Хронисты, создающие историю этого плоского, продуваемого всеми ветрами побережья, утверждают, что в давние времена пенистые океанские волны хозяйничали дальше, на востоке. А там, где сейчас среди предательских песчаных рифов плещется холодное Северное море, когда-то простиралась суша. В те дни между монастырем и морским простором стоял город, окруженный стеной толщиной в двенадцать камней. Каждый, кто приближался к берегу, издалека видел семь высоких башен и четыре добротные церкви. Город славился богатством и неприступностью. Монахи любили смотреть со своей горы вниз и из монастырского сада с интересом наблюдали за мирской суетой. На узких улицах шла оживленная торговля, верфи и причалы гудели разноязыким говором, а яркие мачты кораблей качали тяжелыми головами над мансардами и причудливо раскрашенными дубовыми фронтонами зажиточных домов.

Город процветал до той поры, пока одной греховной ночью не принес зло Господу и людям. Время было суровое, и обитавшим на побережье саксам приходилось нелегко: датские морские пираты сновали возле устья каждой судоходной реки, издалека чуя наживу. Они нередко появлялись в водах Восточной Англии, но еще чаще разбойников видели зоркие часовые города семи башен. Когда-то город стоял на твердой земле, а теперь покоится под толщей воды, на глубине двадцати морских саженей. Не раз возле толстых каменных стен бушевали кровавые схватки. С хриплыми стонами умирающие мужчины, с отчаянными криками покалеченные женщины и безжалостно израненные дети по пути на небеса стучались в ворота монастыря и призывали смиренных монахов оставить постели и вознести молитвы за пролетавшие мимо души.

Но настало время, когда и на эту многострадальную землю снизошел покой. Датчане и саксы договорились мирно жить по соседству: Восточная Англия — обширный край, и места хватало всем. Люди возрадовались, ибо все давно устали от вражды, и мысли каждого обратились к уютному, теплому уголку у очага. Бородатые датчане засунули за пояс теперь уже безобидные топоры и отправились бродить по щедрой земле в поисках удобного, никем не занятого местечка, где можно было бы без помех построить дом. Так и случилось, что на закате Хаафагер вместе с сородичами подошел к городу семи башен, который в те далекие дни стоял на неширокой полосе суши между монастырем и морем.

Завидев датчан, жители города широко распахнули ворота и встретили пришельцев мудрыми речами:

— Когда-то мы воевали, но настало мирное время. Входите и разделите наше веселье, а завтра поутру продолжите путь.

Но Хаафагер ответил так:

— Я уже стар и надеюсь, что вы не подумаете дурного. Да, сейчас на этой земле тишина, и мы благодарны за приглашение, но мечи еще не остыли от крови. Позвольте расположиться на ночлег за вашими стенами. Позже, когда на измученных битвами полях снова вырастет трава, а дети забудут о сражениях, мы повеселимся вместе, как и надлежит добрым жителям одной земли.

И все же обитатели города продолжали уговаривать Хаафагера, называя соседями и его самого, и его товарищей. Испугавшись новой битвы, с горы торопливо спустился настоятель монастыря и присоединил к просьбам свой голос:

— Войдите, дети мои. Пусть между вами воцарится согласие. Божье благословение да осенит наш край. Да пребудет мир и с датчанами, и с саксами.

Мудрый аббат видел, что горожане с симпатией встречают пришельцев, и понимал, что совместное питие веселит и рождает в душах братскую любовь.

Хаафагер знал о святости старца, а потому изрек такие слова:

— Подними свой посох, отец мой, чтобы тот крест, которому поклоняются твои люди, мог осенить тропу нашу. Мы войдем в город и не нарушим мира; пусть у нас разные боги, но каждый алтарь творит доверие между людьми.

Аббат поднял над головами гостей посох с крестом на конце, так что тень креста осеняла путь, и под святым знамением датчане вошли в город семи башен. Было их вместе с женщинами и детьми почти две тысячи душ, и накрепко закрылись за ними городские ворота.

И вот те, кто недавно сражался лицом к лицу, теперь праздновали за одним столом и по обычаю вместе поднимали хмельные кубки. Товарищи Хаафагера поверили, что сидят среди друзей, и отложили оружие. А потом, устав после пира, крепко уснули.

В ночи над городом раздался злобный голос:

— Кто эти чужаки, пришедшие сюда, чтобы делить с нами нашу исконную землю? Разве камни мостовых не алеют от крови жен и детей наших, убитых безжалостными врагами? Разве пристало людям отпускать волка на свободу после того, как удалось заманить его в ловушку щедрым куском мяса? Так нападем же на супостатов сейчас, когда они отяжелели от еды и вина, чтобы ни один не смог ускользнуть. Только после этого ни они сами, ни дети их впредь не причинят нам вреда.

Этот призыв смутил слабые сердца, и жители города семи башен напали на беззащитных датчан, с которыми только что разделили трапезу. Не пожалели ни женщин, ни маленьких детей. Всю ночь кровь Хаафагера и его сородичей у ворот монастыря взывала к поруганной справедливости.

— Я поверил твоему слову. Преломил с тобой хлеб. Положился на тебя и Бога твоего. Прошел под тенью твоего креста и переступил твой порог, — звучал в ночи голос Хаафагера. — Так пусть же твой Бог даст ответ!

В монастыре царила тишина.

На рассвете аббат поднялся с колен и обратился к Богу:

— Ты слышал, о Господи! Ответь же!

И в этот миг во тьме морской послышался страшный рев, словно бездонные глубины обрели язык. Монахи в страхе пали на колени, а настоятель изрек:

— Это голос Бога говорит с нами из вод. Он отвечает.

Той зимой случился такой жестокий шторм, какого не помнил никто из живых. Море бросилось на сушу и вознеслось до вершины самой главной из семи башен города. Не выдержав напора волн, башня рухнула. Вода залила улицы. Жители города семи башен бросились прочь от стихии, но безжалостная десница настигла каждого — не спасся никто. Город семи башен, четырех церквей, множества улиц и набережных погрузился в пучину, а волны стремились дальше, пока не достигли холма, на котором стоял монастырь. Аббат вознес молитву и попросил Господа остановить кару. Бог услышал. Дальше море не пошло.

В том, что история правдива, а не сплетена хитроумными сочинителями, всякий, кто сомневается, может без труда убедиться в разговоре с рыбаками, которые и по сей день снуют на своих самодельных лодках между рифами и отмелями пустынного берега. Есть среди них те, кто, заглянув в глубину с кормы хлипкого суденышка, рассмотрел под килем город со странными улицами и причудливыми набережными. Но сам я только повторяю рассказы очевидцев, ведь таинственный город открывается взору лишь изредка, когда ветер дует с севера и не позволяет волнам отбрасывать тень. В солнечные дни я часто заплывал туда, где покоится город семи башен, но ни разу не подул северный ветер, ни разу не раздвинул таинственную завесу моря. Напрасно я напрягал зрение, пытаясь заметить хоть что-нибудь похожее на творение человеческих рук.

Но знаю, что древние камни монастыря, у подножия которого когда-то лежал город семи башен, сейчас венчают огромную скалу, о которую разбиваются самые грозные волны. Тот, кто осмелится забраться на вершину и посмотреть вдаль, увидит болотистые земли и покрытый рябью водный простор, услышит беспокойные крики чаек и усталые возгласы моря.

И о том, что гнев Господень не вечен и злоба когда-нибудь покинет человеческие сердца, каждый, кто сомневается, может услышать от рыбаков, издавна населяющих край болотистых земель. Рыбаки расскажут, как в бурные ночи из морских глубин доносится глухой голос, призывающий почивших монахов восстать из своих забытых могил и сотворить молитву за души жителей города семи башен. Одетые в длинные мерцающие саваны, монахи мерно ступают по заросшим аллеям монастырского сада, и музыка их молитв заглушает вой бури. Я и сам могу это подтвердить, поскольку собственными глазами видел, как движутся в разорванной вспышками молний тьме неясные белые фигуры, и собственными ушами слышал мелодичное печальное пение, различимое даже среди завываний ветра.

Уже много веков мертвые монахи молятся о прощении жителей города семи башен. И будут молиться еще долго — до тех пор, пока от некогда прекрасного монастыря не останется ни единого камня. Только тогда станет ясно, что гнев Бога рассеялся — море отступит, и город семи башен и четырех церквей вновь будет стоять на суше.

Знаю, найдутся среди моих читателей такие, кто скажет, что это всего лишь легенда; кто решит, что туманные тени, медленно бредущие темной штормовой ночью за разрушенными стенами, не что иное, как фосфоресцирующая пена морская, разбившаяся о серые скалы. Ну а нежные гармонии, баюкающие ночную бурю, не более чем эоловы напевы ветров.

И все же слепы те, кто зрит лишь глазами. Сам я отчетливо вижу монахов в белых саванах и ясно слышу их молитвы о душах грешных жителей города семи башен. Не случайно сказано, что когда зло свершилось, следом рождается мольба о прощении и улетает сквозь время в вечность. Мир наш, словно щитами, окружен благочестиво сложенными ладонями мертвых и живых. Так будет всегда, если стрелы Божьего гнева не истребят все сущее.

Твердо знаю, что смиренные монахи безымянного монастыря и по сей день молятся о прощении грехов каждого, кого любят.

Дай-то Бог, чтобы кто-нибудь помолился и о нас.