11
Утром, проснувшись, как обычно, от гремевшего во всю ивановскую Светкиного музыкального центра, Ася вскочила на ноги и тут же рухнула около кровати, как куль с мукой. Тело не слушалось. Тело болело каждой мышцей, каждой косточкой, каждым сосудом и нервом, словно кто-то старательно растягивал его, выкручивал спиралью всю ночь. Вчерашнее потрясение таким вот образом давало о себе знать. Ася долго, с осторожностью поднималась на ноги, действуя поэтапно и медленно, как недоделанный робот: сначала надо сесть на коленки, потом подтащить чуть вперед ногу, потом упереться в пол одной рукой, потом второй, потом подтащить другую ногу, потом медленно, очень медленно, маленькими рывками надо распрямиться…
– Свет, ты еще не опаздываешь? Набери мне воды в ванну, пожалуйста… Я разогнуться не могу… – жалостливо простонала Ася, выйдя на кухню к быстро поглощающей свой завтрак дочери. Светка даже жевать перестала от удивления, разглядывая мать, руки и ноги которой тряслись мелкой дрожью, вокруг глаз залегли темно-коричневые страшные круги, под подбородком запеклась какая-то глубокая царапина…
– Мам, да что этой с тобой, господи?! Случилось что? Может, врача вызвать?
– Нет, Светка, врача не надо. Само пройдет. Заживет, как на кошке…
Произнеся последние слова, Ася попыталась улыбнуться, вспомнив про вчерашнего своего спасителя, но вместо этого только тихо ойкнула: любое мышечное движение, самое даже незначительное, доставляло ощутимую боль, и разумнее, наверное, было шевелиться совсем потихоньку, остерегаясь малейших резких движений.
– Сейчас, мамочка, сейчас… Тебе и правда надо в теплой ванне полежать! – бросилась в ванную Светка. – Сейчас я тебе хорошую водичку сделаю: с пенкой, с травками, с маслом…
После трехчасового лежания в «хорошей водичке» Асе действительно полегчало. Начав принимать ванну, Ася позвонила на работу и предупредила, что сегодня прийти не сможет по причине простуды, свалившей ее с ног, – не рассказывать же всем о том, что случилось с ней вчера. Она, похоже, вообще никогда и никому не сможет об этом поведать… Ей противно было даже вспоминать о вчерашнем, противно было даже на секунду представить, что с ней могло произойти, если б не ее случайный спаситель. Ася бы, наверное, и жить больше не смогла… Хотя чего это она про жизнь – вряд ли ее вообще оставил бы в живых этот черный маньяк… Да не то что рассказывать, ей и думать-то обо всем этом не хотелось. Хотелось только лежать и лежать в теплой ванне, и остаться бы в ней навсегда, навеки, до конца своей жизни…
Светка на первые уроки в школу тоже не пошла, как Ася на этом ни настаивала. Бегала, как угорелая, между кухней и ванной, приносила матери то зеленый чай, то настойку «от нервов», то кофе, то бутерброд, то воды горячей подливала. Так что через три часа Ася, благополучно добравшись до постели, снова уснула как убитая и проспала почти до самого вечера. А проснувшись, решила, что сейчас встанет и пойдет навестить своего спасителя, и подосадовала на себя – вот же эгоистка какая. Может, ему там помощь нужна, а она валяется тут целый день. Нервное потрясение у нее, видите ли. А человек из-за нее вчера ранения ножевые получил!..
На этот раз встать с постели ей удалось намного легче и даже получилось умыться-причесаться самостоятельно, и одеться, и выйти из дома. Зайдя по дороге в супермаркет, Ася купила бутылку хорошего коньяка и долго еще выбирала торт для Коли – Кот сказал, что он воздушно-белый любит. Это какой же, интересно? Сама Ася в тортах не разбиралась совсем – предпочитала им соленые огурцы с селедкой. И поэтому, махнув рукой, купила самый дорогой и самый впечатляющий. Может, не воздушный, но зато совершенно белый, красиво украшенный горками из нежно вьющегося по верхнему основанию крема.
Дверь ей открыл Коля. Засмущался, покраснел, как давеча, разулыбался приветливо и искренне, очень по-детски. А когда Ася вручила ему коробку с тортом, так радостно округлил глаза, что Асе стало отчего-то не по себе. Странный какой он все-таки…
Кот встретил ее своеобразно: не со смущением и радостью, как Коля, но тоже приветливо. Лежал он на диване поверх одеяла, положив аккуратно забинтованную голову на высокую подушку. Усы его радостно топорщились вверх, а глаза блестели ярким зеленым светом, и впрямь будто кошачьим. Оторвавшись от подушки, он важно покивал, здороваясь с Асей забинтованной головой, как тот красный командир из песни, у которого она, голова то есть, вся «обвязана, и кровь на рукаве»… Потом озадаченно уставился на протянутую ему коробку с коньяком.
– Ты чего, Анастасия? Бутылку-то зачем приперла? Мы же с Колей не пьем. Если только немного, вместо лекарства принять…
– Ну, а для чего же еще? – развела руками в ответ Ася. – Только в качестве лекарства! Чтобы стресс снять. Я вот утром и встать сразу, например, не смогла: свалилась у кровати, как куль с мукой. И на работу даже не пошла.
– И я не ходил… Пришлось звонить, отменять занятия…
– А ты где работаешь, Кот?
– А зачем тебе об этом знать, Анастасия? Ты уж не приударить ли за мной собралась часом, а? Из чувства благодарности к герою-спасителю? Учти, я женатый. И в жену свою с юности влюбленный. Только дура она у меня. Пришлось вот сбежать временно, чтоб поумнела немного.
– Думаешь, поумнеет?
– Конечно. Она ж меня тоже любит – я знаю. Так что учти, не свободный я…
– Хорошо, Кот, я учту. И приударять не буду. А все-таки интересно, в каких таких местах нынче мужики-герои водятся? Где работаешь-то? Коля вчера сказал, ты вроде как учитель… В школе, что ли?
– Ага. Только не в школе, а в интернате. Для умственно отсталых детей. Для олигофренов, имбецилов да дебилов то бишь.
– А Коля… Он…
– Да. Правильно мыслишь, Анастасия, Коля тоже олигофрен. Мой бывший ученик. Но он достаточно адаптирован, к счастью, к условиям окружающей жизни. Грузчиком в магазине работает. Не пьет, не курит. С начальством не спорит. Всех подряд любит. Любое задание выполняет охотно и с радостью. Мечта, а не работник. Они там не нахвалятся им…
– Ах, вот оно что… – задумчиво протянула Ася. – А я сначала и не поняла…
– А что тут особенно понимать-то? Коля – такой же человек, как и мы. Божье творение. И тоже создан для счастья, как та птица для полета. Правда, счастье это возможно при одном условии – правильной адаптации к жизни, чтобы кто-то его лицом в нужную сторону повернул, понимаешь? А так – все то же самое, по сути…
– А ты, значит, этой самой адаптацией и занимаешься?
– Ну да. Стараюсь. Я учителем труда у них работаю.
– Но это, наверное, очень тяжело…
– Да нисколько. Повторяю еще раз: они такие же люди, как и мы! Или, может, даже лучше в чем-то: добрее, искреннее… Их просто любить надо. Как детей любят. И относиться к ним серьезно, как к равным, а не как к братьям меньшим – собачкам да кошечкам. А то вот училки наши интернатовские недавно номер выдали – просто умереть не встать. Хотя ведь как лучше хотели…
– Расскажи, если можно…
– Да понимаешь, комиссия к нам какая-то важная наведаться собралась, и сверху приказ поступил – концерт организовать к ее приезду. С участием, так сказать, нашего контингента. Ну, наши и расстарались, как могли. Целый месяц репетировали… Вот прибыла эта комиссия наконец, важные тетки-чиновницы все обошли, посмотрели, все одобрили-похвалили, а потом расселись в зале – концерт смотреть, значит. И первым номером вслед за аккордеонистом Михалычем выплыли на сцену пятнадцать девчонок-олигофренок и, дружно выстроившись в ряд, запели вразнобой дурными голосами: «Девушкам из высшего общества трудно избежать одиночества…» Уж так девчонки старались, ты бы видела! Усердно кокетничали, жеманились, изображая тех, о ком пели! А когда самая толстая и специфически фактурная Катька Огородникова на полшага вперед из этого ряда на плановой сольной припевке выскочила и, закатив от усердия глаза, заголосила: «…я натура утонченная…», то гости вообще просто окаменели в первый момент. Потом кто-то старательно смех сдерживал, кто-то – гнев, а кто и слезы… В общем, скандал был. Правда, он тихим получился, этот скандал. Училкам настоятельно посоветовали организовать из наших девчушек ансамбль русской народной песни и даже денег пообещали выделить на костюмы и реквизиты там всякие… И ты знаешь, правы оказались тетки-чиновницы! Так удачно в кокошники да красные сарафаны наши певуньи вписались – загляденье просто! А сейчас с таким удовольствием учатся деревянными ложками играть-наяривать, ты бы видела! А Катька Огородникова себе стиральную доску облюбовала: целыми днями по ней ложкой деревянной туда-сюда самозабвенно водит. Туда-сюда, туда-сюда… Они, знаешь, сейчас как раз «Камаринскую» разучивают… Чего ты ржешь-то, Анастасия?
Ася и в самом деле не могла удержаться от смеха. Наверное, нехорошо было смеяться, но она ничего не могла с собой поделать. Кот на нее только рукой махнул…
– Вот и ты туда же – смешно ей. Тут не хихикать надо, а с уважением к чужой беде относиться. Нельзя безоглядно управлять слабыми, понимаешь? Им от души помогать надо, с умом, мы в ответе за них. Нельзя самоутверждаться за счет тех, кто не в состоянии постоять за себя…
– Чтобы чертей своих витаминами не подкармливали, да?
– Как это? Не понял…
– Да долго рассказывать, Кот. Это сын у меня так недавно выразился…
– Да? Интересно. Расскажи-ка.
– Да ну… Ничего интересного – юношеские фантазии. Даже повторять эти глупости неловко. Одни только неприятности от них, от фантазий этих. Такое натворил недавно, что я до сих пор как в сером тумане живу…
Ася горестно вздохнула и обреченно махнула рукой куда-то в сторону. Кот коротко взглянул на нее из-под белых бинтов и, устроившись на подушке поудобнее, предложил:
– А ты расскажи все-таки. Чует мое сердце: что-то тут не так. Давай, начинай. А что? Времени у нас с тобой – завались. Мы люди с тобой нынче нервно потрясенные, больные, значит. А лучшее, как известно, лекарство от нервов – добрая беседа по душам. А Коля нас чаем напоит… Коля! Ты где?
Примчавшийся с кухни Коля с такой преданностью, заботливостью смотрел на своего бывшего учителя, что у Аси дрогнуло сердце от умиления: этот улыбающийся человек, оставшийся, в сущности, ребенком в своем развитии, носил в себе самую настоящую любовь – бескорыстную и искреннюю, излучал ее щедро и радостно. Асе даже подумалось: счастливый какой, может открыто проявлять свои чувства. Хотя в следующую секунду одернула себя: нашла кому завидовать…
– Кот, а может, суп? Я суп куриный сварил. Вкусный…
– Анастасия, ты суп хочешь? Чего задумалась? – обратился насмешливо Кот к Асе.
– А? Нет… Нет, спасибо, я не голодна…
– Ну, тогда чаю! Коля, только сахару даме в чай много не набухивай, ага? А то ты любишь, понимаешь ли, расположение свое таким образом показать. Сладко – значит, хорошо…
Коля с готовностью закивал головой и ушел на кухню, и вскоре торжественно внес к ним в комнату расписной поднос с дымящимися чашками и кусками принесенного Асей торта на тарелочках. И опять улыбался радостно и счастливо, и опять у Аси сжалось сердце непонятно от чего…
А потом она долго рассказывала Коту о себе. И про погибшего мужа, и про Жанночку с Левушкой, и про Светкин с Пашкой неожиданный протест, и про дурацкое сыновье увлечение песенками, из-за которых он институт бросил, и про обиду свою материнскую, и про то, как нечаянно, в порыве гнева выгнала его из дома и теперь не знает, где искать… Так уж получилось, что Ася впервые связала в слова и поведала вслух обо всем наболевшем и сама удивилась тому, что в ее непредвзятом рассказе произошедшие события приобрели несколько другой уже окрас: по всему выходило, что дети ее не так уж и не правы в своем протесте… Или она неверно как-то все излагает, может быть? Акценты не так расставляет? Может, надо было сгладить, приврать как-то про отношения, которые у нее с друзьями сложились? А то Жанночка с Левушкой совсем уж какими-то монстрами получились. И впрямь, чертями настоящими…
Кот слушал Асю молча, очень внимательно, лишь изредка взглядывал на нее из-под своей повязки. И не перебил ни разу. Потом, вздохнув, тихо переспросил:
– Как он сказал? Витамины для черта? Надо же, молодец парень…
– Да почему, почему молодец-то? – горестно всплеснула руками Ася. – Этот молодец теперь, между прочим, без высшего образования останется! Что ж тут хорошего?!..
– А тебе, Анастасия, ребенок без высшего образования никак не подходит, да? Статусу не соответствует? Стесняешься? Или тебе непременно им гордиться необходимо?
– Ой, ну почему сразу гордиться? При чем тут я-то вообще? Ему же самому в жизни как-то надо устраиваться, личностью становиться…
– А без диплома он этой личностью ни при каких условиях не станет, да?
– Господи, ну не я же это все придумала! Если у нас теперь везде так – без бумажки тебя и на порог в приличное место не пустят!
– А с чего ты взяла, что сыну твоему именно в это место и надо? Может, оно для тебя приличное, а для него как раз наоборот – самое что ни на есть отвратное? Не можешь ты это за сына решать, Анастасия. Это тебе, тебе лично хочется его в хорошее место определить, чтобы самолюбие свое материнское потешить. Чтобы гордиться, а не стесняться.
– Нет, нет, ты тут совсем не прав… Я же мать! Ты не забыл? И этим все сказано, понятно? И я могу, могу решать что-то за своего ребенка! Имею право! И я должна, обязана просто позаботиться о своем детинушке, если я его на свет родила! Хочет он этого или нет! Любыми путями и средствами, пусть даже и через унижения пройти. А все, что ты говоришь, – демагогия чистой воды. У тебя, наверное, своих детей нет, прости, поэтому и утрируешь так чудовищно…
– Ничуть. Ничуть не утрирую. Знаешь, у моих интернатских пацанов и девчонок у всех родители имеются. И все наперебой утверждают, что детей своих любят. Только вот стесняются немного – им тоже хотелось бы любить своих сыновей и дочерей в придачу с хорошими бумажками в виде дипломов, да судьба им такого удовольствия не преподнесла. А так любят, конечно же, только от глаз своих подальше держат… Такие вот родители-человеки, мать твою. Те самые человеки, у которых по жизненным меркам все должно быть распрекрасно, как классик выразился, – и одежда, и лицо, и душа, и мысли. А некачественные дети этому прекрасному образу мешают, не укладываются в стандарты, понимаешь? Пробел получается досадный…
– Кот, прекрати! – вспыхнула вдруг, разозлившись, Ася. – Что ты сравниваешь? Мой-то сын в состоянии жить так, чтобы мать им действительно от души гордилась! А что в этом такого? Каждой матери этого хочется! И не надо тут аналогий никаких глупых приводить! У меня же совсем, абсолютно другая ситуация!
– Да та же самая! – так же зло, громко ответил ей Кот. Так громко, что даже Коля высунулся из кухни и взглянул на него испуганно и удивленно: чего, мол, на даму кричишь… Кот, улыбнувшись успокаивающе, махнул ему рукой и продолжил уже тише: – Та же самая у тебя ситуация, Анастасия. Тебе сын без диплома не нужен, Колиным родителям сын-олигофрен не нужен, даже квартиру вон ему отдельную купили… Его тут, кроме меня, и не навещает никто…
– И все равно, это совсем, совсем не то! Я-то ведь как лучше хотела…
– А ты спроси свою подругу, как бишь ее… Жанну твою спроси – зачем она тобой с такой страстью руководила? Знаешь, что она тебе ответит?
– Что?
– А то, что она тоже как лучше хотела! Для тебя же! Потому что тоже лучше знает, как именно тебе надо жить! И, естественно, она тебе никогда не признается, что ты ей только в виде витамина была нужна. Она тобой манипулировала с неуемным рвением, с наслаждением, а ты детьми своими, выходит, точно так же манипулируешь. В тебе точно такой же черт сидит, Анастасия, как и в подруге твоей! И тоже постоянно витаминов просит. Только витамины твои взяли и запротестовали. А ты и не поняла ничего…
– Ты что, хочешь сказать, что я враг своим детям?!
– Да почему враг? Не враг, а точно такой же черт. Вот скажи как на духу: добивалась от них полного послушания, повиновения? Всякими разными способами, да? Подавляла? На своем настаивала? Ревела? Притворялась? А может, и руки распускала иногда? Ну? Ты хоть слово молви – перебей меня, а то вопросов этих великое множество набирается, бесконечно можно перечислять…
– Да… И добивалась, и заставляла, и подавляла… А как быть иначе? Все так поступают…
– Ну, слава богу! А то уж я решил, что ты непробиваемая у нас, без самокритики совсем. А реветь-то чего надумала?
Ася и в самом деле уже плакала. Слезы вдруг сами по себе, помимо воли, покатились из глаз, она и не заметила даже – дала о себе знать чувствительная резь в глазах из-за попавшей в них туши с ресниц…
– Кот, ну что ты такое говоришь… Выходит, во мне тоже черт сидит, что ли?! И Пашка мой не от меня сбежал, получается, а от черта моего? Как я от Жанночкиного? Вернее, я-то не сбегала, Жанночкин чертяка меня сам прогнал за ненадобностью…
– Ну да. Правильно. Только твой черт еще страшнее, Анастасия. Потому что он у тебя несчастный. Ему надо и для себя самого витаминов добыть, и еще поделиться ими необходимо с другим чертом, более сильным и властным. Вообще, любая жажда обладания – штука опасная, а жажда обладания человеком – вообще катастрофа. Тот, кто подвержен этой страсти – самый разнесчастный на этом свете страдалец, потому как насытиться обладанием практически невозможно. Поэтому и черт владения – черт особенный. Он хитрый – жуть! Порой так искусно маскируется, принимая вид искренней любви, заботы, нежности, щедрых материальных благодеяний, что и не разглядишь его сразу.
– Ну, знаешь, так можно везде, куда ни плюнь, чертей разглядеть…
– Да нет, Анастасия. Не везде. Просто черт совершенно безошибочно, на нюх, определяет, где ему витаминами можно поживиться. Вот ты видела когда-нибудь, как приболевшая собака траву нюхает? Долго-долго так, пока травинку нужную не сыщет, свою, так сказать, витаминку? Так и черт: долго к людям принюхивается, но витамин свой находит безошибочно. Вот ты слабинку дала где-то – и подружкин черт тебя моментально к рукам прибрал. А твоему собственному черту и принюхиваться не надо было – его витамины всегда в виде детей под боком сидели, пока не повзрослели да сопротивляться не начали…
– А что, что тогда мне делать? Так и жить теперь с этим чертом неразлучно, что ли?
– Да нет, зачем. Тебе его вытеснять из себя надо потихоньку. Только не путем войны с чужим чертякой – этим способом ты ничего не добьешься. Сколько подруге ни хами, сколько с ней ни ссорься – это всего лишь сражением ваших чертей будет, и все. А вот когда ты в себе его уничтожишь, тогда и нападать на тебя некому будет. Вот тогда и витамином быть перестанешь, и тебе самой никакие витамины больше не потребуются. Поняла? И сына своего поймешь и полюбишь…
– Да я и так его люблю!
– Нет, Анастасия. Ты не любишь, ты только без конца тревожишься да долг свой материнский исполняешь. Вот когда ты ему поверишь, тогда и любовь настоящая придет. Когда в нем человека увидишь, а не кредитора своего. Он, сын твой, на сегодняшний день для тебя кто? Он – всего лишь – «…горе ты мое, ни к чему без матери не способное». Да ему любовь твоя, уважение и понимание в сто, в тысячу раз важнее, чем твой материнский долг! Он же у тебя нормальный парень? Не алкоголик, не наркоман, не хулиган?
– Нет, слава богу…
– Тогда я вообще не понимаю, о чем тут слезы лить, Анастасия! Надо тебе поскорее черта из себя изгнать да новую жизнь начинать. А то, не ровен час, и опоздать можешь. В общем, дел у тебя невпроворот! А ты уревелась тут вся, время зря теряючи!
Ася и в самом деле никак не могла остановиться. Вернее, и не пыталась даже бороться со слезами. Понимала отчего-то шестым, седьмым, да каким угодно чувством понимала, что это очень хорошие слезы. Замечательные просто. Слезы правды и будущей надежды. Да и вчерашний росток, поселившийся в ней, опять дал знать о себе – зашевелился-защекотал в груди и в сердце осторожно-трепетно, поглаживая своими мягкими, но сильными листьями, будто одобряя: давай-давай, мол, не жалей слез, тебе это на пользу…
Плакала она еще долго. Кот не мешал ей. Лежал на своем диване, молчал, отвернувшись, будто забыл о ее присутствии. А когда слезы наконец иссякли, Ася поднялась со стула, подошла к нему и слегка тронула за плечо:
– Я пойду, ладно? Спасибо тебе за все… Спасибо… Прощай, Кот…
– Ага. Бывай, Анастасия. А захочешь поговорить – еще приходи. Иди, Коля тебе откроет…
В прихожей Ася сердечно простилась с добрым Колей и даже хотела погладить его по голове, да передумала. Отвернувшись, направилась к выходу из квартиры и вздрогнула от внезапно прозвучавшего резкого звонка в дверь. Коля быстро повернул ручку замка и, отворяя, вежливо отступил к Асе в прихожую, а порог торопливо перешагнула не кто иная, как… Пашкина Маргошка… Они так и оказались в узенькой прихожей лицом к лицу – высокая Марго и маленькая Ася – и, удивленные, застыли в одинаковых позах.
– А-а-а… Риточка, а ты что сюда… Зачем… Ты что здесь делаешь, Риточка?.. – с трудом справившись с изумлением, первой пролепетала Ася.
– Я? – ошеломленно переспросила Маргошка. – Я вообще-то к отцу своему пришла! Папа! Котик! Ты дома? – крикнула она звонко в комнату. И, повернувшись к Асе, помолчав, о чем-то соображая, настороженно и подозрительно спросила:
– А вы? Вы-то что здесь делаете, интересно?..
