Глава 14
Выставочный зал — новый, недавно построенный — недалеко от главного здания музея. Выставка, собственно, была не Генкина, а коллективная, но в числе прочих выставлялись три его картины. Не так уж и мало. Майские (Аллочка с Генкой) давно ждали эту выставку. Таня и Маша второй месяц слушали, какие были интриги в Союзе художников, как Генку едва не зарубили, однако его безусловный талант убедил членов комиссии. Конечно, выставка была важным событием в Генкиной жизни, да и в Аллочкиной тоже. Нужно было их непременно поддержать.
Когда Маша подошла к выставочному залу, Таня с Аллочкой уже ждали у входа. Генка, конечно, тусовался где-то там с художниками. Аллочка провела их, слава богу, без билетов. Денег у Маши снова осталось всего ничего.
Выставка разместилась в двух залах, в основном пейзажи и портреты. По большей части в духе импрессионизма — во всяком случае, Маша так их воспринимала. Конечно, возле картин Геннадия Майского они простояли долго. Все три оказались пейзажами: березовая рощица, сосновый лес (очень узнаваемый Красный бор под Смоленском) и просто тропинка в молодом лесу. «Наверно, в Пржевальском», — подумала Маша. Аллочка рассказывала, что Генка часто туда ездит. Тропинка Маше понравилась больше всего — ей нравилось, когда в картине есть движение, сюжет.
Потом они походили уже вместе с Генкой. Он показал, что здесь на выставке самое стоящее, объяснил почему. Очень познавательно.
Вышли уже часов в семь. Аллочка с Генкой предложили зайти к ним отпраздновать выставку, но Маша никак не могла. Пришлось объяснить, что договорилась с Юрой. Таня с Аллочкой понимающе заулыбались. Маше, с одной стороны, было приятно, а с другой… Ничего ведь у нее с Юркой нет, просто дружеские отношения, что они выдумывают. Она вздохнула. Сейчас Юрка расскажет, что было в пропавшем письме, и они решат, как действовать дальше.
Но планы рухнули, не успела Маша пройти и полквартала. Зазвонил телефон. Ира, соседка.
— Маш, ты только не пугайся, но к тебе опять залезли. Я к тебе сунулась за сахаром — сахар закончился у меня, не в магазин же бежать, чтобы чаю попить. А у тебя дверь не заперта. Зашла — снова все вещи разбросаны, тебя нет. Я проходить дальше не стала, полицию вызвала. Сейчас рядом с твоей дверью стою караулю.
— А Бунька? — закричала Маша. — Бунька где? Он не убежал?
— Вот этого не знаю. Под диваном, наверное, сидит. Не дурак же он, от такой жизни сбегать.
Маша повернула назад. Позвонила Юре, объяснила, почему не дошла до него. Старалась говорить спокойно.
— Я сейчас к тебе приду, — ответил он.
От сердца немножко отлегло — все-таки не одна.
Полицейская машина подошла к подъезду чуть раньше Маши, сейчас из нее как раз вылезали двое полицейских. Конечно, те же, что и в прошлый раз, Демин и Демочкин, такое ее, Машино, везение. Ей показалось, что полицейские усмехаются.
Ирка действительно стояла на лестничной площадке, опершись о перила. Спасибо ей, конечно, но зачем полицию вызывала? В доме все равно ничего ценного нет. Вошли в квартиру.
Дальше началась суматоха. Маша была как не в себе. Нет, вот за что ей такое второй раз? Что вообще происходит? Полицейские раздражались: ограбление было еще непонятнее первого, не взяли совсем ничего. Зачем тогда вызывали? Они уже и на Ирину, и даже на хозяйку квартиры смотрели подозрительно. От всего этого Маша стала плохо соображать — как в тумане.
Вначале кинулась искать Буньку. Он подал голос не сразу, минут пять ей пришлось бегать по квартире и выкликать его. Вылез взъерошенный, уши прижал, к хозяйке жмется, от полицейских подальше держится. Маша его на кухне заперла, чтобы не мешал. Посмотрела внимательно на икону. Висит Одигитрия, где и раньше, никто на этот раз не тронул.
Полицейские тем временем достали свои бумаги, допрашивают Ирину. Маше говорят: «Проверьте хорошо, что пропало». А что там могло пропасть — денег нет еще с прошлого раза. Конечно, Солнцевы! Кто же еще такой дурак, чтобы второй раз в пустую квартиру лезть?
Маша отвечала на вопросы, а сама пока собирала разбросанные вещи, раскладывала в шкафу. Так она, чего доброго, привыкнет идеальный порядок в шкафах поддерживать, каждые две недели вещи и книги разбирать, перетряхивать и перекладывать. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
Потом пришел Юрка. Допросили и его. Кто такой? Товарищ по работе, работали вместе. Хорошо, что паспорт догадался захватить. Ирина все твердит о Солнцевых — больше некому. Маша на этот раз возражать не стала. Кому еще, кто второй раз за две недели полезет? Хотя доказательств нет. Замок она, конечно, не меняла, что толку — и новый такой же будет, не станет она дорогой замок покупать, у нее на дорогой денег не хватит. Да и как представить, что второй раз полезут — ведь нет у нее ничего! Ничего и не взяли.
Полицейские, посовещавшись, решили, что в самом деле пора допросить Солнцевых. Для начала как свидетелей.
Квартира Солнцевых прямо рядом с Машиной. Пьют они, не просыхая, это всем известно. Где, спрашивается, деньги берут? В дверь им звонить бесполезно. Ирина с Машей чуть не в один голос сказали: у них звонок поломан давно, а дверь не запирается. Полицейские толкнули дверь, все зашли — и остолбенели. Втроем пьянствуют: братья Солнцевы и друг их, кто его знает, как зовут, часто к ним ходит, алкоголик. В квартире хуже, чем у Маши после грабежа, все раскидано. Грязь к тому же, только что крысы не бегают. Допрашивать собутыльников бесполезно, все трое лыка не вяжут. Полицейские увезли всех троих. Уже легче.
После их отъезда выпустили Буонапарте из кухни. Ирина посмотрела на них как-то так внимательно и заторопилась домой. Юрка двинулся на кухню, накормил кота, поставил чайник. Он и приходил-то в эту квартиру всего раза три от силы, как это он все так быстро нашел? Но все было кстати: самой заниматься ничем не хотелось. В голове по-прежнему шумело. Что за напасть такая, неужели правда Солнцевы? Да, послал бог семейку всему подъезду на радость.
— Чай будем на кухне пить или в комнате? — Юрин голос из кухни.
— В комнате! — Маша пошла помогать. — Только у меня даже хлеба нет, у Ирины попросить надо…
— Как это нет! Очень даже есть! — Юрка выкладывал на стол ватрушки и пирожки. — Тетя Леля сегодня утром напекла, мы же тебя ждали.
За чаем сидели долго. Это у них давно так повелось — пить по несколько кружек, не спеша. Маша налегала на ватрушки. Голова понемногу стала на место.
— А знаешь, — вдруг сказала Маша, — это не Солнцевы. Они нашли бы что взять, хоть ерунду какую-нибудь, хоть мясо Бунькино из холодильника. А ведь совсем ничего не пропало. — Тут Буонапарте, сидевший у нее на коленях, поднял голову: еще чего выдумала, он не позволил бы Солнцевым взять мясо! Юра кивнул. — И еще, — продолжала Маша, — к иконе сейчас даже не прикасались. Мне кажется, это те же люди залезли, что и в первый раз. В тот раз они искали в иконе листок. Деньги взяли уже заодно, для отвода глаз. Не такие там деньги, чтобы из-за них в квартиру залезать.
— Да, — Юра снова кивнул, — я тоже об этом подумал. Это не простое ограбление. Не нравится мне все это, что творится вокруг нас в последние две недели. Давай суммируем: ограбление; ты находишь в иконе листок двухсотлетней давности; появляется родственник из Польши, который ищет склеп и посещает архив; пропадает письмо Мурзакевича о событиях 1812 года. И почему-то еще одно ограбление.
— Ты думаешь, Якуб причастен? — Маша даже подумать об этом боялась, но вот и Юрка легко связал одно с другим.
— Не знаю, не уверен, что Якуб. Но между всеми этими фактами, мне кажется, есть связь. Кстати, я восстановил, что было в том письме Мурзакевича, — и по конспектам, и по памяти. Я ведь его письма изучал очень внимательно. Все, что вспомнил, выписал, но могу и так изложить.
Маша сходила на кухню, принесла свежий кипяток, разлила по чашкам. Юрка продолжил:
— Пропало письмо к тетке Мурзакевича Наталье Соколовой, датируется серединой ноября. Он там сообщает о смерти матери, пишет, что французы ушли, но город после нашествия сильно пострадал, церкви разграблены. Пишет, что перед отступлением французов был у Свирской церкви, ходил причащать тещу церковного сторожа, и нашел там умирающего наполеоновского офицера. Его кто-то избил, вполне возможно, за мародерство, но Мурзакевич о причинах не говорит. Офицер был, между прочим, поляк. Кажется, он спас этого офицера, отвез его к сторожу и потом за ним ухаживал.
— У Свирской церкви? — В голове у Маши как будто что-то щелкнуло. — Подожди! — Она вскочила, Буонапарте аккуратно спрыгнул на пол и недоуменно посмотрел на нее, но понял, что сейчас он лишний, и благоразумно удалился на кухню. Маша начала быстро снимать со стола чашки, чайник, пирожки и переставлять на тумбочку.
— Что ты делаешь? — Юрка не мог ее понять. Посуда на тумбочке не помещалась, чашки стояли на самом краю.
— Подожди! — Маша трясла скатерть прямо на пол, но ничего не стукнуло, не звякнуло. Она заглянула под стол, пошарила по полу. Нигде ничего не валялось. — Завитушка пропала! — торжественно объявила Маша.
12 августа император с основными силами Великой армии покинул Смоленск. Двинулись дальше, на Москву. В Смоленске были оставлены резервные войска. Этот город не оправдал ожиданий императора.
Первоначальный план был прост и красив: дать здесь длительный отдых армии перед наступлением. Но в Смоленске и окрестностях не хватало еды солдатам, нечем было кормить лошадей, население вело себя крайне недружелюбно, запах гари не исчезал. Постоянно загорались дома: французские повара, пытавшиеся испечь хлеб для армии в русских — нелепо-громоздких, с лежанками — печах, не умели пользоваться заслонками. В результате угорали, устраивали пожары.
Хотя трупы кое-как прибрали в первый же день, в Смоленске тлели и вспыхивали инфекционные заболевания: колодцы были загрязнены. Взятый с большими потерями город оказался бесполезным. Он не дал армии передышки. Император покинул его.
В день выхода из города основных сил Великой армии прячущимся в соборе местным жителям было велено расходиться по домам — у кого не сгорели. Уцелевшие в пожаре дома горожан были теперь свободны, солдаты их покинули. Дома эти, однако, были основательно пограблены: ни еды, ни сколько-нибудь ценных вещей возвратившиеся хозяева в них не нашли.
Дом священника Мурзакевича тоже освобождался. Гвардейский генерал Легранж, живший здесь три дня, уходил вместе с основными частями. Слуги генерала заграбили постель, волчью шубу, оловянную посуду и в придачу ценные вещи, оставленные на хранение соседкой. Предусмотрительный отец Никифор наблюдал за отъездом и, заметив пропажу, пожаловался генералу. Легранж приказал выгнать надоедливого хозяина за ворота: грабежи в завоеванном городе считались нормой, гвардейский генерал не видел в них ничего зазорного.
Капитан Адам Заславский совсем не радовался, что его часть осталась в этом городе, считай, на отдыхе, в тылу. Смоленск обманул и его ожидания. Город был совершенно чужой, сгоревший, черный. Чуждой была архитектура церквей, их излишне пышное, по-азиатски роскошное убранство, теперь к тому же испоганенное — иконы с грубо выломанными окладами, дыры в стенах от ядер, следы костров на мозаиках… Оставшиеся в городе жители были дикими, угрюмыми, неприветливыми.
Из привлекательного Заславский отметил пару уцелевших каменных домов в центре, небольшую, чудом не сгоревшую березовую аллею у дома губернатора и заливные луга вдоль берега Днепра, уже за крепостной стеной, в западном предместье.
Вот по этому лугу он и решил прогуляться 13 августа. Жара первых августовских дней сменилась мягкой, почти бессолнечной, но сухой погодой, очень напоминающей такие же августовские дни в его родной Варшаве. Адам выехал за недоброй памяти Королевский бастион, свернул, не доезжая разрушенного моста, проскакал по тянущейся вдоль Днепра прямой улице. Здесь многие одноэтажные деревянные домики сохранились, возле некоторых были даже уцелевшие от огня сады. Свернул в один из переулков, ведущих на луг. С одной стороны виднелся Днепр, с другой — огороды, кое-где развороченные снарядами.
Дорожка, которая вела через луг вдоль Днепра, привела к колодцу. Пить, конечно, не стал: во многих городских колодцах вода отравленная. Хотя что удивительного, если трупы плавают? Неподалеку виднелись развалины кирпичных строений. Разрушения были не недельной давности, а другие, давние. Дорожка пошла вверх. За низенькой, побитой снарядами каменной оградой начиналось кладбище.
Адам спешился. Кладбище было не очень большим. Оно уходило вверх по пологому холму, а на его вершине над всей окрестностью возвышалась церковь. Она понравилась Заславскому больше, чем Успенский собор и прочие виденные им смоленские церкви. Эта была как-то строже, что ли. Она устремлялась вверх с жесткой, почти готической прямотой — так показалось соскучившемуся по варшавским костелам Адаму.
Он пошел к церкви вверх по тропинке, ведя коня под уздцы. В этой части города бои были менее напряженными, чем на Королевском бастионе или даже у Рачевки. Но и здесь летали ядра: многие памятники были сбиты напрочь, другие только надломлены, валялись сброшенные с могил каменные кресты. Заславский обратил внимание на то, что кладбище довольно богатое, среди могил возвышалось несколько склепов. Попадались и польские фамилии, многие надписи были сделаны латиницей. Что ж, ничего удивительного: город несколько десятилетий принадлежал Польше, а могилы здесь есть очень старые.
Приблизившись к церкви, Адам увидел, что и она претерпела от недавних боев. Один из углов был сбит, полуразрушен, на стенах чернели многочисленные следы от ядер. Дверь оказалась прикрыта. Странно, неужели солдаты до сих пор не добрались до церковного имущества? Он обошел вокруг. С обратной стороны тоже были видны следы разрушения. За церковью продолжалось кладбище.
Адам остановился возле одного из склепов. Довольно большое и еще две недели назад красивое сооружение зияло выбоинами, в центре его, на макушке виднелся пролом, — видимо, склеп увенчивал крест, которого сейчас не было. Наверняка крест был закреплен на скатной крыше, и ядром его сбило. Заславский осмотрелся. Действительно, чуть в стороне валялся искореженный чугунный крест — небольшого размера, однако красивый. Он подошел ближе, всмотрелся в надпись на фронтоне. Она была сделана на двух языках, славянскими и латинскими буквами — по-русски и по-польски. Что ж, на этом кладбище такое не редкость. Адам очистил с помощью сабли налипшую на табличку землю и прочитал фамилию: Кущинские. Сердце дало сбой, потом застучало сильнее. Это была фамилия, хорошо знакомая ему с детства. Это была отчасти его собственная фамилия. Род Заславских-Кущинских гордился своей историей издавна.
