— Как же, папа, ты в самом деле купишь дом, — вопросил Дик, — или мы только так разговариваем?

— На этот раз, конечно, купил, — ответил я.

Дик сделал очень серьезную физиономию.

— Подходящий? — спросил он.

— Нет, не совсем, — ответил я. — Я желал приобрести старомодный, живописный домик с высокой крышей, стрельчатыми окнами, весь увитый плющом.

— Ты спутываешь вещи, — возразил Дик, — стрельчатые окна и высокая крыша — одно к другому не подходит.

— Извини, Дик, — поправил я его, — в моем доме они бы подошли. Дом такого типа можно видеть в рождественских номерах журналов. Кроме как там, я такого дома никогда не видал; но он мне сразу понравился. Дом стоит недалеко от церкви, и ночью приятно видеть его огни. Когда я был еще мальчиком, я говорил себе: «Когда вырасту, стану жить точь-в-точь в таком доме». Это была моя мечта.

— Ну, а на что похож тот, что ты купил? — спросила Робина.

— Агент говорит, что его можно переделать, — объяснил я. — Я спросил его, как он определяет стиль дома? Он мне ответил, что, по-видимому, дом служил приходской школой, но что теперь таких домов не строят, и это, по-видимому, правда.

— Река близко? — спросил Дик.

— Если ехать дорогой, так в нескольких милях, — ответил я.

— А тропинкой? — продолжал свой допрос Дик.

— Дорога — кратчайший путь, — объяснил я. — Через лес идет хорошенькая дорожка, но по ней будет мили три с половиной.

— Но мы ведь решили, что река должна быть близко, — вставила Робина.

— Мы также решили, что почва должна быть песчаная и фасад должен выходить на юго-запад. А в этом доме только одна дверь на юго-запад, — черный ход. Я спросил агента насчет песка. Он посоветовал мне, если песок мне понадобится, обратиться к железнодорожной компании. Мне хотелось, чтобы дом стоял на холме. Дом и стоит на холме; только другой холм повыше. Этого холма мне вовсе не нужно. Я желал, чтобы был далекий вид на южною часть Англии. Мне хотелось иметь возможность вывести гостей на крыльцо и втолковать им, что в ясные дни мы можем видеть Бристольский канал. Мне, может быть, не поверили бы, но без этого холма никто не мог бы с уверенностью утверждать, будто я… будто я присочиняю. Что касается меня лично, я предпочел бы дом, где что-нибудь случилось… Я бы не прочь был, чтобы где-нибудь оказалось кровавое пятно — не поддельное, а настоящее, которое могло бы большую часть времени скрываться под ковром, но которое можно бы при случае показывать гостям. Я даже питал некоторую надежду на привидение. Я не говорю о каком-нибудь неземном привидении, которое даже, по-видимому, забыло, что оно умерло. Я мечтал о привидении в виде женщины, появляющемся спокойно, деликатно. А вот этот дом, и в том главная причина моего неудовольствия, такой прозаический. Впрочем, в нем есть эхо. Став в конце сада и крикнув громко, вы получите отголосок своих слов. И вот единственное, что есть забавного во всем доме, но и тут ответ получается в каком-то кислом тоне, будто эхо недовольно и только принуждает себя отвечать, чтобы доставить вам удовольствие. А сам же дом как будто принадлежит к числу тех, которые вечно думают только о налогах да разных обложениях.

— Так почему же ты купил такой дом? — допытывался Дик.

— Нам кажется, как сам знаешь, всем надоело жить в этом пригороде. Нам хочется поселиться в деревне и там наслаждаться. А чтобы жить так, необходимо иметь собственный дом. А из этого следует, что надо или выстроить его или купить готовый. Мне строить не хотелось. Толбойс сам себе выстроил дом. Вы знаете Толбойса? Когда я познакомился с ним, прежце чем он начал стройку, он был веселый, приветливый человек. Архитектор уверяет его, что лет через двадцать, когда краска немного сдаст, дом его будет картинка. Пока же у него желчь разливается при одном взгляде на дом. Его уверяют, что из года в год, по мере того, как будет испаряться сырость, его ревматизму и ломоте станет легче. Сад его обнесен изгородью высотой в девять дюймов. В защиту от мальчишек он сделал эту изгородь из колючей проволоки в девятнадцать дюймов высотой. Но разве изгородь может отгородить вас от всего мира? Когда Толбойсы пьют кофе на террасе, целая толпа сельских обывателей глазеет на них. В саду есть и деревья, вы это знаете, и к каждому дереву привязано по этикетке, чтобы не перепутать, потому что они все между собой похожи. Тридцать лет тому назад Толбойс предполагал, что эти деревья будут давать тень и удовольствие; но теперь всякая надежда исчезла. Мне надо дом, с которым мне не было бы такой возни, и я вовсе не желаю провести остаток своих дней в устройстве неприспособленного нового дома.

— Зачем же ты купил именно этот дом, если говоришь, что тебе нужен был вовсе не такой? — допытывалась Робина.

— А потому, моя милая девочка, что он все же несколько ближе подходит, чем другие дома, которые я смотрел, к тому, что мне нужно, — объяснил я. В молодости мы решаемся делать попытки достать то, что нам нужно; достигнув зрелого возраста, мы решаемся сделать попытку удовольствоваться тем, что можно достать. Таким образом сберегаем время. За последние два года я пересмотрел домов шестьдесят, и из всей этой массы только один подходил к моему идеалу. До сих пор я молчал об этой истории, и теперь воспоминание о ней меня раздражает.

Сведения об этом доме я получил не через агента. Я встретился с человеком, указавшим мне его, в вагоне железной дороги. У этого человека один глаз был подбит. Случись мне опять встретить его, я ему посажу фонарь и на другой глаз. Он объяснил мне, что ему подшибли глаз шаром во время игры в гольф, и я поверил ему. В разговоре я упомянул, что собираюсь купить дом. Он указал мне место, где я могу найти подходящий, и время, пока поезд остановился у назначенной станции, показалось мне вечностью. Выйдя из поезда, я даже не позавтракал. У меня был с собой велосипед, и я прямо направился к указанному месту. Оказалось… да оказалось, что именно такой дом мне и нужен. Но если б он исчез, и я очнулся бы в постели, все случившееся казалось бы мне правдоподобнее.

Владелец сам отпер мне дверь. С виду он походил на военного в отставке. Что он владелец, я узнал только впоследствии. Я обратился к нему:

— Добрый вечер; если вас не затруднит, я бы просил показать мне дом внутри.

Мы стояли в сенях со стенами, обшитыми дубом. Я заметил резную лестницу, о которой мне говорил человек в вагоне, а также камин времен Тюдоров. Но вот и все, что я успел рассмотреть; в следующую минуту я полетел навзничь на песок, а дверь захлопнулась у меня пред носом. Взглянув, я увидал, что из окошечка над крыльцом высунулось лицо сумасшедшего старика. Лицо было презлющее. В руках старик держал ружье.

— Я стану считать до двадцати, — объявил он, — и если вы не уберетесь за ворота, когда кончу, то выстрелю.

Я со всех ног пустился бежать и выбежал за ворота, когда он дошел до девятнадцати.

На станции мне пришлось прождать поезда целый час, и я расспросил начальника станции о старом чудаке.

— Да, там непременно что-нибудь случится на днях, — сказал он мне. — И все это наделало индийское солнце. Оно их мозг сушит. У нас здесь таких несколько по соседству. Все они довольно покойны, пока не разразится чего-нибудь.

— Промедли я две секунды, он, мне кажется, исполнил бы свою угрозу, — сказал я.

— А дом очень складный — не слишком большой и не слишком маленький, — продолжал начальник. — Такие дома публика любит.

— Не завидую тому, кто первый после меня попадет туда, — сказал я.

— Старик поселился здесь лет десять тому назад, — рассказывал мне начальник. — За это время, вероятно, человек тысячу предлагали перекупить у него дом. Сначала он добродушно смеялся в ответ, объясняя, что сам намерен прожить здесь в мире и тишине до самой смерти. Из трех человек двое выражали свое намерение дождаться этого события и предлагали даже заключить условие, в силу которого они могли бы вступить во владение домом, ну, хоть чрез неделю после похорон. За последнее время число покупщиков еще увеличилось: вот на нынешней неделе вы — девятый; а у нас всего четверг. Конечно, это отчасти служит извинением старику.

— Ну, а в следующего покупателя он в самом деле выстрелил? — допытывался Дик.

— Не спрашивай глупостей, — перебила его Робина. — Ведь видишь, это сказка. Расскажи нам еще что-нибудь, папа.

— Я не понимаю, что ты хочешь сказать, называя мой рассказ сказкой, — обиделся я. — Если ты предполагаешь…

Робина возразила, что она ничего не предполагает; но я очень хорошо знаю, что она думает.

Так как я писатель и всю свою жизнь сочиняю истории, то люди воображают, будто я уж не знаю, что значит правда; а если тебе твои собственные дети иронически улыбаются в лицо, когда ты стараешься ограничиться самой неподкрашенной истиной, то где же поощрение к правдивости? Бывают времена, когда я даю себе обещание не говорить ни слова правды.

— Представь себе, — продолжал я, — что в этой истории почти все правда. Я уж не говорю о твоем равнодушии к опасности, которой я подвергался: чувствительная девочка встревожилась бы в тот момент, когда услыхала, что ружье было направлено на ее отца. Во всяком случае, выслушав до конца, ты могла бы сказать что-нибудь более участливое, чем: «Расскажи нам еще что-нибудь». Старик не застрелил следующего посетителя потому, что на другой день жена его, встревоженная случившимся, отвезла его в Лондон к специалисту, и бедняга умер чрез полгода в сумасшедшем доме. Мне это рассказал начальник станции, где мне опять случилось быть. Дом достался племяннику старика, и новый владелец не продает его. Это, собственно, грустная история. Конечно, индийское солнце было причиной болезни, но она ухудшилась вследствие беспокойства, причиненного несчастному джентльмену. Да и я мог бы поплатиться жизнью. Единственное, что утешает меня, — это воспоминание о подбитом глазе сумасшедшего, пославшего меня туда.

— А из других домов ни один не оказался подходящим? — спросил Дик.

— Были, да не совсем. Вот, например, дом в Эссексе — один из первых, которые мы осматривали с мамой. Прочтя объявление, я чуть не заплакал от радости. Когда-то в нем жил священник. Королева Елизавета однажды ночевала в нем по пути в Гринвич. К публикации была присоединена фотография. Не будь этой фотографии, я бы не поверил, что это снимок с натуры. Дом находился всего в двенадцати милях от Черинг-Кросса. О цене следовало сторговаться с владельцем.

— Вероятно, какое-нибудь надувательство, — высказал свое предположение Дик.

— Как-никак, объявление не могло передать всей привлекательности дома, — продолжал я. — Единственное, что я ставлю в вину публикации, — это то, что в ней не было упомянуто о некоторых обстоятельствах. Например, не было упомянуто, что со времен Елизаветы соседство изменилось; не было сказано, что вход находится между трактиром с одной стороны и лавкой, где продавалась жареная рыба, — с другой; что сад упирался в товарные склады железнодорожной компании; что окна гостиной выходили в сторону большой химической фабрики, а столовая — на двор каменотеса. А в остальном — о таком доме можно только мечтать.

— Но на что же он после всего годен? — вопросил Дик. — Что же смотрели комиссионеры? Или они воображают, что человек способен купить дом по одной только публикации, не взглянув на него?

— Я сам предложил однажды подобный вопрос комиссионеру, — сказал я. — Он мне ответил, что они это делают, главным образом, чтобы поддержать мужество домовладельца. По словам комиссионера, человеку, собирающемуся расстаться с домом, приходится выслушивать столько порицаний дому от покупщиков, что в конце концов хозяину становится самому стыдно; он начинает чувствовать желание отделаться от него и готов хоть динамитом взорвать его. Агент говорил, что чтение объявлений в агентских каталогах единственная вещь, способная хотя несколько утешить в таких случаях домовладельца. Один из клиентов комиссионера в продолжение нескольких лет старался продать свой дом, пока однажды не прочел случайно агентского описания своего владения. После этого он немедленно отправился домой, снял дощечку с извещением о продаже и с тех пор живет в своем владении очень довольный им. С этой точки зрения подобная система имеет хорошие стороны, но для ищущего купить дом — другое дело.

Один комиссионер прислал мне адрес дома, стоящего посреди пустыря, с видом на Большой соединительный канал. Я спросил его, где же канал, о котором он говорил. Он объяснил, что мы находимся по другую сторону его, и так как он протекает по более низкому уровню, то это единственная причина, почему его не видать из дома. Я спросил, где же красивый вид. Он отвечал, что «дальше, за углом», и, по-видимому, находил, что я предъявляю совершенно неразумные требования, желая, чтобы красивый ландшафт открывался пред самой входной дверью. Пустырь же, если он мне не нравится так, как есть, он советовал мне засадить деревьями, предлагая эвкалипты, которые, по его словам, очень быстро растут, а кроме того, дают еще и гуммиарабик.

Чтобы посмотреть третий дом, мне пришлось проехаться в Дорсетшайр. По публикации значилось, что «это самый совершенный образец нормандского стиля, может быть, единственный во всей южной Англии, относящийся к XIII веку». О нем даже упоминается в путеводителе. Я сам не знаю, что я, собственно, ожидал увидать. Я предполагал, что, вероятно, это владение принадлежит какому-нибудь обедневшему потомку баронов-разбойников, которому приходится довольствоваться уютным маленьким замком. Есть еще такие дома — хотя их и мало — избегнувшие разрушения и затерявшиеся в отдаленных округах. Более цивилизованные потомки приспособили такие дома к новейшим потребностям.

В моем воображении, прежде чем я достиг Дорсетшайра, составилось представление о чем-то среднем между миниатюрным лондонским Тауэром и средневековым коттеджем, какие рисуют в альбомах. Тут была и живописная башня, и подъемный мост, может быть, потайной ход. Вот, например, у Лемчика есть потайной ход, начинающийся из-за подвижного портрета в столовой, позади кухонного очага. Теперешние жильцы употребляют ход вместо бельевого шкафа. Мне жаль, что ему дали такое назначение. Конечно, первоначально он был устроен с совершенно иною целью. Викарий, в некотором роде антикварий, полагает, что выход находится где-нибудь на кладбище. Я говорил Лемчику, чтоб он открыл этот выход, но жена его этого не желает: ей проход нравится, как он есть. Я всегда мечтал о потайном ходе и решил также, что непременно починю подъемный мост. Если уставить его по обе стороны цветами в горшках, получится оригинальный и живописный въезд на двор.

— Ну, что же, мост оказался налицо? — спросил Дик.

— Вовсе не оказалось никакого моста, — объяснил я. — Въезд в дом был через крытый сарай со всякими хозяйственными принадлежностями. При таких домах не полагается подъемных мостов.

— А норманнские арки были? — допрашивал Дик.

— Не арки, а арка, — поправил я его. — Была одна в кухне. Кухня-то и оказалась выстроенной в тринадцатом столетии, и, очевидно, с тех пор в ней сделано было мало перемен.

Может быть, тут помещался застенок. По крайней мере, такое получалось впечатление. Я думаю, мама не решилась бы оставить кухню на том же месте из-за кухарки. Прежде чем нанимать кухарку, приходилось бы объяснять ей: «Вы ничего не имеете против того, что придется готовить в темной кухне, в бывшей башне?»

Остальной дом был, что мы называем, «в смешанном стиле».

После того мы с мамой осматривали дом в Беркшире. По саду здесь протекала речка, где ловятся форели. Я воображал себе, как после завтрака буду отправляться ловить форелей к обеду и стану приглашать друзей на несколько деньков в «мое именьице в Беркшире» половить форелей.

У меня был знакомый — теперь он баронет — большой любитель половить рыбу. Я предполагал найти его, и как вышло бы красиво в отделе «Разных известий» прочесть: «Среди прочих интересных гостей и т. д. и т. д.»… Ну, как всегда пишут… Удивляюсь, как я еще не купил тут же удочки.

— И что же, речки с форелями не оказалось? — спросила Робина.

— Нет, речка была, даже очень заметная. Мама услыхала ее присутствие, когда мы были еще за четверть часа оттуда.

Мы вернулись в город, и мама купила большого размера пузырек нюхательной соли.

От шума реки у мамаши разболелась голова, а я чуть с ума не сошел. Контора комиссионера оказалась как раз напротив станции.

На обратном пути я задержался полчаса, чтобы высказать ему свое мнение о нем, и опоздал из-за этого на поезд. Я бы попал вовремя, если б комиссионер не перебивал меня каждую минуту.

Он уверял меня, что уж не раз говорил о нестерпимом шуме с владельцем писчебумажной фабрики, — вообще, по-видимому, сочувствуя всем моим жалобам, — и уверял, что в реке когда-то водились форели. Это исторический факт.

По его мнению, если купить и пустить в реку некоторое количество самок и самцов, то и теперь можно их снова развести.

Я сказал ему, что вовсе не стремлюсь сделаться вторым Ноем, и ушел, объявив на прощанье, что подам на него в суд за сообщение ложных сведений. Он же надел шляпу и отправился к своему адвокату, чтоб тот начал против меня дело за клевету. Впрочем, полагаю, что в конце концов он раздумал.

Мне, наконец, надоело видеть, как каждый день моей жизни превращается в первое апреля. Дом, который я теперь купил, не служит воплощением всех моих желаний, но допускает возможность кое-что сделать. Мы вставим окна с переплетами и поднимем каминные трубы. Можно будет над входной дверью поместить дощечку с числом 1553. Это придаст известный тон, и цифра пять в старинном стиле красива. Со временем дом может превратиться в настоящий замок времен Тюдоров.

Очень может быть, что найдутся даже какие-нибудь предания, связанные с этим домой. Почему там не окажется комнаты, где кто-нибудь ночевал? Не королева Елизавета — надоела она. Ну хотя бы королева Анна? По всем сведениям — спокойная, милая старушка, которая никому не принесла бы хлопот.

Или еще лучше — Шекспир. Он ведь постоянно разъезжал между Лондоном и Стрэтфордом. Дом мог оказаться у него почти на дороге.

«Комната, где ночевал Шекспир». Это совершенно новая идея. Там есть кровать с балдахином на четырех колоннах. Матери вашей она не понравилась. Она уверяет, что в ней непременно есть жители. Мы могли бы увесить стены комнаты сценами из произведений Шекспира, а над дверью поставить его бюст.

Если меня оставят в покое и не станут надоедать разными пустяками, я, вероятно, в конце концов сам поверю, что он действительно ночевал в этой постели.

— А насчет шкафов как? — допрашивал Дик. — Маменьке непременно подавай шкафы.

Положительно непостижима страсть всех женщин к шкафам; я уверен, что даже на небе их первым вопросом будет: «А дадут мне шкаф?» Женщина готова бы, кажется, держать и мужа и детей в шкафу: ей, вероятно, казалось бы, что она достигла совершенства в своем хозяйстве, если бы ей удалось уложить в собственный шкаф всю семью, обернув ее камфарной бумагой.

Я знал женщину, счастливую с женской точки зрения. Она жила в доме, где было двадцать девять шкафов — вероятно, этот дом был построен женщиной.

Многие шкафы были очень поместительны, и двери их не отличались от прочих комнатных дверей. Гости часто, пожелав спокойной ночи, с зажженной свечей исчезали в шкафу, чтобы в следующую минуту появиться обратно с растерянным видом. Муж этой барыни рассказывал мне, как однажды один из злополучных гостей, забыв что-то в столовой и вернувшись туда, уже не мог выбраться, наталкиваясь на одни шкафы, и, совершенно обескураженный, заночевал, наконец, в одном из них.

Когда хозяйки не бывало дома, никто не знал, где найти какую-нибудь вещь; а когда дама возвращалась, она сама знала только, где вещь должна была бы быть. Если случалась необходимость очистить один из этих шкафов, чтобы произвести ремонт, на лице хозяйки никто не видал в продолжение, по крайней мере, трех недель признака улыбки. Она при этом сетовала на неудобство, когда не знаешь, куда деваться с вещами.

Вообще женщине не нужен дом, в собственном смысле слова. Ей нужно непременно гениальное произведение. Вам кажется, что вы нашли идеальный дом. Вы показываете жене древний — чуть не времен Адама — камин. Вы постукиваете зонтиком по обшивке передней и произносите многозначительно: «Дуб, цельный дуб!»

Вы обращаете ее внимание на открывающийся вид и рассказываете ей местные предания.

Вы указываете ей солнечные часы и снова возвращаетесь к камину адамовых времен. А она отвечает вам: «Это все очень мило; а где же будут спать дети?»

Точно тебя ведром холодной воды окатят.

Ну, если не дети, так поднимается вопрос о воде. Непременно понадобится знать, откуда доставляется она.

Вы показываете, откуда; вам отвечают восклицанием: «Как, из такой грязи!»

Впрочем, неудовольствие высказывается и в том случае, если воду достают из колодца, или даже из цистерны, где собирается вода, падающая с неба.

Женщина никогда не поверит, что вода может быть хороша иначе, как из водопровода. По-видимому, предполагается, что городское управление фабрикует ее ежедневно по какому-то ему одному известному рецепту.

Если вам удается примирить вашу спутницу с водой, будьте уверены, что трубы дымят: «Сразу видно, что дымят».

Вы напрасно уверяете ее, что такие трубы, в стиле шестнадцатого века, с резными украшениями, не могут дымить: они не способны на такой неартистический поступок. Вам выражают надежду, что вы окажетесь правы.

Потом желают осмотреть кухню. Где она? Вы не знаете, где ее найти, и не поинтересовались этим вопросом. Кухня, во всяком случае, должна быть где-нибудь. Вы отправляетесь на поиски ее.

Оказывается, что она никуда не годится, так как расположена в конце дома, совершенно противоположном столовой. Вы указываете на то, что это даже удобно, так как не будет запаха. Тут ваша собеседница чувствует себя задетой за живое:

«Разве не вы первый ворчите, когда кушанье холодное?» И на голову всех мужчин сыпятся обвинения в непрактичности.

Один вид пустого дома выводит женщину из себя.

Конечно, печь никуда не годится. Кухонная печь всегда никуда не годна.

Вы обещаете поставить новую. Через шесть месяцев у вас будут требовать восстановления старой. Но было бы жестоко высказать это. Обещание новой печи пока действует успокоительно.

Женщина никогда не теряет надежды, что настанет день, и у нее будет вполне удовлетворяющая ее печь, о какой она мечтала еще до замужества.

Уладив вопрос о печи, вы воображаете, что теперь замолкнет всякая оппозиция. Но вдруг поднимается разговор о таких вещах, о которых только женщина да разве санитарный инспектор могут говорить, не краснея.

Много надо такту, чтобы ввести женщину в новый дом. Она становится нервной, подозрительной…

— А вот я рад, что ты вспомнил о шкафах, Дик, — вернулся я к нашей беседе. — Именно шкафами я надеюсь подкупить твою мать. С ее точки зрения это будет одна из блестящих сторон дома. Там их четырнадцать. Я надеюсь, что они помогут мне обойти много подводных камней. Поедем с нами, Дик. Как только мама начнет: «С практической точки зрения», ты сейчас пусти что-нибудь о шкафах, не резко, чтобы было сейчас видно, что все подстроено, а так, с подходцем…

— А место для игры в теннис найдется? — перебил Дик.

— Уж есть прекрасная площадка, — успокоил я его. — Я еще прикупил соседний лужок: там можно будет держать корову. А может быть, и лошадей разведем.

— Можно будет устроить крокет, — продолжала Робина.

— Можно и это, — согласился я.

На таком большом месте удастся, вероятно, и Веронику выучить играть. Есть натуры, требующие простора. При большой площадке, окруженной крепкой железной сеткой, не придется тратить столько времени на разыскивание шара Вероники, закатившегося неизвестно куда.

— А для гольфа ничего не найдется подходящего поблизости? — с опасением в голосе спросил Дик.

— Не могу сказать наверное, — ответил я. — Приблизительно на расстоянии мили есть пустырь, кажется, ничем не занятый. Я думаю, что запросят не особенно…

— А когда же все будет готово? — полюбопытствовал Дик.

— Я думаю начать переделки сейчас же, — объяснил я. — К счастью, неподалеку находится коттедж охотничьего сторожа. Агент хотел устроить, чтоб нам его уступили на год; домик самый первобытный, но прелестно стоит на опушке леса. Мы обмеблируем пару комнат, и каждую неделю я буду проводить там, несколько дней, наблюдая за переделками. Меня всегда считали хорошим наблюдателем. Мой покойный отец говаривал бывало, что это единственное занятие, интересующее меня.

Находясь на месте и торопя рабочих, надеюсь, что «сокровище» — как ты назвал его — поспеет к весне.

— Никогда не выйду замуж, — заявила Робина.

— Не падай так скоро духом, — успокаивал ее Дик. — Ты еще молода.

— Я не хочу выходить замуж. У нас с мужем вечно возникали бы ссоры. А из Дика с его головой ничего никогда не выйдет.

— Извини меня за недогадливость, — сказал я, — но какое отношение имеют дом, твои ссоры с мужем — если таковой окажется у тебя — и голова Дика?

Вместо всякого объяснения Робина вскочила со стула, и не успел Дик опомниться, как обхватила его голову руками.

— Что же делать, дорогой Дик, — обратилась она к нему, — у умных родителей дети всегда неудачные. Но все же и от нас с тобой будет какой-нибудь толк на свете. Как ты думаешь?

Оказалось, что у них уже имелся готовый план, чтобы Дик, окончательно провалившись на экзамене, отправился в Канаду, захватив с собой Робину, и занялся сельским хозяйством. Они собирались разводить скот, скакать по прерии, располагаться бивуаком в первобытном лесу, бегать на лыжах, переносить каноэ на спине, спускаться по стремнинам и тому подобные вещи — одним словом, насколько я мог понять, вести бродячую жизнь… Когда и кем должны были исполняться хозяйственные работы, об этом умалчивалось. «Мамочку» и меня тоже хотели прихватить с собой и дать нам приют до конца дней. Предполагалось, что мы еще немного погреемся на солнышке, а затем мирно переселимся в лучшую жизнь. Робина пролила по этому поводу несколько слезинок, но скоро успокоилась, вспомнив о Веронике, которую собирались со временем выдать замуж за какого-нибудь честного фермера. Пока Вероника совершенно не соглашалась с этим планом. По ее мнению, к ней очень идет коронка: вообще она мечтает о титулованном муже. Робина проговорила на эту тему около десяти минут и в конце концов убедила Дика, что жизнь в первобытных лесах с детства составляла цель его стремлений. Вообще Робина искусница в подобных убеждениях.

Я пытался образумить их, но убедить в чем-нибудь Робину, раз она забрала мысль в голову, — все равно что пытаться надеть узду на двухлетнего жеребенка.

Найденный мною коттедж должен был спасти всю семью. Лицо Робины принимало восторженное выражение, как только она начинала рассуждать на эту тему. Точно она созерцала какое-то небесное видение. Она сама собиралась готовить кушанье, встав рано, доить коров и затем идти собирать яйца. Мы должны были добывать себе все сами для своего незатейливого существования. А как полезно это будет для Вероники. С высшим образованием нечего спешить! Вероника будет оправлять постель, мести комнаты… Вечером, взяв рабочую корзиночку, она должна шить, между тем, как я буду рассказывать занимательные вещи, а Робина тихонько ходить взад и вперед, исполняя разные домашние дела, как добрая фея. Если мамочка будет чувствовать себя в силах, и она присоединится к нам. Мы все окружим ее любовными попечениями. Фермер-англичанин, что бы там ни говорили, должен кое-что знать. Может быть, Дику удастся поучиться практическому хозяйству. Робина не высказала этого прямо, но дала понять, что, окруженный таким примером, я также войду во вкус честной работы и наконец выучусь чему-нибудь полезному.

Робина рассуждала около четверти часа. Когда она кончила, ее мысль показалась мне очень хорошей. У Дика только что началась вакация. Целых три месяца ему нечего будет делать как «шляться» — по его собственному картинному выражению. Во всяком случае, сельские работы удержали бы его от глупостей.

Гувернантка Вероники собралась уходить. Гувернантки Вероники обыкновенно уходят приблизительно через год. Я иногда думаю, не следует ли поместить в объявление, что требуется особа «без совести». Потому что в конце года гувернантка непременно заявляет мне, что «ее совесть не позволяет ей дольше оставаться у нас, так как она чувствует, что получает жалованье даром». И не потому, что девочка была дурная; напротив, она очень милая, и вовсе не глупа, но, как объяснила одна немка, которой Дик своим разговором помогал усовершенствоваться в английском языке, «ее ничто не берет». Мать утверждает, что «в ней все пропадает, как в бездонной бочке». Может быть, если бы предоставить Веронике на некоторое время «порасти травою», что-нибудь в ней и обнаружилось бы. Робина думает также про себя, что несколько времени, проведенного в спокойной полезной деятельности, вдали от другой праздной молодежи, поможет ей сделаться практической девушкой. У Робины не часто проявляется подобное настроение, и идти наперекор ему, когда оно появляется, не следует.

Мамочку было уговорить не совсем легко. Чтобы ее трое деток оказались способными управиться с домиком из шести комнат, казалось ей фантастическим сном. Я объяснил ей, что ведь, на всякий случай, и я буду под рукой два-три дня в неделю и могу присмотреть. Но это не удовлетворило ее. Нам удалось убедить ее согласиться на выполнение плана Робины только торжественным обещанием, что ей немедленно телеграфируют, если Вероника закашляет.

В понедельник мы нагрузили одноконную повозку тем, что сочли самым необходимым; Дик и Робина поехали на велосипедах, а Вероника, усевшись на матрацах и подушках, поместилась на задке повозки. Я должен был приехать с вечерним поездом на следующий день.