Глава 26
– Ни одно доброе дело не остается безнаказанным, капитан, – обласкал ее взглядом Сергей Иванович – так он просил себя называть. – Вот влюбился в девчонку, оставил ее в живых и оказался виноват.
Этот разговор Маше надоел. Симаков не признавался, что похищение было заказным. Он пытался убедить ее, что влюбился в Алину после случайной встречи на улице. Крепко влюбился, неоднократно предпринимал попытки познакомиться. Но без успеха.
– Странно, что она этого не помнит, не так ли? – сухо удивлялась Маша.
– А ничего странного. Как раз все правильно. Как она может запомнить случайного человека, который уступил ей дорогу, очередь в кассу или просто улыбнулся на улице. – Симаков послал ей еще один нежнейший взгляд. – Я никто, пустое место, она не могла меня запомнить. Но я-то уже не мог без нее. Ни есть, ни спать, ни жить! Стал наблюдать за ней, за ее компанией. Узнал, что они посещают заведение Голикова.
– И свели с ним знакомство?
– Так точно, товарищ капитан. Я свел знакомство с Голиковым, пытаясь разузнать об этом заведении как можно больше.
– Удалось?
– А как же! Тот еще болтун.
– Потом вы проникли на территорию, где проходила игра, подсыпали сотруднику снотворное, убили актера, заняли его место и похитили девушку, когда она проходила мимо. Так?
– Не совсем.
Симаков, он же Агапов, мягким движением поправил складки тонкой рубашки, которая жутко измялась в камере и пропахла потом. Он поморщился. Неопрятности он не терпел.
– Так как было, гражданин Симаков? – Маше надоело наблюдать, как он прихорашивается.
– Я бывал в этом заведении почти каждую ночь. Просто прогуливался, отмечал слабые места. Составлял план. И он удался. С пивом вы правы, я подсыпал снотворное и просто поменял бутылки. А как еще? Я уже знал, кто что любит, кто в котором часу отлучается. Кто любил подремать на рабочем месте – тоже знал. А потом дело техники. Вы правы во всем, кроме одного. Не убивал я никакого актера, я вообще его не видел. Не трогал, не избавлялся от трупа. Так что все вопросы к Голикову. Разве это не он зачищал свою территорию?
Вот ублюдок! Маша только сжимала кулаки. Этот гад оказался таким подготовленным, таким осведомленным! Каждую минуту он ускользал из ловушек, которые она расставляла.
Насчет актера тоже был прав. Это люди Голикова по указанию шефа избавились от трупа. Обнаружили после похищения девчонки мертвое тело и, не разобравшись толком, что и как, упаковали и выбросили в реку. Доказать теперь, что он был убит, практически невозможно. Тело в таком состоянии, что установить причину смерти не удалось. Он мог умереть и от инсульта или просто спьяну упасть и разбить голову – отсюда и столько крови на полу.
Голиков плакал, трясся и клялся, что не виноват. Обвинял во всем Агапова, которого подозревал с первого дня знакомства. Просто боялся, поэтому ничего не сказал.
Но это все слова, отвечать за сокрытие улик ему все равно придется. И заведение его, скорее всего, закроется. А как еще?
Что касается Симакова, то предъявить ему можно было не так уж много. Да, похитил девчонку, держал взаперти. Но не мучил же, не пытал, не насиловал. Кормил, поил, ухаживал и просто любовался. Да, целый арсенал оружия у него имелся. Да, незаконно. Но не расстрельная же статья, командир.
И что самое поганое, ни один из этих стволов нигде не засвечен. Чистое оружие – до последнего экземпляра. И той винтовки, из которой несколько лет назад в Санкт-Петербурге произведен смертельный выстрел, не нашлось.
– Сволочь! Какая же скользкая сволочь! – рычал коллега из Питера, ознакомившись с материалами дела. – Неужели опять соскочит?
Маша только разводила руками.
Алина пока никак не реагировала на ее просьбы вспомнить какие-нибудь важные детали. В больницу к ней почти никого не пускали. Никого, кроме Антона. Да и кого пускать, если мачеха в СИЗО, отец там же, друг семьи Игорь Заботин перенес сложную операцию и тоже на больничной койке. Попытался было к ней наведаться Глеб Анатольевич Зайцев с шикарным букетом, фруктами и шоколадом, так Алина не пожелала с ним разговаривать.
Как говорил потом Маше Антон, Алина просто указала ему на дверь и сказала, что знает, на чем основан его грязный интерес. И что отец у нее был, есть и остается один-единственный. Кстати, на ее стороне экспертиза. Зайцев мямлил, уверял, что хотел только посмотреть на нее, уж больно на мать похожа. И снова Алина его разочаровала – заявила, что у нее папины глаза, волосы, а главное, характер. Именно поэтому она выжила в подвале и не сломалась.
Зайцев ушел подавленный.
На Симакова было не так уж и много. Да, по совокупности преступлений наберется лет на десять, но это все не то, не то.
Чтобы вменить ему похищение, нужно заявление от пострадавшей, а заявления пока не было. Алина на ее просьбы никак не реагировала. Молчала. Врачи не разрешали на нее давить, слишком сильным было потрясение.
Человек провел в подвале больше месяца. В полном неведении насчет своей дальнейшей судьбы. Был момент, когда она думала, что он ее убьет. Это когда ей вдруг показалось, что она беременна. Потом, когда беременность не подтвердилась, ее похититель чуть смягчился, но все равно между ними уже все было иначе.
Ее освободили, и что же она узнает? Что Светлана, к которой она всю жизнь относилась как к матери, обвиняется в убийстве. Отец тоже. Оба в следственном изоляторе ждут суда.
Как, как со всем этим справиться?
– Не давите на нее, – умолял Машу Антон. – Дайте ей время.
А времени не было. Симаков не сегодня завтра может выйти под подписку, его адвокат уже хлопочет. Считает, что преступления, в которых подзащитного подозревают, не настолько тяжкие и он вполне может жить до суда дома.
Незаконное хранение оружия – раз.
Жизнь по поддельным документам – два.
– Разве это тяжкие статьи? – возмущался этот самый адвокат в ее кабинете пару часов назад. – Полноте, капитан. Вы лучше убийц ловите и насильников. Да, оступился человек. С кем не бывает? Но он же никак не использовал оружие и документы тоже. Он просто жил.
Возразить было сложно. При счастливом обороте адвокат мог и условный срок выхлопотать для своего подзащитного.
А этого никак нельзя было допустить. Никак! Потому что Маша каждым нервом чувствовала в Симакове матерого преступника. И коллега из Санкт-Петербурга был в этом уверен. Только доказательной базы у них у обоих никакой.
– Если глубже копнуть, на нем море крови, – горячился Глеб Степанов. – Мария, ну что же делать? Надо дожимать эту девушку. Наверняка он с ней вел беседы и что-то такое говорил. Я не верю! Не верю, что он девчонку похитил под влиянием собственных каких-то симпатий.
Она тоже не верила, но только разводила руками. Дожимать Алину Маша не имела права. Врачи всерьез опасались за ее душевное здоровье.
Один доктор так прямо и спросил:
– Хотите свести ее с ума? Хотите, чтобы она отсюда отправилась прямиком в психиатрическую клинику? Тогда, капитан, у вас точно не будет никакого свидетеля.
И она сдалась. Оставила пока Алину в покое. Уповала на Антона, которому Алина могла что-то сказать. Но Антон, с которым она ежедневно созванивалась, разочаровывал.
– Мне не меньше вашего, Мария Николаевна, хочется, чтобы этот гад сел, – уверял ее Антон. – Но я за Алину боюсь. Она не спит почти. И все время держит меня за руку. Буду просить отпустить ее домой.
– Домой? Но там же никого нет. Там ей будет еще хуже.
– Нет, вы не поняли. Домой ко мне. К моему деду, к тете Гале, к маме, бабушке.
Вновь обретенная семья Антона была замечательной, это Маша поняла сразу, когда встретилась с ними. И за Антона все горой. Не побоялись даже пойти на преступление – вломиться в чужой дом, отключить в нем сигнализацию и взломать замки.
– А как еще, Мария Николаевна? – разводила руками тетка Антона, восхитительная просто в своем бунтарстве. – Его так долго не было с нами. Мы так долго любили его заочно. И теперь, когда проклятые условности сняты, когда обиды забыты, мы готовы душу за него отдать. Все! И Лильке нашей слава – такого парня воспитала. Красавец, умница, просто благородный рыцарь.
А благородный рыцарь тихо сидел в сторонке и не сводил глаз с предмета своего обожания.
Маша получила приглашение на все воскресные обеды в этой семье. Надо, в самом деле, как-нибудь вырваться к ним, и непременно с сыном Валеркой.
А пока…
Пока она билась головой о стену, но все без толку. Уже несколько раз обыскала дом Симакова. Заглянула во все щели, даже плинтус открутила в спальне – показалось, что лежит неровно. Ничего – ни клочка бумаги, ни фотографии, которая бы означала, что он получил заказ на Алину. Денег тоже не было, только небольшая сумма в шкатулке в прикроватной тумбочке. Допросили девушку, которая приезжала к нему из Санкт-Петербурга, – снова мимо. Как оказалось, она о похищении вообще ничего не знала.
– Маша, можно к тебе?
Глеб Степанов, коллега из Питера, сунулся в дверь сразу, как увели Симакова. Она кивком разрешила, хотя старалась держаться от него подальше и как можно реже оставаться с ним наедине. Все просто: он ей нравился. Всерьез нравился.
Высокий, крепкий мужик. Коротко стриженные седые волосы. И этот странно-печальный взгляд. А глаза черные-черные, непроницаемые, наверное, умеют быть злыми. Улыбка кроткая, какая-то не мужская. Может, шрам возле губы слева мешает ему улыбаться?
Этот Глеб понравился ей сразу, как только протянул руку для знакомства. Даже в области сердца сладко заныло. Надо же, забытое с девичества ощущение. И потом сколько они ни работали, сколько ни говорили, все ныло и ныло, с каждым часом все ощутимее.
Она влюбилась, что ли, дура старая? Ей тридцать пять уже, не может она, в самом деле, так расчувствоваться. У нее серьезная работа, свободного времени совершенно нет. Сын вынужден жить с отцом, а не с ней, потому что у нее работа, потому что она почти не бывает дома. У нее даже одеться нормально времени нет, хотя тряпками полки забиты.
– Маша, что-то не так? – Глеб сел на стул, который только что освободил Симаков. – Ты расстроена.
«Все не так! – хотелось заорать. – Расколоть Симакова не могу. И ты непозволительно действуешь на меня. И пахнет от тебя так, что голова кружится».
– Не колется, – кисло улыбнулась она. – Боюсь, соскочит.
И тут же обругала себя за вчерашнюю футболку, которую схватила утром со стула и напялила. И Суворкина вспомнила – тот бы сейчас точно выговор влепил.
– Кто может быть его заказчиком – выяснить так и не удается, – закончил за нее Глеб и улыбнулся.
Шрам слева от верхней губы натянулся, и Маше безумно захотелось погладить его пальцем. Или просто дотронуться до щеки, почувствовав гладкость свежевыбритой кожи.
Дура! О чем она думает? Она разве об этом думать должна?
– Сейчас под подозрением у нас ее мачеха, Светлана Яковлева. Но она идет в отказ.
– Сейчас? А до этого?
Глеб поставил локоть на край стола, подпер щеку кулаком и уставился на нее своими глазищами, которые она про себя уже десять раз назвала нежными, печальными, добрыми.
– Маша, так кто до этого был под подозрением? Был же кто-то?
– И да, и нет. – Маша отвела глаза. – Подруга похищенной, Инна Голубева. Ее старший брат убит через несколько дней после похищения.
– Брат Инны?
– Да, Голубев Владимир. Рядом с телом задержан отец пропавшей Алины Ростислав Яковлев. Задержан с ножом.
– Ого! Неопровержимо!
– Вот именно. Вину отрицает, но… Дело готово для передачи в суд.
– А мотив?
– Наше руководство и следственная группа соседнего РОВД, которая вела расследование, считают, что мотив – месть. Владимир Голубев похитил Алину по просьбе сестры. Обе были влюблены в одного и того же парня.
– Прямо вот она просто попросила, и он похитил? – недоверчиво хмыкнул Глеб.
– Нет, не прямо. Вскрылись некоторые факты. Оказывается, незадолго до убийства Владимир проиграл. И заложил свою долю в бизнесе отца.
– Ого!
– А его сестра вдруг взяла и оформила дарственную – свою долю переписала на брата.
– Ого! – снова изумился Глеб. – И что она говорит – с какой стати?
– Говорит, что пожалела брата, а ей, мол, этот бизнес не нужен. Я ее долго допрашивала, даже хотела заключить под стражу до выяснения. Но отец нанял адвоката, и тот все мои доводы разметал в клочья. Нет, видите ли, оснований для ареста. Теперь, после показаний Симакова, ее вообще не приобщить к делу.
– Угу, – кивнул Глеб.
И неожиданно крепко задумался, как будто задремал с опущенной головой. А Маша смотрела на него, даже руки убрала со стола и зажала ладони между коленями – так велико было желание дотянуться и погладить его по голове.
Вот чертовщина, а!
Он же уедет и забудет. У него наверняка семья и дети. А она свою семью потеряла. Ребенок с отцом, свободного времени ноль. И жизнь у нее поганая, одинокая, неустроенная. И футболка на ней вчерашняя, несвежая.
– Ты думала, что Инна Голубева заказала брату свою подругу из-за того, что мальчика не поделили, так? И заплатила ему своей долей в бизнесе отца, да?
– Да.
– Но теперь, когда Алина обнаружилась в подвале у Симакова, ты так не думаешь?
– Вот именно.
– А что, если Голубев нашел исполнителя? И как раз в лице Симакова. Как считаешь?
– Невозможно.
– Почему, Маша?
Сейчас он посмотрел на нее совсем иначе. Не с печальной нежностью, как до сих пор, а с тревогой. Или ей показалось?
– Да потому, что Симаков жил здесь под другой фамилией. Его никто не знал, он ни с кем не общался. Голубев просто не мог его знать! Если только… – Она неожиданно умолкла и широко распахнула глаза. – Если только они не были знакомы по Питеру!
– О как! С этого места можно подробнее, Машунь?
Она покраснела как дурочка. От того, как мило это прозвучало. От того, как ей это понравилось.
Рассказала, что знала со слов Голубева-старшего. Как сын его учился в Петербурге, жил на съемной квартире, чтобы не сбиться с пути истинного в студенческом общежитии.
– А на какой улице он жил в Питере? – прищурился Глеб.
– Следует уточнить?
– Непременно, Маша, непременно. Есть у меня одна мысль. А пока идем-ка обедать: солнце уже высоко.
