Миссис Поустуисл восседала в виндзорском кресле посреди Роллс-Корт. В пору своей юности миссис Поустуисл причислялась восторженными завсегдатаями старого ресторанчика «Митра» на Чансери-лейн к тому виду худосочных особ, каковых принялся популяризировать один английский художник во дни своей славы; однако за последние годы миссис Поустуисл значительно увеличилась в размерах, сохранив при этом безмятежный облик молодости. Нельзя не отметить, что именно эти два обстоятельства вкупе способствовали некоторому увеличению ее дохода. Оказавшись в Роллс-Корт этим летним днем, случайный прохожий, претендующий на знание текущей периодики, покинул бы этот квартал, сопровождаемый странным ощущением, что физиономия праздно отдыхающей в виндзорском кресле дамы ему несомненно знакома. Перелистав едва ли не первый попавшийся из последних иллюстрированных журнальчиков, он обнаружит искомый ответ. Увидев фотографию миссис Поустуисл в нынешнем виде, любознательный прочтет под ней подпись: «Пациентка до принятия лечения профессора Хардтопа от лишнего веса». А под фотографией рядом, где изображена миссис Поустуисл двадцать лет назад, еще в бытность ее Арабеллой Хиггинс, можно прочесть несколько измененный текст: «Пациентка после принятия лечения и т. п.». Лица на фотографиях идентичны, однако фигура — и в этом нет никаких сомнений — претерпела некоторые изменения.

Миссис Поустуисл выехала со своим креслом на самую середину Роллс-Корт, по причине перемещения по небу солнца. Небольшая лавочка, меж окон которой красовался щит, гласивший: «Тимоти Поустуисл. Торговля бакалейными товарами и гастрономией», осталась в тени позади миссис Поустуисл. Старые обитатели Западного Сент-Данстана еще сохранили память о субъекте джентльменского вида с густыми, пышными бакенбардами и в неизменном цветистом жилете, который время от времени возникал за прилавком. Всех клиентов он постоянно и с величием лорда-гофмейстера, опекавшего вновь представленных ко двору, препровождал к миссис Поустуисл, самого себя считая, очевидно, чисто декоративной деталью. Между тем последние лет десять никто его в лавке не видел, а миссис Поустуисл обладала граничившей с талантом способностью делать вид, что не слышит или не понимает, о чем ее спрашивают, если отвечать не входило в ее планы. Никто ничего не знал наверняка, ограничивались лишь подозрениями. И жители Западного Сент-Данстана утратили интерес к этой проблеме.

«Вот если бы я вовсе не желала видеть его, — говорила себе миссис Поустуисл, орудуя спицами, а одним глазом поглядывая на лавку, — можно не сомневаться, я бы и со стола убрать не успела, как он бы сюда заявился. Странно все в мире устроено!»

Миссис Поустуисл с нетерпением поджидала прихода некого джентльмена, появление которого никогда не вызывало энтузиазма ни у одной из жительниц Роллс-Корт. То был некто Уильям Клодд, сборщик квартирной платы, обходивший дома Западного Сент-Данстана по вторникам.

— Ну наконец-то! — произнесла миссис Поустуисл, не рассчитывая, однако, что как раз возникший вдалеке мистер Клодд может ее услышать. — А уж я-то начала беспокоиться, что вы в спешке поскользнулись и зашиблись.

Завидев миссис Поустуисл, мистер Клодд решил поменять порядок обхода и начать с дома номер семь.

Мистер Клодд был небольшого роста, крепкий молодой человек со слегка вытянутой головой, порывистыми манерами, с некоторой лукавинкой в добрых глазах.

— Ах! — произнес мистер Клодд восхищенно, упрятывая в карман шесть монет достоинством в полкроны каждая, которые вручила ему миссис Поустуисл. — Если бы все были такими, как вы, миссис Поустуисл!

— Тогда бы отпала необходимость в таких молодцах, как вы, — резонно заметила миссис Поустуисл.

— Вообще-то, если подумать, я сделался собирателем квартирной платы только по иронии судьбы, — заметил мистер Клодд, выписывая квитанцию. — Будь моя воля, я бы решительно искоренил крупную земельную собственность. Это же позор всей нации!

— Кстати, как раз на эту тему я хотела с вами поговорить! — подхватила дама. — Это касается моего жильца.

— Ах, так он не платит вам? Предоставьте его мне. Живо заставлю его платить.

— Нет-нет! — возразила миссис Поустуисл. — Это я могу перепутать дни, когда ему платить; он не перепутает никогда. Если меня не случается дома в назначенный час, он оставляет мне деньги в конверте на столе.

— Бывают же матери, которые так хорошо воспитывают детей! — произнес в раздумье мистер Клодд. — Мне бы в этом районе хоть парочку таких плательщиков. С какой же стати вы заговорили о нем? Чтоб я узнал, какой у вас прекрасный жилец?

— Я хотела посоветоваться с вами, — продолжала миссис Поустуисл, — как мне от него отделаться. Все это сразу выглядело как-то очень странно.

— Но почему вы хотите отделаться от него? Он что, очень шумный?

— Что вы! От кошки в доме больше шума, чем от него. Из него бы получился первоклассный взломщик!

— Поздно заявляется домой?

— Он вообще не выходит, едва лишь я закрою ставни.

— Может, доставляет вам много хлопот?

— Я бы не сказала. Чтобы узнать, дома он или нет, приходится подниматься к нему наверх.

— Тогда я ничего не понимаю, — в растерянности произнес мистер Клодд. — Если бы я не знал вас, мог бы подумать, что вы сами не понимаете, чего хотите!

— Меня от него трясет! — сказала миссис Поустуисл. — У вас есть немного времени, вы не слишком спешите?

Не было случая, чтобы мистер Клодд не спешил.

— Беседуя с вами, я забываю, что спешу! — галантно ответил он.

Миссис Поустуисл провела его в маленькую гостиную.

— Воистину комната для гостей! — отметил мистер Клодд. — Веселые тона в сочетании со сдержанностью стиля. То, что надо!

— Я расскажу вам, что произошло не далее как вчера вечером, — начала миссис Поустуисл, усаживаясь напротив гостя за ломберный столик. — С семичасовой почтой моему жильцу пришло письмо. Я видела, как за пару часов до этого он вышел из дому, и хоть проторчала в лавке все это время, не заметила, чтобы он вернулся назад. Это в его духе. Точно он не жилец, а призрак какой-то. Я поднялась к нему и, не стучась, вошла в его комнату. Вы не поверите! Почти раздетый он висел, вцепившись руками и ногами в самую верхушку кровати, — а кровать такая старинная, о четырех столбах! — голова у самого потолка. При этом он щелкал орехи и жевал. Вдруг, запустив в меня пригоршней пустых скорлупок, он стал корчить дикие рожи и забормотал себе под нос что-то невнятное.

— Я надеюсь, это была просто шутка? Никакого злого умысла? — поинтересовался мистер Клодд.

— Теперь так неделю продлится, уж это точно, — продолжала миссис Поустуисл, — все будет представлять себя обезьяной. Неделю назад он был черепахой, ползал на животе, привязав к спине чайный поднос. Стоит ему выйти за дверь, он ведет себя как обыкновенный человек, если так можно выразиться. Но когда остается дома… ах, я подозреваю, что он не совсем в себе.

— Вы удивительно проницательная женщина, миссис Поустуисл, — заметил мистер Клодд с оттенком восхищения. — Скажите, впадает ли он в буйство?

— Уж прямо не знаю, что с ним станется, если он вообразит себя каким-нибудь кровожадным чудовищем! — отвечала миссис Поустуисл. — Я несколько встревожена этим его перевоплощением в обезьяну. Не скрою от вас, если вспомнить все эти иллюстрированные издания, обезьяны способны на жуткие вещи. До сих пор, кроме того случая, когда он воображал себя молью и питался исключительно прикрывшись ковром, его устраивали образы птичек, кошек и прочих безобидных тварей, так что у меня не было особенного повода для волнений.

— И где только вы такого откопали? — спросил мистер Клодд. — Долго ли пришлось искать, или кто-то вам его порекомендовал?

— Как-то вечером месяца два назад его привел ко мне старик Глэдмен, торговец канцелярскими товарами с Чансери-лейн. Сказал, что это какой-то его дальний родственник, немного слабоумный, но абсолютно безобидный, и что ему хотелось поместить его в такое место, где бы с ним обошлись по-человечески. Ну и, так как вот уж более месяца у меня никто не селился, а старый дурачок на вид был тих, как ягненок, и поскольку сделка казалась выгодной, я сразу ухватилась за это предложение. А старый Глэдмен, заверив, что стремится, чтобы все было как следует, дал мне подписать некий документ.

— У вас есть копия? — осведомился по-деловому мистер Клодд.

— Нет. Но я помню, о чем там шла речь. У Глэдмена документ был заготовлен заранее. До тех пор, пока мне регулярно выплачиваются деньги, а жилец не доставляет особого беспокойства и относительно здоров, он проживает и столуется у меня за семнадцать шиллингов и шесть пенсов. В тот момент эти условия не вызывали у меня никаких возражений. Так вот: поскольку, как я вам уже сказала, платит он регулярно, а что касается беспокойства, ничего особенного я сказать не могу — был бы он нормальный человек, а то ведь святой мученик, — видно, жить мне с ним под одной крышей до самой моей смерти.

— Дайте ему волю, быть может, он на недельку сделается гиеной и примется выть или станет вопить, вообразив себя ослом или кем-то еще в этом роде, и вы добьетесь желаемого беспокойства, — предложил мистер Клодд. — Вот вам и выход из ситуации.

— Так-то оно так, — задумчиво произнесла миссис Поустуисл, — но что, если ему взбредет в его, с позволения сказать, голову сделаться тигром или быком? Может статься, что к концу его перевоплощения мне уже подобный выход не потребуется.

— Предоставьте это дело мне, — заявил мистер Клодд, поднимаясь и озираясь в поисках шляпы. — Старика Глэдмена я знаю. Я с ним переговорю.

— Если получится, попробуйте взглянуть на тот документ, — посоветовала миссис Поустуисл, — потом скажете, что вы по этому поводу думаете. Надо бы что-то предпринять, лично мне бы не хотелось остаток дней своих провести в лечебнице для душевнобольных.

— Я берусь вам помочь, — заверил мистер Клодд и с тем распрощался.

Часов через пять, когда луна июльской ночи окутала серебристой мглой мрачноватые постройки квартала Роллс-Корт, снова по бугристой мостовой эхом разнеслись звуки кованых подошв мистера Клодда. Однако мистеру Клодду было не до луны и звезд, а также всякой подобной дребедени; его всегда занимали куда более существенные мысли.

— Видали старого мошенника? — поинтересовалась высунувшаяся из дверей миссис Поустуисл, препровождая затем гостя в дом.

— Прежде всего, — начал мистер Клодд, откладывая в сторону шляпу, — скажите мне, вы в самом деле окончательно решили избавиться от вашего жильца?

В ту же секунду тяжелый удар сверху, потрясший потолок, заставил мистера Клодда вскочить со стула.

— Что такое? — воскликнул он.

— Через час после того, как вы ушли, — пояснила миссис Поустуисл, — он явился с карнизом для гардин, что продают за шиллинг на Клэр-маркет. Один конец карниза он положил на каминную полку, другой привязал к спинке кресла, чтобы самому, обвившись вокруг карниза, проспать в таком виде всю ночь. А поняли вы меня совершенно верно. Я действительно хочу избавиться от этого человека.

— В таком случае, — сказал усаживаясь мистер Клодд, — выход найден.

— Слава Тебе, Господи! — воскликнула миссис Поустуисл в религиозном порыве.

— Все оказалось так, как я и предполагал, — продолжал мистер Клодд. — Наш блаженный старичок — между прочим, он приходится Глэдмену шурином, — является обладателем небольшой ежегодной ренты. Точной суммы мне выяснить не удалось, однако я догадываюсь, что ее достаточно, чтобы обеспечить его содержание, а также гарантировать старику Глэдмену, который заправляет его делами, весьма ощутимый доход. Отправлять его в лечебницу они не хотят. Сказать, что старичок нищий, нельзя, а если поместить его в частное заведение, то это, по-видимому, будет стоить всех его денег. К тому же сами родные отнюдь не намерены ухаживать за придурком. Я выложил старому Глэдмену все начистоту, показал, что я полностью в курсе дела. Словом, я готов все хлопоты принять на себя, если, конечно, вас это устроит, и в таком случае Глэдмен готов расторгнуть с вами контракт.

Миссис Поустуисл направилась к буфету, чтобы налить стаканчик вина мистеру Клодду. Очередной громкий стук упавшего, причем весьма стремительно, тела, раздался сверху как раз в тот момент, когда миссис Поустуисл, держа стакан на уровне глаз, аккуратно наливала в него из бутылки.

— Ну разве это не беспокойство? — заметила миссис Поустуисл, подбирая осколки.

— Потерпите еще всего лишь одну ночь, — заверил ее мистер Клодд. — Завтра же утром я заберу его. А до той поры я бы вам посоветовал положить ему под его жердочку матрас, пока вы еще не легли спать. Мне бы хотелось получить его завтра в относительной исправности.

— К тому же звук падения будет не так слышен, — согласилась миссис Поустуисл.

— За здоровье непьющих! — провозгласил мистер Клодд, выпил и поднялся, чтобы уйти.

— Судя по всему, вы неплохо обделали дело в свою пользу, — заметила миссис Поустуисл. — Что ж! Кто-то вас за это осудит. А я скажу — Господь вас благослови!

— Мы прекрасно с ним поладим, — заверил ее мистер Клодд. — Я обожаю зверюшек.

На другой день рано поутру четырехколесный экипаж подъехал к воротам Роллс-Корт и увез Клодда с его Блаженным (которого с тех пор так и стали именовать: Блаженный Клодда), а также все пожитки Блаженного Клодда, включая и гардинный карниз. И снова за стеклом веерообразного окошечка над дверью бакалейной лавки появилось объявление: «Сдается угол одинокому мужчине», каковое по прошествии нескольких дней привлекло внимание одного необычного с виду, длинного и костлявого паренька, говорившего так странно, что миссис Поустуисл некоторое время не могла понять, чего он хочет. Вот почему и по сей день можно встретить почитателей книг «огородной школы», тщетно блуждающих по Западному Сент-Данстану в поисках Роллс-Корт и с огорчением узнающих, что квартала более не существует. Но это история про Малыша, а мы рассказываем про то, как начинал Уильям Клодд, ныне сэр Уильям Клодд, баронет, член парламента, владелец более двухсот газет, больших и малых журналов: Честный Билли, как мы называли его тогда.

Никто не скажет, что Клодд не заслуживает той прибыли, которую, не исключено, могла принести ему его негласная психиатрическая лечебница. Уильям Клодд был добрый человек, пока склонность к сантиментам в нем не начинала противоречить деловой хватке.

— Вреда от него никакого, — заметил мистер Клодд, обсуждая суть дела с неким мистером Питером Хоупом, журналистом с Гоф-сквер. — Ну, разве что он слегка с приветом. Так и нас с вами могло бы постичь то же самое, если бы мы изо дня в день не были заняты ровно никаким делом. Кроме детских шалостей, человеку ничего не остается. Вот я и решил, что самое лучшее — включиться в его игру и таким образом управлять ситуацией. На прошлой неделе ему вздумалось сделаться львом. Я заметил некоторую странность в его поведении, он рычал, требовал сырого мяса, а по ночам принимался рыскать по дому. Если б я стал ворчливо увещевать его, это ни к чему бы не привело. Я просто взял ружье и пристрелил его. Теперь он стал уткой, и я стараюсь его в этом не разуверять: купил ему три фарфоровых яичка, он их часами рядышком с ванной и высиживает. С ним меньше хлопот, чем с иными нормальными.

Вновь наступило лето. Клодда можно было частенько встретить спешившим под ручку со своим Блаженным — тихим, маленьким старичком, несколько напоминающим священнослужителя, — по тем самым дворам и улицам, которые являлись полем сбора мистером Клоддом квартирной платы. Их очевидная взаимная привязанность явствовала прелюбопытнейшим образом: молодой, рыжеволосый Клодд опекал своего сухонького, седенького приятеля с отцовской снисходительностью, тогда как тот время от времени взглядывал на Клодда снизу вверх с младенческим выражением преданности и обожания.

— Нам все лучше и лучше! — заверил Клодд Питера Хоупа, когда пара повстречалась с ним на углу Ньюкасл-стрит. — Чем чаще мы бываем на свежем воздухе, чем больше у нас обнаруживается дел и забот, тем лучше, верно?

Тихонький старичок, повисший на руке Клодда, заулыбался и закивал.

— Между нами говоря, — добавил Клодд, понизив голос, — не так уж мы глупы, как иные полагают!

Питер Хоуп продолжил свой путь по Стрэнду.

— Клодд — добрый малый, да, добрый малый, — проговорил Питер Хоуп, который в силу многолетней жизни в одиночестве приобрел манеру разговаривать вслух. — Но не думаю, что он из тех, кто понапрасну тратит время.

С наступлением зимы Блаженный Клодда захворал.

Клодд припустил на Чансери-лейн.

— Говоря по правде, — признался мистер Глэдмен, — мы и не рассчитывали, что он столько протянет.

— Ну да, вы рассчитывали на его ренту, — сказал Клодд, которого нынешние его поклонники (а их немало, ибо к нынешнему времени он уже, должно быть, миллионер) обожают именовать не иначе, как «прямым и честным англичанином». — Может, хоть сейчас удосужитесь потрудиться и увезете его от наших туманов в теплые края, чтоб ему полегчало?

Казалось, мистер Глэдмен уже готов был обсудить этот вопрос, однако миссис Глэдмен, дамочка проворная, охотно взяла решение на себя.

— Не будем искушать судьбу, — сказала миссис Глэдмен. — Человеку семьдесят три года. К чему попусту тратить деньги? Надо смириться.

Никто не скажет, никто бы не осмелился сказать, что в подобных обстоятельствах Клодд не стремился сделать все возможное. В конце концов, вероятно, ничто бы здесь не помогло. По совету Клодда сухонький старичок превратился в мышонка и тихонечко лежал себе в норке. Если же он пытался вскакивать и заходился кашлем, Клодд, принимавший облик ужасного, черного кота, угрожал в любую минуту кинуться на него. Только смирненько лежа в постели и делая вид, что уснул, мышонок мог избежать когтей безжалостного Клодда.

Доктор Уильям Смит, урожденный Вильгельм Шмидт, пожимал пухлыми плечами:

— Нишефо нелься потелать! Если пы не наши туманы, никокта пы иностранес не торшествовал нат Анклией! Пусть лешит покойно. Мышонок — хорошая итея!

В тот вечер Уильям Клодд поднялся на второй этаж дома номер шестнадцать по Гоф-сквер, где проживал его приятель Питер Хоуп, и энергично постучал в дверь.

— Войдите! — послышался решительный голос, не принадлежавший Питеру Хоупу.

С давних пор заветной мечтой мистера Уильяма Клодда было сделаться владельцем, хотя бы частичным, какого-нибудь журнала. Ныне, как я уже говорил, в его владении уже более двухсот периодических изданий, и, по слухам, ведутся переговоры о приобретении еще семи. Но двадцать лет тому назад фирма «Клодд и К°, лимитед» находилась в эмбриональном состоянии. Подобным же образом журналист Питер Хоуп вынашивал многие и многие годы мечту стать владельцем или совладельцем какого-нибудь периодического издания. Питер Хоуп и по сей день не обладает ничем особенным, кроме убеждения, что, если бы такое когда-либо свершилось, всегда и повсюду его имя возбуждало бы чувства добрые и что всегда в компании нашелся бы человек, который бы воскликнул: «Милый, старый Питер! Чудесный был малый!» Хотя, быть может, подобное обладание стоит дороже, кто знает? Однако двадцать лет назад кругозор Питера Хоупа был ограничен Флит-стрит.

Питеру Хоупу, по его словам, было сорок восемь. Он был мечтатель и человек начитанный. Уильяму Клодду было двадцать с небольшим, и он был прирожденный ловкач и проныра.

Познакомились они как-то случайно в омнибусе, где Клодд одолжил Питеру, вышедшему из дома без кошелька, три пенса на проезд, и их знакомство постепенно перешло в приятельство при обоюдных симпатии и уважении. Мечтатель Питер поражался житейскому практицизму Клодда, тогда как смышленый и разбитной молодой человек терялся в восхищении перед тем, что представлялось ему необыкновенной ученостью его старшего друга. И оба сошлись во мнении, что еженедельный журнал, редактором которого явится Питер Хоуп, а распорядителем Уильям Клодд, просто обречен на успех.

— Если б нам удалось наскрести хотя бы тысячу фунтов на двоих! — вздыхал Питер.

— Значит, условились? Как только находим деньги, тут же принимаемся за журнал! — подхватывал Уильям Клодд.

Мистер Клодд повернул ручку двери и вошел. Не снимая руки с дверной ручки, он оглядел комнату. Впервые он оказался здесь. До сих пор их встречи с Питером Хоупом носили случайный характер, происходили на улице или в ресторанчике. Как давно Клодд жаждал войти в святая святых величайшего эрудита!

Просторная, отделанная дубовыми панелями комната, три высоких окна, под каждым мягкое сиденье, выходят на Гоф-сквер. Тридцать пять лет тому назад Питер Хоуп, тогда юный щеголь с удлиненными бачками, с лицом свежим и румяным, которому темные волнистые кудри придавали девический облик, в синем сюртуке, цветастом жилете, черном шелковом шейном платке, скрепленном двумя булавками на цепочке, в серых, облегающих панталонах со штрипками, при помощи и содействии хрупкой, миниатюрной дамы в платье с низковатым вырезом и юбкой-кринолином со множеством оборок, с длинными локонами, которые при каждом повороте головы раскачивались, преобразовывал и обставлял эту комнату в соответствии с трезвыми канонами тогдашней моды, тратя на это средства гораздо большие, чем можно было ожидать от юной четы, поскольку будущее молодым всегда представляется радужным. Изысканный брюссельский ковер. «Немного ярковат!» — считали подрагивающие локоны. «Тон слегка смягчится со временем, мисс… мэм». — Приказчик разбирался в коврах. Лишь с помощью небольшого островка под массивным столом в стиле ампир или заглядывая в недоступные углы Питер мог вспомнить, каков был тот радужный пол, по которому ступала его нога в юности. Величественный книжный шкаф, увенчанный бюстом Минервы. Да, пришлось выложить за все это немалые деньги. Но упрямые локоны невозможно было переспорить. Чтоб навести порядок, необходимо было убрать никчемные книги и бумаги Питера; локоны не допускали никаких доводов, оправдывающих беспорядок. То же относилось и к роскошному, окованному медью письменному столу: внешне он должен был соответствовать возвышенным мыслям, которые Питеру предстоит на нем поверять бумаге. И к огромному буфету, чью верхушку подпирали свирепые на вид львы из красного дерева — эта мощь была необходима, чтобы удержать все обилие серебряной посуды, которую Питер когда-нибудь приобретет для заполнения буфета. Несколько полотен маслом в тяжелых рамах. Эта солидно и строго обставленная комната пленяла едва уловимой атмосферой величия, которая ощутима в старых домах, чей покой давно никто не тревожит, где, казалось, на стенах написано: «Здесь, слившись воедино, обитают и Радость, и Печаль». И лишь один-единственный предмет казался неуместным среди всей этой степенной обстановки — висевшая на стене гитара, украшенная нелепой, несколько выгоревшей голубой лентой.

— Мистер Уильям Клодд? — спросил решительный голос.

Клодд вошел и прикрыл за собою дверь.

— Прямо в точку попали! — отметил мистер Клодд.

— Это очевидно, — продолжал решительный голос. — Днем мы получили вашу записку. Мистер Хоуп вернется к восьми. Будьте добры, повесьте шляпу и плащ в коридоре. На каминной полочке коробка с сигарами. Прошу прощения, не могу прерваться. Необходимо закончить, после чего я побеседую с вами.

Обладатель решительного голоса продолжал писать. Сделав все, как ему было сказано, Клодд уселся в кресло рядом с камином и закурил сигару. За письменным столом видны были лишь голова да плечи писавшего. Темные, курчавые, коротко остриженные волосы. Из одежды наружу высовывался лишь белый воротничок, под которым был завязан красный шнурок, что можно было бы расценить как мальчишескую куртку, несколько похожую на девчоночью, или девчоночью, несколько похожую на мальчишескую. Воспользовавшись гением одного английского политика — назовем это компромиссом, — мистер Клодд отметил длинные ресницы, прикрывавшие блестящие черные глазки.

«Это девочка, — заметил про себя мистер Клодд. — И прехорошенькая!»

Взгляд мистера Клодда скользнул вниз, к носу.

«Впрочем, нет, — снова заметил мистер Клодд. — Это мальчик, причем, я бы сказал, пренаглый плут».

Персона за письменным столом, причмокнув от удовольствия, собрала исписанные листы и сложила их в стопочку. После чего, опершись локтями о стол, подпирая щеки ладонями, уставилась на мистера Клодда.

— Не спешите, не спешите, — сказал мистер Клодд. — А как кончите обзор, непременно скажите, что вы обо мне думаете.

— Прошу прощения, — отозвалась персона за письменным столом. — Привязалась нехорошая привычка рассматривать людей. Я знаю, это неучтиво. Пытаюсь отучиться.

— Скажите, как вас зовут, — продолжил мистер Клода — и извинение вам обеспечено.

— Томми, — был ответ, — то есть, Джейн…

— Вы все-таки решите как, — посоветовал мистер Клодд. — Я, конечно, сам могу выбрать, но все-таки хочется узнать, как правильно.

— Видите ли, — пояснила персона за письменным столом, — все зовут меня Томми, потому что раньше меня так звали. А теперь зовут Джейн.

— Понял! — сказал мистер Клодд. — Ну а мне как вас называть?

Персона за письменным столом задумалась.

— Ну, если планы, которые вы с мистером Хоупом обсуждаете, действительно приведут к результату, тогда, видите ли, мы будем работать вместе и, значит, вам можно назвать меня Томми… так меня многие зовут.

— Вы слыхали о наших планах? Вам мистер Хоуп рассказывал?

— Ну а как же! — был ответ Томми. — Я у него служу.

Мгновение Клодд сомневался: не затеял ли его приятель самостоятельное конкурирующее предприятие?

— Я ему помогаю в работе, — пояснила Томми, успокаивая Клодда. — В журналистских кругах это называется «продувная бестия».

— Понятно, — сказал Клодд. — А что вы думаете, Томми, насчет этих планов? Я стану называть вас Томми, потому что, между нами говоря, из этой идеи кое-что да получится.

Томми взглянула на него своими темными глазами. Казалось, ее взгляд пронзал Клодда насквозь.

— Ну вот, опять за старое, Томми! — пожурил ее Клодд. — Как видно, нелегко расставаться с привычкой.

— Я пытаюсь составить о вас представление. Ведь так много зависит от делового человека.

— Рад слышать такие слова, — отвечал удовлетворенный Клодд.

— Если вы окажетесь слишком умны… Будьте добры, подойдите поближе к лампе, а то мне вас плохо видно.

Клодд никак не мог понять, почему он это сделал, но он встал. Также не мог он понять почему, с самого первого момента до последнего, он поступал так, как велела Томми; единственным утешением ему служило то, что и все остальные, казалось, выглядят перед ней равно беспомощными. Клодд пересек длинную комнату и застыл по стойке «смирно» перед письменным столом, внутренне ощущая обычно не свойственное ему чувство нервозности.

— По виду не скажешь, что вы слишком умны!

Еще одно новое чувство пришлось испытать Клодду — падение в собственных глазах.

— Но вместе с тем присутствие ума в вас очевидно.

Ртутный столбик тщеславия скакнул у Клодда так высоко, что, будь он по природе менее крепок, это не преминуло бы пагубно сказаться на его здоровье.

Клодд протянул руку:

— Мы одолеем это дело, Томми! Наш главный подыщет материал, мы с тобой запустим его в ход. Ты мне нравишься!

И вошедшего в этот момент Питера Хоупа обожгло искрами, вспыхнувшими в глазах Уильяма Клодда и Томми, которую также звали Джейн. Они стояли, соединенные рукопожатием, по обе стороны письменного стола и, сами не зная чему, смеялись. И, стряхнув с себя груз многих дет, снова почувствовав себя мальчишкой, смеялся и Питер Хоуп, тоже не зная чему.

— Решено, шеф! — воскликнул Клодд. — Мы с Томми обо всем договорились. С нового года начинаем издавать журнал!

— Вы достали деньги?

— Рассчитываю достать. Почти уверен, что они от меня не уплывут.

— И хорошую сумму?

— Более или менее. Приступайте к работе.

— Я скопил кое-что, — начал Питер. — Хотелось бы больше, но пока что есть…

— Возможно, мы этим воспользуемся, — сказал Клодд. — а может, и нет. Вы занимайтесь интеллектуальной работой.

На некоторое время в комнате воцарилось молчание.

— Мне кажется, Томми, — произнес Питер, — мне кажется, что бутылочка старой мадеры…

— Нет, не сегодня, — оборвал его Клодд. — Потом.

— Ну, за успех… — уговаривал Питер.

— Успех одного, как правило, означает горе для проигравшего, — заметил Клодд. — Тут, конечно, ничего не поделаешь, но сегодня об этом думать бы не хотелось. Мне пора возвращаться к своему мышонку. Доброй ночи!

Клодд пожал хозяевам руки и выскочил вон.

— Я все время думаю, — размышляя вслух, произнес Питер, — что за странная смесь этот человек! Он добр — ведь никто добрее его не обошелся с несчастным старичком. И в то же самое время… в нас всех столько всего намешано, Томми, — продолжал Питер Хоуп, — столько всего, как в мужчинах, так и в женщинах.

Питер был философ по натуре.

Вскоре старенький, седенький мышонок, утомленный кашлем, заснул навеки.

— Просил бы вас с супругой пожаловать на похороны, Глэдмен, — сказал мистер Клодд, заглядывая в лавку торговца канцелярскими товарами. И Пинсера с собой прихватите Я напишу ему уведомление.

— Не вижу в этом особой надобности, — возразил Глэдмен.

— Ведь вы трое — единственные родственники покойного. Приличие требует вашего присутствия, — не отставал Клодд — К тому же предстоит огласить завещание. Возможно, вам любопытно будет послушать.

Сухопарый старый торговец выкатил на Клодда водянистые глаза.

— Завещание? А что ему, собственно, завещать? Кроме ежегодной ренты, у него ничего не было.

— Вот заглянете на похороны, — сказал Клодд, — тогда все и узнаете. Там будет стряпчий с завещанием. Как говорят французы, все должно быть comme il faut.

— И как я раньше не догадался, — начал мистер Глэдмен.

— Рад, что вы проявляете такой интерес к покойному, — заметил Клодд. — Жаль, что он мертв, не сможет вас отблагодарить.

— Послушайте, вы! — воскликнул старый Глэдмен, чуть было не сорвавшись на крик. — Он был беспомощный псих и не мог действовать самостоятельно. Если вы недостойным образом повлияли на…

— Увидимся в пятницу! — бросил на ходу Клодд и торопливо вышел.

Состоявшиеся в пятницу похороны протекали отнюдь не в атмосфере дружелюбного общения. Время от времени миссис Глэдмен говорила что-то яростным шепотом мистеру Глэдмену, который буркал что-то возмущенное ей в ответ. Оба только и знали, что честили Клодда на чем свет стоит. Мистер Пинсер, дородный и грузный господин, имевший отношение к Палате Общин, проявлял правительственную сдержанность. По окончании церемонии чиновник похоронного бюро выразил особую признательность собравшимся. Он расценил прошедшие похороны как наибезобразнейшее в своей практике событие и после этого какое-то время подумывал даже оставить свою профессию.

По возвращении хоронивших с кладбища Кенсэл-Грин их уже ожидал стряпчий. Клодд снова выступил в качестве радушного хозяина. На сей раз мистер Пинсер позволил себе принять стакан разведенного водой виски и пригубил его с видом, исключавшим зависимость от предрассудков. Стряпчий принял виски, не так сильно разбавленный водой. Миссис Глэдмен, не прибегая к консультации с супругом, негодующе отказалась, причем как от своего, так и от его имени. Клодд, объясняя это тем, что всегда и во всем следует закону, также налил себе разбавленный виски и выпил «за очередную радостную встречу». После чего стряпчий приступил к чтению завещания.

Завещание, датированное августом прошлого года, оказалось простым и коротким. Обнаружилось, что старый джентльмен, к удивлению несведущих родственников, скончался обладателем некой доли в разработке серебряных приисков, ранее признанных бесперспективными, а ныне оказавшихся процветающими. По нынешним подсчетам, доход от них оборачивался в сумму, намного превосходящую две тысячи фунтов. Старый джентльмен завещал пятьсот фунтов своему зятю, мистеру Глэдмену; пятьсот фунтов — последнему из оставшихся родственников, кузену, мистеру Пинсеру; остальное завещалось его другу, мистеру Клодду, в знак благодарности за заботу, проявленную этим джентльменом к завещавшему.

Мистер Глэдмен вскочил, в большей степени потешаясь услышанным, нежели негодуя:

— Вы полагаете, что сможете прикарманить целую тысячу да еще несколько сотен фунтов. Нет, в самом деле? — выкрикнул он Клодду, который в это время сидел перед ним, вытянув вперед ноги и засунув руки в карманы брюк.

— Именно так! — подтвердил мистер Клодд.

Мистер Глэдмен расхохотался, что, однако, не слишком разрядило атмосферу вокруг.

— Клянусь, Клодд, вы меня рассмешили, вы меня просто рассмешили! — смеясь, повторял мистер Глэдмен.

— Вы всегда отличались хорошим чувством юмора, — заметил мистер Клодд.

— Ах ты негодяй! Отъявленный негодяй! — завопил мистер Глэдмен, резко меняя тон. — Ты думаешь, закон позволит тебе облапошивать честных людей? Думаешь, мы тут будем сидеть сложа руки, а ты нас будешь обкрадывать? Не выйдет!.. Это твое завещание… — мистер Глэдмен драматическим жестом указал костлявым перстом на стол.

— Желаете опротестовать? — поинтересовался мистер Клодд.

На мгновение мистер Глэдмен застыл, открыв рот от изумления перед хладнокровием Клодда, затем вновь обрел голос.

— Именно опротестовать! — орал он. — Ты не сможешь опровергнуть, что влиял на него, что продиктовал ему это завещание слово в слово, принудил несчастного, старого и беспомощного идиота поставить подпись! Он ведь даже не соображал, что…

— Ну, хватит разоряться! — оборвал его мистер Клодд. — Мне не доставляет удовольствия слушать ваш крик. Я вас спрашиваю, вы намерены опротестовать завещание?

— Если вы позволите, — вставила миссис Глэдмен с преувеличенной любезностью, обращаясь к мистеру Клодду, — то мы немедленно отбудем, чтобы успеть до конца рабочего дня застать своего адвоката!

Мистер Глэдмен подобрал из-под стула свою шляпу.

— Минуточку! — остановил их мистер Клодд. — Да, я содействовал ему в составлении этого завещания. Если оно вам не угодно, мы откажемся от него.

— Разумеется, неугодно, — буркнул мистер Глэдмен более умеренным тоном.

— Присядьте! — предложил мистер Клодд. — Рассмотрим другое. — Тут мистер Клодд повернулся к стряпчему. — Будьте добры, мистер Райт, зачтите предыдущее, датированное десятым июля.

В столь же коротком и простом документе мистеру Уильяму Клодду в благодарность за заботы завещалось триста фунтов, а остальное предназначалось Лондонскому Королевскому зоологическому обществу, так как больной всегда питал интерес и любовь к животным. Все прочие родственники были поименно исключены из завещания, поскольку, как значилось в нем, «никогда не проявляли к завещавшему ни малейшей привязанности, не уделяли никаких забот, к тому же и так уже получили значительные суммы из годового дохода».

— Позвольте заметить, — сказал мистер Клодд, так как более никто из присутствующих не решился нарушить воцарившееся молчание, — что, предлагая в качестве достойного объекта для облагодетельствования моему бедному старому другу Королевское зоологическое общество, я вспомнил, что подобный случай произошел лет пять тому назад. Тогда принятие подобного завещания предварительно обсуждалось, поскольку завещатель был не в своем уме. Потребовалось направить дело на рассмотрение в Палату Лордов, и только при положительном решении этого вопроса Обществу удалось получить свою долю.

— Тем не менее, — заметил мистер Глэдмен, облизывая пересохшие губы, — вы, мистер Клодд, не получите ничего, ни пенни, даже этих ваших трехсот фунтов, какого бы умника вы из себя ни корчили. Деньги моего шурина пойдут на оплату судебных издержек!

Тут поднялся мистер Пинсер и ясно и четко проговорил:

— Если в нашем семействе и есть умалишенный, хоть я и недоумеваю, откуда что берется, так это, мне кажется, вы, Натаниэл Глэдмен!

Разинув рот, мистер Глэдмен уставился на родственника. А мистер Пинсер величественно продолжал:

— Что касается моего бедного старого кузена Джо, я согласен, у него были причуды. Но и только. От себя лично я готов поклясться, что в августе прошлого года он находился во вполне здравом рассудке и был вполне способен составить завещание самостоятельно. Что же касается другого, датированного июлем, то, мне кажется, этим завещанием можно пренебречь.

Выразившись таким образом, мистер Пинсер снова сел. Спустя некоторое время у мистера Глэдмена начали появляться, признаки речи.

— Не будем ссориться! — прощебетала веселым тоном миссис Глэдмен. — Какая неожиданность, пятьсот фунтов! Живи сам и дай жить другим, вот мой девиз!

— Черт побери, ну и мудреное дело! — пробормотал мистер Глэдмен, все еще бледный с лица.

— Ах, выпей чего-нибудь, расслабься! — посоветовала его супруга.

Подкрепленные мощью суммы в пятьсот фунтов, мистер и миссис Глэдмен отправились домой в кебе. Мистер Пинсер остался и прокутил всю ночь в обществе стряпчего и мистера Клодда за счет последнего.

Завещанный остаток составил тысячу двести шестьдесят девять фунтов и несколько шиллингов. Капитал новой компании, «учрежденной с целью осуществления издательской, распространительской, печатной и рекламной деятельности, а также иных смежных с этой областью занятий и служб» был объявлен в тысячу фунтов в фунтовых акциях и выплачен полностью. Уильям Клодд, эсквайр, имел долю, согласно договору, четыреста шестьдесят три фунта; Питер Хоуп, магистр гуманитарных наук, проживающий по Гоф-стрит, 16, также четыреста шестьдесят три; мисс Джейн Хоуп, приемная дочь вышеозначенного Питера Хоупа (истинное имя которой никому, в том числе и ей самой, известно не было), обычно называемая Томми, — три фунта, выплаченных ею лично после отчаянного сражения с Уильямом Клоддом; миссис Поустуисл, проживающая в Роллс-Корт, — десять фунтов, выплаченных за нее самим учредителем; мистер Пинсер, Палата Общин, также десять (по сей день не выплачено); доктор Смит (урожденный Шмидт) — пятнадцать фунтов; Джеймс Дуглас Александер Кэлдер Мактир (в обиходе «Малыш»), проживавший в ту пору в передней комнате первого этажа у миссис Поустуисл, — один фунт, оплаченный гонораром за его стихотворение «Песнь моего пера», опубликованное в первом же номере журнала.

Выбор названия для журнала вызвал долгие размышления. Отчаявшись, учредители назвали свой журнал «Хорошее настроение».