2
Бедная Маша
Маша боялась оставаться одна в этом старом двухэтажном доме, упрятанном в самое чрево Самотёки. И хотя недалеко шумел и сверкал фейерверками знаменитый парк Эрмитаж Лентовского, дом Михайлы Фомича Трегубова, казалось, вместе с древним садом и колодцем, с высоким забором и тяжелыми железными воротами был перенесен из другого места — скучного и тревожного. Из места, где все говорили вполголоса, а вещи жили своей собственной медленной жизнью, в которой люди были не хозяевами, а слугами. После того как старая Полина умерла, Маша одна осталась ухаживать за дядиной коллекцией. Вернее, за той только частью, которую Михайла Фомич выставлял в трех нижних комнатах, где изредка принимал гостей.
С раннего утра Маша аккуратно смахивала с бронзовых статуэток пыль метёлкой из страусиных перьев, открывала дверцы стеклянных горок и протирала фланелевым лоскутком китайские фарфоровые чашки, осторожно перелистывала страницы старинных книг, проверяя, не появились ли на них серые пятнышки плесени. Помыв полы и приготовив скромный обед, Маша садилась на табурет у окна, забранного прочной стальной решеткой, отодвигала плотную гардину и смотрела на улицу. Теперь, осенью, когда деревья сбросили листву, можно было увидеть забор, а поверх него — крыши соседних домов. Дальше — небо и маковку церкви.
Туда, «в город», Михайла Фомич отпускал девушку только по воскресеньям, в церковь, да раз в три дня по ближним лавкам на Селезнёвке — купить продукты. Да и то не дольше, чем на час. Если Маша опаздывала, дядя страшно сердился, кричал, потом краснел и начинал хрипло кашлять. Отдышавшись, он грозил отправить Машу послушницей в монастырь. А Маша боялась состариться в монастыре, так и не увидев белого света. Она была девушка простая и романтичная. Мечтала, что дядя когда-нибудь умрёт и оставит ей дом, состояние и коллекцию. Ведь своих детей у него не было. И вот тогда — конец власти вещей над Машей! Она станет хозяйкой всех этих дорогих безделушек. И теперь уж они послужат ей! Ни одной китайской чашечки, ни одной редкой пуговицы не оставит Маша в этом доме. Всё будет снесено в лавки торговцев стариной! Все вернётся к ней золотом и ассигнациями. А потом и они превратятся в новые яркие обои, новую мебель, как в журналах, и, конечно, в вереницы самых модных, самых роскошных платьев — прямиком из Вены и Парижа! И тогда — балы, поклонники, поездка на воды! Столица!
Наверху скрипнули половицы. Дядя одевался к выходу. Значит, она действительно должна снова остаться одна в этом доме… Обычно Михайла Фомич все дни сидел как сыч в своей спальне, читая. Или запирался в хранилище, как он называл небольшую комнату с заложенными кирпичом окнами, где содержались самые ценные его сокровища. Дверь в хранилище всегда была заперта, а ключ Трегубов носил на длинном шнурке, надетом на шею. Вместо креста. Только к вечеру Михайла Фомич спускался в маленькую темную столовую, чтобы поесть. Чай он также пил в своей спальне, грея чайник на старой спиртовке. Ни баранок, ни печенья к чаю он не любил. И сахара в доме никогда не водилось. Раз в неделю, по субботам — и непременно вечером — Михайла Фомич брал кожаный саквояж, мешочек с монетами и шел по знакомым лавкам с обходом — не появилось ли чего-нибудь новенького, какой-нибудь занятной вещицы.
Две недели назад принес он в кармане изящную плоскую шкатулку, которую долго рассматривал у окна. Маша как раз мыла пол в соседней комнате, там, где стояла мраморная статуя Данаи, и слышала, как дядя по привычке говорит сам с собой:
— Вот ведь подлец Ионыч, а? Пятнадцать целковых! Надо же! Медичи! Нашел простофилю, да? Трешница! Дрянь, подделка!
Увидев в двери Машу, он позвал ее.
— Иди сюда. Вот тебе. Пудру туда положишь или колечки.
— У меня нет пудры, дядя, — пожала плечами Маша.
— А? Нет? Ну когда-нибудь будет же. Забери! Не хочу видеть. И трешницу зря отдал проклятому.
Маша вытерла о рабочее платье мокрые руки и приняла из рук дяди шкатулочку.
— Красивая.
Дядя скривился.
— Такие в Риме на каждом шагу продаются для простофиль. Обмануть меня захотел, подлец! Думал Трегубова облапошить!
Маша отнесла шкатулку к себе наверх, в крохотную комнатку рядом со спальней дяди. В ней всего-то и было из мебели — кровать с пружинной сеткой и старое высокое трюмо, куда она и поставила приобретение. Положить в шкатулку ей было совершенно нечего — если только колечко, подаренное матерью-покойницей. Но она никогда не снимала это колечко — даже на ночь — в память о матушке.
На лестнице послышались шаги Михайлы Фомича. Он спустился, тепло одетый, с тростью и уже в шляпе.
— Вы надолго, дядя? — спросила Маша.
— Как бог даст, — ответил старик. — Приберись у меня наверху. И проветри, только немного, чтобы комната не застыла.
Он открыл дверь и на пороге остановился, указывая на замки.
— Помнишь?
Маша кивнула.
— Все закрыть и никого не пускать.
Трегубов сухо кивнул и вышел. Он брал извозчика до Сухаревки только в крайних случаях, когда надо было ехать далеко или с ценным грузом. Во всех остальных случаях Михайла Фомич передвигался пешком, отмахивая иногда по московским улицам до пяти верст.
Маша подождала немного, потом поднялась на второй этаж, застелила постель старика и открыла окно. Потом пошла в свою комнату и прилегла на кровать со старым, еще февральским номером журнала «Модный базар», который за три копейки купила у старьевщика в прошлый четверг.
Часы в кабинете дяди пробили пять. Маша начала тихонько дремать, как вдруг внизу позвонили в дверь. Она вздрогнула всем телом и села на кровати. Показалось? Но тут звонок задребезжал снова.
Возможно, это кто-то из соседей по улице? Или бродячий разносчик? А то и наводчик — ходит такой по домам, звонит в двери, выискивает, где хозяева в отъезде. Надо проверить. А если наводчик — то и спугнуть.
Маша спустилась вниз по лестнице, подошла к двери и строго спросила:
— Кто там?
— Это Маша? — раздался из-за двери мужской голос.
Маша опешила. Что такое? Кто мог ее звать? Голос был незнаком.
— Что надо? — спросила она уже не так строго.
— С Михайла Фомичем беда! Попал под экипаж! Сильно расшибся!
Маша оцепенела. Она не могла понять, что ей говорят с той стороны двери.
— Открывайте скорее, надо его перенести! Мы его в пролетке привезли.
Человек с той стороны двери говорил с такой тревогой и напором, что Маша уже взялась за засов, но в последний момент остановилась. А вдруг это воры? Вдруг она сейчас откроет дверь, а они ее и схватят, свяжут, а дом обчистят?
— Скорее! Скорее! — заговорил мужской голос с той стороны двери. — Он кровью истекает!
А вдруг это правда? Вдруг дядя действительно попал под колеса экипажа и сейчас, переломанный, ждет, когда Маша откроет дверь. А она не открывает. Что же делать?
Внезапно она почувствовала, что кто-то стоит за ее спиной. Боже! Она забыла закрыть окно в спальне! Маша хотела обернуться, но крепкая мужская рука закрыла ей рот, а перед глазами качнулось острие ножа.
— Тихо, тихо, — сказал стоявший сзади, крепко прижимаясь к ней всем телом, — Вот так. Давай, открывай. И без шуточек, а то глазки я тебе выковырну. Поняла?
Ужас волной прошел по всему Машиному телу. Острие ножа приблизилось к правому глазу. Тогда она покорно подняла ставшую ватной руку, открыла замок и отперла засов. Дверь моментально отворилась, и внутрь шагнул коренастый налысо бритый мужик с цепкими темными глазами.
— Здорово, — сказал он, прикрывая за собой дверь. — Пошли наверх.
Стоявший сзади развернул девушку и подтолкнул ее в сторону лестницы, не отрывая своей руки от ее рта. Только на лестнице он убрал руку и приказал не кричать, а то зарежет. Маша кивнула и провела грабителей на второй этаж. Похоже, они имели точное представление о том, что все самое ценное Трегубов держал именно тут, а не в комнатах первого этажа. Это надо запомнить и рассказать дяде, когда он вернется. И еще — надо как можно подробнее запомнить лица и повадки этой парочки, чтобы потом передать их полиции. От этой мысли Маша даже немного успокоилась — она зацепилась за мысль о необходимости помочь дяде и полицейским, как падающий человек за ветку. На втором этаже Маша почти собралась и развернулась к грабителям.
— Вот тут моя комната, — сказала она, стараясь хорошо рассмотреть их лица. — Хотите, я тут посижу, чтобы вам не мешать?
Бритый ухмыльнулся.
— А что? Мысль! Рубчик! Поди с ней, посиди, а я пока слам приберу.
Сашка Рубчик толкнул Машу в комнату и закрыл за собой дверь. Сначала она просто стояла посреди комнаты, не понимая, что ей теперь делать. Сёмка присел на стул возле трюмо, положил нож в карман и теперь откровенно разглядывал девушку. У него было длинное некрасивое лицо и немного оттопыренная нижняя губа. Грязная соломенная челка закрывала правый глаз.
Маша судорожно пожала плечами и села на кровать — больше было некуда.
Рубчик скосил глаза на трюмо, посмотрелся в зеркало, пригладил челку, а потом взял в руки шкатулку.
— Не твое — не трожь! — сердито сказала девушка. Ей было страшно, но и маленькой красивой шкатулки было жаль. Может, если прикрикнуть на этого наглого парня, он присмиреет? Может, он только с виду такой… опасный?
— Ха! — сказал Рубчик, разглядывая шкатулку. — Было ваше, стало — наше. Я чё, сюда тебя стеречь пришел. А?
Маша прикусила губу. Прикрикнуть на грабителя оказалось не такой хорошей идеей.
— А? — рявкнул на нее Сёмка, ощерясь. Теперь он был похож на дикую собаку из ночного переулка, скалившую желтые клыки. — Чё? Ты чё думаешь, я тут с тобой цацкаться буду?
Он встал, сунул шкатулку в карман и медленно подошел к Маше. Та невольно отодвинулась к самой стенке, на которой висел истертый коврик с лебедями. Пружинная сетка под ней подалась вниз, и Маша, потеряв на миг равновесие, повалилась назад в паническом оцепенении перед двуногим зверем, одетым в штаны и коричневую рубаху с жилеткой. Мысль у нее была одна: сразу зарежет или…
Рубчик наклонился над ней, протянул руку и жесткими грязными пальцами взял за лицо, сдавив щеки.
— Чё ждешь? — спросил он, — Юбку-то задирай. Или тебе особое приглашение нужно?
Несколько секунд Маша просто смотрела на него круглыми от ужаса глазами. Звук ее дыхания сделался сиплым из-за крепкой хватки Сёмкиных пальцев. А он медленно свободной рукой начал расстегивать пряжку ремня.
— Давай-давай, — сказал он хрипло.
— Не надо! — промычала Маша. — Пожалуйста! Мне нельзя.
— Почему? — удивился молодой грабитель, развязывая тесемки штанов и слегка ослабляя хватку на лице девушки, чтобы она могла говорить.
— Не трогай меня! Будь человеком! Ты же человек, а? Ты хороший, добрый парень, ты не хочешь мне сделать больно, да? — зашептала Маша внезапно пересохшими губами.
Рубчик прищурился.
— Ты девка еще, что ли? — усмехнулся он. — Чё, береглась?
Маша судорожно несколько раз кивнула.
— Так это мы щас поправим, — ухмыльнулся Сёмка.
Вот тут и прорвалось в душе Маши то звериное первобытное, что стирает все страхи, все слова и все мысли. С надрывным воплем вцепилась она в руку грабителя и вонзила зубы. А ногами оттолкнула его с такой силой, что Рубчик чуть не упал, но все же удержался.
— Сука, — прошипел он, вытирая о жилетку укушенную руку.
Маша бросилась мимо него к двери, но он перехватил ее, бросил на пол, оседлал и начал бить по лицу кулаком.
От страшных ударов Маша сначала завизжала, потом просто стала стонать. Ее мучитель, увидев, что она окончательно сломлена, медленно встал, подтянул сползшие штаны и харкнул на пол.
— Вот так-то, — сказал он, тяжело дыша и растирая окровавленные костяшки кулака. — Не целоваться же нам.
Он нагнулся, намотал Машину косу на руку и рывком заставил девушку встать. Потом доволок ее до кровати и бросил лицом вниз на скомканное одеяло.
Маша не сопротивлялась. Все ее лицо страшно распухло и болело, один глаз заплыл. Она со всхлипом дышала ртом — сил у нее совершенно не осталось.
Только одна мысль крутилась в голове: «Я устала. Я больше не могу. Когда же это кончится».
Она почувствовала, как грабитель задрал ей юбки и стянул панталоны.
«Я больше не могу, — повторяла Маша про себя, глядя на складку одеяла с мелкими цветками. — Я больше не могу…»
Бритый основательно разорял хранилище, бросая самые ценные, на его взгляд, вещи в свой грязный мешок. Он слышал, как в соседней комнате закричала Маша, слышал глухие звуки ударов и ее визг, но надо было быстро сделать то, зачем они сюда пришли. Он еле сдерживался от бешенства и желания бросить все и рвануть в комнату девчонки, чтобы наподдавать этому недоумку.
— Что ж ты, гад, творишь, — шипел он, сгребая золотые чаши с крупными кабошонами. — Тебя ж сторожить ее поставили.
Наконец, мешок был наполнен, но шкатулки, из-за которой его и послали в этот дом, Надеждин не нашел. Искать ее особо времени не было — хозяин дома мог вернуться в любой момент. Схватив мешок, бритый выскочил в коридор и рванул дверь в комнату девушки. Сёмка сидел на кровати со спущенными штанами и вытирался краем простыни. Девушка лежала, свернувшись клубочком рядом, подвывая и натягивая юбку на окровавленные ноги.
— Сёмка! — рявкнул бритый. — Я тебя зачем брал, погань?
— Да она сама, — лениво ответил Рубчик. — Напросилась. Я чё? Я не хотел.
«Убью! — подумал Надеждин. — Вот вернемся и убью!»
— На, — сказал он, кидая на пол громыхнувший металлом мешок. — Уходим. Быстро.
— А ты не хочешь, дядя? — спросил Сёмка, вскакивая и завязывая штаны. — По-быстрому. Девка хороша. Вернее… — Он захихикал. — Уже не девка.
Сёмка ухватил мешок и в этот момент бритый врезал ему коротко и жестко. Хрустнули зубы.
— А-а-а! — взвыл Рубчик. — Чего?
Бритый бросил короткий взгляд на Машу. Конечно, она их запомнит и все выложит полиции. Он сунул руку в карман и нащупал там нож.
— Она ж сама, — ныл Рубчик, выталкивая языком кровь и осколки двух зубов изо рта.
— Сама? — волком обернулся к нему Нежданов. — Это как? Как тогда? С братом моим? Да? Ты ту девчонку резал, Сёмка?
— Нет! — перекрестился дрожащей рукой Сёмка, глядя на Нежданова снизу вверх. — Ей-богу, не я! Он сам все.
— Сама! Сам! — прохрипел бритый. — Потом с тобой разберусь. Бери мешок и вали отсюда. Я щас.
Рубчик схватил добычу и проскользнул в дверь. Бритый подошел к Маше.
— Слушай сюда, — сказал он. — Ты наши лица не запомнила. Поняла? Будут спрашивать — мели что угодно. Мол, кривые, косые, китаёзы или татары. Но не дай бог тебе, девка, нас выдать. Не дай бог. Я тебя найду. А если я тебя найду, то все это, то, что сейчас с тобой сделали, раем покажется. Поняла?
Маша продолжала тихо выть, не реагируя на слова бритого.
— Поняла? — сказал он громко и грубо потряс Машу за плечо.
Не поднимая глаз, она кивнула.
— Запомни же. Найду тебя, не спрячешься.
Он быстро вышел, понимая, что делает глупость, оставляя свидетеля. Но быстро переключился на другой вопрос: а так ли уж Андрюшка был виноват в том, за что его послали на каторгу? Не взял ли он на себя вину товарища? И если это так — рука бритого снова нырнула в карман, где лежал нож, — то кому-то придется ответить. Вот разберется он с заказчиком, а потом, не торопясь, примется вызнавать у Сёмки, как же все было на самом деле.
Михайла Фомич вернулся домой совсем поздно — злой как черт на приказчика Алёшкина, который в лавке обещал показать дом старой генеральши, лежавшей при смерти. По словам Алёшкина, дом был набит китайским фарфором и бронзой. Да вот, подлец, увез в Замоскворечье, потом долго плутал дворами, а когда вроде нашел нужное место, оказалось, что генеральша уже полгода как преставилась, а все ее имущество ушло к наследникам. Алёшкин униженно извинялся, кланялся и утверждал, что его самого надул знакомый будочник. Трегубов со злости чуть не побил его тростью и пешком отмахал до Китай-города, благо погода стояла еще теплая и вечером прогулка не казалась обременительной. Но уже на Лубянской площади Михайла Фомич понял, что сил своих он не рассчитал, так что направился к бирже извозчиков, нанял экипаж и поехал домой на колесах. У калитки он рассчитался с извозчиком и по тропинке прошел к крыльцу, где внезапно остановился. Фонарь с улицы едва-едва освещал крыльцо дома, но Трегубов даже в этом тусклом свете заметил, что дверь была затворена неплотно.
— Ах, Машка! — прошипел он. — Вот дура! Сколько ее ни учи!
Будучи в полной уверенности, что дверь осталась не заперта по причине нерадивости племянницы, он вошел, запер за собой замок и засов и в темноте поднялся на второй этаж, в полной уверенности, что девушка спит безмятежным сном в собственной комнате. Он уже хотел постучать в дверь ее комнаты, как вдруг краем глаза заметил странный черный прямоугольник далее по коридору. Трегубов замер, а потом дрожащими руками полез в карман пальто за спичками. В дымном пламени спички Трегубов увидел, что дверь его хранилища была открыта нараспашку, замок — сломан.
Михайла Фомич схватился за сердце.
