ГЛАВА XXX
Если бы Мелбери и стал расспрашивать Грейс, она все равно ничего бы не сказала ему. Поэтому он решил пока наблюдать молча.
Сознание того, что его любимою дочерью пренебрегают, произвело разительную перемену в Мелбери. Никто не бывает так хитер и находчив, как простодушный крестьянин, вдруг заметивший, что его простотой злоупотребляют. Почтительная доверчивость к зятю сменилась кошачьей подозрительностью; это мешало ему заниматься делами и омрачало душу.
Он знал, что женщина, отданная мужчине на все дни жизни ее, чаще всего безропотно принимает судьбу, приспособляясь по возможности и не ища помощи у других; но только теперь он впервые задумался, почему это так. А что, если случай необыкновенный, рассуждал он. Ведь Грейс не такая, как все, и положение у нее исключительное, - она как бы между двух ярусов общества, и в Хинтоке у нее нет ни одной близкой души. Поэтому пренебрежение мужа для нее во сто крат тяжелее, чем для какой-нибудь другой женщины. И он решил - умно ли, нет ли - начать сражение за счастье дочери. И пусть другие отцы осудят его.
Тем временем миссис Чармонд воротилась домой. Возвращение ее прошло незаметно, и Хинток-хаус не подавал признаков жизни. Зябкая осень приближалась к концу. С каждым днем в садах и огородах становилось все более пусто и голо; нежные листья и стебли овощей побило первыми заморозками и трепало на ветру, как вылинявшие лоскуты; всю осень лес не спеша ронял листья, а теперь они падали торопливо и густо; все оттенки золотого цвета, еще недавно шуршавшие над головой, теперь побуревшей массой лежали под ногами: тысячи жухлых, скрученных в трубочку листьев, готовых предаться тленью. Миссис Чармонд жила в эту осень в уединенной усадьбе одна, без компаньонки, что мало приличествовало вдове ее лет и с ее красотой; не уехала она и за границу на зиму, как в прежние годы. Эти два обстоятельства наводили на кое-какие размышления. Что касается Фитцпирса, единственным нарушением его привычек был отказ от ночных занятий; в окнах его нового жилища не светился допоздна огонек, как бывало прежде, когда он жил один.
Если миссис Чармонд и Фитцпирс встречались, то так умно и осторожно, что даже бдительный Мелбери не замечал этого. В посещениях доктора нет ничего предосудительного, и Фитцпирс раз-другой навестил Хинток-хаус. Что происходило во время этих визитов, известно было только доктору и его пациентке, но скоро Мелбери получил возможность убедиться, что миссис Чармонд находится под чьим-то сильным влиянием.
Наступила зима. По утрам и вечерам стали кричать совы, опять появились стаи лесных голубей. Однажды в феврале, по прошествии приблизительно полугода со времени женитьбы Фитцпирса, Мелбери возвращался пешком из Большого Хинтока; вдруг впереди себя он увидел знакомую фигуру зятя. Мелбери догнал бы его, но тот свернул в одну из просек, которая никуда не вела, а привлекала путника живописными поворотами, петляя между деревьев. В тот же миг впереди показался маленький плетеный экипаж, в котором миссис Чармонд обычно объезжала поместье; она была одна, без грума. Не заметив Мелбери, а возможно, и Фитцпирса, она свернула на ту же самую живописную тропу. Мелбери, не раздумывая, пошел следом и скоро нагнал миссис Чармонд, несмотря на болезни и немалый уже возраст. Экипаж остановился, миссис Чармонд сидела в коляске, небрежно откинув руку на спинку сиденья, рядом стоял Фитцпирс.
Они молча глядели друг на друга, на губах Фелис играла кокетливая и вместе мрачная улыбка. Фитцпирс взял ее руку, миссис Чармонд оставалась безучастной, только глаза ее выразительно смотрели на доктора. Он украдкой расстегнул перчатку и стал стягивать ее, выворачивая наизнанку и обнажая запястье. Потом поднес к губам пальчики миссис Чармонд, а она все сидела, не двигаясь, и смотрела на Фитцпирса, как смотрела бы на муху, севшую на платье.
- Как объяснить подобное непослушание, сэр? - наконец нарушила она молчание.
- Но я во всем послушен вам, - ответил Фитцпирс.
- Тогда идите своей дорогой и пустите меня.
Она вырвала руку, хлестнула лошадь кнутом. Экипаж покатился, Фитцпирс остался стоять, где стоял.
Первым побуждением Мелбери было выйти из укрытия и отчитать зятя. Но здравый смысл подсказал ему, что этого делать нельзя. Самое простое средство - не самое лучшее. Сцена, которой он был свидетель, сама по себе не говорила еще ни о чем, но за ней могло скрываться многое, - Фитцпирс, возможно, был сейчас в таком состоянии духа, что вмешательство могло только вконец все испортить. И еще он подумал, что если уж объясняться, так с самой миссис Чармонд. В полном расстройстве чувств побрел Мелбери домой; он чуть не плакал, ибо сердце его становилось как воск, когда дело касалось любимой дочери.
Замечательный пример проницательности, рожденной любовью, являл сейчас собой Мелбери. Ни самообладание Грейс, ни ее полный достоинства разговор, ни спокойное лицо не обманывали отца: он видел, что происходит в душе дочери, как бы ни старалась она скрыть свои чувства от постороннего глаза.
Семейная жизнь Грейс становилась все тягостнее. Фитцпирс последние дни был особенно мрачен и раздражителен; раздражение его выливалось в коротких монологах непременно в присутствии Грейс. Как-то утром, когда за окном было серо и сумрачно, а ночью дул ветер, Фитцпирс стоял у окна и смотрел, как работники Мелбери тащат через двор большой сук, сломанный ветром. Все кругом было тусклое и озябшее.
- Боже мой! - воскликнул Фитцпирс, стоя у окна в шлафроке. - И это жизнь!
Он не знал, проснулась ли Грейс, но не пожелал удостовериться и не повернул головы.
- Идиот! - продолжал он. - Сам себе подрезал крылья! А какая была блестящая возможность взлететь! Да, сделанного не воротищь. Но ведь я так страстно желал этого. Почему я так глупо устроен, что прозреваю слишком поздно? Я полюбил...
Грейс шевельнулась. Он подумал, что она слышала последние слова. И огорчился, хотя мог бы говорить тише.
Он ожидал за завтраком неприятного разговора. Но Грейс была только более молчалива, чем обычно. И Фитцпирс тотчас стал раскаиваться, что причинил жене боль, ибо приписал ее молчание своей несдержанности. Но он ошибался: ни его слова, ни его действия не были причиной ее уныния. Она не слыхала его утренних сетований.
Над ее домом нависла более серьезная беда, чем крушение честолюбивых замыслов ее мужа.
Она сделала открытие, которое ей с ее прямодушием показалось чудовищным. Она заглянула в свое сердце и увидела, что ее детская влюбленность в Джайлса ярко разгорелась, ибо у нее было теперь иное понятие о великом и ничтожном в жизни. Простые манеры Уинтерборна не раздражали больше ее утонченного вкуса; недостаток так называемой культуры не оскорблял ее образованности; его деревенское платье стало радовать ее глаз; а внешняя грубоватость восхищала. Замужество показало ей, что рафинированный интеллект легко уживается с самыми низменными свойствами души. Она почувствовала отвращение к тому, что прежде считала таким важным. Честным, добрым, верным и мужественным мог быть теперь в ее глазах только простой человек; и такой человек был с самого детства рядом с ней.
И еще в сердце Грейс никогда не угасала жалость к Джайлсу; она жалела его, потому что причинила ему зло, потому что в мирских делах он был неудачник, и еще потому, что, подобно другу Гамлета, "который и в страданиях не страждет", Джайлс испытал такие невзгоды, что стал почти что святым. Вот какие мысли, а не случайно брошенная мужем фраза, повергли Грейс в молчаливое уныние.
Оставив Фитцпирса в лесу, Мелбери пошел к дому и увидел в окне гостиной Грейс; она сидела у окна, точно ей нечего было делать, не о чем заботиться. Мелбери остановился.
- Грейс, - окликнул он дочь, пристально глядя на нее.
- Что, отец? - ответила Грейс.
- Ждешь любимого мужа? - спросил он тоном, в котором слышались жалость и вместе сарказм.
- Нет, не жду. У него сегодня много больных.
Мелбери подошел совсем близко.
- Грейс, зачем ты это говоришь, ведь ты хорошо знаешь... Ладно, спускайся вниз. Погуляем в саду.
Он отпер калитку в увитой плющом изгороди и стал ждать. Видимое безразличие Грейс беспокоило его. Уж лучше бы она в порыве ревности бросилась в Хинток-хаус и, позабыв приличия, устроила сцену Фелис Чармонд, вцепилась бы в нее unguibus et rostro {Когтями и клювом (лат.).}, обвинив, пусть даже без достаточных оснований, в том, что она украла у нее мужа. Подобная буря только бы разрядила атмосферу надвигавшейся грозы.
Минуты через две появилась Грейс, и отец с дочерью вышли в сад.
- Тебе, как и мне, хорошо известно, что твоему супружескому счастью грозит беда, а ты делаешь вид, что все прекрасно. Ты думаешь, я не вижу постоянной тревоги в твоих глазах? По-моему, ты ведешь себя неправильно. Нельзя оставаться безучастной. Надо что-то делать.
- Я ничего не делаю, потому что моей беде нечем помочь. Мелбери готов был забросать ее вопросами: ревнует ли она, испытывает ли возмущение? Но природная деликатность удержала его.
- Ты какая-то вялая, должен тебе сказать. Замкнулась в себе, - заметил Мелбери укоризненно.
- Я такая, какая есть, отец, - ответила Грейс.
Мелбери посмотрел на дочь и вдруг вспомнил, как за несколько дней до свадьбы она спросила его, не лучше ли будет, если она выйдет замуж за Уинтерборна; и он подумал, уж не полюбила ли Грейс Уинтерборна теперь, когда он потерян для нее навсегда.
- Что ты хочешь, чтобы я сделала? - спросила Грейс тихо.
Мелбери очнулся от горьких воспоминаний.
- Я бы хотел, чтобы ты пошла к миссис Чармонд.
- Пойти к миссис Чармонд? Зачем? - спросила она.
- Затем, - прости меня за мою прямоту, - чтобы просить, умолять ее во имя вашей женской солидарности вернуть тебе мужа. Твое семейное счастье зависит от нее. Это я знаю наверняка.
Грейс вспыхнула при этих словах отца, юбки ее громко зашуршали, коснувшись цветочного ящика, точно и они выражали негодование.
- И не подумаю к ней идти! Я не могу этого сделать, отец, - ответила Грейс.
- Разве ты не хочешь снова стать счастливой? - спросил Мелбери, явно озабоченный происходящим больше, чем его дочь.
- Я не хочу еще больших унижений. Раз уж мне суждено страдать, я буду страдать молча.
- Но, Грейс, ты еще очень молода и не понимаешь, как далеко может зайти дело. Посмотри, что уже произошло. Из-за миссис Чармонд твой муж отказался от практики в Бедмуте. И хотя это еще не бог весть какая беда, но лучше бы и ее не было. Миссис Чармонд поступает так не из злого умысла, а по легкомыслию, и одно только слово, сказанное вовремя, может избавить тебя от больших неприятностей.
- Когда-то я любила ее, - дрогнувшим голосом проговорила Грейс, - а она и не подумала обо мне. Я не люблю ее больше. И пусть она делает что хочет, мне все равно.
- Нельзя так говорить, Грейс. Тебе было многое дано. Ты хорошо воспитана и образованна, стала женой ученого человека, из очень хорошей семьи. И ты должна быть счастлива.
- Нет, я не могу быть счастлива. Как бы я хотела, чтобы ничего этого не было! Зачем только меня учили в закрытой школе? Как бы я хотела быть такой, как Марти Саут! Я ненавижу господскую жизнь. Если бы я могла, как Марти, резать в лесу ветки для плетней!
- Кто тебе внушил эти мысли?! - спросил потрясенный отец.
- Образование принесло мне только страдания и невзгоды. Зачем, ну зачем ты послал меня учиться в эту школу? Отсюда все зло. Если бы я жила дома, я бы вышла замуж...
Грейс оборвала себя на полуслове и замолчала, и Мелбери увидел, что она едва сдерживает слезы.
Мелбери совсем расстроился.
- Что ты говоришь? Ты хотела бы жить здесь, в Хинтоке? Остаться деревенской девчонкой и ничему не учиться?
- Да, я никогда не была счастлива вдали от дома. У меня всегда болело сердце, когда ты отвозил меня в город после каникул. Какие это были горькие дни, когда я в январе возвращалась в школу. А вы оставались дома, среди лесов, - такие счастливые! Я часто спрашивала себя, почему я должна все это терпеть. В школе девочки относились ко мне презрительно, они знали, что мои родители небогатые и незнатные.
Бедного Мелбери очень обидела строптивость и неблагодарность дочери. Он уже давно с горечью понял, что нельзя было мешать юным сердцам; что он должен был помочь Грейс понять, кого она любит в действительности, и выдать ее замуж за Уинтерборна, как он раньше и хотел; но менее всего Мелбери ожидал, что Грейс страдает из-за того, что ее воспитали как благородную даму, - скольких денег и какого труда стоило ему это воспитание!
- Ну что же, - уныло проговорил он. - Не хочешь идти к миссис Чармонд не ходи. Я не собираюсь принуждать тебя.
Мелбери не мог ума приложить, как отвратить беду от дочери. Целыми днями сидел он у очага, погруженный в невеселые думы, рядом с ним на камине стоял кувшин сидра с рогом, надетым на горлышко. Всю неделю сочинял он послание главному обидчику, несколько раз переделывал, а потом вдруг скомкал его и бросил.
