Миссис Стронгсарм совершенно искренно сказала Бетти, что бывают моменты, когда она не узнает своего собственного сына. Уже ребенком в нем было что-то таинственное: он был серьезен и сознателен не по годам. У него не было того периода безудержного веселья и шалостей, за которые ей было бы нужно бранить его, любя еще сильнее, у него не было и чувства беспомощности, из-за которого он обратился бы к ней за подмогой. С того самого дня, когда он криком дал знать о своем существовании, он нередко был причиной ее слез. Он никогда не обращался к ней за защитой. Она была ему нужна лишь в самых крайних случаях.

Она думала, что смерть отца сблизит их, поставив его в зависимость от нее. Но вместо того их отчужденность еще увеличилась. Она знала, что он был ей благодарен за все жертвы и заботы о нем, что он никогда не успокоится, покуда не отплатит за все добром. Он уважал ее, был всегда к ней добр и предупредителен, даже по-своему любил ее, она это чувствовала. В кругу тех людей, у которых она служила, нередко можно было наблюдать такое же отношение к верным слугам — их чтили и уважали.

Вначале различие между ее сыном и другими мальчиками удручало ее. Она вспоминала, как горячо он принял предложение отца научить его читать. В шесть лет он сам научился писать. Он никогда не увлекался играми. Из него должен был выйти ученый, мечтатель, человек, который остается всю свою жизнь бедным и к которому люди относятся с презрением. Почему бы ему не быть похожим на других мальчиков и быть только более живым и сильным? Вот о чем она всегда мечтала.

Со временем она начала понимать его, и тогда у нее снова родилась надежда. Его ожидала громкая будущность. Он был сделан из другого теста. Он должен был стать богатым, вождем, занимать высшие места.

То, что он никогда не был влюблен, что у него не было даже увлечения, еще больше подтверждало, что ему предстоит великая будущность. И недаром на его пути появилась умница Бетти. Любя его, она заботилась бы о нем и помогла бы выбиться в люди. У нее не было глупой нежности, которая отвлекала бы его и ослабляла его энергию. Он благополучно прошел период юности с ее опасной приманкой — любовью. Он избежал той опасности, которой она так боялась. Теперь между ним и его целью не было никаких препятствий. Все, казалось, содействовало его успеху и его славе. И что после этого значили ее тайные слезы и ее разбитая любовь?

И вдруг все изменилось. Она знала, что он тоже изменился. Она стремилась втянуть его в разговоры о планах. Он всегда ценил ее природную практичность. Но теперь отвечал односложно, безразлично, часто молчал. Огонь, горевший в его глазах, потух. Его глаза сделались глазами мальчика, нежного и застенчивого, глазами мечтателя. Строгие линии рта сделались мягче. Она часто наблюдала, незаметно для него, как на его устах появлялась беспричинная улыбка. Однажды вечером он без всякого повода обнял ее, погладил седые волосы и поцеловал ее. Впервые когда он дал ей доказательство своей любви. Если бы это случилось немного раньше, она закричала бы от счастья. Но, вспомнив, что она сделала, женщина почувствовала неловкость, хотя и скрыла это. Это был, очевидно, только избыток любви к другой женщине, несколько капель из кубка, осушенного в честь другой. Независимо от того, что она желала, чтобы он женился на Бетти, ей было приятно сознание, что он ее не любит. Бетти ничего бы не отняла у нее. Но она страшно ревновала к той чужой, которой впервые удалось ослабить его любовь к ней, к матери. Она только бросила на него взгляд своих бесстыжих глаз. Что она могла сделать для него? Чем она его приворожила? Она рассказала ему о своей беседе с Бетти.

— Тебе было бы, вероятно, немного неловко, если бы она стала заботиться о тебе, — сказала она. — Мне хотелось убедиться, как вообще обстоят дела.

— И что вы увидели? — спросил он. — Я, впрочем, рад, что вы с ней поговорили. Мне хотелось самому сказать вам кое-что, но я опасался, что вы не поймете.

— Почему же я должна не понять? — спросила она сухо.

— Потому что я сам не понимаю, — ответил он. — Мне кажется, что во мне вырос какой-то другой Энтони, незнакомый мне, и что он стал сильнее меня и забрал меня в свою власть. Его не было, когда я был маленьким. Иногда, впрочем, я его чувствовал. Это был глупый маленький мечтатель, который то и дело задавал вопросы и удивлялся всему. Вы, вероятно, помните его? Я думал, что он уже умер, что я его убил и он никогда больше не появится. Оказывается, что он просто выжидал удобного случая. И вот теперь он занял мое место, а я не знаю даже, куда делся я сам.

Он засмеялся.

— Я очень люблю Бетти и буду всегда любить ее. Но это не та любовь, которая делает из мужчины и женщины одно существо, которая открывает новые пути для жизни.

— Это нашло на тебя, мой мальчик, неожиданно и быстро, — сказала она, — как оно всегда бывает. Но дольше всего горит не самое яркое пламя.

Он упал перед матерью на колени и, обняв ее, спрятал лицо в ее платье. Она вздрогнула, и ее маленькое тело выпрямилось. Но он этого не заметил. Если бы она могла хоть на минуту забыть!

— О матушка, — прошептал он, — это так прекрасно. Это должно длиться долго-долго.

Он посмотрел на нее: в ее глазах стояли слезы. Он приблизил к ней свое лицо и поцеловал ее.

— Я и не знал до сих пор, как люблю вас, — сказал он, — ваши уставшие руки, которые работали и страдали для меня. По-вашему, я никогда не должен был бы встречаться с ней и говорить с ней. Но ведь вы же мне ее и дали. И если бы вы знали, как она прекрасна. Тут должна быть какая-то тайна. Действительно, для других она только хороша, но для меня она представляет нечто большее. Я иногда боюсь, как будто смотрю на что-то не от мира сего. Что говорит Бетти? — спросил он внезапно. — Она была удивлена?

— Она сказала, что очень рада, — ответила ему мать, — рада, что ты смог полюбить. Она сказала, что ты ей теперь еще больше нравишься.

Он засмеялся:

— Дорогая Бетти! Я знал, что она поймет.

Самообладание в первый раз в жизни покинуло его, когда он счел необходимым поговорить об этом с сэром Гарри Кумбером. Он сам торопился покончить с этим разговором, чтобы привести все в порядок. Но Элеонор удержала его от этого шага.

— Вы не знаете отца, — сказала она. — Он способен выслать меня в Китай или в Перу, если будет думать, что нет другого способа удержать меня. Вспомните, что мне только семнадцать лет. Кроме того, он долго не проживет, и мне не хотелось бы идти против его воли. Подождите, покуда я переговорю с Джимом. Я напишу ему, чтобы он приехал. Я еще не видела его в новой форме, он, наверное, будет рад показаться в ней.

Она засмеялась.

Джим был ее брат, старше ее на пять или шесть лет. Они очень любили друг друга, и она надеялась привлечь его на свою сторону. Она не сказала Энтони, но чувствовала, что из-за нее ему придется выдержать сильную борьбу. Дело было не только в деньгах, хотя она отлично понимала, что на ней были сосредоточены все мечты о богатстве семьи. Главным препятствием будет вопрос семейный. Генеалогическое древо Кумберов было очень древним. В библиотеке висело его изображение. На картине были изображены Адам и Ева, причем Адам разрыхлял землю под деревом, а Ева поливала это дерево водой из козьего меха. Ветвиться оно начинало в эпоху Карла Великого. При Вильгельме Завоевателе появлялся главный сук семьи Кумберов. Вначале они не знали, как писать свою фамилию. Нынешнее правописание повелось от эпохи Якова.

Под этим деревом сидели однажды вечером Элеонор и ее брат, в камине весело трещали дрова. Сэр Гарри и леди Кумбер пошли спать, они обычно ложились в десять часов. Джим взял с собой новую форму и надел ее, хотя и стеснялся немного слуг. К счастью, слуг было немного. Минут пять оба молчали. Джим инстинктивно чувствовал, что Элеонор вызвала его не без причины. Он курил трубку.

— Ты мне нравишься в форме, Джим, — сказала она внезапно, — ты очень красив в ней.

Он засмеялся.

— Подожди, я переменю ее на что-нибудь менее видное, — сказал он.

— Разве нужно?

— Я бы хотел знать, — помолчав, заговорил он, — кто мне будет давать полторы тысячи фунтов в год, — меньше нельзя. Имеется, правда, тетка Мэри, но захочет ли она, я не знаю. А другого у меня не имеется.

— Это было, пожалуй, ошибкой, — сказала она тихо.

— Такова фамильная традиция, — ответил он. — В нашем случае, впрочем, это действительно было неосторожно. Но это было сделано, как нам всегда советовал отец: сначала купи вещь, а потом подумай, чем ее оплатить.

Она ударила ногой по каминной решетке.

— Вопрос поставлен довольно грубо, — сказала она смеясь, — боюсь, как бы он не был направлен в мою сторону.

— Ты подразумеваешь, что я говорил о богатом муже для тебя?

Она кивнула головой.

Он снова сел в кресло и пустил в воздух колечко дыма.

— Имеется что-нибудь в виду? — спросил он.

Она покачала головой:

— Нет еще. Я просто влюблена.

Он вскочил на ноги:

— Влюблена? Но ведь ты еще ребенок.

— И я это думала месяц тому назад, — ответила она.

— Кто он?

— Здешний молодой адвокат, — ответила она, — сын кузнеца. Говорят, что его мать ходила на поденную работу. Но, может быть, это только сплетни прислуги.

— Великий Боже! — воскликнул он. — Ты с ума сошла.

Она засмеялась:

— Я думала, что будет лучше сказать тебе сначала самое плохое о нем, а потом уже перейти к остальному. Несмотря на все, это необыкновенный человек. Он из породы тех людей, которые дают завоевателей: Наполеон был всего-навсего сыном провинциального прокурора. Он самый видный человек в Мидлсбро, и все, к чему он прикасается, дает хорошие результаты. Он, несомненно, будет миллионером и членом палаты лордов. Это не значит, что я из-за этого выхожу за него замуж. Все это я говорю только для того, чтобы облегчить тебе замолвить за меня словечко. Я бы его любила совершенно так же, если бы он был калекой и имел фунт в неделю. Я бы стала поденно работать, как работала его мать. Со мной об этом лучше не спорить, Джим, — добавила она, немного помолчав.

Она встала, подошла к нему сзади и обняла его голову.

— Мы всегда с тобой стояли друг за друга, будь же мне теперь другом, Джим, — сказала она.

— На что он похож? — проворчал он.

Она засмеялась.

— О, об этом не беспокойся, он здесь, посмотри.

Она обхватила его голову обеими руками и повернула к портрету монаха Антония, который стоял с распростертыми руками и сиянием вокруг головы.

— Это похоже на прекрасную старинную легенду, — продолжала она. — Сэр Персиваль не мог убить его. Ты же знаешь, что его тело не было найдено. Рассказывают, что, когда он лежал здесь, истекая кровью, святой Ольд внезапно появился, поднял его на руки, будто ребенка, и унес с собою. Теперь он вернулся. Это, наверное, он. Он так похож на него, и его именно так и зовут: Энтони Стронгсарм. До того как наша семья здесь поселилась, они уже жили здесь.

— А отцу ты ничего не говорила? — спросил он с усмешкой.

— Не уверена, но я точно не сказала, что монах Антоний вернулся.

— Труднее всего будет объяснить, что он вернулся под видом адвоката, — предположил Джим. — Если бы он вернулся под видом викария…

— Это было бы неправильно, — прервала она, — в те времена страной управляла церковь. Нынче — деловой человек. Он собирается превратить долину в огромный город и уничтожить нищету и безработицу. Это он построил доки, сделал выход в море и провел железную дорогу. Он вернулся для того, чтобы руководить и управлять, чтобы сделать страну счастливой.

— И сам он сделается миллионером и членом палаты лордов, — добавил Джим.

— Так бы поступил и служитель церкви. Оставшись монахом Антонием, он стал бы кардиналом и имел бы в своем распоряжении дворец и доходы. Большому кораблю большое плавание.

Джим встал и принялся ходить по комнате.

— Я не знаю, что может случиться, — сказал он. — Бедный старый отец потеряет голову. Тетка Мэри тоже потеряет голову. Все потеряют головы. Мне придется покинуть полк и перевестись в Индию.

Она побледнела.

— Почему же ты должен страдать из-за меня? — спросила она.

— Потому что таков закон света, — объяснил он. — Вот если бы он был миллионером и членом палаты лордов, нам бы этого не поставили в вину.

— И ты будешь потом говорить, что я поступила эгоистично, — сказала она.

— Любовь вообще эгоистична, — ответил он, — я не знаю, как тебе помочь.

Он вдруг остановился перед ней:

— Ты говоришь, что любишь его. Ты не боишься быть эгоисткой? Ты мне испортишь карьеру. Ты нанесешь отцу страшный удар. Ему не слишком-то везло в жизни. Это будет последний толчок. Ты все это готова взять на себя?

Слезы показались на ее глазах.

— Я должна, — ответила она.

Он взял ее за плечи:

— Если бы ты колебалась, я бы знал, что все это несерьезно. Теперь я вижу, что ты должна сама помочь себе, я тебе мешать не буду. А обо мне не беспокойся, — продолжал он, — мне во всяком случае было бы неприятно пользоваться чьими бы то ни было подачками. Важно как можно осторожнее подойти к отцу. Он, вероятно, и так сильно разочарован. Поручи это мне. Что касается матери, то расскажи ей все насчет монаха Антония. Ей это понравится. Не меньше ей понравится и делец, миллионер и палата лордов.

Леди Кумбер была до странности застенчивая особа, она была загадкой для тех, кто не знал ее истории. Ее звали Эдит Трент. Она была родом из Америки. Гарри Кумбер служил тогда секретарем британского посольства в Вашингтоне, где она жила у друзей, так как ее родители умерли.

Они влюбились друг в друга, и свадьба была уже назначена, как вдруг невеста исчезла.

Молодой Кумбер использовал все свои связи и в конце концов нашел ее. Она жила в негритянском квартале в Новом Орлеане и добывала средства к существованию, давая уроки. Она узнала и, как ей казалось, безошибочно, что ее бабушка была рабыней. Трудно было поверить этому. Она отличалась замечательной красотой, лицо ее было оливкового цвета, у нее были густые, черные волосы и тонкие черты лица. Молодой Кумбер, страшно влюбленный, старался доказать ей, что даже если бы это было так, это не должно было служить препятствием, особенно за пределами Америки. Он уедет с ней за границу или вернется в Англию. Все его убеждения были тщетны, она смотрела на себя, как на что-то недостойное. Она была воспитана в духе ненависти и презрения к черной расе. В кругу ее родственников малейшего намека на происхождение от негра было достаточно для того, чтобы предать человека остракизму на всю жизнь.

Пять лет спустя появилось на свет обстоятельство, которое выяснило с очевидностью, что вся эта история не имела под собою почвы, и долгожданная свадьба состоялась в небольшом городке в Пенсильвании.

Но память о тех пяти годах, которые она провела, по ее словам, как в гробу, совершенно изменила ее характер. Она до дна осушила кубок ужаса и унижения. В том городе, где она прожила эти пять лет, она встречала много мужчин и женщин, воспитанных, культурных, все они страдали совершенно так же, как она. Она выбралась из этого ужаса.

Когда она была девушкой, то была веселой, требовательной, надменной. Это придавало ей известную прелесть. Она вернулась к жизни застенчивой, доброй, грустной женщиной с огромной жалостью ко всем страдающим существам.

Предоставленная сама себе, она непременно присоединилась бы к армии работников, вроде миссионеров или сестер милосердия, словом, к тем, кто помогал обездоленным.

Брак стал для обоих разочарованием. Она думала, что ей будет предоставлена возможность помогать людям, хотя бы в той или иной степени. Но у ее мужа были совершенно иные взгляды на жизнь. Другая на ее месте постаралась бы вызвать к себе, по крайней мере, симпатию и доброту. Но она надорвалась за те пять лет, теперь вся ее сила тратилась на то, чтобы быть хорошей женой и хорошей матерью. Однако и на этом поприще она потерпела неудачу. Она отлично понимала, что ничем не может помочь своему мужу. Для того чтобы заниматься делами, у нее не было ни желания, ни умения. В обществе она была молчалива и бесцветна. Когда ее муж сделался баронетом и получил все, что осталось от фамильного имущества, она сделала последнее усилие, чтоб сыграть предназначавшуюся ей роль. Но одинокая жизнь на ранчо способствовала усилению ее застенчивости, и в душе она была рада, что они должны жить экономно и проводить время или в поместье, или за границей. Единственной ее радостью была любовь к птицам. Целью ее жизни стало собирать вокруг себя птиц, кормить их и защищать от врагов. Даже в дни нищеты она занималась этим. Она полюбила аббатство в то короткое время, что в нем прожила. Она превратила запущенные сады в рай для птиц. Редкие породы, которые в других местах исчезали и преследовались, нашли здесь приют. Ранним утром и к вечеру можно было видеть, как леди Кумбер бродила между тисовыми изгородями и подстриженными кустарниками, как вокруг нее с щебетаньем собирались ее питомцы.

Ее дети никогда не слыхали ее историю. Она настояла на том, чтобы им ничего не говорили. Она не хотела, чтобы на ее детях отражалась хотя бы легкой тенью та темнота, которую испытала она.

Как Эдвард и предполагал, ее нисколько не испугало, что Элеонор собирается выйти замуж за сына кузнеца. История монаха Антония ей понравилась. То зло, которое ему причинили, вызвало слезы на ее все еще детских глазах. Предположение, что он будет миллионером и будет заседать в палате лордов, напротив, не тронуло ее нисколько.