Часть II
ЕМУ СНИТСЯ, ЧТО ЕГО ЛЮБЯТ
Глава 1
В течение нескольких драгоценных месяцев после смерти старшего брата Уилл был самым счастливым парнишкой в Манчестере. Конечно, не для всех. Он быстро научился придавать лицу мрачное выражение, даже изображать готовность разрыдаться, если озабоченный родственник спрашивал, как он себя чувствует. Но все это было сплошным притворством. Натаниэль умер, и Уилл был этому рад. Золотой мальчик больше не будет главенствовать над ним. Теперь в его жизни остался только один человек, который относился к нему так же снисходительно, как отец, — и это был сам отец.
У отца имелись для этого все основания: он был великий человек. Философ — ни больше ни меньше. У других тринадцатилетних мальчишек отцы были водопроводчиками или водителями автобусов, но отец Уилла, Хьюго Рабджонс, был автор шести книг — никакой водопроводчик или водитель автобуса даже не понял бы, о чем они. Мир (Хьюго как-то сказал об этом Натаниэлю в присутствии Уилла) создавался многими людьми, но лишь единицы определяли то, как он будет развиваться. Важно было оказаться среди этих единиц, найти место, в котором ты сможешь изменить общепринятые представления с помощью политического влияния и интеллекта, а если ни то ни другое не подействует, то ненавязчивым принуждением.
Уилл приходил от отцовских речей в восторг, даже несмотря на то, что многое из сказанного оставалось за пределами его понимания. А отец любил поговорить о своих мыслях, хотя однажды Уилл был свидетелем того, как отец впал в ярость: Элеонор, мать Уилла, назвала своего мужа учителем.
— Никакой я не учитель, никогда им не был и не буду! — взревел Хьюго, его и без того всегда красное лицо налилось кровью. — Почему ты то и дело пытаешься меня унизить?
Что ответила мать? Что-то неопределенное. Она всегда говорила что-то неопределенное. Глядя мимо него куда-то в окно или, может быть, вперившись осуждающим взором в букеты, которые только что расставила.
— Философии нельзя научить, — сказал тогда Хьюго. — Она дается только вдохновением.
Возможно, этот разговор продолжался дольше, но у Уилла были сомнения на этот счет. Мгновенная вспышка, перемирие — таков был ритуал. А иногда — обмен ласками, но это тоже быстро заканчивалось. И каков бы ни был предмет разговора — философия или любовь, — на лице матери неизменно присутствовало рассеянное выражение.
Но потом умер Натаниэль, и даже такие разговоры прекратились.
Это случилось в четверг утром. Он переходил улицу, и его сбило такси. Водитель спешил доставить пассажира на манчестерский вокзал Пикадилли, боялся опоздать на двенадцатичасовой поезд. Удар отбросил Натаниэля в витрину обувного магазина, стекло разлетелось, и он получил множественные порезы и внутренние повреждения, несовместимые с жизнью. Умер он не сразу. Боролся за жизнь два с половиной дня в отделении интенсивной терапии Королевской клиники, но в сознание так и не пришел. На утро третьего дня его тело перестало сопротивляться, и он умер.
По мифологизированной версии, сочиненной Уиллом, его брат, будучи в коме, принял решение не возвращаться в этот мир. Хотя Натаниэлю было всего пятнадцать, когда он умер, он успел вкусить больше радостей жизни, чем удается большинству за отведенные им Библией семьдесят два. Его до самозабвения любили родители, Господь наделил его лицом, на которое невозможно было посмотреть и не влюбиться, но Натаниэль решил расстаться с миром, оставаясь его идолом. Он получил свою долю восхищения и поклонения, и они успели ему наскучить. Лучше уйти, не оглядываясь.
После похорон Элеонор не выходила из дома. Она всегда любила гулять по улице, стоять перед витринами — но теперь перестала это делать. У нее был кружок приятельниц, с которыми она встречалась за ланчем не реже двух раз в неделю. Теперь она перестала подходить к телефону, чтобы не разговаривать с ними. Ее лицо утратило сияние. Рассеянность обернулась полным отсутствием интереса к жизни, и мании росли день ото дня. Она перестала открывать шторы в гостиной, потому что боялась увидеть такси. Если она и ела, то только с белых тарелок. Она не ложилась спать, пока не убеждалась, что все двери и окна закрыты на три запора. Она привыкла молиться, делала это обычно очень тихо и на французском, ее родном языке. Как-то вечером Уилл услышал ее разговор с отцом — она говорила, что дух Натаниэля находится с ней рядом неотлучно. Неужели Хьюго не видит этого по ее лицу? У них ведь одна кровь. Одна — французская.
Даже в тринадцать лет Уилл вполне прагматично смотрел на мир. Он не обманывался насчет того, что происходит с его матерью. Она сходила с ума. Такова была печальная простая истина. В течение нескольких недель мая она не могла оставаться одна дома, и Уилл был вынужден пропускать занятия (для него это было вовсе не в тягость) и оставаться с ней дома. При этом видеть его она не желала (не хотела видеть лицо, которое казалось ей неудачной копией идеальной внешности Натаниэля), но стоило ей услышать, что он открывает переднюю дверь, как она с рыданиями и обещаниями звала его назад. Наконец в середине августа Хьюго усадил Уилла и сказал, что жизнь в Манчестере для всех них стала невыносимой, и он решил, что они должны переехать. «Твоей матери нужны простор и свежий воздух», — объяснил он. Эти слова были лейтмотивом всех тех месяцев, которые прошли с того дня, когда несчастье избороздило морщинами его лицо. У него, по его словам, было лицо спорщика, словно высеченное из гранита — породы, которая плохо передает нюансы мысли и оттенки значений. Но оттенков было пруд пруди. Даже простое описание отъезда семьи из Манчестера стало лингвистическим приключением.
— Я понимаю, эти последние месяцы дались тебе нелегко, — сказал отец Уиллу. — Проявления скорби могут любого сбить с толку, и я не буду делать вид, будто до конца понимаю, почему горе твоей матери приняло такие специфические формы. Но ты не должен ее осуждать. Мы не можем чувствовать того, что чувствует она. Никто никогда не может чувствовать того, что чувствуют другие. Мы можем только предполагать. Выдвигать гипотезы. Не больше. То, что происходит здесь, — он постучал себя по виску, — принадлежит ей и только ей.
— Может быть, если бы она рассказала об этом… — осторожно предложил Уилл.
— Слова не есть абсолюты. Я уже говорил тебе об этом. То, что говорит твоя мать, и то, что слышишь ты, не тождественно. Ты ведь это понимаешь?
Уилл кивнул, хотя и понимал то, что ему говорили, лишь в самых общих чертах.
— Итак, мы переезжаем, — сказал Хьюго, довольный, что ему удалось донести до Уилла теоретическое обоснование сложившейся ситуации.
— И куда мы поедем?
— В деревню в Йоркшире. Она называется Бернт-Йарли. Тебе придется перейти в другую школу, но ведь для тебя это не будет большой проблемой?
Уилл пробормотал: нет, не будет. Он ненавидел школу Сент-Маргарет.
— И свежий воздух тебе тоже не повредит. Ты все время какой-то бледный.
— И когда мы уезжаем?
— Недели через три.
Глава 2
1
Переезд получился не совсем таким, как его планировали. Через два дня после разговора Хьюго с Уиллом Элеонор нарушила собственные правила, вышла из дома утром и отправилась бродить по городу. Домой ее привели поздно вечером — нашли плачущей на той улице, где Натаниэля сбила машина. Переезд отложили, и следующие две недели она находилась под наблюдением сиделок и психиатра — выписанные им лекарства дали положительный эффект. Через несколько дней настроение у Элеонор улучшилось, она стала необычайно оживленной и с головой ушла в дела — подготовку к отъезду. Отложенный переезд состоялся во вторую неделю сентября.
Путь из Манчестера занял чуть больше часа, но поездку на двух машинах вполне можно было сравнить с перемещением каравана в другую страну. Когда промелькнули простенькие улочки Олдхэма и Рочдейла, они оказались на открытой дороге. Бескрайние вересковые пустоши перешли в холмы, на склонах которых, поросших сочной зеленью, здесь и там зияли полосы мрачного серого известняка. На вершинах холмов задувал сильный ветер, раскачивая высокий фургон, в который попросили сесть Уилла. Держа в руках карту, он, как мог, следил за маршрутом, переводя глаза с дороги, по которой они ехали, на странные названия: Киркби-Мальцеард, Гаммерсгилл, Хортон-ин-Риблсдейл, Йокентвейт, Гартвейт и Роттенстоун-Хилл. Они обещали целый неизведанный мир.
Пункт их назначения, деревня Бернт-Йарли, на взгляд Уилла, ничем не отличалась от десятков других деревень, мимо которых они проезжали. Незамысловатые кубики домов и коттеджи, возведенные из местного известняка и крытые шифером, пять-шесть лавочек (бакалея, мясная, газетный киоск, почта, паб), церковь с небольшим кладбищем вокруг и высокий горбатый мост над речушкой — не шире, чем полоска дороги. Но на окраине деревни стояли три или четыре солидных дома. Один из них, насколько было известно Уиллу, и должны были занять они — самый большой дом в Бернт-Йарли, такой красивый, что, по словам отца, Элеонор заплакала от счастья при мысли о том, что они станут в нем жить. «Мы будем здесь очень счастливы», — сказал Хьюго, словно это была не лелеемая им надежда, а наставление.
2
Первое свидетельство счастья ждало их у ворот: полненькая, улыбающаяся женщина раннего среднего возраста, которая представилась Уиллу как Адель Боттралл и пригласила их в дом с самым искренним, как ему показалось, удовольствием. Она немедленно принялась руководить разгрузкой автомобиля и мебельного фургона, командуя своим мужем Дональдом и сыном Крейгом — угрюмым шестнадцатилетним парнем с толстой шеей. Во дворе Сент-Маргарет такой тип вполне мог для профилактики наградить Уилла тумаками. Но здесь он служил рабочей лошадкой, таскал в дом коробки и мебель, и глаза у него почти все время были опущены. Миссис Боттралл дала Уиллу стакан лимонада, и он пошел бродить вокруг дома, разглядывая его со всех сторон и время от времени возвращаясь к парадной двери поглазеть на Крейга, таскающего их вещи в поте лица. День был влажный (Адель обещала, что будет гроза, которая разрядит воздух), и Крейг разделся до поношенной фуфайки, пот катился по его лицу с узкого лба, шея и грудь шелушились от солнечных ожогов. Уилл завидовал его мускулатуре, вьющейся поросли у него под мышками и клочковатым, ухоженным бачкам. Изображая озабоченность по поводу сохранности столов и ламп, которые носил Крейг, он лениво передвигался из комнаты в комнату вслед за парнем. Время от времени Крейг делал что-нибудь такое, что, по представлениям Уилла, он не должен был видеть, хотя ничего такого особенного Крейг не делал — вполне обычные вещи. Проводил языком по вьющимся усикам, вытягивал руки над головой, плескал в лицо водой над кухонной раковиной. Раз или два Крейг посмотрел в его сторону — его немного забавляло внимание, которое проявлял к нему Уилл. Когда Крейг поворачивал голову, Уилл напускал на лицо подобие того безразличия, которое он так часто видел на лице матери.
Разгрузка продолжалась до раннего вечера. Дом (в котором два года никто не жил) слабо сопротивлялся вселению новых жильцов. Внутренние двери оказались слишком узкими для нескольких коробов, а изысканно убранные комнаты — слишком маленькими для мебели из городского дома. Чем ближе к вечеру, тем напряженнее становилась атмосфера. Ободранные до крови костяшки пальцев, поцарапанные подбородки, отдавленные ноги. Элеонор сохраняла величественное спокойствие, сидя перед окном в эркере, откуда открывался великолепный вид на долину, и попивала травяной чай. Ее муж тем временем принимал решения о назначении тех или иных комнат — в прежние дни она бы этого ему не доверила. Раз Крейг с коробкой в руках ободрал пальцы о стену и разразился ругательствами, которые были немедленно пресечены Аделью — она отвесила сыну подзатыльник. Уилл оказался случайным свидетелем этого происшествия и увидел, как глаза Крейга наполнились слезами от обиды. И тут Уилл понял, что, несмотря на все его мускулы и пот, Крейг был всего лишь мальчишка, и интерес Уилла к его занятиям мгновенно улетучился.
3
Была суббота. Ночь не принесла с собой грозу, как предсказывала Адель, и на следующий день воздух был липким с самого утра, еще до того, как единственный колокол Святого Луки призвал верующих на богослужение. Адель, в отличие от мужа и сына, была прихожанкой. К тому времени, когда она вернулась, ее команда уже провела два часа, орудуя коробками, как слон в посудной лавке, — они действовали так неумело, что расколотили несколько тарелок и фарфоровую вазу.
Чувствуя напряжение, повисшее в воздухе, Уилл решил держаться от всего этого подальше. Пока семейство Боттралл топало по дому, он оставался наверху в отведенной ему комнате со сводчатым потолком. Она находилась в дальней части дома, что его абсолютно устраивало. Из окна с широким подоконником открывался вид на склон холма, где не было видно ни одного дома, ни одной лачуги — только несколько согнутых ветром деревьев и изредка — стадо овечек.
Он пришпиливал карту мира к стене, когда услышал жужжание осы — она словно почувствовала, что наступают ее последние деньки. Оса стала кружить у его головы. Уилл схватил книгу и отогнал ее, но она туг же вернулась, жужжа еще громче. Он снова попытался ее прибить, но оса увернулась от удара и, описав несколько быстрых кругов, ужалила его в шею под левым ухом. Он вскрикнул и отступил к двери, а оса совершила победный пролет над его головой. Он не попытался прихлопнуть ее в третий раз, а распахнул дверь и с воплем скатился вниз по лестнице.
Сочувствия ему никто не выказал. Отец, который недовольно выговаривал Дональду Боттраллу, смерил Уилла таким взглядом, что жалобы застряли у него в горле. Проглотив слезы, он отправился на поиски матери. Она по-прежнему сидела перед окном в эркере, на подлокотнике кресла стоял пузырек с лекарствами. Второй пузырек она открыла и, высыпав его содержимое на ладонь, пересчитывала таблетки.
— Ма, — сказал он.
Она оторвала глаза от таблеток, на лице было выражение царственного отчаяния.
— В чем дело? — спросила она.
Он рассказал, что случилось.
— Ты неосторожен. Осы осенью всегда агрессивны. Их нельзя раздражать.
Он начал говорить, что вовсе не раздражал осу, что он невинно пострадавший, но по выражению лица матери понял, что она его уже не слушает. Секунду спустя она снова принялась пересчитывать таблетки. Испытав разочарование и бессилие, он ретировался.
Место укуса распухло и пульсировало, и это распаляло его злость. Он поднялся в ванную, нашел в аптечке какую-то мазь от укусов насекомых и щедро нанес на ужаленное место. После этого сполоснул лицо, смывая следы слез. Он больше никогда не заплачет, сказал он своему отражению в зеркале. Слезы — глупость, все равно тебя никто не слушает.
Нисколько не почувствовав себя счастливее после этого решения, он поплелся вниз. Там мало что изменилось. Крейг бездельничал в кухне, набивая рот какой-то стряпней Адели. Элеонор сидела со своими таблетками, а Хьюго в саду перед домом продолжал препираться с Дональдом (который, судя по его виду, был первостатейным упрямцем и ни в чем не собирался уступать). Их спор становился все жарче. Никто не обратил внимания на Уилла, который направился в деревню, а если и обратил, то всем было все равно, и никто его не остановил.
Глава 3
Улицы Бернт-Йарли были пусты, все лавочки закрыты, включая и маленькую кондитерскую, где Уилл надеялся полакомиться мороженым. Он уставился в окно, загородившись от света ладонями. Помещение оказалось таким же маленьким внутри, как и снаружи, и битком набитым товарами, часть которых предназначалась для бродяг и туристов, проходивших мимо: почтовые открытки, карты, даже рюкзаки. Удовлетворив любопытство, Уилл поплелся к мосту. Тот был невелик — пролет футов двадцать — и построен из того же серого известняка, что и домишки неподалеку. Он уселся на невысокое ограждение и стал смотреть на реку. Лето было засушливое, и внизу между камней остался лишь ручеек, а берега заросли болотными бархатцами и кустиками бальзамина, вокруг которых вились пчелы. Уилл настороженно на них поглядывал, готовый дать деру, если какая-нибудь направится в его сторону.
— Глупость все это, — пробормотал он себе под нос.
— Что глупость? — раздался голос за его спиной.
Он повернулся и увидел не одну, а две пары изучающих глаз. Голос принадлежал девчонке постарше Уилла — со светлыми волосами и белой кожей, лицо усыпано веснушками. Она стояла на мосту, а ее спутник сидел на корточках у ограждения напротив Уилла и ковырял в носу. Парнишка явно был ее брат — те же простоватые черты лица и серьезные серые глаза. Но если девчонка вырядилась в воскресное платье, то у ее братишки вид был неопрятный: одежда мятая и грязная, на губах ягодный сок. Он мрачно поглядывал на Уилла.
— Что глупость? — снова спросила девочка.
— Это место.
— Ерунда, — сказал мальчишка. — Это ты глупый.
— Тихо, Шервуд.
— Шервуд? — переспросил Уилл.
— Ну да, Шервуд, — с вызовом ответил мальчик.
Он поднялся, словно собираясь драться, ноги у него шелушились, сплошь покрытые зажившими царапинами. Его воинственность быстро иссякла.
— Я хочу поиграть где-нибудь в другом месте. — Он явно потерял интерес к незнакомцу. — Идем, Фрэнни.
— По-настоящему меня не так зовут, — вставила девочка, прежде чем Уилл успел произнести хоть слово. — Я Фрэнсис.
— Шервуд — дурацкое имя, — заметил Уилл.
— Да что ты? — притворно удивился Шервуд.
— Ну да.
— А тебя как зовут? — вмешалась Фрэнни.
— Это мальчишка Рабджонса, — сказал Шервуд.
— Откуда ты знаешь? — спросил Уилл.
Шервуд пожал плечами.
— Да так, слышал, — сказал он с озорной улыбкой, — потому что слушаю.
Фрэнни рассмеялась.
— Чего ты только не слышишь! — сказала она.
Шервуд рассмеялся, довольный, что его оценили.
— Чего я только не слышу, — нараспев повторил он за сестрой. — Чего я только не слышу, чего я только не слышу.
— Если тебе известно чье-то имя, это еще не значит, что ты такой умный, — заметил Уилл.
— Я и еще кое-что знаю.
— Например?
— Например, что ты из Манчестера и что у тебя был брат, только он умер.
«Умер» он сказал так, словно ему это доставляло удовольствие.
— А твой папа учитель. — Шервуд бросил взгляд на сестру. — Фрэнни говорит, что ненавидит учителей.
— Ну, он вовсе и не учитель, — отмахнулся Уилл.
— Кто же тогда? — поинтересовалась Фрэнни.
— Он… доктор философии.
Это прозвучало как хвастовство, и все вдруг умолкли.
— Он и вправду доктор? — наконец спросила Фрэнни.
Она словно почувствовала, что Уилл не понимает, о чем говорит. Но он сделал храброе лицо.
— Типа того, — сказал Уилл. — Он лечит людей своими книгами.
— Глупость все это! — крикнул Шервуд, повторив те же самые слова, с которых начался разговор.
Он стал смеяться над тем, что сказал Уилл.
— Мне все равно, что ты думаешь, — отрезал Уилл, отвечая Шервуду самой язвительной улыбкой, на какую только был способен. — Все, кто живет на этой помойке, просто глупцы. Как ты…
Шервуд отвернулся и стал плевать с моста. Уилл решил больше не препираться и пошел домой.
— Постой, — услышал он голос Фрэнни.
— Фрэнни, — плаксиво позвал ее Шервуд, — ну его!
Но Фрэнни уже догнала Уилла.
— Шервуд иногда ведет себя глупо, — сказала она с важным видом. — Но он мой брат, и я должна за ним присматривать.
— Он как-нибудь получит по голове — этим все и кончится. Сильно получит. Может, и от меня.
— Он и так постоянно получает по голове, потому что люди думают, что у него не совсем…
Она замолчала, словно собираясь с духом.
— …не совсем в порядке с головой.
— Фрэ-э-энни! — завопил Шервуд.
— Тебе лучше вернуться к нему, пока он не свалился с моста.
Фрэнни кинула на брата раздраженный взгляд.
— Ничего с ним не случится. И знаешь, здесь у нас не так уж плохо.
— Мне все равно, — ответил Уилл. — Я отсюда убегу.
— Убежишь?
— Я же сказал.
— И куда?
— Еще не решил.
Они замолчали. Уилл подумал, что сейчас она вернется к брату, но Фрэнни решила продолжить разговор и по-прежнему шла рядом с Уиллом.
— А Шервуд правду сказал? — спросила она, понизив голос. — Насчет твоего брата?
— Да. Его сбило такси.
— Ты, наверно, ужасно переживал.
— Я его не очень любил.
— И все же… Если б что-нибудь такое случилось с Шервудом…
Они подошли к развилке. Налево шла дорога к дому, а направо вела тропинка, которая терялась из виду за живыми изгородями. Уилл помедлил.
— Мне пора возвращаться, — сказала Фрэнни.
— Я тебя не держу, — ответил Уилл.
Она не шелохнулась. Уилл посмотрел на девочку и увидел в ее глазах такую боль, что не выдержал и отвернулся. В поисках чего-нибудь интересного его взгляд остановился на единственном доме у дороги, и он спросил Фрэнни, что это такое, — не из любопытства, а чтобы смягчить свою грубость.
— Все называют его Судом, — ответила она. — Но на самом деле никакой это не Суд. Его построил человек, который защищал лошадей или что-то в этом роде. Я точно не знаю.
— А кто там живет? — спросил Уилл.
Издалека дом казался внушительным. Он походил на храм из учебника истории, только храм был построен из камня.
— Никто, — сказала Фрэнни. — Там внутри ужасно.
— Ты заходила?
— Шервуд однажды там спрятался. Он знает об этом доме больше, чем я. Спроси у него.
Уилл наморщил нос.
— Не, — помотал он головой.
Они вроде как помирились, и теперь он мог уйти, не испытывая угрызений совести.
— Фрэ-э-энни! — снова завопил Шервуд.
Он забрался на ограждение моста и теперь шел по нему, как канатоходец.
— Слезай оттуда! — закричала Фрэнни и, кивнув Уиллу через плечо, побежала к мосту.
«Слава богу», — подумал Уилл и снова стал соображать, в какую сторону направиться.
Если вернуться домой, можно будет попить и что-нибудь забросить в пустой желудок. Но тогда придется терпеть их шуточки. Нет уж, лучше еще погулять, решил он, и выяснить, что же там — за поворотом и живыми изгородями.
Он оглянулся и увидел, что Фрэнни уговорила Шервуда спуститься с ограждения и он снова сидит на земле, обхватав колени, а она смотрит на Уилла. Он небрежно помахал ей и пошел по дороге, предаваясь праздным мыслям: вдруг этот маршрут окажется увлекательным и выйдет, что он не зря хвастался перед девчонкой, — он будет идти и идти, пока от Бернт-Йарли останутся одни воспоминания.
Глава 4
Суд оказался дальше, чем Уилл думал. Он шел и шел, а за очередным поворотом дороги показывался еще один, за каждой живой изгородью, через которую он заглядывал, — еще одна изгородь, пока Уилл не догадался, что неверно определил размеры здания. Оно было гораздо дальше и больше, чем он подумал сначала. Когда Уилл поравнялся с ним и оглядел живую изгородь, отыскивая проход на поле, где стоял дом, прошло не меньше получаса. Погода становилась хуже, на северо-востоке, над холмистыми пастбищами, нависли тучи. Наконец-то собиралась гроза, о которой говорила Адель Боттралл, и холмы под мрачным небом потемнели.
«Пожалуй, лучше отложить это приключение на какой-нибудь другой день», — подумал Уилл.
Осиный укус на шее стал отдаваться пульсирующей болью в голове. Плевать на хвастовство — пора возвращаться домой.
Но проделать такой путь и ничего не узнать (даже рассказать потом будет не о чем) — разве это не бездарная трата времени? Еще пять минут — и он переберется через изгородь и добежит до таинственного здания. Еще пять минут — и он увидит его отсыревшие стены изнутри, после чего можно возвращаться домой. Он пойдет напрямик, через холмы, довольный, что его труды не пропали даром.
С этими мыслями Уилл стал искать проход в густых зарослях боярышника, нашел место, где ветви переплелись не так тесно, и пробрался на другую сторону. Открывшееся перед ним зрелище стоило нескольких царапин. Трава на поляне вокруг Суда вымахала Уиллу по грудь, и всюду была жизнь. Из-под ног выпархивали жаворонки. При его приближении бросились наутек зайцы, которых он слышал, но не видел. Уилл сразу забыл про боль в голове и зашагал по траве, как человек, потерявшийся на сафари. У него засосало под ложечкой от предвкушения чего-то необычного. Может быть, жить здесь — вдали от пыльных улиц и такси — не так уж плохо, тут он сможет стать другим.
Теперь до Суда оставалось несколько ярдов, и сомнения насчет того, благоразумно ли заходить внутрь, исчезли. Он поднялся по заросшим травой ступеням, прошел между колоннами (в обхвате они не уступали Дональду Боттраллу) и, толкнув полусгнившую дверь, вошел.
Здесь было холоднее, чем он думал. И темнее. Хотя дождей в этом году было так мало, что река превратилась в ручеек, тут царила сырость, словно здание вытягивало влагу из земли и с ней приходили гниль и черви.
Помещение, где он оказался, было необыкновенным: что-то вроде полукруглого холла с многочисленными углублениями в стене, словно в них должны стоять статуи. На полу замысловатая мозаика, изображающая странный набор предметов, часть из которых была знакома Уиллу, часть — нет. Тут были лимоны и виноград, цветы и зубчики чеснока. Он увидел что-то похожее на кусок мяса, только из него выползали личинки, и он подумал, что ошибся, потому что никто в здравом уме не станет строить дворец вроде этого, а на полу рисовать протухший стейк. Он не стал тратить время на его разглядывание. Далекий удар грома, такой сильный, что завибрировали стены дома, напомнил о приближавшейся грозе. Надо убираться отсюда, если он еще надеется опередить ливень. Уилл поспешил по широкому коридору с высоким потолком в глубь здания (двери и проходы словно были рассчитаны на великанов) и через следующий дверной проем, с более пологой аркой, чем в первом, попал в главный зал.
Впереди с громкими хлопками метнулись какие-то тени, и сердце у него ёкнуло. Он бросился назад к двери и выбежал бы прочь (любопытство сразу куда-то улетучилось), если бы не раздалось жалобное овечье блеянье. Уилл огляделся. В середине куполообразного потолка был круглый световой фонарь, сквозь который на грязный пол проникал луч — словно яркий столб, поддерживающий всю эту великолепную конструкцию. Свет проливался и на ряд каменных сидений, расположенных по кругу, были видны и стены. Уилл увидел странные рельефы. Это были какие-то состязания: лошади, собаки, натянувшие длинные поводки.
Снова раздалось блеяние, и Уилл, повернув голову на звук, увидел жалкое зрелище. Отощавшая овца (шерсть на ней висела грязными клочьями) забилась в нишу между двумя рядами сидений, видимо испуганная его появлением.
— Ну ты и доходяга, — сказал Уилл. — Все хорошо… Я тебе ничего не сделаю.
Он стал подходить к овце, а она злобно смотрела на него выпученными глазами, не двигаясь с места.
— Застряла? Ах ты, дурочка. Туда смогла забраться, а выбраться не можешь.
Чем ближе он подходил к животному, тем очевиднее становилось его плачевное состояние. Ноги, голова и бока были ободраны, видимо в безуспешных попытках выбраться. Одна рана на морде была особенно ужасна: в ней роились мухи.
Уилл не хотел дотрагиваться до этой овцы. Если погнать ее в нужную сторону, она сможет выбраться на свет, а там и найти дорогу домой. Теория Уилла подтвердилась. Когда он забрался на сиденья, несчастное создание, перепуганное до смерти, торопливо выбралось из ловушки, копыта застучали по каменному полу. Уилл побежал за овцой, обгоняя ее, к входной двери. Овца в ужасе развернулась и жалобно заблеяла. Уилл уперся плечом в дверь и распахнул ее. Овца отступила к пятну света в Центре зала и стояла там, глядя на Уилла, бока у нее ходили ходуном. Уилл бросил взгляд в коридор, ведущий к двери, которая осталась широко открытой. Овца должна это видеть. Там все еще светит солнце, усиливающийся ветер раскачивает высокую траву.
— Давай! — сказал он. — Смотри! Еда!
Овца уставилась на него вытаращенными глазами. Уилл посмотрел вдоль прохода и увидел, что стена частично обвалилась и каменные блоки сдвинулись с места. Он отпустил дверь, нашел блок, который смог бы передвинуть, и, протащив его по полу, заклинил дверь. Потом вернулся в главный зал, обошел овцу и стал гнать ее к выходу. Она наконец поняла, чего он хочет, пустилась по коридору и дальше — через входную дверь на свободу.
Уилл был доволен собой. Он не рассчитывал на такое приключение в столь странном месте, но как будто втайне желал его.
«Может, я стану фермером», — сказал он самому себе.
И вышел в сгустившиеся сумерки.
Глава 5
Происшествие с овцой задержало Уилла в здании Суда дольше, чем он рассчитывал. Когда он вышел наружу, солнце уже скрылось за тучами, и порыв ветра, пригнувший траву к самой земле, принес первые капли дождя. Уилл понимал, что теперь не успеет обогнать грозу и придет домой мокрым, но все же решил возвращаться не тем путем, которым пришел. Он собирался пойти напрямик через поля. Подойдя к углу здания, попытался найти глазами свой дом, но его не было видно. Уилл понимал, в какую сторону нужно двигаться. Что ж, придется положиться на интуицию.
Дождь усилился, но Уилла это не беспокоило. В воздухе стоял металлический запах грозы, смягченный сладковатым ароматом трав. Жара заметно спала. На холмы кое-где еще падали пятна солнечных лучей, проникавших сквозь тучи.
Гроза шла через долину, и чувства Уилла обострились: дождь, свежий запах травы, солнечный свет, гром. Он не помнил, когда с ним было такое: он стал единым целым с окружающим миром. Хотелось кричать от счастья. Казалось, впервые природа чувствовала его присутствие.
От этого блаженного ощущения он летел, словно на крыльях, крича как сумасшедший. Трава хлестала по ногам, а тучи окончательно закрыли солнце, засверкали молнии.
Уилл старался держаться выбранного направления, но дождь быстро перешел в ливень, и он уже не видел холмов: их заволокла пелена дождя. Но дело было не только в этом. Первая попавшаяся ему живая изгородь была слишком густой, чтобы продраться сквозь нее, и слишком высокой, чтобы перелезть, так что пришлось искать проход. Пока Уилл шел вдоль изгороди, он перестал ориентироваться. Наконец появилось что-то вроде прохода, но прошло уже много времени. Это была не калитка, а лесенка, он забрался на нее и оглянулся на здание Суда, но оно уже скрылось из вида.
Уилл не запаниковал. В долине повсюду дома фермеров, и если он потеряется, то просто постучится в ближайшую дверь и попросит показать дорогу. А пока он положился на собственное чутье и пустился через рапсовое поле, потом через луг, на котором паслись коровы — некоторые укрылись от дождя под огромным платаном. Уилл хотел последовать их примеру, но он где-то читал, что прятаться в грозу под деревом опасно. Поэтому вышел через калитку на тропу, которая на глазах превращалась в ручей, перебрался по еще одной лесенке через живую изгородь и оказался на заброшенном поле. Дождь лил как из ведра, и Уилл уже промок до нитки. Он решил, что настало время обратиться за помощью. Он найдет дорогу и будет идти, пока она не выведет его к жилью, а там он, может быть, уговорит добрых людей отвезти его домой.
Он шел минут десять — пятнадцать, но никакой дороги или хотя бы тропинки не попадалось. Вскоре он оказался на таком крутом склоне, что пришлось карабкаться по нему наверх. Уилл остановился. Он выбрал неверное направление. Почти ничего не видя сквозь ледяной ливень, он повернул на триста шестьдесят градусов, чтобы хоть как-то сориентироваться, но не увидел ничего, кроме серой стены дождя, и двинулся в обратную сторону — стал спускаться по склону. По крайней мере, ему показалось, что он сделал именно это. Но через пятьдесят ярдов земля под ногами снова круто пошла вверх. Он увидел, что потоки воды переливаются через камни чуть выше. То, что стало холодно и он заблудился, уже было плохо, но теперь он начал бояться наступления темноты. Уже не тучи закрывали солнечный свет — на землю опускалась ночь. Через несколько минут она наступит, и станет гораздо темнее, чем на улицах Манчестера.
Его трясло от холода, зубы выбивали дробь. Ноги болели, исхлестанное дождем лицо онемело. Он хотел закричать, позвать на помощь, но быстро оставил попытки: сквозь шум дождя голос звучал слишком слабо. Надо беречь силы и дождаться, когда кончится гроза, чтобы сообразить, где он. Это будет нетрудно, когда загорятся огни в деревне, а рано или поздно это произойдет.
И вдруг он услышал крик в шуме грозы, что-то прорвалось сквозь пелену дождя, метнулось у него перед глазами…
— Хватай его! — услышал он хриплый голос и невольно бросился на землю, чтобы схватить беглеца.
Руки вцепились во что-то тощее и пушистое, оно пискнуло и забилось в его руках, напутанное еще больше, чем Уилл.
— Держи его, парень, держи!
Говоривший навис сверху. Это была женщина, одетая в черное с головы до ног, с то и дело гаснущей лампой в руках. В ее желтоватом свете возникло лицо, прекраснее которого он не видел: бледное совершенство в обрамлении темно-рыжих волос.
— Ты настоящее сокровище, — сказала она Уиллу, поставив лампу на землю.
Она говорила как местная, но с примесью кокни.
— Подержи этого треклятого зайца еще минуту — я сейчас достану мешок.
Она стала рыться в складках плаща, а потом подскочила к Уиллу, молниеносно выхватила у него пищавшего зайца и сунула в мешок, тут же завязав его веревкой.
— Ты просто золото, — добавила она. — Не будь ты таким проворным, ходить бы нам голодными — мистеру Стипу и мне.
Она положила мешок на траву.
— Господи, ну и вид у тебя! — И она наклонилась, чтобы получше рассмотреть Уилла. — Как тебя зовут?
— Уильям.
— Был у меня однажды Уильям, — заметила женщина. — Хорошее имечко.
Лицо ее было совсем рядом с лицом Уилла, и от дыхания исходило приятное тепло.
— Вообще-то, кажется, даже двое. И оба такие милые детишки. — Она протянула руку и дотронулась до его лица. — Да ты как ледышка.
— Я потерялся.
— Это ужасно. Ужасно, — повторила она, поглаживая его по щеке. — Как могла твоя мать отпустить тебя из дома? Ей должно быть стыдно. Вот что я скажу. Стыдно.
Уилл хотел было возразить, но от пальцев женщины исходило такое тепло, что его стало клонить в сон.
— Роза? — послышался чей-то голос.
— Да? — отозвалась женщина, и голос ее вдруг стал игривым. — Я здесь, Джекоб.
— Кого ты там нашла?
— Я просто поблагодарила парнишку, — сказала Роза, отводя руку от лица Уилла. — Он поймал наш обед.
— Правда? — отозвался Джекоб. — Отойди-ка в сторонку, миссис Макги, дай мне взглянуть на парня.
— Хочешь смотреть — смотри, — ответила Роза и, подхватив мешок, зашагала вниз по склону.
За две или три минуты, что прошли с того момента, как Уилл поймал зайца, небеса потемнели, и когда он посмотрел на Джекоба Стипа, то не смог его разглядеть. Он высокий, это ясно, в длиннополом плаще с блестящими пуговицами. Бородатый, а волосы длиннее, чем у миссис Макги. Но черты лица Уилл разобрать не смог.
— Тебе давно пора быть дома, — сказал Джекоб.
Уилла пробрала дрожь, но не из-за холода, а из-за того, что в голосе было столько тепла.
— Парнишка совсем один — запросто может нарваться на неприятности.
— Он потерялся, — сказала миссис Макги.
— В такую погоду это с каждым может случиться. Он не виноват.
— Может, возьмем его с собой? — предложила Роза. — Ты бы зажег один из своих огоньков.
— Помолчи! — отрезал Джекоб. — Не говори мне об огоньках: парень совсем закоченел. Где твои мозги?
— Как хочешь. Меня это не касается. Жаль, ты не видел, как он поймал зайца. Бросился на него как тигр.
— Мне повезло, только и всего, — сказал Уилл.
Мистер Стип глубоко вздохнул и, к великой радости Уилла, спустился еще на пару ярдов.
— Можешь встать? — спросил он Уилла.
— Конечно могу.
Уилл встал. Мистер Стип подошел ближе, но стемнело еще сильнее и рассмотреть его черты по-прежнему не удавалось.
— Гляжу я на тебя и думаю: не предназначено ли нам было судьбой встретиться на этом холме? — тихо сказал он. — Может, нам всем повезло сегодня вечером.
Уилл все еще пытался разглядеть его лицо и мысленно соединить его с голосом, который так его тронул, но глазам это было не под силу.
— Заяц, миссис Макги, — сказал Стип.
— Что — заяц?
— Мы должны его освободить.
— После такой погони? — удивилась Роза. — Ты с ума сошел!
— Мы должны быть ему благодарны за то, что он вывел нас на Уилла.
— Я его поблагодарю, когда буду потрошить, Джекоб, и это мое последнее слово. Боже мой, до чего же ты непрактичен! Выбрасывать еду! Я этого не допущу.
Прежде чем Стип успел возразить, она схватила мешок и, заторопившись вниз по склону, исчезла из вида.
Только теперь, глядя, как она спускается, Уилл понял, что гроза почти кончилась. Ливень перешел в мелкий дождик, мрак рассеивался. Он даже увидел огоньки в долине. И конечно, испытал облегчение, но не такое сильное, как ожидал. Мысль о возможности вернуться домой была приятной, но это означало расставание с человеком, который стоял у него за спиной, положив ему на плечо тяжелую руку в кожаной перчатке.
— Ты видишь отсюда свой дом? — спросил он Уилла.
— Нет… Пока не вижу.
— Понемногу прояснится.
— Да, — сказал Уилл, который только теперь начал ориентироваться.
Он шел наугад, обогнул половину долины и теперь смотрел на деревню совсем с другой стороны. Ярдах в тридцати вниз от гребня, на котором он стоял, была тропинка. Она должна вывести на дорогу, которая привела его к зданию Суда. Если на развилке он свернет налево, то вернется в Бернт-Йарли, а там уж как-нибудь добредет до дома.
— Тебе пора, мальчик. Наверняка у такого замечательного парня любящие родители. — Рука в перчатке сжала его плечо. — Я тебе завидую, потому что своих родителей не помню.
— Мне… очень жаль, — неуверенно сказал Уилл.
Он не был уверен, нуждается ли в сочувствии такой человек, как Джекоб Стип. Однако тот благосклонно принял его слова.
— Спасибо, Уилл. Сострадание — важная черта характера мужчины. К сожалению, наш брат часто им пренебрегает.
Уилл услышал, как дыхание Стипа замедлилось, и стал дышать в такт.
— Тебе нужно идти, — сказал Джекоб. — Родители будут волноваться.
— Нет, не будут, — ответил Уилл.
— Они наверняка…
— Не будут. Им все равно.
— Не могу в это поверить.
— Это так.
— И все-таки ты должен быть любящим сыном, — возразил Стип. — Будь благодарен за то, что их лица всегда перед глазами. И когда ты их зовешь, они откликаются. Поверь, это лучше, чем пустота. Лучше, чем молчание.
Джекоб снял руку с плеча Уилла и легонько ткнул его в спину.
— Ступай, — сказал он тихо. — Будешь тут стоять, превратишься в ледышку. И тогда мы больше не встретимся.
Уилл, услышав это, воспрянул духом.
— А мы еще встретимся?
— Конечно, если ты захочешь меня найти. Но, Уилл, пойми… Мне не нужна собачка, которая будет сидеть у меня на коленях. Мне нужен волк.
— Я могу быть волком, — сказал Уилл.
Он хотел повернуть голову и через плечо посмотреть на Стипа, но подумал, что кандидату в волки не стоит этого делать.
— Тогда, как я и сказал, найди меня, — повторил Стип. — Я буду недалеко.
И с этими словами он подтолкнул Уилла, и тот двинулся вниз по склону.
Уилл не оглядывался, пока не вышел на тропинку, а когда оглянулся — ничего не увидел. По крайней мере, ничего живого. Только черную вершину холма на фоне прояснившегося неба. И звезды между туч. Но их величие было ничто в сравнении с лицом Джекоба Стипа. Лицом, которого он не видел. По пути домой Уилл создал в воображении сотни версий этого лица, каждая следующая прекраснее предыдущей. Благородный Стип, с точеными, изысканными чертами; солдат Стип со шрамами, оставшимися после сражений; волшебник Стип, чей взгляд излучает могущество. Возможно, он воплощал в себе все эти качества. А может, ни одного. Уиллу было все равно. Важно поскорее снова оказаться рядом и получше его узнать.
А тем временем из окон дома проливался мягкий свет, в камине плясал огонь.
«Даже волку хочется иногда посидеть у камина», — подумал Уилл.
Он постучал в дверь, и его впустили.
Глава 6
1
На следующий день он не пошел на холм, чтобы найти Джекоба. И через день тоже. Вернувшись домой, он выслушал поток обвинений (мать сотрясалась в рыданиях, уверенная, что он погиб, а отец побелел от ярости, будучи в такой же уверенности, что он живехонек) — и теперь боялся выйти за порог. Вообще-то Хьюго был человек не свирепый. Он гордился своей рассудительностью. Но в данном случае сделал исключение и так поколотил сына (почему-то выбрав для этого книгу), что для обоих дело кончилось слезами: Уилл плакал от боли, отец — от душевных страданий, причиной которых было то, что он потерял контроль над собой.
Его не интересовали объяснения Уилла. Он просто сказал сыну, что ему, Хьюго, наплевать: пусть Уилл бродяжничает хоть всю свою никчемную жизнь, но с Элеонор дела обстоят иначе, и разве ей выпало мало страданий?
Поэтому Уилл оставался дома, со своими синяками и злостью. По прошествии сорока восьми часов мать попыталась заключить мир: сказала, что была перепугана до смерти, боялась, что с ним случилось что-то ужасное.
— Почему? — мрачно спросил он.
— Что ты имеешь в виду?
— Почему тебя беспокоит, случилось со мной что-то или нет? Раньше тебе было безразлично…
— Ах, Уильям… — сказала она вполголоса.
В ее тоне почти не было упрека. Главным образом печаль.
— Тебя это ничуть не беспокоит, — заявил он без обиняков. — И ты сама это знаешь. Ты всегда думаешь только о нем.
Ему не нужно было объяснять, о ком именно.
— Я для тебя ничего не значу. Ты сама так сказала.
Это не вполне соответствовало действительности. Она никогда такого не говорила. Но его ложь была похожа на правду.
— Я наверняка не это имела в виду, — сказала она. — После смерти Натаниэля мне так тяжело…
С этими словами она потянулась к его лицу и осторожно погладила по щеке.
— Он был такой… Такой…
Уилл едва слушал. Он думал о Розе Макги, о том, как она прикасалась к его лицу и тихо с ним говорила. Только она при этом не вспоминала о ком-то другом. Она сказала, какое он сокровище, просто золото, такой проворный. Эта женщина, которая и имени-то его не запомнила, увидела в нем качества, которых не замечала родная мать. Это печалило Уилла и в то же время злило.
— Почему ты все время говоришь о нем? Он умер.
Рука Элеонор упала, она посмотрела на него полными слез глазами.
— Нет. Он никогда не умрет. Во всяком случае, для меня. Я не надеюсь, что ты это поймешь. Ты другое дело. Но твой брат был особенным. Настоящим сокровищем. И для меня он никогда не умрет.
И тут с Уиллом что-то случилось. Росток надежды, который зеленел в течение тех месяцев, что миновали после несчастья, мгновенно завял и обратился в прах. Он ничего не сказал — просто встал и вышел, оставив мать наедине с ее слезами.
2
Когда прошли два дня, в течение которых он был наказан и не выходил из дома, Уилл отправился в школу. Она была меньше, чем Сент-Маргарет, и это ему понравилось. Здания старинные, вокруг площадки для игр росли деревья, а забора не было. В первую неделю он замкнулся, почти ни с кем не разговаривал. Но однажды за завтраком, когда Уилл, как обычно, был занят самим собой, перед ним возникло знакомое лицо. Фрэнни.
— Вот ты где, — сказала она, словно все это время его искала.
— Привет.
Уилл оглянулся: нет ли поблизости придурка Шервуда. Нет, Шервуда не было.
— Я думала, ты убежал, как собирался.
— И убегу. Непременно.
— Я знаю, — искренно сказала Фрэнни. — После нашей встречи я все время думала: может, и мне убежать. Нет-нет, не с тобой, — поспешила добавить она. — Но настанет день, и я все равно убегу.
— Только нужно убежать как можно дальше, — посоветовал Уилл.
— Как можно дальше, — повторила Фрэнни, будто заключая с ним договор. — Тут вблизи и смотреть-то не на что, если только не поехать… ну, ты знаешь куда.
— Ты можешь свободно говорить о Манчестере, — сказал Уилл. — Если там умер мой брат, это еще ничего не значит. Я хочу сказать, на самом деле он не был мне братом.
Уилл ощутил, как в голове у него рождается восхитительная ложь.
— Я, видишь ли, усыновленный.
— Да?
— Никто не знает, кто на самом деле мои родители.
— Ух ты! Это тайна?
Уилл кивнул.
— Так что я даже Шервуду не могу сказать?
— Лучше не говорить, — ответил Уилл, изображая серьезность. — Он может разболтать.
Раздался звонок, призывавший в классы. Грозная мисс Хартли, грудастая дама, один взгляд которой наводил ужас на ее подопечных, впилась взглядом в Уилла и Фрэнни.
— Фрэнсис Каннингхэм! — громовым голосом гаркнула она. — Ты собираешься шевелиться?
Фрэнни скорчила гримасу и убежала, оставив Уилла на растерзание мисс Хартли.
— Тебя зовут…
— Уильям Рабджонс.
— Ах, да, — мрачно сказала она, словно уже слышала о нем и в услышанном не было ничего хорошего.
Он не шелохнулся, чувствуя себя вполне спокойно. Такая ситуация была для него необычна. В Сент-Маргарет он побаивался кое-кого из персонала, инстинктивно чувствуя, что они такие же, как его отец. Но эта женщина казалась смешной с ее тошнотворно-приторными духами и жирной шеей. В этом не было ничего страшного.
Вероятно, она почувствовала его безразличие, потому что уставилась на Уилла, скривив губы в привычной ухмылке.
— И над чем это ты посмеиваешься? — спросила она.
Уилл не знал, что на лице у него играет улыбка, пока мисс Хартли об этом не сказала. Он вдруг ощутил приступ странной эйфории.
— Над вами.
— Что?!
Уилл ухмыльнулся.
— Над вами, — повторил он. — Я посмеиваюсь над вами.
Она нахмурилась. Уилл по-прежнему ухмылялся, думая, что обнажает зубы как настоящий волк.
— Где ты… должен сейчас находиться? — спросила она.
— В спортзале, — ответил Уилл, продолжая с ухмылкой смотреть ей прямо в глаза.
И она все-таки отвела взгляд.
— Тогда тебе… пора шевелиться, ты так не думаешь?
— Если мы закончили наш разговор, — заметил он, надеясь спровоцировать мисс Хартли на продолжение беседы.
Но этого не случилось.
— Мы закончили, — ответила она.
Уилл нехотя отвел взгляд. Ему казалось, что если он и дальше будет сверлить ее глазами, то у нее в голове останется дырка: так увеличительное стекло прожигает бумагу.
— Дерзости я не потерплю ни от кого, — предупредила она. — Тем более от новенького. А теперь иди в класс.
Уиллу ничего не оставалось, как повиноваться. Но, проходя мимо нее, он тихо сказал:
— Спасибо, мисс Хартли.
И отчетливо увидел, как ее пробрала дрожь.
Глава 7
С ним что-то происходило. Ежедневные перемены были малозаметны. Он поднимал глаза к небу и чувствовал странный прилив восторга, словно какая-то часть его обретала крылья и воспаряла к небу прямо из его головы. Он просыпался далеко за полночь и, хотя на улице стоял жуткий холод, распахивал окно и слушал звуки мира в темноте, представляя, как течет жизнь на холмах. Два раза он выходил из дома посреди ночи, поднимался по склону за домом, надеясь встретить Джекоба, наблюдающего звезды. Или миссис Макги, которая гоняется за зайцами. Но их он так и не встретил, и хотя внимательно прислушивался к разговорам, когда приходил в деревню (купить свиные отбивные, чтобы Адель Боттралл приготовила их с яблоками для отца, или пачку журналов — мать их просматривала), но ни разу не услышал, чтобы кто-нибудь упомянул Джекоба или Розу. Он пришел к выводу, что они живут в каком-то тайном месте, и сомневался, что кто-то еще в долине знает об их существовании.
Уилл не тосковал по ним. Он знал, что придет время — и он их найдет. Или они его. Он был в этом уверен. А пока продолжались странные прозрения. Повсюду вокруг себя он видел таинственные знаки, которые подавал ему мир. В морозном рисунке на окнах, когда он вставал с постели. В том, как выстраивались пасущиеся на холме овцы. В шуме реки, которая к осени высоко поднялась из-за дождей и бурлила, едва справляясь со своей ношей.
Он чувствовал, что должен поделиться с кем-то этими тайнами, и выбрал в качестве наперсницы Фрэнни. Он остановил на ней свой выбор не потому, что был уверен — она поймет его, а потому, что никому, кроме нее, не доверял.
Они сидели в гостиной дома Каннингхэмов, рядом со складом утиля, принадлежавшим отцу Фрэнни. Дом был маленький, но уютный и аккуратный, тогда как во дворе царил хаос. Над камином — молитва в кружевной рамке, благословляющая очаг и всех, кто вокруг него собрался. Буфет тикового дерева с фамильным чайным сервизом, все предметы расставлены продуманно, но не напоказ. Простые медные часы на столе и рядом с ними — хрустальная ваза с грушами и апельсинами. Здесь, среди этого традиционного уклада, Уилл и рассказал Фрэнни о тех ощущениях, которые испытывал в последнее время, о том, что все началось в тот день, когда они встретились. Поначалу он не упоминал о Джекобе и Розе (это была тайна, которой он ни с кем не хотел делиться, не сомневаясь, что они так и останутся его тайной), но рассказал о своем приключении в здании Суда.
— Слушай, я же спрашивала у мамы, — спохватилась Фрэнни. — И она рассказала мне эту историю.
— И что за история? — спросил Уилл.
— Тут, в долине, жил один человек по имени Бартоломеус, — поведала она. — Тогда здесь повсюду были шахты по добыче свинца.
— Я и не знал, что тут были шахты.
— Были-были. И он заработал на этом кучу денег. Но у него, как сказала мама, не все было в порядке с головой: он воображал, что люди плохо обращаются с животными и единственный способ остановить человеческую жестокость — это создать суд, который будет защищать животных.
— И кто был судьей?
— Он и был. И присяжными, наверное. — Она пожала плечами. — Всю историю я не знаю, только отрывки…
— И поэтому он построил тот дом.
— Он его построил, но не до конца.
— У него что — кончились деньги?
— Мама говорит, его, наверное, отправили в дурдом из-за того, что он делал. То есть никто не хотел, чтобы он приводил животных в суд и издавал законы о том, как люди должны с ними обращаться.
— А он что — этим и занимался? — спросил Уилл, улыбаясь одними губами.
— Что-то вроде этого. Похоже, никто толком не знает. Его нет в живых уже сто пятьдесят лет.
— Печальная история, — заметил Уилл, думая о странном величии этого глупого Бартоломеуса.
— Его пришлось туда упрятать. Ради безопасности остальных.
— Безопасности?
— Ну, в том смысле, что он собирался обвинять людей в плохом обращении с животными. Мы все плохо с ними обращаемся. Это естественно.
Произнося эти слова, она стала похожа на свою мать. В общем добродушная, но бесчувственная. Это ее мнение, и она ни за что от него не откажется. Уилл слушал, и его намерение поделиться тем, что он видел, стало таять. Наверное, Фрэнни все же не сможет его понять. Еще решит, что он похож на Бартоломеуса и его тоже надо упрятать.
Но Фрэнни уже закончила рассказ о Суде.
— Так о чем ты говорил?
— Ни о чем, — ответил Уилл.
— Нет, ты начал что-то говорить…
— Наверное, это было не так уж важно, иначе я бы помнил, что хотел сказать. — Он поднялся. — Я, пожалуй, пойду.
Вид у Фрэнни был довольно озадаченный, но Уилл сделал вид, что ничего не заметил.
— Ну, до завтра, — сказал он.
— Ты иногда бываешь такой странный, — отозвалась Фрэнни. — Ты это знаешь?
— Нет.
— Знаешь-знаешь, — сказала она с легким упреком. — И думаю, тебе это нравится.
Уиллу не удалось сдержать улыбку.
— Может, и знаю.
Тут дверь распахнулась, и в комнату вошел Шервуд. В волосы у него были вплетены перья.
— Ты знаешь, кто я?
— Цыпленок, — сказал Уилл.
— Никакой я не цыпленок, — возмутился глубоко оскорбленный Шервуд.
— Но ты похож на цыпленка.
— Я Джеронимо.
— Цыпленок Джеронимо.
— Я тебя ненавижу, — сказал Шервуд. — И все в школе тебя ненавидят.
— Шервуд, помолчи, — оборвала его Фрэнни.
— Ненавидят! — продолжал Шервуд. — Все думают, что ты полоумный. Тебя так и называют за глаза — Уильям Полоумный.
Теперь уже смеялся Шервуд.
— Полоумный Уильям! Уильям Полоумный!
Фрэнни напрасно пыталась его остановить — было ясно, что он будет гримасничать, пока не кончится запал.
— Мне плевать! — крикнул Уилл. — Ты настоящий дебил, а мне плевать!
Он схватил пальто и, обогнув Шервуда (который стал еще и пританцовывать), направился к двери. Фрэнни не удавалось угомонить брата. Он вертелся на месте, подпрыгивая и вопя.
Честно говоря, Уилл обрадовался Шервуду. Это был отличный предлог, чтобы убраться восвояси, что он и сделал, прежде чем Фрэнни приструнила своего братца. Не о чем волноваться. Он вышел из дома, миновал склад утиля и дошел до конца Самсон-роуд, а до него все еще доносились крики Шервуда.
Глава 8
1
— Мы переехали сюда, потому что ты так хотела, Элеонор. Пожалуйста, не забывай об этом. Мы приехали сюда из-за тебя.
— Я знаю, Хьюго.
— Так о чем ты говоришь? Хочешь, чтобы мы опять переехали?
Уилл не разобрал ответ матери. Ее тихие слова потонули в рыданиях. Но он слышал, что говорит отец.
— Господи, Элеонор, перестань рыдать. Мы не сможем поговорить, если ты будешь рыдать всякий раз, когда заходит речь о Манчестере. Если не хочешь возвращаться туда, я не возражаю, но я должен понять, чего ты хочешь. Так долго не может продолжаться — ты принимаешь столько таблеток, что и не сосчитать. Это не жизнь, Элеонор.
Что она ответила? «Я знаю»? Уиллу так показалось, хотя через дверь расслышать было непросто.
— Я хочу сделать так, как лучше для тебя. Как лучше для всех нас.
И теперь Уилл расслышал-таки слова матери.
— Я не могу здесь оставаться, — сказала она.
— Тогда давай решим окончательно: ты хочешь вернуться в Манчестер?
— Я знаю, что не могу здесь оставаться, — повторила она.
— Отлично, — сказал Хьюго. — Мы возвращаемся. Неважно, что наш дом продан. Неважно, что мы потратили на переезд тысячи фунтов. Мы просто возвращаемся.
Голос его становился громче, как и рыдания Элеонор. Уилл услышал достаточно. Он отошел от двери и поспешил наверх, скрывшись в ту минуту, когда дверь гостиной открылась и оттуда пулей вылетел отец.
2
Этот разговор поверг Уилла в панику. Нет, они не могут уехать именно сейчас, это невозможно. Теперь, когда он впервые в жизни что-то стал понимать. Возвращение в Манчестер было равносильно тюремному приговору. Там он зачахнет и умрет.
А какой оставался выбор? Только один — убежать, как он и хвастался Фрэнни. Он все тщательно спланирует, ничто не оставит на волю случая. Нужно запастись деньгами и одеждой. И еще надо знать пункт назначения. Последнее труднее всего. Деньги можно украсть (Уилл знал, где мать их прячет), одежду он соберет заранее. Но куда идти?
Он стал рассматривать карту мира на стене в своей спальне, сопоставляя с этими фигурами пастельных тонов те сведения, которые почерпнул из телепередач и журналов. Скандинавия? Слишком холодно и темно. Италия? Может быть. Но он не говорит по-итальянски и не самый сообразительный ученик. Французский Уилл немного знал, и в его жилах текла французская кровь, но Франция слишком близко. Если он хочет путешествовать, надо отправиться куда-нибудь подальше, а не во Францию, до которой рукой подать. Может, Америка? Вот это, пожалуй, то, что надо. Он стал водить пальцем по штатам, с удовольствием читая названия: Миссисипи, Вайоминг, Нью-Мехико, Калифорния. У него поднялось настроение. Только нужно посоветоваться с кем-нибудь, как выбраться из страны, и он точно знал, кто такой совет может дать: Джекоб Стип.
На следующий день Уилл отправился на поиски Стипа и Розы Макги. Была уже середина ноября, и день стал совсем коротким, но он использовал его по полной: прогулял уроки в школе три дня подряд, взбираясь на холмы и стараясь отыскать хоть какой-то намек на присутствие этих двоих. Во время поисков у него зуб на зуб не попадал: снег еще не выпал, но на холмах была наледь — склоны будто укрыты шубой, а солнце появлялось совсем ненадолго и не успевало ее растопить.
Овцы уже спустились на пастбища пониже, но Уилл не был в одиночестве на холмах. Зайцы, лисы, а то и олени оставляли следы на подернутой инеем траве. Но других признаков жизни он не встречал. Что до Джекоба и Розы, то даже следы их обуви ему не попадались.
Наконец вечером третьего дня к нему пришла Фрэнни.
— Что-то не похоже, чтобы у тебя был грипп, — сказала она.
Уилл подделал записку от родителей, чтобы объяснить свое отсутствие в школе.
— Ты поэтому пришла? Чтобы проверить?
— Не тупи. Я пришла, потому что должна тебе кое-что сказать. Кое-что странное.
— Что?
— Помнишь, мы говорили о Суде?
— Конечно.
— Ну так вот. Я пошла посмотреть на него. И знаешь что?
— Что?
— Там кто-то живет.
— В Суде?
Фрэнни кивнула. По выражению ее лица было ясно: то, что она увидела, выбило ее из колеи.
— Ты заходила внутрь? — спросил Уилл.
Она отрицательно покачала головой.
— Я просто видела женщину в дверях.
— И как она выглядела? — спросил Уилл, не осмеливаясь надеяться.
— Она была в черном…
«Это Роза, — подумал Уилл. — Миссис Макги. А там, где Роза, должен быть и Джекоб».
Его возбуждение не прошло для Фрэнни незамеченным.
— Что такое? — спросила она.
— Не что, а кто.
— Ну кто. Ты ее знаешь?
— Немного. Ее зовут Роза.
— Я ее раньше не видела, — заметила Фрэнни. — А я тут всю жизнь прожила.
— Они не очень хотят, чтобы о них знали.
— Так там и еще кто-то есть?
Это знание было так драгоценно, что Уилл хотел бы его утаить. Но он подумал, что Фрэнни принесла ему весточку. Он должен хоть как-то ее отблагодарить.
— Их двое, — сказал Уилл. — Женщину зовут Роза Макги. А мужчину Джекоб Стип.
— Ни о нем, ни о ней я никогда не слышала. Они что, цыгане? Или бездомные?
— Если и бездомные, то только потому, что им так нравится, — ответил Уилл.
— Но там, наверное, ужасно холодно. Ты сам говорил, внутри ничего нет.
— Холодно.
— И они прячутся в таком заброшенном месте? — Она покачала головой. — Чудно. А ты их откуда знаешь?
— Встретил случайно. — Уилл почти не лгал. — Спасибо, что сказала. Я, наверное… Мне еще нужно переделать кучу дел.
— Ты хочешь с ними увидеться? Возьми меня с собой.
— Нет!
— Почему?
— Они не твои друзья.
— Но и не твои тоже, — заметила Фрэнни. — Просто люди, с которыми ты виделся один раз. Ты сам так сказал.
— Ты мне там не нужна.
Фрэнни поджала губы.
— Знаешь, можешь не беспокоиться на этот счет, — сказала она.
Уилл ничего не ответил Фрэнни сверлила его взглядом, словно надеясь, что он изменит решение. Но быстро сдалась и, не сказав больше ни слова, направилась к двери.
— Ты что, уже уходишь? — спросила Адель.
Фрэнни распахнула дверь. Ее велосипед стоял у калитки. Не отвечая Адели, она вскочила на него и стала давить на педали.
— Ее что-то расстроило? — спросила Адель.
— Ничего серьезного, — ответил Уилл.
Было холодно и уже почти совсем темно. По собственному горькому опыту Уилл знал, что, выходя из дома, нужно готовиться к худшему, но сейчас, когда в висках так стучало, он не мог думать о ботинках, перчатках, свитере. Ни о чем, кроме одного: он нашел их, он их нашел.
Отец еще не вернулся из Манчестера, а мать сегодня была в Галифаксе у доктора, так что, кроме Адели, его уход никто не заметит. Адель была занята на кухне и даже не спросила, куда это он собрался. И только когда Уилл хлопнул дверью, крикнула, чтобы к семи он вернулся домой. Уилл не ответил. Он шагал к зданию Суда по дороге, погружавшейся в темноту, и был уверен, что Джекоб его уже ждет.
Глава 9
Тот, кто называл себя Джекобом Стипом, стоял на пороге Суда, опершись о дверной косяк. Он и миссис Макги испытывали слабость в темное время суток. И нынешняя темень не была исключением. Все его внутренности скрутил спазм, руки и ноги дрожали, в висках стучало. Один вид мрачнеющего неба (хотя сегодня оно выглядело необыкновенно живописно) делал из него маленького ребенка.
То же происходило и на рассвете. Их обоих в эти часы одолевала жуткая усталость: они только и могли, что стоять прямо. Но сегодня Роза не могла и этого. Она ушла в здание Суда и теперь лежала, постанывая, и время от времени звала Джекоба. Он не шел к ней. Оставался у двери и ждал знака.
В этом и заключался парадокс: когда у него упадок сил, скорее всего, и раздастся глас, призывающий исполнить свой долг. Вот почему его сердце наемного убийцы ликовало, а кровь бурлила. В этот вечер он жаждал новостей. Они уже давно торчат здесь. Пора двигаться. Но сначала он должен узнать пункт назначения, получить официальное известие — а это требует участия в тошнотворном спектакле наступления сумерек.
Он не знал, почему этот час так разрушительно действовал на них, но это еще одно доказательство того — впрочем, ему не нужны были доказательства, — что они не принадлежат к тому же виду, что остальные. Глубокой ночью, когда все люди спят и видят сны, он ликовал, как ребенок, а тело не чувствовало ни малейшей усталости. В этот час все худшее в нем достигало своего пика, он мог орудовать ножом ловчее заправского палача, а то и просто отнять жизнь голыми руками. Даже в тех местах, где дневная жара сводит с ума, он был неутомим. Совершенный убийца, который действует внезапно и быстро. День лучше ночи, потому что при свете дня проще делать зарисовки, а как художник и как убийца он был особенно внимателен к деталям. Размах крыла, очертания морды. Тембр рыдания, зловоние блевотины. Все это вызывало у него интерес как объект изучения.
Когда тьма или свет владели миром, Джекоб обладал энергией человека, в десять раз моложе, чем он был на самом деле. И только в сумерки его одолевала слабость, и он замечал, что прислоняется к чему-нибудь, чтоб не упасть. Как он ненавидел это чувство! Однако не жаловался. Это могут позволить себе женщины и дети, но не солдаты. Ему приходилось слышать, как стонут воины. Он прожил достаточно и повидал немало войн, больших и малых, и, хотя не искал сражений, по долгу службы нередко оказывался на поле боя. Он видел, как вели себя мужчины в предсмертных муках. Как они рыдали, умоляли о сострадании, звали своих матерей.
Джекоб не испытывал ни малейшего интереса к состраданию: он никогда не просил его для себя и ни к кому не собирался его проявлять. Он отвергал мир чувств, как и подобает грубой силе. В своих поступках он не был ни добрым, ни жестоким. Он презирал утешение в молитве и забвение в мечтах. Он высмеивал скорбь и надежду. И отчаяние. Он ценил только терпение, обретенное вместе с осознанием, что все в этом мире бренно. Солнце скоро исчезнет за горизонтом, и слабость его членов переплавится в силу. Нужно только ждать.
Из дома донесся звук. Потом послышался вздох Розы.
— Я вспомнила, — сказала она.
— Ничего ты не вспомнила.
Иногда мучения этого часа приводили ее в лихорадочное состояние.
— Нет, вспомнила. Клянусь тебе, — настаивала она. — Я вижу остров. Ты помнишь какой-нибудь остров? С широкими белыми берегами. Без деревьев. Я искала деревья, но их там нет. О-о-о…
Слова перешли в стоны, стоны — в рыдания.
— Я бы сейчас с радостью умерла.
— Глупости.
— Подойди ко мне, успокой меня.
— Не хочу…
— Ты должен, Джекоб. О-о… О Господь Всемогущий… почему мы так страдаем?
Как бы ему ни хотелось оказаться где-нибудь подальше отсюда, рыдания Розы были так безутешны, что он не мог не обращать на них внимания. Джекоб отвернулся от гаснущего дня и пошел по коридору в зал заседаний. Миссис Макги лежала на полу, закутавшись в свои одеяния. Она зажгла множество свечей, словно свет мог ослабить жестокость этого часа.
— Ляг со мной, — сказала Роза, посмотрев на Джекоба.
— От этого нам не станет легче.
— Мы можем зачать ребенка.
— И от этого нам не станет легче. И ты прекрасно это знаешь.
— Тогда ляг со мной, просто чтобы меня утешить. — Она смотрела на него глазами, полными нежности. — Это так мучительно — быть вдали от тебя, Джекоб.
— Я здесь, — сказал он, смягчаясь.
— Но недостаточно близко. — Она слабо улыбнулась.
Он подошел к ней. Встал у нее в ногах.
— Нет… еще ближе. Я чувствую такую слабость, Джекоб.
— Это пройдет. Ты сама знаешь.
— В такие моменты я не знаю ничего, кроме того, что ты очень мне нужен.
Она протянула руку и, не сводя с него глаз, потянула подол юбки.
— Что мне нужно, так это чтобы ты был со мной, — пробормотала она. — Во мне.
Он ничего не ответил.
— Ты так ослабел, Джекоб? — спросила она, продолжая задирать юбку. — Неужели эта тайна так тяжела для тебя?
— Никакая это не тайна. После стольких лет.
Теперь она улыбнулась по-настоящему. Юбка поднялась уже выше колен. У Розы были красивые мускулистые ноги, кожа в мерцании свечей отливала матовым блеском. Вздохнув, она запустила руку под юбку и стала ласкать себя, выгибая бедра навстречу пальцам.
— Она глубока, мой любимый. И темна. И влажна оттого, что я хочу тебя.
Роза задрала подол до талии.
— Вот, посмотри.
Она развела ноги шире, чтобы ему было лучше видно.
— Только не говори, что она некрасивая. Идеальная маленькая киска.
Она перевела взгляд с его лица на пах.
— И тебе она нравится. Не делай вид, что нет.
Она, конечно, права. Как только Роза начала задирать юбку, его член стал набухать, требуя того, что ему полагалось. Он и так слишком слаб, а тут еще кровь отливает книзу, подчиняясь желанию, возникшему там, между ног.
— Она такая тугая, мистер Стип.
— Не сомневаюсь.
— Как девственница в первую брачную ночь. Смотри, я еле-еле могу втолкнуть в нее мизинчик. Тебе, наверно, придется приложить усилия.
Она знала, какое действие производят на него такие слова. По телу Джекоба прошла дрожь предвкушения, и он стал стягивать пальто.
— Расстегнись, — посоветовала миссис Макги надтреснутым голосом. — Дай мне увидеть, что там у тебя есть.
Он отбросил пальто в сторону и стал расстегивать ширинку заляпанных грязью брюк. Она с улыбкой смотрела, как он извлекает член.
— Нет, вы посмотрите на него, — сказала Роза не без восхищения. — Думаю, он хочет окунуться в мою киску.
— Он хочет не только окунуться.
— Правда?
Джекоб опустился на колени между ног Розы, отвел ее руку и впился взглядом в лоно.
— О чем ты думаешь? — спросила Роза.
Он стал ласкать ее пальцами, а затем поднес увлажненный член к анусу.
— Думаю, сегодня я побываю здесь.
— Ты так думаешь?
Он слегка углубил палец в отверстие. По ее телу прошла судорога.
— Позволь мне войти туда, — попросил Джекоб. — Только головкой.
— Но от этого не будет детей, — заметила Роза.
— Мне все равно. Это то, чего я хочу.
— А я нет.
Джекоб улыбнулся.
— Роза, — сказал он тихо, — ты не можешь мне отказать.
Он завел руки под ее колени и приподнял их.
— Мы должны расстаться с надеждой иметь детей, — сказал он, разглядывая темную почку между ее ягодиц. — От них никогда не бывает проку.
Она не ответила.
— Ты меня слушаешь, любимая?
Он перевел взгляд на ее лицо — на нем застыло печальное выражение.
— Детей больше не будет? — спросила Роза.
Он сплюнул себе на руку и смочил член. Сплюнул еще обильнее и смочил ее анус.
— Детей больше не будет, — подтвердил он, подтягивая ее ближе. — Это напрасная трата чувств — отдавать свою любовь тому, у чего даже нет мозгов, чтобы ответить тем же.
Так оно и было на самом деле: хотя они и производили детей дюжинами, ради самой же Розы он отбирал их у нее сразу после рождения и пресекал их убожеское существование. Да эти негодяи и не подозревали, что такое убожество. С чувством выполненного долга он возвращался, расчленив их и избавившись от плоти, всегда с одним и тем же мрачным известием. Внешне они были приятны для глаз, но в их черепах была только кровянистая жидкость. Ни малейшего намека на мозг. Ни малейшего.
Джекоб ввел в нее свою плоть.
— Так оно лучше, — сказал он.
Роза издала едва слышный всхлип. Он не понял — было это сожаление или удовольствие. Он напирал, чувствуя тепло ее мышц, которые плотно обхватили член. Это было великолепно.
— Значит… больше… не будет… детей… — выдохнула миссис Макги.
— Не будет.
— Никогда?
— Никогда.
Она протянула руку и, ухватившись за рубашку, потянула его к себе.
— Поцелуй.
— Думай, о чем просишь…
— Поцелуй. — Она запрокинула голову.
Он не стал отказывать. Прижался губами к ее губам и пропустил проворный язык Розы между своими ноющими зубами. Его рот всегда был суше, чем ее. Пересохшие десны и горло впитывали ее влагу, и он, бормоча благодарность ей в губы, все глубже входил в нее. В их соитии вдруг возникла какая-то безумная страстность. Она схватила его за горло, потом погладила по щекам, по спине, еще глубже вдавливая в себя. Его пальцы тем временем расстегивали пуговицы, чтобы добраться до ее грудей.
— Кто ты? — спросила она.
— Любой, — выдохнул он.
— Кто?
— Питер, Мартин, Лоран, Паоло…
— Лоран. Мне нравится Лоран.
— Он здесь.
— Кто еще?
— Я забыл имена, — признался Джекоб. Роза обхватила его лицо ладонями.
— Вспомни их для меня, — попросила она.
— Был еще плотник по имени Бернард…
— Ах, да. Он был очень груб со мной.
— И Дарлингтон…
— Торговал тканями. Очень нежный. — Она рассмеялась. — Кажется, кто-то из них завернул меня в шелка.
— Неужели?
— И пролил сливки мне на колени. Ты мог бы быть им. Кто бы он ни был.
— У нас нет сливок.
— И шелка. Придумай что-нибудь еще.
— Я мог бы быть Джекобом, — сказал он.
— Думаю, мог бы, — согласилась она. — Но это не так забавно. Придумай что-нибудь еще.
— Еще был Джосая. И Майкл. И Стюарт. И Роберто…
Она двигалась в ритм словам. Столько мужчин, чьи имена и профессии он присвоил себе, чтобы распалить ее. Он становился ими на час или на день, редко дольше.
— Мне нравилась эта игра, — сказал он.
— Но больше не нравится?
— Если бы мы знали, кто мы…
— Теперь потише.
— …тогда, может, не было бы так больно.
— Это не имеет значения. Пока мы вместе. Пока ты во мне.
Теперь они были как одно целое, так тесно прижавшись друг к другу и переплетясь телами, что разделить их, казалось, невозможно.
Она снова стала рыдать, с каждым толчком из ее груди вырывался вздох. Имена по-прежнему срывались с ее губ, но это были только обрывки.
— Сил… Бе… Ганн…
У нее не осталось ничего, кроме блаженства, ощущения его члена, его губ. А он и вовсе умолк. Было только его дыхание, которое залетало ей в рот, словно он хотел оживить ее из мертвых. Глаза его были открыты, но он не видел ее лица, пламени свечей, дрожавшего вокруг. Это были только неясные очертания, проблески света и тьма, пульсирующая кругом, тьма наверху, свет внизу.
Это заставило его застонать.
— Что такое? — спросила Роза.
— Я… не знаю.
Это было мучительно — видеть перед собой то, что он видел, и не понимать, что это такое, — словно музыкальный фрагмент, вырванный неизвестно откуда. Будто ноты снова и снова звучали в его голове. Но, несмотря на боль, которую причиняло это видение, он не хотел, чтобы оно исчезло. В нем было нечто, вызывающее воспоминание о какой-то тайне, об этом он никогда не говорил даже с Розой. Воспоминание казалось слишком уязвимым, слишком хрупким.
— Джекоб?
— Да?..
Он посмотрел на нее, и призрак исчез.
— Мы что — уже закончили?
Ее рука нырнула в его пах, схватила член. Он быстро терял твердость, хотя половина его длины еще оставалась в ней. Он попытался снова войти в ее глубины, но член сжался гармошкой, не в силах преодолеть сопротивление ее ануса, и после двух-трех безуспешных попыток вышел наружу. Она недовольно на него посмотрела.
— И это все?
Он убрал член в брюки и поднялся.
— Пока все.
— Так что — теперь ты будешь трахать меня в рассрочку? — спросила она, опуская юбку и закрывая промежность, и села. — Я пустила тебя к себе в задницу, хотя мне этого и не хотелось, а ты даже не взял на себя труд кончить.
— Я отвлекся, — сказал он, поднимая пальто и просовывая руку в рукав.
— Это на что же?
— Точно не знаю, — отрезал Джекоб. — Послушай, женщина, о чем тут говорить? Ну недотрахались. Дотрахаемся в другой раз.
— Не думаю, — ответила она с презрением.
— Вот как?
— Думаю, нам давно пора расстаться. Если у нас не будет детей, все это не имеет смысла.
Он сверлил ее взглядом.
— Ты это серьезно?
— Да. Определенно. Серьезнее не бывает.
— Ты понимаешь, что говоришь?
— Очень даже понимаю.
— Ты об этом пожалеешь.
— Не думаю.
— Ты будешь вопить, как резаная, когда захочешь трахаться.
— Полагаешь, я так жажду твоих ласк? Господи боже мой, как ты заблуждаешься! Я ведь с тобой играю. Делаю вид, что возбуждаюсь, но на самом деле вовсе тебя не хочу.
— Это неправда.
Она услышала обиду в его голосе и удивилась. Такое случалось редко и, как все редкое, было дорого. Роза сделала вид, что ничего не заметила, потянулась к потертой кожаной сумке и достала зеркало. Пересела ближе к свечам и стала разглядывать свое отражение.
— А вот и правда, — не сразу сказала она. — Если между нами и было что-то, теперь оно умирает, Джекоб. Может, я когда-то и любила тебя, но уже забыла, как это бывает. И, откровенно говоря, вспоминать не хочется.
— Отлично.
Она поймала отражение Джекоба в зеркале и увидела, что он расстроен. Такое случалось еще реже.
— Как тебе угодно, — пробормотала она.
— Я думаю…
— Да?
— Мне хотелось бы какое-то время побыть одному…
— Здесь?
— Если ты не возражаешь.
Он щелкнул пальцами — в воздухе возникло огненное перышко, подпрыгнуло и погасло у него над головой. Ее не интересовал этот его дар. У нее были и свои знания, усвоенные мимоходом, как Стип усвоил свои. Так подхватывают шутки или сыпь.
«Пусть побудет один, — подумала она, — поразмышляет».
— Потом поешь? — спросила она, как заботливая жена, испытывая при этом какое-то извращенное удовольствие.
— Вряд ли.
— У меня пирог с мясом, если захочешь чего-нибудь.
— Неужели?
— Несмотря ни на что, мы можем поддерживать человеческие отношения.
Он выпустил из пальцев еще одну огненную стрелу.
— Не знаю. Может быть.
Она вышла, оставив Стипа наедине с его мыслями.
Глава 10
Пройдя половину пути от развилки до здания Суда, Уилл услышал за спиной скрип плохо смазанных колес. Он повернул голову и через плечо увидел не одну, а сразу две велосипедные фары. Выдохнув замысловатое ругательство, он остановился и стал ждать, пока Фрэнни и Шервуд с ним поравняются.
— Возвращайтесь домой, — сказал он вместо приветствия.
— Нет, — ответила Фрэнни, переводя дыхание. — Мы решили идти с тобой.
— Вы мне не нужны.
— Мы живем в свободной стране, — заметил Шервуд. — И можем идти куда хотим. Так, Фрэнни?
— Помолчи, — ответила Фрэнни и посмотрела на Уилла. — Я только хотела убедиться, что с тобой все в порядке.
— Зачем тогда ты взяла его? — спросил Уилл.
— Потому что… он сам напросился. Он не доставит хлопот.
Уилл покачал головой.
— Я не хочу, чтобы вы заходили внутрь.
— Мы живем в свободной… — начал было Шервуд, но Фрэнни его оборвала:
— Хорошо, мы туда не пойдем. Подождем тебя снаружи.
Понимая, что на меньшее она не согласится, Уилл двинулся дальше в сторону Суда, Фрэнни и Шервуд — следом. Он не обращал на них внимания, пока не добрался до живой изгороди перед Судом. Только тогда повернулся и сказал шепотом, что если они пикнут, то все испортят, и он больше никогда не станет говорить с ними. После этого предупреждения Уилл нырнул в стену боярышника и по заросшему травой склону направился к дому. В темноте он казался больше и напоминал громадный мавзолей, но Уилл видел, что окна светятся. Когда он шел на мерцание огня по коридору, его сердце наполнилось восторгом.
Джекоб сидел в кресле судьи, рядом на столе горел огонек. Услышав скрип двери, он поднял глаза, и Уилл увидел лицо Стипа — как только он его себе не представлял! Но все домыслы были далеки от реальности. В воображении Уилла лоб Джекоба не был таким высоким и ясным, а глаза — такими глубокими. И ему даже в голову не могло прийти, что волосы Стипа, ниспадавшие, как он думал, роскошными волнами, на самом деле коротко подстрижены — словно тень легла на голый череп. Он не мог вообразить тусклый блеск его бороды и усов, изгиб губ, по которым Стип несколько раз провел языком, прежде чем его поприветствовать.
— Добро пожаловать, Уилл. Ты заявился в неурочный час.
— Этим вы хотите сказать, что мне лучше уйти?
— Нет. Вовсе нет.
Он добавил к огоньку несколько кусочков трута, тот затрещал, посыпались искры.
— Я знаю, печаль принято скрывать под маской радости, когда ею и не пахнет. Но я ненавижу обман и притворство. Дело в том, что у меня меланхолия.
— Что такое… меланхолия? — спросил Уилл.
— Вот это честный мальчик, — сказал Джекоб с похвалой. — Меланхолия — это печаль, только сильнее. Это то, что мы чувствуем, думая о мире и о том, как мало мы понимаем, когда размышляем о неизбежном конце.
— Вы имеете в виду смерть и все такое?
— Одной смерти достаточно. Хотя сегодня я озабочен другим. — Он поманил Уилла пальцем. — Подойди ближе. У огня теплее.
«Слабый огонек на столе вряд ли дает много тепла», — подумал Уилл, но с радостью подошел.
— Так почему вы печальны?
Джекоб откинулся на спинку древнего стула, глядя на огонь.
— Это вопрос отношений между мужчиной и женщиной. Тебе пока не надо забивать этим голову — и радуйся. Откладывай этот вопрос как можно дольше.
Он полез в карман и вытащил еще немного трута для своего костерка. На этот раз Уилл стоял близко и смог разглядеть, что трут шевелится. Уилл недоумевал, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Он подошел к столу и увидел, что Стип держит в руке мотылька, зажав его крылышки между большим и указательным пальцами. Когда Джекоб бросил мотылька в пламя, его лапки и усики задергались, и на секунду Уиллу показалось, что струя теплого воздуха подхватит невинную жертву и отнесет в безопасное место, но мотылек не успел подняться достаточно высоко — крылышки вспыхнули, и он рухнул вниз.
— Живя или умирая, мы питаем огонь, — тихо сказал Стип. — Вот в чем меланхолическая истина вещей.
— Только в этом случае вы совершили принудительное кормление, — заметил Уилл, удивленный собственным красноречием.
— Мы вынуждены это делать, — ответил Джекоб. — Иначе здесь воцарится темнота. И как мы сможем видеть друг друга? Позволю себе высказать предположение, что тебя бы больше устроило топливо, которое не корчится, когда ты подкармливаешь им огонь.
— Да, — сказал Уилл, — устроило бы больше.
— А ты ешь колбасу, Уилл?
— Да.
— Она тебе наверняка нравится. Слегка подкопченная свиная колбаса? Или хороший стейк и печеночный пирог?
— Да, я люблю стейки и печеночный пирог.
— А ты не думаешь о животном, которое обделывается от страха, когда его тащат на бойню? А потом висит, подвешенное за одну ногу, и продолжает лягаться, а кровь фонтаном хлещет из шеи? Не думаешь?
Уилл достаточно часто слышал рассуждения отца и понимал, что такая логика ущербна.
— Это не одно и то же, — возразил он.
— Да нет, то же самое.
— Нет. Я должен есть, чтобы жить.
— Тогда ешь репку.
— Но я люблю колбасу.
— Но и свет ты тоже любишь, Уилл.
— Для этого существуют свечи. И они здесь есть.
— А живая земля дала воск и фитиль для их изготовления, — сказал Стип. — Все рано или поздно потребляется, Уилл. Живя или умирая, мы все равно питаем огонь.
Он едва заметно улыбнулся.
— Садись. Здесь мы ровня. Оба немного меланхоличные.
Уилл сел.
— Я нисколько не меланхоличен, — сказал он, благодарный за это подаренное слово. — Я счастлив.
— Неужели? Что ж, рад это слышать. И почему же ты счастлив?
Уиллу было неловко признаться, но Джекоб был с ним честен, и он подумал, что обязан Джекобу тем же.
— Потому что нашел вас здесь, — сказал он.
— Это тебя радует?
— Да.
— Но через час я тебе наскучу…
— Нет, не наскучите.
— …а печаль никуда не денется, она будет поджидать тебя.
Огонек стал понемногу гаснуть.
— Хочешь подкормить огонь, Уилл? — спросил Стип.
В его словах была какая-то необъяснимая власть. Словно затухание огня означало нечто большее, чем исчезновение язычков пламени. Этот огонек вдруг остался единственным источником света в холодном, бессолнечном мире, и если кто-нибудь сейчас его не подкормит, последствия будут ужасающие.
— Ну, Уилл? — настаивал Джекоб, сунув руку в карман и вытащив еще одного мотылька. — Держи.
Уилл медлил. Он слышал, как в панике трепещут крылышки. Посмотрел поверх насекомого на его мучителя. Лицо Джекоба было абсолютно бесстрастным.
— Ну? — повторил он.
Огонек почти погас. Еще несколько секунд — и будет поздно. Зал заседаний погрузится в темноту, и внимательное симметричное лицо перед его глазами исчезнет.
Эта мысль вдруг стала невыносимой. Уилл снова перевел взгляд на мотылька — на мельтешащие лапки, шевелящиеся усики. И, задыхаясь от ужаса, словно зачарованный, выхватил его из пальцев Джекоба.
Глава 11
— Мне холодно, — в десятый раз простонал Шервуд.
— Иди домой, — сказала Фрэнни.
— Один? В темноте? Нет, не заставляй меня делать такие вещи.
— Может, мне стоит пойти поискать Уилла? — задумалась Фрэнни. — Вдруг он как-то незаметно ушел или…
— Да почему нам просто не оставить его здесь?
— Потому что он наш друг.
— Мне он никакой не друг.
— Тогда подожди меня здесь, — сказала Фрэнни, отыскивая проход в живой изгороди.
Мгновение спустя она почувствовала, как рука Шервуда скользнула в ее ладонь.
— Я не хочу оставаться тут один, — сказал он тихо.
На самом деле она вовсе не возражала против того, чтобы брат пошел с ней. Было немного страшно, и его общество устраивало Фрэнни. Вдвоем они протиснулись сквозь заросли боярышника и, держась за руки, поднялись по склону к зданию Суда. Она только раз почувствовала, как дрожь от дурного предчувствия прошла по телу брата, и, повернув к нему голову в темноте и увидев испуганные глаза, которые искали у нее поддержки и успокоения, поняла, как сильно его любит.
Мотылек был крупный, и, хотя Уилл крепко держал его за крылышки, жирное личинкообразное тельце бешено подергивалось, перебирая лапками. Мотылек вызвал у Уилла отвращение.
— Может быть, тебе нехорошо? — спросил Джекоб.
— Нет… — ответил Уилл.
Голос у него стал какой-то чужой, будто говорил не он.
— Ты ведь убивал насекомых и прежде.
Конечно убивал. Поджаривал муравьев через увеличительное стекло, прихлопывал жуков, давил пауков, посыпал солью слизней и поливал из баллончика мух. А тут мотылек и огонь. Да они просто нашли друг друга.
С этой мыслью он и совершил этот поступок. Сожаление Уилл испытал сразу, как только пламя опалило подергивающиеся лапки. Он уронил насекомое в огонь, и сожаление перешло в очарование.
— Что я тебе говорил? — сказал Джекоб.
— Живя или умирая, — пробормотал Уилл, — мы все равно питаем огонь…
У дверей Суда Фрэнни никак не могла понять, что там происходит. Она видела, что Уилл склонился над столом, разглядывая что-то яркое, и в том же свете мельком разглядела лицо человека напротив Уилла. Но больше ничего разобрать не могла.
Она отпустила руку Шервуда и прижала палец к губам: ш-ш-ш. Он кивнул, выражение его лица стало не таким испуганным, как в темноте снаружи. Потом она снова перевела глаза на Уилла. В эту минуту человек, сидящий напротив него, сказал:
— Хочешь еще одного?
Уилл даже не посмотрел на Стипа. Он не мог оторвать глаз от пламени, пожиравшего мотылька.
— И это всегда так? — пробормотал он.
— Как?
— Сначала холод и темнота, потом все отступает под напором огня, а потом снова темнота и холод…
— Почему ты спрашиваешь?
— Хочу понять.
«Ответ есть только у вас», — мог бы добавить он.
Так оно на самом деле и было. Уилл не сомневался, что у отца нет ответа на подобные вопросы, как и у матери, у школьных учителей или у кого-нибудь из тех, кто разглагольствует по телевизору. Это было тайное знание, и он чувствовал себя избранным, находясь в обществе того, кто владел этим знанием, даже если с ним и не собирались делиться.
— Так ты хочешь еще одного или нет? — переспросил Джекоб.
Уилл кивнул и взял мотылька из его пальцев.
— А не придет такой день, когда огонь больше нечем будет подкармливать? — спросил он.
— Боже мой! — воскликнула миссис Макги, выходя из тени. — Вы только его послушайте!
Уилл не оглянулся: он был занят исследованием процесса кремации второго мотылька.
— Да, придет, — тихо сказал Джекоб. — И когда не останется ничего, на мир опустится такая тьма, какую никто из нас и представить не может. Это будет не тьма смерти, потому что смерть еще не конец.
— Игра в кости, — заметила женщина.
— Именно, — отозвался Джекоб. — Смерть — это игра в кости.
— В чем в чем, а в смерти мы разбираемся. Мистер Стип и я.
— О да.
— Дети, которых я выносила и потеряла.
Она встала за спиной Уилла и легонько провела рукой по его волосам.
— Я смотрю на тебя, Уилл, и, клянусь, отдала бы все зубы, чтобы назвать тебя своим. Ты такой умный…
— Здесь становится темно, — сказал Стип.
— Тогда дайте мне еще одного мотылька, — попросил Уилл.
— Такой нетерпеливый, — заметила миссис Макги.
— Быстрее, — заторопился Уилл, — а то огонь погаснет.
Джекоб полез в карман и вытащил еще одного мотылька.
Уилл выхватил у него насекомое, но в спешке выпустил крылышки, и мотылек вспорхнул над столом.
— Черт! — крикнул Уилл и, оттолкнув стул и миссис Макги, вскочил.
Дважды он взмахнул рукой, но оба раза поймал воздух. Уилл в бешенстве развернулся, чтобы попытаться еще раз.
За спиной раздался голос Джекоба:
— Оставь. Я дам тебе другого.
— Нет, — отказался Уилл, подпрыгивая за мотыльком. — Мне нужен этот.
Его усилия были вознаграждены — мотылек наконец оказался в горсти.
— Поймал! — воскликнул Уилл и уже собирался предать насекомое огню, когда услышал голос Фрэнни:
— Уилл, что ты делаешь?!
Он посмотрел на нее. Фрэнни стояла у двери, Уилл видел смутные очертания ее фигуры.
— Уходи, — сказал он.
— Кто это? — спросил Джекоб.
— Уходи, я сказал, — повторил Уилл, вдруг почувствовав что-то вроде приступа паники.
Он не хотел, чтобы две эти стороны жизни говорили с ним одновременно. У него закружилась голова.
— Пожалуйста, — сказал он, надеясь, что вежливое обращение на нее подействует. — Я не хочу, чтобы ты была здесь.
Свет у него за спиной стал гаснуть. Если он не поторопится, огонь потухнет. Он должен бросить топливо. Но Уилл не хотел, чтобы Фрэнни видела, что он делает. Пока она здесь, Джекоб ни за что не поделится своим знанием, которое в состоянии понять только мудрейшие из мудрых.
— Уходи! — крикнул он.
Крик не произвел на нее никакого впечатления, но до смерти перепугал Шервуда. Тот отшатнулся от сестры и побежал по коридору прочь из зала заседаний.
Фрэнни пришла в ярость.
— Правильно Шервуд говорил! — заявила она. — Ты нам не друг. Мы пришли сюда, потому что боялись, что с тобой что-нибудь случится…
— Роза, — услышал Уилл шепот Джекоба, — второй мальчик…
Краем глаза он увидел, как миссис Макги отступила в тень и последовала за Шервудом.
Голова у Уилла кружилась. Фрэнни кричала, Шервуд рыдал, Джекоб шептал, но хуже всего, что пламя умирало, а с ним уходил свет…
Он решил, что свет — самое главное, и, повернувшись спиной к Фрэнни, протянул руку, чтобы предать мотылька огню. Но его опередил Джекоб. Он сунул в умирающий огонь всю руку, которая стала клеткой из пальцев. В ней был не один, а несколько мотыльков, которые мгновенно загорелись, бьющиеся крылышки раздули пламя. Сквозь пальцы Джекоба хлынул такой яркий свет, что Уилл подумал, не видит ли он нечто сверхъестественное, какое-то волшебство. Свет залил лицо Джекоба, оттенив удивительные черты, не поддающиеся описанию. Он не был похож на кинозвезду или человека с обложки: лощеный вид, белые зубы, ямочки на щеках. Казалось, в нем горит огонь ярче того, в котором сгорали мотыльки. На мгновение (и этого было достаточно) Уилл увидел себя рядом с Джекобом — они шли по улице, и кожа Джекоба всеми порами излучала свет, а люди рыдали от благодарности, что он пришел рассеять тьму. Это было слишком. Уилл рухнул как подкошенный.
Глава 12
Шервуд побежал в холл, подальше от зала заседаний и запаха чего-то горелого, от которого выворачивало желудок. Но в сгущавшейся темноте он выбрал не то направление и не выбежал из дома, а заблудился. Попытался вернуться, но был слишком напуган, и мысли у него путались. Оставалось плестись все дальше и дальше, слезы жгли глаза, а кругом становилось темнее и темнее.
А потом вдруг замерцал свет. Это не был свет звезд — звезды не излучают тепла, он пошел туда и оказался в небольшой комнате, где недавно кто-то работал. Шервуд увидел стул и небольшой стол, а на нем — фонарь-молнию, проливавший свет на предметы. Утерев слезы, Шервуд подошел ближе. Тут были пузырьки с чернилами, может быть, целая дюжина пузырьков, несколько ручек и кисточек, и среди всего этого лежала книга размером с его учебники, только гораздо толще. Обложка заляпана, корешок поломан, словно эту книгу таскали с собой долгие годы. Шервуд протянул руку, чтобы раскрыть ее, но не успел.
— Как тебя зовут? — услышал он тихий голос.
Шервуд поднял голову и увидел, как из двери на другом конце комнаты появилась женщина, которую он видел в зале заседаний. При виде ее Шервуд почувствовал приятную дрожь. Блуза на женщине была расстегнута, и кожа светилась.
— Меня зовут Роза, — сказала она.
— А меня Шервуд.
— Ты большой мальчик. Сколько тебе лет?
— Почти одиннадцать.
— Ты не подойдешь ближе, чтобы я могла получше тебя разглядеть?
Шервуд замешкался. В том, как она на него смотрела, как улыбалась, было что-то завораживающее, и, может быть, если он подойдет ближе, ему удастся рассмотреть это место, где у нее расстегнуты пуговицы. Все неприличные слова он, конечно, уже успел узнать в школе и видел несколько захватанных фотографий, которые передавали из рук в руки. Но одноклассники не вели с ним по-настоящему непристойных разговоров, потому что считали глуповатым. Что бы они сказали, подумал он, если б узнали, что он своими глазами видел парочку настоящих голых грудей?
— Ой, да ты, я смотрю, парень не промах, — заметила Роза.
Щеки Шервуда запунцовели.
— Да ты не смущайся, — ободрила она. — Мальчики должны видеть все, что им хочется. Если, конечно, умеют оценить увиденное.
Сказав это, она расстегнула на блузе еще пару пуговиц Шервуд хотел было проглотить слюну, но не смог. Теперь он видел холмики ее грудей вполне отчетливо. Если подойти еще ближе, он разглядит и соски, а судя по одобрительному выражению ее лица, она не против.
Шервуд шагнул вперед.
— Интересно, что бы ты смог сделать, если б я тебе разрешила? — спросила она.
Он не совсем понял, что она имеет в виду.
— Смог бы полизать мои сиськи? — продолжила она.
В висках у него стучало, а в штанах он почувствовал такое давление, что боялся, как бы не опозориться. И, словно ее слова сами по себе были недостаточно соблазнительны, она распахнула блузу, и он увидел соски, большие и розовые. Она слегка потирала их, не переставая ему улыбаться.
— Ну-ка, покажи, какой у тебя язык, — потребовала она.
Шервуд высунул язык.
— Тебе придется ой как потрудиться. Язык у тебя маленький, а сиськи у меня большие.
Шервуд кивнул. Он был в трех шагах от нее и теперь чувствовал запах ее тела. Запах был сильный — такого он раньше не вдыхал, но даже если бы она пахла навозом, его и это уже не могло бы остановить. Он протянул руки и дотронулся до ее грудей. Она вздохнула. Он приник лицом к ее коже и стал лизать.
— Уилл…
— С ним ничего не случилось, — сказал человек в пыльном черном пальто. — Просто перевозбудился. Оставь его в покое и беги-ка лучше домой.
— Я не уйду без Уилла, — сказала Фрэнни, и голос ее звучал гораздо увереннее, чем она чувствовала себя на самом деле.
— Ему не нужна твоя помощь. — В голосе послышалась угроза. — Он здесь абсолютно счастлив.
Джекоб посмотрел на Уилла.
— Небольшая эмоциональная перегрузка — только и всего.
Не сводя с него глаз, Фрэнни опустилась на корточки рядом с Уиллом и сильно тряхнула его за плечи. Он застонал — и она на миг скосила на него глаза.
— Вставай, — позвала Фрэнни.
Вид у Уилла был совершенно нездешний.
— Поднимайся.
Человек в черном тем временем снова сел на стул и стал стряхивать на столешницу то, что было у него в руках. Полетели горящие кусочки чего-то. Уилл уже начал поворачивать голову к человеку в черном, хотя еще не успел подняться.
— Иди ко мне, — сказал тот Уиллу.
— Не ходи… — велела Фрэнни.
Пламя на столе угасало, зал заседаний погружался в темноту. Фрэнни стало страшно так, как бывает только во сне.
— Шервуд! — закричала она. — Шервуд!
— Не слушай, — сказала женщина, прижимая Шервуда к своей груди.
— Шервуд!
Он не мог не ответить на зов сестры. Тем более когда в этом голосе было столько страха. Шервуд отпрянул от горячей кожи Розы, по его лицу бежал пот.
— Это Фрэнни, — сказал он, отстраняясь.
Шервуд увидел на ее лице странное выражение, из открытого рта вырывалось частое дыхание, глаза закатились. Решимости у него поубавилось.
— Я должен идти… — начал он, но Роза схватилась за юбку, словно собираясь показать ему что-то еще.
— Я знаю, что ты хочешь увидеть, — сказала она.
Он отступил, выставив руку назад для опоры.
— Тебе надо то, что у меня там, внизу, — сказала она, задирая подол.
— Нет.
Она улыбнулась, продолжая поднимать юбку. Шервуд запаниковал, запутавшись в нахлынувших противоречивых чувствах, попятился и налетел на стол. Тот перевернулся. Книга, чернила, ручки и — что хуже всего — лампа полетели на пол. Какое-то мгновение ему казалось, что пламя погасло, но оно тут же вспыхнуло с новой силой, и мусор вокруг стола занялся огнем.
Миссис Макги уронила подол.
— Джекоб! — взвизгнула она. — Господи боже мой, Джекоб!
У Шервуда было больше оснований для паники, чем у нее, когда вокруг было столько всего, что может гореть. Даже в этом полубезумном состоянии он понимал, что нужно скорее выбираться отсюда, иначе он сгорит вместе с домом. Самым простым выходом из ситуации было выйти в дверь, через которую он вошел.
— Джекоб! Скорее сюда! Ты меня слышишь?! — завопила Роза и, не удостоив Шервуда даже взглядом, бросилась прочь из комнаты.
Огонь разгорался, комната наполнилась дымом и жаром. Шервуд повернулся к двери — по телу прошла дрожь воспоминаний об излишествах этих нескольких минут, но тут на глаза ему попалась книга, лежавшая на полу.
Он понятия не имел, о чем она, но подумал, что это может стать доказательством. Книга будет при нем, когда одноклассники поднимут его на смех и он покажет им ее и скажет: «Я был там. И делал все, о чем вам сказал, и даже больше».
Не обращая внимания на огонь, он нагнулся и схватил книгу. Она слегка обгорела, но была цела. Шервуд бросился по лабиринту коридоров на зов сестры.
— Шервуд!
Фрэнни и Уилла он нашел у двери в зал заседаний.
— Я не хочу уходить, — рычал Уилл, вырываясь из рук Фрэнни.
Но она крепко держала его — схватила за руку с такой силой, что наверняка останется синяк. Одновременно Фрэнни не переставала звать брата.
Джекоб поднялся со своего места за столом, встревоженный треском огня, а теперь уже и самим видом миссис Макги, которая была расстегнута, растрепана и требовала, чтобы он шел за ней немедленно.
Он пошел, только один раз оглянувшись на Уилла и коротко кивнув, словно говоря: ступай с ней, сейчас неподходящее время. Потом он исчез — ушел с Розой тушить пожар.
Потеряв его из вида, Уилл почувствовал, как на него снизошло странное спокойствие. Больше не надо бороться с Фрэнни. Он мог просто пойти с ней под открытое небо, зная, что подходящее, лучшее время еще настанет и они с Джекобом будут вместе.
— Ничего, все в порядке… — успокоил он Фрэнни. — Не нужно меня поддерживать — я могу идти.
— Я должна найти Шервуда, — сказала она.
— Я здесь, — раздался голос из дымной темноты, и появился Шервуд: лицо все в поту, перепачканное сажей и грязью.
Больше никто ничего не сказал. Они поспешили по коридору наружу, мимо колонн, вниз по ступенькам, на холодную траву. И только перебравшись через живую изгородь и выйдя на дорогу, остановились, чтобы перевести дух.
— Никому не говорите, что мы там видели, ясно? — выдохнул Уилл.
— Почему? — спросила Фрэнни.
— Потому что вы все испортите.
— Они плохие. Уилл…
— Ты о них ничего не знаешь.
— И ты тоже.
— Нет, знаю. Я видел их раньше. Они хотят, чтобы я уехал с ними.
— Это правда? — раздался дискант Шервуда.
— Помолчи, Шервуд, — оборвала его Фрэнни. — Мы не будем больше говорить об этом. Это глупо. Они плохие, я знаю, что они плохие.
Она повернулась к брату.
— Уилл может делать то, что ему нравится, — добавила она. — Я не могу его остановить. Но ты больше сюда не придешь, Шервуд. И я тоже.
Фрэнни оседлала велосипед, велев Шервуду сделать то же самое. Он молча повиновался.
— Так ты никому не скажешь? — спросил ее Уилл умоляюще.
— Еще не решила, — ответила Фрэнни таким высокомерным тоном, что он едва не вспылил. — Я должна подумать.
С этими словами она и Шервуд закрутили педали и покатили по дорожке.
— Если скажешь, я с тобой больше никогда не буду разговаривать! — крикнул Уилл ей вслед, а когда они исчезли из виду, понял, что это пустая угроза человека, который в ближайшие дни собирается уехать навсегда.
