Свобода и заключение (1911 – февраль 1917)

Арест в Варшаве Софьи Мушкат не был единичным. Арестовано было много революционеров. Один из них, Тадеуш (Франтишек Сошинский), пошел в тюрьму на сотрудничество с охранкой. Отчасти его вынудили к этому недавняя смерть жены и оставленная без присмотра на воле малолетняя дочь. Давая общие сведения, Тадеуш тяготился этой ролью. В конце концов, он признался руководству партии в своем сотрудничестве с охранкой. Тадеуш был переправлен в Краков и явился к Дзержинскому. Это было не случайно, так как именно Дзержинский в партии отвечал за выявление провокаторов. Он подробно запротоколировал для партийного суда показания Тадеуша. Состоявшийся позднее суд приговорил Сошинского к изгнанию из рядов партии и возможности возврата в нее только при легальной деятельности партии.

Это не было единичным случаем работы по выявлению провокаторов в биографии Дзержинского. Например, в феврале 1905 г. он интересовался провокатором из Домброва. Можно вспомнить уже упомянутую его работу в Нерви (Италии) по выявлению провокаторов в начале 1910 г. В марте 1910 г. он в письме к Ледеру подробно рассматривал возможных провокаторов, высказывая свое мнение: «Что касается провокаторов, то Крав – не есть ли это Ольбжимек? Что касается других, то чрезвычайно трудно ориентироваться. Относительно Крава это предположение напрашивается ввиду того, что Ольбжимек был в Лодзи, в Варшаве знал все склады литературы, был в Варшавском комитете в 1908 г. после провала Смутного, знал всех упомянутых в списке». Были и другие примеры.

Да и позднее, в марте 1912 г. он специально выедет из Кракова в Варшаву и будет принимать участие в разбирательстве дела Уншлихта, которого в партии в тот период подозревали в провокаторстве. Уншлихт будет оправдан. Сам же Дзержинский воспользовался поездкой, чтобы впервые увидеть своего сына.

Поездки на российские польские территории для Дзержинского были особенными. Краков был слишком спокойным, Берлин отдаленным, поэтому Варшава для него была особенной, именно здесь он видел настоящую революционную работу. Однако поездки сюда грозили не только арестом, но и отповедью руководства партии. В начале 1911 г. Дзержинский, выехав из Кракова, нелегально посетил Варшаву и Лодзь. Эта поездка едва не окончилась арестом. «За мое неожиданное посещение мамочки мне досталось здорово, и я должен буду отказаться от таких экскурсий», – писал в конце марта по возвращении в Краков Дзержинский жене.

Выезд на российские территории ему запретили. Поэтому он из Кракова отъезжает только на заграничные партийные мероприятия. В начале апреля 1910 г. на несколько дней Дзержинский выехал в Берлин, потом вернувшись на месяц в Краков. 28 мая – 4 июня (10–17 июня) 1911 года Ф. Э. Дзержинский участвует в совещании ЦК РСДРП, созванном по инициативе Ленина в Париже. «В июне 1911 года В. И. Ленин созывает в Париже совещание членов ЦК РСДРП для обсуждения задач борьбы против всякого рода оппортунистов. Совещание приняло ряд важных решений, в том числе решение о созыве Пражской конференции. Сохранился замечательный ленинский документ – «Договор Ленина с Юзефом». Это обмен записками между Владимиром Ильичом и Дзержинским на совещании в Париже. На вопрос Владимира Ильича, необходимо ли исключить голосовцев из партии, Дзержинский, как это записал Ленин, воскликнул: «Это необходимо сделать».

Вторая половина 1911 г. проходит для Дзержинского в рутине партийных собраний и журнальной работе в Кракове. «Краковская серость» – так он характеризовал свою жизнь в этот период. И он все равно, раз за разом, пусть и ненадолго, но посещает нелегально Варшаву и ее рабочие пригороды. Июнь, июль, сентябрь – он на несколько дней-недель в каждом из случаев вырывается в Варшаву. И все время он требует от берлинского руководства отправки его туда на постоянной основе. Его же охотно вызывали в Берлин, предлагали здесь работать, но Дзержинского влекла Варшава. В конце года он прожил почти полтора месяца в Берлине и все же добился своего: его отправили в Польшу.

В январе 1912 г. Дзержинский переезжает ненадолго из Берлина в Варшаву. В этот период также он ведет работу в Ченстохове, Домбровском бассейне. Нелегальная работа как всегда грозила арестом. Дзержинский шел на риск. «Как-то раз, в январе 1922 года, в Сибири мы обсуждали вопрос о борьбе со взяточничеством. Феликс Эдмундович вдруг призадумался, потом улыбнулся и сказал:

– А знаете, я раз тоже дал взятку… Было это в 1912 году, когда я, после побега из Сибири, работал нелегально в Варшаве. Охотились тогда за нами, но все сходило благополучно. Местожительства постоянного у меня не было, приходилось шататься по ночевкам. Однажды я шел по улице, и под мышкой и в карманах у меня были свертки прокламаций. На мне была надета накидка, вроде морской. Под ней очень удобно скрывать ношу. Вдруг на одной из глухих улиц меня сразу под руку подхватывают два шпика. «Идем в полицию для удостоверения личности»…

По тому, как они это сделали, я понял, что они не знают, кто я, и специально за мной не охотились. Весь мой капитал состоял из двух золотых пятирублевиков. Я вынул один и украдкой показываю его правому шпику. Тот кивнул головой, но показал глазами на левого. Тогда я молча показываю пятирублевик левому. А тот кивает на правого. Подошли мы к большому дому с воротами, я вхожу в ворота вместе с ними и, держа в каждой руке по золотому, протягиваю из-под накидки правой рукой монету левому шпику, а левой рукой – правому. Взяли оба, а я повернулся и ушел…».

В марте Главное правление партии посылает Дзержинского с паспортом на имя Леопольда Велецкого в Варшаву уже на постоянной основе. Совпали интересы Главного правления и Феликса. Дело в том, что местное варшавское руководство (Ганецкий, Уншлит и другие) к этому периоду состояло в оппозиции к Главному управлению, находившемуся в Берлине. Последнее на местах упрекали в отрыве от масс, в примиренчестве к ликвидаторам. Дзержинскому поручили перехватить инициативу в Варшаве, вернуть Главному управлению контроль над низовой организацией. Дзержинский согласился, тем более что он поддерживал берлинцев в их противостоянии с «разломовцами», критикуя последних за раскол в партии. Для него всегда приоритетным было единство партии. Вскоре после приезда он создал параллельный варшавский комитет партии, который признал руководство Главного правления.

Несмотря на угрозы арестов, Дзержинский продолжает активную деятельность. 15 (28) и 22 июля (4 августа) он руководит Лодзинской межрайонной и Ченстоховской конференциями СДКПиЛ. Работа на износ вновь выявляет проблемы со здоровьем. В июльском письме в Берлин он писал, что страшно переутомлен и что постоянно недосыпает.

1 (14) сентября 1912 г. состоялся шестой арест Дзержинского на квартире, где он остановился на ночь. Это была рутинная проверка полицией неблагонадежных квартир. Во время обыска обнаружили нелегальную литературу. Дзержинский взял вину на себя.

Его поместили в Х павильон Варшавской цитадели, где он уже ранее сидел. Здесь он в последний раз увиделся с Альдонсой, которая приехала навестить брата.

29 (12 мая) апреля 1914 г. Феликс Дзержинский был приговорен к трем годам каторжных работ. В связи с начавшейся Первой мировой войной 28 июля (10 августа) 1914 г. было принято решение Феликса Дзержинского вместе с другими арестантами перевезти из Варшавы в Орловскую губернскую тюрьму. Очевидец и участник этих событий Ю. Лещинский вспоминал: «Я оказался в одном вагоне с Дзержинским. Нам было весело, хотя и голодно: нас отправили так внезапно, что семьи не успели доставить заключенным продукты на дорогу. На всех станциях по пути мы пели революционные песни. В наказание нас лишили и тюремной пищи. Голод все больше и больше давал себя чувствовать. Наступил такой момент, когда его не могла уже заглушить и боевая песня. Некоторые товарищи начали терять сознание от истощения.

Все наши требования конвойные оставляли без ответа. Мы слышали, как начальник конвоя говорил, что черт его знает, для чего эти церемонии, что, собственно, следовало бы нас расстрелять на месте и что мы можем подыхать с голоду.

Тогда Юзеф категорически потребовал, чтобы начальник явился к нам.

Он пришел вечером на третий день. В ответ на требования Юзефа начальник конвоя заявил: никаких поблажек не будет, а если заключенные осмелятся протестовать, то он прикажет стрелять в них как в «бунтовщиков». Возмущенный до глубины души, Юзеф резким движением разорвал ворот рубашки и, обнажив грудь, крикнул:

– Стреляйте, если хотите быть палачами, но мы от своих требований не отступим. Мы ваших угроз не боимся.

В его словах была такая внутренняя сила, что начальник буквально окаменел. Лица окружавших его стражников и солдат отражали большое беспокойство. Наступила длительная минута гробового молчания. Все заключенные тесно сплотились около высокой, напряженной, как натянутая струна, фигуры Юзефа. Глаза начальника скрестились со сверкающими гневными молниями глазами Дзержинского. Это был бескровный поединок. Начальник конвоя не выдержал, отвернулся и ушел из вагона. Не прошло и часа, как мы получили хлеб, селедку и махорку. Настроение сразу поднялось, нами овладела радость одержанной победы.

Через пять дней мы прибыли в орловскую тюрьму».

Из Орловской губернской тюрьмы вскоре последовал перевод в Орловский каторжный централ. «Нас хотели заставить встречать начальника тюрьмы коллективным приветствием: «Здравия желаем, ваше благородие». Мы решили всеми силами воспротивиться этому издевательству. Была объявлена голодовка. В наказание нас лишили соломенных тюфяков. Мы спали на голых досках и каменном полу. Однако не уступили. Тогда начальник тюрьмы прибег к последнему средству. Зная, какой популярностью пользуется Дзержинский, он распорядился заковать Юзефа в кандалы. Когда мы запротестовали, он заявил, что готов расковать нашего товарища при условии, что мы согласимся на указанную позорную форму приветствия. Однако Юзеф первый выступил против любых уступок тюремщикам.

– Мои кандалы должны стать для вас стимулом к дальнейшей борьбе, – заявил он товарищам».

Условия заключения здесь были более суровы, чем в Варшавском Х централе. «Результатом этих условий является то, что каждый день отсюда кого-то увозят в гробу. Из нашей категории умерли уже пятеро за последние 6 недель… из-за таких условий многие заболели брюшным и сыпным тифом – говорят, что каждый день хоронят двух-трех.-… И почти каждый здесь болен – иначе и быть не может. Еда отвратительная – вечная капуста без всякого вкуса, пять раз в неделю, и якобы гороховый суп… Все бледные, зеленые или желтые. Ну, и белье меняют каждые две недели – белье грязное, завшивленное. От паразитов избавиться невозможно, так как в камерах теснота».

Вскоре Дзержинский возглавил голодовку против подобных условий содержания заключенных. Эту голодовку даже упомянул в «Архипелаге ГУЛАГ» А. Солженицын. Характерно, что упомянул он ее в своеобразной манере, умолчав о ее ключевых моментах, сведя ее к незначительному действу. Между тем голодовка продолжалась несколько дней, затем перешла в «сухую» голодовку, когда на протяжении еще четырех дней голодающие не пили воду. Администрация среагировала только после того, как несколько заключенных умерло в результате голодовки. Дзержинский также чуть не умер, участвуя в «сухой» голодовке и находившись на грани смерти. Результатом стали послабления, не столь значимые для свободного человека, но важные для заключенного: сменили тюфяки, улучшили белье. Главное – добились признания своих прав.

В конце марта 1916 г. Дзержинский переведен в Московскую губернскую тюрьму в связи с возбуждением против него нового судебного дела. 4 (17) мая 1916 г. его приговорили к 6 годам каторжных работ. После суда Дзержинский находился в Таганской тюрьме, затем его перевели в Бутырку. Его поместили в одиночную камеру внутренней тюрьмы, прозванной «Сахалином». Особенностью этой части тюрьмы было отсутствие имен и фамилий у заключенных, которые носили номера. Дзержинский был № 217. В заключении он носил ножные кандалы.

«На одном из очередных свиданий мама заметила, что Феликс прихрамывает. На вопрос, что с ним, он сказал, что под кандальным кольцом образовалась рана, которая его очень беспокоит.

Мама стала ходатайствовать, чтобы у него сняли кандалы до заживления раны. Но всюду получала отказ. Тогда она добилась приема у градоначальника. Дом его находился на Тверском бульваре – белый с колоннами. Попав в кабинет градоначальника, она стала горько плакать и умолять его помочь, чтобы хотя бы временно, пока заживет рана, сняли кандалы. Тот даже растерялся от обилия слез и стал успокаивать:

– Что вы, что вы, мадам, не надо такой красивой женщине так расстраиваться, да еще из-за кого, из-за каторжника!

– Но поймите, он брат мой, – сквозь слезы ответила мама, – и я люблю его, сейчас он так страдает от раны.

Градоначальник обещал сделать все, что возможно. Но конечно, своего обещания не выполнил. Не помогла даже врачебная справка, когда заболевшего плевритом Феликса в августе поместили в тюремную больницу. С него сняли кандалы только в декабре, и то на время работы на ножной швейной машине в тюремной мастерской, обслуживающей армию», – вспоминала его родная племянница Ядвига.