✓ Через 2 недели после зачитывания в войсках приказа № 227 «Красная звезда» в передовой разъясняла, что нужно проводить различие между трусами и людьми, у которых в какой-то момент сдали нервы. В Кремле, видимо, поняли, что когда мера жестокости превышена, ее эффективность исчезает. После этой статьи в «Звездочке» в газетах перестали появляться призывы «расстреливать трусов». А в сентябре, в разгар жестоких боев, уполномоченному контрразведки в Сталинграде настрого было предписано следить, чтобы командиры не злоупотребляли правами, предоставленными им приказом.

✓ В блокадном Ленинграде в день, на который гитлеровцами было намечено взятие города, состоялось историческое исполнение ленинградскими музыкантами 7-й («Ленинградской») симфонии Дмитрия Шостаковича. Поэт Ольга Берггольц, всю блокаду проработавшая на ленинградском радио, вспоминала: «… Они работали на оборону – музыканты единственного оставшегося в Ленинграде оркестра – оркестра радиокомитета.

Да, в Ленинграде в те дни не раздавалось по радио ни одной песни, ни одной мелодии – кто-то решил, что «сейчас для этого не время», но оркестр жил, он давал концерты для Англии и Швеции – необходимо было, чтоб и там знали, что мы живы и не только сопротивляемся и боремся, но даже играем Чайковского и Бетховена… Наши оркестранты почти не играли зимой – не хватало дыхания, особенно духовым – «диафрагме не на что было опереться». Оркестр таял. Некоторые ушли в армию, другие умерли от голода. Трудно забыть мне серые, зимние рассветы, когда совершенно уже свинцово отекший Яша Бабушкин диктовал машинистке очередное донесение о состоянии оркестра. «Первая скрипка умирает, барабан умер по дороге на работу, валторна при смерти», – отчужденным, внутренне отчаянным голосом диктовал он. И все же те, кто оставался, – главным образом на казарменном положении, – помимо службы ПВО, не оставляли и своей основной работы. Самоотверженно работал, репетировал с ними в обледеневших студиях какие-то наиболее доступные им по физическим силам произведения Карл Ильич Элиасберг. А когда пришла весть об исполнении Седьмой – «Ленинградской симфонии», а затем самолет доставил в радиокомитет ее партитуру, почти несбыточным желанием загорелся оркестр – исполнить ее здесь, на ее родине, в осажденном, полуумирающем, но не сдававшемся и не сдающемся городе!.. Но для исполнения требовался удвоенный оркестр, а в радиокомитете осталось к весне всего 15 живых музыкантов…

На помощь пришел городской комитет партии: во-первых, он выделил музыкантам дополнительную ежедневную кашу без выреза (купонов в карточках. – Прим. ред.), – кажется, к тому времени это составляло уже целых 40 граммов крупы или соевых бобов. По Ленинграду был через радио объявлен призыв ко всем музыкантам, находящимся в городе, – явиться в радиокомитет для работы в оркестре… Пришел истощенный, но как всегда, строгий и собранный орде ноносец Заветновский, концертмейстер, первая скрипка Филармонии. Пришел 70-летний старейший артист Ленинграда валторнист Нагорнюк…

И все-таки музыкантов не хватало. Тогда Политуправление фронта и Пубалт отдали распоряжение прикомандировать к сводному городскому оркестру лучших музыкантов из армейских и флотских оркестров… И вот 9 августа 1942 года после долгого запустения ярко, празднично озарился белоколонный зал Филармонии и до отказа заполнился ленинградцами…

На сцену вышли музыканты. Огромная эстрада Филармонии была тесно заполнена – за пультами сидел сводный городской оркестр. Здесь было ядро его – музыканты Радиокомитета, артисты И. Ясенявский, потушивший первую зажигалку на крыше радиокомитета, начальник пожарного звена скрипач А. Прессер, музыканты А. Сафонов и Е. Шах, рывшие окопы близ Пулкова; здесь сидели музыканты в армейских гимнастерках и флотских бушлатах… За дирижерский пульт встал Карл Ильич Элиасберг, – он был во фраке, в самом настоящем фраке, как и полагается дирижеру, и фрак висел на нем как на вешалке – так исхудал он за зиму…

Мгновение полной тишины, и вот – началась музыка. И мы с первых тактов узнали в ней себя и весь свой путь, всю уже тогда легендарную эпопею Ленинграда: и наступающую на нас страшную беспощадную враждебную силу, и наше вызывающее сопротивление ей, и нашу скорбь, и мечту о светлом мире, и нашу несомненную грядущую победу. И мы, не плакавшие над погибающими близкими людьми зимой, сейчас не могли и не хотели сдерживать отрадных, беззвучных, горючих слез, и мы не стыдились их».

Когда смолкли последние звуки, разразилась овация. Зрители аплодировали оркестру стоя. И вдруг из партера поднялась девочка, подошла к дирижеру и протянула ему огромный букет из георгинов, астр, гладиолусов. Для многих это было каким-то чудом, и они смотрели на девочку с каким-то радостным изумлением – цветы в умирающем от голода городе…»

Те, кто не смог попасть в Филармонию, слушали концерт на улице у репродукторов, в квартирах, в землянках и блиндажах фронтовой полосы.

Готовились к концерту и на передовой. В один из дней, когда музыканты еще только расписывали партитуру симфонии, командующий Ленинградским фронтом генерал-лейтенант Леонид Александрович Говоров пригласил к себе командиров-артиллеристов. Задача была поставлена кратко: «Во время исполнения Седьмой симфонии композитора Шостаковича ни один вражеский снаряд не должен разорваться в Ленинграде!» И 9 августа 1942 года армия дала свой концерт – концерт артиллерии Ленинградского фронта, которая всей своей мощью ударила по ар тиллерии и аэродромам противника. Эта операция называлась «Шквал». Ни один снаряд не упал на улицы города, ни один самолет не сумел подняться в воздух с вражеских аэродромов в то время, когда зрители шли на концерт в Большой зал филармонии, пока шел концерт и когда зрители после завершения концерта возвращались домой или в свои воинские части.