Мартину не о чем беспокоиться, она все сделает сама. Это был их третий или четвертый разговор за день, и Ракель проявила завидное терпение. Лишь положив трубку, прошептала: «Трус» – и занялась препаратами, которые подготовил для нее Беньямин.

В отделении доцент психоаналитики Ракель Грейтц была известна своей маниакальной тягой к чистоте. Казалось, при одном только ее приближении пыль с подоконников и полок исчезала как по мановению волшебной палочки. Возможно, с тех пор как Ракель диагностировали рак желудка, чистоплотность приобрела для нее особый смысл. Ей было семьдесят, ее здоровье оставляло желать много лучшего, но она не имела привычки сидеть сложа руки. Вот и сегодня день за делами пролетел незаметно. Сейчас часы показывали половину седьмого. Ракель припозднилась, действовать нужно было немедленно. Но все получилось как всегда. Мартин трусил, а она, вопреки его советам, еще до обеда позвонила в социальную службу и на телефонную станцию и, благодаря старым связям, окончательно уладила все проблемы. Возможно, принятых мер окажется недостаточно. Времени прошло много. У старого болвана, похоже, кто-то был, и, конечно, он не упустил возможности поделиться своими подозрениями с посетителем. Конечно, они рискуют, но другого выхода не предоставляется. Слишком много поставлено на карту.

Ракель вымыла руки спиртом, зашла в ванную и улыбнулась своему отражению в зеркале. Просто хотела убедиться в том, что все еще может выглядеть веселой. Собственно, у нее, полжизни проведшей в этой обители боли и смерти, была своя точка зрения на то, что ей предстояло сделать. Поручение Мартина поднимало ее жизнь на новую высоту, наделяло особым, возвышенным смыслом. Одна только мысль об этом наполняла ее душу трепетом.

Ракель Грейтц жила в квартире на Карлбергсвеген, в Стокгольме, одна на ста восьми квадратных метрах. Она только что прошла курс химиотерапии и чувствовала себя вполне сносно. Разве что шевелюра поредела, и то несильно. Охлаждающая шапка сделала свое дело. И вообще, Ракель была все такая же стройная и высокая, с прямой, как жердь, спиной. Она внушала уважение одним своим видом уже в те времена, когда сдавала экзамены на врача в Каролинском институте. Правда, родимое пятно на шее доставляло ей тогда много неприятностей, но с возрастом Ракель научилась любить и его. Даже гордиться им, хотя по-прежнему предпочитала пуловеры с высоким воротником. Она носила их вовсе не для того, чтобы скрыть отметину, будто пылающую на шее. Просто такая модель ее стройнила. Иногда Ракель надевала деловые костюмы, сшитые в ателье еще в годы далекой молодости и до сих пор не нуждавшиеся в переделке. От ее подтянутой фигуры так и веяло холодом. Но коллеги ценили Ракель за профессионализм и уважение к чужому мнению. Кроме того, она умела держать язык за зубами и никогда не сплетничала, даже наедине с супругом Эриком, ныне покойным.

Ракель вышла на балкон и некоторое время смотрела на Оденплан, облокотившись о перила. Потом вернулась в квартиру и продолжила приготовления. Достала из гардероба в прихожей кожаную сумку из коричневой кожи, упаковала в нее то, что принес Беньямин – ее неизменный ассистент и преданный друг, – и вернулась в ванную. Наложила на лицо косметику, водрузила на голову безвкусный черный парик и снова улыбнулась своему отражению в зеркале. Или это был всего лишь нервный тик? Последнее было бы странно. Обычно Ракель умела держать себя в руках, даже в самых экстраординарных ситуациях.

Микаэль и его сестра Анника сидели за уличными столиками ресторана «Пане Винос», на Бреннчюркагатан. Они заказали пасту с трюфелями и красное вино и увлеченно обсуждали планы на лето. Только когда эта тема была исчерпана, Анника перешла к описанию ситуации, сложившейся во Флудберге.

– Честное слово, Микаэль, – начала она, – иногда полицейские ведут себя как идиоты. Ты вообще в курсе, что происходит в Бангладеш?

– Ну… более-менее…

– В Бангладеш ислам – государственная религия. В то же время конституция гарантирует гражданам свободу слова, а это что-нибудь да значит.

– Да, но дальше гарантий на бумаге дело, похоже, не идет…

– Правительство находится под постоянным давлением исламистов и вынуждено принимать законы, запрещающие любое высказывание, которое может оскорбить чувства верующих. Может оскорбить, – повторила Анника, сделав акцент на слове «может». – Здесь, как ты понимаешь, все зависит от чувствительности верующего. Неудивительно поэтому, что нашлись силы, склонные толковать эти законы в самом строгом смысле. Многие журналисты были приговорены к длительным тюремным срокам. Но даже не это самое страшное.

– В таком случае мы имеем дело с превратным толкованием закона.

– Закона, который играет на руку исламистам, – перебила Микаэля Анника. – Джихадисты стали не только систематически угрожать инакомыслящим, но и чинить расправы, вплоть до убийства. При этом сами они предстают перед судом крайне редко. Особенно яростным атакам подвергается сайт организации «Мукто-Мона», ратующей за свободу слова, совести и просвещение. Многие скрибенты уже пали от рук террористов, другие подвергаются угрозам и внесены в списки приговоренных к смерти. Молодой биолог Джамал Чаудхери был одним из них. Время от времени он писал для сайта тексты просветительского характера, в основном по теории эволюции. Шведский ПЕН-клуб помог ему бежать в Швецию, где, как казалось первое время, Чаудхери действительно получил возможность перевести дух. Оправившись от пережитого на родине, он даже посетил диспут на тему религиозного притеснения женщин, проходивший в июне месяце в «Культурхюсет».

– И встретил там Фарию Кази, – подхватил Микаэль.

– Отлично, значит, ты все знаешь, – обрадовалась Анника и продолжила: – Фария сидела в задних рядах. Неудивительно, что Асад не мог оторвать от нее глаз, она действительно очень красивая девушка. После диспута он подошел к ней. Так началась их любовь, вылившаяся в трагедию современных Ромео и Джульетты.

– То есть? – не понял Блумквист.

– Именно так, – подтвердила Анника. – Как и герои Шекспира, Джамал и Фария принадлежали семьям, стоявшим по разные стороны баррикад. Джамал боролся за свободу и демократию в Бангладеш, а отец и братья Фарии взяли сторону исламистов. Ко всему прочему Фарию хотели выдать замуж против ее воли. За некоего Камара Фатали.

– А это еще кто?

– Сорокапятилетний фабрикант из Дакки. Владелец роскошного особняка с огромным штатом прислуги. Помимо всего прочего, он оказывает поддержку многим кауми в Бангладеш.

– Кауми?

– Исламские школы, которые неподконтрольны государству. Идеологическая кузница джихадистов. У Фатали уже есть супруга, примерно его лет. Но фотографии Фарии, которые он увидел в «Фейсбуке», настолько очаровали его, что Фатали решил взять девушку второй женой. Однако получить въездную визу в Швецию такому типу, как ты понимаешь, не так-то просто. Разочарование Фатали росло…

– А тут еще в «Фейсбуке» появились снимки Джамала Чаудхери, – догадался Микаэль.

– Совершенно верно, и теперь братья и отец Фарии имели как минимум две причины желать Чаудхери смерти.

– То есть? – не понял Микаэль. – Ты хочешь сказать, что его смерть не была самоубийством?

– Все, что я хочу, – ввести тебя в курс дела, Микаэль. Джамал стал их злейшим врагом, Монтекки. Он и сам правоверный мусульманин, но куда менее радикальный. Так же, как и его родители – оба преподаватели университета, – он полагает, что и в мусульманском обществе должны быть гарантированы основные права и свободы граждан. Уже одно это делало его врагом Камара и родственников Фарии. Но главная проблема – их любовь. Она ставила под угрозу не только честь семьи Кази, но и ее экономическое благополучие. Мотив убийства в данном случае налицо. Джамал и сам понимал, что ведет смертельную игру, но он и не думал отступать. Чаудхери вел дневник, который уже перевели с бенгали и вовсю цитируют в протоколах расследования. Не хочешь послушать?

– Охотно.

Микаэль глотнул «Кьянти», пока Анника доставала из портфеля увесистую папку.

– Вот, здесь… – Она пролистала несколько страниц. – Слушай…

«Я видел смерть друзей и покинул родину. После этого краски мира поблекли для меня. Жизнь моя была объята тьмой, и продолжать ее я не видел смысла…» Именно последняя фраза и послужила главным доказательством того, что трагедия в метро была самоубийством, – пояснила Анника. – Но пьеса продолжается.

«Тем не менее я все еще пытался жить и даже нашел в себе силы сходить на диспут о религиозном притеснении женщин, который проходил в июне в Стокгольме. Я не ожидал от него ничего особенного. Меня давно перестало волновать то, что когда-то значило для меня так много. И я только удивлялся энтузиазму имама на сцене, все еще полагавшему, что нам есть за что бороться. Сам я давно уже сдался и стоял одной ногой в могиле. В каком-то смысле я тоже был убит»… Слишком много от мелодрамы, ты не находишь? – спросила Анника.

– Вовсе нет, – возразил Микаэль. – Он ведь был молод, этот Джамал. Все мы когда-то писали или думали нечто подобное. Он напоминает мне моего несчастного коллегу Андрея… Продолжай…

– «Итак, я считал себя мертвым и потерянным для жизни, когда вдруг увидел в зале молодую женщину в черном платье. В глазах ее стояли слезы. При этом женщина была так красива, что у меня защемило сердце. Жизнь снова пробудилась во мне. Это было подобно электрическому разряду, и я понял, что не могу не подойти к ней. Что-то подсказывало, что мне, и никому другому, предстоит ее утешить. Итак, я направился к ней. Уже не помню, что за глупости я ей говорил. Мне казалось, я выставил себя полным дураком, но она улыбнулась и даже согласилась прогуляться со мной по городу. Мы вышли на площадь, как будто давно уже договаривались туда выйти, и пошли мимо риксдага…»

Пожалуй, остановимся на этом, – сказала Анника. – В тот вечер Джамал впервые нашел в себе силы рассказать, что же такое произошло с его друзьями из «Мукто-Моны». Вероятно, именно общество Фарии придало ему смелости. То, что она вспоминает из той беседы, вполне согласуется с его дневниковыми записями. Прощаясь, Джамал оставил ей визитку, и Фария обещала перезвонить ему в ближайшее время. Но она так и не сделала этого. Джамал ждал и беспокоился. Он отыскал номер ее мобильного в Сети и отправил сообщение, потом еще и еще одно. Но она не отзывалась. Вместо этого позвонил какой-то мужчина и с угрозой в голосе велел Джамалу прекратить преследовать девушку. «Она презирает тебя, червяк», – прошипел мужчина. Джамал впал в отчаяние, но, оправившись от первого потрясения, решил навести в этом деле ясность. Он все еще не понимал, что отец и братья отняли у Фарии и компьютер, и телефон, что они давно контролируют ее электронную почту, читают приходящие на ее номер сообщения и держат ее в собственном доме как пленницу. Джамал не догадывался обо всем этом, но понимал, что что-то не так. Юноша обратился за помощью к имаму Фердоуси, который, как казалось, тоже переживал за Фарию. Вместе они решили обратиться в полицию, но там им, разумеется, объяснили, что для беспокойства нет оснований. Попытка имама проникнуть в квартиру Кази успехом не увенчалась. Джамал потерял голову от страха, когда вдруг…

– Что?

– Фария сама позвонила с другого номера и изъявила желание с ним встретиться. Джамал тогда жил в квартире на Уппландсгатан, которую ему помогло снять издательство «Нордстедс». Что именно произошло, до сих пор неизвестно. Мы знаем только, что бежать Фарие помог младший брат Халил и что она тут же отправилась на Уппландсгатан. Дальше все было как в кино: они любили друг друга день и ночь. Даже Фария, которая о многом умалчивает на допросах, подтверждает это. Молодые решили обратиться за помощью в полицию и шведский ПЕН-клуб. Но потом… потом произошло нечто страшное. Фария захотела проститься с младшим братом, она ведь доверяла ему, и назначила ему встречу в кафе на Нурра-Банторгет. Она отправилась туда в голубой куртке Джамала, надвинув капюшон на лоб, черных резиновых сапогах и джинсах. Обратно она так и не вернулась.

– Думаешь, они ее подстерегли?

– Уверена, что так, и тому есть несколько свидетелей. И все же я не верю, что Халил обманул ее, и в этом Лисбет со мной согласна. Мы полагаем, что старшие братья все время держали Фарию на мушке. В тот день они поджидали ее в красной «Хонде Сивик» на Барнхюсгатан, в мгновение ока затащили в машину и отвезли в Сиклу. Есть основания полагать, что далее они намеревались отправить ее обратно в Дакку. Последнее было бы для них довольно проблематично. Каким образом они смогли бы удержать ее в аэропорту до вылета? Накачать таблетками?

– И тогда они решили, что она должна написать письмо.

– Все верно. Только, знаешь, это письмо лично у меня доверия не вызывает. Почерк точно ее, но… каждое слово буквально кричит о том, что оно написано под диктовку отца и братьев. Однако ей все же удалось вставить в текст кое-что от себя. Фария пишет: «Я всегда повторяла и буду повторять, что никогда не любила тебя». Вне сомнения, это зашифрованное приветствие. Джамал пишет в дневнике, что они объяснялись друг другу в любви каждое утро.

– Джамал должен был забить тревогу сразу после того, как она не вернулась домой.

– Именно это он и сделал, но полицейские показали себя полными идиотами. Двое из них отправились в Сиклу, но после того как отец Фарии заверил их, что все хорошо, не считая того, что его дочь подхватила грипп, вернулись обратно. Джамал не сдавался. Он звонил куда можно и куда нельзя, и мужчины Кази поняли, что нужно торопиться.

– Звучит угрожающе, – заметил Микаэль.

Анника кивнула.

– Девятого октября, – так пишет Джамал в дневнике, который нашли после его смерти, – он проснулся «с ощущением смерти в теле». Именно благодаря этим словам полиция истолковала эту его запись как предсмертную записку. Но я не согласна. Это выражение вполне в его стиле. Джамал был разбит, это верно. Он не мог ни спать, ни думать, ни твердо держаться на ногах. Но между строк читалось его намерение продолжать борьбу и вернуть себе все, что он потерял, – при всем его отчаянии. «Где сейчас Фария? – спрашивал он. – Не били ли они ее?» Джамал нигде не упоминает о письме Фарии, хотя оно лежало у него на кухонном столе. Вероятно, он не придал ему никакого значения. Нам известно, что молодой человек пытался связаться с Фердоуси, который в это время находился на конференции в Лондоне. Он звонил Фредрику Лодалю, доценту биологии из Стокгольма, с которым дружил. Как-то вечером Джамал приехал к нему домой на Хорнбрюксгатан, где Лодаль жил с женой и двумя детьми. Дети уже спали. Когда легла жена, Лодаль начал нервничать. Он очень сочувствовал Джамалу, но завтра был обыкновенный рабочий день, а спать ему оставалось все меньше. Кроме того, Джамал повторялся, – как это обычно делают люди, когда волнуются. В конце концов около полуночи Фредрик попросил его уйти, пообещав завтра же связаться с полицией и юристом по проблемам женщин. По дороге в метро Джамал еще набирал номер Класа Фрёберга, приятеля по ПЕН-клубу, но не дозвонился. В семнадцать минут первого он вошел в метро. Это было в ночь на вторник десятого октября. Шел дождь, дул сильный ветер.

– То есть народу на улице было немного?

– На перроне стояла только одна женщина, библиотекарша. Камера слежения зафиксировала момент, когда Джамал проходил мимо нее. Выглядел он совершенно подавленным, что неудивительно. Он ведь почти не спал с тех пор, как пропала Фария. Тем не менее, Микаэль… он не мог ее предать, бросить именно в тот момент, когда был нужен ей больше всего. Одна из камер слежения на перроне оказалась сломана – уж и не знаю, была ли это случайность или чей-то злой умысел. Но вряд ли было случайностью, что именно в тот момент, когда из туннеля выкатил поезд и Джамал рухнул на рельсы, к библиотекарше обратился некий молодой человек. Таким образом, женщина не видела, что именно произошло. Она так и не могла нам сказать, упал ли Джамал на рельсы сам или его столкнули. А лицо молодого человека, который заговорил с ней в такой неподходящий момент, разглядеть не представляется возможным.

– А что говорит машинист поезда метро?

– Его зовут Стефан Робертссон, и его показания стали главным подтверждением версии самоубийства. Робертссон как будто не сомневается в том, что Джамал прыгнул сам. Но нельзя забывать, что он был в шоке. Кроме того, подозреваю, что здесь сыграли роль наводящие вопросы следователя. «Каким образом это произошло?» – полицейские просто не видели других вариантов развития событий. На первом допросе – прежде чем Робертссон успел сформулировать для себя более логичную историю – он говорил, что Джамал сильно размахивал руками, так что казалось, будто рук у него больше, чем должно быть у нормального человека. Но потом он такого ни разу не повторял. Более того, чем больше проходило времени, тем больше прояснялась сохранившаяся в его памяти картина. Странно, не так ли?

– А охранник на перроне был? Он-то не мог не заметить злоумышленника?

– Охранник смотрел фильм на «Айпэде». Он утверждает, что люди на перроне действительно были, но в основном те, кто выходил из поездов. Ничего особенного он не заметил.

– Что все-таки зафиксировали камеры слежения?

– Ничего особенного, но я обратила внимание на одну вещь. Почти всех попавших в объектив пассажиров можно легко распознать в лицо. Кроме одного – высокого молодого человека, который заговорил с библиотекаршей. Он постоянно отворачивался от камеры или втягивал голову в плечи, так что лица не было видно. При этом его движения очень характерны – дергающиеся, нервные. Просто удивительно, что у меня до сих пор не дошли руки до этого типа.

– Понимаю, – кивнул Микаэль. – Обязательно к нему присмотрюсь.

– Теперь мы переходим к тому, за что, собственно, была осуждена Фария Кази, – объявила Анника, но тут разговор был прерван появлением официанта и шумной группы подростков, направляющихся по улице куда-то в сторону Шиннарвиксбергет.

Хольгер Пальмгрен лежал в постели, мучаясь от страшной боли в ноге. В голову лезли всевозможные кошмары, вроде стихийных бедствий или сцен войны в Сирии. И неудивительно – будто сотня острых ножей разом вонзилась Хольгеру в бедро. Кроме того, он хотел пить и почти ничего не ел с утра. Когда еще придет заботливая Лулу… если она, конечно, сегодня вообще соизволит заглянуть к нему.

День пошел не так с самого утра. Телефон сломался, так что ждать помощи было неоткуда. Даже хамоватая Марита забыла о старике. Пересохшее горло болело. При этом в комнате стояла такая невыносимая духота, что мысли в голове окончательно смешались. Ведь за весь день помещение не проветривалось ни разу. Самое время было воспользоваться устройством экстренного вызова, которое висело у него на шее на шнурке, но Хольгер медлил. Он прислушивался к звукам снаружи, где раздавались голоса и гудел лифт, двери которого все время лязгали на других этажах.

Пальмгрен выругался и перевернулся на другой бок. Одна мысль мучила его больше болей и жажды – воспоминание о вчерашнем разговоре с Мартином Стейнбергом. Конечно, Стейнберг тот еще плут. Но вместо того, чтобы звонить ему, Хольгеру следовало бы связаться с психологом, чье имя упоминалось в документах. Хильда фон Кантенборг, кажется, так ее звали. Это она рассказала матери Лисбет о секретных списках, нарушив тем самым подписку о неразглашении. Она одна могла помочь Хольгеру, а не доктор, ответственный за весь проект в целом. Каким же идиотом он себя выставил! Жажда становилась невыносимой. Что, если закричать изо всех сил? Может, кто-нибудь из соседей услышит и придет на помощь…

Хольгер набрал в грудь воздуха, когда на лестничной площадке послышались шаги. Вне сомнения, кто-то направлялся к нему в квартиру. Мышцы лица сами собой расслабились, губы расплылись в улыбке. Конечно, это Лулу, его милая, заботливая Лулу…

– Привет, дорогая! – произнес он как мог громко. – Ну, а теперь рассказывай, как все прошло в Ханнинге? С этим… как бишь его там звали…

Но Хольгеру никто не ответил. Дверь открылась, а потом захлопнулась. Кто-то вытирал ноги о коврик в прихожей. Потом послышались шаги, легче, чем Лулу, и в то же время ритмичные и уверенные. Хольгер беспокойно заерзал и начал высматривать поблизости предмет, которым можно было бы обороняться. Но в следующий момент облегченно вздохнул, увидев в дверном проеме высокую женщину в черном пуловере. Незнакомка улыбалась. На вид ей было не меньше шестидесяти. Лицо с правильными чертами излучало приветливость и дружелюбие; в руках коричневая кожаная сумка, какие раньше носили врачи. Женщина приблизилась. Хольгер обратил внимание на ее безукоризненную, благородную осанку.

– Добрый вечер, господин Пальмгрен, – сказала она. – Лулу передавала вам свои извинения, сегодня она прийти не может.

– Надеюсь, с ней всё в порядке? – Хольгер поднял глаза на незнакомку.

– Всё в полном порядке, это личное.

Хольгер разочарованно вздохнул. И все-таки эта женщина внушала ему странные чувства. В голове мутилось, словно Пальмгрена чем-то опоили. Он и сам не понимал, что с ним происходит. Быть может, всему виной жажда…

– Могу я попросить вас принести мне стакан воды? – сказал он.

– Ну, конечно же, дорогой. – Теперь голос женщины напомнил Хольгеру его мать много лет тому назад.

Она натянула резиновые перчатки и исчезла на кухне, откуда вскоре снова появилась с двумя стаканами воды. Уже первый глоток вернул Хольгера к жизни. Он снова поднял глаза на свою спасительницу – ее лицо светилось все той же приветливой улыбкой. Но перчатки его настораживали. И потом, эти волосы… слишком черные и густые. Неужели она надела парик?

– Ну, что, теперь лучше? – осведомилась женщина.

– Намного лучше, – отозвался Хольгер. – Подрабатываете?

– Немного, – ответила она. – Меня привлекают только в исключительных случаях. Мне ведь уже семьдесят.

Дама расстегнула ночную сорочку Хольгера, насквозь пропитавшуюся потом. Затем достала из сумки морфиновый пластырь, поставила спинку кровати в вертикальное положение и протерла Хольгеру спину влажной губкой. Осторожные, выверенные движения выдавали в даме мастера своего дела. По сравнению с ней все его другие сиделки выглядели неуклюжими неумехами. Вне сомнения, Хольгер попал в надежные руки. При этом ему по-прежнему было не по себе, как будто даже профессионализм женщины каким-то образом ущемлял его человеческое достоинство.

– Не так быстро, – пробурчал он.

– Нет, нет, я буду осторожна, – пообещала женщина. – Я читала о вашей болезни в журналах, это действительно ужасно.

– Я справляюсь, – недовольно отозвался Пальмгрен.

– Справляетесь? – переспросила дама. – Ну… так не годится. Жизнь не должна сводиться к борьбе за существование. Мне кажется, до сих пор они экономили на вас. Сегодня я дам вам бо льшую дозу.

– Но Лулу… – начал было Хольгер.

– Лулу просто молодчина, но дозу морфина назначает не она. Это выходит за рамки ее полномочий.

В голосе женщины послышались властные нотки. Стоило ей уверенным движением прилепить пластырь к спине Хольгера, как он почти сразу ощутил действие морфина.

– Вы врач? – удивился он.

– Нет-нет… – замотала головой женщина. – Всего лишь медсестра. Много лет проработала в глазном отделении больницы Святой Софии.

– Вот как… – Хольгер уважительно кивнул.

Только сейчас он заметил, что женщина нервничает. Об этом свидетельствовали спазматические складки в уголках ее рта. Хотя, наверное, и в этом нет ничего удивительного, убеждал себя Пальмгрен. Тем не менее он продолжал с интересом вглядываться в незнакомку. Все в ней выдавало специалиста высшего класса. «Ей бы работать в каком-нибудь дорогом салоне», – подумал он. Смущали только эти дурацкие волосы и отчасти брови. Они были не того цвета и не той формы, как будто она навела их в спешке. Хольгер перевел глаза на черный пуловер, воротник которого полностью закрывал шею… Что такое, почему так душно? Чувствуя, что теряет сознание, Хольгер невольно сжал в руке устройство экстренного вызова.

– Не могли бы вы открыть окно? – попросил он.

Дама не ответила, продолжая гладить ему затылок своими чуткими пальцами. Потом неожиданно сорвала с шеи Хольгера шнурок с устройством экстренного вызова и строго заметила:

– Окна должны быть закрыты.

– Что?

Он не мог понять, что означают эти ее слова. Что вообще происходит? Хольгер с недоумением уставился на женщину, пытаясь сообразить, что делать дальше. Она отняла у него устройство экстренного вызова… Никогда еще Хольгер не чувствовал себя таким беспомощным и жалким.

Потом случилось нечто и вовсе непонятное: лицо женщины начало расплываться, как будто она растворялась в воздухе. Но в следующий момент Хольгер понял, что дело не в ней. Вся комната куда-то плыла, очертания предметов терялись в прозрачном тумане. И сам он уходил, словно куда-то скатывался, из последних сил стараясь удержаться на поверхности. Хольгер судорожно глотал воздух и размахивал здоровой рукой, стараясь уцепиться за одеяло.

Когда дама прилепила новый пластырь, ее лицо озарила торжествующая улыбка. Она снова надела на Хольгера сорочку, поправила ему подушку и опустила спинку кровати.

– Ты умрешь, Хольгер Пальмгрен, – услышал он над ухом ласковый голос. – Пора, разве не так?

Некоторое время Анника и Микаэль молчали, попивая вино и глядя в сторону Шиннарвиксбергет.

– Фария Кази больше боялась за свою жизнь, чем за жизнь Джамала, – продолжала Анника. – Но время шло, и ничего не происходило. Мы мало знаем о том, как она жила в Сикле. На допросах Фария об этом по возможности умалчивает, а в приукрашенную версию отца и братьев верится слабо. Но им было не по себе. После того как полиция была поставлена в известность, удерживать девушку под замком становилось все труднее. Братья понимали, что ситуация требует незамедлительных действий.

– Конечно, – кивнул Микаэль.

– Вот все, что мы знаем. – Анника перевела дух, словно готовясь к самому главному. – Все произошло на следующий день после падения Джамала на рельсы в метро. Около семи вечера старший брат Ахмед стоял у большого окна в гостиной в их квартире в Сикле, то есть на четвертом этаже. Далее показания расходятся, но ясно одно. Они перекинулись с Фарией несколькими фразами, после чего девушка набросилась на брата, так что тот выпал из окна. Она словно ополоумела. Почему? Может, Ахмед сообщил ей о смерти Джамала?

– Вполне логичная версия, – заметил Микаэль.

– Конечно, именно так все и должно было быть. Но почему она обратила гнев именно против брата? Он-то в чем перед ней провинился?

– Хороший вопрос.

– И главное, почему она об этом никогда не рассказывала? Ведь эти показания могли быть ей только на пользу. Тем не менее она молчала как рыба – и на допросах, и в зале суда.

– Совсем как Лисбет, – заметил Микаэль.

– Так, да не так. Фария замкнулась в своем горе, оборвав все контакты с внешним миром. С Лисбет было несколько иначе.

– Неудивительно, что Лисбет так не нравится, когда эту девушку обижают, – сказал Микаэль.

– Это-то меня и беспокоит, – вздохнула Анника.

– А Лисбет имеет доступ к компьютеру во Флудберге?

– Что? – не поняла Анника. – Нет, нет… Там с этим строго – никаких компьютеров и мобильников. Посетителей тщательно обыскивают. А почему ты спрашиваешь?

– У меня такое чувство, что она узнала нечто новое о своем прошлом. И рассказал ей об этом не кто иной, как Хольгер.

– Так расспроси его об этом сам. Разве ты с ним сегодня не встречаешься?

– В девять вечера, – кивнул Микаэль.

– Он пытался и со мной связаться.

– Да, ты рассказывала.

– Я хотела перезвонить, но у него, как видно, что-то случилось с телефонами.

– С телефонами? – переспросил Микаэль.

– Я звонила и на мобильный, и на стационарный – безуспешно.

– То есть теперь у него и стационарный плохо работает, – заметил про себя Блумквист. – А когда ты ему звонила?

– Около часа дня.

Микаэль быстро поднялся, не спуская глаз с горы по ту сторону дороги.

– Было очень мило с твоей стороны выкроить для меня минутку. Ничего, если ты закончишь обед без меня? Мне, похоже, пора.

И он быстро исчез в толпе в направлении станции метро «Цинкесдамм».

Сквозь застилающий глаза туман Хольгер Пальмгрен видел, как женщина собрала с ночного столика документы и положила в коричневую сумку вместе с его мобильником. Потом слышал, как она возилась в ящиках письменного стола. Но он ничего не мог поделать. Туман вокруг сгущался, темнел, навевая дрему. Внезапно легкие напряглись, словно в воздухе распространялся яд, и Хольгера охватил панический страх. Потом дышать стало нечем, и темные волны окончательно сомкнулись над его головой. Сквозь удушающий сумрак все еще проступали очертания предметов. Вот мужчина, чье лицо показалось Пальмгрену знакомым, сорвал с него ночную сорочку и пластыри. Больше Хольгер ничего не помнил. Он собрал в кулак всю свою волю, как ныряльщик, которому нужно срочно всплыть на поверхность, пока еще не поздно. Просто удивительно, как Хольгер нашел в себе силы для этого.

Он открыл глаза. Губы сами собой сформировали фразу. Пять слов. Собственно, их должно было быть шесть, но на большее его не хватило.

– Поговори с…

– С кем? – закричал мужчина.

– с Хильдой фон…

Выбежав из лифта на лестничную площадку, Микаэль обнаружил, что дверь в квартиру Хольгера была открытой. Уже в прихожей в нос ему ударил удушливый запах. Блумквист бросился в спальню, топча ногами разбросанные по полу бумаги. Хольгер Пальмгрен лежал в постели в неестественно искривленной позе с коричневым одеялом, обвернутым вокруг бедер. Правая рука с судорожно растопыренными пальцами тянулась к горлу. Рот широко раскрылся в беззвучном крике, мертвеннопепельное лицо исказила гримаса отчаяния. Очевидно, смерть старика была мучительной. Некоторое время Микаэль просто стоял и смотрел на него, шокированный ужасным зрелищем. Но потом ему почудилось, будто в глазах Хольгера блеснула искра жизни. Микаэль тут же пришел в себя и первым делом вызвал «Скорую». Потом потряс Хольгера за плечо и внимательно вгляделся в его лицо. Очевидно, старик не мог дышать. Микаэль зажал Хольгеру нос и низко склонился над кроватью. Рот в рот. Холодные, синие губы старика оставляли мало надежды, но не попытаться Блумквист не мог. Нужно было как-то продержаться до приезда врачей.

Внезапно Хольгер поднял правую руку и задергал растопыренными пальцами. Микаэль подумал было, что это судороги, но в следующий момент подергивания сменились явно осмысленными движениями. Изменилось и выражение глаз старика. Он как будто хотел что-то сказать. Блумквист сосредоточился, подавив охватившую душу радость. Старик показывал рукой на свою спину. Сняв с него ночную сорочку, Микаэль обнаружил два пластыря в области лопаток, тут же сорвал их и поднес к глазам. «Действующее вещество – фентанил» – гласила надпись на пластыре. Не спуская глаз с Хольгера, журналист потянулся за мобильником и открыл страничку «Википедии». «Фентанил – синтетический опиоид… Действенность фентанила может в сотни раз превышать действенность соответствующих доз морфина… Обычные побочные эффекты – угнетение дыхания, спазмы мышц трахеи. Противоядие – налоксон». Черт!

Микаэль снова набрал номер «Скорой».

– Это Блумквист! – закричал он в трубку. – Я только что вам звонил… Вы должны иметь при себе налоксон, слышите! Обязательно! Он задыхается!

Потом отложил мобильник и продолжил делать искусственное дыхание. Хольгер снова зашевелил губами, как будто пытался что-то сказать, но Микаэль остановил его жестом.

– Позже. Тебе нужно экономить силы.

Однако Пальмгрен не успокаивался. Он елозил головой по подушке и что-то шептал. Микаэль не мог разобрать ни слова. Он закусил губу, не в силах больше выносить вырывавшиеся из груди старика беззвучные хрипы, набрал в грудь воздуха, но не успел сделать очередной выдох в рот Хольгера, как услышал членораздельную речь:

– Поговори с… – Фраза была прервана новым приступом кряхтения и кашля.

– С кем?

– С Хильдой фон…

– С Хильдой?

– С Хильдой фон… сс. ен… – одними губами повторил Хольгер.

Что же это было за имя, ради которого Пальмгрен так напрягал свои последние силы?

– Фон – что? – кричал Блумквист. – Фон Эссен? Фон Розен?

Хольгер разочарованно вздохнул. Потом широко раскрыл глаза с расширенными зрачками. Нижняя челюсть его безвольно отвисла. Микаэль понял, что настал критический момент, но продолжал ритмично давить на грудь, попеременно вдыхая воздух в рот старика. Спустя несколько секунд Блумквисту снова показалось, что его усилия увенчались успехом. Хольгер поднял руку. В этом жесте было нечто величественное. Скрюченные пальцы сжались в кулак, который завис сантиметрах в двадцати над одеялом. Но в следующий момент рука безвольно упала и расширенные глаза остекленели. По телу пробежала последняя дрожь.

Микаэль понял, что это конец, однако не сдавался, будто не желая мириться со свершившимся фактом. Он бил старика по щекам, кричал на него, дышал ему в рот и все сильнее и ритмичнее давил на сердце, пока наконец не убедился, что в Хольгере угасла последняя искра жизни. Тогда Блумквист развернулся и с такой силой ударил по ночному столику, что пузырьки и флаконы полетели в разные стороны и таблетки покатились по полу. Микаэль взглянул на часы: они показывали без четверти девять. С улицы доносились визгливые женские голоса и смех.

В комнате все еще стоял удушливый запах. Блумквист закрыл Хольгеру глаза и подоткнул одеяло. Лицо старика, несмотря на застывшую на нем гримасу смерти, было исполнено достоинства и покоя. Микаэль чувствовал себя опустошенным, в горле стоял ком.

Вскоре появились медики – два парня лет тридцати. Микаэль рассказал им как можно обстоятельнее о том, что случилось, и показал фентаниловые пластыри.

– Очевидно, Хольгер Пальмгрен скончался от передозировки, – сделал вывод он. – Но кое-что меня настораживет, поэтому я рекомендовал бы немедленно связаться с полицией.

Лица медиков не выражали ничего, кроме усталости и равнодушия, и Блумквист закусил губу, чтобы не закричать. Парни накрыли тело Хольгера простыней и оставили лежать в ожидании доктора, который должен был выписать заключение о смерти.

Микаэль остался в квартире. Он подобрал с пола таблетки, открыл окна и балконную дверь, устроился в черном кресле возле кровати и попробовал собраться с мыслями. Голова буквально распухала от них; тем не менее Блумквисту удалось вспомнить о бумагах, разбросанных на полу в прихожей.

Он направился туда, собрал их и, встав в дверях, погрузился в чтение. Одно имя сразу бросилось ему в глаза – Петер Телеборьян. Так звали психиатра, который подготовил фальшивое медицинское заключение, после того как двенадцатилетняя Лисбет метнула зажигательную бомбу в собственного отца на Лундагатан. Она мстила за мать. Телеборьян объявил, что сделает все, чтобы вернуть Лисбет к нормальной жизни, но «лечение» обернулось для нее нескончаемой пыткой. Телеборьян привязывал Лисбет к кровати кожаными ремнями, избивал и издевался над ней, как мог. Что же это за бумаги с его именем и как они попали в квартиру Хольгера Пальмгрена?

Бегло просмотрев листки, Микаэль не обнаружил в них ничего нового. Это были фотокопии все тех же медицинских документов, на основании которых в свое время Телеборьяна лишили права заниматься врачебной деятельностью. Приглядевшись внимательнее, Блумквист понял, что многих листков не хватает. Где же они? Здесь, в квартире, или кто-то успел их отсюда вынести? Микаэль хотел было поискать в ящиках письменного стола, но потом передумал. Не стоит опережать события и мешать полицейскому расследованию, которое наверняка будет инициировано. Вместо этого он достал мобильник, позвонил знакомому комиссару полиции Яну Бублански и рассказал ему, что случилось. Потом набрал номер подразделения повышенного контроля во Флудберге. Трубку взял некто Фред – судя по голосу, неприятный и заносчивый тип. Но Блумквист взял себя в руки – для этого было достаточно одного взгляда на прикрытого простыней Хольгера – и сообщил, как мог спокойно, что у Лисбет Саландер умер близкий человек. Собственно, он мог бы обойтись и без этого звонка.

Лисбет положила трубку и вышла из кабинета Альвара, сопровождаемая двумя охранниками. Она не видела хмурого лица Фреда Стрёммера. Она вообще ничего вокруг не замечала и ничем не выдавала того, что в ней происходит. Когда Фред спросил ее, что случилось, Лисбет даже не повернула головы. Она ничего не слышала, кроме собственных шагов и дыхания, и только не понимала, зачем к ней приставили охранников. Конечно, они задумали новое издевательство. После избиения Бенито администрация тюрьмы отравляла ей жизнь, как могла. На этот раз они решили устроить в ее камере обыск. Не то чтобы надеялись что-нибудь там найти, просто не могли упустить возможности перевернуть все вверх дном и опрокинуть матрас на пол. А может, рассчитывали вывести заключенную из себя, с тем чтобы потом разделаться с ней по-свойски. Если так, то это им почти удалось. Но в последний момент Лисбет закусила губу и даже не смотрела в их сторону, когда они покидали камеру.

Саландер положила матрас на место и присела на край кровати, чтобы как следует обдумать то, что сказал ей Микаэль. Что могли означать эти пластыри на спине Хольгера и разбросанные по полу листки бумаги? Наконец, кто такая эта Хильда, о которой Хольгер вспоминал в последние минуты жизни? В голове мутилось. Лисбет встала и изо всей силы ударила кулаком по столу. Потом несколько раз пнула ногой раковину и платяной шкаф. На несколько секунд она превратилась в фурию, готовую на все, в том числе и на убийство. Но в ярости проку мало. Следовало привести мысли в порядок – только так и можно было докопаться до истины. А потом уже мстить.