Глава 5
1
Два дня спустя после предрассветного звонка Юдит (за эти дни в мастерской успел сломаться водонагреватель, и перед Милягой возникла альтернатива: мыться в ледяной воде или не мыться вообще; он выбрал второе) Клейн вызвал его к себе домой. У него были хорошие новости. Он пронюхал о покупателе, чьи вкусы обычный рынок оказался не в состоянии удовлетворить, и Клейн окольными путями довел до его сведения, что у него есть возможность заполучить нечто по-настоящему любопытное. Миляга как-то успешно изготовил небольшого Гогена, который попал на свободный рынок и был куплен без единого вопроса. Сможет ли он сделать это снова? Миляга ответил, что может сварганить такого Гогена, перед которым прослезился бы сам автор. Клейн выдал Миляге аванс в размере пятисот фунтов, чтобы он мог заплатить за аренду мастерской, и оставил его наедине с предстоящей работой, заметив напоследок, что выглядит он гораздо лучше, чем раньше, хотя пахнет немного хуже.
Миляге было на это наплевать. Не мыться два дня было совсем не так страшно, когда живешь в одиночестве. И, раз уж рядом не было женщины, которая жаловалась бы на колючую щетину, небритость тоже не причиняла ему никаких хлопот. К тому же он вновь открыл для себя древнюю индивидуальную эротику: слюна, ладонь и фантазия. Этого было вполне достаточно. Мужчина может быстро привыкнуть к такому образу жизни: к слегка переполненному кишечнику, потным подмышкам и чувству приятной наполненности в яйцах. И только перед уик-эндом он затосковал по новым развлечениям, которые не ограничивались бы созерцанием своего тела в зеркале ванной. За прошлый год не было такой пятницы или субботы, которую он не провел бы на какой-нибудь вечеринке в окружении друзей Ванессы. Их телефонные номера до сих пор были записаны в его записной книжке — стоило только взять трубку, но сама мысль о возможном контакте вызывала у него тошноту. Как бы ни были они очарованы его персоной, все-таки они были ее друзьями, а не его, и в происшедшей катастрофе они неминуемо должны были встать на ее сторону.
Что же касается тех друзей, которые были у него до Ванессы, большинство из них стерлось в его памяти. Они были частичкой его прошлого, а прошлое не задерживалось у него в голове. В то время как люди, подобные Клейну, могли с абсолютной ясностью вспомнить события тридцатилетней давности, Миляга с трудом мог вспомнить, с кем и где он был каких-нибудь десять лет назад. Еще чуть-чуть дальше в прошлое — и хранилища его памяти оказывались пусты. Создавалось впечатление, что его сознание было рассчитано лишь на такое количество воспоминаний, которых было достаточно, чтобы придать правдоподобность его настоящему. Все остальное отправлялось в страну забвения. Он тщательно скрывал этот странный недостаток почти от всех своих знакомых, а когда его начинали особенно дотошно расспрашивать о прошлом, он просто-напросто выдумывал небылицы. Но этот недостаток не слишком беспокоил его. Он не знал, что значит иметь прошлое, и потому не особо страдал от его отсутствия. А из общения с другими людьми он заключил, что, хотя они и могут уверенно рассказывать о своем детстве, в большинстве своем все это лишь предположения или истории, узнанные с чужих слов, а иногда и откровенная выдумка.
Но он был не одинок в своем недостатке. Однажды Юдит по секрету сказала ему, что ей с трудом удается удерживать прошлое в памяти, но в тот момент она была пьяна, и впоследствии, когда он вновь поднял эту тему, стала яростно отказываться от своих слов. Думая о друзьях потерянных и друзьях забытых, он особенно остро ощутил свое одиночество, и когда зазвонил телефон, он поднял его с некоторой благодарностью.
— Фьюри слушает, — сказал он. Этим субботним вечером он чувствовал себя Фьюри. В трубке слышны были легкие щелчки, но ответа не последовало. — Кто говорит? — спросил он. Вновь молчание. Он раздраженно положил трубку. Спустя несколько секунд телефон зазвонил снова. — Ну кто там, черт побери? — крикнул он в трубку, и на этот раз чрезвычайно учтивый голос ответил ему, хотя и вопросом на вопрос:
— Я имею честь беседовать с Джоном Захария?
Не так уж часто обращались к Миляге подобным образом.
— Кто это? — повторил он снова.
— Мы встречались лишь однажды. Возможно, вы меня и не помните. Чарльз Эстабрук.
Некоторые люди застревают в памяти прочнее других. Так случилось и с Эстабруком. Тот самый тип, который подхватил Юдит, когда она сорвалась с высоко натянутого каната. Классический представитель вырождающейся английской нации, принадлежащий к второсортной аристократии, напыщенный, самодовольный и…
— Мне бы чрезвычайно хотелось с вами встретиться, если, конечно, это возможно.
— Не думаю, что нам есть что сказать друг другу.
— Это по поводу Юдит, мистер Захария. Одно дело, которое я вынужден хранить в строжайшей тайне, но оно, я хотел бы особенно подчеркнуть это обстоятельство, обладает чрезвычайной важностью.
Под воздействием причудливого синтаксиса собеседника Миляга почувствовал вкус к ясности и прямоте.
— Валяйте, рассказывайте, — согласился он.
— Не по телефону. Я вполне понимаю, что моя просьба могла показаться вам слегка неожиданной, но я умоляю вас прислушаться к ней.
— Я уже прислушался и говорю вам «нет». Я не желаю с вами встречаться.
— Даже для того, чтобы позлорадствовать?
— Это насчет чего?
— Насчет того, что я потерял ее, — сказал Эстабрук. — Она ушла от меня, мистер Захария, точно так же, как она ушла и от вас. Тридцать три дня назад. — Эта точность говорила о многом. Интересно, считает ли он часы? А может быть, и минуты? — Вам необязательно приходить ко мне домой, если вам этого не хочется. Собственно говоря, если быть до конца честным, мне и самому бы этого не очень-то хотелось.
Он говорил так, словно Миляга уже согласился с ним встретиться, что, впрочем, соответствовало действительности, хотя он до сих пор и не высказал этого вслух.
2
Разумеется, было жестоко вытаскивать из дома человека в таком возрасте в такой холодный день и заставлять его лезть на вершину холма, но жизненный опыт Миляги подсказывал ему, что надо доставлять себе маленькие удовольствия при каждом удобном случае. С Холма Парламента открывался прекрасный вид на Лондон, который не могла испортить даже облачная погода. Дул свежий ветер, и, как обычно в воскресенье, на холме собралась толпа любителей воздушных змеев. Их похожие на разноцветные свечки, игрушки парили в сумрачном зимнем небе. От ходьбы у Эстабрука перехватило дыхание, но, казалось, он был доволен, что Миляга выбрал именно это место.
— Я здесь уже лет сто не был. Сюда любила приходить моя первая жена, чтобы посмотреть на воздушных змеев.
Он вытащил из кармана фляжку с бренди и протянул ее Миляге. Тот отказался.
— Никак не могу согреться в последние дни. Одна из отрицательных сторон преклонного возраста. С положительными я познакомиться еще не успел. Вам сколько лет?
Вместо того чтобы признаться, что не знает, Миляга сказал:
— Почти сорок.
— Вы выглядите моложе своих лет. Собственно говоря, вы едва ли изменились с тех пор, как мы виделись в первый раз. Вы помните? На аукционе? Вы были с ней тогда. Я — нет. Огромная разница: с ней и без нее. В тот день я позавидовал вам так, как никогда не завидовал ни одному мужчине, просто потому, что она была рядом с вами. Позже, разумеется, мне доводилось видеть то же самое выражение на лицах других мужчин…
— Я пришел сюда не для того, чтобы все это выслушивать, — сказал Миляга.
— Да, я понимаю. Мне просто очень важно объяснить вам, каким сокровищем была она для меня. Годы, которые я провел вместе с ней, я считаю лучшими в своей жизни. Но, разумеется, лучшее не может длиться вечно, иначе какое же оно лучшее? — Он снова отхлебнул из фляжки. — Знаете, она никогда о вас не упоминала, — сказал он. — Я пытался спровоцировать ее на это, но она говорила, что выбросила вас из головы, забыла вас, что, разумеется, было неправдой…
— Ну почему же неправдой? Я готов в это поверить.
— Не верьте, — быстро сказал Эстабрук. — Вы были ее греховной тайной.
— Зачем вы пытаетесь польстить мне?
— Но это правда. Все это время, пока она была со мной, она любила вас. Поэтому мы и беседуем сейчас с вами. Потому что я знаю это, да и вы, скорее всего, тоже.
До сих пор они ни разу не упомянули ее по имени, словно из каких-то суеверных соображений. Она, женщина, абсолютная и невидимая сила. Это было лишь иллюзией, что они твердо стоят на земле. На самом деле они парили в небе, как воздушные змеи, и воспоминание о ней было той единственной ниточкой, которая привязывала их к реальности.
— Я совершил ужасный поступок, Джон, — сказал Эстабрук. Он снова поднес фляжку ко рту и сделал несколько больших глотков. — И теперь я ужасно об этом сожалею.
— Что такое?
— Можем мы немного отойти в сторонку? — сказал Эстабрук, косясь в сторону владельцев воздушных змеев, которые, впрочем, едва ли могли подслушать его слова, так как были, во-первых, слишком далеко, а во-вторых, слишком увлечены своим спортом. Но он почувствовал себя готовым поделиться своей тайной, лишь когда дистанция между их ушами и его признанием увеличилась вдвое. Но когда он все-таки решился, он сделал это просто и ясно. — Не знаю, что это на меня нашло, — сказал он, — но недавно я нанял человека для того, чтобы он убил ее.
— Что вы сделали?
— Мой поступок пугает вас?
— А вы как думали? Конечно!
— Видите ли, это высшая форма обожания — стремиться прекратить существование того, кого любишь, чтобы лишить его возможности продолжать жить без тебя. Это любовь высшего порядка.
— Это гнусное разъебайство!
— Да, вы правы, и это тоже. Но я не мог вынести… просто не мог вынести… саму мысль о том, что она жива и она не со мной… — Речь его стала путаться, слова тонули в слезах. — Она была так нежна со мной…
В это время Миляга думал о своем последнем разговоре с Юдит. Этот прерываемый помехами звонок из Нью-Йорка, цель которого так и осталась невыясненной. Знала ли она в тот момент, что ее жизни угрожает опасность? А если нет, то знает ли она сейчас? Он схватил Эстабрука за воротник пальто с той же силой, с которой страх сжал его сердце.
— Ты ведь не для того меня сюда притащил, чтобы сказать, что она мертва?
— Нет. Нет, — запротестовал он, не пытаясь высвободиться. — Я нанял этого человека, и я хочу остановить его…
— Так сделайте это, — сказал Миляга, отпуская пальто.
— Я не могу.
Эстабрук сунул руку в карман и извлек оттуда листок бумаги. Судя по его мятому виду, его сначала выбросили, а потом подобрали и расправили.
— Это я получил от человека, который нашел мне убийцу, — продолжил он. — Две ночи назад письмо было доставлено ко мне домой. Абсолютно очевидно, что он был пьян или одурманен наркотиками, когда писал это, но там указано, что в тот момент, когда я буду читать это письмо, он будет уже мертв. По всей видимости, так оно и есть. Он до сих пор не объявился. А он был моей единственной связующей нитью с убийцей.
— Где вы встретились с этим человеком?
— Он нашел меня.
— А с убийцей?
— Я виделся с ним где-то к югу от реки, точное место я не могу назвать. Было темно. Я был в растерянности. Кроме того, его уже там нет. Он уехал на ее поиски.
— Так предупредите ее.
— Я пытался. Она не стала разговаривать со мной. У нее сейчас новый любовник, и он так же ревнив, как и я в свое время. Мои письма, мои телеграммы отсылаются обратно нераспечатанными. Но он не сможет защитить ее. Этот человек, которого я нанял, его зовут Пай…
— Это что, кличка какая-нибудь?
— Я не знаю, — сказал Эстабрук. — Я не знаю ничего, кроме того, что я совершил нечто ужасное и вы должны помочь мне исправить положение. Вы должны. Этот парень по имени Пай, он смертельно опасен.
— А почему вы думаете, что она пойдет на контакт со мной?
— Гарантии, конечно, никакой. Но вы моложе меня и сильнее, а кроме того, у вас есть кое-какой… опыт по части преступной психологии. У вас больше шансов встать на пути между ней и Паем, чем у меня. Я дам вам деньги для убийцы. Вы сможете откупиться от него. Вам я заплачу, сколько скажете. Я богат. Предупредите ее, Захария, и убедите ее приехать домой. Я не вынесу, если ее смерть будет на моей совести.
— Поздновато вы об этом подумали.
— Я делаю все, чтобы предотвратить несчастье. Так что же, по рукам?
— Мне нужно письмо от человека, который свел вас с убийцей, — сказал Миляга.
— Это просто какой-то набор бессмысленностей, — сказал Эстабрук.
— Если он мертв и она тоже умрет — это письмо будет вещественным доказательством независимо от того, есть в нем смысл или нет. Давайте его сюда, или сделка не состоится.
Эстабрук засунул руку во внутренний карман, собираясь достать письмо, но, дотронувшись до него, он заколебался. Несмотря на все разговоры о чистой совести и о том, что Миляга призван спасти ее, ему ужасно не хотелось расставаться с письмом.
— Я так и думал, — сказал Миляга. — Ты хочешь перестраховаться: если что-нибудь случится, виновным будут считать меня. Убирайся и чеши сам себе свои яйца.
Он повернулся к Эстабруку спиной и стал спускаться с холма. Эстабрук побежал за ним, выкрикивая его имя, но Миляга не стал замедлять шаги. «Пусть побегает».
— Ну хорошо! — услышал он у себя за спиной. — Хорошо! Держите!
Миляга пошел помедленнее, но не остановился. Посерев от натуги, Эстабрук нагнал его.
— Письмо ваше, — сказал он.
Миляга взял письмо и положил его в карман, не став разворачивать. У него будет достаточно времени для чтения во время полета.