ГЛАВА XXVII
Мистер Фитцпирс посетил Хинток-хаус и на второй и на третий день. Миссис Чармонд, как и в первый его визит, полулежала на софе, и вид ее ясно говорил, что она не спешит выздоравливать. Оба раза Фитцпирс внимательно осмотрел царапину, точно это была глубокая рана.
К вящему своему удовольствию, он обнаружил у миссис Чармонд на виске легкую ссадину и наклеил на это весьма заметное место черный пластырь вместо розового, чтобы рассеять у прислуги всякие сомнения насчет его визитов, если таковые успели появиться.
- Ой, больно, - воскликнула миссис Чармонд, когда Фитцпирс в одно из своих посещений стал осторожно отдирать с ее руки пластырь. Царапина поджила и затянулась корочкой цвета неспелой черной смородины, которая вот-вот готова была отпасть.
- Одну минутку, я подышу на пластырь. - С этими словами Фитцпирс поднес к губам руку миссис Чармонд. Она не протестовала.
- Вы сами просили заклеить царапину, - сказал он, с легкостью отлепляя пластырь.
- Да, я помню, - ответила миссис Чармонд. - А теперь взгляните, пожалуйста, цела ли у меня на виске голубая жилка. Я ударилась как раз виском. Будь рана поглубже, я бы истекла кровью.
Фитцпирс нагнулся так низко, что его теплое дыхание коснулось ее щеки. Их взгляды встретились. Глаза миссис Чармонд были темные, бездонные и таинственные, как межзвездное пространство. Она быстро отвернулась.
- О нет, нет! Только не это! - воскликнула она. - Я не могу с вами кокетничать. Наша бедная, краткая, почти детская влюбленность вспыхнула и угасла очень давно, и не надо воскрешать ее. Мы должны договориться об этом в самом начале нашей возобновившейся дружбы.
- Кокетничать! Но ведь и для меня это не игра. Ничего не изменилось с того дня, как я встретил вас в Гейдельберге. Возможно, я тогда глупо себя вел. Возможно, глупо веду себя и теперь. Но разве я могу забыть тот счастливый миг, когда волею судьбы я оказался в поле вашего зрения. Ах, эти воспоминания прошлого! Как далеко уносят они мое воображение!
- Да, как знать, что было бы, если бы моя мать не увезла меня тогда в Баден, - прошептала миссис Чармонд, следя взглядом за далекой верхушкой дерева, качаемой ветром.
- Мы встретились бы еще раз.
- А потом?
- Огонь разгорелся бы сильнее. Как все было бы, я не могу сказать. Но я знаю одно - все кончилось бы страданием и болью сердца.
- Почему?
- Печальный конец уготован любви самой природой. Вот почему.
- Не говорите так! - запротестовала миссис Чармонд. - Не губите моей мечты. Мы ведь только воображаем, что могло быть. - Последние слова миссис Чармонд произнесла полушепотом, надув обиженно губы. - Позвольте мне хотя бы думать, что если бы вы любили меня искренне и глубоко, то никогда бы не разлюбили.
- Что ж, думайте, если это утешает вас. Мысль приятна и ни к чему не обязывает.
Миссис Чармонд несколько секунд размышляла над последними словами Фитцпирса, потом спросила:
- Вы что-нибудь слыхали обо мне в эти годы?
- Ничего не слыхал.
- Это хорошо. Мне, как и вам, пришлось испытать немало. Может, я когда-нибудь и расскажу вам о себе. Только не сейчас. И никогда не просите меня об этом.
Таким образом, два-три дня, проведенные на романтических берегах Неккара, где началось их трогательное знакомство, превратились с расстояния лет в годы нежной дружбы, и на этой благодатной почве выросли воздушные замки упоительных фантазий, овеянных печалью невозможного и порождающих надежды, волнующие и прекрасные, коих не надо ни доказывать, ни отвергать.
Имя Грейс ни разу не было упомянуто между ними, но слух о предстоящем отъезде Фитцпирса из Малого Хинтока каким-то образом достиг ушей миссис Чармонд.
- Доктор, вы покидаете нас! - воскликнула однажды миссис Чармонд. Ее огромные темные глаза, нежный голос укоряли Фитцпирса мягко, но весьма чувствительно. - Да, да, вы уезжаете отсюда! - Она в страстном порыве соскочила с софы. - Не отрицайте, вы купили практику в Бедмуте. И я не виню вас. Образованному человеку, стремящемуся быть в курсе новейших открытий, жить в Хинтоке невыносимо. Тем более, когда ничто и никто его здесь не держит. Вы правы. Уезжайте.
- Да я еще не купил этой практики, а только веду переговоры. И если мое теперешнее настроение не изменится, я никуда не уеду отсюда.
- Но вас тяготит Хинток и все его обитатели, кроме тех, конечно, кого вы берете с собой.
Фитцпирс стал было горячо возражать, но миссис Чармонд свела разговор к пустому кокетству, которое маскировало, однако, недюжинные страсти. Сильные, изменчивые, они тлели в ее душе до поры до времени, как жар в раскаленных углях под слоем пепла, и вспышка была всякий раз внезапной.
Если можно одним словом определить характер человека, то миссис Чармонд была сама непоследовательность. Она была женщиной взбалмошной, не боящейся опасных положений; она обожала мистификации в жизни, любви, в истории. Справедливость, однако, требует заметить, что ей нечего было особенно стыдиться в прошлом, хотя и гордиться тоже было нечем. Честные умы Хинтока ничего не знали о ее прошлом, и она редко в их присутствии пускалась в воспоминания. Ее слуги и арендаторы со свойственной зависимому классу поразительной способностью миновать острые углы в характере своего господина, жили под ее своенравным правлением куда более благополучно, чем если бы у нее был ровный и спокойный характер.
Что касается намерения Фитцпирса купить практику в Бедмуте и уехать из Хинтока, то его переговоры зашли гораздо дальше, чем он пытался это представить миссис Чармонд. Вопрос должен был решиться окончательно в ближайшие сутки. Вечером того дня, когда он виделся с миссис Чармонд, он вышел из дому и зашагал по аллее, с обеих сторон которой тянулась живая изгородь, серебристая от дикого ломоноса, именуемого в тех краях "белый бородач" по его виду в более позднее время года.
Вечером Фитцпирс должен был послать в Бедмут письмо, которое окончательно уладило бы вопрос о покупке практики. Но мог ли он уехать теперь, после всего, что произошло между ним и миссис Чармонд? Деревья, холмы, трава, листья - все ожило и заиграло нежными красками с тех пор, как он познакомился с хозяйкой Хинток-хауса, узнал ее душу, а главное, почувствовал ее расположение к себе. У него были все основания бежать отсюда - он опять займет подобающее место в обществе, которое покинул, ища уединения, под влиянием гнева, вызванного воображаемой обидой. Его жена, видевшая все неудобства их жизни в Малом Хинтоке, радостно ожидала переезда. Оставалось сделать последний шаг. Разум Фитцпирса говорил, что уезжать необходимо, - сердце его протестовало.
Подавив вздох, Фитцпирс вошел в дом и торопливо написал письмо, в котором окончательно отказывался от практики в Бедмуте. Почта уже побывала в Малом Хинтоке, и Фитцпирс послал одного из слуг Мелбери догнать почтовый фургон на соседней развилке, чтобы письмо пошло в тот же день.
Нарочный скоро вернулся и, встретив Фитцпирса в аллее, сказал, что письмо отправлено. Фитцпирс повернул к дому. Он шел и размышлял над происходящим. Почему он поддался этому безрассудному порыву, зачем губит мечты о будущем, свои и Грейс? Причина, побудившая его отказаться от практики в Бедмуте, была такая же прекрасная, такая же фантастическая и мимолетная, как краски закатного неба. Он был всего-навсего домашний врач миссис Чармонд, а жена его арендовала ее землю. Каким веским доводом оказалась сердечная склонность в дни холостяцкой жизни Фитцпирса, когда он решал, уехать ли ему из Малого Хинтока. Но тогда дело шло к женитьбе, а матримониальные побуждения - весьма почтенная вещь!
- Отец сказал, что ты послал письмо в Бедмут! - воскликнула Грейс, вышедшая встретить мужа. На быстро темнеющем небе одиноко горела вечерняя звезда. - Ты решился наконец заплатить, сколько они просят? Слава богу, это неприятное дело окончено. Когда мы едем, Эдрид?
- Я передумал, - ответил Фитцпирс. - Семьсот пятьдесят фунтов - слишком дорого для нас. И я отказался. Подождем более подходящего случая... Боюсь, что делец из меня никудышный!
Последние слова он сказал, устыдившись на мгновенье величайшей глупости своего поступка. Глядя в глаза Грейс, ясные и правдивые, он вдруг испытал угрызения совести.
Грейс была расстроена в тот вечер. Она любила дом, где прошло ее детство, и не гналась за удовольствиями света, но она видела, что мужа ее гнетет жизнь в этом глухом углу, и ради него искренне хотела уехать отсюда.
Дня через три Фитцпирс опять пошел к миссис Чармонд. С самого утра было ветрено, то и дело начинал накрапывать дождь, стуча каплями, точно пригоршнями зерна, по стеклам и стенам домиков Малого Хинтока. Фитцпирс шел глухой частью парка, где росли старые вязы и дубы. На их коре, бугорчатой и морщинистой, как лицо столетней колдуньи, темнели пятна влаги, сочившейся из старых ран, а внизу у самой земли изумрудно зеленели наросты лишайника. Это были могучие деревья, чьи стволы не сгибались под напором самых сильных ветров, а только раскачивали ветвями. Над их густыми, еще зелеными кронами осень уже позолотила листву других деревьев - торчали, как оленьи рога, голые, черные сучья.
Миссис Чармонд приняла Фитцпирса не то в будуаре, не то в маленькой гостиной во втором этаже. Хотя на дворе был день и холода еще не настали, окна были наглухо завешены шторами, горели свечи и лампа под красным абажуром, ярко пылал камин.
- Почему топится камин и горят свечи? - спросил Фитцпирс.
Миссис Чармонд сидела в кресле, отвернувшись.
- О, мир за окнами так уныл, - прошептала она. - Небо в трауре, потоки слез льются по окнам. Сегодня ночью по стеклу скрипела улитка. Печальный звук. Я проплакала все утро, не осушая глаз. И я не хочу, чтобы вы видели мое заплаканное лицо. Скажите, доктор, зачем нам даны мятежные сердца и пламенные желания, когда приходится жить в этом мире? Почему смерть одна дарит то, что у жизни приходится вымаливать, - покой? Ответьте мне, доктор.
- Чтобы ответить на ваш вопрос, милая Фелис, нужно вкусить еще от одного древа познания.
- Когда родник страстей иссякает, душа моя наполняется страхом и мне кажется, что я скоро умру. О, свет так жесток, так неумолим к тому, чье сердце из воска, а не из камня. Я боюсь людей, они сурово карают за каждый неверный шаг. Законы, правила, твердят они, созданы для того, чтобы человек стал совершенен. Какое мне дело до чужого совершенства? И ради него я должна жертвовать всем, что дорого моему сердцу!
- Что вас так расстроило сегодня? - тихо спросил Фитцпирс, садясь рядом с миссис Чармонд. Он подумал, что сплин ее объясняется единственно сидением взаперти, но ничего не сказал.
- Мои мысли, доктор. Вы не должны больше приходить ко мне. Люди начинают говорить, что моя болезнь - притворство. Не приходите больше. Только не сердитесь на меня. - Миссис Чармонд порывисто вскочила с кресла и, схватив Фитцпирса за руку, умоляюще взглянула на него. - Это необходимо. Так будет лучше для вас и для меня.
- Но что плохого мы сделали? - спросил, помрачнев, Фитцпирс.
- Мы не сделали ничего плохого, доктор. Но оттого, вероятно, и эти мысли. А впрочем, все суета... Я решила уехать в Миддлтон-Эби. Это недалеко от Шотсфорда. Там живет тетка моего мужа. Я еще в Лондоне обещала навестить ее. И не могу нарушить слова. Так будет лучше. Я уеду, и все забудется. А вы когда насовсем покидаете Хинток с вашей милой женой?
- Я отказался от практики в Бедмуте. Я полюбил эти места и не хочу уезжать отсюда.
- Отказались? - изумилась миссис Чармонд, недоверчиво глядя на Фитцпирса. - Но вы погубили себя. Боже мой, что я наделала!
- Ничего, кроме того, что собрались уезжать.
- Да, но я уезжаю недалеко и ненадолго, всего на месяц-другой в Миддлтон-Эби. Но, может статься, я обрету там душевный покой и вернусь в Хинток преображенной. Вы будете приходить ко мне в гости с вашей прелестной женой, и мы с ней станем друзьями. О, как легко родятся в уединении праздные мысли и чувства! С завтрашнего дня я перестану быть на вашем попечении, доктор. Я так хочу... И все-таки я рада, что вы остаетесь в Хинтоке, если, конечно, это не повредит вашему будущему.
Но едва Фитцпирс ушел, глаза миссис Чармонд потухли, с губ слетела полупечальная, полуигривая улыбка. Сердце ее налила свинцовая тяжесть. Она опять погрузилась в унынье, не имея сил шевельнуть пальцем; губы ее задрожали, закрытые глаза увлажнились.
Обратные шаги Фитцпирса испугали ее, и она быстро подняла голову.
- Я вернулся сказать вам, что вечер обещает быть теплым. Отдерните шторы, потушите лампу и свечи - за окном такое яркое солнце. Позвольте, я помогу вам.
- Пожалуйста, если вам не трудно.
Он отдернул шторы, и в комнату хлынули закатные лучи неяркого осеннего солнца. Красный огонь лампы и желтое пламя двух свечей стали почти невидимы.
- Можно подойти к вам? - спросил Фитцпирс: миссис Чардмонд сидела к нему спиной.
- Нет.
- Почему?
- Я плачу и не хочу, чтобы вы видели мое лицо, когда на него падает свет.
Секунду он стоял в нерешительности, сожалея, что отдернул шторы и солнечный свет рассеял розовый альковный полумрак.
- Тогда я пойду...
- Идите, - сказала она, протягивая ему руку, а другой промокнув глаза платком.
- Можно, я буду писать вам?
- Нет, нет! - воскликнула она. И прибавила голосом кроткого благоразумия: - Вы не должны мне писать. Не надо. - Ну что же. До свидания. - С этими словами Фитцпирс ушел.
Вечером, когда служанка одевала ее к обеду, она с самым невинным видом то и дело наводила разговор на женитьбу Фитцпирса.
- Люди говорят, что миссис Фитцпирс любила когда-то мистера Уинтерборна, - сказала служанка.
- Почему же она не вышла за него замуж?
- Да потому, что, говорят, он в одночасье лишился дома и всего, что имел.
- Как это могло случиться?
- У него кончился срок аренды, а ваш управляющий не стал ее продлевать, хотя, говорят, у мистера Уинтерборна были все права. Он остался без крова, и помолвка расстроилась. Так люди говорят, мадам.
Самые разнообразные чувства охватили миссис Чармонд и она стала горько упрекать себя. "Отказав этому бедному человеку в его законном притязании, я тем самым обрекла на гибель мою воскресшую любовь, - говорила она себе. Кто бы мог подумать, что простое распоряжение по хозяйству нанесет впоследствии такую глубокую рану моему сердцу. И вот теперь меня ожидает печальная зима, зима горьких сожалений, сердечных мук и неисполнимых желаний. А весной я забуду его. О, я рада, что уезжаю".
Миссис Чармонд вышла из комнаты и, вздохнув, пошла вниз. Секунду она задержалась на площадке и глянула в окно, выходящее на зеленый холм перед домом. Было еще довольно светло. Прямо перед ней, на середине крутого, поросшего травой склона маячила фигура старого Тимоти Тенгса. Он возвращался домой и, чтобы сократить путь, двинулся прямо вверх по лужайке, где не было тропы и ходить запрещалось. Остановившись, чтобы взять понюшку табаку, он вдруг встретился глазами с миссис Чармонд, бросился было вверх, поскользнулся и покатился, как бочка, вниз наперегонки с табакеркой.
Необъяснимая, вспыхнувшая от безделья, безнадежная любовь к Фитцпирсу, меланхолия, вызванная нервическим расстройством, еще не просохшие слезы все это вдруг сменилось безудержным смехом; миссис Чармонд закатилась, глядя на Тенгса; казалось, все мрачное унынье предшествующего часа вылилось в этом пароксизме смеха. Она едва справилась с собой, только войдя в столовую, но и здесь, в присутствии слуг, плечи ее то и дело вздрагивали, когда она вспоминала комическую фигуру Тенгса, а глаза увлажнялись то ли от сдерживаемого смеха, то ли от недавней печали.
Она решила больше не предаваться унынию. Выпила два бокала шампанского, потом еще немного; и весь вечер развлекалась пением романсов.
- Однако надо что-то сделать для этого бедного Уинтерборна, - сказала она себе, поднимаясь в спальню.
