Последняя и первая победы
Тропинка шла под уклон, и бежать было легко. Под ногами шуршали сорванные ветром листья и ветки. Месяц скрылся, и в темноте Аркадий часто натыкался на кустарник. Постепенно зрение привыкало, обострялось, и он двигался все быстрей и быстрей.
«Вот и все, — повторял он в такт шагам. — Вот и все».
Потом он привык к этому бегу и к своему отрешенному состоянию и странно спокойно подумал, что, в сущности, он идет на смерть. И сейчас же решил: «Так и надо. Так и надо».
О том, что ему предстоит сделать и как это нужно делать, он не думал. Он просто бежал и мысленно хоронил себя.
Но когда тропинка вывела его на кромку темной, жирно поблескивающей в тусклом свете звезд воды и в разгоряченное лицо пахнуло холодком, смешанным с запахом трухлявого дерева и гари, Сенников невольно приостановился и стал вглядываться в широко разлившуюся, мертвенно-спокойную воду. Она пропадала в зарослях несваленных деревьев, сливаясь с темнотой, и Аркадий почувствовал, что она медленно, неумолимо вспучивается там, за пределами зрения.
Вид и особенно ощущение огромной, затаенно враждебной массы воды испугали Аркадия. Все же это был не тот животный страх, даже ужас, который он испытывал, когда спросонок прикоснулся к холодному, такому же, как эта вода, непонятно враждебному телу змеи и когда он метался вдоль линии после взрыва. Что-то сдерживало этот безотчетный страх, что-то мешало ему прорваться и, как прежде, охватить Аркадия, сломить его волю.
Он стоял перед водой, чувствуя себя удивительно маленьким, жалким и бессильным. В какое-то мгновение он даже освободил одну ногу, чтобы сделать шаг — назад, но сейчас же неведомое ему «что-то» не позволило сделать этого, вероятно, решающего в его жизни шага.
— Нельзя… — хрипло сказал Аркадий и вдруг почувствовал, что лямки мешка с толом больно врезались в плечи. — Нельзя… — повторил он с совершенно неожиданным для себя вздохом сожаления и, отметив это сожаление, разозлился. Что ж, так и катиться вниз, так и пасовать перед трудностями? Это внезапное сожаление, сломив прежнего Сенникова, словно открыло дорогу всему тому, что исподволь накапливалось в нем последние дни. Теперь в Аркадии жили как бы два человека: один — прежний, самовлюбленный, ничего и никого, кроме себя, не уважающий, и другой — новый, еще не все как следует понимающий, еще не всегда знающий, как нужно поступать, но ясно видящий, что жить так, как жил первый Сенников, нельзя. Это открытие не очень удивило его, он уже догадывался о рождении в нем нового человека и поэтому сейчас подумал о себе с холодным любопытством: «Неужели ты действительно дрянь? А? Сенников?»
И самое удивительное было то, что тот, первый, на кого он смотрел со стороны, будто на чужого, не смолчал. Он стал оправдываться любовью к жизни, своей красотой, умом, необыкновенностью, но оправдываться так жалко и путано, что Аркадий сразу заметил: человек тот просто труслив.
Сенников присел на землю, закрыл лицо руками и с грустью решил: «Да, дрянь… Но что же делать?»
Жить таким двойным он уже не мог, а как жить новым, еще не знал, и поэтому первым движением его души было жертвенное примирение с собственной неудавшейся жизнью, готовность снести и перенести все, даже смерть, лишь бы не портить жизни ни себе, ни людям. Видно, прав был опытный офицер-фронтовик Лазарев, когда вместо нудных разговоров просто накричал на Аркадия и тем вывел его из состояния самоунижения. Он верил в человеческую гордость Сенникова, в его «военную косточку», когда посылал солдата на это трудное дело. И видно, не ошибся.
Почти примирившийся со смертью, Аркадий отвел руки от лица, чтобы еще раз посмотреть на окружающее, и увидел, что безмолвная, пахнущая тлением и гарью вода незаметно подобралась к его сапогам — темная, жирно поблескивающая и страшная. Глядя на нее, Аркадий вспомнил, зачем он здесь, и подумал, что раз все равно ему предстоит умереть, так уж лучше умереть с пользой. И сознание, что он еще может быть полезен не только и не столько себе, а и другим, помогло ему выйти из оцепенения и придало силы растерявшемуся, новому Сенникову.
Этот новый Сенников держал в руках дело, оно вело его и подсказывало, что и как нужно делать, освобождая и приводя в движение парализованные было силы.
Теперь вода показалась не столько враждебной, сколько насмешливой. Аркадий почувствовал, что в сердце у него быстро поднимается холодок острой злости.
— Ну нет, дрянь… Нет! — зашептал он, сжимая зубы и суживая глаза. — Нет, сволочь! Нет.
Он вскочил на ноги, твердо зная, что это «нет» относится и к старому Сенникову, и ко всей его прошлой жизни, и к темной воде. Поправив вещмешок, он, спотыкаясь и задыхаясь, с колотящимся сердцем зашагал к ущелью, веря, что сделает все, что будет в его силах. Первые подтащенные рекой деревья зацепились ветвями за выступавшие из воды камни. Течение прижало их, и они укрепились. Потом на них легли другие, они переплетались корнями, перепутывались еще живыми, гибкими и сильными ветвями в листьях и хвое.
Вода заметалась меж ними и начала искать лазейки, а река тащила на себе много дернин, травы и лиан, и все это вместе с водой тоже бросалось в щели и, не протиснувшись, забивало их, наращивая запруду.
Иногда собравшей силы реке удавалось перевалить через гребень плотины. Тогда, подхваченные образовавшимся течением, к промоине спешили новые стволы, дернины и лианы. Завал поднимался выше, река затихала и вспучивалась.
Сенников подошел к плотине, когда река, подтащив несколько стволов, укрепила свою преграду и, набирая силу, стихла. Эта тишина поразила Аркадия. Если бы его встретил грохот, свист, он, вероятно, не так бы растерялся, как перед этой тихой, темной преградой. Всего несколько минут назад разлившаяся вода казалась ему такой огромной и почти одухотворенной, что устоять перед ней, казалось, не мог никто. Но тут, в ущелье, была еще большая сила, которая так же молчаливо побеждала воду. И Аркадию, подавленному величием этих сил, на минуту показалось просто смешным вступать с ними в борьбу. Один он — слабый и дрянненький человечек с мешком тола за спиной — и эти две силы.
Аркадий усмехнулся, покачал головой. Потом прислушался и услышал странный свист. Как будто где-то внизу, в ущелье, лопнула батарея парового отопления. Затем послышался плеск, и Аркадий встрепенулся: вода, кажется, не такая уж слабая. Она находит себе лазейки.
Он обогнул завал и по скользким камням спустился вниз, на русло реки, по которому струился ручеек. Откуда он брался, Аркадий не видел. Звезды над ним горели теперь гораздо ярче, чем возле кромки разлива, но тьма сгустилась.
«Что ж… Начнем с разведки», — решил Аркадий, снял мешок с толом, положил на него карабин и полез вверх за дровами.
Первое, что осветил разгоревшийся костер, были свистящие струи воды, бившие из завала. На мгновение опять стало страшно, но Аркадий только выругался, вытащил из костра пылающую смолистую лесину и пошел вдоль завала, все яснее осознавая опасность положения. Одно неловкое движение могло сорвать всю эту случайную плотину, и тогда — смерть. Теперь ему было даже приятно сознавать опасность и видеть, что она его не ломает, а, наоборот, вызывает удивительное, близкое к восторгу чувство.
И когда он поймал себя на этом ощущении, он опять выругался и жестко, властно и гораздо проще, чем раньше, подавил его и заставил себя думать о деле.
Вскоре он нашел одно из первых деревьев, послуживших как бы основанием плотины. Оно уперлось в огромный камень, и весь его ствол, как и ствол другого, лежавшего на первом, был расщеплен той страшной силой, которая незримо давила на них. Прикинув расположение стволов, Аркадий правильно решил, что, если здесь, в этой главной точке приложения двух сил, приложить и третью — взорвать весь тол, что у него имеется, все полетит к черту.
Он еще раз обошел завал и более подходящего места для взрыва не обнаружил. Тогда он сел возле своего мешка, вспомнил, как его учили обращаться с толом, и подготовил его к взрыву. Потом подошел к расщепленным деревьям, лямками привязал к ним мешок, размотал половину захваченного с собой бикфордова шнура и поджег его.
Подхватив оружие, Аркадий стал карабкаться наверх. Ему очень хотелось как можно скорее удрать из ущелья, но то близкое к восторгу чувство, которое он уже раз подавил в себе, заставило его оглянуться, а потом горделиво представить себе, как через несколько минут вся эта масса воды и деревьев с ревом и грохотом, ломая все на своем пути, ринется вниз.
И когда он представил это, то опять почувствовал ужас и впервые подумал о том, о чем не вспомнил ни разу.
— Линия! — закричал он и бросился вниз.
Да, если вся масса воды и бурелома понесется вниз, она затопит и, вероятно, сломает линию связи. Сейчас, в новом своем состоянии, Сенников не мог допустить этого. Теперь он не думал о смерти, не испытывал страха или близкого к восторгу чувства. Теперь он думал о деле, о долге. Добежав до бикфордова шнура, Сенников грудью упал на него и перегрыз зубами. Отброшенный обрывок шипел и потрескивал. «Что же делать?»
Сенников быстро взял себя в руки. Он встал, отвязал мешок с толом и раздул костер. Прихватив головешку, еще раз прошел вдоль завала, на вершине которого глухо плескалась вода. Река набирала силы и, значит, заливала седьмой пост.
Теперь Аркадий не заставлял себя думать о деле. Оно стало его сущностью, и потому все постороннее сразу ушло. Мозг работал четко и ясно. Аркадий разделил тол на три кучки, разорвал мешок на тесемки (он забыл захватить с собой шпагат или кабель) и связал этими тесемками толовые шашки. Потом осторожно взобрался по стволам почти до вершины завала, укрепил здесь одну связку. Вторую связку шашек он положил левее первой и чуть ниже, третью — правее и еще ниже. Шнур второй был вдвое длинней, чем у первой, а у третьей, пожалуй, даже втрое длинней, чем у второй связки шашек.
Когда задымился последний шнур, Аркадий выбрался из ущелья и залег за камень. Все еще затянутые дымом, звезды тускло отражались в воде. Но она уже не казалась ни страшной, ни одушевленной. Она была просто водой.
Первым, как и рассчитывал Аркадий, рванул средний, самый верхний заряд. Ослепительное пламя подсветило лениво взлетающие вверх щепки и алые брызги. Грохот прокатился по округе, замер, послышался глухой, ворчливый шум — в пробоину ринулась вода. Прошло несколько минут, прежде чем шум стал ровным, слитным. По разливу пробежала рябь течения. Еще через несколько минут громыхнул второй взрыв. Шум воды усилился, послышался треск падающих деревьев. Наконец рванул третий взрыв, и рябь стала струистой, все убыстряющейся, а шум перерос в рев.
Плыли деревья, плыли кусты, исчезая в темноте ущелья. Из него несся все усиливающийся рев воды.
Аркадием овладела удивительно светлая и легкая радость, такая, какой он еще не знал. Не в силах совладеть с ней и даже стыдясь ее, он уткнулся разгоряченным лбом в тронутый предутренней росой камень и долго лежал, отдыхая каждой жилкой.
Когда он поднял голову, небо явно посветлело и вода неслась все стремительней и стремительней. Аркадий встал и, пошатываясь, пошел к посту.
