Интермеццо: Промежуточный Итог

На данной стадии пора подвести некоторые итоги и попытаться сделать определенные выводы относительно фигуранта нашего расследования в период, предшествующий его попаданию в плен, и в первые дни после этого. Вероятно, никто из читателей не сомневается в том, что мы имеем дело с совершенно неординарным случаем и что персона, обозначаемая нами как Шило, он же Таврин, имела весьма необычную судьбу. В общем виде, на момент его перехода через линию фронта ситуация могла быть одной из перечисленных:

1. Фигурант являлся личностью с криминальными и авантюристическими наклонностями, неоднократно арестовывался и бежал, нераскрытым был призван в Красную Армию, и все происходившее с ним случилось по этой причине и по его собственной инициативе.

2. Фигурант являлся глубоко законспирированным сотрудником (скорее всего, негласным, а не кадровым) одной из спецслужб СССР, и все происходившее с ним являлось результатом деятельности этого ведомства.

3. Фигурант являлся глубоко законспирированным сотрудником (скорее всего, негласным, а не кадровым) одной из спецслужб СССР, в определенный момент времени вышел из-под контроля и совершил ряд противоправных деяний, но затем вновь был разыскан и привлечен к сотрудничеству.

4. Фигурант являлся личностью с криминальными и авантюристическими наклонностями, неоднократно арестовывался и бежал, был раскрыт органами госбезопасности СССР, негласно арестован и в дальнейшем использован ими в оперативных целях.

5. Все происходившее с фигурантом являлось следствием невероятного стечения чьих-то ошибок, нераспорядительности, халатности и случайных процессов.

Как помнят читатели, в иностранной литературе бытовала еще одна версия, подхваченная некоторыми отечественными исследователями (Б. Соколов и др.) относительно того, что Таврин изначально являлся агентом германской разведки и не забрасывался в советский тыл в 1944 году, а наоборот, выводился из него после длительной и успешной разведработы. Эта гипотеза полностью опровергается имеющимися в распоряжении автора и приводимыми в настоящей книге советскими и трофейными документами, а потому не рассматривается ввиду своей очевидной ошибочности.

Начнем рассмотрение вариантов с последней, пятой версии. Как ни странно, она имеет определенный, и немалый, круг приверженцев. Некоторые люди в каждом единичном сомнительном случае усматривают отголосок обычных процессов и не воспринимают их в комплексе. Автор надеется, что две предыдущие главы дали читателям достаточно информации, опровергающей гипотезу об обыденности событий вокруг Шило-Таврина.

Наибольшее развитие в литературе получила первая версия. Собственно говоря, на протяжении длительного времени она была единственной вплоть до появления в 2008 году публикации автора на данную тему. Эту версию назвать официальной нельзя по единственной причине: и КГБ СССР, и ФСБ РФ предусмотрительно уклонились от обнародования ее именно в этом статусе. Хотя, безусловно, благословение ведомства госбезопасности косвенно ощущалось и в публикациях со ссылкой на хранящееся в его архивах судебно-следственное дело, и в размещении соответствующих публикаций на официальном сайте ФСБ РФ, и в информационной табличке на выставке «90 лет военной контрразведке», и в скупых строчках секретного учебника ВКШ КГБ при СМ СССР, и во многом другом. Думается, в предыдущих главах приведено достаточно документальных данных и аргументов, опровергающих такое предположение. Ни один, даже самый хитрый и изворотливый уголовник не в состоянии сфальсифицировать документы в далеко отстоящих друг от друга географических регионах, нарушить основные принципы штабного и военкоматского делопроизводства и контрразведывательной практики, дирижировать работой военной разведки на армейском или фронтовом уровне, да к тому же и вносить путаницу и подделывать записи в военно-учетных документах уже после своего перехода к противнику, дотянувшись до них из немецкого лагеря для военнопленных. Дополнительно на мысль о надуманности этой версии настойчиво наталкивают четыре обстоятельства:

1. Отсутствие если не официальной, то хотя бы вразумительной информации об арестах и судимостях фигуранта при бросающейся в глаза легкости получения таких сведений.

2. Отсутствие реакции следствия на признание допрашиваемого в своих довоенных преступлениях.

3. Отсутствие инкриминирования ему преступлений по соответствующим статьям в обвинительном заключении и приговоре.

4. Отсутствие информации о предвоенных судимостях П. И. Шило и П. И. Таврина в ГИАЦ МВД РФ.

В комплексе все это делает крайне проблематичным принятие версии о хитром и изворотливом авантюристе, в дальнейшем ставшем перебежчиком и агентом СД. Внести ясность в этот вопрос могло бы только обнародование ФСБ документально подтвержденных сведений об арестах Шило, если таковые действительно имели место. К сожалению, пока на это нет и намека.

Несколько ближе к реальности четвертая версия, поскольку в этом случае перечисленные проблемы могли возникнуть в результате проведения соответствующих маскировочных мероприятий ОГБ. Однако в первую очередь ее принятию мешает известная читателю запись о получении Тавриным образования в Школе особого назначения УПО. В нее никогда не зачислялись лица с криминальным прошлым, да и само упоминание о подобном учебном заведении не могло появиться при зашифровке биографии агента. По указанной причине данная гипотеза также не может быть принята за рабочую.

По мнению автора, вторая версия, при всех ее очевидных изъянах, ближе всего к действительности. Несколько подрывает ее ряд странных разночтений в документах. При легендировании какой-либо операции любая спецслужба, наоборот, всячески стремится к исключению подобных явлений, способных насторожить тех, от кого все и шифруется. В данном случае это касается, в первую очередь, противоречивых сведений о призыве и разночтений в учетных документах 359-й стрелковой дивизии. Наоборот, стройная и продуманная легенда должна быть единообразной и сходиться даже в мелочах, ее задача – быть правдоподобной и трудно проверяемой. Иногда это даже оказывается излишне нарочитым. Известны случаи провала агентов, настороживших контрразведку отсутствием любых сомнительных и двусмысленных моментов в своем прошлом и идеальным состоянием личных документов. Здесь же, если мы действительно имеем дело с агентурной операцией советской спецслужбы, следует отметить необычную, из рук вон выходящую неряшливость и неаккуратность в ее подготовке.

По мнению автора, принадлежность Шило (Таврина) к аппарату советских спецслужб, даже с учетом перечисленных настораживающих моментов, все же является наиболее вероятным объяснением его предыстории и обстоятельств перехода к противнику. Похоже, что в действительности будущий террорист СД получил специальную подготовку еще в предвоенный период (скорее всего, в ШОН УПО), а на фронте в плановом порядке был заброшен через линию фронта в качестве агента советской разведки. При этом он мог быть агентом достаточно высокого уровня, возможно, даже спецагентом на уровне знаменитого Н. И. Кузнецова («Колонист»), хотя и с совершенно отличной от него судьбой. В противном же случае остается только предположить, что все руководство и штабы 1196-го стрелкового полка, 395-й стрелковой дивизии и их разведорганов, а также, возможно, разведорганов армии или даже фронта вкупе с контрразведкой одновременно сошли с ума. По мнению автора, эта возможность выглядит менее вероятной.

Третья версия является разновидностью второй, и к ней следует отнестись с большой осторожностью. Безусловно, в практике органов госбезопасности встречались и встречаются ситуации восстановления работы с вышедшим из-под контроля агентом, но в данном случае такой поворот событий маловероятен. Восстановление работы с Шило (Тавриным) в данном случае могло иметь место лишь под принуждением, а это заведомо исключало возможность его направления к немцам с разведывательной миссией из-за крайней ненадежности подобных агентов. По мнению автора, от этой версии следует отказаться.

Противники предположения о принадлежности Таврина к негласному аппарату советских спецслужб обращают внимание на отсутствие упоминания об этом в открытых материалах дела и иных документах. Однако система учета агентуры в СССР в поздний период Великой Отечественной войны исключала попадание в уголовное дело информации о принадлежности подследственного к агентурному аппарату госбезопасности, военной разведки, военной контрразведки, разведки погранвойск и т. д. Рассмотрим механизм ее действия в данном аспекте.

Любой арестованный подлежал обязательной проверке по учету агентуры, для чего оперативное подразделение госбезопасности, осуществившее арест (уточним, не задержание, а именно арест), направляло в учетно-архивный отдел «А» НКГБ СССР или соответствующие подразделения НКГБ союзных республик, краев или областей требование, в графе «Цель проверки» которого проставлялась литера «а». Параллельно аналогичное требование направлялось и в систему НКВД, но в нем уже цель проверки не указывалась. В случае, когда арестованный мог проходить под несколькими фамилиями (Шило, Таврин и т. д.), на каждую из них составлялось отдельное требование. Базисные принципы конспирации категорически запрещали создавать даже малейшую угрозу расконспирирования действующего негласного аппарата, поэтому учетные подразделения при установлении факта пребывания проверяемого в списках действующей агентуры ничего об этом не сообщали запрашивавшему, а ограничивались проставлением на оборотной стороне его требования штампа «Проверка произведена». Такой же штамп ставился и в случае отсутствия проверяемого лица в агентурном аппарате как на момент проверки, так и в прошлом, поэтому даже в случае попадания исполненного документа в посторонние руки расконспирирование исключалось. Но в первом случае подразделения «А» до выдачи ответа направляли письменные уведомления в оперативные отделы, в которых состояли на связи проверяемые, о том, кто, когда и с какой целью их проверяет. Эти уведомления регистрировались в специальных журналах и потом приобщались к личным делам проверявшихся по учетам агентов с отметкой о том, какие меры были приняты в связи с этим. На практике получивший такое уведомление мог оставить его без ответа или же ответить по месту запроса, что по данному поводу следует обратиться в такое-то оперативное подразделение к такому-то работнику. В обоих случаях запрашивавший понимал, что предмет его запроса был агентом, резидентом, содержателем конспиративной или явочной квартиры, входившим в негласный аппарат госбезопасности. Однако, по большому счету, это ничего не меняло. Если только арестованный оперативный источник не имел совершенно особой ценности, вступал в действие принцип, согласно которому принадлежность к агентурному аппарату не освобождала его от уголовного наказания.

Порядок уведомлений о лицах, ранее состоявших в агентурном аппарате (к каковым, скорее всего, относился и Таврин), был иным. Подразделения «А» НКГБ в этих случаях выдавали краткую справку: «Личное дело архивный № …» без сообщения иных подробностей. Однако в любом случае никакая справка, никакой документ, расшифровывающий действующего или бывшего агента, не могли быть приобщены к уголовному делу, за исключением случаев, когда это было необходимо для изобличения лица в его преступной деятельности. Даже прокуратура не имела доступа к материалам личных и рабочих дел агентов, а в исключительных случаях, когда эти данные должен был увидеть прокурор, осуществляющий надзор за следствием в органах госбезопасности, его знакомили с ними в помещении НКГБ без права делать выписки.

Отдельный, самостоятельный учет агентуры велся в органах военной разведки, пограничной разведки и военной контрразведки. Агенты органов госбезопасности, призванные в ряды Красной Армии, помимо их личных и рабочих дел, учитывались также в дополнительных карточках учета агентуры (ДКУА), которые передавались в соответствующие подразделения военной контрразведки. В эти спецслужбы и оперативные органы надлежало давать самостоятельные запросы, но процедура в общем была идентична описанной.

Поскольку в случае с Тавриным компрометирующих материалов вполне хватало для его осуждения, то установление прошлой принадлежности подследственного к агентурному аппарату госбезопасности не усугубляло и не облегчало его положение, не принималось во внимание в ходе следствия и никак не отражалось в материалах уголовного дела. Именно поэтому этих данных там нет и быть не могло, обвиняемого судили не как изменившего агента разведки, а просто как обычного военнослужащего.

Безусловно, бесспорное заключение о принадлежности Шило (Таврина) к негласному аппарату органов государственной безопасности или военной разведки можно было бы вынести исключительно на основании знакомства с его личным и рабочим делами или, на худой конец, с учетной карточкой формы 3. Естественно, это противоречит действующему законодательству, а потому абсолютно нереально. Альтернативным вариантом является официальное подтверждение конкретной спецслужбы, которая вольна либо давать таковое, либо не давать, либо даже дать дезинформацию по данному предмету, что и происходило неоднократно. И в данном случае, когда КГБ СССР/ФСБ РФ столько десятков лет скрывали и скрывают от общественности подлинные материалы дела, рассчитывать на адекватный ответ от них не следует, а суждение приходится выносить на основании косвенных данных. Именно это вызывает возражения со стороны ряда оппонентов данной теории, полагающей ее бездоказательной. В связи с этим следует разобраться, какое именно подтверждение может считаться в данном случае достоверным и достаточным. Каждый читатель должен самостоятельно решить, считает ли он перечисленные в настоящей книге доказательства достоверными и исчерпывающими, и вынести собственное суждение, которое может быть разным у разных людей. Автор же, скорее, склоняется к выводу о работе фигуранта на спецслужбы СССР, хотя и отдает себе отчет в том, что ряд фактов в его деле выглядит с этой точки зрения весьма двусмысленно, а некоторые даже противоречат ему. Тем не менее, массив косвенных доказательств принадлежности Шило (Таврина) к негласному аппарату советских спецслужб весьма обширен, демаскирующие признаки довольно красноречивы. А поскольку контрразведка обычно оперирует именно признаками, а не доказательствами, игнорировать такое было бы ошибкой. Крайне прискорбно то, что современные органы государственной безопасности столь упорно хранят тайну своих архивов, хотя само судебно-следственное дело № 5071 и не столь интересно ввиду слабой информативности о действительных пружинах данной истории. В дальнейшем исследование будет осуществляться именно с этой позиции, с одновременной констатацией сомнительных и противоречащих ей обстоятельств, когда таковые будут иметь место.

Итак, автор высказался в пользу предположительной принадлежности Шило (Таврина) к негласному аппарату советской разведки, но останавливаться на простой констатации этого факта нельзя, следует попытаться выяснить, чьим именно агентом он мог бы быть в 1942 году? Разведка есть понятие обобщенное, каждый агент работает на конкретный разведорган, входящий в состав того или иного ведомства. В период Великой Отечественной войны не могло быть агента вообще, а мог быть, к примеру, агент разведотдела 18-й армии, агент 2-го отдела НКВД БССР, агент УНКГБ по Ленинградской области, агент разведотдела Черноморского флота, агент 2-го (Западного) отделения чекистско-разведывательного отдела управления войск НКВД СССР по охране тыла действующей Красной Армии, агент 2-го (оперативного) управления Главного управления по делам военнопленных и интернированных или агент УКР «СМЕРШ» 1-го Прибалтийского фронта. Личные и рабочие дела агентов времен войны и до сих пор остаются тщательно охраняемой тайной, поэтому установить орган, по заданию которого Таврин мог перебрасываться в немецкий тыл, можно лишь по косвенным признакам, но при этом, как ни парадоксально, довольно точно. И начать следует с возможного круга задач, очерченного агенту.

Понятно, что дезинформация относительно сил и намерений советской стороны могла быть направлена к немцам в первую очередь по линии военной разведки. Однако в описываемый период времени агентурные возможности органов госбезопасности неоднократно использовались в интересах военного командования, причем самим агентам часто даже не сообщали о передаче их из ведения одной спецслужбы в другую. К маю 1942 года агентурная разведка в оперативном звене велась на уровне разведывательных отделов штабов фронтов, армий и некоторых дивизий (359-я сд не относилась к их числу).

На данном этапе следует вспомнить, что агент-дезинформатор мог быть подведен к противнику в двух случаях. В первом, более незатейливом, его задачей являлось простое доведение специально подготовленных сведений до противника, и не более того. Агентов такого уровня обычно забрасывали разведорганы фронта в рамках общего плана дезинформации, наряду с имитацией усиленного радиообмена штабов, демонстративной переброской боевой техники и иными аналогичными дезинформационными мероприятиями. Вторая категория агентов была намного важнее и изощреннее, их переход к противнику являлся только начальной стадией долгой операции, преимущественно по внедрению в разведорганы противоборствующей стороны. В этом случае все действия с ними проводились в рамках дела оперативной игры, непременно включавшего план всей операции, легенду вывода и прочие обязательные компоненты. Но в обоих случаях ни командование части, ни ее органы военной контрразведки не информировались о происходящем, а самого агента знали лишь офицеры оперативного пункта, непосредственно осуществлявшего заброску, и то абсолютно без деталей. Секретность операции превалировала над всем, и для сослуживцев и командования исчезнувший военнослужащий числился просто пропавшим без вести, его семья о действительном положении дел также не уведомлялась.

Особо отметим, что агенты, выполнявшие разовое задание по дезинформации противника относительно сил или предстоящих действий советских войск, на стадии подготовки получали четкие инструкции по поведению в плену. Они не должны были предпринимать никаких активных действий, не привлекать к себе внимания, а просто находиться в лагере военнопленных. Агенты же, забрасывавшиеся с целью внедрения в разведорганы противника или оккупационную администрацию, обязательно должны были выделяться из общей среды, чтобы подставиться под вербовку в рамках замысла оперативной игры.

Показательным в этом отношении будет являться анализ поведения Таврина в германском плену на его первой стадии, после дачи показаний фронтовым разведорганам. Оказавшись там, агент мог выбрать одну из нескольких линий поведения. Помимо бесхитростного сидения в лагере для военнопленных, он мог попытаться попасть в число так называемых «хиви» (от немецкого Hilfswillige – добровольный помощник) – нестроевых служащих вермахта, выполнявших функции санитаров, ездовых, поваров, водителей автотранспорта, подносчиков патронов, реже посыльных, связных или саперов. Такая легализация давала агенту возможность постоянно находиться в расположении какой-либо из дивизий и систематически собирать разведывательную информацию, хотя и не особо ценную. В этом могла быть заинтересована военная разведка, но продвигаться по данному направлению Таврин не стал.

Перебежчик мог попасть в состав одного из «восточных батальонов» (Ostbataillon), формирование которых началось в ноябре 1941 года в группе армий «Митте» («Центр»), а впоследствии с разрешения ОКВ – и по всему Восточному фронту. Эти структуры, численностью до 200 человек, использовались для охраны тыла германских войск. Ценность внедренного туда агента была для советской разведки в любой ее ветви и любом звене ничтожна. Помимо охранных, существовали также боевые и специальные восточные батальоны. Внедрение агента в них имело реальные разведывательные перспективы, однако таковые полностью обесценивались практической невозможностью поддержания связи с разведорганом.

Таврин сдался в плен на рубеже мая и июня 1942 года, еще до предательства генерал-лейтенанта А. А. Власова, что автоматически исключало из списка возможных задач агента столь популярное в дальнейшем направление внедрения в РОА. По понятным причинам не мог Таврин попасть и в какое-либо национальное формирование, равно как и в укомплектованную эмигрантами часть.

Зато с довольно высокой вероятностью можно было спрогнозировать интерес к перебежавшему к противнику офицеру со стороны абвера или СД, что открывало перед агентом широчайшее, хотя и крайне рискованное поле деятельности. Это направление обеспечивало выполнение задач по наступательной контрразведке и потому относилось к сфере исключительной компетенции НКВД. В этом случае версия о возможной принадлежности Таврина к военной разведке отпадает полностью по причине того, что действовавшие за линией фронта диверсионно-разведывательные части и подразделения разведотделов фронтов не оперировали агентами контрразведывательной направленности.

Ему можно было также осесть в органах местной оккупационной администрации, что тоже входило в список приоритетов зафронтовой разведки НКВД.

Остальные возможности (остаться на привилегированном положении в системе лагерей для военнопленных, уйти в гражданскую жизнь) не рассматриваются ввиду их малой вероятности и бесперспективности для разведки любого уровня.

Теперь вкратце оценим под этим углом зрения действия, фактически совершенные Тавриным в немецком плену. Он принял предложение о сотрудничестве с СД. Далее будет показано, что, судя по всему, на данном этапе агент был раскрыт и перевербован. Примечательно, что и после этого его дальнейший путь не изменился. Это, скорее всего, свидетельствует о том, что начавшие игру с противником специалисты СД не собирались совершать резкие маневры и стремились не насторожить советскую сторону изменениями в линии поведения агента. Он якобы по собственной воле отказался от возможности попасть в формирования РОА и отбыть на относительно спокойные Балканы, зато почему-то с готовностью принял опаснейшее задание по убийству Сталина, то есть СД продемонстрировала принятие выработанной для него в СССР линии поведения. Все это дополнительно подтверждает именно контрразведывательную направленность первоначального задания, полученного Тавриным перед заброской в немецкий тыл. А это означает, что он c высокой степенью вероятности являлся агентом органов государственной безопасности, непосредственно ответственных за агентурное проникновение в разведслужбы противника.

В рассматриваемый промежуток времени военная контрразведка своих агентов за линию фронта забрасывала исключительно редко. Особые отделы НКВД некоторых армий и фронтов действительно сформировали в своем составе 6-е отделения, предназначенные для проведения зафронтовых операций. Но они по преимуществу относились к категории «активной разведки», то есть представляли собой боевые группы, сориентированные на налеты, захваты пленных и документации и (реже) формирование партизанских отрядов. Нестыковка с лейтенантом ГБ Васильевым, если, конечно, таковая действительно имела место, дополнительно свидетельствует о непричастности ОО к данной операции. Положение несколько изменилось после лета 1942 года, то есть уже после ухода Таврина, а до того в Наркомате внутренних дел зафронтовой контрразведывательной работой с 18 января 1942 года реально и систематически могла заниматься единственная структура – 4-е (зафронтовое) управление НКВД СССР во главе с П. А. Судоплатовым, созданное на базе существовавшего до этого 2-го отдела наркомата. Зачастую упускается из виду, что оно отнюдь не только ведало террором и диверсиями на временно оккупированной противником территории СССР, но и решало серьезные разведывательные и контрразведывательные задачи. В сфере контрразведки ему совместно с Особыми отделами надлежало устанавливать места дислокации разведывательно-диверсионных и контрразведывательных органов и школ немецких спецслужб, их структуру, численный состав, систему обучения агентов, пути их проникновения в части и соединения РККА, партизанские отряды и советский тыл; выявлять вражеских агентов, подготавливаемых к заброске или заброшенных в советский тыл для проведения шпионско-диверсионной и террористической деятельности, а также оставляемых в тылу советских войск после отступления немецкой армии; устанавливать способы связи агентуры противника с ее разведцентрами; разлагать части, сформированные из добровольно перешедших на сторону врага военнослужащих РККА, военнопленных и насильственно мобилизованных жителей оккупированных территорий; ограждать партизанские отряды от проникновения вражеской агентуры. Управление и его подразделения должны были внедрять проверенную агентуру в создаваемые противником на захваченной территории антисоветские организации, разведывательные и административные органы. Полученные данные о подготовке и заброске на советскую территорию агентов и действиях изменников подлежали передаче во 2-е (контрразведывательное) и 3-е (секретно-политическое) управления НКВД для дальнейшего использования.

Подготовка контрразведывательных агентов, гарантированно сталкивавшихся с весьма опасным противником в лице германских спецслужб, велась отдельно и с большей тщательностью, но, увы, по шаблону. Впоследствии Судоплатов вспоминал:

«В самые кратчайшие сроки были отработаны основные варианты легендирования нашей агентуры для работы в тылу противника… Были разработаны пять основных вариантов внедрения в органы оккупационной администрации, в профашистские «добровольческие» формирования и в немецкие спецслужбы.

Первая легенда. К противнику попадает офицер Красной Армии, захваченный в ходе боевых столкновений.

Вторая. Немцы подбирают раненого советского солдата или офицера, которым не была оказана медицинская помощь.

Третья. Офицер или военнослужащий Красной Армии – дезертир – сдается немцам на передовой линии фронта.

Четвертая. Парашютист Красной Армии, сброшенный в тыл противника, добровольно сдается немецкому военному командованию.

Пятая. Беженец немецкого происхождения, «фольксдойче», перешедший на оккупированную территорию через линию фронта, предлагает немцам свои услуги».

Вспомним, что именно с третьим вариантом, дополненным также шаблонной версией о преследовании со стороны властей по причине национальности и происхождения, и отправился через линию фронта Таврин.

Областные 2-е, а позднее 4-е отделы УНКВД отрабатывали схожие задачи. Функции их 1-х отделений формулировались как «внедрение агентуры НКВД в разведывательные и административные органы противника, в создаваемые на оккупированной территории антисоветские объединения, подготовка и посылка маршрутной агентуры и подбор агентуры для продвижения на собственную территорию противника». В списке же задач всего областного 4-го отдела к переходу Таврина имеют отношение даже не один пункт, а два:

«3. Внедрение проверенной агентуры НКВД в создаваемые противником на захваченной территории антисоветские организации и действующие там разведывательные и административные органы.

4. Подбор и переброска квалифицированной агентуры НКВД на оккупированную территорию в целях дальнейшего продвижения на собственную территорию Германии и других европейских стран».

Обратим внимание, что данные задачи следовало решать средствами не простой агентуры, а проверенной и квалифицированной. Посмотрим, насколько мог Таврин соответствовать данным критериям.

В сообщении НКВД СССР, НКГБ СССР и ГУКР «СМЕРШ» НКО СССР от 30 сентября 1944 года № 4126/М в Государственный Комитет Обороны о задержании немецких агентов, заброшенных в советский тыл с целью совершения террористических актов против руководителей ВКП(б) и Советского правительства, говорится об опознании фальшивого майора как Таврина лицами, знавшими его по Свердловской области. Это означает, что как минимум с 1939 или 1940 года (после приобретения фигурантом данной фамилии) до начала войны он уже мог скрываться под этой легендой. Если это и в самом деле так, то будущий террорист мог находиться в негласном аппарате НКВД уже тогда. Существует и иная вероятность: он мог быть в действительности именно Тавриным, а фамилия Шило относилась к его легенде. В этом случае стаж сотрудничества агента с ОГБ был бы еще большим. Судя по ряду аналогичных агентурных операций, он мог вербоваться и готовился не по линии разведки, а по линиям КРО или СПО. Но еще более вероятной представляется его специализация по оперативной разработке хищений драгоценных металлов, являвшихся объектом оперативного обслуживания органов госбезопасности. Вот в данную логическую схему прекрасно вписывается документально доказанная работа агента в тресте «Уралзолото». Кроме того, это вполне объясняет его поверхностную и не слишком удачную зашифровку, результатом которой явились все странности и нестыковки его предвоенной биографии, а точнее, легенды. Ведь конспирировать Шило-Таврина требовалось для того, чтобы зашифровать его не от иностранных спецслужб, а от граждан СССР, лишенных контрразведывательных возможностей государства. Невозможно определить, насколько успешной была работа агента по этой линии, но очевидно, что после 22 июня 1941 года ее пришлось резко изменить. Начало войны изменило всю систему работы с агентурой, перестроило линии и направления оперативной работы и сориентировало их в соответствии с новыми реалиями. 1 июля 1941 года была издана директива НКГБ № 168 о задачах органов госбезопасности в условиях военного времени. Она, в частности, предписывала:

«2. Из нерасшифрованной агентурно-осведомительной сети… составить отдельные резидентуры, которые должны вести активную борьбу с врагом.

В резидентуры… агентурно-осведомительной сети нужно выделять проверенных, надежных, смелых, преданных делу партии Ленина – Сталина людей, умеющих владеть оружием, организовывать осуществление поставленных перед ними задач и соблюдать строжайшую конспирацию.

3. В целях зашифровки этих работников необходимо заранее снабдить их соответствующими фиктивными документами…».

Судя по установленным извилистым этапам пути Таврина до мобилизации и странностям его тылового и фронтового жизненного пути, все это время он мог пребывать в негласном аппарате госбезопасности, после призыва готовиться к заброске через фронт и, следовательно, иметь достаточную для выполнения такого задания квалификацию. О проверенности нечего и говорить, стаж его сотрудничества с разведкой (или же контрразведкой) должен был насчитывать уж точно не один месяц и, скорее всего, не один год. В случае любых сомнений в надежности агента его заброска, безусловно, была бы отменена, а сам он как секретоноситель высокого уровня отправился бы либо обратно в тыл, либо в лагерь.

Перечисленные факты и умозаключения позволяют с высокой степенью вероятности предположить его принадлежность по состоянию на май 1942 года к агентурному аппарату именно 4-го управления НКВД СССР или же оперативно подчиненного ему 4-го отдела Управления НКВД по Калининской области. При этом характер контрразведывательной направленности полученного Тавриным задания хотя и скрыт за соответствующей моменту дезинформационной операцией, но явно прослеживается в его последующих действиях. Все это прекрасно вписывается в общую линию действий на данном направлении, позднее почти полностью перехваченную военной контрразведкой у НКГБ. Ее четко и стройно описала справка 2-го отдела УКР «СМЕРШ» 3-го Белорусского фронта о результатах зафронтовой работы за период с 1 октября 1943 г. по 1 апреля 1944 г.

«Характер заданий зафронтовой агентуре обуславливается объектом, куда намечено внедрение агента, объективными возможностями последнего и личными данными.

Агентуре, направляемой в разведывательные органы противника… в большинстве случаев даются задания по созданию агентурной базы в данном разведоргане путем вербовки конкретных просоветски настроенных лиц из официального состава и обслуживающего персонала для склонения разведчиков, не имеющих намерения выполнять заданий немцев, на явку с повинной в советские органы и сбора сведений о подготовляемой и подготовленной агентуре.

<…>

В задание всех направляемых агентов, как правило, входит сбор контрразведывательных данных об официальном и негласном составе разведывательных, контрразведывательных и полицейско-карательных органов противника.

Как правило, при направлении агентуры в тыл противника, исключая перевербованных немецких агентов, она инструктируется о поведении не только в том объекте, куда намечается внедрение агента, но и по другим линиям – на случай, если агент попадет в лагерь военнопленных, разведку, контрразведку, карательные формирования и т. п.»

Как видим, практически все в линии поведения Шило-Таврина на первом этапе пребывания в немецком плену вписывается в эти обозначенные рамки.

Впрочем, в данном случае возможен и некий компромиссный, своего рода промежуточный вариант. Как раз весной 1942 года существовало достаточно тесное взаимодействие в агентурных операциях между разведорганами Красной Армии и НКВД. В частности, в мае и июне данного года хорошо документированы факты совместной заброски глубинных разведчиков 4-м отделом НКВД Крыма и разведотделом штаба 47-й армии, в первую очередь именно с целью дезинформации противника. Притом агентура зачастую использовалась с заведомым расчетом на ее неизбежный провал и попадание к противнику соответствующих дезинформационных сведений и документов. Известно, например, сознательное жертвование агентом НКВД Я. И. Кацыкой «ради внедрения легенды о подготовке нашими войсками десанта в июне – июле 1942 года». Все это неизбежно наводит на параллели с рассматриваемым в данной книге делом.

Далее следует выяснить, кто именно занимался практической стороной переброски Таврина через фронт. Вне зависимости от того, являлся ли он агентом центрального аппарата наркомата или УНКВД, перебрасывать его должны были силами оперативного пункта, созданного УНКВД на линии фронта. Эти разведорганы обслуживались пятью или шестью оперативными работниками разведотдела областного управления с радистом и предназначались для обеспечения связи с партизанскими отрядами, разведгруппами и переправки отдельных агентов, групп и отрядов через линию фронта. Способами доставки являлись парашютный, посадочный или, как в нашем случае, проникновение по земле через линию фронта. Последнее могло осуществляться скрытно или же в открытую, под видом перебежчика. Пункты всегда действовали в хорошей связке с армейскими разведорганами, без содействия которых у чекистов возникала масса проблем. Если агенты-одиночки еще как-то могли просачиваться через фронт относительно спокойно, то с проходом диверсионных и разведывательных групп без такого согласования зачастую возникали проблемы, вплоть до удара по ним советской авиации на территории противника. Во избежание этого все групповые переброски совершались только с ведома и разрешения начальников разведотделов штабов соответствующих армий. Ситуацию с переходом к немцам офицера, находившегося в разведке, переправочный пункт также должен был осуществлять только во взаимодействии с разведотделом воинской единицы, направлявшей данную группу через фронт. Командир подразделения получал соответствующий инструктаж от представителя разведотдела армии. После выполнения боевой задачи разведчики немедленно уходили, поскольку якобы добровольно сдавшийся в плен перебежчик должен был сообщить о них немецкому командованию.

Подытоживая все сказанное, с достаточно высокой степенью достоверности можно предположить, что переход к противнику командира пулеметной роты 1196-го полка 359-й стрелковой дивизии старшего лейтенанта Петра Ивановича Таврина в действительности, скорее всего, являлся операцией по заброске агента, проведенной либо 4-м отделом НКВД СССР, либо 4-м отделом УНКВД по Калининской области с использованием возможностей разведуправления Калининского фронта и отчасти в его интересах. Похоже, что дальнейшее развитие событий оказалось для советской контрразведки совершенно неожиданным.