призвать их, понятия не имел, как они появились рядом с ним тогда и как можно отослать их прочь.

Он чувствовал себя ребенком. Откровенно непослушным ребенком, идущим зимой без куртки или пальто. А ведь слишком многое было поставлено сейчас на карту, практически все.

Ребенок, подумал он снова, и вдруг понял, что шагает отнюдь не просто так, совсем бессмысленно: он шел по улице, ведущей к той самой полянке, где некогда дети играли в та'киену, и остановился перед той самой дверью, которую так хорошо запомнил в прошлый раз. Ну да, лавка была на первом этаже, а жилые комнаты — наверху. Он поднял глаза. Света в окнах, конечно же, не было: слишком поздно, они, разумеется, все спят — Вэй, Финн и Дариен.

Он уже повернулся было, чтобы идти прочь, впервые за эту ночь почувствовав холод, но тут лунный свет кое-что ему показал.

Сделав несколько шагов вперед, он толкнул отпертую дверь магазина. Она широко распахнулась, заскрипев на разболтавшихся петлях. Внутри по-прежнему были полки с тканями и шерстью, а дальше — готовые вязаные изделия. Но в проходе лежал снег, и у прилавков уже намело маленькие сугробы. Лестница, ведущая наверх, обледенела. Вся мебель оказалась на месте, все было так, как ему помнилось, однако сам дом был явно заброшен обитателями.

Услыхав какой-то звук, он резко обернулся, чувствуя, что цепенеет от ужаса, ибо понял, откуда взялся этот звук. На ветру, что дул в разбитое окно, медленно качалась пустая детская колыбелька. Взад-вперед, взад-вперед.

Глава 4

Рано утром следующего дня армия Катала перешла реку Сэрен и вторглась на территорию королевства Бреннин. Командующий армией мог быть вполне довольным собой. И действительно: все было отлично спланировано, безупречно рассчитано и выполнено своевременно. К ночи они без лишнего шума прибыли в Кайнан и ранним утром послали весть на тот берег реки, чтобы уже через полчаса специально подготовленные баржи переправили их в Сереш.

Командующий рассчитывал, что главная дорога, ведущая в Парас Дервал, безусловно, должна быть расчищена от снега. И она действительно оказалась расчищена. Мороз кусал вовсю, в ярко-синем небе светило солнце, и они легко двинулись в путь по белым просторам — к столице Бреннина. Их эмиссар, посланный к Верховному королю якобы заранее, мог опередить их разве что часа на два: у Айлерона совсем не останется времени что-то предпринять.

В этом-то, собственно, и состояла цель всего предприятия. Через Сэрен то и дело сновали суда — из Сереша в Кайнан и обратно, а чуть дальше к востоку без конца мигали сигнальные огни, передавая зашифрованные сообщения, таким образом, двор Бреннина знал, что к Парас Дервалю приближаются воины Катала, но не знал, сколько их и когда они прибудут.

Вид у этих бреннинцев, должно быть, будет чрезвычайно жалкий и растерянный, когда победоносная армия Катала — двадцать пять сотен мощных всадников на полном скаку приблизятся к их столице с юго-запада! А ведь в его армии не только конные воины! Что скажут эти северяне, когда увидят, как две сотни знаменитых катальских боевых колесниц с грохотом ворвутся в ворота Парас Дервала? И на первой из колесниц, влекомой четверкой великолепных жеребцов из Файлле, будет не какой-нибудь простой капитан эйдолатов, почетной стражи, а Шалхассан собственной персоной, правитель Санг Марлен, Ларэй Ригал и всех девяти провинций Страны Садов!

Пусть-ка молодой Айлерон попрыгает! Пусть попробует решить, с какой целью они сюда явились.

Этот тактический маневр был в мельчайших подробностях спланирован под его руководством. От своего возничего он требовал, например, скорость без нужды не превышать, а также старался всегда быть уверенным в том, что выглядит поистине великолепно, начиная с заплетенной в косы надушенной бороды до роскошного мехового плаща, который был наброшен ему на плечи так, чтобы был виден его знаменитый изогнутый меч с украшенной самоцветами рукоятью и гардой.

Тысячу лет назад, когда Ангирад повел людей с юга на войну с Ракотом, все войска, конные и пешие, шли под знаменами Бреннина — священный дуб и луна над ним — и подчинялись Верховным королям Бреннина: Конари, а затем Колану. Тогда еще не существовало нынешнего могущественного Катала, не существовало и его знамени — меча в окружении цветов; тогда были лишь девять отдельных провинций. И только когда Ангирад вернулся, покрытый славой, после сражений на берегах Андариен, после заключительной отчаянной битвы у моста Вальгринд, после того как под горой Рангат был заключен союз и Ангирад смог показать всем южанам полученный им Сторожевой Камень, только тогда ему удалось создать настоящее объединенное королевство — сперва построить крепость на юге, а затем и летний дворец на севере, в Ларэй Ригал, на берегу озера.

Но все же тогда ему это удалось. И юг с тех пор уже не был гнездом враждующих феодалов. Он стал великим Каталом, Страной Садов, и столь могущественное королевство не собиралось раболепствовать перед каким-то Бреннином, хотя наследники Йорвета, безусловно, имели право сами выбирать, как им жить. Четыре войны за четыре столетия достаточно ясно это показали, и если бреннинцы так хвалятся своим Древом Жизни, то у них на юге, в Ларэй Ригал, таких деревьев десять тысяч!

И у них на юге есть свой правитель, который вот уже двадцать пять лет восседает на знаменитом Троне Из Слоновой Кости; коварный, непостижимый, властный человек, великолепный знаток воинского дела и не новичок на поле боя, ибо сам сражался во время последней войны с Бреннином тридцать лет назад, когда этого мальчишки Айлерона еще и на свете не было. К мнению Айлиля Шалхассан еще мог бы прислушаться, но на его сынка ему наплевать. Ишь, надел Дубовую Корону, а ведь и года не прошло с тех пор, как его в ссылку отправили!

Сражения выигрывают в движении, на ходу, продолжал размышлять Шалхассан Катальский. Достойная мысль. Он особым образом махнул рукой, и мгновение спустя к нему подлетел Разиэль, правда, не слишком ловко чувствовавший себя в седле, да еще и на мчащейся галопом лошади. Шалхассан велел ему записать эту мысль. Он видел, как пятеро членов почетной стражи, которых поспешно собрал герцог Сереша, ошеломленный его неожиданным появлением и скоростью его продвижения, погоняют лошадей, надеясь обогнать катальские колесницы и ехать где положено, впереди войска. Шалхассан хотел было нарочно проехать мимо них, но передумал. Куда большее удовлетворение доставит ему — а он порой позволял себе подобные утехи — прибыть в Парас Дервал, буквально наступая на пятки собственной почетной страже и как бы погоняя ее впереди себя.

Да, решил он, это было бы неплохо. В Санг Марлен Галинт передаст ему, что там решила его дочь, принцесса Шарра. Самое время для нее начинать учиться применять на практике мастерство управления государством, а это мастерство он стал передавать ей с тех пор, как погиб ее брат. У него, Шалхассана, уже не будет другого наследника. И более недопустимы эскапады, подобные той, которую Шарра совершила прошлой весной, сбежав вместе с его эмиссарами в Парас Дервал. На самом деле он так и не получил от нее сколько-нибудь вразумительного отчета о тамошних приключениях. Не то чтобы он так уж ожидал, что она тут же бросится все ему рассказывать. Он прекрасно понимал, с кем имеет дело. Мать у нее была в точности такой же. Он покачал головой. Пора, пора Шарре замуж! Но каждый раз она всячески уклонялась от разговора на эту тему. А во время последней их беседы о замужестве она вдруг улыбнулась этой своей фальшиво-равнодушной улыбкой (о, он прекрасно знал эту улыбку; ее мать порой улыбалась точно так же!) и прошептала, глядя в тарелку с замороженным м'рае, что если он еще раз заговорит об этом, то она действительно выйдет замуж… за Венессара Гатского!

И только воспитанная десятилетиями пребывания на троне сдержанность позволила ему не вскочить немедленно с дивана и не заорать, позволив всему двору и всем эйдолатам узнать, как он на нее зол. И не просто зол… И все же мысль о том, что этот полуживой долговязый недоумок — убожество, а не человек! — будет рядом с его Шаррой и займет трон Катала, была ему невыносима. Помнил он, разумеется, и об этом стервятнике Брагоне Гатском, папаше Венессара, без которого этот жалкий щенок и шагу не сделает.

Он тогда умело сменил тему и заговорил с ней о том, как лучше поступить со сбором налогов, пока он будет в отсутствии. Да, такой зимы еще не бывало! Даже озеро Ларэй Ригал замерзло, и совершенно опустошены сады Т'Варен. Так что он объяснил дочери, что придется весьма искусно лавировать между сочувствием и прощением, но вместе с тем соблюдать твердость. Она внимательно слушала, точнее, притворялась, что внимательно слушает, но он видел, что в ее потупленных глазах таится усмешка. Он никогда не улыбался; при улыбке слишком многое отдаешь другим. Правда, он никогда и не был особенно хорош собой, а Шарра очень, даже чересчур хороша. И для нее улыбка — а то и усмешка — была инструментом, даже оружием; он это понимал, однако старался при любых обстоятельствах собственное достоинство сохранять.

Ему и сейчас, на пути к Парас Дервалю, приходилось прилагать к тому немалые усилия, стоило вспомнить ту, исполненную превосходства усмешку несносной Шарры. Об этом стоит подумать, сказал он себе и через несколько мгновений сформулировал очередной афоризм. Он снова поднял руку в перчатке, и через мгновение Разиэль уже скакал рядом, еще более несчастный и совершенно ошалевший от верховой езды, и записывал светлую мысль своего господина в особую книгу. После чего Шалхассан заставил себя на время забыть о дочери, глянул искоса на полуденное солнце и решил, что они уже близки к цели. Он выпрямился, посвободнее расправил спадающий с плеч тяжелый плащ, пригладил свою бороду, заплетенную в две аккуратные косы, и приготовился отдать соответствующий приказ, чтобы тяжелая конница и боевые колесницы, ряды которых несколько растянулись за время пути, нарушая строгий порядок следования, обрели прежний воинственный вид и подобрались при въезде в столицу Бреннина, совершенно не готовую к ТАКОМУ прибытию Шалхассана. Ничего, пусть видят, с кем им придется иметь дело!

Однако примерно в лиге пути от Парас Дервала все вдруг пошло вкривь и вкось.

Во-первых, оказалось, что по дороге ни проехать, ни пройти нельзя. Когда почетная стража, скакавшая в авангарде, вынуждена была остановиться, да и его возничий тоже постепенно притормозил колесницу, Шалхассан и сам наконец посмотрел вперед, моргая на слепящем солнце, отражавшемся от белых снегов. Остановилось уже все войско. Лошади перетаптывались и всхрапывали на морозе, и Шалхассан в душе уже проклинал все на свете, хотя внешне что-либо заметить по его непроницаемому лицу было невозможно. Дорогу им преграждал отряд вооруженных всадников, аккуратно одетых в коричневую с золотом военную форму. Отряд в высшей степени почтительно отсалютовал Шалхассану, потрясая мечами и копьями, где-то в тылах протрубил, пропел нежным и чистым голосом рог, и мгновенно всадники выстроились в две шеренги по обе стороны широкой дороги, пропуская вперед шестерых детей в одинаковых красных одеяниях, ярко выделявшихся на белом снегу. Двое малышей, пройдя мимо почетной стражи и ничуть не пугаясь храпящих и нервно переступающих с ноги на ногу коней, преподнесли Шалхассану Катальскому в знак приветствия цветы Бреннина.

С мрачным видом он принял этот дар. «Интересно, откуда у них цветы посреди такой жестокой зимы?» — подумал он и, повернувшись, увидел знаменитый и поистине бесценный гобелен Бреннина; его, высоко поднимая на длинных шестах, несли четверо детей. Это было творение совершеннейшего ткаческого искусства, и дети так гордо поднимали его над головой, что перед этим бесхитростным жестом бессильно было любое королевское могущество. Здесь, на этой открытой всем силам природы дороге, дети развернули перед ним, Шалхассаном, гобелен, на котором изображена была сцена битвы под горой Рангат — точнее, схватка у моста Вальгринд. Тот самый момент, воспетый в Катале великое множество раз, когда Ангирад, лучший из воинов доблестного катальского войска, ступил на мост, перешагнув через труп поверженного Унгарха, чтобы вести свое войско на Старкаш.

Итак, ему оказали двойную честь. Шалхассан потупился; он был тронут до глубины души, хотя и старался не показать охватившего его волнения; вдруг он увидел какого-то человека, который следом за детьми, несшими гобелен, подошел и остановился прямо перед ним. И тут он понял, что честь ему была оказана даже тройная и что он самым позорным образом просчитался.

В белоснежном плаще, подбитом мехом и ниспадавшем великолепными тяжелыми складками почти до земли, перед ним стоял Диармайд, брат нового короля и его наследник. «Ну вот, еще и этот прощелыга!» — подумал Шалхассан, стараясь побороть почти ошеломляющее впечатление, которое произвела на него безупречная элегантность Диармайда. Перчатки на принце тоже были белые, как и сапоги, выглядывавшие из-под белого мехового плаща, а его золотоволосую голову украшала белая меховая шапка, и единственным ярким пятном во всем этом белом великолепии было красное перо птицы диены на шапке, и красный цвет пера в точности совпадал с цветом одеяний детей, приветствовавших Шалхассана.

Вся картина была исполнена столь точно рассчитанного великолепия, что трудно было бы не понять всей важности этой церемонии, и вряд ли кто-то из присутствующих смог бы впоследствии забыть о ней и не поведать благодарным слушателям о том, как все это происходило.

Принц шевельнул пальцем, и над покрытыми снегом бескрайними просторами зазвучала изысканная и трогательная музыка — ренабаэль, песнь светлых альвов, зовущая воинов на битву с врагом и некогда созданная Ра-Термейном, величайшим из правителей альвов и величайшим из тех их мастеров, что умеют ткать столь дивные мелодии.

Затем этот принц в белоснежных одеждах снова шевельнул пальцем, и музыка смолкла; и как только в холодном застывшем воздухе прозвучало ее эхо, вперед вышел исполнитель. Он был еще более благороден и прекрасен, чем принц Диармайд; впервые в жизни Шалхассан Катальский, не веря собственным глазам, смотрел на одного из светлых альвов.

Принц и альв учтиво поклонились правителю Катала. Над их головами, на гобелене, окровавленный Ангирад, стоя на коленях, именем Света предъявлял свои права на мост Вальгринд.

Шалхассан Катальский сошел с колесницы на дорогу и тоже склонил голову в низком поклоне.

Пятеро стражников из Сереша уже давно умчались вперед, без сомнения, испытывая громадное облегчение от того, что данное им поручение было, таким образом, практически лишено смысла, ибо последнюю лигу перед воротами Парас Дервала катальская армия преодолела в сопровождении не только почетной стражи, состоявшей из людей принца Диармайда, очень четко, надо сказать, выполнявшей свои обязанности и поистине великолепной, но и самого принца, который вышагивал по одну сторону от колесницы Шалхассана, а также На-Бренделя, повелителя Кестрельской марки из Данилота, который шел по другую сторону его колесницы.

Нечего было даже и думать, чтобы как-то ускорить столь торжественное продвижение войска к столице, ибо чем ближе они подходили к Парас Дервалю, тем больше людей выстраивалось вдоль дороги. Люди выкрикивали радостные приветствия, не обращая внимания на холод, снег и начинавшуюся метель. Шалхассан был просто вынужден без конца приветливо кивать и махать рукой, хотя делал это довольно сдержанно и с большим достоинством.

Затем, уже в предместьях, их поджидали солдаты королевской роты. Они стояли на одинаковом расстоянии друг от друга на протяжении всей извилистой, идущей в гору дороги до самой дворцовой площади — пешие солдаты, лучники и всадники.

Когда же гости выехали на саму площадь, там яблоку негде было упасть, так много собралось людей, выкрикивавших радостные приветствия. Процессия снова остановилась, и принц Диармайд представил Шалхассану — с безупречным соблюдением всех правил приличия — Первого мага Бреннина и его помощника, гнома, а с ними вместе был еще один гном, которого принц назвал Броком из Банир Тала. Навстречу им вышла и Верховная жрица богини Даны; она тоже была в ослепительно белых одеждах и в красной короне на густых пышных волосах совершенно рыжего цвета. И наконец правителю Катала представили того, о ком он уже не раз слышал; это был молодой человек, темноволосый, довольно хрупкого сложения, невысокий; его-то принц с самым серьезным видом и называл Пуйлом Дважды Рожденным, а также — повелителем Древа Жизни.

И Шалхассан видел, как почтительно замерла толпа при виде этого юноши с серо-голубыми глазами, явившегося из иного мира и ставшего избранником великого Мёрнира.

Не говоря более ни слова, эти пятеро по очереди присоединились к принцу и светлому альву. Спустившись на землю, потому что места для продвижения колесницы на площади совсем не осталось, Шалхассан пошел к воротам дворца, навстречу Айлерону, Верховному королю Бреннина, который умудрился устроить ВСЕ ЭТО, будучи предупрежденным самое большее за два часа!

Он получил краткое сообщение от Шарры еще в Санг Марлене о том, чего примерно следует ожидать. Но то было всего лишь ее предположение, и она явно недооценила бреннинцев. Ибо когда Айлерон вышел встречать высокого гостя, Шалхассан, которому отчасти уже показали, на что способен Бреннин, понял, какой путь выбрал молодой король Бреннина.

Под не слишком аккуратно причесанной темной шевелюрой глаза Айлерона сверкали яростно и оценивающе. Его суровое бородатое лицо — не такое уж и мальчишеское, как полагал Шалхассан прежде, — было практически столь же непроницаемым, как и лицо самого Шалхассана, и столь же неулыбчивым. Айлерон был в одежде скромных, серо-коричневых тонов, и, видимо, собственный внешний вид заботил его весьма мало: сапоги в грязи, штаны далеко не новые, рубашка самая простая, а поверх нее — короткий теплый меховой жилет. И никаких украшений. На поясе у него не было парадного клинка, зато там висел боевой меч с длинной рукоятью.

С непокрытой головой Айлерон вышел к нему, и оба правителя наконец оказались лицом к лицу. И Шалхассан услышал в реве толпы, приветствующей своего молодого короля, нечто такое, чего никогда не слышал в приветственном реве катальцев — за все двадцать пять лет своего пребывания на троне. И он догадался о том, что давно уже было ясно всем жителям Бреннина: человек, стоявший сейчас перед ним, был настоящим королем-воителем, столь необходимым сейчас народу. Ни больше и, разумеется, ни меньше.

Он понимал, что с ним здесь сыграли шутку и отлично сыграли, но понимал он и то, как много власти и уверенности в себе требуется для того, чтобы устроить такое. Великолепие младшего из братьев отлично уравновешивалось старшим, и более всего — сдержанной суровостью последнего, который и был прирожденным правителем. И в этот миг, стоя перед двумя братьями, светловолосым и темноволосым, Шалхассан Катальский понял, что все-таки руководить этой войной ему не придется.

Айлерон все еще не сказал ни слова.

Короли друг другу не кланяются, однако Шалхассан был достаточно умен. Их объединял общий враг, и враг поистине ужасный. То, что ему только что продемонстрировали, предназначалось отнюдь не для того лишь, чтобы поставить его на место, хотя и для этого тоже, но также и для того, чтобы подбодрить его, внушить ему уверенность в том, что силы у них немалые. Это он тоже понял и действительно приободрился.

И мгновенно отказавшись от всех своих грандиозных планов, которые он строил весь этот долгий день, Шалхассан произнес:

— Верховный король Бреннина, армия и колесницы Катала здесь и принадлежат тебе. Как и те мои советы, которые я по твоему желанию всегда готов тебе дать. Нам была оказана высокая честь устроенным тобой приемом, и мы искренне тронуты тем, как изящно ты сумел напомнить нам о великих подвигах наших предков, героев Бреннина и Катала.

Он не испытал ни малейшего удовлетворения от собственного учтивого приветствия, ибо не заметил даже проблеска радости или удивления в темных глазах того, кто стоял напротив. Айлерон воспринял его слова в высшей степени спокойно, как если бы у него и сомнений не было и не могло быть в том, что Шалхассан примерно так и выскажется.

А ответил Айлерон следующим образом:

— Благодарю тебя. Но у восемнадцати из твоих колесниц разболтались колеса. К тому же нам будет нужна еще по крайней мере тысяча человек.

Шалхассан уже примерно понял, каковы гарнизоны Сереша и Парас Дервала; он также имел представление о гарнизонах Родена и Северной твердыни, а потому тут же ответил:

— Будет две тысячи — еще до наступления новолуния. «Так, — думал он, — до новолуния около трех недель; такую армию собрать можно, но Шарре придется поторопиться. А главного возничего я прикажу высечь кнутом!»

Айлерон улыбнулся.

— Это очень хорошо. — Он шагнул вперед — более молодой король навстречу более старшему, как и полагалось, — и обнял Шалхассана по-солдатски, крепко и чуть грубовато.

И обе армии, а также собравшаяся толпа взревели от восторга.

Айлерон снова отступил назад, глаза его теперь горели так, что, казалось, способны обжечь. Он поднял руки, призывая к тишине, а когда тишина установилась, громко провозгласил своим чистым суховатым голосом, далеко разносившимся в морозном воздухе:

— Жители Парас Дервала! Как вы видите и сами, Шалхассан Катальский прибыл к нам с двадцатью пятью сотнями воинов и обещает нам еще две тысячи. Неужели мы не сможем проявить должное гостеприимство? Неужели не найдем для доблестных катальских воинов кров и пищу? Не приютим их в своих домах?

То, что в ответ раздались возгласы согласия, не сумело скрыть весьма серьезной проблемы, и Шалхассан, странным образом тронутый этой готовностью горожан поделиться даже тем малым, что они имеют, решил, что настала пора и для великодушного жеста с его стороны, чтобы эти северяне не заблуждались насчет истинного величия Катала. Он поднял руку, призывая к молчанию, и кольцо у него на большом пальце засверкало бриллиантовыми брызгами на ярком солнце.

— Мы также благодарны тебе, Верховный король, — начал он. — Кров нам действительно понадобится, тем более так далеко от наших родных садов среди этой зимы, но жители Катала сами прокормят своих воинов, а вдобавок и еще столько воинов Бреннина, сколько позволят те немалые запасы, что хранятся в наших амбарах.

Вот и пусть теперь этот северный король подыскивает слова, чтобы остановить тот гром аплодисментов и восторженный рев, которые последовали за ЭТИМИ словами! Шалхассан в глубине души ощущал себя победителем, что, впрочем, никак не отражалось на его лице. Он повернулся к Айлерону:

— Моя дочь позаботится о провизии для войска и о новых отрядах воинов — обо всем.

Айлерон кивнул; толпа все еще продолжала бурно выражать свое восхищение. И тут до Шалхассана донесся чуть насмешливый голос Диармайда:

— Пари?

Шалхассан заметил, как невольно сузились и гневно вспыхнули глаза молодого короля, когда он повернулся к принцу.

— Какое еще пари? — грозно спросил он.

Диармайд улыбнулся.

— У меня нет сомнения, что и обещанная провизия, и воины вскоре сюда прибудут, но у меня нет сомнений также и в том, что за все это отвечать придется великолепному Галинту или, возможно, Брагону Гатскому. Я совершенно уверен, господин мой Шалхассан, что твоя дочь этим заниматься не будет.

— Это почему же? — тихо спросил Шалхассан, стараясь скрыть внутреннюю дрожь при упоминании имени Брагона. — Почему ты так в этом уверен?

— Потому что Шарра в данный момент находится здесь, среди твоих воинов, — ответил принц с самым легкомысленным видом и совершенно спокойно.

Как же будет приятно проучить этого самоуверенного молокососа. И уж такое-то удовольствие Шалхассан непременно намерен был себе доставить! Хотя бы только потому, что его собственные опасения насчет того, что Шарра снова может отправиться на поиски приключений, заставили его дважды по пути от Сереша до Парас Дервала проверить все войско на тот случай, если его своенравной дочери вздумалось переодеться воином. Он достаточно хорошо ее знал, чтобы все как следует проверить. Нет, среди его воинов принцессы не было.

— А что бы ты поставил на кон? — осторожно спросил Верховный король Катала. Спросил очень тихо, словно боясь спугнуть добычу.

— Поставлю свой плащ против твоего, — последовал быстрый ответ. В синих глазах Диармайда плясали недобрые огоньки.

Белый плащ был гораздо лучше и дороже, и оба это понимали. Так Шалхассан ему и сказал.

— Возможно, — пожал плечами Диармайд. — Только я проигрывать не собираюсь.

Ох, какое это будет удовольствие — проучить его!

— Пари, — сказал Шалхассан, и придворные вокруг них зашушукались. — Башрэй, — подозвал он своего нового капитана стражи, и тот мгновенно оказался возле него. Шалхассан скучал по прежнему своему капитану Деворшу и отлично помнил, как тот умер. Ну что ж, это будет небольшая месть Шарре, находящейся там, в Санг Марлене. — Прикажи своим людям сделать шаг вперед и построиться в шеренги по пятьдесят человек, — велел он.

— И пусть снимут шлемы, — подсказал Диармайд.

— Да, и это тоже, — подтвердил Шалхассан.

Башрэй неловко повернулся и отправился отдавать соответствующие приказания.

— Непристойная затея! — сердито бросил Айлерон брату, холодно на него глядя.

— Почему же? Иногда это неплохое развлечение, — раздался рядом мелодичный голос Бренделя. Светлый альв широко улыбался, и глаза у него стали совершенно золотые, заметил Шалхассан с ужасом и восторгом, но успел все же изогнуть губы в улыбке.

Теперь уже все прослышали о готовящемся пари, и на площади слышались смех и возгласы удивления. Многие уже делали ставки, карябая что-то на клочках бумаги, переходивших из рук в руки. И только рыжеволосая Верховная жрица да мрачный Айлерон остались равнодушны ко всеобщему оживлению.

Времени много не потребовалось. Башрэй, стараясь угодить, подготовил все очень быстро, и за весьма короткое время все катальское войско успело, построившись в шеренги и сняв шлемы, пройти в ворота дворца, где стояли оба короля. Люди Диармайда проверяли каждого воина и, надо сказать, весьма придирчиво. Впрочем, Шалхассан тоже был не менее строг. Шарры среди воинов не оказалось. Шалхассан медленно повернулся к Диармайду, кутавшемуся в свой белый плащ. Принц одарил гостя своей знаменитой улыбкой и даже попытался пошутить:

— Может быть, и лошадей тоже проверим?

Но Шалхассан лишь приподнял бровь тем самым движением, которое все его придворные так хорошо знали и которого весьма опасались, и Диармайд грациозным жестом и со смехом выскользнул из-под своего плаща. Он стоял теперь на жестоком морозе, в костюме того же красного цвета, что и перо у него на шапке, а также одежды детей.

— И шапку тоже возьми, — предложил он, протягивая шапку и плащ выигравшему.

Шалхассан повелительно махнул рукой, и Башрэй, сияя от радости, вышел вперед, но тут раздался такой знакомый, ох какой знакомый голос:

— Не бери, Башрэй! Катальцы берут только тот выигрыш, который получен честно!

Да, слишком поздно Шалхассан понял, что, собственно, происходит! В Сереше ему выделили почетную стражу из пяти человек, второпях собранную на рассвете. И вот один из этих стражников, стоявших на краю площади, вышел вперед, снял плотно облегавший голову шлем, и на спину ему водопадом хлынули роскошные черные кудри, которыми так славилась принцесса Катала.

— Прости, отец, — сказала Шарра, Черная Роза Катала.

Толпа взорвалась криками и смехом, вызванными столь неожиданным поворотом событий. Даже некоторые из катальских воинов ржали, как последние идиоты. Шалхассан бросил леденящий взгляд на свое единственное дитя. Как, думал он, может она так легко ставить его в столь нелепое положение да еще и в чужой стране?

Когда же Шарра наконец заговорила, то обратилась, увы, совсем не к нему.

— Я думала, что на этот раз сумею все сделать сама, — холодно сказала она Диармайду. Понять, что думал по этому поводу принц, было невозможно: его лицо оставалось равнодушно-спокойным. Шарру, однако, это совершенно не смутило; она повернулась к Айлерону и заявила: — Господин мой король, мне очень жаль, но приходится сообщать тебе, что дисциплина в твоих войсках, например в Сереше, а также и здесь, в столице, весьма хромает. Я ведь никоим образом не должна была оказаться среди почетной стражи, какая бы неразбериха ни царила утром в Сереше. И меня совершенно определенно должны были бы обнаружить по прибытии в Парас Дервал. Не мне давать тебе советы, но о явных беспорядках я тебе сообщить обязана. — Она говорила, глядя ему прямо в глаза, с самым простодушным видом и очень четко выговаривая каждое слово — слышно было по всей площади.

В окаменевшем сердце Шалхассана, согревая ему душу, вспыхнул веселый огонек. Великолепная женщина! Настоящая королева будет! И вполне достойная своего королевства! Благодаря ей мгновения острейшего разочарования и смущения для него превратились вдруг в еще худшее разочарование и смущение для короля Бреннина. А Катал оказался во всех отношениях на высоте!

Шалхассан решил подыграть дочери.

— Увы! — вскричал он. — Принцесса Шарра, похоже, перехитрила нас всех! И если сегодня кто-то и выиграл пари, так это она. — И он с помощью тут же подскочившего Башрэя скинул с плеч свой плащ, не обращая внимания на укусы ветра, подошел к дочери и бросил его к ее ногам.

Но одновременно с ним — ни на шаг не отставая и не опережая его — к Шарре подошел и Диармайд, принц Бреннина. Оба одновременно преклонили колена, отдавая дань ее женской мудрости, а когда поднялись, два роскошных меховых плаща — один темный, другой белоснежный — лежали перед нею, а толпа на площади повторяла и повторяла ее имя.

Шалхассан постарался по возможности смотреть на дочь ласково, чтобы ей стало понятно: в данный момент он ею, безусловно, доволен. Но Шарра на него не глядела.

— Я думала, что сумела сберечь для тебя твой плащ, — сказала она Диармайду.

— Да, безусловно. Но разве можно использовать его лучше, чем преподнести в качестве дара той, что его заслужила? — У Диармайда было какое-то совершенно незнакомое выражение лица.

— Разве галантность может служить компенсацией за некомпетентность? — сладким тоном спросила Шарра. — Ты ведь отвечаешь за южную границу, верно?

— Об этом тебе куда лучше скажет выражение лица моего брата, — мрачно подтвердил он.

— Что ж, разве у него нет причин быть тобой недовольным? — Шарра старалась закрепить достигнутый успех.

— Может, и есть, — ответил принц с каким-то отсутствующим видом.

Воцарилось несколько напряженное молчание, что было действительно очень странно. Впрочем, не успел Диармайд и рта открыть, как стало ясно, что кое-какие козыри он все же припас. Нечто зловредное промелькнуло в его ясных голубых глазах, и он отчаянно зевнул — прямо отцу и дочери в лицо, и обоим стало понятно, что он больше не в состоянии удерживать в себе свою знаменитую веселость.

— Аверрен! — окликнул Диармайд, и все дружно повернули головы туда, где стояли остальные четверо стражников из Сереша. От их группы отделился один и снял шляпу, обнажив коротко стриженную медноволосую голову. — Докладывай, — велел Диармайд совершенно спокойно.

— Хорошо, господин мой. Когда пришло донесение, что катальская армия движется на запад, я, согласно твоему приказу, послал тебе весть из Южной твердыни, а сам, также согласно твоему приказу, отправился на запад, в Сереш, и вчера вечером переправился в Кайнан. И там ждал, пока не прибудут воины Катала, среди которых я и обнаружил принцессу. Я слышал, как она подкупила лодочника, чтобы тот перевез ее ночью на другой берег, и сделал то же самое.

— Зря потратил мои деньги, — заметил принц. На площади стояла абсолютная тишина. — Продолжай.

Аверрен откашлялся.

— Я хотел определить, с какой они скоростью движутся, господин мой. Э-э-э… в Сереше я без труда снова сел ей на хвост. А вот сегодня утром я ее чуть не упустил, но э-э-э… следуя твоему предположению, господин мой принц, я направился… э-э-э… В общем, там я и нашел ее — в форме воина серешского гарнизона. Она поджидала катальцев вместе с другими стражниками. Я переговорил с герцогом Ниавином, а несколько позднее — с тремя остальными стражниками, ну а потом мы весь день просто ехали вместе с нею впереди остального войска, господин мой. Как и было приказано.

Тишина буквально взорвалась криками. Выкрикивали одно лишь имя, все громче и громче, и в конце концов стало казаться, что звуки эти способны прорваться даже сквозь небесный свод, проникнуть даже в глубь земли, чтобы слышали Мёрнир и Дана, чтобы они знали, как бреннинцы любят своего блестящего смеющегося принца Диармайда.

Шалхассан сердито подсчитывал в уме свои сегодняшние победы и поражения; да, день пошел прахом; лишь за одну-единственную крошечную зацепку еще можно было ухватиться для самооправдания: они в Бреннине все знали с самого начала. Впрочем, и это тоже было очень плохо, зато хотя бы понятно. И все-таки лучше для него, Шалхассана, что они все сделали именно так, а не посадили его в лужу через два часа после прибытия и без всякого предупреждения. Интересно, как бы он тогда выглядел?

Потом он все-таки решился взглянуть на Айлерона — в уме еще прибавив, и немало, к заслугам Диармайда, обретенным им за один только этот день, — и тут же понял, что его единственная и только что обретенная надежда тоже превращается в прах. По выражению лица Верховного короля Бреннина было совершенно ясно: Айлерон НИЧЕГО ЭТОГО ЗАРАНЕЕ НЕ ЗНАЛ.

Диармайд посмотрел на Шарру исключительно ласково.

— Я же сказал тебе, что этот плащ — подарок, а не проигранное пари.

Она спросила запальчиво:

— Почему ты так поступил? Зачем притворялся, что ничего не знаешь?

И, внезапно расхохотавшись, Диармайд очень похоже передразнил брата:

— Ну да, «непристойная затея»! — Потом, все еще смеясь, он повернулся и увидел перед собой чрезвычайно мрачное лицо Верховного короля, казалось, вполне готового убить этого шутника. Пожалуй, такого он не ожидал. Смех медленно погас в его глазах. Наконец-то он больше не смеется, ворчливо думал Шалхассан, понимая, что ему самому погасить это веселье так и не удалось.

— Значит, ты с самого начала все знал, — сказал Айлерон. И это был отнюдь не вопрос.

— Да, — просто ответил Диармайд. — Просто мы с тобой все делаем по-разному. У тебя, например, есть твои карты и схемы, а у меня…

— Однако же ты ничего мне не сказал. Почему?

Диармайд широко раскрыл глаза: в них был вопрос, а еще — если знать, что именно там искать, — в глубине их таилась еще и с трудом сдерживаемая страсть. Из всех присутствующих в данный момент на площади только Кевину Лэйну, наблюдавшему за происходящим издали, довелось некогда увидеть этот взгляд Диармайда. Голос принца звучал ровно, хотя и очень тихо, когда он проговорил:

— А как бы иначе ты смог бы проверить свои собственные расчеты? Ну а я рассчитывал на тебя, брат. И вместе мы добились успеха — двойного!

Последовало затяжное молчание. Чересчур затяжное, ибо глаза Айлерона — красивые глаза, с тяжелыми веками и густыми ресницами — неотрывно смотрели на Диармайда. Прошла минута. Другая. Подул холодный, очень холодный ветер.

— Отлично соткано, Диар, — сказал вдруг Айлерон. А потом удивил и себя, и брата необычайно теплой улыбкой.

И все наконец двинулись во дворец. «Двойной успех!» — растерянно думал Шалхассан. Один все время знал, а второй успел подготовиться всего за два часа! Что же за люди, эти сыновья Айлиля?

— Скажи спасибо, — услышал он рядом с собой чей-то голос, — что они на нашей стороне.

Он повернулся, и ему тут же подмигнул своим золотистым глазом светлый альв На-Брендель. А потом он заметил, как усмехнулся и Брок, тот гном, которого представил ему Диармайд. И, не успев сообразить, как ему следует вести себя в подобных обстоятельствах, Шалхассан вдруг тоже улыбнулся им в ответ.

Пол очень надеялся сразу перехватить Верховную жрицу, но она была впереди, во главе процессии, и как только прошла в огромные дворцовые ворота, свернула налево и скрылась в толпе. А потом, когда ему наконец удалось выбраться из толчеи и устремиться за ней следом, к нему подошел Кевин. Пришлось остановиться.

— Он был великолепен, верно? — Кевин сиял.

— Диармайд? Да, хорош. — Пол привстал на цыпочки, пытаясь высмотреть поверх людского водоворота рыжую голову Джаэлль. Уже готовился пир; слуги и придворные носились туда-сюда по вестибюлю, налетая друг на друга. Промелькнул Горлис, тут же взявший под свое крыло высоких гостей из Катала, среди которых теперь — совершенно неожиданно! — оказалась и принцесса Шарра.

— Ты же меня не слушаешь! — заметил Кевин.

— Ах да! Так что ты сказал? — Пол вздохнул. — Извини. Попробуй рассказать мне все еще раз с самого начала. — Он попытался улыбнуться.

Кевин изучающе посмотрел на него:

— С тобой все в порядке? Может, вчерашняя ночка сказывается?

— Да нет, все хорошо… Я потом довольно много гулял. Так что ты говорил?

И снова Кевин заколебался; вид у него был несколько уязвленный, обиженный.

— Я всего лишь хотел сообщить тебе, что Диармайд со своим отрядом через час отправляется за этим шаманом к дальри. Дэйв едет с ним, я тоже. Хочешь поехать?

Ну как ему объяснить, что поехать ему очень хочется? Поехать и получить удовольствие. И пусть грядет война, но сейчас все равно так приятно было бы проехаться в веселой компании вместе с принцем и Кевином, которые в том, что касается умения развеселить, друг друга стоят… Как все это объяснить, даже если б у него было на это время?..

— Не могу, Кев. Мне очень многое нужно успеть здесь сделать.

— Хм… Ладно, хорошо. Я чем-нибудь могу помочь?

— Пока, к сожалению, ничем. Может быть, позже.

— Отлично. — Кевин старался сделать вид, что ему все равно. — Мы дня через три-четыре уже вернемся.

Пол увидел, как за воротами промелькнула рыжая грива Джаэлль.

— Вот и хорошо, — сказал он своему самому близкому другу. — Будь осторожен. — Нужно было бы еще что-то сказать, но не мог же он, Пол, быть всем на свете — и человеком, и богом? Он не был даже как следует уверен в том, что именно теперь собой представляет.

Он хлопнул Кевина по плечу и быстро пошел прочь, пробираясь сквозь густую толпу и надеясь все же перехватить Джаэлль. Он не оглянулся. Он понимал, что у Кевина сейчас такое лицо, что не остановиться будет просто невозможно. А, остановившись, придется все ему объяснить. Но вряд ли у него хватит душевных сил, чтобы объяснить Кевину, как глубоко коренится в его душе страх.

Уже почти настигнув Джаэлль, он изумленно заметил, что рядом со жрицей стоит Дженнифер. Постаравшись придать своему лицу спокойное выражение, он подошел к ним и сказал:

— Вы обе очень нужны мне.

Джаэлль обдала его ледяным взглядом:

— Придется подождать.

Что-то такое было в ее голосе… Пол рассердился.

— Нет, не придется! — И он, довольно грубо ухватив ее за правую руку повыше локтя, а Дженнифер — чуть нежнее — за левую, поволок обеих, улыбаясь как сумасшедший, направо и налево, через весь вестибюль, затем по коридору, а затем, ни на секунду не снижая темпа, сунул девушек в первую же попавшуюся комнату, показавшуюся ему свободной.

Слава богу, там действительно никого не оказалось. На двух столах и скамье возле окна лежали и стояли различные музыкальные инструменты. Посреди комнаты возвышались старинные клавикорды, а рядом с ними на боку лежала арфа; ножки подставки, на которой она была закреплена, торчали вверх.

Пол быстро закрыл за собой дверь.

Обе женщины вопросительно смотрели на него. В любое другое время он бы, возможно, остановился и помолчал минутку, чтобы оценить про себя, какая красота оказалась сейчас в комнате с ним рядом, но пара ярко-зеленых глаз смотрела на него более чем прохладно, а пара темно-зеленых прямо-таки пылала гневом. Он понимал, что сделал Джаэлль больно (возможно, даже останется синяк), однако она явно не собиралась ему этого показывать. А гневно воскликнула:

— Может быть, ты все-таки объяснишь свое поведение?

Ну, подобных интонаций он не намерен был терпеть.

— ГДЕ ОН? — рявкнул Пол, точно клинком рубанул.

И почувствовал, что оказался в тупике, да еще и безоружным, ибо после недолгой паузы обе женщины улыбнулись и обменялись снисходительными взглядами.

— Что, испугался? — чуть насмешливо, но спокойно спросила Джаэлль.

Пол и не отрицал этого.

— Так где же он? — повторил он свой вопрос.

Ответила ему Дженнифер:

— С ним все в порядке, Пол. Джаэлль как раз мне о нем рассказывала. А когда ты узнал?

— Прошлой ночью. Я пошел туда… ПУСТАЯ КОЛЫБЕЛЬ, ЛЕДЯНОЙ ВЕТЕР, НИКОГО В ДОМЕ…

— Лучше бы ты сперва спросил у меня или у Джаэлль, — мягко заметила Дженнифер.

Он чувствовал, что вот-вот взорвется от гнева, но безжалостно подавил в себе это желание. Почти подавил. Ни та, ни другая женщина самодовольными вовсе не выглядели; напротив, обе весьма сочувственно на него глядели. И он сказал, тщательно подбирая слова:

— Возможно, вы обе кое-чего не понимаете до конца. Я не знаю, способна ли хоть одна из вас оценить, насколько сейчас острый момент. Мы ведь говорим не о простом малыше, спящем в колыбельке и пускающем детские слюнки; мы имеем дело с сыном Ракота Могрима, И Я ДОЛЖЕН ЗНАТЬ, ГДЕ ОН НАХОДИТСЯ! — Он чувствовал, как хрипло звучит его голос от напряженных усилий сдержаться и не заорать.

Джаэлль побледнела, но ответила ему снова Дженнифер:

— Мы все понимаем, Пол. И вряд ли я способна забыть, кто его отец.

Ему словно холодной водой в лицо плеснули; весь гнев сразу улетучился, оставив после себя лишь глубокую печаль и затаенную боль.

— Да, конечно… — промямлил он наконец. — Прости. Я очень напугался вчера. Этот пустой дом меня окончательно добил.

— А что было до него? — спросила Джаэлль, и голос ее на этот раз звучал совсем не резко.

— Сюда явилась Фордэта из Рюка.

С каким-то неясным удовлетворением он заметил, что руки у жрицы задрожали.

— Сюда? — прошептала она. — Так далеко на юг? — Она сунула руки в карманы своего одеяния, словно ей было холодно.

— Да, она была здесь, — тихо подтвердил Пол. — Но я ее прогнал. К сожалению, она уже успела убить. Я сегодня утром говорил с Лореном: их слуга Зерван мертв. И еще одна девушка из таверны. Она погибла у меня на глазах. — Он повернулся к Дженнифер: — В Парас Дервал заявилась одна из древнейших сил, сама Зима. Фордэта пыталась убить меня, и… ей это не удалось. Но вокруг очень много и других сил Зла. Я должен знать, где Дариен, Дженнифер! — Она покачала головой. Он продолжал, еще более настойчиво: — Послушай меня, пожалуйста! Сейчас этот ребенок не может принадлежать только тебе, Джен! Не может. Слишком многое поставлено на карту, а мы даже не знаем, где он!

— Он должен быть сам по себе, — спокойно ответила она, вставая и возвышаясь в облаке своих золотых волос среди старинных музыкальных инструментов. — Его нельзя ИСПОЛЬЗОВАТЬ, Пол.

Во всем этом было слишком много… Тьмы! И где теперь те вороны с их вещими словами? То, что он сказал, помолчав, было ужасно, отвратительно, но не сказать этого он не мог:

— Это не самое главное, Джен. Самое главное — это узнать, нужно или нет его останавливать!

В воцарившейся после его слов тишине были слышны шаги в коридоре и гул голосов где-то неподалеку. Окно было открыто, и Пол, чтобы не смотреть в лицо Дженнифер после сказанных им слов, отошел к окну. Даже находясь на высоте всего лишь первого этажа, они были довольно высоко от земли. Внизу, прямо под ними, отряд человек в тридцать как раз выезжал за ворота. Отряд Диармайда. И Кевин с ними. Кевин, который на самом деле вполне мог бы его понять, если бы только он, Пол, сам знал достаточно четко, что именно хочет ему рассказать…

У него за спиной Джаэлль прокашлялась и сказала неожиданно кротко:

— Пока что нет ни малейших признаков опасности, Пуйл. И Вэй, и сын ее говорят то же самое. Да и мы все время за ним следили. Я не так уж глупа, как тебе кажется.

Он обернулся.

— Мне совсем не кажется, что ты глупа, — сказал он. И выдержал ее взгляд, хотя она смотрела на него несколько дольше, чем нужно. А потом он заставил себя повернуться к Дженнифер.

Она весь этот год была несколько бледновата, и уже давно с ее высоких скул исчез обычный здоровый загар, но никогда еще Полу не доводилось видеть ее такой мертвенно-белой, какой она стала сейчас. В смятении он даже на какой-то миг вспомнил о Фордэте.

Нет, перед ним была смертная женщина, и эта женщина так невообразимо страдала, что непонятно было, как она еще жива. На ее побелевшем лице высокие скулы выделялись особенно сильно, даже неестественно, и Полу вдруг показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Дженнифер на минутку закрыла глаза, посидела так, потом снова открыла их и сказала:

— ОН сказал тому гному, что я должна УМЕРЕТЬ. Сказал, что для этого ЕСТЬ ПРИЧИНА. — Голос ее был ломким от боли и болью отзывался у него в сердце.

— Я знаю, — сказал Пол так нежно, как только умел. — Ты мне рассказывала.

— Какая же иная причина убивать меня? Только… только ребенок! — Как можно дать покой и утешение душе, с которой сотворили такое? — Какая может быть иная причина, Пол? Разве может быть иная причина?

— Не знаю, — прошептал он. — Возможно, ты права, Джен. Пожалуйста, перестань.

Она попыталась перестать плакать и обеими руками стала вытирать слезы. Джаэлль неловко подала ей шелковый носовой платок, и Дженнифер снова посмотрела на Пола.

— Но если я права… если он боялся, что этот ребенок родится, тогда… разве Дариен не должен обязательно быть ХОРОШИМ? Воплощать добро?

Ах, как много затаенного желания было в этом вопросе, как много души! Кевин бы на его месте солгал. Любой бы из тех, кого он знает, солгал бы на его месте. А он, Пол Шафер сказал очень тихо:

— Да, он обязательно должен быть хорошим. Или, возможно, соперником Могрима. Джен, мы НЕ МОЖЕМ узнать, кем именно он будет. И поэтому мне нужно знать, где он.

А Диармайд и его парни в это время погоняют своих коней. Вскоре они обнажат мечи и боевые топоры, будут стрелять из луков, метать копья. Будут храбры или трусливы, будут убивать или сами будут убиты, но всегда будут связаны друг с другом и со всеми остальными людьми.

Он поступит иначе. Он пойдет один во тьме навстречу своему последнему сражению. Он, который тогда вернулся почти с того света, скажет слова холодной и горькой правды и заставит женщину с израненным сердцем плакать так, словно сердце это прямо сейчас разорвется.

Двух женщин. Ибо светлые слезы невольно текли и по щекам Джаэлль. И это она сказала вдруг:

— Они перебрались на озеро. В домик Исанны. Он давно пустует, вот мы и решили их туда отправить.

— Почему?

— Он ведь из андейнов, Пуйл. Я как раз рассказывала об андейнах Дженнифер, когда ты к нам подошел. Они растут и взрослеют не так, как мы, обычные люди. Еще нет года, а он выглядит, как пятилетний. И сейчас растет еще быстрее.

Рыдания Дженнифер стихали. Пол подошел к скамье, на которой она сидела, и сел рядом. После долгих колебаний он взял ее руку и поднес к губам.

А потом сказал:

— Я не знаю никого, кто был бы красивее и лучше тебя, Джен. И каждая рана, которую я наношу тебе, в сто крат болезненнее отзывается в моей собственной душе, поверь. Я своей судьбы не выбирал, став таким, какой я есть. Я даже не очень уверен, что сам понимаю, какой я есть.

Он не смотрел на нее, но чувствовал, что она его слушает, а потому продолжал:

— Ты плакала от страха, опасаясь, что могла нечаянно выпустить на волю Зло. Я скажу лишь, что этого мы пока узнать все равно не можем. Зато вполне возможно, что Дариен станет нашей последней надеждой. И давайте все-таки помнить… — он поднял глаза и увидел, что Джаэлль тоже подошла совсем близко, — …давайте помнить все трое, что Ким в пророческом сне открылось его имя, так что свое конкретное место у него в этой жизни есть. На Гобелене, созданном Великим Ткачом.

Дженнифер больше не плакала. И руку свою у него не отнимала. А вскоре подняла на него глаза, но обратилась к Джаэлль:

— Объясни мне, а как ты отсюда за ним следишь?

Жрица, казалось, была застигнута врасплох.

— Лейла, — только и сказала она.

— Та девочка? — спросил Пол, догадываясь, но не совсем уверенный. — Та самая, что тогда нас подслушивала?

Джаэлль молча кивнула. Потом подошла к лежавшей на боку арфе и тронула одну за другой две струны. Еще немного помолчав, она пояснила:

— Лейла каким-то образом настроена на своего названого брата. Как в точности это происходит, я не понимаю, но она ВИДИТ Финна, а он почти всегда неразлучен с Дариеном. Кроме того, мои жрицы раз в неделю доставляют им все необходимое.

У Пола от ужаса пересохло в горле:

— А что, если на них там нападут? Разве его не могут просто забрать и увезти?

— А с какой стати на них там будут нападать? — ответила ему вопросом на вопрос Джаэлль, снова слегка трогая струны арфы. — На мать с двумя детьми? Да и откуда кому известно, что они там?

Нет, это просто какая-то фантастическая беспечность!

— А волки? — упорствовал он. — Волки Галадана?

Джаэлль покачала головой.

— Их там не бывает, — сказала она. — И никогда не было. Это озеро охраняет от них некая сила.

— Какая сила? — спросил он.

— Не знаю. Правда не знаю. Никто в Гвен Истрат этого не знает.

— А вот Ким знает, я уверена, — сказала Дженнифер.

Они довольно долго молчали, слушая, как Джаэлль тихонько перебирает струны арфы. Ноты падали невпопад, точно играл ребенок.

Вскоре в дверь постучали.

— Войдите! — крикнул Пол.

Дверь отворилась, и на пороге возник Брендель.

— Я услышал музыку, — сказал он. — Я искал вас. — Он смотрел только на Дженнифер. — Во дворец только что кое-кто прибыл. По-моему, вам следует пойти. — Больше он ничего не прибавил. Глаза его были темны.

Все трое дружно встали. Дженнифер вытерла мокрое от слез лицо; откинула назад волосы и распрямила плечи. Она выглядела сейчас, как настоящая королева — так, во всяком случае, показалось Полу. Дженнифер первая пошла к двери, и они с Джаэлль последовали за нею. Последним из комнаты вышел Брендель и закрыл за собою дверь.

Ким чувствовала раздражение и страх. Они решили привести Артура к Айлерону с самого утра, но затем Брок обнаружил в снегу замерзшее тело Зервана. И прежде чем они успели что-то предпринять — не говоря уж о том, что все были искренне опечалены этой внезапной смертью, — как узнали о внезапном прибытии в Парас Дервал Шалхассана, из-за чего все во дворце буквально сбились с ног. В городе тоже царила суматоха.

Впрочем, лихорадочное настроение толпы находилось под неусыпным контролем — Лорен, Мэтт и мрачный Брок тоже поспешили на площадь перед дворцовыми воротами. Ким и Артур, оставшись в покоях мага одни, поднялись наверх и стали наблюдать из окна второго этажа за приготовлениями к встрече Шалхассана. Было совершенно ясно — как на непросвещенный взгляд Ким, так и на весьма опытный Артура, — что весь тот хаос, что царит внизу, на самом деле управляется чьей-то властной рукой. Она заметила немало знакомых людей, несколько раз пробежавших или проехавших мимо: Горлиса, Колла, Брока. Кевин на полном скаку завернул за угол, держа в руках какое-то боевое знамя; где-то в толпе даже мелькнул Брендель, светлый альв, которого уж точно нельзя было ни с кем перепутать. Она указывала на них человеку, стоявшему с нею рядом, и называла их имена, стараясь говорить ровным и бесстрастным голосом.

Что оказалось, впрочем, весьма сложно. Хотя бы потому, что она понятия не имела, чего ожидать, когда прибывшая из Катала армия была с должными почестями встречена и принята и настала пора вести Артура Пендрагона к Айлерону, Верховному королю Бреннина. Она ждала три сезона — осень, зиму и всю эту весну, больше похожую на зиму, — пока ей не приснился сон, позволивший вызвать из небытия этого героя, что стоял теперь с нею рядом, сдержанный, внимательный, печальный. Она понимала — каким-то глубинным чутьем, с помощью которого воспринимала теперь все вокруг, — что вызвать Артура было абсолютно необходимо, иначе у нее никогда не хватило бы на это мужества, не хватило бы смелости преодолеть тот смертный хлад, что царил на тропе, по которой она прошлой ночью прошла во тьме, озаряемой лишь тем огнем, что горел у нее на пальце.

Исанна тоже видела Артура в своем сне, припомнила Ким, и это отчасти успокаивало, но припомнила она также и еще кое-что, что лишь усилило ее тревогу. «Это будет моя война», — сказал тогда Айлерон. В самом начале, во время их первого разговора, даже еще до того, как он официально стал королем, до того, как она стала его Видящей. Он тогда, еще прихрамывая, подошел к костру в обличье Тирфа, а назад пошел уже твердой походкой наследника бреннинского престола, готового убить, чтобы завладеть короной. И что — с тревогой думала она — этот молодой, гордый, нетерпеливый и нетерпимый король сделает или скажет, когда окажется лицом к лицу с Великим Воином, которого она привела с собой? Воином, который и сам был когда-то великим королем, который и сам участвовал во множестве сражений с самыми невообразимыми воплощениями сил Тьмы, который вернулся назад со своего волшебного острова, от своих звезд, к своему мечу и своей судьбе, чтобы сражаться в этой войне, которую Айлерон называл своей собственной?

Это будет далеко не так просто. С тех пор как она вызвала Артура с помощью магического заклятия, она не видела больше ни одного вещего сна. И сейчас она тоже ничего предвидеть не могла. А Ракот, высвободившийся из своих оков и угрожавший Фьонавару, требовал ответа; и только по этой причине и ни по какой другой, она это отлично понимала, ей и был вручен тот огонь, что горел у нее на руке. Камень Войны. Но какова конкретная цель всего этого? Чем все это закончится? Знала она лишь, что ей передано было некое могущество — оттуда, из-за стен Ночи, — и что в самом этом могуществе таится великая печаль.

— В первой группе воинов есть женщина, — сказал вдруг Артур своим глубоким басом. Ким посмотрела на ряды бывших катальцев. Воины Диармайда, одетые, как подобает, в военную форму — она видела их впервые — только что сменили охрану, присланную из Сереша. Она посмотрела внимательнее. И среди прибывших из Сереша стражников вдруг увидала знакомое лицо. Нет, это было совсем уж невероятно!

— Шарра! — задохнулась Ким. — Снова сбежала! О господи! — Впрочем, очередное переодевание принцессы Катала, с которой Ким так подружилась в прошлом году, удивило ее куда меньше, чем необычайно острый глаз Артура: ведь он заметил переодетую женщину среди стольких всадников и на таком огромном расстоянии. Ким уставилась на того, кто стоял с нею рядом.

Он тоже ласково глянул на нее своими широко расставленными глазами.

— Это моя обязанность, — пояснил Артур Пендрагон, — такие вещи я замечать обязан.

Уже миновал полдень. Дыхание людей и лошадей в морозном воздухе превращалось в облачка пара. Снега сверкали под солнцем, стоявшим высоко в ясном голубом небе. Полдень, а глаза Воина были полны ночных звезд, и Кимберли, стоя у окна, снова задумалась.

Она узнала того высокого стражника, что открыл ей дверь: это он сопровождал ее к озеру Исанны, когда она ездила туда в последний раз. По его глазам она поняла, что и он ее узнал. Но лицо его совершенно переменилось, когда он увидел человека, молча стоявшего с нею рядом.

— Здравствуй, Шаин, — сказала Ким, прежде чем он успел открыть рот. — А Лорен здесь?

— Да, и тот светлый альв тоже, госпожа моя.

— Это хорошо. Может быть, ты все-таки нас впустишь?

Он отскочил в сторону, точно ошпаренный, что могло бы рассмешить ее, если бы она способна была сейчас веселиться. Все они ее теперь боялись, как когда-то боялись Исанны. И вот это уже было совсем не смешно, с этим шутить было нельзя. Да и вообще здесь не время и не место для шуток и иронии.

Глубоко вздохнув, Ким откинула капюшон и тряхнула седой головой, расправляя примятые волосы. Первым она увидела Лорена, и он ей незаметно кивнул и подмигнул, точно подбадривая, однако она разглядела и в нем плохо скрытое напряжение. Она кивком приветствовала Бренделя, светлого альва с серебристыми волосами, Мэтта Сорена и Брока, а также Горлиса, Королевского канцлера.

И повернулась к Айлерону.

Он не изменился, разве что еще отчетливее за этот год проявились в его облике те черты, которые всегда были ему присущи. Он стоял перед огромным столом, и во весь этот стол расстелена была карта Фьонавара. Стиснутые руки он заложил за спину, ноги прочно и широко расставил, а его глубоко посаженные, такие запоминающиеся глаза сразу же впились в нее. Она, впрочем, не удивилась: она же все-таки была его Видящей, единственной во всем Бреннине.

И сразу прочла на его лице облегчение.

— Приветствую вас, — спокойно сказала Ким. — Мне сказали, что вы успели тогда услышать мое последнее предупреждение.

— Да, успели. Добро пожаловать снова к нам, — сказал Айлерон. И, помолчав, прибавил: — Между прочим, Лорен и Мэтт последние полчаса все ходили вокруг меня на цыпочках, так, может, ты скажешь нам, в чем дело и кого ты привела с собою?

А вот Брендель уже все понял; Ким видела это по его глазам, от удивления и восхищения ставшими серебристыми. И она сказала, чуть возвысив голос и постаравшись, чтобы он звучал громко и решительно, как и подобает Видящей:

— Я воспользовалась Бальратом в точности так, как то было показано во сне Исанне много лет назад. Знай же, Айлерон, Верховный король Бреннина: рядом со мной стоит Артур Пендрагон, Великий Воин, воспетый в старинных легендах и песнях и явившийся сюда, чтобы вместе с нами защищать наше общее дело!

Возвышенные слова эти отзвучали и упали в полную тишину, точно волны, разбившиеся о застывшее как камень лицо короля. Любой из присутствующих здесь мог бы сделать это лучше меня, думала Ким, болезненно сознавая, что человек с нею рядом так и не поклонился Айлерону. Вряд ли можно было ожидать, чтобы он это сделал; во всяком случае, ни перед кем из смертных правителей Артур кланяться бы не стал, но Айлерон был слишком молод и неопытен, он только что стал королем, и…

— Мой дед, — сказал Айлерон дан Айлиль дан Арт, — был назван в твою честь, о Великий Воин. И если у меня когда-нибудь будет сын, он тоже будет назван в твою честь. — И пока мужчины и Ким, единственная женщина среди них, изумленно ахали и с облегчением переводили дыхание, Айлерон уже совсем овладел собой, и лицо его озарила веселая улыбка. — Ни один другой визит, даже визит Колана или Конари, не смог бы обрадовать меня больше, господин мой Артур! Ах, какой дивный рисунок ты соткала, Кимберли! — Он сильно и ласково сжал ее плечо, а потом по-братски горячо и радостно стиснул в объятиях того, кого она привела с собой.

Артур тоже от всей души обнял молодого короля, а когда Айлерон, разомкнув объятия, отступил на шаг, в глазах Воина впервые за все это время вспыхнул огонек удовлетворения.

— Мне дали понять, — молвил он, — что тебе может показаться не совсем уместным мое появление в вашей столице.

— У меня на службе, — сказал Айлерон, подчеркивая слово «служба», — состоят, видно, люди весьма ограниченные. Что ж, это печальная истина, но…

— Ни слова больше! — воскликнула Ким. — Это несправедливо, Айлерон. Это… просто несправедливо! — Она умолкла, потому что не могла придумать, что еще сказать, и потому, что он, видя ее беспомощность, смеялся над ней уже совершенно открыто.

— Я знаю, — сказал Айлерон. — Знаю, что несправедливо. — Потом перестал смеяться и сказал совсем иным тоном: — Я даже не хочу расспрашивать, как тебе удалось привести к нам этого замечательного человека, хотя Лорен и учил меня в детстве кое-чему, и я, наверное, мог бы набраться смелости и догадаться, насколько это было трудно. Вы оба здесь в высшей степени желанные гости. Да и как могло быть иначе?

— Истинная правда, — сказал Лорен Серебряный Плащ. — Господин мой Артур, тебе никогда прежде не приходилось сражаться во Фьонаваре?

— Нет, — ответил тот глубоким своим басом. — И против самого Ракота я тоже еще ни разу не сражался, хотя много раз видел тени, отбрасываемые его черной тенью.

— И побеждал их, — вставил Айлерон.

— Этого я не знаю и никогда не мог узнать, — спокойно откликнулся Артур.

— Что ты хочешь этим сказать? — шепотом спросила Ким.

— Я всегда погибаю, прежде чем закончится битва. — Он сказал это, как что-то совершенно обыденное. — Мне кажется, лучше тебе понять прямо сейчас, что это именно так. Я не смогу остаться здесь до конца — это часть того заклятия, которое было некогда на меня наложено.

Некоторое время стояла полная тишина, потом Айлерон снова заговорил:

— Все, чему меня когда-то учили, свидетельствует о том, что если Фьонавар будет уничтожен, то будут уничтожены и все остальные миры, причем достаточно скоро — и все они попадут под власть тех «теней его черной тени», как ты их назвал.

Ким отлично понимала, что Айлерон старается уйти от чистых эмоций и обрисовать более общую картину возможного будущего.

Артур согласно кивнул; лицо его было сурово.

— Так говорят и на Авалоне, — сказал он, — среди летних звезд.

— Так говорят и светлые альвы, — добавил Лорен.

И все дружно повернулись и посмотрели туда, где только что стоял Брендель, и впервые заметили, что его в зале больше нет. Что-то дрогнуло в душе Кимберли, слабое, едва различимое тревожное предчувствие сжало сердце, но, увы, слишком поздно.

На-Брендель с Кестрельской марки страдал от тех же запоздалых предчувствий, но только еще сильнее, ибо светлые альвы обладают древними традициями и памятью, куда более глубокой, чем у Видящих. Когда-то Исанна, а теперь и Кимберли могли заглядывать в будущее или же видеть во сне некоторые из его троп, но светлые альвы жили достаточно долго, чтобы не только заглядывать в будущее, но и понимать прошлое, его смысл и возможные последствия. А Брендель, хранитель Кестрельской марки, был среди представителей своего народа далеко не последним — не самым молодым и не самым непонятливым.

И однажды, год назад, в лесу к востоку от Парас Дервала некое чувство, словно отдаленное пение струны, пришло к нему, как пришло сейчас снова, только более сильное. С печалью и удивлением он последовал на этот призывный звук арфы к одной из дверей и, открыв ее, призвал всех троих последовать за ним — одного именем Бога, вторую именем Богини, а третью именем всех детей, именем самой горькой любви на свете.

И Брендель не ошибся, как не ошиблась и Кимберли. И когда он вошел в зал и представил королю Пуйла и обеих женщин, то по мгновенно застывшему лицу Лорена догадался, что и маг тоже это понимает. Лорен и его Источник, а также Брок из Банир Тала стояли в этот момент рядом с Ким у окна. Айлерон и Артур вместе с Горлисом склонились над развернутой картой Фьонавара.

Король и канцлер разом обернулись, когда они вошли. Артур не обернулся. Но Брендель заметил, что он резко поднял голову, словно учуяв или услышав нечто такое, чего не заметил больше никто, и альв увидел, как руки Артура, которыми он опирался о столешницу, вдруг побелели — так сильно он стиснул пальцами край стола.

— Нам была дарована помощь поистине сверх всякой меры, — сказал Брендель, обращаясь к тем троим, которых привел с собой. — Это Артур Пендрагон, Великий Воин, которого вызвала Кимберли. Господин мой Артур, я хотел бы представить тебе…

Больше Брендель ничего не успел сказать. Он прожил уже достаточно долго и видел за свою жизнь немало; и очень много знал, в том числе и благодаря воспоминаниям Старейшин Данилота. Но ничто не могло быть понятнее того, что он увидел в глазах Великого Воина, когда Артур обернулся и посмотрел на вошедших. И под его взглядом Брендель почувствовал, что голос отказывается ему повиноваться; он не находил слов, которые можно было бы сейчас произнести, и вряд ли можно было испытывать большие жалость и сочувствие, чем те, что пронзили сейчас его сердце.

Ким тоже успела перехватить этот взгляд — взгляд того, кого она вызвала заклинанием с исчезнувшего навеки острова под вечными летними звездами. Вызвала на войну, подумала она вдруг, но вызвала только потому, что в том была большая нужда, и поняла в этот миг всю силу страшного проклятия, которое было наложено на него, и почувствовала, как у нее снова болезненно сжимается сердце — от горя и сочувствия этой глубочайшей любви, любви взаимной, на долю которой выпало испытание предательством. О, это была одна из самых печальных историй в мире! «О, Джен, — думала она, глядя на свою подругу. — О, Дженнифер!»

— О, Джиневра! — промолвил Артур. — Любовь моя, Джиневра!

Совершенно ничего не подозревая, шла она по долгим коридорам, поднималась по каменным ступеням, и камень этих стен своей приглушенной окраской вполне соответствовал тем оттенкам, что господствовали в сером мирке, который она создала в своей душе. Все будет хорошо, а если же нет, то, значит, и не должно было быть хорошо… Еще оставалась надежда, что Дариен станет таким, каким она так страстно мечтала его увидеть — еще в те далекие дни, когда любая мелочь в окружавшем ее мире способна была так глубоко ее ранить. Да, надежда оставалась, и были люди, которые тоже это предчувствовали. А она уже и без того сделала все, что могла. И больше она уже не могла ничего.

Она вошла в королевскую гостиную и улыбнулась, увидев Ким и поняв, что Ким, видно, все-таки удалось привести с собой того, кого она так ждала. А потом Брендель назвал его имя: Артур; и он медленно повернулся, и она увидела его глаза и услышала, как он называет ее совсем другим именем, и в глазах его был огонь, свет, воспоминания и так много любви и страсти! И в груди ее тогда будто что-то взорвалось…

А потом вдруг снова возникли совсем иные воспоминания. Огонь над Рангат, взметнувшийся так высоко, что не было видно неба; огненная рука, а потом — та чудовищная культя и черная кровь, такая же черная, как стены его крепости, и зеленые колдовские огни, и красные его глаза, глаза Ракота Могрима…

И даже здесь все это не оставляло ее. О, как ужасно: между ней и этим миром по-прежнему стоял Ракот! А ведь достаточно было бы всего лишь пересечь комнату и подойти к столу, возле которого стоял Артур. Который всегда ее любил, любит даже сейчас. И тогда она обрела бы наконец убежище. Но между ними стоял Ракот Могрим.

Нет, не могла она пойти навстречу Артуру — ни за что! Как можно было жаждать его безупречной любви, если не способна испытать ее сама? И никогда не была способна — ни тогда, ни потом. Хотя это и не главное. Ведь тогда, раньше, это было не во Фьонаваре. Тени теней — да, были; был и другой меч, меч Света, была и другая, самая светлая, самая горькая любовь. Но никогда прежде не было между ними Ракота. Она не могла пройти над этой пропастью. Нет, только не через это пламя! Только не через эту пытку жгучей кровью, капавшей на ее обнаженное тело, только не через это! Ах, не могла она теперь подняться над этой Тьмой и над тем, что эта Тьма с нею сделала!

Даже чтобы пересечь пропасть и достичь того ее края, где сейчас стоял Артур.

Нет, ей нужен был ее серый мирок. Не огонь и не кровь. И никаких цветов и оттенков страсти, любовной страсти. Когда она заговорила, голос ее звучал очень спокойно и ясно:

— Я не смогу совершить Переход туда. Мне лучше в моем собственном мире. Меня сильно искалечили, но здесь я по крайней мере больше никого не предам. А он, он не здесь. Здесь нет его, третьего, Артур. И пусть боги укрепят твой меч в бою, и пусть они даруют тебе потом последний покой.

В его глазах падали и падали с небес летние звезды. Интересно, подумала она вдруг, а в настоящих небесах осталась ли еще хоть одна звезда?

— И тебе тоже, — промолвил он наконец. — И тебе пусть боги даруют покой.

Так много упавших звезд. И они все продолжали падать…

Дженнифер отвернулась и вышла из комнаты.

Назад: Часть вторая ОВЕЙН

Дальше: Глава 5