Ян Бублански должен был быть доволен. К нему в руки одновременно попали Башир и Разан Кази, Бенито Андерссон и один скандально известный член мотоклуба «Свавельшё МК». Но комиссар чувствовал себя кем угодно – только не победителем. Вот уже битый час полицейские из Уппсалы и Стокгольма безуспешно прочесывали леса в окрестностях озера Вадабушён на предмет следов Лисбет Саландер. Кровавые пятна на полу серого фургона – вот и все, что до сих пор удалось обнаружить.

Правда, чуть выше по склону холма, в заброшенном летнем домике, нашли кровавые отпечатки спортивных туфель маленького размера. «Скорую» уже вызвали. Очевидно, Лисбет нуждалась в медицинской помощи. Тем не менее она бежала дальше, в леса, прочь от больших дорог и цивилизации. Вероятно, просто не успела понять, что помощь уже подоспела, и, как могла, спасалась от преследователей. Трудно было утверждать это наверняка. Но если кинжал Бенито задел какой-нибудь жизненно важный орган, ситуация требовала немедленного вмешательства. Ну почему у этой Саландер вечно все не так, как у людей!

Не успел Бублански войти в свой кабинет в участке на Бергсгатан, как раздался телефонный звонок. Это был долгожданный Микаэль Блумквист. Комиссар в общих чертах обрисовал ситуацию. Похоже, его рассказ возымел действие. Журналист засыпал Бублански вопросами, после чего сообщил, что понял наконец, за что убили Хольгера Пальмгрена. Он обещал все объяснить, но позже, потому что сейчас у него другие дела. Бублански ничего не оставалось, как вздохнуть и смириться.

На часах было десять минут одиннадцатого. Наступала рождественская ночь. На карнизах за окнами лежал мокрый снег. Над притихшим городом зияло беспросветно-черное небо. Только где-то в стороне Карлавеген сигналили одиночные автомобили. Дэн сидел на диване с мобильником Лео в руке и дрожал всем телом, набирая номер Хенрика Нуребринга из Видокры. Сигналы эхом отдавались у него в ушах, но ответа не было. Потом включился автоответчик и бодрым мужским голосом пожелал ему всего наилучшего.

Дэн в отчаянии оглядел квартиру. Теперь трудно было представить себе, какая драма разыгралась здесь совсем недавно. Царившая вокруг больничная чистота навевала ужас. Особенно невыносимым был запах дезинфицирующих средств. Дэн перебрался в гостиную, где ночевал всю предыдущую неделю, и продолжал звонить уже оттуда. Но и новые попытки оставались такими же безуспешными. И Дэн ругался, блуждая взглядом по комнате.

Ракель все еще была здесь, он ощущал ее присутствие. Как ей это удавалось? Она тщательно сортировала вещи и вытирала пыль. Она навела здесь такой идеальный порядок, что Дэну вдруг захотелось снова устроить хаос: разорвать простыню и кидаться книгами в стену. Только так и можно было окончательно стереть ее следы. Но он не смог. Все, на что хватало его сил, – сидеть и смотреть в окно, вслушиваясь в доносившуюся откуда-то с нижних этажей музыку. Так прошла минута или две, а потом Дэн снова схватился за телефон. Он хотел в очередной раз набрать номер Нуребринга, но его опередил раздавшийся звонок. В трубке послышался знакомый по автоответчику голос – на этот раз, правда, не такой бодрый.

– Лео у вас? – спросил Дэн и осекся.

Ответом ему были тишина и чье-то тяжелое дыхание в трубку, показавшееся Дэну предвестием катастрофы. Он вспомнил холодные губы Лео, его неживые глаза, твердую, неподвижную грудь.

– Он жив?

Мужчина велел ему подождать и снова пропал. Некоторое время в трубке что-то трещало, на заднем плане звенела посуда и слышался детский плач. Время тянулось.

– Дэн?

Мир, на несколько минут провалившийся в небытие, снова обрел формы и краски. Это был его голос.

– Лео… – выдохнул Даниэль. – Ты жив.

Далее Лео объяснил, что с ним все в порядке. Еще совсем недавно ему снова поплохело, но Стина – медсестра – быстро вернула его к жизни. И вот теперь он лежит на диване под двумя одеялами. Голос Лео звучал приглушенно, но вполне осмысленно. Похоже, его смущало присутствие рядом четы Нуребрингов. Тем не менее он еще раз упомянул Джанго и «Minor swing».

– Ты спас мне жизнь, – сказал Лео.

– Надеюсь, – ответил Дэн.

– Это было…

– Как свинг, – подсказал Дэн.

– Больше, чем свинг, брат.

На некоторое время в трубке нависла торжественная тишина.

– Contra mundum, – вдруг произнес Лео.

– Что? – не понял Дэн.

– Теперь мы с тобой против всего мира, брат.

Они договорились встретиться в отеле «Амарантен», что на Кунгсхольмсгатан, неподалеку от ратуши. Лео полагал, что это самое безопасное место, поскольку никто из его знакомых туда не заходит. Утро накануне Рождества братья провели в комнате на четвертом этаже за тщательно задернутыми гардинами, где в течение нескольких часов обсуждали сложившуюся ситуацию и строили планы. На пике рождественской суматохи Дэн купил два мобильника с предоплаченными картами, при помощи которых братья могли общаться без риска навлечь на себя подозрения.

После этого он вернулся в квартиру на Флорагатан и, когда позвонила Ракель Грейтц на стационарный телефон, подтвердил свое намерение во всем следовать ее указаниям. Потом связался с медсестрой из больницы в Стокгольме, которая сообщила ему, что мама только что приняла снотворное и отдыхает. «Судя по всему, мучиться ей осталось недолго», – добавила она. Дэн пожелал медсестре и ее коллегам счастливого Рождества, попросил за него поцеловать Вивеку в лоб и пообещал объявиться в скором времени.

После обеда он снова был в «Амарантене», в номере у брата, где, как мог, рассказал об угрозах Ракель Грейтц придать огласке финансовые махинации, которые Ивар Эгрен проворачивал от имени Лео. Дэн видел, какой злобой загорелись глаза брата, и это перепугало его до глубины души. Лео заговорил о мести – Ивару Эгрену, Ракели и прочим аферистам. В ответ Дэн положил руку на плечо брата и сказал, что полностью разделяет его чувства. Однако в данный момент не может думать ни о чем другом, кроме как об автомобильном путешествии сквозь темную декабрьскую ночь и о могиле возле старой, больной ели. Ракель не упускала случая напомнить, какие силы стоят за ней и Беньямином. Дэн просто не чувствовал в себе решимости нанести ответный удар. Возможно, здесь сказывалось воспитание. В отличие от брата, он не мог просто так ринуться на противника, тем более такого могущественного и коварного.

– Безусловно, мы должны отомстить, – сказал он. – Мы должны сокрушить их, но к этому нужно подготовиться, ведь так? Нам нужно как следует все обдумать, собрать доказательства…

Дэн и сам не знал, что хотел сказать. Он всего лишь подал идею, которая, постепенно развиваясь в ходе разговора, обрела зримые формы. Братьям стало ясно, что действовать нужно немедленно, пока Ракель ни о чем не подозревает. На следующий день Лео перевел на счет Дэна крупную сумму денег и пообещал в ближайшее время добавить еще. После чего забронировал билеты до Бостона от имени брата. Но поехал Лео, а не Дэн. Последний остался в квартире брата, принимать Ракель Грейтц на следующий день после Рождества. Он превосходно справлялся со своей ролью, а если когда отчаяние и прорывалось наружу, Ракель объясняла это тем, что ее подопечный не успел освоиться в новом образе.

– Каждый видит в других отражение собственного зла, – заметил на это Лео.

Двадцать восьмого декабря Даниэль сидел в стокгольмской больнице, у постели приемной матери Лео. Никто ни о чем не подозревал, и это вселяло в него мужество. Дэн тщательно выбрал одежду и старался не говорить много. Он решил, что должен выглядеть потрясенным, и это далось ему без особого труда, хотя женщину, которая лежала перед ним в постели, Дэн видел впервые. Вивека Маннхеймер выглядела отощавшей и бледной. Накануне встречи с сыном медсестры тщательно причесали ее и даже слегка подкрасили лицо косметикой. Под голову Вивеки подложили две подушки. Она спала с полуоткрытым ртом. В ее исхудавшем лице было что-то птичье. Дэн осторожно погладил женщину по руке, и она открыла глаза. Полный неприязни взгляд метнулся, остановившись на его лице.

– Кто ты? – спросила Вивека.

Она все еще была под действием морфина и в любую секунду могла провалиться в сон.

– Это я, мама, – ласково произнес Дэн. – Я, Лео.

Она прикрыла глаза, как будто должна была обдумать его слова. Потом сглотнула и ответила:

– Мы так надеялись на тебя, Лео. Но ты разочаровал и меня, и папу.

Тут Дэн тоже прикрыл глаза, пытаясь вспомнить, что Лео рассказывал ему о матери. Ответ дался ему на удивление легко – возможно, именно потому, что женщина была для него чужой:

– Я тоже ждал от тебя большего. Но ты никогда не понимала меня. Ты обманывала меня.

Она удивленно вскинула брови.

– Ты обманывала Лео, – продолжал Дэн. – Лео и меня. Впрочем, как и все остальные.

Потом быстро поднялся и покинул палату. А на следующий день, двадцать девятого декабря, Вивека Маннхеймер умерла. Дэн сообщил в больницу по мейлу, что не сможет участвовать в похоронах.

Вскоре он объявил Ивару Эгрену о своем уходе из фонда. В ответ тот кричал что-то о безответственности, но Дэн не слушал. Четвертого января, с благословения Ракель Грейтц, он покинул Швецию.

Дэн улетел в Нью-Йорк, но с братом встретился в Вашингтоне. Они пообщались с неделю, после чего снова расстались. Лео стал известен в джазовых кругах Бостона как пианист, но все еще не решался на публичные выступления. Он был обеспокоен своим шведским акцентом и тосковал по дому, пока не уехал в Торонто, где познакомился с Мари Денвер. Она была молодым дизайнером по интерьерам, но мечтала стать художницей, пока однажды, в компании со своей сестрой, не решила открыть собственное ателье. Девушкам был нужен стартовый капитал, и тут на помощь подоспел Лео – или Дэн, как он себя тогда называл. Некоторое время спустя молодая пара купила дом в Хоггс-Холлоу, в Торонто. На концертных вечерах, которые часто устраивали супруги, Лео играл на рояле вместе с не менее искусными музыкантами-любителями, в основном врачами.

Дэн тоже много путешествовал по Европе и Азии, играл на гитаре и с интересом читал экономическую литературу. Он надеялся – или скорее мечтал, – что, будучи человеком со стороны, сможет разглядеть в развитии финансовых рынков новые метаперспективы. Это привело к тому, что в конце концов Дэн занял место Лео в фонде Эгрена. Помимо всего прочего, он хотел раскрыть аферу, которую замышляли против его брата Ивар Эгрен и Ракель Грейтц. С этой целью Дэн нанял Бенгта Валлина – лучшего стокгольмского адвоката. Но тот, поняв, какую кампанию развернули недруги против Лео при участии «Моссак Фонсека», настоятельно советовал оставить это дело.

Время шло, и жизнь, как это обычно бывает, нормализовывалась. Братья поддерживали друг с другом связь и выжидали удобный момент для нападения. Ведь это Лео звонил Дэну в день первой встречи с Микаэлем Блумквистом, в фойе фонда. Лео долго думал, прежде чем прийти к выводу, что пришло время предать их историю огласке и лучшей кандидатуры, чем Блумквист, для этой цели не сыщешь. И Дэн развязал язык, умалчивая, правда, о новой жизни брата. После ухода Микаэля он подлил себе вина и позвонил в Торонто. Долгий разговор братьев был прерван осторожным стуком в дверь. Это явилась Эрика Бергер.

Усталая и совершенно разбитая, Ракель Грейтц поймала такси и поехала домой, на Карлсбергсвеген, где намеревалась тут же лечь в постель. Уже в машине она ругала себя за малодушие: не в ее правилах было отступать перед трудностями, тем более болезнью. Она решила идти до конца любой ценой и задействовала для этого все свои связи, чтобы выследить Даниэля Бролина и Микаэля Блумквиста, – все, кроме Мартина Стейнберга, окончательно спасовавшего после нескольких допросов в полиции. Ракель послала Беньямина в редакцию «Миллениума» на Гётгатан и к дому Блумквиста на Бельмансгатан, но тот, наткнувшись на запертые двери, вернулся несолоно хлебавши. Только тогда Ракель сдалась и велела Беньямину из офиса в Альвике везти ее домой, в квартиру на Карлавеген. Где она, помимо всего прочего, собиралась уничтожить кое-какие документы, касающиеся «Проекта 9», которые хранились у нее в спальне, в сейфе за платяным шкафом.

Часы показывали половину пятого вечера. Стояла невыносимая жара, и Ракель попросила Беньямина помочь ей выйти из машины. Теперь она нуждалась в нем не только как в личной охране.

Женщина передвигалась с трудом. Суматоха последних дней измотала и ослабила ее. Черный пуловер насквозь пропитался потом. Перед глазами Ракель все расплывалось: тем не менее она выпрямила спину и посмотрела в небо. На какое-то мгновение лицо ее просияло. Да, она разоблачена, и ее имя будет втоптано в грязь. Но дело, за которое она боролась, больше ее незначительной натуры, и никто не разубедит ее в этом. Она пожертвовала собой ради науки и будущего человечества и теперь с достоинством встретит свою судьбу. Ракель поклялась себе оставаться гордой и сильной, несмотря на болезнь.

Возле ворот она попросила Беньямина купить ей апельсинового сока, который выпила прямо из бутылки. Это придало ей силы. Поднявшись на шестой этаж, Ракель велела Беньямину отключить в квартире сигнализацию. Она уже переступила через порог, когда что-то заставило ее оглянуться. И тут она застыла на месте. По лестнице ей навстречу, шатаясь, поднималась молодая женщина, бледная как смерть.

Тем не менее Лисбет Саландер приложила некоторые усилия, чтобы привести себя в порядок. Да, она была обескровлена, с воспаленными глазами и царапинами на щеках, и с трудом переставляла ноги. Но всего лишь час назад она купила футболку и джинсы в секонд-хенде на Уппландсгатан, а старые, перепачканные кровью вещи выбросила в мусорный бак. В бутике «Теленор» Лисбет обзавелась новым мобильником, а потом зашла в аптеку за бинтами и медицинским спиртом. Прямо на улице она сорвала с бедра коричневую упаковочную ленту, при помощи которой пыталась остановить кровь в летнем домике в лесу, и заменила ее лучшим перевязочным материалом.

Там, в окрестностях озера Вадабушён, она пролежала без сознания несколько часов. А когда очнулась, первым делом перетерла веревки на запястьях об острый камень. На государственной трассе 77 ее подобрал раздолбанный «Ровер», за рулем которого сидела молодая девушка. Так Лисбет добралась до Васастана, где привлекла к себе слишком много нежелательного внимания. Она выглядела чудовищно – именно так и выразился свидетель Чьелль Уве Стрёмгрен, когда повстречал Лисбет в воротах дома на Карлсбергсвеген. В лифте Саландер избегала смотреть в зеркало. Она чувствовала себя паршиво. Кинжал Бенито не задел никаких жизненно важных органов, но Лисбет потеряла много крови.

В квартире Грейтц – или Нурдин, как было написано на табличке для отвода глаз – никого не оказалось. Лисбет уселась на лестницу и послала эсэмэску Блумквисту. Стоило включить телефон, как предостережения хлынули потоком. Она всего лишь хотела знать, что происходит. Лисбет читала сообщения Блумквиста и кивала, а потом прикрыла глаза. Она не чувствовала ничего, кроме боли. Больше всего на свете ей сейчас хотелось просто лечь на пол и забыться. В голове мутилось, но тут Саландер вспомнила о Хольгере. Она представила его в инвалидном кресле в комнате свиданий Флудберги – и будто только теперь поняла, что он значил для нее все эти годы. Потом вспомнила, что Микаэль говорил о его смерти. Вне всякого сомнения, той женщиной могла быть только Ракель. Лисбет отомстит не только за себя, но и за Хольгера. Эта мысль придала ей силы. Она выпрямилась и тряхнула головой.

Спустя десять или пятнадцать минут лязгнул раздолбанный лифт, остановившись на шестом этаже. На лестничную площадку вышел высокий мужчина пятидесяти с лишним лет и женщина в черном пуловере. Самым странным было, что Лисбет узнала ее уже со спины. Одной этой прямой спины оказалось достаточно, чтобы пробудить детские воспоминания. Но времени на ностальгию не оставалось. Лисбет быстро отправила смс-сообщение Бублански и Мудиг и вскочила на ноги. Вероятно, она сделала это слишком громко, потому что Ракель услышала ее. Она оглянулась, и их взгляды встретились. В глазах Ракель удивление быстро сменилось ненавистью и страхом. Тем не менее ничего не происходило. Лисбет стояла на лестнице и держалась за бок.

– Вот и свиделись, – сказала она.

– Ты не слишком-то торопилась, – отозвалась Ракель.

– Правда? – переспросила Саландер. – А по-моему, мы как будто вчера расстались.

Ракель не ответила. Она повернулась к своему подручному.

– Тащи ее сюда, Беньямин.

Мужчина кивнул. Он не думал, что эта задача окажется такой сложной, потому что был на полметра выше Лисбет и как минимум вдвое тяжелее. Поэтому и ринулся вперед очертя голову. Но Лисбет отступила в сторону и схватила его за левую руку. Секунду спустя Беньямин лежал на бетонном полу лицом вниз и, похоже, уже не отдавал себе отчета в том, что происходит. Саландер тут же о нем забыла. Одним прыжком преодолев оставшиеся ступеньки, она толкнула Ракель в квартиру и щелкнула замком. Вскоре на лестничной площадке послышался шум.

Ракель попятилась и схватилась за свою коричневую сумку. На несколько секунд она получила преимущество, но это никак не было связано с сумкой и ее содержимым. Лисбет снова стало плохо. Противоборство с Беньямином потребовало нового напряжения сил. Саландер прикрыла глаза. Даже в таком состоянии от ее внимания не ускользнуло, что с этой квартирой что-то не так. Во-первых, отсутствовали краски. Все, кроме черной и белой, – цветов, в которых был выдержан весь интерьер. Во-вторых, Лисбет поразила царившая в квартире клиническая чистота. Как будто здесь проживал не человек, а робот, уборочная машина. Лисбет качнулась и оперлась на черный письменный стол. Ей показалось, что она снова теряет сознание, когда к ней шагнула Ракель с чем-то острым в руке. Приглядевшись, Лисбет поняла, что это шприц, и замерла, собираясь с силами.

– Я слышала, что шприц – твое главное оружие, – сказала она и в следующий момент набросилась на Ракель.

Та отпрянула от неожиданности. Шприц полетел на белый сверкающий пол и откатился в сторону. Лисбет покачнулась, но удержалась на ногах и тут же сосредоточилась на противнике. Ракель удивлялась ее спокойствию.

– Ну, убей меня, – прошептала Грейтц. – Я умру с достоинством.

– Правда? – Лисбет иронически вскинула брови.

– Да.

– Сожалею, но из этой затеи ничего не выйдет.

Голос Лисбет звучал приглушенно и вяло, но Ракель Грейтц поняла, что это конец. Она скосила глаза в сторону окна и на некоторое время задумалась, будто взвешивала все «за» и «против», а потом ринулась к балконной двери. Лисбет схватила ее в тот момент, когда она переваливалась через перила, и втащила обратно в стерильную квартиру.

– Ты умрешь, Ракель, – повторила она. – Не беспокойся насчет этого.

– Я знаю, – ответила Грейтц. – У меня рак.

– Рак – не самое страшное, Ракель.

Эти слова Лисбет произнесла с такой решительностью и холодом, что Ракель невольно содрогнулась.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она.

Саландер молчала, опустив глаза в пол.

– Хольгер значил для меня очень много, – наконец сказала она и с такой силой сжала запястье Ракель, что у той похолодела рука. – Рак – это не все, вот что я имею в виду, Ракель. Ты умрешь от позора. Это будет страшнее, я тебе обещаю. Ты будешь погребена в собственном дерьме. Никто не вспомнит о тебе иначе как в связи со злом, которое ты сотворила.

Лисбет говорила с такой уверенностью и невозмутимостью, что Ракель ей тут же поверила. Особенно когда Саландер, которая уже как будто оправилась и твердо держалась на ногах, отворила входную дверь. На пороге стояла группа полицейских и Беньямин в наручниках.

– Добрый вечер, фру Грейтц, – сказал один из них, маленький смуглый мужчина, представившийся как комиссар Бублански. – Только что мы взяли вашего коллегу Мартина Стейнберга, так что нам с вами предстоит долгий разговор.

Его коллегам не потребовалось и двадцати минут, чтобы добраться до сейфа за платяным шкафом. Саландер увезли на «Скорой». Уходя, она ни разу не оглянулась на Ракель, как будто та перестала для нее существовать.